ТамАвтор: Fujin Фэндом: В.Камша "Отблески Этерны" Герои: Мирабелла, Эгмонт Рейтинг: G Жанр: angst Примечание: AU. Дисклеймер: Мир
и персонажи принадлежат В.Камше. |
|
«Вен небесных
просинь Интерлюдия Сухой, потрескавшийся от времени лист занялся легко. Изголодавшийся каминный огонь, который так долго не зажигался в этих стенах, с жадностью набросился на подачку. Лист почти мгновенно вспыхнул и сгорел. Всё. Герцогиня Окделл, сгорбившаяся, сидевшая на коленях возле камина, еще какое-то время смотрела на пламя. Потом потянулась за следующим, из лежавшей у ее ног аккуратной стопки. Какое-то время подержала его в руках, истерически пробегая взглядом по выцветшим от старости строчкам. А потом тоже швырнула его в огонь. Тот жадно набросился, чавкая, сыпля искрами. Герцогиня все сидела и смотрела, не решаясь протянуть к жару навечно мерзнущие руки. Предоставляя огню уничтожать письма. Глаза ее при этом нечеловечески блестели. То ли от возбуждения, то ли от болезни, то ли от злости и ненависти. То ли от сумасшествия. То ли от слез. Письмо, в котором герцог Окделл предлагал своё сердце девице Карлион. Там. - Белла! – Кричит откуда-то, словно издалека. Девушка срывает несколько последних светлых васильков и распрямляется, весело глядя вдаль. Она солнечно, лучисто улыбается. - Белла! – Путается ветром в ярких лентах волос. В другой руке её – почти доплетенный венок, там не хватает всего пары цветов. Она приподнимает полы слишком короткого и открытого для её возраста платья и бежит. Сквозь душистое весеннее поле, заставляя разлетаться испуганных стрекоз. - Вот ты где! Где ты только была? – Матушка, взяв её за руку, спешно ведет к поместью. Она взволнована, она дрожит счастливой дрожью. – Ты даже не представляешь, кто к нам приехал. А ты в таком виде. Девушка ничего не говорит – лишь удивленно хлопает глазами. Матушка накидывает ей на плечи свой плащ и торопит к лестницам и переходам поместья. - Может еще успеешь переодеться. Но их уже ждут. Едва переступив порог собственного дома, на видит его. Его отец был удивительно приветлив и обходителен, настолько, что её мать смущалась и краснела как простолюдинка. А он сам…Он был молчалив, внимателен и не по-детски серьезен. Он всегда так смотрел – отстраненно, словно из невыразимого далека. Он улыбался: то официально, то почти искренне, и ему так шли обе эти улыбки. - Эгмонт Окделл. – Изящный, строго по этикету, совсем взрослый поклон. А их родителям нет нужды представляться друг другу. Девушка протянула для поцелуя руку, удержавшись, чтобы не захохотать. А потом протянула сплетенный венок; почему-то в тот миг это показалось ей невыразимо веселым. С васильком сорвалась крошечная бабочка, усыпав собравшихся цветочной пыльцой. Она смеялась, хохотали родители. Смеялся и он – весело, заливисто, заразительно, так светло. Не искренне. Вечером матушка допоздна сидела в её комнате, расчесывая её светлые волосы. Рассказывая. О том, что это, оказывается, и есть тот долгожданный принц, о котором мечтают. Не хороший и не плохой – просто долгожданный. Тот единственный, кого следовало любить и дожидаться. Хотелось ей того или нет. Гостей поселили в лучших покоях, но на следующий день они уехали. Всё равно. Потому на следующий день Мирабелла
провожала сына герцога до самых окраин. И долго еще смотрела вслед. Наверняка венок он выкинул за первым же поворотом и был прав. А через несколько лет он прислала семье Карлион письмо. То самое, в котором герцог Окделлский предлагает сердце девице Карлион. Интерлюдия. Сейчас она не может вспомнить даже имен – ни матери, ни отца, ни старого герцога Окделла. Вообще ничего. Как мертвые, говорят, не помнят ничего до Рассветных Садов. Каминный огонь жадно догладывает последние строки письма. Жалкое подобие Закатного пламени. Оставшийся уголок листа еще раз дернулся и все. Сгорел. Как легко оказалось жечь свою жизнь. Все, что связывало её с тем, о чем она уже даже не помнила. И тут же изящные руки в уродливых переплетениях вен схватывают следующее письмо-жертву. Быстрыми, какими-то скомканными движениями распрямляет его и читает, так же жадно как и огонь впиваясь в строки. Старая герцогиня торопится, она должна успеть до рассвета. Писем