Fishbowl
|
|
Пройдут дни, и ты забудешь об этом. Пройдут месяцы, и ты не сможешь вспомнить даже малой доли этого: ни боль, ни злость - вообще ничего. Не вспомнишь даже жара солнца, горький вкус пота, медленно струящегося со лба к уголку губ. Ты не сможешь вспомнить, как сильно нуждался в победе и вместе с тем желал проиграть, хотел поразить его своей ракеткой, хотел, чтобы эта игра была чем-то большим, чем просто цифры в протоколе результатов матча. Это все было твоей маленькой прихотью из тех, что приходят внезапно, необходимость в исполнении которых сводит с ума. И ты чувствовал себя свободным, даже несмотря на боль и поражение. Позже, если ты слышишь разговоры о том, что ты сражался до последнего будто бы ради какой-то благородной цели, тебя это задевает. Возможно, так оно и было поначалу, но потом битва стала просто важна тебе, и ты сражался с этой приливной волной, с Атобе, только ради себя. Ты хотел этого. Ты не знаешь, что имеешь в виду под словом "это", но не можешь отрицать, что все же хотел. И хочешь даже сейчас, когда смотришь на него: он на противоположной стороне корта, с полотенцем на голове, тяжело дышит. Это что-то застрявшее комком в горле, заставляющее сжать кулаки, забыть даже ту малую часть игры Ремы, что ты смог уловить. Он ждет у автобуса, на котором Сейгаку поедет домой. Неуверенно приближается к тебе, и ты не укоряешь его за это, потому что вы оба не знаете, как относиться друг другу: как к сопернику, или другу, или кому-то, кто важнее и того, и другого. Еще тогда, на корте, ты ощутил связь между вами. Ты почувствовал тепло его руки в твоей, когда вы подняли их после матча, и это напомнило тебе о том, как боксеры целуют друг друга после жестокой схватки. - Я хочу, чтобы ты знал... - Он протягивает руку, будто бы хочет пожать твою, но потом опускает ее, прокашливается, говорит: - Это было... В смысле... Я.. Издалека раздаются голоса его товарищей по команде - они зовут его - и ты уверен, что он тоже слышит их. Это напоминает тебе о том, где ты должен быть сейчас, что ты должен делать и куда обязан идти. Он наклоняет голову в одну сторону, снова протягивает руку (в этот раз более уверенно) и говорит: - Я не думал, что ты таков.
Он подал тебе свою левую руку для рукопожатия. - И я, - отвечаешь ты. Скоро Рюзаки-сенсей захочет узнать, что задерживает тебя, и теперь ты слышишь голоса его товарищей по команде гораздо отчетливее. "Вот и все", - думаешь ты и отворачиваешься, но все еще чувствуешь его взгляд на себе, будто он хочет прожечь дыру в твоей спине. Помнишь его прикосновения к твоему большому пальцу, к ладони, прикосновения нежные, и это ощущение не покидает тебя на протяжении всего обратного пути. Этой ночью боль в плече настолько сильна, что какое-то время ты даже не можешь закрыть глаза, но в итоге тебе все же удается уснуть. Тебе снятся теннисные корты в оттенках синего, вода в океане, такая же прозрачная, как солнечный свет. Сколько бы ты ни плыл, или махал, или двигался, ты не можешь выбраться из ловушки, в которой тебя держит пучина. Тебе кажется, что где-то вдалеке ты видишь его, тоже заключенного в водную темницу, с мокрыми волосами, такого соблазнительного, даже с того расстояния, в том положении, в такое неподходящее время. А потом вода оказывается у тебя под ногами, и ты уже рыбачишь с дедом, теперь ты младше и дед говорит, чтобы ты бросал рыбу, которая тебе не нужна, обратно в реку. На удивление, наживка, которую ты используешь, цвета теннисной формы Хётея. Солнечные лучи ослепляют тебя, и ты уже не можешь сказать, кто лежит рядом с тобой: рыба или человек. Когда ты просыпаешься, то абсолютно ничего не помнишь. *** Враг есть враг, конечно же, если вы оба не