БольАвтор: Eswet Фэндом: "Bleach" Рейтинг: NC-17 Пейринг: Ичимару/Кира Жанр: романс, драма Примечание: Продолжение "Жаркого лета Страны Духов". Дисклеймер: моего тут только сюжет. Размещение: с разрешения автора |
|
5. – А что такое с Абараи? – лениво тянет Ичимару, который, ожидая, пока лейтенант придет в норму, сидит на корточках на большом покатом валуне, грызет травинку и, кажется, воплощает собой всю безмятежность мира. – Опять что-нибудь выкинул... особенное?.. – Да нет, – немного смущается Кира, вспомнивший о своем обещании вызнать про абараев перевод через совершенно неприличное время после просьбы. – То есть я как раз и не знаю... Ребята из одиннадцатого говорят, что вроде бы Ренджи переводят к ним. Я подумал, может, вы хотя бы слышали, за что? – Абараи в одиннадцатый?! – удивляется капитан, даже травинку роняет, мгновенно забыв о ней. – Ты когда такое слыхал? От кого? – Ну... сплетня ходит, – лейтенант слегка краснеет. – Уж с месяц, наверное. Или даже больше. – Да-а-а-а? А я и не знаю ничего... Ты не ошибся, Изуру? – Я не знаю точно, капитан. Это только слух... – Хорошо, я выясню, – Ичимару легко соскакивает с валуна. – Бедолага Ренджи, это ж как надо было разозлить Айзена, чтобы в одиннадцатый... – насмешливое сочувствие в голосе. – Ты в состоянии продолжать? – Да, капитан. – Атакуй. ... Под вечер Ичимару куда-то исчезает, а Кира весь в работе: на нем и распределение дежурств, и хозяйственные хлопоты, и визит в Руконгай, где бравые шинигами третьего отряда на днях разнесли питейное заведение – и как назло, в девятом районе, это вам не какой-нибудь Инудзури, где всем наплевать; пришлось идти и беседовать, с позиции силы, конечно, но все равно вежливо. А потом собрать провинившихся, распорядиться снять форму и помогать на восстановлении кабака. В форме нельзя – это урон чести Готэя. И чтоб молчали как императорские карпы! – не то прознает капитан, и тогда строительными работами не отделаться. Кира долго думает, докладывать ли вообще капитану об инциденте, и в конце концов решает, что это лишнее. Он вообще много мелочей берет на себя, не отражая их в докладах и отчетах – ведь пользы от них для отряда все равно никакой. Возможно, в этом он в какой-то мере подражает самому Ичимару, который всегда найдет возможность закрыть глаза на что-то, с чем ему не хочется иметь дело. Ну что ж – какой капитан, таков и лейтенант... во всяком случае, он старается. Но сегодняшний день оказывается настолько полон всякой ерунды, о которой капитана следует поставить в известность, что доложиться все-таки необходимо. Некоторые вещи не терпят отлагательств. Поэтому поздно вечером, когда все нормальные лейтенанты либо отходят ко сну, либо пьянствуют в теплой компании, либо развлекаются другими способами, Кира поднимается на «чердак». Что капитан дома – ощущается снаружи, и так же четко ясно, что капитан сильно не в духе. Рейяцу, которое он отчего-то даже не позаботился скрыть, похоже на густое чернильное облако. Кира медлит мгновение: а может, не стоит соваться? Подождать до утра? Впрочем, нет. Утром Ичимару еще и рассердится, что его не известили о ряде довольно срочных вещей... Кира решительно сдвигает фусума. Внутри так же темно, как прошлый раз, все тот же единственный светильник в углу, только нет такого ужасного беспорядка. Только расстеленный футон на полу. – Капитан, простите... – Изуру. Исчезни. Ичимару сидит, привалившись к стене плечом, в одной юката, не глядя на вошедшего, и что-то в его голосе и позе ужасно не нравится Кире. – Капитан, с вами все в порядке?! – Вон отсюда, придурок... Нет, этого приказа Кира послушаться не может. Вместо того, чтобы выскользнуть за дверь, он быстро захлопывает ее и одним прыжком оказывается возле капитана. – Гин-сама, вы... Ичимару поднимает голову, и Кира немеет, глядя в широко распахнутые, чуть светящиеся алым глаза. Полные смертельной угрозы и чего-то еще, незнакомого, но очень страшного... Кира отшатывается – не сознательно, скорее просто от испуга. Но Ичимару стремителен, как змея, как его занпакто: перехватывает руку лейтенанта, чтобы в следующий миг рвануть на себя так, что Кира не удерживается на