в стопке совсем немного, но она все равно боится не успеть. Шутка ли – вспомнить за одну-единственную ночь всю позабытую жизнь. Вспомнить и сжечь. Потому что этот груз – стопка старых полуистлевших писем – не дают ей уйти отсюда, неподъемным камнем вцепившись в кладку Надора. Она не сможет уйти, пока будет жить этим, как мертвец не может выбраться из могилы. Смешно, но там нет ни одного письма, адресованного лично ей. Вот и сейчас вспыхивает-догорает всего-навсего приказ герцога о подготовке к празднику. Старый, недейственный, уже давно никому не нужный. Для всех идей и мыслей Талига и Талигойи – ничто. Но для неё – целая жизнь. Там. Ждать было легко. Легко было с таинственным видом ходить по комнатам, слушать рассказы подружек и вышивать на салфетках герб дома Окделл. Легко было смотреть на счастливые парочки и знать – у неё все будет так же, только еще лучше. Легко слушать слухи о том, что он не вернется. Ждать принцев всегда легко. Он приехал за ней поздней осенью, когда от дождей развезло дороги и было промозгло и сыро даже в карете. Он приехал, и у неё появился повод сказать всем тем, кто не верил: «Вот он, мой принц!» Мирабелла собиралась в путь за несколько часов – быстро, поспешно и испуганно. Никто не радовался и не желала счастья, когда они уезжали. В дороге он не сказал ей и пары слов. Да и о чем им было разговаривать? Интерлюдия. Праздник она помнила во всех деталях. Удивительно, как порой врезаются в память ненужные некому, даже ей самой детали. Помнила Мирабелла и низкие дождевые облака, и хмурые растерянные лица немногочисленных слуг, и жесткого запеченного кролика. И свое дикое, почти невозможное счастье. Ну и что, что благородный принц жил не в самом прекрасном из замков. Сгорел и этот лист. Всё – нет больше свадьбы герцога Окделла с девицей Карлион. Тут же, торопливо, она бросилась к следующему письму. Скорее, скорее – за окном уже разгорелись вовсю, жаля не хуже огня, первые звезды. Глаза горят, а руки трясутся, ведь это выписка из фамильной истории дома Окделл. Официальные сухие строчки горят легко – но огонь уже вошел во вкус, смакуя каждую букву. Жадный и издевающийся, как… Мирабелла никогда не любила кошек. Даже не потому, что они якобы слуги Леворукого, а просто потому, что они так больно скребутся на сердце. Горящая выписка гласила, что в 381 году Круга Скал родился наследник дома Окделл. Она любила своих детей. До одури. Там. …Потому что за каждым из них была ночь – каждая самая лучшая в жизни. Герцог жил в башне и спускался в покои к своей супруге в пригодные для зачатия дни. Только и всего. У неё было четверо детей и четыре ночи. Не так уж много для целой жизни. В ту, самую первую, принесшую Ричарда ночь, он был нечеловечески нежен и осторожен. Почти ласков, настолько, что сердце разрывалось от этой близости. Таким, какими и должен быть идеальный принц. Одно она этой ночью усвоила точно – он не ждал её, он любил и других. А может быть и гораздо хуже – другую. Наутро он ушел, так и не сказав ни единого слова. Эта ночь принесла Ричарда, и она с обожанием сидела над крошечной кроваткой, жадно перебирая воспоминания, как скряга – монеты. Сын походил на отца как две капли воды, и почему-то это казалось Мирабелле самым страшным. В день рождения сына она видела Эгмонта во второй раз так близко за все время своего пребывания в замке. Он действительно полюбил Ричарда. Это иногда заставляло сердце сжиматься злобной завистью. Одинокими вечерами она принимала ароматные ванны, надевала самые лучшие платья, делала сложные прически и ждала. Ждала каждую ночь – до самого утра, считая бледные звезды. Ну и что, что он так и не приходил. Ну и что, что она знала, что так и будет. Стены собственных покоев давили, смотрели сотнями злобных глаз. Ненавидели. И все вокруг спиралью сжималось в одну-единственную разодранную точку где-то в груди. Она выла этими ночами, до отказа наполненными ожиданием почти чуда. Но чудо произошло лишь раз – когда давным-давно за ней приехал прекрасный принц. Она выла этими ночами. Потом перестала. В конце концов, что преступного в том, что ей хотелось прийти в спальню к собственному мужу? Потому она иногда долго стояла под его дверьми, не решаясь