Ты (он)

Автор: Mock Turtle

Фэндом: В.Камша "Отблески Этерны"

Рейтинг: видимо, G. А для тех, кто читал КНК и знает, чем все закончится, наверное, PG.

Пейринг: в основном Эстебан. И, если очень захотеть (и хорошенько прищуриться), Эстебан/Валентин.

Жанр: angst.

Примечание номер раз: огромное спасибо, конечно же, моей бете Рене, которая а) все это правила и б) закрыла глаза на мой пропуск всех сроков, а также Джойе, которая заразила меня своей валентинофилией.

Примечание номер два: (плагиат), то есть отсылки: Принцесса Сирень - это к Гиппиус, а Черный рыцарь - из "31 июня". Любите ли вы их так же, как люблю их я? :D

Примечание номер три: продам душу за отзыв любого содержания и качества.

Disclaimer: Все принадлежит В. Камше. Don't know, don't own, don't imply.

Размещение: с разрешения автора

Первое письмо из Лаик приходит на третий день после отъезда Эстебана.

Конечно, письма и свидания унарам пока не положены, но что значит какой-то там запрет для наследника герцогов Колиньяров? Всего пара монет, пишет Эстебан, и просит ничего не говорить пока родителям, как будто у тебя и в мыслях могло появиться рассказывать о чем-то вашей вечно рассеянной матери и отцу, больше всего на свете увлеченному своими морисками и линарцами.

"Вокруг сплошной зверинец, и мне остригли волосы так, что я стал похож на больного тифом", - пишет твой брат, как всегда перескакивая с одного на другое. "Слуги - вылитые крысы, Арамона - боров боровом, унары - кто медведи, кто слизняки, кто напыщенные бараны".

Устроившись в саду, чтобы тебя не увидела бонна и стараясь не обращать внимания на замерзшие пальцы, ты быстро набрасываешь рисунок: красивый высокий юноша стоит в узком каменном коридоре, а со всех сторон из клеток к нему тянутся лапы, хоботы и щупальца.

Закончив, ты прячешь набросок. Ты уверена: пройдет пара дней, и Эстебан сделает так, чтобы ты смогла ему отвечать.

***

Перед отъездом к вам заезжает дядя, и вы с Эстебаном переглядываетесь через стол: дядя - настоящий глава вашей семьи, несмотря на то, что официально герцогом Колиньяром является ваш отец. Однако сказать друг другу вы ничего не успеваете: совсем недавно вы еще обедали в детской, а за "взрослым" столом принято демонстрировать самые лучшие манеры и уж конечно никак нельзя болтать, а сразу после обеда дядя собирает всех вас - даже Жиля, которому недавно исполнилось шесть - в библиотеке.

- Странно, что он не велел привести сюда Дину, - умудряется шепнуть тебе Эстебан, и ты кусаешь щеку, чтобы не рассмеяться в самый неподобающий момент: Дине только три, она и говорить-то начала совсем недавно.

Дядя начинает с каких-то общих светских замечаний, но сразу становится ясно, что беседовать он будет только с Эстебаном. Ты незаметно пожимаешь плечами и готовишься отчаянно сражаться с зевотой, однако первая же серьезная фраза сразу привлекает твое внимание.

- Мой мальчик, чванливость и высокомерие не завоевывают друзей, - говорит дядя своим мягким вкрадчивым голосом.

Ты не смотришь на Эстебана, но знаешь, что на ваших лицах застыло одинаковое выражение недоумения: до сих пор эти ваши качества называли "гордостью" и "подобающим высокому положению поведением" и уж конечно никому не приходило в голову ругать вас за них.

- Рокэ Алва обладает и тем, и другим в полной мере, однако ему это не мешает! - говорит Эстебан, и ты улыбаешься: не родился еще на свет тот человек, который сможет застать врасплох Эстебана Колиньяра.

Дядя усмехается:

- Рокэ Алва его враги победят когда-нибудь, хотя бы только численностью. Даже лев не выстоит против стаи ызаргов, а среди врагов Алвы попадаются крайне… незаурядные личности.