ногах и падает – неловко, больно, ударившись локтем аж до искр из глаз. А его капитан смотрит на него совершенно чужим, неузнающим взглядом, и то мертвое подобие улыбки, что кривится сейчас у него на губах, не имеет ничего общего со сколько-нибудь нормальным выражением лица... Рейяцу еще сгущается – так, что даже дышать становится тяжело, как будто в комнате стало меньше воздуха. Кира медленно, как под гипнозом, приподнимается, старается высвободить руку – куда там, на запястье словно сжались тиски. А потом бледные пальцы – такие холодные, как неживые – прикасаются к его щеке, гладят – в опасной близости от глаза... странно, никогда раньше даже не приходило в голову, что это может быть опасно... И снова Кира инстинктивно дергается, пытаясь отвернуться. И уже в следующий момент понимает, что зря, ох, зря, что здесь нужно было и впрямь как со змеей – не дышать, замереть, превратиться в изваяние. А теперь уже ничего не сделаешь, потому что змея бросилась. Потому что он прижат – не шелохнуться – к стене, с заломленной назад рукой, и холодные пальцы у него на груди, и резкая саднящая боль – четыре параллельные царапины, и на шее тоже будет четкий, яркий след от зубов... и не один... Он больше не пытается вырваться: частью оттого, что парализован страхом, частью от холодного и жуткого знания – бесполезно. Нужно было убираться восвояси, пока давали такую возможность. Больше ее не будет. Как и в любой другой раз, когда дурное настроение Ичимару обрушивается на лейтенанта, нужно терпеть. Если он только сможет это вытерпеть. Это методичное вычерчивание кровоточащих узоров по коже – извращенная пародия на привычные ласки; эти поцелуи, пятна от которых не сойдут и за неделю; и ужас непонимания, что же происходит на самом деле. Сначала Кира кусает губы, боясь издать хоть звук, – и во рту быстро появляется вкус крови, потому что сдерживаться так трудно; то, что с ним делают, больно, а еще больше – страшно, и оттого даже больнее. Он старается не думать, на что сейчас похоже его тело (и особенно – на что будет похоже потом, если, конечно, будет хоть какое-то потом). Но когда в него вгоняют словно бы не плоть – раскаленное железо, вот так прямо, без смазки, без подготовки, – Кира все-таки кричит. Это невыносимо, и он, кажется, на секунду теряет сознание, а потом еще и еще раз, и задыхается – дышать рейяцу нельзя, оно густое и колкое, как песок, но каждое движение Ичимару выдавливает из легких остатки воздуха вместе с криком. Кира кашляет, и от этого боль только сильнее, а в мозгу засело занозой: ведь Ичимару же тоже должно быть очень больно, когда так... зачем он это делает, зачем издевается и над собой заодно?.. Стальные руки отдирают его от стены, укладывают на пол, навзничь, и пытка продолжается, только теперь Кира видит лицо Ичимару, застывшее жуткой оскаленной маской, видит зрачки, расширенные так, что почти не видно радужек. И что-то еще, странные скользящие тени... Кричать уже не получается, только захлебываться стонами, еще и еще сильнее обдирающими глотку. А когда все заканчивается, когда видимая глазу волна напряжения проявляется жгутами и канатами мышц под белой кожей, когда ослабевает неумолимая хватка, в один миг рассеивается облако рейяцу и Ичимару, как марионетка с обрезанными нитками, падает ничком, уронив голову на грудь Кире, вздрагивая всем телом, – тогда Кира обнимает его и шепчет на ухо, выдавливая звуки по одному за выдох: – Вам... хоть немного... лучше... Гин-сама?.. Тот с усилием поднимает голову, всматривается в лицо своего лейтенанта, словно видит его впервые. – Изуру, – хрипло и тихо, – ты в своем уме?.. Я же мог тебя убить совсем, идиот... – Не убили же, – слабая попытка улыбнуться – кровь выступает на губах. Да, Кира не ошибся. В неверном свете одинокой лампы действительно видны пять четких, уже фиолетовых синяков на горле капитана: четыре слева, один справа. От пальцев. Сам ли Ичимару с собой такое сотворил, или кто-то другой (дальше эту мысль лучше не думать, потому что – кто мог бы и кому бы такое могло быть позволено?!), неважно. Важно, что по какой-то причине случился срыв, а Кира просто угодил в недолжное время не в то