даже постучать. Хотелось просто сказать…Что он до дрожи похож на пасмурное утро. С его дрожанием росы на тонких стебельках и, пнием птиц и узорами на стрекозиных крыльях. Она так и не успела этого рассказать. Говорили, что иногда к нему приходила та – другая. Наверное, успела она. Интерлюдия. Как же трудно было удержаться и не протянуть руки в камин, вырывая их его пасти этот листок. Особенно ей, сумасшедшей старой герцогине. Овдовевшей давным-давно. Письмо уже догорело, став пеплом. Вот и не будет еще одного куска жизни-воспоминания. Да, она живет прошлым, потому что…там лучше. Не утерпела. Вот только что она неподвижно сидела у камина, и вот уже, побросав все свое герцогское достоинство, роется прямо в огне. Обжигаясь, скрюченными пальцами вытаскивает горстки пепла. Эгмонт действительно был необыкновенным. Нежным, росистым утром Надора. И старая герцогиня снова выла, скрючившись на каменном полу, прижимая к груди остывающий пепел. Нет, прощаться с прошлым было не легко. Из камина вылетели искры, больно ужалив лицо. Мирабелла невыносимо медленным движением позволила пеплу вытечь по пальцам на пол. Она должна торопиться. Она должна успеть. Всё равно каждое утро теперь – серое и промозглое. Следующее письмо – не письмо даже, а обрывок листа с парой зашифрованных предложений. Какими пользовались заговорщики. Там. Нет, не было какого-то одного дня, когда заговорщики собрались и решили – восстанию быть. Нет, они собирались всегда – с самого первого дня Мирабеллы в Надоре. Прискачет, выбиваясь из последних сил, разбивая на дорогах комья грязи, гонец без герба и писем. И уже через несколько дней стекаются в замок ручейки восстающих. Еще восстающих. Не было в этих их собраниях, в сущности, ничего такого. Они собирались в каминной зале по вечерам и с упоением рассказывали друг другу о великой Талигойи. Как дети ночами рассказывают друг другу сказки. Страшные, леденящие кровь. Только потом она поняла, что они действительно верили в это. А Эгмонт больше всех. Поняла, когда однажды он собрался и уехал по промозглым осенним дорогам. А ручейки - восстающие потянулись уже не к Надору, а из него. Страшные сказки –они ведь имеют обыкновение сбываться. За все время восстания он ни разу не написал ей ни строчки. И она жадно ходила по кухням и опустевшим улицам, собирая сплетни и слухи, как нищие – подачки. Она смогла не пропустить тот момент, когда восстающие стали восставшими. Канули в прошлое. Бывшие друзья герцога с тех пор ни разу не заехали в Надор. А она ни разу не побывала на его могиле. Говорили, что он приходил к ним во снах – к своим бывшим соратникам, крысам на тонущем корабле. Однажды он приходил к Ричарду, хоть тот этого и не помнил. И она всю ночь сидела у кровати истошно, отчаянно бредящего сына, и не решалась разбудить. Иногда ей казалось, что она бежит за ним по заснеженному лесу, по колено увязая в сугробах босыми ногами. Расцарапывая лицо и руки колючими ветками. А он не оборачивался, все никак не мог обернуться. И когда она наконец догоняет…он рассыпается сотнями воронов. Птиц с ослепительно синими не-глазами. Интерлюдия. Как наяву. Словно бы сейчас на неё смотрят тысячи синих не-глаз, злобно протягиваясь из камина. Вы ошиблись, не-глаза, смешные и синие, она никогда не боялась на вас смотреть. И каминный огонь шипит, и, притихая, не спит. Он еще не наелся. Он еще, а не уже. И потому даже это пламя кажется счастливым. Она давно уже не плачет от боли. И остывшие горстки пепла у ног – они тоже давно не плакали. И не смогут никогда, они оба. Огонь, огонь, не затихай –
еще совсем немного. Немного до утра. Совсем чуть-чуть, совсем немного. Она подползает к последнему листку, комкая его плачущие строчки. Она и так знает что там. Когда олларские солдаты пришли, они переписали все имущество Надора. Там. Странно, она так и не полюбила Надор. Ни до того, как из него вывезли всё сколько-нибудь ценное, ни после. Не полюбила его серых унылых пейзажей, мрачных молчаливых слуг и полуобвалившиеся стены. Но их любил Эгмонт. Наверное, можно было бы уехать назад – в поместье Карлион. И жить так, как будто ничего не случилось, и, купаясь в солнце, собирать светлые васильки. Жаль, не так провел свои