- Вы имеете в виду…

- Эстебан, сейчас мы говорим не о Первом маршале. Мы говорим о тебе. Точнее, о некоторых изъянах твоего характера.

Вы превращаетесь в зрителей на турнире, и даже Жиль перестает теребить свою деревянную сабельку и слушает с приоткрытым ртом. Ни он, ни ты не можете вспомнить случая, когда кто-нибудь высказывал Эстебану такое явное неодобрение.

- Я не вижу…

Дядя снова прерывает его:

- Скажи мне, ты помнишь, кем был наш уважаемый предок?

Эстебан хмурится, а ты снова пожимаешь плечами, хотя тебя никто не спрашивает: по твоему мнению, не важно, сколько лет предки были дворянами - тысячу или четыреста. Да и вряд ли первые Люди Чести появились на свет в золотых колыбельках и с мечами в руках: еще неизвестно, были ли они хотя бы башмачниками.

- Вижу, что помнишь. И почему, как ты полагаешь, он достиг такого положения?

- Потому, что словом и делом доказал свою преданность королю, - тут уж Эстебан не сомневается - эти слова вы слышите каждый день на уроках.

- Неправильно. Наш предок, Эстебан, возвысился потому, что умел просчитывать игру не на один ход вперед, а на два, на три, на дюжину… Он не соблазнялся сиюминутными выгодами и не останавливался на достигнутом. И он никогда не позволял глупым и изменчивым чувствам брать верх над разумом.

Эстебан делает вид, что сдается: дядю не переспоришь, а терпением в вашем роду наделен, похоже, только он один. Что толку без конца выслушивать одно и то же: легче сделать вид, что соглашаешься.

- Что Вам нужно от меня?

Дядя улыбается, словно видит все уловки Эстебана насквозь.

- От тебя? Ровным счетом ничего. Я лишь забочусь о твоем собственном благополучии… и о процветании всего нашего Дома.

- Хорошо, я буду стараться, - Эстебан пожимает плечами, и ты с замиранием сердца ждешь, что вот сейчас твой брат сделает то, что до него не делал никто: встанет и уйдет, не дослушав проповедь старого лиса до конца.

- Мне хотелось бы, чтобы ты не заводил себе врагов среди Людей Чести.

Дядя знает, как заставить вас слушать: вы все поднимаете на него глаза, пораженные его словами, а Эстебан совсем не грациозно плюхается обратно на стул.

- Более того, я хотел бы, чтобы ты завел среди них если не друга, то хотя бы приятеля.

Ты закрываешь рот ладонью, чтобы не вскрикнуть, а Эстебан снова вскакивает.

- Вы хотите, чтобы я… Окделл?!

Дядя брезгливо морщится.

- Не мели вздор, Эстебан, даже ты не так глуп.

Любопытство заставляет Эстебана проглотить обиду.

- Значит… неужели Придд? Но, дядя…

- Да? - старый лис смотрит на вас так, словно заранее знает обо всех возражениях, которые вы можете выдвинуть.

- Но… их семья опозорена… эта история с портретом…

- Поосторожнее с такими заявлениями, мальчик. Неужели ты полагаешь нашего великого государя опозоренным?

Эстебан бледнеет.

- Я… что?

- А между тем, он тоже любовник Ворона, и тебе это хорошо известно. Такие, гм, происшествия имеют свойство быстро забываться, а Придды были и остаются крайне влиятельным семейством.

- Вы хотите, чтобы я?..

- Чтобы ты, по крайней мере, научился говорить полными предложениями. Надеюсь, хоть этому в Лаик тебя научат, если уж твои учителя оказались бессильны. Оставим этот разговор, поговорим лучше о твоих успехах. На какое место ты рассчитываешь?

Ничего интересного дядя больше не говорит, но, уже уходя, он оборачивается и улыбается Эстебану странной улыбкой.

- Запомни, Эстебан: нет более рьяных фанатиков, чем ренегаты. Обдумай мое предложение. В следующий раз я надеюсь услышать о… более внушительных успехах.

Дверь закрывается, и вы переглядываетесь, ошеломленные, не в силах произнести ни слова.

