Из неопубликованного
|
|
Из окон рабочего кабинета,
расположенного на вершине башни, видно далеко – до самой стены. С таким
расчетом башня и строилась, ее окна дают превосходный, почти на двести
градусов, обзор. Случалось, отсюда руководили обороной, здесь совещалось
командование; здесь вновь будет оно совещаться, когда начнется война.
Отсюда и до самой стены нет слова «если». Мир так устроен, что в нем случаются
войны. Но сейчас по столам и стульям
разбросаны бумаги; пачки документов, крест-накрест стянутые веревками,
валяются здесь и там, часть их валится на пол из переполненных ивовых
коробов, а в дальних углах скопилось изрядно пыли… Женщина стоит у окна,
и, скрестив на груди руки, смотрит, как далеко-далеко от башни волы втаскивают
в ворота повозку, с верхом груженую такими же коробами. - Что это? – спрашивает она. - Это мой архив. - Нет, я все-таки не понимаю,
когда ты успеваешь писать, - говорит она, пожимая плечами. В вырезе покачивается
соблазнительная молодая грудь. – И в таких количествах! - Н-ну… - глаза мужчины сами
собой скашиваются куда не надо. – Как-никак, тридцать лет, даже больше…
на боевом посту. И я никогда не выбрасываю черновики. Она скептически хмыкает, отбрасывает
назад светлые волосы. Одно из окон распахнуто, летний
ветер проскальзывает в него, шуршит в бумагах, играет завязками папок.
Пахнет листвой. Идущее к полудню солнце накаляет камень горы, защищающей
деревню с тыла; во второй половине дня камень станет отдавать тепло, и
тогда придет томительная жара. - И где ты хранил… свой архив? - У себя дома, конечно. - Дома? – с усмешкой удивляется
женщина. – У тебя есть дом? Я-то думала, ты все эти годы шатался по стране
из одного веселого квартала в другой. Может, у тебя и жена есть? Он хохочет. - Как тебе сказать… Вот дети
наверняка есть. А может, и внуки. - Тьфу! – отвечает она, фыркнув.
– Ты не меняешься. - Да и ты… - он сощуривается,
наклонившись над ее плечом, - по-прежнему обворожительна… - Сломать тебе еще пару ребер?
– выгибается ее бровь. - А что я такого сказал?!
– он отшатывается в притворном испуге. – Хорошо-хорошо, это была шутка.
Ты зрелая, много повидавшая дама. И начальник. - Пожалуй, ключицу, - задумчиво
говорит она. – И нос. Похрустывают изящные пальцы
– но вдруг шутка наскучивает, и она дружелюбно спрашивает: - Где же у тебя дом? - Это страшная тайна. - Хочешь, чтобы я дала парочке
команд задание на розыск? Хорошая будет тренировка. Уставившись в потолок и строя
многозначительные мины, он раздумывает, а потом отвечает: - Хорошо. Только чур, совершеннолетних.
И чтоб девицы пофигуристей. Она фыркает и въезжает локтем
ему в бок – больно, но, несомненно, игриво. Ударь всерьез, могла бы вышибить
дух даже из впряженного в повозку вола. - Ладно, ладно. Я жил на вилле
моего издателя, - смеется мужчина. – С бассейном, фонтаном и садом. Уютное
местечко, не хочешь погостить? - Ах, как ты мне надоел… -
брови ее хмурятся, но в глазах пляшут веселые искры. Тем временем на площади у
ворот колесо попадает в рытвину. Повозка кренится, и один из коробов летит
наземь, распахиваясь и вываливая содержимое в грязь. С воплем ужаса Джирайя выскакивает
в полуоткрытое окно и громадными прыжками, по крышам несется на выручку
своему архиву. Годайме смотрит ему вслед и заливисто, по-девчоночьи, смеется. *** Солнце пригревает, но от стены
падает холодная тень, и еще не просохли лужи после ночного дождя. Часть
тетрадей безнадежно размокла. Погонщики, завидев хозяина архива, уткнулись
носами в землю: не то собирают разлетевшиеся листки, не то просто дрожат.
Великий герой страшен в гневе. Не сказать чтобы с записями
могло что-то случиться, да и не так уж они ценны. Но бумаги эти, мягко
говоря, не счета из прачечной, и крайне неприятна мысль, что их может
коснуться посторонний взгляд. Во-первых, личное. А во-вторых, копирайт! Все
права куплены на корню. - Это что?! – громыхает автор.
– Это называется «самые бережные перевозки в Стране Огня»? - Всемилостивейше просим простить,
Гама-сеннин-сама! Все убытки будут возмещены! - Убытки? – глаза Джирайи
начинают метать молнии. – Убытки?! Да вы хоть понимаете, что везете?… Начальник обоза готов провалиться
сквозь землю. На ней, на земле, уже ничего не осталось, все листки собраны
и уложены на место, ах, если б не чересчур зоркие глаза шиноби, можно
было бы сделать вид, что ничего не случалось, но увы! Неприятное происшествие
замечено, остается лишь приносить извинения… Вжимая голову в плечи, он
подает владельцу груза еще одну пачку листов – сырую и залепленную грязью.
Это тетрадь. На обложке ее отпечатаны знаки Академии, и в первый миг Джирайя
едва не отмахивается, но внезапно меняется в лице. Изумленный, он осторожно берет
старую школьную тетрадь, отряхивает, перелистывает пару пожелтевших страниц
– и закрывает с улыбкой. - Вот это да, - бормочет он.
