11Автор: swallow Фэндом: Bleach Рейтинг: NC-17 Жанр: роман
на тыщу страниц Пейринг: пока Иккаку/Юмичика, дальше будет много кто/Юмичика Саммари: история одиннадцатого отряда Ворнинг: смерть персонажа |
|
Он
немного притормозил – словно ему в дзори попал камушек – а когда они приблизились
настолько, что уже вполне могли уповать на победу – взлетел птицей на
ближайшую крышу и понесся по коньку широкими мягкими шагами, устремив
корпус вперед, руки сложив сзади, как крылья. Он точно знал, что выглядит
красиво. Он
услышал, как внизу звонко матерится Иккаку. Потом раздался грохот черепицы
и топот – они помчались следом за ним по крыше. Наверное, часть по-прежнему
чешет по земле. -
Придурки, - насмешливо и ласково бросил Юмичика через плечо, когда преследователи
оказались в двух шагах; Иккаку, естественно, впереди – ну, не зря же он
третий офицер. И одним прыжком перелетел на соседнюю крышу. Наверняка,
увидеть его успел только Иккаку. -
Шунпо! – услышал он чей-то восхищенный возглас, а потом все сменил засвистевший
в ушах ветер. В
первый раз он побежал на второй день после выхода из госпиталя, где провалялся
почти месяц. Сначала спал трое суток, потом ел, как бездонная бочка, потом
просто валялся, глядя в потолок. Медитировал. Разговаривал с Фудзикудзяку.
У нее был звонкий птичий голос и чудовищное самомнение. С чего эта ощипанная
пава считала себя самой красивой – Юмичика не понимал; он-то точно знал,
кто из них двоих красивее. Собственно, об этом и были в основном их разговоры. Ему
поставили нервное истощение; за ним ухаживал не кто-нибудь, а сама лейтенант
четвертого отряда. С чего такая честь – Юмичика не задавался этим вопросом.
Она садилась на край кровати и смотрела на него, но когда он отвечал на
ее взгляд, отводила глаза. Перед тем, как он выписался, она подарила ему
ярко-оранжевый воротник и такой же нарукавник – он ей жаловался, что синяки
от пальцев Аски на горле и запястье никак не сойдут. По правде говоря,
они все-таки сошли, но Юмичике упорно казалось, что они все еще там, и
это уродство раздражало его чрезвычайно. Обновки
были яркими и очень мягкими. Он поблагодарил дарительницу и выписался
из больницы на следующий день. Он
запомнил, что ее фамилия Котецу, но имени никак не мог удержать в голове.
За
тот месяц, что он провалялся в госпитале, в отряде произошли невероятные
изменения. Каждое утро все собирались на плацу – и не из-под палки, а
пылающие энтузиазмом. Каждое утро они устраивали грандиозный забег по
Сейрейтею, пугая дежурных и четвертый отряд. Юмичика с изумлением узнал,
что у них теперь есть лейтенант, и это – та самая крошечная девочка Ячиру,
которую Кенпачи… нет, Зараки-тайчо… приволок с собой. Еще
Юмичике сообщили, что Ичиносе Маки покинул Общество Душ, но, признаться,
это его не очень заинтересовало и совсем не огорчило. В
пробеге Юмичика принял участие на следующий же день. Иккаку растолкал
его на рассвете. -
Доброе утро, красавица! Все, праздник кончился, ты не в госпитале, будешь
работать вместе со всеми! -
Пошел на фиг, - сказал Юмичика, но Иккаку вытащил его из кровати насильно.
Пробег
показался ему плохой идеей сразу же. Он быстро отстал, в боку закололо;
а еще за спиной, почти вплотную, постоянно оказывался капитан. -
Медленно, - ронял он, обгонял Юмичику и устремлялся вперед, чтобы минут
через десять неведомым образом снова оказаться сзади. В
этот жуткий забег Юмичика впервые в жизни пожалел, что попал в одиннадцатый
отряд. После
забега отдыха не было. Зараки согнал всех в додзе – ассистировал ему Иккаку,
- и начались спарринги. На мечах, на кулаках, еще черт знает как. Когда
один из бойцов, не сумев сдержать силищу, двинул Юмичику в живот так,
что тот отлетел на несколько шагов и повалился на пол, задыхаясь, Зараки
вздернул его на ноги лично. -
Иди отдыхай, - тускло обронил он. И пояснил: - Ты слаб. Он
не дошел до комнаты – выполз на задний двор и уселся на террасе, вперив
взгляд в маленький пруд, окруженный камнями. Юмичика
знал, что он слабее многих мужчин и даже женщин. Наверное, эта Котецу-как-ее-там
тоже одолела бы его в спарринге. Ему сроду не приходило в голову этого
стыдиться, потому что он всегда ухитрялся использовать свою слабость с
выгодой для себя. Сейчас… А
я говорила тебе – есть сила иная, чем физическая. -
Мечи все так кудряво выражаются? Это возраст, Юмичика. Ты слушаешь меня? -
Конечно. Ты плохо слушаешь. Ты видел меч Кенпачи? -
Видел. А я нет.
Его не существует, Юмичика. Либо же не было его никогда, либо же Кенпачи
так глубоко его загнал, что душа не может выйти и вернуться в клинок.
То, что в его руках – всего лишь кусок железа… -
Ты это к чему, Фудзикудзяку? Я это
к тому, что у тебя никогда не будет стальных мышц, но и просто стального
меча – тоже не будет. Я – не просто меч, Юмичика. Ты можешь резать мной,
но, видят Небеса, я не люблю кровь. Кровь не красит клинок. Она не преумножит
моей красоты. -
А что ты любишь? То же,
что и ты. Чувства. Эмоции. Души. Что ты чувствуешь, когда в тебя вливается
чужой гнев? Чужая страсть? Юмичика
улыбнулся – мечтательно. Черт, у него страшно давно никого не было! Надо
бы найти Шухея… Фудзикудзяку
рассыпалась в одобрительном смешке. Я тоже хочу их чувств. Их силы. Дай мне волю. Назови мое имя. Я выпью их до дна! -
Но это же… - Юмичика сделал паузу, раздумывая, - это же кидо… Она
не ответила, но он услышал молчаливое подтверждение своим словам, как
если бы она кивнула. -
Меня возненавидят, Фудзикудзяку. В этом отряде… Она
раздраженно вздохнула. Тогда учись тайно. Когда ты научишься это делать… когда ты научишься пользоваться мною как надо… тогда ты сможешь пользоваться мною так, чтобы никто ничего не заметил. Это
была неплохая идея, и Юмичика поднялся на ноги. -
Начнем прямо сейчас? Она
была согласна. То
ли это было влияние Фудзикудзяку, то ли показавшееся Юмичике презрение
в глазах Зараки так подействовало, но на следующий день он поднялся на
построение без пинков. Кенпачи
по-прежнему скользил у него за спиной, как смертная тень, подгоняя своим
«Медленно!», но на этот раз Юмичика хоть не задыхался. Да и из додзё не
позволил себя выгнать. Впрочем, Зараки сам взялся его натаскивать.
Юмичике страшно хотелось попробовать осуществить то, что они с
Фудзикудзяку пробовали вчера, но она ему запретила. Это не
та рейяцу, которую можно брать без спроса. Так
что оставалось лишь летать по всему додзё, мешая людям упражняться; впрочем,
никто не сказал ни слова, пару раз даже помогли подняться. Зараки не возражал.
Зараки никогда не возражал, он сразу бил. В
первые дни правления Зараки-тайчо весь отряд трясся, что Совет не одобрит
их нового капитана. Все, конечно, по правилам, но мало ли способов есть
избавиться от неугодного и при этом ничего не нарушить? Послать на какое-нибудь
задание… там всякое может случиться. Тем более, что Ямасита-тайчо была
ученицей главнокомандующего. Боялись капитанов Укитаке и Кёраку, могущих
прийти мстить за младшего товарища. Ничего
не случилось. На следующий день Зараки-тайчо был приглашен для беседы
с главнокомандующим, а дальше… все пошло как по маслу. Некоторую шороховатость
создавал Ичиносе, но он вскоре ушел. Кто-то, возможно, счел бы это дурной
приметой, но только не осчастливленный одиннадцатый отряд. Им
было чему радоваться. Зараки-тайчо не считал их мусором. Зараки-тайчо
был такой же, как они. Зараки-тайчо намеревался превратить их в настоящих
воинов. Его удивительно мало волновало – да вообще не волновало! – мнение
окружающих по поводу своих воинов, или своей внешности, или того, что
его хаори скоро превратилась в грязную рваную тряпку, или того, что он
заплетал волосы в острые косички и крепил на их концах бубенчики, или
того, что его лейтенантом была мелкая девчушка. В
один прекрасный день тайчо появился с повязкой на глазу. Никто ничего
не спросил, хотя слухи пошли самые разные. Правду выяснил Иккаку, и еще
недели три весь отряд пыжился, что рейяцу их капитана настолько не дает
покоя всем прочим, что они даже создали специальную разработку. Наверное,
шептались синигами, Зараки-тайчо сильнее даже Ямамото… Юмичика
не был уверен, что это действительно так. Рейяцу капитана его раздражала.