дни герцог Окделл, ведь тогда действительно можно было бы уехать. Пусть говорят, что он умер и бессмысленно доживать его жизнь. Ведь в сущности, даже старый замок не изменился сильно после его смерти. Не так много имущества можно было оттуда вывести, так много герцогов уже покидало его навеки. Просто не стало нежного росистого утра. Не так уж это и сложно – быть одной, за все это время она привыкла. Да инее одна она была – с ней был Эйвон. Эйвон… Он один остался рядом с ней, он был добр, осторожен и обходителен. Он мог смотреть такими преданными глазами и улыбаться – совершенно искренне и открыто. Он заправлял делами и опекал детей – не своих. Он привозил ей шелковые платья оставлял по утрам букеты полевых цветов на подоконнике. В нем не было недостатков, кроме одного. Он не был Эгмонтом Окделлом. Знаете, ведь он действительно сходила с ума. Ведь однажды к ней в покои зашел Эгмонт, которого она так и не дождалась – ни до смерти, ни после. Эгмонт, совсем молодой и сияющий. А она все сидела в глубоком кресле и все никак не могла вспомнить, почему нельзя, ни в коем случае нельзя встать, сделать реверанс и поприветствовать его – своего супруга. А Эгмонт улыбнулся наивной улыбкой, которой у него никогда не было, и сказал: - Здравствуйте, матушка. Она действительно сходила с ума, или, возможно, это Надор играл с ней такие злые шутки. Она его не любила – он был злой, этот Надор, ведь из него уходили и не возвращались. Сначала Эгмонт, потом Ричард. Потому что Ричард вернулся, но вернулся не он. Мирабелла подозревала, что милого доброго мальчика, который так любил слушать перед сном сказки – пусть даже про великую Талигойю, тоже убил Алва. Даже сказки Ричард любил те же, что и его отец. Как жаль, что он не вернулся. Потому что вернувшийся был нагл и заносчив, он походя отдавал распоряжения и приказы, он кричал на неё, он делал лишь то, что взбредало ему в голову. И в глазах у него был знакомый синий отблеск не-глаз. Она подозревала, что скоро у него тоже появится эта привычка – трогать столешницу изнутри. Всего две буквы. Он ненавидел Надор, этот живой фамильный склеп. Тот, который она ненавидела также, но который так любил Эгмонт. А потом он уехал и забрал с собой Айрис. Конечно, он не увез её на осенней карете, ведь он не был принцем. Она пошла за ним почти сама. Почему-то казалось, что в этой истории непременно должен быть конь. Ослепительно белый, на каких ездят принцы. Айрис… В ту ночь он был такой уставший – только с охоты. Он весело, с легким запозданием смеялся и рассказывал ей бесконечные охотничьи байки. А потом снова смеялся и напоминал закрыть рот. Он беспечно откидывался на подушки и улыбался. Он как будто бы ждал её. Айрис уехала, и она тоже не вернется. Дейдре и Эдит испуганно спали в своих комнатках, когда она собралась и – Мирабелла видела – выбежала из злого замка, в который не возвращаются. Дейдре и Эдит – две бессловесные, тихие ночи. Мирабелла уже не выла – она разучилась. Она ведь была сумасшедшей, эта старая герцогиня. Создатель, за что и зачем?! Интерлюдия. Зачем, зачем?! Зачем она начала все это?! Заxем достала из комода запыленные старые листы, зачем развела огонь в камине?! Жизнь пузырилась искрами и отвратительно пахла. Жизнь не хотела гореть, она отсырела насквозь. Последний лист, последние искры, последнее довольное урчание каминного пламени. Последняя жизнь И ничего не изменилось, и слезы по-прежнему не застилают глаз. Зачем, зачем?! Ах, да…ведь по-прежнему пугает видение о том, как Ричард, сладко изогнувшись, ловит губами холодные губы и шепчет что-то. Холодным не-глазам. Ведь по-прежнему ушла Айрис. Стань Эгмонт выходцем – она была бы счастлива, она бы ушла за ним. Даже если бы он не позвал. Зачем, зачем?! Зачем она начала все это?! Ах, да…Она не может уйти, пока живет этим, как мертвец не может выбраться из склепа. За окном уже занималась заря. Надо же, она успела. Скоро должны начать седлать коней и собирать поклажу. Она успела. А слез – даже слез радости – по-прежнему нет. Она поедет и заберет их, всех, пусть даже никогда не сможет вернуться туда… …Туда, где купается в солнце,
разметав цветные ленты волос и собирая цветы, незнакомая девица Карлион. The End |