– Неужели я ее сохранил? Интересно… О да. Что-что, а это определенно
следует скрывать от людских глаз, в особенности от глаз Цунаде… Репутация
у Джирайи, конечно – не подкопаешься, то есть наоборот: в том смысле,
что ничего хорошего от него не ждут. Но за такие шуточки, определенно,
последует самая ужасная кара. И неважно, сколько им лет... Не обращая больше внимания
на трепещущих погонщиков, он прячет тетрадь за пазуху и, развернувшись,
бросает: - Чтоб я еще раз имел дело
с вашей конторой!.. …Чернила выцвели, бумага потемнела,
многие страницы уже почти не читаются, тем более, что зачеркиваний и помарок
на них больше, чем текста, но даже спустя много лет саннин уверен, что
в нужный момент недостающее всплывет в памяти: то, во что вложил душу,
забыть нельзя. Нынче будет вечер сентиментальных воспоминаний. *** Горит настольная лампа, и
пятна теплого света покачиваются на стенах. На бумажном абажуре изображены
фривольные сценки: и уютно, и атмосфера рабочая… Тетрадь раскрыта, листы
ее покоробились от влаги, но большая часть текста сохранилась. Джирайя
курит трубку и вертит в пальцах перьевую ручку, изредка любовно подрисовывая
выцветшие от времени и расплывшиеся от воды слова. Улыбка его отчасти
снисходительна – тетради без малого сорок лет, зарисовки в ней донельзя
наивны и граничат с дурновкусием. Но кое-что проглядывает… да, проглядывает
несомненный талант. Он стягивает со лба повязку,
расчесывает пальцами волосы и смеется. Все это, в тетради, чистой воды
фантазии, но с высоты жизненного опыта можно только изумиться тому, какая
богатая фантазия была у юного девственника, занятого, казалось бы, исключительно
боевой подготовкой… …И никто никогда не узнает, что одним из первых литературных опытов Джирайи стал рассказ о том, как он имел обоих товарищей по команде. *** Вообще-то сначала он хотел
только посмеяться и некоторым образом отомстить, потому что эти гады тогда
особенно плотно до него докопались. Но увлекся. Это было чертовски острое
эротическое переживание. То есть сочинение рассказа. Кто бы мог подумать. …Джирайя зорко огляделся,
послушал лес, удостоверяясь, что никто не вздумал поблизости поиграть
в тайную слежку, и устроился поудобнее в развилке ветвей. Сенсею он сказал,
что пошел тренироваться, Цунаде сказал, что пошел на свидание, Орочимару
вообще ничего не сказал, потому что они уже два дня не разговаривали,
и таким образом никому не соврал. Потренироваться он действительно собирался
– потом, а свидание у него было с бумагой и ручкой. План он уже набросал. Но писать
что-то настолько секретное в комнате, куда в любой момент мог ворваться
какой-нибудь псих и заглянуть через плечо, было совершенно невозможно
и вообще не в стиле ниндзя. Все это, конечно, нехорошая
затея. Но они сами виноваты. Он облизнулся, сглотнул и
перелистнул страницу. «- Ты такой огромный, -
прошептала она, задрожав, - не надо… ты разорвешь меня… пожалуйста, не
так сразу… Соски ее нежных грудей
затвердели, мышцы округлого живота ритмично сокращались от возбуждения,
а завиток светлых волос внизу, который она, точно все еще стыдясь, прикрывала
ладонью…» «Не-а, - подумал Джирайя.
– Что-то тут не то... О, точно! Чтоб Цунаде – да дрожала?!» Он зачеркнул свежие строки,
потом (действовало на нервы, что все еще можно разобрать написанное) закрасил
чернилами совсем. «- Начни с него, - хрипло
сказала она, указав подбородком. – Я посмотрю… Соски ее полных, чуть разведенных
в стороны грудей затвердели, мышцы округлого живота сокращались от возбуждения,
а напряженно выпрямленные пальцы ритмичными движениями натирали чувствительную
точку между нижними губками, блестящими от влаги…» Джирайя задумался, не назвать
ли чувствительную точку просто клитором, но почему-то постеснялся. «Глядя ей в глаза, я привлек
Орочимару к себе. Его тело было сухим, прохладным и жестковатым на ощупь,
совершенно непохожим на тело женщины, хотя он был привлекателен как женщина.
Я одинаково хотел обоих». Джирайя поколебался и переправил
«хотел» на «вожделел». Каков этот синюшный засранец
на ощупь, он знал совершенно точно, потому что неоднократно – и безрезультатно
– ловил его в захват во время тренировок тайдзюцу. Сарутоби-сенсей изумлялся
такому идиотизму: ясно же, что бессмысленно пытаться обездвижить кого-то
настолько гибкого. Он был человек мудрый, но наивный, и не догадывался,
что стискивать в объятиях яростно извивающееся тело может быть просто
приятно. Даже если тело больно пинается и беззастенчиво пускает в ход
зубы. Особенно – если. «Ну, держись, гадюка», - плотоядно
подумал Джирайя и, ухмыляясь, продолжил. «Накрутив на запястье прядь
тяжелых шелковистых волос, я накрыл его рот своим и медленно раздвинул
языком сухие губы». Он судорожно облизнулся и
подумал, что целовать взасос живого Орочимару не решился бы даже при полном
согласии последнего. Тентакли выглядят возбуждающе только на картинках. «Ловкие пальцы распустили
мой пояс, а затем скользнули ниже и легонько сжали мой напрягшийся член,
потом стали поглаживать его… Я зарычал и крепко стиснул Орочи в объятиях,
почувствовав, как его тело отзывается мне. Потом я подхватил его, и ноги
Орочимару легли кругом моей талии. Я прикусил кожу за его ухом, почувствовав
щекой холод серьги, и медленно опустился на колени. Уложил его навзничь
и прижал своим весом к постели, услышав словно бы откуда-то издалека глухой
стон Цунаде». Это было умопомрачительно:
смотреть со стороны на то, как Цунаде смотрит со стороны на то, как он
трахает Орочимару. Джирайя расплылся в гнуснейшей ухмылке и воодушевленно
застрочил дальше: «- Трахни меня, - хрипло
шептал он, вылизывая мне ухо, - я хочу, чтобы ты меня трахнул… Оба мы быстро освободились
от одежды… Он прильнул ко мне, обвивая руками и ногами, ткнувшись жестким
подбородком в плечо. Теперь я чувствовал его целиком. Необыкновенно гибкое
тело напоминало ловушку. - Отдери его! – простонала
Цунаде, изгибаясь и лаская свои груди. – Засунь в него свой член!» На этом повествование сделалось
непереносимо физически. Начинающий автор сглотнул накопившуюся слюну,
отложил листки и с силой сгреб в ладонь бугор под ширинкой. Потом резко
выдохнул и убрал руку. Нет уж, если сейчас подрочить и кончить, то писать
расхочется. Либо писать, либо елозить, как идиот, по болту кулаком. А
писать куда интересней, и кроме того, это же можно перечитывать! Картинка
перед глазами – хорошо, но написанная историйка куда лучше. Историйка
– она как будто правда. И вообще он ниндзя. Как у
него обстоят дела с самообладанием и концентрацией?.. Сконцентрироваться – это важно.