Она давила его собственную. Но в то же время… когда появилась повязка,
и бешеные волны утихли… он неожиданно почувствовал себя обделенным. Ему
нравилось это бурное море. Он
узнал, что вечером перед сном капитан повязку снимает – он завел привычку
затаиваться на террасе через стенку от капитана, не каждый день, конечно,
но время от времени, чтобы ощутить эту силу. От нее бурлила кровь, как
от схватки… или занятия любовью. Потом
получилось так, что капитан выяснил, что Юмичика – едва ли не единственный
во всем отряде – умеет писать. Иккаку тоже умел, и у него даже почерк
был лучше, но эта сволочь умела притвориться тупой, когда хотела. Так
что вскоре Юмичика обнаружил, что он исполняет обязанности лейтенанта
– в том, что касалось отчетов, бухгалтерии и прочей документации отряда.
Иккаку сказал, что это честно – потому что ему самому отдали те лейтенантское
обязанности, которые включали тренировку отрядного состава. Юмичика считал,
что это нечестно – потому что ему дали самую скучную работу и потому что
у них же был лейтенант! Зараки рыкнул. Пришлось подчиниться. В
этом оказались свои плюсы – теперь вечерами он мог находиться в помещении
капитана вполне легально. Рейяцу работать не мешала – а вот взгляд капитана,
который Юмичика ощущал на себе, как ощущают солнечные лучи, мешал. Хотя
капитан не смотрел на него всегда. Так, время от времени. Юмичика думал,
что это просто случайность. Просто взгляд падает куда придется. Ничего
более. Так
что вскоре жизнь устаканилась. Тренировки, бег, работа с документами…
Волосы отросли по мочки ушей и укладывались во вполне симпатичную аккуратную
прическу – Иккаку все ходил вокруг, как кот вокруг миски, все намекал,
что снова хотел бы видеть Юмичику с длинными волосами, но тот решил намеков
не понимать. С короткими волосами было удобнее, воспоминания же о гриве
и всем, что с нею было связано, раздражали. Его
вскоре повысили до рангового офицера. Нарядов на кухню больше не было
и не могло быть – этим занимались рядовые. По старой памяти он все-таки
заходил туда – особенно когда среди поваров попадался кто-нибудь, готовящий
особенно омерзительно. Юмичика прожигал горе-повара взглядом и ледяным
тоном сообщал, что не намерен есть такую гадость, и если это еще раз повторится,
он съест повара. Вскоре рядовые начали его побаиваться. Еще
были отношения с Хисаги – неровные, нервные, и оттого привлекательные;
и отношения с Иккаку – спокойные, временами скучные, но теплые; и кто-то
там еще, периодически, по разу или два; и еще пронзительные взгляды капитана.
Впрочем, это уже было из другой категории. Юмичика не видел в глазах своего
капитана желания. Он вообще не мог прочитать того, что видел там. Ах,
и еще были перья. Их Юмичика нашел в прудике на заднем дворе, выловил,
потому что, как сорока, был падок на все яркое, высушил на солнце и приклеил
на веко и бровь. Клей для кожи ему притащила с грунта Котецу. Иккаку в
первое время недоумевал, Хисаги раздражался, уверяя, что они ему мешают…
Зараки никак не реагировал. Это бесило Юмичику – он решил оставить перья,
пока не добьется реакции от капитана. Детский сад, конечно - перья все-таки
сильно мешали, но вскоре он привык. Тренировки
приносили пользу: Иккаку достиг невероятных высот во владении мечом, а
Юмичика бегал лучше всех в отряде. Когда у него в первый раз – случайно
– получилось шунпо, и его занесло к черту на рога на полигон третьего
отряда, это праздновалось с таким размахом, словно он завалил по меньшей
мере Меноса Гранде. На
следующий день к нему после тренировки подошел Иккаку и жестом отозвал
в сторону. -
У меня получилось, - сказал он вполголоса. -
А? – переспросил Юмичика, пребывающий в счастливом трансе – в это утро
почти всю пробежку он проделал при помощи шунпо. Ощущения были классные.
– Что? Иккаку
склонился к его уху и шепнул одно слово. Глаза Юмичики, и без того на
поллица, как уверял Шухей, стали в полтора раза больше. -
Ты не шутишь? Ты серьезно?! Так это же классно! -
Тшш, не ори, - сердито сказал Иккаку, хотя было видно, что восторг друга
ему приятен. – Я не хочу, чтобы знали. -
Почему? -
Потому что начнут запихивать в другие отряды, где лейтенантов или капитанов
не хватает. А я хочу служить здесь. -
Так сейчас вроде полный комплект, - удивился Юмичика. Иккаку пожал плечами. -
Всякое может случиться… Много
позже Юмичике иногда приходило на ум, что Иккаку, не иначе, сглазил Готей.
История с Байсшином была одним из самых омерзительных случаев на памяти
Юмичики. Причем не только в его сейрейтейской жизни. Он сам не смог бы
объяснить, почему, но более некрасивой жизни и смерти он не мог себе представить,
как ни старался. Когда Зараки вернулся с грунта – высший офицерский состав
гонялся за Байсшином почти весь, за исключением соо-тайчо и еще каких-то
совсем зеленых капитанов и лейтенантов, - у него случилась депрессия.
Весь отряд словно прибили могильной плитой; Иккаку не вылезал из капитанских
покоев, Юмичика же, напротив, даже близко к ним не подходил. Он ничего
не мог поделать с тем, что тоска Кенпачи, ощутимая почти физически, раздирала
ему сердце. Ему еще ничто в жизни не причиняло такой боли. Иногда ему
казалось, что он предпочел бы вернуться в Руконгай и давать трем десяткам
мужиков по очереди, но только не испытывать этого тошнотворного чувства. -
Он в тоске, потому что не смог победить Байсшина, - объяснил Иккаку как-то
вечером. – Оказывается, этот псих слился со своим занпакто. Я сказал тайчо,
что, по-моему, он в принципе не мог его победить, потому что они совсем
противоположны. У тайчо-то вообще нет занпакто. -
У него есть, - возразил Юмичика. – Просто не разбуженный. Иккаку
пропустил его слова мимо ушей. -
Он запустил в меня пепельницей, но, кажется, ему получше. Юмичика, - Иккаку
немного помялся, - ты не мог бы ему помочь? Юмичика
посмотрел на друга дикими глазами. -
Ты спятил? Ты соображаешь, что несешь?! -
А что я сказал? – Иккаку на всякий случай сделал шаг назад. – Я… ну… это
ж помогает… а тебе какая разница? -
Мне – что? – задохнулся Юмичика, поднимаясь на ноги и нашаривая рукоять
занпакто. – Я тебе сейчас кишки выпущу и на шею намотаю, узнаешь, какая
мне разница! -
Чего ты бесишься? – Иккаку благоразумно приоткрыл седзи. – Ну хорошо,
извини, я сглупил. Я больше не буду. Просто переволновался за капитана… -
Еще раз услышу – останешься лысым еще и [i]там[/i], - буркнул Юмичика, вбрасывая занпакто в ножны.
– Причем брить буду мечом. Он
сел. Иккаку опустился рядом с ним и примирительно положил руку на плечо.
После небольшой паузы спросил: -
Юмичика… ты только не сердись, ладно? Ты не хочешь, потому что он некрасивый? Тот
вздохнул. Объяснять было слишком долго. -
Да. Заварушка
с Байсшином имела еще одно неприятное последствие. В Готее начались кадровые
передвижки, и одно из капитанских мест – а именно, в третьем отряде, -
занял Ичимару Гин. Юмичика
обладал счастливой особенностью – хоронить неприятные воспоминания и мысли
где-то в самой темной и дальней части мозга. Но, тем не менее, они никуда
не девались, и когда Юмичику в числе прочих офицеров первой десятки –
у него тогда уже был седьмой ранг – вызвали на общее собеседование с капитанами
тех отрядом, где необходимы были лейтенанты, он припомнил и Ичимару, и
его стычку с Шухеем, и их странный договор. Он
оказался одним из последних в длинной очереди молодых людей и девушек
– почти все были взбудоражены и полны надежд, наверное, подумал Юмичика,
с такой кислой миной сижу только я. Напротив строгая девушка в очках изучала
какие-то свитки. Иба Тетсузаемон, тоже из одиннадцатого, третий офицер
– он был забавным, но Юмичике не нравился – грубый и некрасивый – ободряюще
улыбнулся, встретившись с ним взглядом. Юмичика в ответ грустно вздохнул. Вышел
Хисаги – немного бледный, но, кажется, радостный. -
Похоже, что пройду, - без приветствия начал он. – Тосен все-таки классный
мужик! -
Могли бы и без этого фарса обойтись, - буркнул Юмичика. – Меня сюда зачем
притащили? -
Да не дергайся, это формальность, - Хисаги легонько взъерошил ему волосы
и тут же убрал руку, чтобы не привлекать внимания. – Чего ты, так шеврона
боишься? -
Я третьего отряда боюсь, - мрачно ответил Юмичика. Хисаги улыбнулся. -
Не бойся, там неофициально уже все решено. Изуру ему дадут лейтенантом.