бездействуете. *** Этим утром ты едешь на поезде домой из поликлиники. Стараешься не использовать левую руку, будто бы боишься, что любое движение причинит боль. Это сложнее, чем кажется. Ты развлекаешь себя мыслями о том, каково было бы никогда не использовать эту руку, вообще ее не иметь. Ты легко представляешь себе подобную жизнь до конца дней: ты неподвижно сидишь в полупустом поезде, настолько стараясь не шевелить левой рукой, что даже на время забываешь о ее существовании. Ты не знаешь, что об этом думать. Через какое-то время ты замечаешь его: он старается выглядеть лишь слегка заинтересованным, рассматривая тебя со своего места. Из-за освещения его волосы выглядят практически синими, и это красиво. Ты уверен, что Фуджи был бы рад сфотографировать его в такой момент. Тебе кажется странным то, как Атобе возникает и исчезает из твоего поля зрения: нечто неконтролируемое и расплывчатое. Может показаться странным, но тебе это нравится, ты не встречал такого в Сейгаку, не видел подобного в зеркале. Немного странно привыкать к такому, но все равно приятно думать об этом. Самое главное, что сейчас это видишь только ты. Он сидит от тебя по диагонали: напротив и впереди, вы не окликаете друг друга, не пытаетесь сесть рядом, и тебе интересно, если... что бы это значило? Гораздо больше, чем вы оба готовы признать, и поэтому вы сидите на своих местах, не сводя глаз друг с друга. Ты думаешь: "Все закончится, когда я выйду". Вот только ничего не кончается, потому что он выходит на твоей станции, идет за тобой по перрону, выходит на улицу следом, пересекает ее, все еще бредя поодаль, так что через некоторое время ты поворачиваешься и спрашиваешь: - Куда ты идешь? - У меня здесь дела, - абсолютно спокойно отвечает он. - Я просто буду идти с тобой, пока не дойду до нужного места. - Разве ты не должен быть в школе сейчас? - спрашиваешь ты. Он улыбается. Нежно проводит рукой по твоим губам, слишком быстро, чтобы ты успел возразить или даже удивиться, и шепчет: - Тебя это так сильно волнует? - Нет, - Вы стоите практически спина к спине, и ты думаешь о том, как же это символично: вы смотрите в противоположные стороны, при этом пытаясь установить какую-то связь между собой. - О, - отвечает он, слегка касаясь твоего плеча, - а мне кажется, да. Всю дорогу домой ты игнорируешь его. Иногда вы сталкиваетесь плечами из-за тесноты на тротуаре. Но только когда он улыбается тебе - лишь слегка растянув губы, ведь рядом нет толпы его фанатов - ты вдруг понимаешь, что он действительно реален. Что он действительно здесь. Здесь и сейчас ты можешь притвориться, что он - это кто-то другой, ведь он даже не в теннисной форме. Ты все еще не можешь вспомнить свой сон, припоминаешь лишь что-то, связанное с влажностью, водой, серебристым блеском чего-то металлического, и ничего больше. Но ты не можешь игнорировать его, когда уже подходишь к своему дому, а он все еще следует за тобой. Идет так, будто прогуливается по парку, и даже выглядит удивленным, увидев твой дом, и ты поворачиваешься к нему, почти злобно спрашивая: - Зачем ты сюда пришел? - По делам, - отвечает он, улыбаясь. - Разве я уже не говорил? - Дает тебе несколько секунд переварить информацию, хлопает тебя по плечу. - Не собираешься предложить мне зайти? - Нет, - грубо отвечаешь ты, заходя через калитку во двор. Злишься, что он тоже прошел. У двери ты останавливаешься и поворачиваешься к нему: - Я же сказал "нет". - Сжалься уж надо мной, - шутит он, улыбаясь, и ты понимаешь, что это - натянутая улыбка, жалкая копия той, что ты видел тогда, на теннисном корте. Маленькая, вымученная, будто бы ее использовали слишком много раз. - Я не очень хорошо знаю эту часть города. - Тогда тебе не следовало приходить. - Ты отворачиваешься, приоткрываешь дверь совсем чуть-чуть, чтобы он не смог войти за тобой, но он смеется: - Ты абсолютно бессердечен, - и все же входит как раз в тот момент, когда ты пытаешься хлопнуть дверью прямо перед его носом. *** Ты понимаешь, что совсем не