А самообладать можно будет потом… Джирайе определенно нравился изобретенный им способ тренировать концентрацию. *** …Чуунинский экзамен они, конечно,
прошли с первого раза, но рекорда скорости не поставили. Через полчаса
после того, как команды запустили на территорию, ливанул такой дождь,
что вытянутой руки видно не было. Какое-то время взволнованные генины
еще пытались сориентироваться, определить, куда направились остальные
команды, но к дождю присоединился град – чуть не с кулак величиной, и
искать пришлось уже не противников, а укрытие. Лес, в котором проходил
экзамен, был, конечно, не лес, а старая и хорошо обкатанная полоса препятствий,
здесь даже ветви у деревьев росли в соответствии с наиболее удобными тактическими
схемами, и впору было заподозрить, что пещерку под могучим корнем углубляли
нарочно – как раз для команды из трех подростков. Пещерка была полна слизняков,
которых Цунаде немедленно употребила с пользой – выгнала наружу и заставила
спрятаться в траве. Всякие есть умения. Кто-нибудь, хорошо владеющий стихией
воды, этому дождю только радуется. Как только чужая нога ступит на поляну,
ниндзя Конохи мигом воспользуются ситуацией. Но холодно было ужасно. - И когда он кончится? – недовольно
ворчал Орочимару, косясь наружу. За входом в пещерку точно хлестал водопад.
– Уже вечер скоро. Мы так не успеем. - Вылезай наружу и изображай
приманку, - предложила Цунаде. - Может, лучше ты? - Почему это? - Это ты придумала. - Я, между прочим, - сурово
ответствовала она, - отвечаю за обзор. - Тогда пускай Джирайя вылезает. - Чего это? – возмутился Джирайя.
– Я – главная ударная сила, я должен ждать в засаде. Так что полезай,
полезай, - и он с ухмылкой пихнул Орочимару в бок, выталкивая его из пещерки.
Тот злобно зашипел, заломил ему руку и попытался ткнуть его лицом в грязь,
но не преуспел, потому что Джирайя вывернулся и ухватил его за волосы. Назревала потасовка, но оба
мигом получили по шее от разозлившейся Цунаде и притихли. - Хватит тут орать! – заорала
она. – А то сейчас тут вообще все будут! - Ты вопишь громче, - буркнул
Орочимару и получил по шее вторично. …Смерклось, но дождь и не
думал кончаться. Джирайя стучал зубами и мечтал, чтобы и вправду заявилась
какая-нибудь команда, владеющая стихией воды. Что шиноби Листа им тут
же вломят, он не сомневался совершенно – просто хотелось подраться и согреться.
Или уже, наконец, костер развести, хоть и не по правилам… Орочимару зевнул. - Я устал, - заявил он так,
будто они были в этом виноваты. - Ты сидел на заднице весь
день, - огрызнулась Цунаде. - И устал. И спать хочу. - Я тоже хочу. Холодно очень. - Костер… - заикнулся Джирайя. - Костер нельзя! Орочимару утомленно закатил
глаза, пробормотав: «Ну раз так…» Потом как ни в чем не бывало перебрался
на другую сторону пещерки, к Джирайе – и улегся ему на плечо. Джирайя
даже пикнуть не успел. - Присоединяйся, - зевая,
предложил Орочимару Цунаде с таким видом, будто Джирайя был не человек,
а тарелка рамена. – Он горячий, как печка. Та поколебалась, хмуро огляделась,
скрестив руки на груди, а потом решительно полезла вперед и устроилась
(приятно мягкая, но неприятно мокрая и холодная) у свободного бока. - Действительно, - деловым
тоном сказала она, пока Джирайя пытался совладать со своими глазами, которые
упорно лезли на лоб. – Так теплее. - Э-э-э, - оторопело сказал
белобрысый генин. – Вы, это… - Будешь меня во сне лапать,
- грозно предупредила Цунаде, - проснусь и вообще убью. Орочимару гнусно захихикал
и засунул ледяные пальцы Джирайе за пазуху. Это было определенно неразумно
с его стороны, учитывая, что волосы его как раз оказывались под рукой…
гаденыш заверещал, извернулся и впился пальцами в джирайин локоть – в
локте хрустнуло, из глаз посыпались искры, и Джирайя с рыком взвился,
намереваясь придушить, наконец, товарища по команде. Цунаде вздохнула и аккуратно
врезала маленьким кулачком ему в живот. Настали тишина и покой. - Ты все равно сейчас не уснешь,
- цинично сказала она. – Вот и подежурь первым. - Какая ты жестокая, Цунаде…
- простонал обмякший Джирайя. Орочимару, тая от удовольствия
и злорадства, утешительно погладил его по голове. - Злые вы, - жалобно сказал
Джирайя, – уйду я от вас. - Лежать! – скомандовала Цунаде
и преспокойно объяснила: - От тебя тепло. А Орочи сам по себе холодный,
я не хочу с ним обниматься. - Понял, змеюка? – осведомился
Джирайя. Тот сузил глаза: - Добавить?.. - Молчать оба!! – взревела
Цунаде, метко попав кулаком Орочимару точно в лоб. – Я спать хочу! И они действительно заснули
– мигом, как отключились. Джирайя лежал и с тоской смотрел на припавшую
к поваленному стволу лягушку, которой было вполне уютно под дождем, в
гнездышке из холодных листьев и в одиночестве... Лягушка сочувствовала. Ночка была кошмарная. Цунаде быстро согрелась и
спала, предусмотрительно не прижимаясь к Джирайе слишком тесно, но Орочимару
мерз и, проявляя змеиную натуру, так и ползал по нему вверх-вниз, а потом
закинул ногу на бедро... …и позы-то нельзя поменять,
руки затекли... а уж о том, чтобы опустить руки и поправить кое-что внизу,
даже думать нельзя. Ну да, он рано возмужал, ему уже пятнадцать по виду
дают, только вот кое-чего другого пока не дают... «Тренируйся, - сказал
сенсей, - усерднее, холодной водой обливайся». «Старый пень, - мрачно
думал Джирайя. – Чем организм здоровей, тем ему как приспичит... вон,
как с неба льет. Полные штаны воды холодной. А толку?» Кошмарная была ночка. *** Вытряхивая трубку, он добродушно
смеется и заново прорисовывает стершиеся строчки. Скашивает глаза на легкомысленную
сценку на абажуре лампы: поза и впрямь похожа, да и грудь у нарисованной
девицы такая же пышная. «Цунаде широко раскинула
ноги и выгнулась, не стыдясь своего прекрасного тела, открыв моему взгляду
все. На ее гладкой коже блестели капли пота. Не отрывая взгляда от влажного
цветка, украшенного золотистой пыльцой, я медленно двинулся и услышал
глухой стон…» …Впоследствии он как-то снял
двух шлюх, девочку и мальчика, подобрав похожих, и отыграл на них некоторые
придуманные в юношестве расклады. Ничего особенного. Тем более,
что длинноволосая брюнетка мужского пола весьма неплохо насаживалась задницей
на джирайин член, но интимные части второй шлюхи не внушали коллеге энтузиазма,
и блондинка скучала без куннилингуса. Куннилингус в данной ситуации имел
принципиальный, даже в чем-то символический смысл, а потому автор, быв
удовлетворен плотски, морального удовлетворения не получил. Он и вообразить не мог, что некоторое время спустя действительно будет лежать в чужой спальне, на сбившихся мокрых простынях, держа в объятиях Орочимару, довольного и расслабленного, и почти с ужасом ждать слова «ещё!» *** С реки веял прохладный ветерок.