место... но если он мог помочь, ну хотя бы так, то, может, оно и к лучшему?.. Ичимару приподнимается на локтях и с нарастающей растерянностью во взоре оглядывает распластанного на полу Киру. – Ни-че-го себе... – тянет он в четверть голоса, одной долгой нотой. – Изуру... ты... как себя чувствуешь?.. – М-м-м... еще не знаю, – Кира пытается шутить, потому что всерьез отвечать на такой вопрос невозможно, да он и задан-то по инерции, от неожиданности. А кроме того, оценивать свое состояние в такой момент и впрямь трудно. Кира смотрит снизу вверх на своего капитана, на сосредоточенно поджатые губы его и сведенные брови, на чеканные линии обнаженного тела, обрисованные мягким желтым светом; пытается найти в себе что-нибудь: обиду или гнев за то, что с ним сейчас сделали, или, может, страх, что это повторится; и не находит. Ему просто больно, но это так или иначе бывает постоянно. А зато... зато... да холлоу знает, как именно назвать это чувство, которое горячей волной бьется где-то внутри при виде этой неподвижной, такой безумно красивой фигуры; но оно есть, и оно смывает всякую обиду еще до того, как та успеет обрести форму. Мгновенное удивление – неприятное, пожалуй, – когда рука Ичимару вдруг проскальзывает меж бедер Киры, и пальцы касаются истерзанного отверстия (может, и получилось бы сдержать стон, если быть к такому готовым, а так – нет...). Ичимару тихо и очень нехорошо бранится. Секунду спустя Кира понимает, почему: на пальцах кровь пополам со слизью. – В четвертый, немедленно, – звучит, как приговор. – Изуру, ну что же тебя понесло поперек приказа! – Не надо! – перспективу явления сейчас, в таком виде, к медикам Кира оценивает моментально и пугается аж до тошноты. – Гин-сама! Это же... это же надо будет объяснять! – Объясню... как-нибудь, – отрывисто бросает Ичимару и тянется за скомканной юката. – Во что бы тебя замотать-то... – Гин-сама... ну пожалуйста! – наверно, в голосе Киры звенит нешуточный страх, потому что, не довершив жеста, Ичимару оборачивается и, вопросительно подняв бровь, ждет продолжения. – Это вы, может, объясните... вам никто ничего сказать-то не посмеет, а я... а мне... – живое воображение моментально рисует Кире убийственную картину последующего общения с другими лейтенантами, с приятелями из одиннадцатого... это же только так считается, что существует врачебная тайна, а на самом деле если и есть какие-то тайны, то только в двенадцатом отряде, ну и еще сама капитан Унохана, может быть, что-то держит в секрете. И о том, что стряслось с лейтенантом третьего, не далее чем утром будет знать пол-Готэя. Ичимару коротко выдыхает. – Ладно. Хорошо. Уговорил. Останешься тут. Юката он все-таки надел, подхватил поясом и теперь глядит на лейтенанта скептически. – Но я хреновый лекарь, Изуру. – Да от этого не умирают... – Кира все-таки кашляет – дает о себе знать сорванное горло. Он старается не шевелиться – чувство такое, будто упал в бурную реку и вода протащила тебя по все камням, какие только нашлись в русле. Ичимару склоняется над ним, и прежде, чем Кира успевает понять, что происходит, его переносят на футон, и он погружается в облачко того самого сухого и теплого запаха, который присущ капитану, – сейчас аромат чуть сильнее, это, наверное, какая-то пряность, ваниль, может быть, или кардамон?.. или что-нибудь похожее... – Лежи спокойно, не дергайся, – велит капитан и исчезает куда-то, а возвращается с миской воды и полотенцем. Вода подогретая, даже слегка курится паром, и Кира растерянно хлопает глазами: что это с ним собрались делать? Собрались, как выяснилось, обтирать. Горячим влажным полотенцем, все тело, осторожно и внимательно, и Кира тает от удовольствия, даже несмотря на то, что процедура эта не такая уж приятная, особенно когда все царапины еще очень свежие. Он мельком думает, что, наверное, это не очень правильно – так чувствовать, но тут же улыбается собственным сомнениям: приятно ему не от того, что именно с ним творят, а от того, кто это делает. А потом Ичимару снимает с рукояти Шинсо навершие и начинает смазывать каждую царапину, каждую ссадину прохладной мазью, тоже осторожно и неторопливо, щурясь сильнее, чем