ДрабблыАвтор:
Pallor aka Maranta
Фэндом: "Bleach" Дисклеймер: все принадлежит законным владельцам Размещение: с разрешения автора |
|
«Innocence», цикл драбблов. 1. Он мог быть ни в чем и не виноват.
По крайней мере, на сей раз. Но попробуйте
объяснить это дурочке Хинамори. Изредка Ичимару Гина начинало тяготить
предвзятое отношение к собственной персоне. Достаточно вспомнить тот случай,
когда еще во времена Академии какая-то скотина подорвала стену женской
раздевалки. Лично Гин имел собственные подозрения на этот счет – но обвинили
тогда его самого. Мордой, дескать, не вышел. Вот и сейчас, удаляясь от бренного
тела Айзена Соске, Ичимару философски думает, что как и настоящие злодеи,
настоящие герои всегда остаются непризнанными. Если бы кто-нибудь знал, как нелегко
было прикончить Айзена! А ведь еще придется объясняться с Тосеном… 2. Пожалуй, утро можно было назвать
добрым. С натяжкой. Все-таки доброе утро – это то, что
наступает после доброй ночи. А добрая ночь – это когда тебе удается выспаться.
С Мацумото Рангику же выспаться невозможно. Впрочем, бывали в жизни Киры Изуру
утра потяжелее. Стоит только вспомнить капитана Сой Фонг. Или лейтенанта
Исэ. Или близняшек из рядового состава шестого отряда. Как он тогда не
загремел в лазарет от истощения? …в лазарет. Под жалостливое око капитана
Уноханы… Честно, ну сколько раз можно лишать
его невинности? Тяжело вздохнув, Кира достал из-под подушки ежедневник и на сегодняшней странице размашисто начертал номер – 59. 3. Тьма опускается мгновенно, забирая
звуки и запахи – и Кира уже не слышит собственного голоса, когда вслед
за отступником шепчет: - Банкай. Одна. Две. Три секунды, и уже можно
не ждать удара. Кире не нужно зрение, чтобы знать – там, во тьме, оборванный
на пол-рывке, отступник падает на четвереньки, прикованный к земле. Сила
гравитации растет в геометрической прогрессии. …Как забавно, что радиус действия
их банкаев совпадает. …Как забавно, что Тосену – бывшему
капитану Тосену – неоткуда знать, каков банкай бывшего лейтенанта Киры.
Тот, кто верил в правосудие… Вот
твой судья. Пади ниц, пади под тяжестью своих грехов… Кира стоит, не сгибаясь. В этой тьме
он один безгрешен. …Невинный. Ты такой невинный,
Изуру… Да. Золотой мальчик. Любимец учителей.
…Невинный… Да. Золотой лейтенант. Послушный
во всем. …Ты такой невинный… Да. Золотой капитан. Верный делу.
…Изуру… Он не слышит, как где-то во тьме
крошатся кости Тосена. Жалость Кира/Ичимару, G, 195 слов. Странная весчь. *** Кира не боится своего капитана. Если честно, то первое, что он чувствует,
думая об Ичимару Гине – жалость. За вечерние мигрени, когда улыбки
его капитана становятся неровными, а руки – тонкие, с длинными нервными
пальцами – часто взлетают коснуться висков. За легкость, с какой тот обгорает
на солнце, и, кажется, даже не замечает боли; но больно Кире, когда он
касается взглядом воспаленной кожи. А Изуру не сможет объяснить, что
руки его капитана похожи на хрупкие сухие ветки. Что у того очень чувствительная
кожа, а слизистые – особенно, и чай тот пьет почти холодный. Что тот не
может спать подолгу, и всегда вытаскивает своего лейтенанта из постели
ни свет ни заря. Что капитан часто мерзнет, и не только в зимнее время,
но никогда и не подумает одеться потеплее. И что при всем при том сам он прекрасно
осознает: Ичимару-тайчо знает тысячу и один способ за минуту раскромсать