Бедный пацан… -
Да? – Юмичика оживился. – Слушай, а правда, что они?.. Но
в этот момент Юмичику позвали внутрь, и посплетничать им не удалось. К
тому времени большинство капитанов успело разойтись – видимо, они уже
определились с лейтенантами и смылись под предлогом важных дел, не желая
терять время. Остались: Ямамото-соо-тайчо, сидящий в центре комнаты, судя
по всему, совершенно неподвижно в течение нескольких часов; Айзен-тайчо
– хотя Юмичика точно знал, как знал каким-то образом весь Готей, что уже
решено повысить до лейтенанта пятого отряда Хинамори Момо; капитаны Кёраку
и Укитаке – у первого лейтенант был убит Байсшином, и кандидатур на его
место пока не было – видимо, это сильно беспокоило капитана, потому что
он был абсолютно трезв, сидел чинно и даже не надел свое обычное розовое
кимоно; что же до Укитаке, то его лейтенант, Шиба Кайен, погиб несколько
месяцев назад при каких-то странных обстоятельствах, видимо, от лап холлоу,
и лейтенанта он до сих не выбрал и, судя по всему, не собирался. Наверное,
сюда его притащил силком соо-тайчо. Юмичике было немного жаль Шибу – он
был классным красивым парнем, правда, к сожалению, неисправимым натуралом. На
почтительном расстоянии от остальных сидел Кучики Бьякуя, только что ставший
капитаном шестого отряда. Пользуясь случаем, Юмичика занялся беззастенчивым
разглядыванием красивого аристократа. У него не было насчет Кучики никаких
планов – слишком уж тот был высокомерен и носился со своим аристократизмом,
и, кроме того, до сих пор ходил в трауре по погибшей жене, - но любоваться-то
никто не запрещал? И вообще, надо было на ком-то остановиться взгляд,
чтобы не смотреть в сторону того, кто сидел непозволительно близко к Айзену-тайчо,
словно до сих пор был его лейтенантом. Впрочем,
кажется, Ичимару не было никакого дела до Юмичики. Он откровенно скучал,
с трудом сдерживая зевоту, и пялился по сторонам. Собеседование
привело Юмичику в недоумение. Ему задали пару каких-то ничего не значащих
вопросов, Айзен-тайчо поинтересовался состоянием его шикая… Юмичика сказал,
что на эту ступень он еще не шагнул… Услышав это, Кёраку-тайчо было обрадовавшийся
при сообщении, что Юмичика ведет бумажные дела одиннадцатого отряда, заметно
скис. Кучики-тайчо не проронил ни слова, хотя Юмичике и показалось, что
главнокомандующий сватает его в основном в шестой отряд либо к Кёраку-тайчо.
Кажется, он был готов перевести его в лейтенанты даже без шикая – вот
что с начальством нехватка кадров делает. Юмичика отказался, заявив, что
не считает себя достойным и, кроме того, хотел бы и дальше служить под
началом Зараки-тайчо. Разговор окончился посулом повышения – Иба Тетсузаемон,
как выяснилось, произвел благоприятное впечатление на Комамуру-тайчо,
значит, одиннадцатому предстояли передвижки, и пожеланием от соо-тайчо
совершенствовать свои навыки с мечом и постигать шикай. На том и расстались. Потом
Юмичика с возмущением узнал, что Иккаку отбился от собеседования, притворившись,
по обыкновению, тупым воякой. Впрочем, это было сильно позже, потому что
тот вечер Юмичика провел у Шухея, дабы, как он выразился, снять стресс.
В результате Хисаги чуть не опоздал к своему капитану. А Юмичика завалился
спать прямо у него в комнате. *** Он
замедлил бег, а потом и вовсе остановился, переводя дыхание. Воспоминания
о Шухее в последнее время начали лишать его хорошего настроения. Шухей
вел себя… неприятно. Нет, он всегда был таким… он все-таки не Иккаку,
чтобы прощать Юмичике все его выходки… но в последнее время он начал проявлять
совсем уж нетерпимость. Даже по отношению к Иккаку, который, как казалось
Юмичике, ему нравился. Даже
его – и юмичикина – любимая поза – лицом вниз – в последнее время отчего-то
перестала устраивать Шухея. Теперь он предпочитал трахаться
лицом к лицу. Не то чтобы Юмичика был против – у него вообще не
было нелюбимых поз в сексе – но, в конце концов, это просто было не всегда
удобно. Когда ты полдня бегаешь, как ненормальный, по Сейрейтею, потом
занимаешься в додзё, потом сидишь за низеньким столиком, пытаясь разобраться
в документах, так что начинают затекать ноги и болеть спина, как-то не
до акробатических упражнений. Взрыв произошел, когда Юмичика заявил, что
ему это малость надоело и не мог бы Шухей все-таки трахнуть его так, как
ему нравится. Тонкие ноздри Хисаги затрепетали, как у дракона. -
Зачем? – спросил он свистящим шепотом. – Чтобы ты, не видя моего лица,
опять мог воображать себе кого захочешь? -
Совсем сдурел? – раздраженно спросил Юмичика. Ну что за манера у людей,
устраивать разборки на пустом месте? – Я тебе что, девочка-школьница,
мечтам предаваться? Это
была абсолютная правда – когда Юмичика занимался любовью, он никогда не
замещал одного партнера другим. В конце концов, если он кого-то хотел,
он мог просто его получить. Разве не так? Иногда
у него создавалось ощущение, что Шухей умеет читать мысли – во всяком
случае, сейчас он явно понял, о чем Юмичика думает. Пару раз сжал и разжал
кулаки, пару раз прошелся по комнате. -
Айясегава, ты хоть понимаешь, что я тебя люблю? – спросил он наконец,
остановившись перед сидящим на полу Юмичикой. Тот вздохнул. – Ты вообще
догадываешься, что когда один человек любит другого, он хочет, чтобы тот
принадлежал только ему, безраздельно? -
Я тебе не вещь, - негромко огрызнулся Юмичика. -
Люди, которые любят друг друга, всегда принадлежат один другому, всегда,
понимаешь? – кажется, Хисаги был готов сорваться на крик. – Это правильно!
Никого не может быть в их жизни большего, чем любимый! Ты способен это
понять? -
С каких пор ты стал таким романтиком? – это прозвучало несколько более
издевательски, чем Юмичика хотел: Хисаги навис над ним, лицо его пошло
красными пятнами. -
Я тебя сейчас ударю, - тихо предупредил он. – Как ты вообще ухитряешься
быть таким бесчувственным? -
Хватит ругаться! – разозлился Юмичика. – Между прочим, если хочешь знать,
у меня в последнее время вообще никого, кроме тебя, не было! Это
была практически правда – разглядывание Кучики-тайчо не считается, это
было просто любование, а что до Иккаку… Хисаги
среагировал странно – отвернулся, закрыв лицо руками, и плечи его затряслись. -
Шухей? – Юмичика привстал с футона; развязанное косоде поползло с плеча,
и Юмичика раздраженно вздернул его обратно, запахиваясь плотнее. – Ты
чего? Хисаги
обернулся – он смеялся. Зло и совсем не весело. -
А Мадараме? – спросил он, все еще скалясь. Юмичика передернул плечами. -
Иккаку не считается. Шухей
присел рядом с ним – от его взгляда Юмичике почему-то стало не по себе. -
Иккаку не считается, - задумчиво повторил он. – А он об этом вообще-то
знает? Что он не считается? Человек, который спас тебе жизнь? Который
вытащил тебя из дерьма? -
Не твое… - начала было Юмичика, но Шухей не стал его слушать. -
Ты должен был любить его хотя бы из благодарности. Должен был быть с ним…
Какого черта ты вообще делаешь? Не можешь любить – не люби! Хочешь блядовать
– вперед! Хоть со всем Готеем. Только не влюбляй в себя никого. Оставь
меня в покое! Оставь Иккаку в покое! Юмичика
подскочил как ошпаренный. -
Да… пошел ты… вообще… не твое дело… кого я люблю… и с кем мне быть… и
кто мне Иккаку… мы обо всем договорились… и это не твое дело вообще! Схватил
в охапку свою одежду – и выскочил из комнаты. ***
С
того разговора они перестали встречаться. Более того, Юмичике даже вспоминать
Шухея было неприятно – сразу приходила на ум эта ругачка. Мысленно Юмичика
тысячу раз оправдался перед Хисаги. В конце концов, разве он кому-то что-то
должен? Разве он просил Иккаку его спасать? Разве он не отблагодарил его
насколько мог? Разве сейчас Иккаку плохо? Вроде бы он ни на что не жалуется…
всегда весел… «Ты
способен это понять?» - вот этот вопрос задевал почему-то больнее всего.