обычно – видно все-таки плохо, а Кира даже дышать начинает чаще, потому что боль стихает, а прикосновения-то остаются... и наплевать, что все мышцы пониже спины стонут и воют от малейшего напряжения. Нет, он не настолько спятил, чтобы напрашиваться на повторение. И нет, он вряд ли хотел бы испытать нечто подобное еще раз. Но сейчас, прямо сейчас... ему хорошо. – Все, – Ичимару выпрямляется, вытирает пальцы, возвращает на место колпачок навершия. – Больше ничего не умею. Как ты? – Спасибо, – шепчет Кира, улыбаясь; и тут же, конечно, капельки крови снова выступают на губах, вот наказание! – Все хорошо... – Хорошенькое «хорошо»... – кажется, он хочет сказать что-то еще, но так и не говорит. Молча садится рядом, подтянув колени к подбородку, весь состоящий из острых углов, не смягченных и складками одежды. И, после долгой паузы: – Изуру. А все-таки – чего ради ты проигнорировал приказ, а, лейтенант? Я же помню – я тебе велел убираться... вроде бы даже вслух. Да? – Да, Гин-сама, – Кира прикрывает глаза, чувствуя, как на скулах проступает румянец, – дважды. Только... ну, я не мог уйти. – Отчего же? – Но вам было плохо... – для Киры это само собой разумеется, это такая истина, которая вообще не может быть подвергнута сомнению: если он может сделать что-нибудь для капитана, он это сделает. И теперь уже не скажешь: то ли это был принцип, вколоченный еще при обучении, то ли он возник сам собой вместе с лейтенантским шевроном, то ли родился позже из каких-то неведомых глубин души... да теперь это и не важно, потому что, кажется, конец ему придет только вместе с жизнью. – Тебе бы выговор, но ведь уже и так поплатился... – Ичимару протягивает руку, пропускает раз за разом через пальцы длинную соломенно-желтую челку лейтенанта. – А ведь тебя и это ничему не научит, правда? Так и будешь меня собой закрывать... от всего? Кира отводит глаза. Он не может уверенно сказать, упрек это был или просто убежденность. – Буду, наверное... – шепотом говорит он. Ему страшновато отвечать так, но это единственный ответ, который у него остался. – А если это будет что-нибудь посильнее тебя, а? Кира только коротко вздыхает. Да, он сделал глупость, это правда. Но если б знал наперед, что случится... ничего бы не изменил, пожалуй. – А когда ты сам станешь капитаном? Ведь придется отвыкать... – Да я никогда не буду капитаном, Гин-сама! – Кире даже смешно от такого предположения, а вот Ичимару очень удивлен, даже руками развел: – Это почему вдруг? – У меня нет к этому способностей, – это перегорело в нем уже давно; теперь говорить такие вещи вслух не больно, не то, что в первые годы службы, когда все отчетливее понимал: он не сможет командовать отрядом, не хватает... обаяния? силы? влияния?.. да всего этого сразу. Не тот тип личности, и все тут. – За мной не пойдут. Да и потом... зачем? Я никуда больше не хочу, я на своем месте. Ичимару склоняет голову, как птица, смотрит на лейтенанта лукаво. – Ты так думаешь? Вот неожиданность... А я-то думал, что любой приличный лейтенант рано или поздно хочет отряд под начало. В этой фразе – приглашение поспорить, зацепиться за слово: зацепок полно. Но Кире не хочется, он не чувствует в себе готовности дискутировать. Он только качает головой, челка рассыпается по лицу, но убрать волосы Кира не успевает: по щеке скользит, отбрасывая пряди назад, ладонь капитана. – Ну нет, так и нет... у меня все равно нет под рукой отряда, чтобы тебе отдать, – смеется Ичимару, – какой ты... трогательный, Изуру. Нет, серьезно. – Гин-сама... – На правду не сердятся, ты знаешь? Мы сегодня ночуем в одной постели. Во-о-от, и теперь попробуй еще возражать, что трогательный. Ты боевой офицер, не девица на выданье и не монах-затворник, а краснеешь, будто невесть что услыхал... Кира благоразумно воздерживается от объяснения, отчего на самом деле он краснеет. Мечты его приобрели в последнее время привычку сбываться странными способами, но это все же лучше, чем ничего... Спустя полчаса он близок к тому, чтобы умереть от счастья. И это всего лишь оттого, что лежит, тесно прижавшись к капитану, головой у него на плече, чувствуя его дыхание у себя на макушке, и