Берега ее полчаса как опустели, и над водой разносился лишь птичий щебет,
не смешивавшийся более с девичьим смехом. Юный джоунин валялся на траве,
заложив руки под затылок, и жевал травинку. Жизнь была изумительно хороша,
испортить ее не мог даже выползший из леса аспид с непривычно сладкой
улыбочкой на морде. Шел он не торопясь – прямо-таки
нес себя, как великий подарок миру. Джирайя лениво ухмыльнулся
и переложил травинку языком в другой угол рта. За прошедшие годы он неплохо
изучил своего соперника, товарища, вечную-занозу-в-заднице и в этом качестве,
пожалуй, почти друга. Во всяком случае, без занозы делалось как-то скучно.
Сейчас он тоже, по всей видимости, намеревался Джирайю немного развлечь,
хочет того последний или нет. Улечься рядом и вместе полюбоваться рекой
было бы точно не в его стиле, а жаль. Ничего иного Джирайя сейчас не хотел
и никакой бурной деятельностью в ближайшее время заниматься не собирался. - Мне нужен напарник, - без
обиняков заявил Орочимару, загородив ему солнце. - Не завидую я ему, - съерничал
Джирайя. - Поднимайся, - с милой улыбкой
рекомендовал змеиный мастер. – А то обгоришь. - Шел бы ты, Орочи… в тень.
А то перегреешься. - Я так рад, что ты обо мне
заботишься. Все, что Орочимару намеревался
держать в тайне, выдавали левый угол его рта и левая бровь. Цунаде в детстве
то и дело наскакивала на него с воплем «что тут смешного!?» Сарутоби-сенсей
в ту пору до печенок достал Джирайю советами брать с юного гения пример,
поэтому он предпочитал молчать в тряпочку и наслаждаться зрелищем избиения
юных гениев, хотя и удивлялся немного, почему Цунаде не понимает. Когда
Орочимару кривит рот, он совсем необязательно улыбается. Сейчас, например, он злился,
нервничал и чего-то ждал. «Что это тебе приспичило?
– лениво подумал Джирайя. – Сейчас подорвусь и побегу, как же…» - Вставай, белобрысый, - усмехнулся
Орочимару. – Тебе выпала величайшая удача – отправиться на миссию с величайшим
ниндзя Конохи. - Орочи, тебе никогда не приходила
в голову мысль окуклиться? Может, превратишься в бабочку и улетишь? Далеко-далеко… - Хватит болтать, - раздраженно
сказал тот и легонько пнул Джирайю в бок. – Вставай. Джирайя опечалился. - И почему непременно я? - Я точно знаю, в какую лужу
ты сядешь, чтобы там расслабиться, Жаба-сан. На душе спокойней. - Ква! – с достоинством сказал
Джирайя, отвернулся и сделал вид, что задремал. Орочимару недовольно выдохнул
и сел на корточки. - Ладно, ладно, - сказал он.
– Миссия категории S, тройная оплата. Нужно предотвратить покушение на
правителя прямо во время торжественной процессии и непременно с шиком.
Политический вопрос. Вставай, у него девяносто девять наложниц, и все
будут полуобнаженными. - В Конохе девочки красивее,
- не поддался Джирайя. – Позови Цунаде. Она будет эффектно выглядеть полуобнаженной
среди наложниц. Оба засмеялись, представив
себе реакцию Цунаде на это предложение. - Она еще не проиграла то,
что заработала в прошлый раз, - поморщившись, сказал Орочимару. – И вдобавок,
похоже, кого-то подцепила. - Кого? – так и вытаращился
Джирайя. Это была новость так новость.
Он уже давно прекратил решительные действия, но все еще не терял надежды
когда-нибудь показать красотке, на что способен настоящий мужчина. Прочие
кандидаты отсеивались один за другим, мало кто выдерживал бешеный темперамент
Цунаде дольше недели, и оттого надежда превращалась в уверенность. Последнее
время она, устав от нескончаемых одинаковых расставаний, вовсе прекратила
попытки завести отношения. И вот опять. А вдруг серьезно? - Она решила, что мальчики
– это не ее, - с непередаваемым выражением лица сообщил Орочимару, - и
завела себе девочку. - Тьфу! – огорченно сказал
Джирайя и от переживаний перевернулся на живот. - Кажется, у них все хорошо,
- злорадствовал змеиный мастер. – Чудесная картина! - Заткнись. Ты меня раздражаешь. - Ах! Я так опечален. Он поднялся, и смотрел на
него сверху вниз, ухмыляясь. Джирайя подумал, что Орочимару и впрямь чертовски
раздражает, причем решительно всем. Нормальные люди не стоят так: свесив
руки вдоль тела, как будто они им лишние. И ухмылочка. И глаза… что это
у него с глазами? На узкие щели эти зрачки точно
не походили. До сих пор. - Так что поднимайся и пойдем
развеемся, - сказал змей, щурясь. – Это у нее надолго, дружок. - Нет, - лениво сказал Джирайя.
– Ищи другого. У меня полно дел… и денег пока хватает. - Ты последний раз был на
миссии два месяца назад, - подозрительно процедил Орочимару. - Копаешь
грядки в свободное от безделья время? Или тебе девочки платят? Джирайя только хмыкнул. - Деньги не любят Цунаде.