Конечно, способен. Романтика и все такое. Как у Киры-фукутайчо, который
бегает за своим капитаном. И чего хорошего? «Да
пошел бы он…» Юмичика
тряхнул головой, то ли чтобы выкинуть из нее ненужные мысли, то ли чтобы
поправить волосы. Оглянулся. Преследователи опять нагоняли. Он рванулся
с места, и ветер вновь засвистел в ушах. Кстати
об Ичимару. Вскоре
после собеседования Юмичика столкнулся у входа на территорию своего отряда
с юным синигами из третьего, и тот сообщил, что Ичимару-тайчо хотел бы
видеть офицера Айясегаву. Юмичика
перепугался до дрожи. Неужели Ичимару передумал и все-таки решил взять
его лейтенантом? При всем желании Юмичика на смог бы ему отказать. Ичимару
дожидался его у себя в кабинете – сидел за низеньким столиком, заваленным
бумажками, и пытался, судя по его сосредоточенному виду, вникнуть в суть
документов. Кажется, появление Юмичики его искренне обрадовало. -
О, Айясегава-кун! А я тут как раз пытаюсь разобраться. Ты мне не поможешь?
Ты же разбираешься в бухгалтерии, как я слышал? На
ватных ногах Юмичика приблизился к столику, уселся рядом и взял верхний
листок. Руки дрожали. -
Кажется, ты не очень хорошо себя чувствуешь, - заметил Ичимару, улыбаясь.
Хотя, с другой стороны, когда он не улыбался? – Мой новый лейтенант еще
не приступил к своим обязанностям, так что я сам… А, ладно. Зачем тебе
вникать в эти скучные дела? Он,
двумя пальцами прихватив листок, вытащил его из рук Юмичики. -
Нехорошо. Мне кажется, или ты меня боишься? Юмичика
мог бы поклясться, что Ичимару шарит взглядом по его лицу, но поднимать
голову и проверять это он не собирался. -
Ну, скажи же что-нибудь, наконец, - капитан третьего отряда наклонился
совсем низко. – Спроси меня, зачем я тебя пригласил, например. -
Вы хотите, чтобы я отдал вам долг? – хрипловато спросил Юмичика. Ичимару
слегка рассмеялся. -
А что, ты уже готов? Хм… Юмичика
не выдержал – по-прежнему не поднимая глаз, он взялся рукой за пояс. Ему
хотелось поскорее покончить с этим, покончить с этим чертовым долгом и
желательно больше никогда не видеть Ичимару так близко. Тихий
смех прозвучал как пощечина. -
С чего ты решил, что мне это нужно? Или ты думаешь, что капитану некого
попросить о подобного рода услугах? Или… ты так уверен в своей неотразимости?
– он снова рассмеялся. – Хочешь, я расскажу тебе интересную вещь, Айясегава-кун?
Тебя когда-нибудь интересовало, почему люди так хотят тебя? – он протянул
руку и вздернул Юмичику за подбородок. – Понимаешь ли, все дело в твоей
рейяцу. Рейяцу разных синигами оказывает разное воздействие. Меня, например,
боятся, - он осклабился. – Твой капитан подавляет. А ты… твоя рейяцу действует
как запах течной суки на кобелей. Она возбуждает. И чем слабее сила того,
кто рядом, тем сильнее твое влияние. На меня ты тоже действуешь, но я
могу этому сопротивляться. Так что, прости, ты меня не интересуешь. Ты
слишком смел, развратен и использован. Меня интересуют… более хрупкие
вещи, - его улыбка сделалась почти мечтательной. – А что до того человека,
которого ты хочешь сейчас больше всего, - лицо Ичимару оказалось так близко,
что их носы почти соприкоснулись, - то должен ли я напоминать тебе, что
он вообще не ощущает чужую рейяцу? Юмичика
замер, глядя прямо перед собой. А ведь он прав, билось в голове. Как все
просто… -
Хотя ты, конечно, красивый, - Ичимару встал. – Но и это не на всех действует.
Ты свободен. Юмичика
не помнил, как оказался на улице. Вечером
он снова сидел в кабинете капитана, а Зараки, сдвинув сёдзи, курил коротенькую
трубку. Это напоминало об Аске, но, как ни странно, ничего неприятного
в воспоминании не было. Работа
не шла. Юмичика тайком поглядывал на своего капитана и думал, думал. Как
это – не чувствует? Совсем? И поэтому?.. Но ведь, думал Юмичика, я ведь
никогда не пытался его… Черт, даже мысленно нельзя употреблять такие слова,
если речь идет о Зараки-тайчо. Я и не хочу его, думал Юмичика. Он сильный
человек. Я его уважаю. Он единственный в своем роде. Зараки
он не смог бы изменить…
Эта
мысль прозвучала в голове звонко, отчетливо, как голос Фудзикудзяку. Но
меч, Юмичика знал, остался в комнате… В
конце концов, он, по обыкновению, затолкал слова Ичимару куда-то на задворки
памяти и успокоился. Он не умел долго расстраиваться. *** Показались
ворота родных казарм – Юмичика выходил на второй круг. Трех, наверное,
на сегодня будет достаточно. У
ворот кто-то стоял. Юмичика притормозил и спрыгнул с крыши, приземлившись
аккурат перед незнакомцем. -
Привет. Заблудился? На
заблудившегося парень, правда, не походил, но вид имел слегка растерянный.
Красивый такой парень, очень рослый, рыжий, с татуировками на лице и шее.
Какая-то мания в последнее время, решил Юмичика, делать татуировки на
лице. -
Нет, - рыжий махнул головой, отчего хвост на затылке качнулся. – Я переведен
в одиннадцатый отряд, жду кого-нибудь, чтобы меня впустили. -
А что сам не войдешь? – спросил Юмичика. – Открыто же. Парень
не ответил, но выражение его лица было весьма красноречиво, и Юмичика
усмехнулся. -
Боишься? Ты из четвертого, что ли? -
Я из пятого, - резко ответил рыжий. - Переведен к вам шестым офицером,
так что… -
Очень приятно, - мягко перебил его Юмичика. – Айясегава Юмичика, пятый
офицер, - он особенно подчеркнул слово «пятый». Новичок промолчал; у него
был такой вид, словно он еле сдерживается, чтобы не дыхнуть огнем. -
Абараи Ренджи, - пробурчал он наконец, отводя взгляд. -
О, - оживился Юмичика. – А я о тебе слышал. -
Я о вас тоже, - сухо ответил Ренджи. Юмичика, склонив голову, некоторое
время его рассматривал. Смысл заявления был ему понятен – Абараи Ренджи
был младшим школьным товарищем Хисаги. Так что понятно, откуда он слышал
о Юмичике. И в каком тоне. -
Тогда побежали, - легко сказал он. – Вещи кидай здесь, никто не заберет. -
Побежали? – удивился Ренджи. – Куда? -
У нас пробежка каждое утро, - улыбнулся Юмичика. – Неужели не слышал? Ренджи
на это ничего не ответил. Они рванули с места одновременно, как пущенные из лука стрелы, и как раз в тот момент, когда они взлетели на очередную крышу, показались юмичикины преследователи. -
Это еще что? – спросил Ренджи. -
Это необходимый элемент тренировки, - улыбаясь, ответил Юмичика. – Пытаются
догнать меня. -
Зачем? – спросил новенький, как показалось Юмичике, с неприязнью. -
Затем, что так веселее, - отрезал тот. – Не отставай! И
прибавил скорость. Что интересно, новичок тут же его нагнал. Бегал он
прилично; и сила от него ощущалась огромная, но словно еще не до конца
прирученная. Юмичика бросил на него короткий взгляд искоса. Красивый…
Бежит красиво… Рейяцу красивая… Он облизнулся – совершенно непроизвольно
– и больше уже ни о чем не думал. Только о ветре в ушах и скорости. И
еще о том, чтобы не дать Иккаку их догнать. Абараи
Ренджи, уроженец одного из последних районов Руконгая, сравнительно недавно
окончивший Академию, человек, который не умел занимать малое пространство
– во всех смыслах, - рвался в одиннадцатый отряд, как не рвется на свободу
даже попавший в капкан дикий кот. Его
приятель Кира Изуру утверждал, что там ему, буйному, самое место. Пятый
отряд был достаточно тихим. Здесь практиковали в основном боевую магию,
которая Ренджи не то чтобы не давалась… просто разрушения, приносимые
им при использовании кидо, были слишком… разрушениями, чтобы считаться
успехами. Одиннадцатый
отряд, никогда не практиковавший кидо и, тем не менее, считавшийся сильнейшим
в Готее, казался реальным шансом развить рейяцу. Когда
он как-то обмолвился об этом намерении своему сэмпаю Хисаги Шухею, тот
среагировал странно. Затих – дело было на очередном праздновании чего-то
там, кажется, дня рождения Киры, а может, и нет, - а потом задал неожиданный
вопрос: -
Ты с Айясегавой знаком? -
С кем? – переспросил Ренджи. Хисаги снова помолчал. Потом неохотно сказал: -
Служит он… в одиннадцатом. Потом
он напился, и Ренджи был вынужден выслушивать трагическую любовную историю.