знает, что в эту ночь его никто не прогонит. А еще можно ненароком поцеловать – куда дотянешься, провести ладонью по гладкой шелковистой коже, получить в ответ мурлыкающий смешок над ухом и остерегающее: – Перестань, Изуру, не дразни меня, тебе же будет хуже... Он уже почти засыпает, разнежившийся, забывший обо всех неприятностях, когда Ичимару медленно произносит с совершенно колыбельными интонациями: – То, что ты собирался сказать тогда на полигоне... с водопадом... От такого вступления Кира моментально приходит в себя, застывает в тревожном ожидании. К чему капитан вспомнил об этом сейчас? Что изменилось? – ...я согласен это услышать, Изуру, когда ты наденешь капитанский плащ. В комнате повисает напряженное молчание. – Почему так, Гин-сама? – наконец находит Кира такую форму вопроса, которая бы показала его интерес, но не его отчаяние. – Потому что мне хочется именно так, – мягко отвечает Ичимару. – Могу же я покапризничать?.. А его ладонь ложится Кире на затылок, пальцы медленно перебирают волосы. Все не то, чем кажется, тоскливо думает Кира, и у всего есть второе дно... никогда ему не стать капитаном – ведь этого второго дна он не умеет разглядеть. А с другой стороны, думает Кира, нужно ли к этому стремиться? Ну и что, что ему не позволено говорить о своих чувствах вслух – все равно же капитан все и так прекрасно понял, и помнит об этом, просто по какой-то непонятной причине некоторые слова рядом с ним не должны звучать. Ну что ж, пускай они не звучат. Это вполне можно пережить. – Хорошо, я запомню, Гин-сама. – Ты умница, – шепчет Ичимару, – знаешь, я рад, что ты не согласился на перевод, Изуру... И хотя Кира догадывается, что это сказано лишь для того, чтобы подсластить пилюлю, он все равно обмирает от радости. – Между прочим, ты спрашивал с утра... Абараи действительно переводят в одиннадцатый. Айзен решил, что парню требуется побольше боевого опыта... чтобы потом претендовать на место лейтенанта. Только я тебе этого не говорил, а ты не слышал, да? – Ренджи будет лейтенантом? У кого?! – вскидывается Кира. – Да уж не у Зараки... потом узнаешь, Изуру, не все сразу. Спи. – Оба-на-а-а! – уважительно тянет Мадараме, разглядывая желто-фиолетовые синяки, хорошо заметные из-под ворота косодэ. – Какой... темперамент. Кира, где такую отхватил? – Не скажу, – отрезает Кира, краснея. Собутыльники одобрительно ржут. Даже чудодейственная мазь не смогла за одну ночь свести на нет следы вчерашнего происшествия. Хорошо еще, что большая часть синяков и ссадин все-таки скрыта одеждой. Кира сегодня постарался запахнуться как можно глубже. В отряде – там, по счастью, никому не пришло в голову пытаться рассмотреть лейтенанта попристальнее – соврал, что подрался с руконгайцами. Офицеры изумились, но, кажется, поверили. Однако старых приятелей так просто не провести. – Ну надо же! – восхищается Мацумото. Она сегодня как-то очень уж быстро опьянела, висит поочередно то на Мадараме, то на Хисаги, но говорит пока еще четко. – Кира... нет, надо же! А я думала, тебе нравятся такие... цветочки... ну... – она делает руками несколько пассов, которыми можно было бы описать Исэ или Хинамори. – Тихие и нежные, вот. – Это у Киры скрытые таланты! – встревает Абараи. – Кира! Это не Сой Фон была? Тоже цветочек, гы-ы-ы-ы. – Идиот, не ори, а вдруг услышит! На мгновение все умолкают и нервно озираются. Капитан второго отряда по совместительству командует карателями оммицкидо, всевидящего и всезнающего. Не хотелось бы в разгар вечеринки повстречаться с этим подразделением. Да и с самой Сой Фон тоже. Впрочем, через несколько секунд гулянка возвращается в прежнее русло. – Если говорить о скрытых талантах, то это Нэму должна быть... – замечает Мадараме. – Шиба Куукаку, – язвит кто-то, может, Коцубаки – в полумраке не видно. – На самом деле вы все неправы, – лукаво заявляет Аясегава. – Это у него вообще с собственным капитаном такие высокие отношения, не иначе. Небось наказали за что-нибудь... Кира, чем провинился, рассказывай? Юмичика посмеивается, он явно шутит, но Кира от неожиданности давится сакэ. Пока Коцубаки лупит незадачливого лейтенанта по спине, помогая