И тебя, насколько я знаю, тоже, - сказал он и закончил с ехидным вздохом,
- вот и отыгрываются на мне. - Ты их рисуешь? - Я их пишу, - с ухмылкой
ответил Джирайя и сорвал новую травинку взамен съеденной. Этим утром он
отнес режиссеру доделанный сценарий и был страшно доволен собой. - Ты мне надоел, - сказал
Орочимару. - А ты-то как мне надоел!..
эй! Я сказал, что никуда не пойду! Пальцем не шевельну! Прекрати! Отправляй
свою змею назад! Эй… я даже без экипировки! Орочимару!! Я занят! У меня
съем… «…ки начинаются», - договорил
он уже про себя: это была тайна, которую совсем не хотелось разглашать,
тем более некоторым самовлюбленным мерзавцам. Змеиный мастер смеялся. - У тебя круглый год съем,
- сказал он, не оглядываясь. Тело чешуйчатой твари ходило
ходуном под ногами, кроны деревьев наплывали и уносились назад. Волосы
Орочимару развевал ветер. - Можешь считать, что снял
меня, - ухмыльнулся он, отбрасывая за спину длинные пряди. – Ты же всегда
об этом мечтал. - Подбери язык, - буркнул
Джирайя и соврал, тщательно выкидывая из головы воспоминания о старой
тетради. - Ты не в моем вкусе. И я не собираюсь никуда идти. - Кто тебя просит идти? Пока
что ты едешь, - с несокрушимой уверенностью сообщил тот, выпрямляясь на
темени гигантской змеи, которая очень бодро куда-то ползла. – Можешь позагорать.
Парочку дзюцу ты и без экипировки покажешь. Мы же прославленные саннины,
гордость Конохи. - Я, может, и гордость, а
ты скользкий земляной червяк, - проворчал Джирайя, дабы сохранить лицо.
Орочимару только глумливо скривился. Он знал, что своего добьется. Они оба всегда добивались
своего, заставляя Джирайю плясать под их дудку, у него просто упрямства
не хватало стоять на своем. Не послушать Цунаде означало навлечь на свою
голову большие неприятности, а Орочимару слишком успешно делал вид, будто
все на свете знает лучше. Так или иначе, Джирайя неизменно смирялся и
плелся за ними искать приключений на свою задницу, вместо того, чтобы
лежать себе в тенечке с биноклем или блокнотом. Впрочем, потом было о чем написать. *** ..и о чем вспомнить: Джирайя
перелистывает последнюю страницу и закрывает тетрадь. Он много лет не
возвращался в памяти к тем временам, и воспоминания померкли, отложенные
на самую дальнюю полку. Слишком многое случилось потом. Пожалуй, в застольной
беседе он мог бы рассказать веселую и поучительную историю про то, как
один дайме, прознав о готовящемся покушении на свою особу, вздумал провести
акцию устрашения. Кое-что из этой истории он, изрядно приукрасив, вставил
в роман – о, эти девяносто девять наложниц и пруд с карасями!.. Пару лет
спустя шиноби Молнии, один из тех, кто был нанят для того покушения и
ушел целым, из чувства крайнего уважения поил саннина в уютном ресторанчике
и, вздрагивая левым веком, клялся, что до сих пор боится лягушек. Это
льстило. И про благодарность самого
дайме было рассказывать очень весело: тот вздумал расплачиваться черным
налом, будучи совершенно уверен, что в деревнях шиноби все счетоводы –
тоже шиноби и запросто обведут бойцов вокруг пальца; образ ниндзя-бухгалтера
поражал его воображение. И даже пирушку, которую он закатил в честь успешной
инаугурации, вспоминать было приятно… а то, что случилось после пирушки,
скрывалось в тени. Потому что слишком уж не соответствовало
нынешнему положению вещей. Неприятно вспоминать, как именно прошлое сменялось
настоящим. Мелочи, которым стоило бы придать больше значения. Мысли, которые
следовало додумать до конца. Некоторые чувства лучше было просто забыть
– ради спокойствия души. Теперь можно вспомнить. Слишком много минуло лет, чтобы выбрасывать из их череды хотя бы день. Или ночь. *** Выступать звездой вечеринки
Джирайя любил и умел – отлично умел, так что последние несколько минут
его занимали три мысли: кто кого все-таки перепил, что делать, если вдруг
появится враг, и верным ли путем он идет. До сих пор события развивались
приятнейшим образом. Торжественный пир, начавшийся скучно и официально,
спустя менее чем час превратился в дружескую попойку, наниматель-дайме
оказался парнем хитрым, но щедрым и не без чувства юмора. Парочка прильнувших
к повелителю наложниц под конец вечера и впрямь освободилась от излишних
одежд, так что змеюка почти не соврал – вероятно, неожиданно для себя. Джирайя совершенно не помнил,
как и зачем он выбрался из пиршественной залы. Должно быть, намеревался
пойти в кроватку. Но если так, повисать на нем должны были местные девочки,
желательно в количестве от двух до четырех (Гама-сеннин любил четные числа),
а никак не… - Оро… чи… - дальше выговаривать
имя было лень, поэтому Джирайя перешел к делу. – Куда ты… идешь? - Куда ведут, - томно ответил
Орочимару и уронил голову ему на плечо. - З-зачем? Тот издал долгий свистящий
звук, означавший насмешку. - Не догадываюс-сь… После чего Джирайя понял,
что профессионализм не пропьешь, и пришел он (саннин, а не профессионализм)
туда, куда собирался – к дверям одной из спален, предназначенных для гостей
дайме. Смутно помнилось, что именно туда направил его… кто? Кто-то из
слуг. Да, верно. Мысль потребовала глубокого
сосредоточения, поэтому он лишь пару секунд спустя обнаружил, что приволок
с собой Орочимару, и не очень этому обрадовался. Все-таки он выпил лишку.
Когда выпьешь лишку, происходят странные вещи. Например, вместо двух пьяных
джоунинов, виснущих друг на друге, на пороге комнаты вдруг оказываются
два увлеченно тискающихся пьяных джоунина. Осознав это, Джирайя несколько
удивился. Особенно тому, что начал первым. То ли слишком крепко задумался
о девочках дайме… то ли некстати вспомнил о юношеских грезах… или кстати?