Что ж… в определенной степени Шухей, конечно, заслуживал сочувствия, но…
Ренджи был с собой честен – если бы речь не шла о его друге, ему бы все
это было безразлично. Ну не сам ли дурак тот, кто влюбился в такую блядь…
как не сам ли дурак тот, кто влюбился в отмороженную мраморную статую?
Нет, Ренджи сочувствовал Шухею только по долгу дружбы. Тем
более что Юмичика оказался симпатичным… *** Впереди
показались неказистые серые строения – какие-то склады, то ли действующие,
то ли заброшенные, а за ними – пустырь, унылого серого цвета, который
использовался как запасной полигон, но чрезвычайно редко, потому что его
никто не любил. Ренджи хотел спросить Юмичику, чего их сюда принесло,
но тут пятый офицер дернул его за руку, и они спрыгнули с крыши на землю. -
Прячь рейяцу, - велел он, утаскивая Ренджи под карниз, ближе к стене,
где лежала черная непроглядная тень. Развернулся, прижавшись к стене спиной,
закинул одну руку Ренджи на талию, а другую – на затылок. -
Ты чего? – напрягся Ренджи. -
Пояс и волосы, - шепотом ответил Юмичика. – Тише! Над
головами прогромыхали шаги. Ренджи скорее почувствовал, чем увидел, как
Юмичика улыбается. -
Что-нибудь есть? – раздался начальственный голос. После паузы ему ответили: -
Нет, Мадараме-сан. В
невнятном бурчании Мадараме Ренджи различил ругань. Юмичика тихо затрясся
от смеха. -
Ладно, возвращаемся, - прозвучала команда. – Время… Снова
громыхнули шаги по металлической крыше, и стало тихо. Ренджи наконец отпустил
рейяцу. -
Твои друзья идиоты? – спросил он. Юмичика поднял голову. -
В лоб хочешь, салага? – поинтересовался он, улыбаясь. – Теперь это и твои
друзья… Отпущенную
рейяцу Юмичики Ренджи ощутил как горячую волну, окатившую его с головы
до ног, как веревку, что оплела его и дернула вперед: и хотя делать шаг
было уже некуда, он все-таки шагнул – и вжал пятого офицера в стену. Мелькнуло
короткое и бледное воспоминание о Шухее… Потом… *** -
…Вот, собственно, и вся встреча. Ренджи
вытянулся на дощатом полу галереи; черная форма успела собрать с давно
немытых досок всю пыль, но он не обращал на это внимания. Юмичика сидел
на перилах, согнув ногу в колене и свесив другую. Заходящее солнце припекало
левый бок и слепило глаз – приходилось щуриться. -
И потом я его видел пару раз – вблизи, я имею в виду, – когда приходил
за Рукией к дому Кучики – это один раз было, - и еще на каком-то общем
построении, что ли, не помню. Он тогда как раз капитаном стал. А, ну да,
это была их с Ичимару церемония назначения, точно, мы туда пришли фукутайчо
поздравить, - Ренджи вздохнул. – Хотя, честно говоря, этот фукутайчо сука
такая… -
Я знаю, - тихо отозвался Юмичика. Ренджи не стал расспрашивать – кажется,
ему было не до того. -
И… - он замолк, мучительно подбирая слова. – Я не знаю, как к нему вообще
подойти… и надо ли… я ж с мужиками дела не имел… да я мало с кем дело
имел, как-то не до того было, сначала выживали, потом учились, что там
фигня всякая… А тут меня как поразило… я не думал, что так бывает! Я как-то
на Рукию всю жизнь настраивался… не знаю, может, и получилось бы что-нибудь…
мы же с ней старые друзья… я ей, наверное, даже больше брат, чем этот…
- он снова замолчал, потом задумчиво сказал: - Хотя это тогда инцест получается… -
Что инцест? – переспросил Юмичика, хмурясь – уследить за бессвязной логикой
Ренджи было довольно сложно. -
Ну, если я с Рукией… -
А… - кивнул Юмичика. -
И я не знаю, - Ренджи сел, обхватив колени руками, - я же раньше такого
не испытывал. Может, я ошибаюсь, может, это какое-то другое чувство, а
не… - он смущенно смолк. -
А что… ты испытываешь? – осторожно спросил Юмичика. -
Ну… - Ренджи задумчиво смотрел на доски под ногами. – Когда я его вижу…
это как трогать больной зуб. И больно, а по-другому невозможно. Вроде
бы так думаю – не видеть бы его, потому что с каждой встречей все хуже
и хуже – а потом иду к казармам шестого, когда свободное время есть, и
высматриваю – может, мимо пройдет, или мельком увижу, или рейяцу почувствую…
Возле дома иногда ошиваюсь… - Ренджи хмыкнул. – Глупо так… -
А чего не подойдешь? – спросил Юмичика. – Не убьет же он тебя, в самом
деле, ты, как-никак, офицер. Самое худшее – мастерски обольет презрением.
Даже на поединок не станет вызывать, потому что тогда придется объяснять,
почему, а он этого не вынесет. Так чего? -
Ну… - Ренджи почему-то покраснел. – Знаешь… так я могу думать… может…
я чего-то достигну… ну, стану круче… как он или около… а если он пошлет…
тогда чего ради? Юмичика
потер висок. Это не укладывалось в голове. -
Ну, а что ты… испытываешь? Когда смотришь на него или думаешь о нем? Ренджи
коснулся рукой груди. -
Вот здесь. Иногда сжимает, и я как будто дышать не могу. Иногда тепло.
Когда у него под окнами стою или у казарм – так колотится. А когда он
на меня смотрит – или не на меня, не знаю, но как будто на меня – кажется,
что сейчас остановится. Вообще ни о чем думать не могу. Дурь такая… -
он вздохнул и поднял глаза на Юмичику. Тот смотрел на краешек солнца,
прятавшийся за горизонтом. А может, и не на солнце – но куда-то туда,
точно. -
Значит… она так ощущается? – тихо-тихо спросил он. – Любовь? -
Не знаю, - удивился Ренджи. – Я тебя хотел спросить… -
Я не знаю, - тихо ответил Юмичика. – Я не любил. -
Не любил? – Ренджи и сам почувствовал, что его удивление прозвучало, пожалуй,
несколько нагло, и покраснел. – Я просто… думал… Юмичика
повернулся к нему – стремительно, как до этого бежал; лицо его сияло нахальной
улыбкой. -
По крайней мере, страдать из-за такой фигни я точно не собираюсь, - весело
произнес он. – Конечно, я влюблялся, но ты, - он ткнул Ренджи пальцем
в лоб, - занимаешься ерундой. Любовь – это весело. Так что забей на своего
Кучики и найди себе кого-нибудь поприкольней и посговорчивей. О, я придумал!
Тебе надо закрутить с Кирой! А то его Ичимару в могилу сведет. -
Ерунды не болтай, - буркнул Ренджи. – Верно про тебя Шухей говорил… -
О, или с Шухеем! – радостно завопил Юмичика. – Двух зайцев!.. Он меня
замучил уже… А что он, кстати, говорил? -
Что ты как колибри, - хмыкнул Ренджи. – Туда-сюда, туда-сюда… И даже с
перьями. -
Буду считать, что это комплимент. Наступила
пауза. Неловкая. Ренджи смотрел в пол. Юмичика смотрел на Ренджи. «Лучше
б я его трахнул», - с тоской подумал Ренджи – растревоженная рана заболела
с новой силой; странно, ему казалось, что если он хоть с кем-нибудь поделиться,
ему не будет так больно. Он
бы, наверное, удивился, если бы узнал, что Юмичика думает о том же самом.