прокашляться, репутацию Киры спасает Хисаги. – Юмичика, да ты что, – скалится он, – от этой мороженой рыбы – и такие следы? Быть не может! Где там тот хваленый темперамент?.. – Не мороженой – глубоководной! – хихикает Кийонэ. – Ну как же: белая и без глаз! Оба шутника при этом держатся подальше от Киры – так, на всякий случай. Кире, впрочем, не до них. – Мороженая рыба у нас капитан Кучики, – поддакивает Абараи. – А Сой Фон – летучая... – А Куроцути – фугу! – радостно орет Коцубаки, и компания, начисто позабыв пикантную тему кириных синяков, переключается на игру «выбери капитану тотемную рыбу». Кира веселится вместе со всеми, он ужасно рад, что никому не пришло в голову продолжать опасные расспросы. И совершенно не чувствует угрызений совести относительно того, что не скажет – теперь уже ни за что не скажет! – Юмичике про перевод Ренджи. Вот только на протяжении всего оставшегося вечера он то и дело чувствует на себе пристальный взгляд Мацумото. Хотя, может, это просто кажется: Рангику очень, очень пьяна... С утра Ичимару вздумалось учинить отряду проверку боевых умений. Не большие маневры, а так – массовую тренировку на плацу. В глазах пестрит от черно-белых одежд, мелькающих клинков и рукавов. Капитан и лейтенант бродят по плацу, наблюдают. Обмениваются мнениями. Кира записывает некоторые замечания: кому-то сделать внушение, другим – назначить дополнительные тренировки, вот этих можно, пожалуй, повысить в звании и без опаски назначать командирами оперативных групп... Он любит такие дни, когда настроение у капитана не беспокойно-предприимчивое, а просто хорошее. Когда от высокой фигуры в белом плаще веет спокойствием и уверенностью. Это редко случается, но тем желаннее праздник. Ичимару высмотрел группу бойцов, которым не удается один полезный прием. – Изуру, покажем, как это делается? Кира подзывает кого-то из младших офицеров, отдает планшет. – Я готов, капитан. Это закономерное продолжение тренировок на полигоне, понимает он. Это благодаря им они с капитаном сейчас устраивают настоящее представление для отряда – оба стремительные, гармоничные, словно танцующие заранее поставленный танец. Ичимару поддается, конечно: по сравнению с полигоном двигается медленно, позволяя Кире угадывать и предугадывать свои действия. С другой стороны, начни они метаться с той скоростью, к какой привыкли – и отряд вовсе ничего не успеет рассмотреть... Удар, удар, прыжок в сторону, выпад. Клинок встречается с клинком, металлический скрежет наполняет воздух. Кира вдруг вспоминает, что давно не ходил на боевые дежурства. Надо бы организовать себе вылазку – применить полученные навыки на практике. – Впечатляет, – одобрительно произносят за спиной. Голос знакомый, но Кира не успевает сообразить, кто это. Только видит, как внезапно лицо Ичимару каменеет в неприятной, колючей ухмылке. Шинсо с лязгом влетает в ножны. – Кто к нам пожа-а-а-аловал, – насквозь фальшивое радушие в голосе. – Чем обязан, капитан Айзен? Кира наконец оборачивается. Айзен, его бывший капитан, ничуть не изменился за то время, что Кира служит в третьем отряде. То же непоколебимое добродушие. Тот же легкий близорукий прищур за стеклами очков. Капитан Айзен располагает к себе, как никто другой в Готэе. Отчего же тогда Ичимару похож на кошку, вздыбившую шерсть на загривке то ли от ярости, то ли от страха?.. Или это Кире мерещится? Только тут Кира замечает Ренджи. Старый приятель переминается с ноги на ногу за спиной у капитана, и вид у него немного неуверенный. Самую малость. – Проходил мимо, решил тебя навестить, – мирно улыбается Айзен. – Вот – договорились с Зараки, что Абараи у него послужит. Передаю с рук на руки... А как у тебя? – Да спасибо, не на что пожаловаться, – а вот улыбкой Ичимару можно зарезать кого-нибудь, – а не жалко небезнадежного офицера Зараки-то отдавать?.. – Можно подумать, его там съедят... Бойцы третьего отряда уже разошлись по местам и снова занялись тренировкой; капитаны продолжают светскую беседу, и Кира не может понять: ведь Ичимару еще позавчера знал про этот перевод, а разговаривают они так, будто он об этом впервые слышит. Почему? Абараи подмигивает Кире: – А ты чего смотришь, будто я чумной? Не пропаду! – сообщает он полушепотом. – Еще б ты там пропал, с Мадараме и Аясегавой в комплекте. Я другого боюсь: что сопьешься... Скажу Иккаку, чтобы нычку перепрятал. Ренджи шутливо замахивается, обозначая подзатыльник. – Кто бы говорил! А я тогда тебя заставлю сознаться, с какой девчонкой ты так знатно развлекался... – Нам пора, Абараи-кун, – окликает Айзен, и Ренджи, помахав Кире, уходит вслед за своим пока еще капитаном. – ...