Судя по всему, Орочимару ничего не имел против… - Чем я тут занимаюсь? – ни
с того ни с сего подумал он и не заметил, что вслух. – А меня, наверное,
снимают… - Тебя уже сняли, - выдохнул
Орочимару ему в ухо, закидывая руки на плечи и прижимаясь всем телом.
– Вот дурак!.. «Уже монтируют?» - потрясенно
подумал Джирайя, огорчившись, что не видел съемочных материалов. Язык Орочимару скользнул по
его губам, и Джирайя понял, что его действительно монтируют. Как-то все-таки неожиданно… - А ну… - неуверенно пробормотал
он, - убери руки… - Твои? – чуть задыхаясь,
осведомился Орочимару – и действительно, руки Джирайи действовали куда
активнее, чем… чем следовало бы, но выпитое туманило рассудок, не давая
задуматься о последствиях, а то, что давние фантазии вдруг непонятно почему
решили воплотиться в жизнь, приводило в восторг, и сейчас Джирайю не остановил
бы, кажется, даже кунай в спину. Разве что хороший пинок по
яйцам. Такой подлости от Орочимару
вполне можно было ожидать, но на уме у него явно было что-то другое, возможно,
еще и похуже, и все же коварные планы он намеревался приводить в исполнение
несколько позже, а пока что отзывчиво выгибался в руках Джирайи, втискиваясь
в него бедрами. Длинный язык скользнул по
ободку уха, потом вдоль шеи, по щеке… то, что кое-какие дзюцу в любовной
схватке не менее полезны, чем в смертельной, Джирайя знал давно и не без
оснований считал себя виртуозом по части фривольных техник, но что может
сделать Орочимару… и что можно сделать с Орочимару… это как-то не приходило
в голову. Даже в фантазиях. Может, оттого, что это тело было слишком эффективным
как оружие, а может… В воспаленном мозгу всплывали
необычайно экзотичные варианты. - Хватит меня облизывать…
- на всякий случай пробормотал беловолосый, - ты хватаешь своим языком
всякую гадость… - Ты тоже та еще гадость,
Джира-и-йа… впрочем, можешь пооблизывать меня… - Орочи… мару… Я не буду…
тебя… целовать… и не надейся… - Стра-а-ашно? – ехидно протянул
тот прямо в ухо. И замолчал, наконец, потому что Джирайя втолкнул его в стену, с риском для жизни закрыв его рот своим. *** «Я придумал это десять лет
назад». И на удивление точно угадал
кое-какие вещи. Реальность до странного походила на фантазию. Именно так
и было, так и воображалось: чтобы закидывал голову, будто предлагая поставить
отметину на собственной шее, быстро и нервно облизывал края безгубого
рта, чтобы метался, оказываясь то сверху, то снизу, пока не очутится там,
где следует. И то, что стоны похожи на нечто среднее между шипением и
хрипом. То, как легко тело Орочимару приняло внушительное достоинство
Джирайи, а потом сжалось до умопомрачительной тесноты, так что невозможно
было двинуться: он чуть не кончил постыдно рано и зарычал, накручивая
на запястье тяжелые волосы… словно тогда, давным-давно, он, облизываясь
от предвкушения, тоже писал сценарий. Свет, мотор, дубль первый. И обмен репликами, самой ласковой
из которых было «сильнее, блядская жаба!» И поза, в исполнении Орочимару
ничем не отличавшаяся от боевого захвата. И наглые желтые глаза, которые
ближе к финалу все же зажмурились; лицо исказилось, линии, выжженные лиловой
краской на крыльях носа, посветлели, губы вздернулись, открыв удлиненные
клыки. Белая грива Джирайи лезла ему в рот, и он прикусывал жесткие пряди. Пальцы, впившиеся в плечи,
кажется, из одного желания причинить боль, куда сильней, чем воображалось,
льстя самолюбию, когда-то. Впившиеся так, словно он собирался вырвать
Джирайе мускулы. Не целовать в губы: один раз
он, выгнувшись, сумел ухватить зубами тонкую кожу над изнанкой локтя,
и по руке текут струйки крови. Можно было догадаться, что ему нравится
причинять боль… впрочем, без этого, пожалуй, Джирайя кончил бы через минуту. Думать, что долго питался
плодами воображения, а теперь Орочимару лежит под тобой, раздвинув ноги,
и подается навстречу со страстными хрипами, а значит, жизнь удалась. Он сполз с постели, отшвырнув
ногой подвернувшуюся тряпку. Дернул Орочимару на себя, выпрямился. Мускулы
пресса напряглись, по ним уже пробегали книзу опаляюще горячие спазмы;
движения учащались, Орочимару замолчал, стиснул зубы и только перекатывал
голову на сбившихся простынях. Темные волосы разметались на пол-постели.
Джирайя положил руку на его член, сжал, и он выгнулся с воплем. …часто дышал, закатив глаза;
руки его вялым движением зарылись в белые волосы. Джирайя, с победным
чувством возлежавший между его ногами, подался вперед. Кожа Орочимару
оставалась сухой, только странноватый его запах, резкая нота мускуса,
усилился. Острее всего пахло почему-то за ушами. Джирайя отвел его бедро,
пропустив руку под коленом, и процеловал дорожку от чувствительной кожи
повыше паха – к соску, и дальше до уха. Прикусил мочку, провел языком
по шее, потеребил серьгу. Он не был вполне уверен в
том, что собирается делать дальше, но Орочимару открыл глаза. - Ещё! – с усмешкой потребовал
он и почти насмешливо добавил: - Хватит... со мной... нежничать!.. Хотя Джирайя, собственно,
отнюдь не нежничал. Он пытался понять, что не
так. Хмель выветривался, и уже
– до странности рано, не вовремя, не к месту брезжила скучная мысль –
«а что я делаю? и хочу ли я, собственно, этого?» Джирайя твердо знал, что любит
девочек – настолько твердо, что мог позволить себе разнообразить меню.
Дружеский мужской секс, крепкий как рукопожатие и соленый как шутка… отличная,
кстати, фраза, надо вставить куда-нибудь. Хотя не поймут, увы, народ чересчур
чтит традиции. Но думается… Но думается черт-те о чем
и тянет пойти марать бумагу, - а рядом томно раскинулся Орочимару, на
которого вставало с тринадцати лет. Раскладывай и бери, трахай ночь напролет.