Молчание нарушает Жиль. Он тянет Эстебана за рукав и спрашивает, точно ничего не знает, паршивец:

- Эстебан, а что такое "любовник"?

Эстебан смеется и взъерошивает его волосы, а потом поднимает на тебя глаза и решительно говорит:

- Я скорее сдохну, чем стану другом какого-то спрута!

***

Без Эстебана дома стало совсем тоскливо, и ты с нетерпением ждешь наступления зимы, когда вы сможете наконец-то уехать в Олларию. Однажды ты видишь как Мария, одна из ваших служанок, укладывает в сундуки тонкое батистовое белье (ваша мама может спать только на таком, от полотна у нее болит все тело - во всяком случае, она так говорит). После этого ты каждый день спрашиваешь у нее, скоро ли отъезд, пока она не начинает бормотать себе под нос, что барышня немного не в себе.

Ты пишешь об этом Эстебану и он, конечно же, все понимает, отвечает, что дольше двух месяцев тебе ждать точно не придется, ведь через сорок один день ему будет разрешено покидать Лаик - официально, разумеется.

***

Эстебан пишет, что дядя навещал его еще раз и "повторил свои бредни по поводу Придда". По тону письма ты понимаешь, что визит не был приятным, и догадываешься, что брат ни за что не написал бы тебе о нем, если б не желание похвастаться посещением до положенного срока.

"Теперь мне хочется сближаться со спрутом еще меньше, если ты можешь в это поверить", - пишет он. "Этот Придд… никогда не встречал более напыщенного павлина. Он ходит повсюду с такой высокомерной физиономией, словно все вокруг ему чем-то обязаны. Клянусь, он еще хуже, чем кузен Франсиско!"

Тебе сложно представить себе более одиозную личность, чем ваш кузен, который всюду ходит в перчатках, чтобы, упаси Создатель, не дотронуться ненароком до какой-нибудь вещи, оскверненной прикосновением черни, но ты веришь Эстебану на слово.

***

Однажды ты ведешь Жиля на развалины старого замка, где вы с Эстебаном в его возрасте (да что там, лет до тринадцати, пока мама не вызвала тебя к себе и не объяснила, что девицы, которые скачут по камням вместо того, чтобы заниматься вышиванием, никогда не найдут себе достойного супруга) разыгрывали целые представления о Черном рыцаре - победителе черных драконов (только так, и никак иначе) и Принцессе Сирени. Полуразрушенный старый фундамент и сохранившиеся кое-где остатки белых стен и вправду напоминают подточенные временем кости дракона, но Жиль ноет, что ему холодно и что бонна запретила вам ходить сюда, потому что вы можете упасть и сломать себе руку или даже ногу. Ты называешь его девчонкой и говоришь, что с Эстебаном вы проводили тут целые дни. Жиль начинает реветь и грозиться наябедничать матери, и ты уводишь его обратно в дом.

После этого остается только толстая Дина, которая еще ходит, переваливаясь с ноги на ногу, как маленькая гусыня, и ты со вздохом возвращаешься к своим пяльцам и ждешь нового письма от Эстебана.

***

Письма брата тебе приходится сжигать, поэтому потом, когда тебе приходит в голову об этом задуматься, ты не можешь точно определить момент, в который "спруты" и "Придды" в письмах Эстебана сменились словом "Валентин".

"Я нашел его слабое место", - торжествующе пишет он, и ты понимаешь, что брат волей-неволей задумывается о Придде гораздо чаще, чем собирался, когда уезжал. "Вообрази себе картину: дражайшему Ричарду, негласному предводителю всех Людей Чести, грозят позором, исключением и изгнанием, все эти жеребята смотрят на него, как на святого великомученика, а Придд (или Валентин, ты уже не помнишь), думая, что его никто не видит… он улыбается, можешь себе представить? Я думаю, он завидует Окделлу, хотя, может, и сам этого не понимает. Дядя мог бы мной гордиться, как ты считаешь?"

И через несколько писем: "Валентин презирает этого теленка так же, как его презираю я… Он знает, что смог бы возглавить восстание куда лучше Окделла, если б захотел".

