Ко мне

Автор: Lucky

Фэндом: "Bleach"

Пейринг: Бьякуя/Ренджи, Ичиго/Ренджи.

Рейтинг: R

Жанр: ангст (но иногда проскальзывает «незатейливый солдатский юморок»(с) )

Примечание: К фику существует клип. Смотреть здесь.

Дисклеймер: все принадлежит законным владельцам.

Размещение: с разрешения автора

Ренджи Абарай не любил лейтенантские попойки: такие, когда все собираются вместе и «отдыхают от своих капитанов». Вернее, Ренджи нравились подобные шабаши, но лишь до определенного момента. Пока смеялись, перебивали друг друга, требовали долить или предлагали «дернуть еще по одной», лейтенант шестого отряда веселился со всеми.
Но потом, когда большая часть присутствующих уже расходилась по своим отрядам, а остальные лежали на полу, расслабленные, умиротворенные, уставшие от смеха и выпитого, всегда случалось *это*. Рангику, прогибаясь кошкой так, что у всех мужиков в комнате непроизвольно открывались рты и текли слюни, говорила, растягивая гласные и прикрыв лукавые, совершенно трезвые глаза, что-то вроде:

- Вот повезло вам с капитанами – сердце радуется смотреть. А мой Хитсугая все с отчетами да отчетами пристает…

Обсуждение капитанов – ритуал необходимый, будто бы четко прописанный в лейтенантском уставе. Похвастаться, поспорить, словно дети, доказывать, что именно его отряд и капитан лучшие – игра, которая раньше приносила удовольствие и Ренджи. Конечно, он-то был в выигрышной позиции – кто же будет отрицать, что Кучики-тайчо необыкновенно силен? И гордость была, и бахвальство, и непонятная, пьяно-пьянящая радость – но исчезло все. Другому чувству уступило, одному, все заменяющему.

С некоторых пор Ренджи молчит, когда речь заходит о начальстве. Лежит, закинув руки за голову, делает вид, что не слышит шума и споров, глаза не открывает. Зачем? Ему не нравится видеть в обращенных на него взглядах сочувствие. Только Кира понимает, да у Киры у самого неизвестно что творится с капитаном…

А чему сочувствовать? Они ведь не знают ничего.

Не знают, как он мальчишкой таскался по пыльным улицам Руконгая, размышляя, от чего быстрее сойдет с ума – от голода или одиночества. Рукия его спасла, вытащила из болота тоски – но она никогда ему не принадлежала.

Не знают они, на что это похоже – наблюдать, как единственного близкого человека принимают в благородную семью, а ты остаешься, со сжатыми кулаками, ты должен радоваться и ликовать, но лишь обидно и больно – снова один.

Да что вообще об этом говорить теперь, кому и зачем объяснять, почему именно так получилось? Стал он лейтенантом, стал он его лейтенантом, и друзей много, и сила в теле играла – что надо-то еще? Не понимал. Не признавал. Держался, сколько мог.

Понял. Признал. Не выдержал. Первый потянулся губами, неловко, криво, окосев от смелости и наглости. Меча не боялся – боялся только равнодушия, спокойного голоса ничуть не взволнованного капитана: «Лейтенант Абарай, вы позволяете себе лишнее. Надеюсь, больше такого не повторится». Если бы не повторилось – все, точно все. Напился бы и пошел приставать к Зараки – тот убил бы быстро по старой дружбе.

Так ведь нет, позволил.

Сам ближе подошел, холодными пальцами в грудь подтолкнул – к стене, спиной, видел, что Ренджи еле держится на ногах. Благородных, наверное, целоваться тоже учат – уверенно, спокойно, но так приятно, и долго, и томно… и плевать, что Бьякуя никогда во время поцелуя не закрывает глаза, изучает реакцию своего лейтенанта – у Ренджи-то они закрыты, от счастья зажмурены, больно смотреть – вдруг это все не по-настоящему, глюки по пьяни?