с девчонкой?.. – вполголоса переспрашивают над ухом. Кира подпрыгивает от неожиданности. – Погоняй оболтусов еще полчаса, Изуру, – Ичимару, по счастью, не расположен развивать тему. – И приходи потом, нужно перетряхнуть график дежурств. Внешне не изменилось ничего, но Кира слишком хорошо знает капитана. Визит Айзена пришелся Ичимару более чем не по душе. И все хорошее настроение пропало бесследно. Это случается поздней весной, когда жара уже заставляет сменять караулы в два раза чаще во избежание тепловых ударов. На обыкновенной лейтенантской пьянке появляется очень растерянная Хинамори и сразу спешит к Кире. - Кира-кун! Твоего капитана что, бешеная лисица покусала?! – восклицает она чуть ли не с порога. - Что стряслось? – подскакивает Кира, перебирая в уме самые невероятные варианты: дуэль с Кучики или Хицугаей, открытое неповиновение Ямамото или Совету 46... что, что мог выкинуть его непредсказуемый, а в последние месяцы попросту смахивающий на безумца капитан?! С утра был Совет... но он, Кира, с утра же не заходил в родной отряд и ничего не знает... - Они с капитаном Айзеном... на Совете... разругались. Вдребезги. Исэ-сан сказала, что другие капитаны там едва Узы не применили, чтобы их остановить... – Хинамори чуть не плачет, громадные глазищи полны горького недоумения. – Сказала, что из-за пустяка какого-то... из-за перевода чьего-то в другой отряд... - Исэ так говорит, потому что так сказал капитан Кёраку, - это Юмичика, старательно делающий вид, что не больно-то ему и интересно. – А что говорит Кёраку, надо умножать на два. Ему же конец света, и тот ерундой покажется... Кира молчит. Что свару затеял Ичимару, он не сомневается ни секунды – просто потому, что Айзен этого не сделал бы ни за что. Однако последнее время любая встреча этих двоих наполняет пространство вокруг острым ощущением близкой грозы. Ичимару едва ли не в открытую провоцирует Айзена на грубость. Он вообще всех вокруг сейчас подначивает так недобро, что удивительно, как это до сих пор никто не сорвался. Сам Кира тоже не избежал придирок и злых шуток – но у него есть еще некоторые ночи, которые с лихвой искупают любые неприятности. Когда они вдвоем, Ичимару становится до изумления мягок и внимателен, как будто молча извиняется за свое поведение при свете дня. Что происходит с капитаном – непонятно, спрашивать – и страшновато, и бессмысленно, помочь Кира ничем не может, поэтому делает все, чтобы хоть по службе не раздражать Ичимару. Третий отряд теперь слывет самым организованным в Готэе, переплюнув даже восьмой. Зато Ичимару делает, кажется, все, чтобы вымазать собственную репутацию наичернейшей тушью. Вот – сдружился с Зараки, и все теперь с трепетом ожидают какой-нибудь их совместной выходки, и заранее подсчитывают затраты на ремонт... Вот – до белого каления довел Хицугаю совершенно невинными шуточками про рост, возраст и масть; Кира не знает, какое наказание полагается за драку капитанов, а в этот раз выяснить не привелось: младшего из капитанов утихомирил Укитакэ. Что-то такое сказал тихонечко, и Хицугая, фыркнув, удалился с гордо поднятой головой. Ичимару ухитрился и в адрес Укитакэ запустить шпильку – но тот только улыбнулся грустно и как-то понимающе, да и ушел. А вечером того же дня к Ичимару примчалась Мацумото, злая как Менос, и до Киры наконец-то дошло, что эти двое друг для друга - чуть больше, чем капитан и лейтенант разных отрядов. Он просидел до полуночи на лестнице на «чердак», старась не прислушиваться к голосам, слышным из капитанских покоев, и методично отправляя восвояси любого, кому пришло в голову нынче побеспокоить Ичимару. Таких, правда, - как и всегда – было немного... Мацумото вышла