Когда это прежде, да хоть с кем, Джирайе хватало одного раза?!. Сама мысль
– сущее попрание достоинства. - Помочь? – ласково осведомился
аспид и проделал языком что-то невообразимое, отчего у Джирайи все волосы
стали дыбом, и не только волосы. – О-о… так-то лучше… Он облизнулся и откинул голову,
призывно улыбаясь; алчный взгляд опустился с лица Джирайи на расписанную
шрамами грудь и ниже. Джирайя довольно ухмыльнулся. Зрелище собственного
члена (длинного, толстого и готового к бою) всегда поднимало ему самооценку. «Нежничать? – вызов никак
нельзя было не принять. – Сейчас я тебе объясню, как ниндзя нежничают!» Так он думал, разворачивая
неожиданного любовника лицом вниз и вспоминая все, записанные и незаписанные,
фантазии прежних лет. Воспоминания и реальность сочетались просто превосходно,
картина изрядно ласкала самолюбие, так быстро покончить с воплощением
грез было бы просто глупо… Во второй раз Орочимару кричал.
Не притворялся. Закричишь, когда в тебя с размаху всаживается кто-то в
центнер весом. Джирайя подозревал, что перегибает палку и готов был сбавить
обороты по первому требованию… или по второму, во всяком случае, весьма
приятно было бы послушать, как змееныш просит. Но вместо мольб о пощаде
он услышал сладострастное: «Сделай мне больно!» И с удовольствием выполнил
просьбу. На этот раз слишком быстро
не вышло бы даже при желании: в голову лезли посторонние мысль, не давая
сосредоточиться на процессе, они раздражали и злили, а Орочимару подливал
масла в огонь, комментируя происходящее самым оскорбительным образом.
В конце концов мерзавец добился своего: Джирайя обозлился всерьез и перестал
контролировать свои действия. Он пришел в себя только после
оргазма, осознав, что последние минуты под ним был уже не яростно сопротивляющийся
противник, а безвольное тело, каждое движение встречавшее лишь дрожью
и судорожными вздохами. Он встревоженно приподнялся,
пытаясь заглянуть Орочимару в лицо, убрал в сторону темную прядь, и увидел
улыбку. - Ах-х… выдохнул Орочимару,
не поднимая век. – Х-хорош-шо… И почти без паузы потребовал: - Ещё! - Тебе мало? – поинтересовался
Джирайя с некоторым изумлением. - Ф-с-с-с-с!.. - Орочимару
не то зашипел, не то засмеялся, но звучало это крайне оскорбительно. –
Как ты быстро выдохся. Это уже все? - Сейчас получишь, - тяжело
дыша, пообещал Джирайя. – Потом не жалуйся… - Какое самомнение… «Еще? Что я еще хотел с ним
сделать?..» - пронеслось в голове. Орочимару по-прежнему лежал вниз лицом,
вытянув руки вдоль тела и томно поводя лопатками. - Ну, - почти промурлыкал
он, впустив в слова весь яд, который мог, - я жду… Джирайя зарычал, приподнимаясь
над ним. Помотал головой. Потом его осенило. Кажется, Орочимару ничуть
не удивился, когда он заломил ему руки за спину и скрутил своим поясом
– жестко, всерьез; пусть это только игра, но для ниндзя-джоунина поблажки
уничтожили бы всю ее остроту… не удивился и не воспротивился, - Это уже интересней… - едва
слышно выдохнул он, когда Джирайя перевернул его на спину и забросил его
ноги себе на плечи. – Какой ты славный, если тебя немного пощекотать… - Я тебя пощекочу, - пообещал
Джирайя, чувствуя, что чакра пульсирует в его теле так, словно он собирается
броситься в схватку, а не заняться сексом. – И заткнись. Откроешь рот,
когда соберешься запросить пощады. - Я восхищен… - объявил Орочимару,
закатив глаза, а потом действительно замолчал. Подумалось даже, что стоит
запомнить метод. Джирайя трахал его так жестоко и грубо, что самому становилось
жутко, но на лице Орочимару было написано блаженство, и еще – это было
слаще всего, приводило в восторг – почти покорность… - Наш головастик сча-астлив…
- донеслось до ушей, - он дорва-ался… Смирения в Орочимару хватило
ненадолго. Джирайя только взрыкнул, сосредотачиваясь
на процессе. - Сознайся, ты долго на меня
дрочил. - Заткнись и подмахивай. - У тебя плохо получается,
- выдохнул Орочимару; следующую минуту он, зажмурившись, шипел от боли
и удовольствия, но потом снова открыл рот. – Нет… не получается… ты хреново
трахаешься, Джира-ий-я… робость… мешает?.. маленькой… жабке… Жгучая волна прокатилась по
телу, закаменели мускулы; не вполне отдавая себе отчет в том, что делает,
Джирайя подался вперед и сжал пальцы на его горле. Желтые глаза выкатились из
орбит, Орочимару захрипел, язык его вылетел из распахнувшегося рта и в
два витка обхватил запястье Джирайи. Судороги выгибали его так, словно
в теле не было костей – но он не сопротивлялся. Пожелай только вырваться,
он вырвался бы в мгновение ока, а в следующее мгновение открутил голову
неугодному любовнику. Ему нравилось. «Псих. Долбаный псих!» Змеиный мастер дышал часто
и неглубоко; его расслабившееся тело легко отпустило Джирайю, тот соскочил
с постели и торопливо подтянул Орочимару к ее краю. Напряженно и с наслаждением
оскалился: раз так, сейчас будет спектакль – давно придуманный и в подробностях
воображенный. Орочимару понял. Насмешливо,
кривовато улыбаясь, он закрыл глаза, и не вздрогнул, когда Джирайя кончил
ему на лицо. Потом, не поднимая век, облизал его сперму одним движением
длинного языка. «Я сочинил это десять лет
назад», - со смешком подумал Джирайя. Тяжело опустился рядом с ним
на сбившиеся простыни и распустил узел на путах. Орочимару улыбался. Он
тяжело дышал, но кожа по-прежнему оставалась сухой, и ее странноватый
запах усилился. «Понравилось… Еще захочет?