Киру на лоскутное одеяло для четвертого отряда… Да, это очень страшно – жалеть Ичимару Гина. Автор: J. C. Eastling. Изуру прижимает к себе кипу бумаг, словно спортивную награду или военный трофей. Как и всем лейтенантам, ему приходится работать с документами. Это его ключик к сокровищницам мира. Они раздвигают перед ним толпы и раскатывают красную дорожку. Вообще-то документы – его пропуск в кабинет капитана Ичимару, который попросил их занести. Кира не преувеличивает, он просто любит иногда пофантазировать. Совсем чуть-чуть, не настолько, чтобы закружилась голова. (Кроме того, он не хотел бы ходить по красным дорожкам. Ковры его нервируют. Он все время старается разглядеть спрятанный в линиях рисунок, и пытается не наступать на черточки…) На плечо Киры опускается ладонь, и он едва не подскакивает. Один листок выскальзывает и приземляется у ног. Он хочет нагнуться и поднять, но не может, потому что из-за спины доносится напевный голос его капитана: - Изуру. - Капитан Ичимару! – Кира рад, что не заикается, настолько рад, что становится косноязычен, когда продолжает: - Я… я… я принес бумаги, которые вы просили! Гин с интересом наклоняется ближе. - О? Когда это я просил? Изуру собирается ответить, так вежливо, как может: «Два часа назад, капитан Ичимару», но Гин наклоняется чуть ближе – и его (Гина) теплый язык любопытно касается мочки его (Изуру) уха. К счастью, только на миг, потому что спустя секунду Кира приглушенно взвизгивает и роняет оставшиеся документы. – Капитан Ичимару! – Документы в куче-мале на полу. Напрочь перепутались. Притворяясь, что не замечает собственного румянца, Кира нагибается и начинает поспешно собирать листки по порядку. - Что-то не так, а? – голос у Гина исключительно удивленный. - Ничего, капитан! – Изуру наклоняется
ниже и впивается взглядом в перепутанные документы. Отсюда ему виден рисунок
на паркете, и это как всегда отвлекает. Присматриваться нельзя, а то ему
придется разглядывать паркет, пока не увидит в деревянных узорах рисунок.
Сейчас ему некогда; надо подобрать документы. Кроме того, у него уже галлюцинации. Да, точно. Кира решает это за три секунды до того, как Гин гладит его по, как бы помягче выразиться, заднице. Он снова взвизгивает и роняет только подобранные документы. - О нет, мой лейтенант чем-то захворал? – в голосе у Гина интерес и удивление. - Нет, капитан Ичимару! – в рисунке паркета Кире мерещится улыбка Гина, но если приглядеться получше, не очень похоже. - Может, ему надо отдохнуть? – Гин разговаривает с воздухом; Изуру заставляет себя не оборачиваться, но все равно видит перед собой легкомысленную улыбку на его запрокинутом лице. - Я высыпаюсь, капитан… - начинает говорить Изуру, но тогда Гин отодвигается и похлопывает его по плечу. - Разнеси эти бумажки по местам назначения, и все, ладно? - мгновение, и капитан признается ему на ухо: - Я не должен переутомлять своего лейтенанта. Если я тебя заезжу... я же просто не могу себе этого позволить! Только когда его капитан удаляется пружинящей походкой, Кира ощущает, как затекла спина. Автор: Celeste *** Занпакто – материальное воплощение
души шинигами, сил, разума и сердца. По образу и подобию его. Вздрагивая, Вабискэ чувствует ответную
дрожь в теле Изуру и его напряжение; они сражаются как единое целое. Он чувствует, как слабеют руки Киры
под ударами, чувствует его трепет и страх, наливающие Вабискэ тяжестью
– а он так хочет высвободить свою силу и стереть врагов в порошок. Иногда он задумывается – а знает
ли сам Кира, каким сильным может быть? Как сильны они могут быть вместе,
если тот освободит их обоих от добровольного плена. Поймет ли тот когда-нибудь,
что их сдерживают оковы, мешая овладеть собственной силой. Они были бы
куда сильнее, думает меч, если бы не эти оковы – плоть для плоти и металл
для металла. Интересно, поймет ли когда-нибудь
Кира, что это руки Ичимару лишают его равновесия и тянут к земле, хотя
он мог бы взлететь с одной лишь верой в себя и Вабискэ. Но меч знает слабости Киры как свои
собственные, и тихо страдает вместо того, чтобы кричать в отчаянии. Потому
что Вабискэ понимает чувства Изуру, знает, каково ему близко-близко слышать