Но он не знал, поэтому сказал: -
Я пойду. А то про вашего капитана ужасы всякие рассказывают, скажет еще,
что новенький совсем наглец. Он
не видел лица Юмичики в этот момент – к счастью для того, потому что это
был один из тех редких случаев в юмичиковской жизни, когда он не смог
скрыть эмоций. Упоминание о капитане так исказило его черты, что сейчас
его, наверное, не узнали бы ни Шухей, ни Иккаку. -
Ты хочешь испортить мою репутацию? – голос звучал весело. – Ладно, вали.
Новенькие у нас должны ходить по струнке… Ренджи
ушел, и солнце скрылось. Юмичика уселся под перила, прижавшись к ним спиной.
Они
проговорили весь световой день; что такое день? Может, это и много для
одного разговора, но в бесконечной жизни синигами дней этих больше, чем
минут в жизни смертного. Так
почему Юмичике казалось, что в этот день он прожил половину отведенного
ему срока? Или больше… Вот здесь. Иногда сжимает, и я как будто дышать не могу… Было.
В присутствии капитана – он мог говорить с Юмичикой, или говорить с кем-то
другим, или не говорить вообще, смотреть на Юмичику или не видеть его
вовсе – то, что всегда можно было списать на мощь капитанской рейяцу –
было. Иногда тепло. Было.
Когда он думал о Зараки… где-нибудь далеко, на какой-нибудь дурацкой миссии,
думал о возвращении в казармы и встрече с капитаном… что он принимал за
кошачью привязанность к дому – было. Когда у него под окнами стою или у казарм – так колотится. И это было. Когда шухерился под капитанскими стенами, чтобы ощутить освобожденную рейяцу – так колотилось… А когда он на меня смотрит – или не на меня, не знаю, но как будто на меня – кажется, что сейчас остановится. Вообще ни о чем думать не могу. Точно.
Не было у Юмичики более непродуктивного сидения за отрядными бумаги, чем
в капитанском кабинете, в обществе Зараки, когда все, о чем Юмичика мог
думать – это ощущение его присутствия. Он
вскочил и заметался по галерее, не в силах ни уйти отсюда, ни оставаться.
Вот почему не стоит признаваться в любви – ее нельзя называть по имени,
как в древние времена не называли по именам стихийные бедствия и диких
зверей, чтобы не накликать, как не называют по именам богов, чтобы те
не разгневались. Любовь поименованная – что голодный освобожденный зверь,
накидывается и начинает грызть. Было
бы ему легче, если бы он не знал, как называется его чувство к капитану? Было
бы ему легче, если бы он считал, что любовь – это то, что он испытывает
к Иккаку, Шухею, и еще к тому
и тому парню? «Было
бы, было!» - мысленно прокричал Юмичика, облокачиваясь на перила – хотя
и понимал уже, что врет. Просто раньше он старался об этом чувстве – и
о капитане заодно – не думать, а теперь уже не получится. Мелькнула
мысль о том, чтобы пойти и признаться Зараки – и его тут же охватил ужас.
Нет, он не боялся капитанского гнева или капитанского меча… он боялся…
того, что может услышать в ответ. Как
ни прискорбна была ситуация, Юмичика тихонько рассмеялся. Ему только что
рассказывал об этом Ренджи! Присев
на перила, Юмичика задумался о том, что же ему делать сейчас. О возвращении
в казармы не могло быть и речи – он даже вообразить себе не мог, что с
ним будет, когда он увидит Зараки. Следовало успокоиться. Хотя бы чуть-чуть. Он
снова сел на пол под перила. Сумерки постепенно сменялись темнотой, и,
наверное, именно она стала причиной того, что Юмичика вдруг задумался
о собственных чувствах. Что с ним такое приключилось? Почему вдруг Зараки,
а не Шухей и не Иккаку? Он прикрыл глаза, восстанавливая в воображении
облик капитана… Все-таки шрамы не красят лицо человека. С другой стороны,
у Шухея тоже были шрамы, но Юмичика всегда считал его красивым… Вот
сила, что исходила от капитана, сила, что могла мягко обволакивать или яростно давить – она была определенно прекрасна.
Может, именно в этом дело? Не зря же Фудзикудзяку выбрала именно его,
Юмичику – и он тоже питается чужой силой. Юмичика
попытался представить себе капитана, лишенного рейяцу – и сам испугался
печали, накинувшейся на него во мгновение ока и страстного желания нестись
к капитану… помочь… Почему так произошло? Пришла
мрачная мысль – не знаю, кто придумал глупость, что любовь делает человека
счастливым. Половица
скрипнула под чьими-то шагами – очень тихо, но для Юмичики этот звук прозвучал
как гром – он чуть не подскочил. На
галерею шагнул человек; еще прежде, чем показался краешек его одеяний,
Юмичике пришло в голову одна за другой несколько мыслей – настолько смешанным
вихрем, что он сам себе поразился. Первая – а вдруг это он? И за ней тут
же вторая – нет, точно нет. И третья – что теперь в каждых приближающихся
шагах, в каждом легком веянии рейяцу он будет ожидать капитана. И четвертая
– когда это действительно будет Кенпачи, Юмичика не будет сомневаться
ни мгновения. Человек
двигался медленно, словно он плохо себя чувствовал; он прижимал к груди
неровную пачку бумаги; он был чуть выше Юмичики и у него были светлые
волосы. Юмичику он, кажется, не заметил; а пятому офицеру не надо было
смотреть дважды, чтобы узнать лейтенанта Киру. Тот
осторожно опустился на пол, уронив документы. В ногах, согнутых в коленях,
в руках, безвольно упавших вдоль тела – во всей его позе читалась боль
и отчаяние. Наверное, в Готее не было ни одного человека, который бы не
знал о причине страданий Киры-фукутайчо, и, глядя на него, Юмичика испытал
острый приступ отвращения, смешанного с ужасом. Я так не хочу. Меж
тем лейтенант собрался, сел, поджав под себя ноги, и начал складывать
документы в аккуратную стопку. Он что, работать сюда пришел, удивился
Юмичика. Нашел место… Он
сделал два шага к Кире – тот обернулся, близоруко щурясь в полумрак. -
Кира-фукутайчо, - голос Юмичики прозвучал неожиданно даже для него самого
интимно. – Прошу прощения, что нарушаю ваше уединение… -
Нет-нет, - быстро запротестовал Кира, поднимаясь, - это я виноват, вы
тут отдыхали, а я пришел… - и он беспомощно уставился на Юмичику, явно
пытаясь вспомнить его имя. -
…но мне кажется, - продолжил Юмичика свою фразу, делая еще два шага и
оказываясь вплотную к Кире, - что вам одиноко. Охватившее
его желание было острым, сильным – и неправильным. Он не хотел Киру, он
не хотел этих собачьих глаз, беспомощно тонких рук, этой беззащитности
и покорности – но он очень хотел ближайшие несколько часов не думать о
Кенпачи. От чрезмерных размышлений о собственных чувствах у него начала
ощутимо болеть голова. -
Простите… я… - Кира уперся рукой ему в грудь, не отталкивая Юмичику, но
и не давая тому приблизиться. – Это неуместно… я… Кажется, ему было страшно – это невероятно раздражало, и тогда Юмичика отпустил рейяцу. Он не собирался соблазнять этого мальчишку – ему было абсолютно безразлично, кто перед ним, как он этого человека получит и что с ним сделает – в первый раз в жизни. Это было совершенно отвратительно, начисто лишено какой-либо красоты, но Юмичика не умел и не хотел противиться собственным желаниям. Он
увидел, как вспыхнули бледные щеки лейтенанта; ладонь, которая до того
упиралась в грудь Юмичики, вцепилась ему в ворот; голова откинулась на
стену; в устремленных на Юмичику глазах все еще был страх – но теперь
уже другого свойства. Воздух стал густым; от голоса Юмичики он, казалось,
дрогнул: -
Неуместно, Кира-фукутайчо? Мне уйти? Он
выждал несколько секунд, как будто действительно ждал ответа – хотя какого
ответа тут можно было дождаться? Дышит часто, взгляд – куда угодно, только
не на лицо, руки дрожат – но он ничего не скажет, потому что трус – и
все трусы, даже Шухей, даже Иккаку, даже капитан, никто, черт побери,
никогда ничего не говорит, как будто он должен до всего додумываться сам!