Прижимает к себе худое тело, держит в своих недостойных руконгайских ручищах, в белую шею тыкается, как слепой, все силится что-то сказать, что-то подходящее, необходимое, без чего, кажется, никак нельзя – а только бубнит нечто невразумительное, благодарит, сам не зная за что, еще сильнее сжимает, лыбится по-дурному. Бьякуя в его объятиях молчит, тонкие руки вдоль тела – или между ними, упираются в грудь Ренджи, словно собираясь оттолкнуть. И страшно ведь, что оттолкнут, поэтому Ренджи на ощупь находит тонкие пальцы, тянет к своим губам. Ему так хочется, чтобы Бьякуя ответил, сделал хоть что-нибудь, но тот лишь позволяет.
Позволяет войти в свой дом – естественно, не в казармы же им отправляться. Позволяет Ренджи восхищенно сопеть, наблюдая за тем, как капитан неспешно раздевается: одежда с тихим шелестом ложится на пол. Позволяет самому освободить волосы от кейсенкана и даже не злится, когда Ренджи запутывает еще сильнее, мягко, но твердо отводит трясущуюся от возбуждения руку.

Бьякуя опускается на кровать, белоснежная кожа светится в душной темноте. Ренджи припрыгивает, выбираясь из своих одеяний, ему уже не до изящества и плавных движений. Приблизиться не решается, застывает к какой-то неимоверной позе, поймав ничего не выражающий взгляд – и думает, что надо бежать, бежать пока не поздно, схватив в охапку шмотки и сверкая голым задом по всему Сейретеи, но бежать, не оглядываться, иначе затянет, высосет душу, одну оболочку оставит – сделает похожим на себя.

Капитан чувствует сомнения. Просто произносит:

- Иди ко мне.

Ренджи все-таки бежит, только не от капитана, а к нему, и его руки повсюду – изучают, запоминают, впитывают ощущения.

Бьякуя позволяет.

Ренджи послушно поворачивается, повинуясь безмолвному приказу, ему нравится видеть над собой склоненную темноволосую голову, руки капитана по две стороны от лица Ренджи – и лейтенант уверен, что готов ко всему. Сначала больно так, что он вцепляется зубами в то, что ближе – в худое запястье. Кусает и целует, осознав, что наделал. Бьякуя опять ничего не говорит, ласкает свободной рукой шею своего лейтенанта, успокаивающе проводит по волосам – и Ренджи понимает, что умер бы без этой ласки. Она дает надежду, будто капитан все же его чувствует, что-то испытывает. Ренджи должен быть благодарен, он благодарит как умеет, как считает нужным: берет лицо с тонкими чертами в ладони, целует щеки, губы, веки – пытается стереть это отсутствующее, равнодушное выражение.

- Ренджи…

Лейтенант тянет капитана на себя, тот расслабляется и не пытается освободиться из цепких объятий, сбившееся дыхание щекочет ключицу, и они оба – всего лишь один ритм выдохов-вдохов.

Ренджи начинает трясти от шока и удовлетворения, но отпустить от себя Бьякую невозможно: широкой грудью – к гладкой спине, и укрыть, спрятать полученное на мгновение сокровище под тонкой простыней, погрести их обоих под тканью, как под общей могильной плитой.

Бьякуя многое позволяет.

Самое важное из этого многого – оставаться в своей кровати до утра.

Лейтенант просыпается от тихого оклика, капитан стоит над ним, уже полностью одетый. И как только выполз, не разбудив? Значит, мог и ночью, значит не хотел, значит нравилось. Ренджи придумывает кучу оправданий, принося логику в жертву своим желаниям и надеждам.

- Бьякуя… - щурится на вползающее в комнату солнце.

- Уже время, Абараи-фукутайчо.

- Бьякуя… - повторяет упрямо, не замечая официального обращения. Застыть, раскатывать на языке имя, будто имеешь право это делать…

Кира догадался, Рангику догадалась, Юмичика догадался и растрепал остальным. С тех пор и начались эти сочувствующие взгляды. Ренджи волновался, думал, Бьякуя разозлится, если узнает, что их *отношения* (да, Ренджи считал это отношениями) станут известны. Но капитан не заводил разговор на эту тему. Он вообще практически не разговаривал со своим лейтенантом.

- По-моему, он только мозги тебе трахает, Ренджи, - Мацумото резка и не слишком разборчива в выражениях. Голова Ренджи у нее на коленях (гулянка в самом разгаре), и она перебирает волосы лейтенанта. – Не связывался бы. Он же… умер.

- Мы все умерли.

- Нет. Он – по-настоящему. Совсем же ничего не чувствует.

Чувствует! Чувствует. Ему просто время нужно, Ренджи знал. Он же сам лейтенанта зовет, это тихое «Иди ко мне», сам его целует, сам… не останавливает. Он даже улыбается, Ренджи не видит, но ощущает эту легкую улыбку на своем плече, когда вновь нагло не выпускает капитана из рук. Он поможет Бьякуе воскреснуть, хоть тот и не просит.