тихий шепот Ичимару и чувствовать его обманчивую нежность. Потому что, когда Гин улыбается,
касаясь щеки Киры, наклоняется и шепчет ему на ухо: «Верь только в меня,
Кира-чан» - Вабискэ чувствует дыхание Шинсо на своем хребте, его шепот:
«Поднимайся лишь для меня, Вабискэ». И юный занпакто вздрагивает точно
так же, как его владелец; голос Шинсо – души Ичимару – лишает его воли,
касания заставляют трепетать от желания. Вабискэ знает, что его хозяин может
быть сильным, но скован объятиями, как цепями. Он знает, что сейчас, когда
руки Киры слабеют, сердце колотится, а душа наполняется страхом, имя на
губах Изуру – не Вабискэ. И он не удивляется, когда спустя
секунду мимолетно ощущает знакомое касание Шинсо и дуновение его силы,
и слышит шепот: «Поднимайся лишь для меня, Вабискэ». Вабискэ дрожит. Он чувствует, как руки Киры наливаются
силой, дыхание ускоряется, а в душе зарождается надежда. Он слышит, как Ичимару Гин говорит с улыбкой: «Я помогу тебе, Кира-чан». Автор: Celeste. *** Задыхаясь, Кира одним за другим
разжимает стиснувшие простыню пальцы. Сердце его колотится как бешеное,
по телу пробегают затихающие судороги, разум оглушен недоверием к происходящему. Он чувствует, как тело рядом
с ним томно потягивается, легонько задевая. - Т-тайчо? – тихо спрашивает
он. – Вы, мм… вы в порядке? Хриплое хихиканье Гина вгоняет
Киру в краску, и он бросает осторожный взгляд на своего капитана, с довольным
видом перевернувшегося на спину. - Конечно, Кира-чан, - удивленно бормочет
тот. – Не думал, что у тебя хорошо получится, нэ? – продолжает он, начиная
вылизывать пальцы. Кира вздрагивает и поспешно
отводит глаза. - Нэ… Кира-чан, ты какой-то
напряженный, – Гин приподнимается на локте и окидывает своего лейтенанта
внимательным взглядом. – Тебе что, не понравился подарок? Кира вздрагивает, заливаясь
горячей краской. – Н-нет, тайчо! Это был чудесный подарок! – поспешно
заверяет он, изо всех сил пытаясь не вспоминать, как ранее вечером капитан
лег на живот и впервые предложил Кире взять его. Изуру знает, что если будет
думать об этом сейчас, то захочет этого снова, а день рождения бывает
только раз в году. Достаточно воспоминания о том, каким теплым, тесным
и искренним был его капитан, чтобы кровь снова оттекла к паху. Устыдившись,
он пытается отвлечься от этих мыслей и не смотреть на лежащего рядом капитана.
- Значит, у тебя был хороший
день рождения? – лениво спрашивает Гин, довольный ответом своего лейтенанта.
Его тон еще больше вгоняет
Киру в краску, ярко напоминая, как несколько минут назад капитан, толкаясь
бедрами навстречу, нашептывал, как ему хорошо. - Да, тайчо… замечательный,
– почти беззвучно отвечает Кира, стыдясь предательства собственного тела.
- Нэ… - хмурясь, начинает
Гин. – По голосу непохоже, Кира-чан. Зловредно улыбнувшись и потянувшись
к Изуру, капитан убирает прядь ему за ухо. – Из-за чего напрягаешься,
ммм? – с наигранным беспокойством спрашивает он. От прикосновения капитана
бросает в жар, и Кира тяжело вздыхает, отпуская глаза. - Ну… Я… К его ужасу, капитан прослеживает
его взгляд – и с грудным смешком гладит его по голове. - Ах , мой милый
Кира-чан, - произносит он почти нежно. – И это вся проблема? Так ведь
твой день рождения закончится только через несколько часов. Кира моргает глазищами, а
Гин откидывается на спину, дожидаясь, пока до его лейтенанта дойдет сказанное.
Когда же до Киры доходит,
он осторожно перекатывается на Гина, смущенный и взволнованный. - Т-тайчо?
Можно? Гин со смешком разводит ноги,
думая, что его Кира-чан очень мил, и – вот приятный сюрприз – намного
агрессивнее, чем обычно кажется. Да, очень хороший день рождения… Ичимару, G, 140 слов. Он уже давно не улыбается.
Нет ни желания, ни смысла:
что бы ни выцарапывалось из нутра, улыбка неровным мазком ложится на лицо.