хочешь, чтобы он находился тут, когда видишь его в своей Как будто он понимает твою тягу к равновесию и порядку, словно знает, как обыграть подобные правила, чтобы ты стал презирать его за их соблюдение. Он так естественно смотрится здесь, будто бы это его комната. И это не нравится тебе: его господство, его способность изменить все так, что тебе начинает казаться, что лишний здесь ты, а не он. В итоге ты произносишь: "Ну?", приподнятая бровь и ударение на слове, которое, по крайней мере, пока не заслуживает особого внимания. Он рассматривает на твоей стене картину с изображением горы, но поворачивается к тебе очень быстро. Это напоминает о ребенке, застуканном за поеданием сладостей, но он не краснеет, и ты быстро забываешь о подобном сравнении. Теперь он смотрит на тебя. - У тебя дома никого нет, - в его голосе сквозит явное желание получить ответ, но он постукивает по покрывалу, будто бы утверждая только что сказанное. - Тебе повезло, - отвечаешь ты и садишься в кресло напротив кровати. Ты думаешь о том, почему вы сидите так, а не наоборот, и будешь ли ты думать о нем, сидящем на твоей кровати, всю ночь. - Иначе я бы оставил тебя на улице. - Ты так не сделал бы, - смеется он. - Да? Почему же? - Нет, - отвечает он рассеяно, будто его мысли уже давно не здесь. Встает с кровати, идет к тебе, и ты тоже встаешь со своего места, заходишь за кресло, чтобы между вами было хоть что-то. Это не приносит никакой пользы, ведь он просто валит кресло на пол, слава Богу, не на твои ноги, но при падении кресло издает столь громкий звук, что ты невольно вздрагиваешь. -Ты выше меня, - говорит он, приближается, а затем, полуулыбясь-полуморщясь, добавляет: - У меня потом шея болеть будет, - прямо перед тем, как поцеловать тебя. Он придерживает тебя за голову, чтобы ты не мог вырваться, но ты даже не можешь найти в себе силы поднять руки и оттолкнуть его. Вскоре вы выдыхаетесь, и ему приходится отпустить тебя. Когда он отодвигается, чтобы посмотреть на тебя, ты все еще не можешь восстановить дыхание. Ты приказываешь ему убираться, и, что удивительно, так он и делает, но прежде говорит, что завтра вы снова увидитесь, таким тоном, что ты не сомневаешься: так и будет. Ты садишься на кровать, пытаясь не задеть то место, где сидел он, и стараешься ни о чем не думать: ни о кресле, лежащем на полу в относительно невредимом состоянии, ни о вмятине на покрывале рядом с тобой, ни о звуке закрывающейся двери, который ты можешь расслышать отсюда, и, конечно же, ни о том матче. О том ужасном, прекрасном, болезненном, блестяще сыгранном теннисном матче. *** Абсурдно, но у тебя болит плечо, когда на следующий день ты слышишь звонок в дверь, еще более абсурдно то, что боль прекращается, когда ты впускаешь его. - Поезда напоминают мне о тебе, - говорит он вместо приветствия. Ты даже не успеваешь начать
сожалеть о том, что впустил его, как он уже прижимает тебя к стене в твоей
комнате, осыпает поцелуями шею и плечи, в то же время так проворно Он пригвоздил одну твою руку к стене над твоей головой: - Атобе, - и у тебя даже не дрожит голос: ты говоришь решительно, твердо. - Мне кажется, это плохая идея. - О, великолепно, - произносит он в твое плечо. Когда он касается губами твоей кожи, ты чувствуешь, что они складываются в улыбку. - А я думал, что мне одному так кажется. Ты пытаешься высвободить руку и слишком поздно понимаешь, что это твоя левая рука. У тебя снова начинает болеть