Как будто кто-то наложит запрет на эти слова: «хочу тебя», «дай мне»,
«трахни меня»… Положив
руку на горло Киры, Юмичика выдохнул в его губы: -
Изуру… - и откуда только имя вспомнил? – Трахни меня… *** Юмичика
проснулся очень рано – его разбудило солнце, которое, поднявшись над горизонтом,
проникло под ограду галереи и заглянуло в уголок юмичиковского глаза.
Под
затылком ощущался неприятно твердый пол; левому боку было холодно и мокро
– еще не высохла ночная роса, - а справа приятно грело. Юмичика повернул
голову – с некоторым трудом, потому что шея без подушки затекла. Как
ни странно, при свете солнца Изуру казался красивее, чем в темноте. На
носу у него, оказывается, были бледные веснушки, что ему очень шло. Растрепавшиеся
за ночь волосы выглядели гораздо лучше его обычной прически – по крайней
мере, было видно лицо. Расслабленное, лишенное вечного затравленного выражения,
оно оказалось очень красивым. Юмичика улыбнулся и провел ладонью по щеке
молодого человека. Он
не собирался будить Изуру, но от легкого движения тот проснулся сам. Открыл
глаза, фокусируя взгляд на Юмичике, слабо улыбнулся. -
Доброе утро, - сказал тот. -
Уже утро? – хрипловато отозвался Изуру. – А сколько времени? -
Рано. Солнце только встало, - отозвался Юмичика. Лейтенант сел, потирая
шею. -
Капитан рано встает, - он посмотрел на Юмичику, и лицо его снова приняло
это дурацкое выражение. – Мне надо идти. Юмичике
стало скучно. -
Ну, значит, иди, - отозвался он, откидываясь на спину. -
Спасибо, - после паузы сказал Изуру. – Я имею в виду, за… ночь. -
Не за что, - отмахнулся Юмичика, улыбаясь. – Такие пустяки… -
Ладно, - смешавшись, Изуру встал. – Тогда… до свидания. Он
ушел, сутулясь и занавесив лицо волосами. Юмичика немного полежал – ему
не хотелось уходить, но надо было. При всем попустительстве капитана и
положении Юмичики как пятого офицера, за такое долгое отсутствие его по
головке не погладят. Надо было идти, а он все лежал и не мог перестать
думать – о себе, о капитане, об Изуру… Спасибо мальчику, он не называл
Юмичику чужим именем, хотя тот и ждал… и, наверное, даже сделал бы вид,
что ничего не заметил. Изуру
не нравился Юмичике, но один вид его скорбной фигуры вызывал такую ненависть
к Ичимару, что Юмичика убил бы ублюдка, если бы не боялся его больше,
чем ненавидел. Юмичика
очень не хотел, чтобы когда-нибудь кто-нибудь, глядя на него, начал так
же ненавидеть Кенпачи. А
еще он думал, что его любимое средство от всех бед – в том числе и от
главной, от лишних мыслей, - перестало работать. Ночь не принесла ни капли
облегчения. И даже удовольствия почти не принесла – и сколько бы ни хотел
Юмичика списать это чувство на неопытность Изуру, он прекрасно знал, что
дело не в этом. Что он, с неопытными дела не имел? Его опыта с лихвой
хватит на двоих… Юмичика
уныло подумал, что вполне может влюбить в себя мальчишку – да так, что
Ичимару вылетит из этой белокурой головы сразу и навсегда. Он
не хотел. Узнав доподлинно, что приносит это чувство, он понял, что не хочет ничьей
любви. Лучше
бы вообще никто в мире ни в кого не влюблялся. *** Казармы
одиннадцатого отряда только начали просыпаться, когда Юмичика вернулся.
Он вошел с черного хода и хотел сразу пойти в свою комнату, но вместо
этого почему-то отправился к покоям капитана. Из-за
двери доносился писк Ячиру. Голоса капитана Юмичика не слышал и рейяцу
не ощущал, но с кем же говорит лейтенант? Развернувшись, Юмичика пересек
холл и вышел на галерею. Зараки
сидел на крыльце – Юмичика видел его со спины. Еще не убранные волосы
и белое нижнее косоде, заправленное в хакама. Меч у правой руки. Пальцы
неосознанно касаются лезвия. Кенпачи не может порезаться в принципе, а
то бы, наверное, уже без рук остался. Как
он почувствовал юмичикино присутствие? Как-то почувствовал – обернулся
и смерил тяжелым взглядом с ног до головы. -
Ты хоть умойся, - упало в тишину, и Кенпачи снова отвернулся. Можно
было выхватить меч и кинуться на него – это был бы отличный шанс со всем
покончить. Можно было начать орать и ругаться – и вывалить ему все, и
это тоже был бы отличный шанс со всем покончить. Можно было пойти прочь
и удавиться где-нибудь в тихом месте на собственном поясе – тоже, в общем-то,
конец… Можно было просто пойти и умыться, а потом явиться на построение. Юмичика
оставил капитана тихо, как тень – к сожалению, он не мог таким же образом
оставить сам себя. А очень хотелось. *** -
Может, он заболел? – спросила Ячиру в завершении своей длинной речи. Иккаку
заморгал. -
Капитан? Нет, ну этого… -
Он так себя ведет, - грустно сказала мелкая. – Я беспокоюсь за Кенпанчика. Интересное,
подумал Иккаку, беспокойство. Выгнала капитана полуодетым… -
Лейтенант, я думаю, все нормально. Может, он пытается с мечом поговорить? -
Зачем? – скептически спросила Ячиру. -
Ну… - на это Иккаку не нашел, что ответить. Лейтенант раздраженно замахала
руками. -
Ты бестолковый, Бильярдный шар. Я спрошу Красавчика, он умный. И
отвернулась, в своей типичной манере давая понять, что аудиенция окончена.
Иккаку вышел в раздражении – впрочем, Ячиру у него никаких других чувств
и не вызывала. Словно мелкая, противная, приставучая младшая сестренка… Которую,
кажется, убить готов, но чье беспокойство отзывается в душе сильнее, чем
собственное. Зараки
сидел на ступеньке, устремив взгляд куда-то в перспективу галереи. Лицо
его застыло как маска в непривычном выражении – словно он увидел что-то,
чего никак не может осмыслить. Иккаку подумал, что в последнее время он
часто ловил подобное выражение на лице своего капитана, но что оно могло
бы значить? -
Тайчо, - позвал он. Зараки медленно повернул голову. -
Вы закончили? -
Ага, - Иккаку еще и кивнул. – Тайчо, а вы… хорошо себя чувствуете? -
Что? – переспросил Кенпачи. В глубине голоса угадывался рык. Капитан был,
кажется, сильно раздражен. -
Да ничего, - Иккаку на всякий случай сделал шаг в сторону. – Я так просто
спросил… Не
удостоив третьего офицера более ни словом, ни взглядом, Кенпачи ушел.
Иккаку присел на его место. Он
начал понимать, что беспокоит Ячиру. Но чтоб он понимал, что тревожит
капитана! *** Месяц
спустя случилось то, чего никто не ждал, в том числе и Ренджи – он получил
назначение лейтенантом в шестой отряд. К
нему пришли Кира и маленькая девчушка, их общая подруга, служившая лейтенантом
у Айзена-тайчо; Юмичика не слышал, о чем они говорили – он просто шел
мимо, увидел тренирующихся Иккаку и Ренджи, хотел подойти – но тут явились
эти двое… Зато он увидел, как изменилось выражение лица Ренджи, когда
он развернул врученный ему свиток – и даже не смог понять, что же все-таки
испытал новоиспеченный лейтенант. Потом
Иккаку хлопнул Ренджи по плечу, а Кира и девчонка что-то по очереди сказали,
а Ренджи им ответил, и все начали смеяться. Юмичика захотел узнать, в
чем дело, но снова не успел подойти – Ренджи сорвался с места и умчался
куда-то, и Иккаку тоже ушел, а подходить к этим двоим Юмичике не хотелось. Позже
он обо всем узнал, но не от Иккаку или Ренджи, а от кого-то из сослуживцев.
Новость передавали из уст в уста; даже Зараки, кажется, был доволен. Юмичика
не удивился – Ренджи был слишком силен для одиннадцатого отряда, ему надо
было выше и дальше, а здесь было некуда. Это
Иккаку, которому нужен только Кенпачи, здесь хорошо. И самому Юмичике.
Наверное. Лучше, чем в другом каком-то месте, во всяком случае… Вечеринка
была богатой. Весь одиннадцатый отряд; друзья Ренджи по Академии, в том
числе Шухей – не было только Кучики Рукии, ее отправили куда-то в Мир
живых на задание. Юмичика пил и смеялся, кокетничая со всеми напропалую;
земля уходила из-под ног, в двух шагах, скрываясь в тени, сидел капитан,
и Юмичика думал, что если в ближайшее время ничего не произойдет, ему
грозит скорое безумие. Ближе
к ночи вечеринка стала тихой; горел костер во дворе казарм одиннадцатого;
нежный голос Хинамори Момо – вот как ее зовут, эту лейтенантку Айзена,
- звенел в тишине как «поющий ветер»: -
Если душа синигами отжила свое, то, умирая, она рассыпается искрами силы,
что даются новорожденным в Мире живых – кому-то больше, кому-то меньше.
