Отражение
|
|
Он снова кричит под душем. В такие моменты все обитатели нашего убежища - те, у кого хватает мозгов - по-мышиному затаиваются в своих комнатах. Кроме меня. Смею полагать, что нехваткой мозгов я не страдаю – но я единственный, кто может и должен реагировать иначе. Я иду по коридору, и его крики рвут мне барабанные перепонки. На полу его комнаты, в свете свечи, потоки крови кажутся черными. И труп у стены, я не вижу лица, но половина черепа снесена начисто. На этот раз перед нами товарищ без мозгов в буквальном смысле этого слова. А убирать все это придется мне. Но это потом. Сейчас же... Он стоит под струями воды, белый, как привидение, мокрый, черные волосы липнут к лицу – и в его горле вибрирует звук, похожий на рычание зверя. Если бы мои нервы были чуть послабее – не думаю, что я смог бы это выдержать. - Орочимару-сама. Он поворачивается ко мне – стремительно и яростно - и только мертвые руки, фиолетовые, страшные вещи, болтаются вдоль его тела, как две плети. Будь я кем-то другим, я боялся бы, что закончу так же, как тот несчастный – сломанной куклой на полу. Но он никогда не причинит мне вреда. Он же не враг самому себе. - Я принес лекарство. Сейчас станет легче. Боль жестоко обошлась с его лицом – оно сейчас все из углов и острых линий. Рот, который с такой легкостью выбрасывает как меч, так и змеиное тело, плотно сжат, а в отчаянных, полубезумных от боли глазах стынет тоска. Но еще больше для меня выдает его уязвимость то, как в его взгляде при виде меня на миг мелькает надежда. Он знает, что облегчение будет лишь временным, но ему необходимо хотя бы это. - Кабуто. Ты вовремя. – Голос, тягучий, словно мед, и острый, как пригоршня гвоздей. Он делает шаг мне навстречу, и его ноги подгибаются. И я ступаю под душ, к нему, прямо в одежде под воду, чтобы подхватить его. Его тело будто свито из стальных тросов – и он не знает, как мне дорого это ощущение его слабости, короткое и редкое. Он не знает – и не нужно ему знать... он бы мне не простил. Почти мгновенно он справляется с собой. Вот так, да? Нам не хватает сдержанности, чтобы не убивать своих подчиненных. Не хватает гордости, чтобы не орать под душем, правда? Но у нас есть море достоинства, чтобы делать вид, что нам не нужна помощь в мелочах. И все-таки – я рад, что я рядом, когда ему нужна моя поддержка. В конце концов, это и есть моя задача: быть тем, на кого можно опереться. На кого можно рассчитывать. И я не Кимимаро, я не сломаюсь в тот момент, когда я больше всего нужен. Я не подведу его. Да, я не Кимимаро. Я не размахиваю своей преданностью, как флагом, и не кричу о своих чувствах. Наверное, все думают, что у меня их и нет – чувств. Он выпрямляется, стряхивая мои руки, и я отступаю на шаг. Что ж, это я тоже умею – быть незаметным и нужным. Воплощение полезности – мое второе имя. Я беру полотенце и накидываю ему на плечи. - Ну, все, все. Сейчас все будет в порядке. Его зубы чуть постукивают о край стакана, когда он пьет принесенное мной лекарство. Он сидит в постели, укрытый одеялом, а его проклятые руки лежат на коленях, пугающие и трагические. Ему все еще больно. По лицу течет пот, а взгляд по-прежнему хранит это дикое выражение. - Не смей, Кабуто. Я не ребенок, чтобы меня опекать. Да, конечно. Мой покровительственный тон неприемлем. Все это мне хорошо знакомо. И еще более знаком этот его застывший взгляд, которым он смотрит на свои руки. - Будь проклят, Сарутоби, - шепчет он. И это я тоже слышал много раз. Я тот, кто все слышит и все знает, но дальше меня это не пойдет... тот, кого можно не стесняться - зеркало, эхо, отражение. - Ничего, - повторяет он, - ничего. Я сокрушу Коноху. Мне не нужно отвечать на это. Поэтому я просто молчу и слушаю, как он шепчет, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Странно... пожалуй, он никогда не был мне так дорог, когда с ним все было в порядке. Наверное, это *моя* слабость – мне нравится быть нужным ему. Хотя бы потому, что никто больше не может облегчить его страдания. Ни Четверка Звука, безумные убийцы, ни больной Кимимаро, ни даже столь желанный им Учиха Саске. Это делает меня особенным. Дает мне исключительное место в его жизни. Даже если я никогда не смогу быть для него ничем другим. Лекарство начинает действовать – он соскальзывает на подушку в изнеможении, его речь становится невнятной, а глаза затуманиваются. Ну вот. Теперь я могу идти. Убрать здесь все и идти. Я больше не нужен. Я сделал все, что мог. - Кабуто. – Мое имя не предназначено для того, чтобы его шептали со страстью или с нежностью. Оно простое и эффективное, идеально подходит для того, чтобы отдавать приказы. - Да, Орочимару-сама. - Сядь. Я мог бы подумать, что он задерживает меня, чтобы дать мне какие-то указания, но я знаю, что даже при его самоконтроле язык сейчас будет подводить его, а мысли путаться. И это хорошо, пусть он отдохнет – он слишком устал от боли... которая скоро вернется. Но он говорит мне "сядь" – потому что он никогда не скажет "останься со мной" или "я не хочу быть один" – да и не нужно, чтобы говорил. Я знаю его так хорошо, что мне не важно, какие слова он использует. И я сажусь рядом с ним на
кровати, чувствуя сквозь одеяло жар его напряженного тела – и остаюсь
с ним, когда он засыпает. The End |