внешне спокойная, но вовсе не заметила Киру, спускаясь по лестнице, а рейяцу ее походило на самум. А Ичимару, к которому лейтенант на всякий случай заглянул, рассеянно привлек его к себе, поцеловал в затылок и отправил восвояси. И запах пряностей, привычно окутывавший его, если подойти совсем близко, почти потерялся за свежим и горьковатым ароматом женских духов. Ну, а сейчас Хинамори с глазами на мокром месте рассказывает, что Ичимару все-таки удалось вывести из себя даже Айзена... - Так а кого переводили-то, что они полаялись? – недоумевает Коцубаки. - Не знаю, - шмыгает носом Хинамори, - Исэ-сан не сказала, а спрашивать капитана... не буду я его спрашивать сейчас. - Я спрошу, - решается Кира. И быстро, пока никто не остановил, не заставил поколебаться в принятом решении – куда как небезопасном! – покидает компанию, торопится домой, надеясь застать там Ичимару. Капитан и вправду еще на рабочем месте. - Что ты такой взъерошенный, Изуру? – немного насмешливо спрашивает он. - Капитан... – Кира нерешительно останавливается. – Скажите... чей перевод обсуждали сегодня на Совете? Прищур Ичимару становится неприятно-хищным: - О, да тебе, я смотрю, уже нажаловались? - Ну... в общем, да. Ичимару встает из-за стола, отодвигает фусума, смотрит в сгущающиеся сумерки. - Перевод утвержден, так что это уже никакой не секрет, - нехотя сообщает он после длинной паузы. – Завтра иди поздравлять Абараи с постом лейтенанта шестого отряда. Счастливый Ренджи, думает Кира. И бедный Ренджи: ему, жизнерадостному раздолбаю, служить у Кучики – это, наверное, будет совсем даже не сахар. А зато, правда, он сможет – наверно – чаще видеть Рукию... А спрашивает Кира совсем не о том. - Капитан, а почему вы были против этого назначения? Абараи... чем-то не подходит? Медленно разворачиваясь от двери, капитан внимательно смотрит на Киру. - Да нет, - отвечает он, - как раз наоборот – всем подходит... потому-то я и не хотел, чтобы сейчас. Впрочем, не мне решать... Неважно это все уже, Изуру, забудь об этом. Лучше подумай, как новость преподнести, раз уж сам спросил. Считай это поручением на завтра. Кира озадаченно хлопает глазами: из речи капитана он мало что понял. Однако получил задание, и задание приятное, - надо выполнять. Поэтому он просит разрешения удалиться, получает его – и стремглав несется обратно, ибо в той церемонии поздравления, которая уже оформляется в его мыслях, не последнее место принадлежит Хинамори. Он знает девушку неплохо и с легкостью предсказывает ее поведение: услышав о таком сюрпризе, она тут же начисто забывает о своем расстройстве по поводу ссоры капитанов и с энтузиазмом включается в обсуждение маленького торжества. Бродя вдвоем по ночным улицам, взахлеб рассказывая друг другу про то, как завтра все это будет, и как обрадуется Ренджи, и что ему надо сказать, если он не поймет с первого раза, какое счастье ему привалило, они ненароком замечают одинокую фигуру на крыше. Мацумото Рангику любуется луной. Молодые лейтенанты решают ее не тревожить и тихонечко удаляются. Возможно, они решили бы иначе, если б снизу им было видно, как отражают лунный свет слезинки на щеках Рангику. А уж тем более – если бы знали, сколько уже ночей она так любуется луной. Разумеется, когда не напивается до бесчувствия. Лейтенанты также не знают, что сегодня не спится и их капитанам. Не знают, что неделю назад занпакто по имени Содэ-но Шираюки пронзил грудь рыжего старшеклассника. * несмотря на весь идиотизм примечаний в фанфике, позволю себе сделать одно. Дзидзо-босацу – это бодхисаттва Кшитигарбха, спасающий людей из ада; Ичимару поминает его именно в таком качестве. Сутру обетов Кшитигарбхи можно почитать много где в сети. В японском фольклоре его образ трансформировался в божество Дзидзо, которое покровительствует путникам и мертвым детям, а также преступникам. Кира, очевидно, не силен в буддизме, поэтому перетолковывает фразу капитана на свой лад. В упоминаемом далее в тексте монастыре (Кэнтё-дзи) в Камакуре хранится статуэтка Дзидзо, по преданию, спасшая жизнь осужденному на смерть самураю. Центр большого храма – пятиметровая статуя все того же Дзидзо. << || The
End |