"Ты тоже так считаешь?" - спрашиваешь его ты. Ответное письмо весело, легкомысленно и заполнено рассказами о новых проделках графа Медузы и других забавных происшествиях. Ты смеешься так громко, что зарабатываешь замечание от бонны, и только через несколько дней понимаешь, что Эстебан так и не ответил на твой вопрос.

Еще через несколько писем, заполненных рассказами о том, что Валентин любит, что не любит, что думает по тому или иному вопросу, ты уже знаешь ответ.

***

Мама рассеянно гладит Эстебана по щеке и говорит: "Ты так исхудал… но, дорогой, что они сделали с твоими чудесными волосами?", а отец спрашивает правда ли, что ни у кого из унаров нет такого прекрасного линарца, как у Эстебана, и немедленно пускается в рассуждения о преимуществах линарцев над более быстрыми, но и более строптивыми морисками.

- Если вы не против, мы прогуляемся по городу, - не выдерживает Эстебан через полчаса.

Мать все так же рассеянно бормочет: "Конечно, конечно, только Анне нужно переодеться", и целует его в лоб, не замечая, что ты давно уже в амазонке, а оседланная лошадка ждет тебя внизу.

Отец вашего отсутствия, наверное, и не заметил.

- Едем, я познакомлю вас с Валентином, - говорит Эстебан, и ты хмуришься, потому что об этом он тебя не предупредил.

Валентин вовсе не похож на Человека Чести, какими ты их себе представляла: он не в обносках, не угрюм и неотесан. Напротив, он изящно склоняется к твоей руке и говорит:

- Эстебан много рассказывал мне о Вашей красоте, сударыня, но я все равно ослеплен.

Ты знаешь, что он лжет, но невольно улыбаешься и забываешь обижаться на то, что брат не предупредил тебя об этой встрече.

***

Ты сжимаешь в руках платок. Белое солнце, отражаясь от столь же ослепительно белых плит площади, режет глаза, а ты давно отбросила в сторону зонтик, не обращая внимания на ворчание бонны.

Гордость за Эстебана - конечно же, он первый, ты не сомневалась в этом, но как же приятно лишний раз услышать подтверждение! - сменяется тревогой. Почему молчит герцог Алва? Чего он ждет?

Тягучий, в нос голос произносит:

- Я, граф Людвиг Килеан-ур-Ломбах, комендант Олларии, прошу и выбираю Эстебана Сабве…

У тебя темнеет в глазах. Килеан не посмел бы пойти против Ворона, если… если только…

Лицо Эстебана спокойно, но тебя это не обманывает: ты слышишь, как слегка дрожит его голос, произносящий слова присяги, даже если этого не слышит больше никто. Конечно, Алва никогда ничего не обещает, и уж тем более он не давал никаких обещаний Эстебану, но ты все равно чувствуешь себя так, словно тебя предали, да еще и прилюдно посмеялись над твоей доверчивостью.

Что чувствует Эстебан, тебе не хочется даже догадываться.

Стоящий за креслом генерала Рокслея Валентин незаметно кивает, то ли сочувственно, то ли насмешливо, и Эстебан вздергивает подбородок и быстро отворачивается.

"Вот и конец этой дружбе", - думаешь ты. Ты оскорблена и разочарована за Эстебана, может быть, даже сильнее, чем он сам, но к твоему гневу непонятно почему примешивается чувство облегчения.

***

Ты ошибаешься.

Ваши прогулки втроем продолжаются, и ты понемногу привыкаешь делить Эстебана с этим странным, замкнутым юношей, к тому же - Человеком Чести.

С Эстебаном он, как ни странно, на "ты", а к тебе, наоборот, обращается подчеркнуто церемонно, но ты чувствуешь, что он не относится к тебе с тем легким пренебрежением, которое оставляет для своих собственных сестер и вообще большинства особ женского пола, и втайне, вопреки собственной воле, гордишься этим.

По всем законам логики ты должна в него влюбиться: Валентин красив холодной мраморно-белокурой красотой, учтив, остроумен.

Ты не можешь не любить его, потому что вы слишком похожи. Все вы - и Эстебан, и ты, и Валентин - принадлежите к одной породе людей: к тем, кому всегда нужно больше, чем есть. Больше, чем вам принадлежит.