Кучики позволяет ему то, о чем Ренджи мечтал, но не надеялся. Первый раз, когда капитан ложится перед ним, Абарай шалеет, звереет, не верит.

- Бьякуя… Бьякуя… Черт, ну что же такое… ты же… я же сломаю…

- Попробуй, - бросает Кучики, не открывая глаз.

И Ренджи пробует. Ломается сам, от восторга и нежности. Восторга, который может испытывать только беспризорный ребенок, получивший наконец свой подарок на день рождения и нежности, которую можно испытывать только к тому, кто этот подарок сделал.

- Ему на тебя наплевать, уж извиняй за прямоту, Абарай, - Юмичика.

- Не твое дело, - и через секунду: - Почему это?

- Он на тебя не смотрит никогда.

Может быть. По крайней мере, их взгляды не встречаются, а Ренджи любуется капитаном постоянно.

Днем Бьякуя его будто и не замечает, но у Ренджи много объяснений такого поведения. Не за ручку же им ходить, в самом деле?

Да, но он хотя бы мог не делать вид, что лейтенанта в его жизни нет.

А он и не делает вид, шепчет внутренний голос. Тебя действительно нет.

Ну а как же ночи, как же поцелуи, как же это «Ко мне»?

Похоже на приказ верному псу, верно?

Заткнись.

Больше не хочется того руконгайского чувства. Синдром одиночества.

Я хочу быть ему нужен.

***

С Ичиго все по-другому. Ичиго вообще другой: таких везучих придурков ни тот, ни этот свет еще не видывал.

Ичиго размахивает огромным мечом. Ичиго орет всякую ерунду и называет Ренджи ублюдком. Ичиго хочет спасти Рукию и не задумывается, правильно это или нет. Ичиго живой.

Когда они вместе тренировали бан-кай в невообразимой пустыне, Ренджи сначала даже не замечал рыжую шевелюру в клубах песка, чудовищного грохота не слышал, все мысли другим заняты были.

Рукию казнят завтра, завтра, завтра он выйдет против Бьякуи. Бьякуи, отравившего кровь, тело, душу, что там еще осталось? Да ничего не осталось после него целым, непотревоженным.

Никто ты для него. Ему, чтобы убить, требуется меньше времени, чем произнести «Я люблю тебя». Хотя вряд ли Бьякуя знает такие слова.

Наверное, я все-таки его ненавижу.

Едва становится тихо, Ренджи наконец осознает, что секунду назад было ужасно шумно. А теперь – тишина…

Ичиго валяется на земле, раскинув руки: ни Зангетсу, ни Йоруичи рядом нет. Безумные глаза – в небо. Мальчишку по кусочкам можно разобрать и собрать, как головоломку, - весь изрезан.

- Эй, придурок, ты живой?

- Ооо. Пшелкатына...

- Живой, смотрите-ка! Слушай, тебе отдохнуть надо.

У Ичиго дергаются уголки губ.

- Некогда. Тренироваться. На тебя-то нельзя надеяться, слабак.

Ренджи хватает ржущее и подрыгивающееся тело, тащит к источникам, бросает в воду прямо в одежде, налетает сверху, злой, раздраженный. Они вдвоем поднимают фонтан брызг, колотят друг друга слепо, бездумно, чувствуя, как уходит скопившееся напряжение. Ичиго возмущенно бурлит где-то под водой, Ренджи победно ухмыляется и тут же получает пяткой в зубы – как извернулся, змееныш?

- Ах ты…

Долбануть бы рыжей башкой об камни: сотрясения мозга точно не будет – нечего сотрясать. Но Ренджи делает совсем другое: вытаскивает придурка на землю, тот фыркает и хихикает, цепляется наглыми пальцами за плечи, тянет намокшую одежду вниз.

- Как же ты меня бесишь, Ичиго, ты бы знал! Если бы не Рукия…

Мальчишка не слушает, прижимается мокрыми губами ко рту брюзжащего Ренджи. Целоваться не умеет, Ренджи кажется, что его сейчас проглотят, а это не самая достойная смерть для шинигами. А Бьякуя потом сам умрет – с непривычки от смеха. Лейтенант отдирает мальчишку от себя, ухмыляется.

- Ичи, я не педофил.