плечо, но когда он говорит: "Романтично, И тогда ты понимаешь (ну, может и чуть позже, когда он снимает с тебя штаны или когда он доводит тебя до неспособности говорить способами, о которых ты раньше никогда не задумывался), что поезда напоминают ему о тебе, потому что у него нет других причин ездить на них, кроме как, чтобы добраться до твоего дома. *** Ты не говоришь ему о Германии. Он узнает об этом сам, когда однажды находит у тебя на столе брошюру, медленно берет её в руки, словно она может обжечь, и спрашивает: - Что это? - Мое плечо. - Ты сидишь на кровати спиной к нему, уставившись на стену прямо перед собой, поэтому удивляешься, когда чувствуешь, как он опрокидывает тебя на кровать, лицом вниз, а сам ложится тебе на спину. - Когда? - спрашивает он тебе в шею. - Я не скажу, - отвечаешь ты. Эта идея посещает тебя только в этот момент: - Я хочу, чтобы ты мучился до тех пор, пока я не уеду. В этот раз он довольно жестко
трахает тебя, даже нажимает рукой на твое левое плечо так сильно, что
оно начинает болеть, его пальцы оставляют синяки на твоих бедрах, и гораздо
позже, принимая душ, ты лишь слегка проводишь по ним мылом. Ты держишь
боль в себе, не произносишь ни слова, не издаешь ни звука, пока он на
тебе, глядя в его глаза, ты понимаешь, что здесь и сейчас распоряжается
он один. Но также ты понимаешь, что Есть вещи, которые даже он не может изменить. Он не приходит на следующий день, и на следующий, и после третьего дня ты пытаешься перестать думать, что скучаешь по нему. Ты ходишь на теннисные тренировки, заполняешь необходимые документы, чтобы поехать в Германию и получаешь визу. Занимаешься немецким. Играешь матч с Ремой. Собираешь вещи. Где-то глубоко внутри ты понимаешь, что все это закончилось в тот момент, когда началось, что это было нечто столь же невозможное, как и твой матч с ним, что все душевные раны, которые вы могли получить, сто раз заживут еще до того, как сойдут твои синяки. Ты не знаешь, что ты должен об этом думать. Вот только ты все же звонишь ему ночью перед отъездом. Не прошло и недели с тех пор, как он ушел, оставив тебе номер своего мобильного. "Этот всегда включен" - сказал он тогда. У тебя не трясутся пальцы, когда ты набираешь номер, и ты не произносишь ни слова, когда он берет трубку. Вы оба молчите долго, очень долго, пока он, наконец, не произносит: - Значит, это все? - Это все, - отвечаешь ты, разочарованный, что ничто в тебе не умерло в эту минуту. Просто все кругом будто бы оцепенело. У него не ломается голос, когда он говорит: - Хорошо. Твой голос не дрожит, когда ты отвечаешь: - Да, - ты думаешь, что он кладет трубку так быстро, потому что еще одно долгое молчание было бы лишь бесполезной тратой денег. *** Это чувство очень долго томилось внутри тебя, прежде чем снова поразить. Ты уже в Германии, делаешь растяжку после бега, и вдруг оно настигает тебя прямо в груди, тяжелое, болезненное, и ты практически не можешь дышать. Позже ты относишь это к последствиям бега. Но даже после этого никому ничего не говоришь, даже себе, до тех пор пока это не превращается в нечто схожее с болью в плече: лишь тень прошлого, с каждым днем делающаяся все слабее. Доходит до того, что ты даже можешь притвориться, будто он - незнакомец, когда он звонит тебе из Японии. Ты не думаешь о его словах о том, как ты приедешь обратно в Японию, не думаешь, как он набирает твой номер, о том, что ты все еще помнишь его телефон, хоть и набирал его лишь раз, и это было больше месяца назад. Ты думаешь, что, скорее всего, он уже сменил номер. *** Звук проезжающего поезда -
в кино ли, в реальности, в твоей голове - все еще заставляет тебя остановиться. The End |