Ты не можешь любить его, потому что в их с Эстебаном дружбе главный - он, а это ломает все твои представления и о брате, и о жизни вообще. Эстебан никогда никому не подчиняется, никогда не ищет ничьей дружбы: люди всегда сами тянутся к нему. Валентин просто не понимает, какая это честь - называть своим другом твоего брата, а Эстебан никак не соберется объяснить ему это, и ты испытываешь за него легкий стыд, смешанный с завистью.

***

Однажды Эстебан, смеясь, рассказывает, как вчистую обыграл этого теленка Ричарда в кости. "Забрал все его три медные монеты и ту клячу, которую он называет лошадью", - небрежно говорит он, но видно, что он доволен.

Валентин чуть заметно улыбается, когда Эстебан протягивает ему перстень.

- Вот, не хочешь ли примерить? Я хотел было подарить его Анне, но подумал, что молодую девушку уродовать не годится.

Валентин качает головой, и, все так же улыбаясь, говорит:

- Выброси его в Данар и погляди, как у Килеана вытянется лицо.

- Как, еще сильнее? - говорит Эстебан с притворным изумлением, и они смеются каким-то странным общим смехом.

- Я думаю, тебе не стоит слишком уж дразнить Окделла, дядя будет недоволен, - вмешиваешься ты, отчасти потому, что тебе хочется его подразнить, отчасти - потому что хочешь напомнить, что его дружба с Валентином - всего лишь плод дядиных интриг.

Эстебан смеется:

- С таким острым языком ты никогда не выйдешь замуж! Мы никого не дразним, просто говорим в лицо то, о чем остальные предпочитают шептаться за спиной.

Тебя коробит это "мы" - ты обращалась только к Эстебану, а Валентин с привычным изяществом разряжает обстановку, заявив, что готов на тебе немедленно жениться.

- Почему бы тебе и вправду не выйти за Валентина, а? - спрашивает Эстебан, провожая тебя домой.

Он улыбается, и постороннему человеку показалось бы, что он шутит, но ты слишком хорошо его знаешь. Ты в замешательстве, не понимая, на что сильнее обидеться: на то ли, что он вдруг заговорил о твоем замужестве, или на то, что он предлагает в качестве жениха одного из Приддов.

- Ты предлагаешь мне выйти замуж за спрута?! - наконец говоришь ты, и он смеется, делает вид, что просто хотел тебя подразнить.

Однажды ты видишь, как Эстебан касается руки Валентина осторожно, почти нежно, и, когда ты на секунду ловишь его взгляд, быстро отворачивается.

Этот взгляд, чуть просящий, почти заискивающий, и вместе с тем отчаянно упрямый, тебя пугает - Колиньярам не нужны милости от кого бы то ни было - поэтому ты сразу же забываешь о нем.

***

Ты уезжаешь немного вперед и вспоминаешь о брате только тогда, когда видишь розу, которую тебе непременно нужно приколоть к волосам.

Ты тщеславна, как все Колиньяры, но наделена в полной мере и умением трезво смотреть на вещи, перешедшим к вам, наверное, еще от предков-башмачников. Ты знаешь, что не слишком красива - точнее, ты была бы красивой, если бы была мальчиком, а так черты твоего лица слишком резки и крупны - и потому стараешься не увлекаться всякими женскими ухищрениями дабы не показаться смешной. Но эта роза так прекрасна, что у тебя захватывает дух: бархатистые лепестки, бордово-красные в самой середине и превращающиеся в ярко-алые к краю, покрыты слезами росы и, будь ты более сентиментальной, напомнили бы тебе твое собственное сердце.

Ты хочешь сорвать ее самостоятельно, но, поняв, что шипы могут порвать твои новенькие перчатки, решаешь попросить об этом Эстебана или Валентина: кавалеры они, в конце концов, или нет?

Они стоят на небольшой полянке, лицом друг к другу, совсем близко. Оба кажутся совершенно спокойными, только Эстебан слишком бледен, и ни один из них не замечает твоего присутствия.