Иногда случается и так, что душа остается цельной, и тогда новорожденный
смертный видит и может больше других, а после своей земной смерти может
снова стать синигами. Но
бывает по-другому. Когда душа синигами уходит не во время, в горечи и
тоске, в злобе и ненависти, ее путь лежит в Уэко Мундо, пополнять сонмище
холлоу, и чем сильнее душа, тем страшнее родится чудовище. И
так еще бывает, что душа синигами уходит в сияющем ликовании силы, на
пике своего роста, исполненная торжества, счастья и любви – и это самый
прекрасный путь, потому что душа эта будет ждать своего часа, и когда
он придет, она возродится в клинке для нового воина. Звенящий
голос затих, и Юмичика подумал, что девочка, наверное, была счастлива
умереть так… Только ни у кого не получится выбрать свою смерть. Интересно,
а что стало с Аской? Позади
раздался скептический хмык Зараки – он рассеял торжественность момента,
и все снова заговорили, и начали смеяться. Спиной
Юмичика почувствовал, как встал и ушел в темноту капитан. Он
хотел пойти следом – он не хотел пойти следом, его потянуло, словно за
поводок, но в этот момент кто-то коснулся его руки. Обернувшись, Юмичика
увидел Хисаги. Он
давно не видел Шухея так близко – и поразился тому, как плохо тот выглядит.
Словно не спал месяца три и примерно столько же не ел. Или перенес тяжелую
болезнь. -
Ты похудел, - автоматически сказал ему Юмичика. В ответ Хисаги провел
ладонью по его щеке – но Юмичика отстранился. – Чего тебе? -
Юмичика, - Шухей поймал его запястья. – Я… без тебя не могу. Видишь? –
он слабо улыбнулся. – Я… я потерплю. Я больше ничего не скажу, ладно?
Я люблю тебя. Юмичике
стало его так жалко, что он чуть не разревелся, чего с ним не было уже
тысячу лет. Не иначе, алкоголь… Он высвободил запястья и взял лицо Шухея
в ладони. -
Шухей… - Как же ему объяснить? Сострадание было таким… незнакомым чувством.
Таким дурацким. Как будто ему своей
боли мало. – Не могу я. Я не сержусь… просто теперь все по-другому. Я
больше так не могу, как раньше. Несколько
мгновений Хисаги смотрел на него, видимо, осмысливая отказ. Затем – у
него все-таки было потрясающее чутье, Юмичика понятия не имел, откуда
это, но Хисаги почему-то всегда знал Юмичику лучше него самого, - коротко
глянув в темноту, туда, куда ушел Зараки,
с чудовищным, просто невозможным для человека страданием в голосе
произнес: -
Ну почему же не я?! И,
сбросив с себя руки Юмичики, стремительно исчез в темноте. *** Когда
Юмичика закончил говорить, уже стемнело, и он автоматически удивился тому,
что они с Ренджи опять ухитрились проговорить до ночи. Кажется, иной вид
отношений был им двоим совершенно недоступен. -
Мда, - сказал Ренджи после паузы. Юмичика ощутил разочарование, хотя что
вообще-то Ренджи должен был ему сказать? Ничего, все обойдется? -
Ты только не говори никому, ладно? – попросил Юмичика. Ренджи посмотрел
на него с жалостью – это очень бесило. -
Все сами скоро догадаются, - произнес он. – Ты… теперь слишком по-другому
себя ведешь. -
Можно подумать, ты знаешь, как я вел себя раньше, - хмыкнул Юмичика. -
Я наслышан, - вздохнул Ренджи. -
Попробовать никогда не хотелось? – равнодушно спросил Юмичика. -
Неа, - отозвался Ренджи. Снова
стало тихо; потом вдруг где-то в глубине склада хлопнула дверь, и они
услышали голос: -
Да перестань ты вести себя как последний трус! Ты хочешь лишиться его
доверия?! Ты можешь себе такое позволить?! -
Шухей? – удивился Юмичика, посмотрев на Ренджи. Тот озадаченно кивнул
– ни тому, ни другому не приходилось слышать, чтобы Хисаги на кого-то
так кричал. Он даже на Юмичику не орал никогда. В
ответ Шухею что-то сказали, но очень тихо; Ренджи нахмурился. -
Похоже на Киру, - произнес он. – Ничего не понимаю… Стремительно
прошуршали шаги; раздался негромкий голос Киры, совсем близко: -
…и чего ты кричишь, мало ли кто… С
последним словом оба вышли на галерею и увидели Юмичику и Ренджи; Кира
смолк. Лицо
Шухея потемнело; он шагнул к Юмичике, открыв рот… потом вдруг махнул рукой
и тихо бросил: -
Да что ты за человек… Развернулся
и, начисто, видимо, забыв о Кире, ушел прочь. После
секундного промедления Ренджи бросился за ним. -
Шухей! Это совсем не то!.. -
Да в гробу я видел!.. – раздался ответный рык Хисаги, а дальше стремительно
удаляющиеся голоса стали неразборчивы. Кира
поклонился и, не распрямляясь, быстро заговорил: -
Я прошу прощения, Айясегава-сан, что позволил себе помешать… -
Вот ведь смешно, - перебил его Юмичика – впрочем, он сделал это нечаянно,
потому что попросту не слышал Киру. – Почему все так к этому рвутся? Стихи
сочиняют… картины рисуют… и все такое. Всем плохо. Шухею… Ренджи… вам… Неоконченная
фраза повисла в воздухе. В конце концов Кира мягко произнес: -
Вы ошибаетесь, Айясегава-сан. Мне вовсе не плохо. -
Не плохо? – переспросил Юмичика. – Вы что
хотите сказать? Что человек, по уши влюбленный в такое существо, как Ичимару
Гин, да еще и без взаимности, может быть счастлив? -
Мне есть для кого жить, - просто ответил Кира. -
Мне тоже всегда было ради кого жить, - с сарказмом отозвался Юмичика.
– Я вас уверяю, Кира-фукутайчо, нет большего удовольствия, чем жить ради
себя. Ничем себя не калеча! -
Если человек счастлив, - упрямо отозвался Кира, - то ему больше ничего
не надо. Если вам все-таки что-то нужно – значит, вы не были счастливы.
Просто вы обманывали себя. Это же так понятно. -
Человеку ничего не надо, когда он умер, - отозвался Юмичика - и рассмеялся
над иронией собственных слов. – Ах, да, мы же все давно умерли… Неизвестно,
что хотел сказать на это Кира – их беседе помешали. Сначала появилось
ощущение рейяцу – холодное, строгое, как лезвие меча, а потом – и владелец.
Он шагнул на галерею, казалось, из воздуха – пришел при помощи шунпо,
без хаори, концы шарфа чуть теребит легкий ветер, волосы, как всегда,
в плену безупречно закрепленного кенсейкана. Кира и Юмичика поклонились
автоматически – присутствие Кучики Бьякуи всегда вызывало желание согнуть
спину и не распрямляться, пока он не уйдет. -
Я ищу Абараи Ренджи, моего лейтенанта, - проговорил Бьякуя, глядя поверх
склоненных голов. Раздался топот – Ренджи примчался назад, почувствовав,
видимо, присутствие капитана. -
Тайчо!.. -
Ренджи, - Бьякуя перевел взгляд на своего лейтенанта, и Юмичика поднял
голову. – У нас очень важное задание. Пойдем. Кира
выпрямился только когда они ушли. Юмичика стоял, глядя вслед руководству
шестого отряда, и губы его ласкала улыбка. -
Разве это не чудесно? – проговорил он, обращаясь то ли к Кире, то ли к
себе самому. Изуру
не понял, о чем говорит пятый офицер одиннадцатого отряда – у него не
было Юмичикиного чутья на человеческие чувства. Он не мог увидеть, как
легкий оттенок теплого серого появился в ледяных синих глазах Бьякуи,
когда он смотрел на Ренджи; он не мог слышать, как едва ощутимо потеплел
его холодный голос, когда он произнес имя своего лейтенанта. Это было
как первое ощущение весны после зимы – когда до цветения сакуры еще невероятно
далеко, и сосульки еще не начали капать, и снег еще чист, но солнечные
лучи, касающиеся зажмуренных век, уже греют – и это дарит надежду. Конец 4 главы. <<
|| >> |