Еще больней? Куда уж дальше-то, ненормальный? кунаем тебя любить, что
ли?..» Орочимару безмятежно зевнул
и потерся носом о его плечо. - Неплохо, - сообщил он с ленцой. *** Несмотря на пренебрежительный
тон, путь до ванной комнаты дался ему нелегко. Шел он, пошатываясь и цепляясь
за стенки; Джирайя, вытянувшись на постели, смотрел в потолок и пытался
поймать ускользающую мысль. Он чувствовал себя выжатым
досуха – и не более. Не было даже полусонного блаженного довольства, которое
обычно следует за хорошим сексом, только опустошенность и усталость; то,
что с виду казалось подарком судьбы, совсем не радовало… Голова гудела. Опустив веки,
Джирайя лежал, закинув руки за голову, и вспоминал позавчерашний... или
третьего дня?.. разговор в одной из любимых пивнушек. Самым неожиданным
образом вспомнился сейчас тот разговор, и на душе стало нехорошо. …покачивались лампы в разноцветных
бумажных абажурах; внутри – шум и чад, снаружи – тьма, и родовые татуировки
– красные, широкими клиньями, - на лице Инузука Акиры казались черными. - Чем-то не тем от вашего
Орочимару тянет, - сказал он, опрокидывая пятую чашку сакэ. - Он всегда был того, - Джирайя
лениво прокрутил пальцами у виска - Я про другое толкую. - Ноздри
собачьего мастера вздрогнули, он повел головой, как животное. – Пахнет
не так, как от человека пахнуть должно. Вас на прошлой миссии, часом,
отравой не накрывало? А вообще в последнее время? - Да нет, вроде… - саннин
нахмурился, припоминая. – Точно нет. Да и Цунаде, чуть что… она бы мигом
распознала. Пикнуть не успеешь, как сидишь с противоядием в глотке. Ты
сам-то уверен, что не показалось. - Не знаю, - ссутулился кинолог.
Душой он бы прост, и легче верил другим, чем себе – во всем, что не касалось
собак. – Не знаю. Наливай, что ли… «Вот оно что», - почти вслух
подумал Джирайя. В медицинских дзюцу он был не силен, в модификациях генома
вовсе не разбирался, но о том, чем день-деньской занимается Орочи в подвальной
лаборатории, хоть и смутно, но догадывался. Лягушек сотоварищ в свое время
порезал, кажется, тыщу… «Что-то он над собой проделал». Запах. Феромоны.
Метаболизм поменялся, и поменялся запах. Глазам открывается одно, обонянию
– другое, тело отказывается признавать в нем человека, как отказался нюх
Инузуки. И тело – этого – не хочет. Но разум-то хочет хотеть. Хочет разложить
злобного и чересчур удачливого главного-гения-Конохи, соперника и вечного
победителя – на спинке, и чтоб пятками в потолок, и чтоб извивался – у
него это хорошо получается... И вот разум приказывает, а тело, подчиняясь,
включает режим «все, что шевелится». Потому и вышло так… Лестно, но невкусно. «Домечтался», - сонно подумал
Джирайя. Клонило в сон. Дальше размышлять не хотелось. Наутро он старательно делал
вид, что ничего не помнит. Орочимару загадочно ухмылялся, не намеренный
развеивать иллюзии. «Экспериментатор! – мрачно думал беловолосый саннин,
дожевывая последнюю пилюлю от похмелья. – Доэкспериментировался! То ли
еще будет…» Тогда ему и в голову не могло прийти, что – будет. *** Страна Огня носит свое имя
из-за лесных пожаров, некогда каждый год прокатывавшихся с юга на север
страшной волной, которая оставляла после себя удобренную пеплом землю.
Тысячу лет назад люди жили в выдолбленных стволах гигантских деревьев,
строили просторные залы в развилках стволов. Кое-где в лесах сохранились
старинные дома, а города унаследовали от древних времен причудливую кольцевую
архитектуру. Мансарды, выдающиеся над крышами, напоминают те древесные
хижины. Лягушка-древолаз впрыгивает
в открытое окно и приземляется на рукопись. К ее спине прикреплен запечатанный
свиток. Очередное донесение; саннин распечатывает его, не глядя, задумавшись
о перипетиях очередного сюжета. Вначале он смотрит, кем подписан
текст. Кое-чьи слова лучше проверить два раза, кое-чьи – десять. Но это
имя означает высокую достоверность добытой информации, и Джирайя, вздохнув,
оставляет сюжет на потом. Отчет длинный, подробный и
занудный. И самое главное, как всегда, где-то посередине, между детальным
описанием обстановки, причинами и следствиями. Нельзя так писать, нельзя,
ни художественный текст, ни донесение, да что поделаешь – не все же умеют… Потом он, открыв рот, перечитывает
плохо выстроенный абзац. И еще раз. Окно открыто, комната пуста; оставшаяся в одиночестве амфибия сидит на странице, пачкая бумагу кожной слизью, и смотрит в никуда неподвижными глазами. *** - Опять ты! – не оборачиваясь,
говорит Цунаде. Она, как обычно, не выспалась и очень зла, но кресло обязывает,
и Годайме Хокаге держит себя в руках. Впрочем, бегающие по этажу канцеляристки
все равно выглядят напуганными. - Я, - разводит руками Джирайя. - Что тебе надо? Он кладет на стол распечатанный
свиток. - Это интересно, - говорит
он, и Цунаде подозрительно косится: в голосе Джирайи никак не заинтересованность,
и уж тем более не обычное его лукавство, а что-то, похожее на усталость. Неуверенной рукой она отодвигает
чей-то многостраничный контракт, развернутый на столе, и берется за донесение. - Цунаде-химэ, - говорит Джирайя
прежде, чем она углубится в чтение, - а нас осталось двое. Она понимает с полуслова.
Откладывает свиток. Глаза Хокаге сужаются. - Это, - через силу говорит
она, - хорошая новость. - Пожалуй. - Это хорошо! – повторяет
Цунаде упрямо и зло. - А я что говорю. Она поджимает губы и выпрямляется
в кресле, ожесточенно стискивая тонкие пальцы. - Нужно детальнее выяснить,
что сейчас происходит в Звуке, - произносит спокойно. – И решить, какие
предпринимать меры… кое-кто и так прожил дольше, чем следовало бы! «Все верно», - думает Джирайя.
Не поспоришь. Идет время, меняется мир, можно было предвидеть, что, привыкнув
слыть одним из Трех Легендарных, однажды станешь одним из Двух. Потом останется и вовсе Один
Легендарный, а спустя какое-то время их снова станет Трое, навсегда –
в людской памяти. The End |