- Круто! Ненавижу извращенцев. Я ведь тоже, знаешь ли, не некрофил.

- Чего ты хочешь? – интересуется Ренджи, развязывая пояс, чтобы освободиться от тяжелой ткани.

- А что ты можешь дать?

- По почкам.

- Не подойдет. Не возбуждает.

- Идиот.

А голоса у обоих хриплые, ломкие, и руки как-то сами двигаются навстречу, сплетаются пальцы, соприкасаются губы.

Вот так всегда. Вот всегда, мать вашу, у них так.

Даже трахаться – и то с шутками, прибаутками да пререканиями.

Это игра, думает Ренджи, ероша короткие жесткие волосы Ичиго.

Это просто взаимопомощь, думает Ренджи и шипит, когда Ичиго больно прикусывает кожу ему на шее. Выражение лица мальчишки сразу меняется, что совсем лейтенанту не нравится. Конечно, там столько беспокойства за него, Ренджи Абарая, даже непривычно. Мальчишка нервничает – опыта мало, если он вообще есть. Ренджи не знает, как реагировать: все-таки заниматься сексом с тем, кто не скрывает своих ощущений – намного… волнительней.

Ичиго нетерпеливый и порывистый, но Ренджи все равно хорошо. Потом они просто валяются рядом под палящим солнцем, неловкости нет и в помине, и – за что Ренджи благодарен – мыслей о капитане тоже почти нет.

- Ичиго.

- Уууу?

- Удачи завтра.

- Уж не беспокойся. Я не лузер, как ты.

- О да. С таким-то мечом. Теперь я удостоверился: его размер, к сожалению, и правда лишь компенсирует недостаток в других местах.

- Твою мать. Я тебя урою когда-нибудь.

- Да ладно, не злись. Я голову имел ввиду.

- РЕНДЖИИИИИ!!!!!

***

Лейтенант казался Бьякуе ярким. Конечно, в официальной характеристике он указывал совершенно другие качества, но лично для него Ренджи был прежде всего ярким.
Эти красные волосы, эти татуировки, вначале показавшиеся невообразимым безвкусием – все будто бросало вызов серому существованию Кучики-тайчо. Чувства у лейтенанта тоже непростые: настолько сильные, что их невозможно было не заметить. Горящие взгляды прожигали кокон безразличия, выстроенный Бьякуей давно и надежно, неловкие заминки в разговоре, наивность, с которой лейтенант полагал, что отлично все скрывает – это волновало. Впервые за долгие годы капитана что-то волновало.

А почему бы и нет?

Ты обещал Хисане быть счастливым, ты клялся, что отпустишь ее без сожаления и боли.

Он посмел остаться живым.

Ренджи нанес на полотно черно-белой жизни яркие мазки. Это было необычно – снова переживать, чувствовать, осязать. Пусть он лишь ворует чужие ощущения: сцеловывает страсть с губ Ренджи, изучает слово «нежность» по буквам, выведенным нервными пальцами на его коже, тонет в восторженном доверии, заглядывая в сверкающие глаза – но все равно. Наверное, можно надеяться: когда-нибудь Кучики до конца поверит, что действительно снова способен вызывать подобные чувства. Есть нечто важнее правил и клятв. За такие глупые, еретические сомнения и мысли Кучики был благодарен.

Порой ему хотелось сказать «спасибо» засыпающему за спиной лейтенанту, но Бьякуя всегда останавливался. Ему казалось, лейтенант не поймет и спросит, за что именно капитан благодарит.

Не мог же он ответить: «За то, что я живу». Как-то по-глупому пафостно. Безопаснее просто наблюдать за умиротворенно посапывающим Ренджи и вспоминать, как лейтенант произносит его имя – легко, без напряжения и страха, будто оно само по себе доставляет удовольствие.
Правда только в том, что уставшему от своей силы капитану Кучики тоже хотелось быть кому-то нужным. Если Ренджи еще немного потерпит это болезненное возвращение в жизнь и будет продолжать верить, капитан поверит и сам.

Еще немного.

«Спасибо» Бьякуя все-таки говорит, но уже в тот момент, когда Ренджи его не слышит: окровавленный, умирающий, рассеченный Сенбонсакурой.

Это был первый и последний шанс.

Кучики на секунду закрывает глаза, вздыхает и отворачивается.

Ты почти прошел этот путь до конца. Теперь пора возвращаться.

The End

fanfiction