И он не в силах убедить себя, что ее нет, ибо под кончиками пальцев мимические
мышцы, сухая кожа, и, иногда, влажная полоска зубов – все это настоящее.
Иллюзиям подвластны все пять органов чувств. И улыбка его живет собственной
жизнью. Искажает смысл его слов и, мразь, злорадно высвечивает из зеркала.
Гин теперь ясно понимает, что такое – ненависть. Иногда он забывается и начинает
верить ей, улыбке, и послушно ведет вторую партию – ибо слова не важны
для великих лицедеев, а улыбка блистательна в своей убедительности. Подчас
он начинает понимать, что сходит с ума, и все зеркала соглашаются с ним;
оттого-то он избегает зеркал и чужих глаз, в которых отражается его проклятие.
И все, что остается Ичимару
Гину – молча ненавидеть свое отражение… Просто потому, когда-то Айзену нравилась его улыбка. Когда-нибудь Кира, Вабискэ, G, 160 слов. У него не бывает свободных
минут. Если бы в отряд назначили
нового капитана, было бы куда легче, но капитаны с неба не берутся, только
уходят в него; все, что остается Кире – смиренно тянуть свою лямку. Впрочем,
в постоянной занятости есть свой плюс: ему почти некогда думать. Он привыкает стоять перед
строем всегда в одиночку, не скрываясь за белым плечом. И к тому, что
больше не для кого заваривать чай с бергамотом. А по вторникам Кира приходит
в опустевшую квартиру, убрать пыль. Только пыль – порядок там давно стоит
идеальный. И с собой он не возьмет оттуда ничего, сколько бы ни приходил.
Хоть и всегда, всегда будет возвращаться. А ночами, уже перед сном, к нему приходит Вабискэ. Она опускается подле – нежная, хрупкая, как мама, со светлыми тонкими волосами. И у Изуру перехватывает дыхание, потому что ради него никто никогда не вставал на колени. Вабискэ целует его веки, и они наливаются тяжестью. Она все понимает, и все прощает ему, она гладит его по волосам, и он проваливается в сон, слыша, как она шепчет обещания, что когда-нибудь, когда-нибудь… Милосердие Айзен, Ичимару, G, 40 слов Милосердию он учился у Айзена
Соске. Милосердно – успокоить испуганного
ребенка из Академиии, погладить по голове. И щадить своего лейтенанта,
ни разу не ранив словом. И убить при расставании, чтобы не заставлять
страдать… Впрочем, Ичимару Гина всегда считали жестоким. Кукла Ичимару/Кира, R, 240 слов.
Ты думаешь, Изуру забавный.
Он как дорогая кукла – гибкая,
с настоящими волосами редкого оттенка. И такой же безвольный. Он не умеет сказать «нет»
тебе, он вообще ничего не говорит, даже когда ты кладешь его на спинку.
В ценных куклах нет дешевых механизмов. Его кожа – теплого, золотистого
цвета – под твоими пальцами стынет раскрашенным фарфором. И синяков, кажется,
никогда не остается. Впрочем, ты обычно осторожен, да и редко играешь
со своей куклой. Дорогие игрушки нужно беречь,
ты это понимаешь. А играть с ними можно и не
ломая. В твоих руках он обмякает
и безвольно раскидывает руки; можно привязать к ним ленты и поиграть в
Мастера кукол. Впрочем, тебе неинтересно корчить из себя бога. Ты любишь
другие игры. А ленты – это иногда бывает. Куклам они идут. Он не сопротивляется тебе
– разве что его тело, недолго; и эти секунды сопротивления – самое сладкое
для тебя, когда ты вламываешься под фарфоровую скорлупу. Он сладкий, сладкий,
сладкий – и живой, и ему, наверное, даже больно; это ничего, что он бессловесен;
ты можешь представлять. Этого иногда бывает достаточно. Краска с его щек не смывается
языком. Жалко, что куклы не плачут – соль едкая. Так, как сейчас, тебе
не нравится – так он кажется теплым. А ты чувствуешь, какие у него холодные
кисти. Да, тебе все-таки не нравится
ложь. Даже если он и это не нарочно. Впрочем, он ничего не делает
нарочно. То, что он размыкает бледные губы – только ответ твоему желанию.
И когда он целуется, то по-кукольному
опускает тяжелые веки, скрадывая стекляную синеву радужек. Ты точно это знаешь, потому что каждый раз не закрываешь глаз. ... |