Валентин наклоняется к нему, словно хочет прошептать что-то на ухо, и говорит, неожиданно громко и резко:

- Ты забываешь, чей я брат.

Эстебан закрывает глаза, и во всем его лице, обычно таком красивом и гордом, только поражение. Он произносит что-то одними губами, что-то важное, потому что Валентин пытается скривить губы в презрительной усмешке, а получается что-то вроде преувеличенной гримасы отчаянья на печальных карнавальных масках.

- Валентин, я… - говорит брат, не открывая глаз, и они долго молчат, молчат, кажется, целую вечность.

- …Я сожалею, - заканчивает он, и Валентину наконец-то удается его усмешка, только получается она не презрительной, а горькой.

- Сожалеешь, - тянет Валентин, и тебе кажется, что ни одно слово ты еще не ненавидела так сильно. - Как интересно… И ты полагаешь, что твое сожаление может что-то изменить?

Эстебан открывает глаза, и лицо Валентина тут же меняется, становится закрытым, равнодушным. Тоном почти светским он медленно произносит:

- Сожалеешь? Ну же, Эстебан, ты так изощрялся в изъявлениях своей преданности… Сможешь ли ты выбрать… ради меня?

Снова эта жуткая тишина, и тебе хочется выбежать на поляну, остановить все это, но ноги словно приросли к земле.

Валентин говорит "Не надо!" в тот самый момент, когда Эстебан наконец произносит:

- Рокэ Алва поступил неблагородно. Я осуждаю его и отвергаю всякую связь с ним.

Валентин отворачивается.

- Жаль… Я уважал бы Вас куда больше, Эстебан Сабве, если б Вы были способны сохранить верность хоть кому-нибудь.

***

Эстебан обнимает тебя, впервые с отъезда в Лаик, говорит что-то о том, что только ты одна понимаешь его, больше никто. Тебе страшно, потому что ты слышишь в его голосе слезы: в последний раз твой брат плакал, когда в семь лет упал с лошади и так сильно вывихнул ногу, что ваш лекарь опасался, не останется ли он хромым.

И вместе с тем ты победоносно улыбаешься в его темные волосы: в самом деле, никто и никогда не будет так же любить его, как ты, и хорошо, что он понял это раньше, а не тогда, когда будет слишком поздно.

Он уезжает, а ты строишь планы: представляешь, как будешь развлекать его, не давать ему погружаться в черное уныние, столь же свойственное вашему бесшабашному роду, как и безудержное веселье. Но вечером он заезжает домой, хотя должен был появиться здесь только через четыре дня. Он весел и немного пьян, рассказывает, что только что наконец-то вызвал на дуэль этого Окделла.

- Если уж Ворон не понимает, как позорно иметь в оруженосцах девчонку, то придется мне защитить его честь, хоть я и не стал его оруженосцем, - смеясь, говорит Эстебан, и ты смеешься вместе с ним: мужчина, который любит мужчину, что может быть отвратительнее?

Эстебан мрачнеет, когда ты произносишь последнюю фразу, на секунду задумывается:

- Ты ведь не думаешь, что все это правда? Да, поросенок бродит за ним, как приклеенный, но ведь Алва не мог бы пасть так низко, как ты думаешь?

Ты полагаешь, что вполне мог бы - герцога Алву ты не любишь точно так же, как Валентина, как всех, кто смеет огорчать Эстебана - но брату ты, естественно, об этом не говоришь, и он уезжает с улыбкой на губах.

Ты засыпаешь без всяких тревог и волнений: подумаешь, дуэль - Эстебан, верно, лучший фехтовальщик во всей Олларии, не считая, разумеется, Ворона, а герцог Алва вряд ли носится по городу, выручая своих оруженосцев.

***

На рассвете ты просыпаешься: тебе приснилось что-то плохое, что-то про Эстебана и Валентина и розовый сад, где сорвавший хоть один цветок должен быть немедленно предан смерти. Впрочем, мысли о всяких ужасах вскоре сменяются мыслями о твоей новой амазонке и завтрашней верховой прогулке, и ты спокойно засыпаешь.

The End

fanfiction