Sand

Автор: Sandra_Hunte

Фэндом: фильм "Совокупность лжи".

Пейринг: Хани Салаам/Роджер Ферис.

Рейтинг: R

Жанр: angst

Дисклеймер: все принадлежит законным владельцам

Размещение: С разрешения автора

В их первую встречу, Хани присматривался к нему. Играл с ним. Хани щекотал его перышком - вместо того, чтобы протянуть ему руку. Первое впечатление - лучшее впечатление, так говорил Хани. Оно зачастую оказывается неверным, оно подводит, если вовремя от него не абстрагироваться, но когда ты не отягощен ни чем кроме первого впечатления, наступает удивительная ясность. Очарование знакомства в том, что симпатия ни к чему тебя не обязывает, знания не противоречат друг другу, а прошлое не тянет на дно. Ни ограничений, ни воспоминаний, ни обещаний, ни обид. В первую встречу, ты смело можешь идти вперед. Потом - нет уверенности, что ты не ходишь по кругу.

- К тому же, - легкая улыбка то и дело пробегала по его губам, - не страшно, если ты стараешься нравиться.

Хани нравилось нравиться. Это была его цель, его средство, его повод, труд и результат. У Хани были самые беспокойные пальцы в мире - это не было заметно в разговоре, он держал их сцепленными в замок, но в постели пальцы Хани не останавливались ни на секунду. Роджер чувствовал их каждым дюймом своей кожи, везде, повсюду. Он сравнил бы это ощущение с ямой, полной личинок и червяков. Ощущение было схожим. Но не было омерзительным.

Нет, пальцы Хани были великолепны. Хани был великолепен. Хани знал об этом и не смог бы жить дальше, если бы однажды в этом усомнился.

В их первую встречу, Хани играл с ним. Конечно, почему бы нет. Роджер, в свою очередь, играл с Хани. Дипломатические поглаживания, поиск рычагов и кнопок. Вопрос в том, когда игры кончились. В тот момент, когда Хани получил информацию, или в тот момент, когда Ферис в первый раз облажался, или в тот, когда Хани поцеловал его.

- Я сделал бы это раньше. - Признался Роджер. Он опустил веки, чтобы не смотреть Хани в лицо. Это лицо затягивало. Маниакальное, фанатичное и вместе с тем отстраненное выражение. Чистое обожание. И чистая эстетика. Надежда - и насмешка. И ожидание, которого Роджер не мог оправдать. Потому что не знал, чего от него ждет Хани.

Он сказал:

- Я сделал бы это раньше, если бы был уверен, что ты позволишь. - Хани поцеловал его запястье. Целовал внутреннюю сторону ладони, суставы и фаланги, пока не дошел до кончика среднего пальца.

Хани был душой Аммана. Душой востока. Он был невероятным приключением, и самой красивой вещью, которая попадала Роджеру в руки. Он был розовыми лепестками на золоте, и медом в местных сладостях, и всей той сахарной арабской дрянью, закваской из лжи, предательства, поэзии и жестокости, от которой вот-вот должна была слипнуться задница.

Еще он был котлованом, до верху засыпанным ошибками.

Ошибкой было заводить какие-либо отношения с Аишей, зная, что сразу две службы начнут за тобой присматривать.

Ошибкой было не сказать Хани правду. И снова не сказать. А потом еще раз. А потом, когда он четыре раза подпихнул тебя к верному ответу и дал тебе крепкий спасательный трос, соврать ему в глаза - и чувствовать себя невероятно ловким, недостижимо умным.

Ошибкой было согласиться на его проверку.

Ошибкой было заговорить об Аише в больнице.

Куда не кинь - кругом одни ошибки. Промашки, просчеты, детские проколы, мелкие ляпы. Как будто за все эти годы Роджер ничему не научился. Как будто он возился в песочнице, а не ворочал чужими жизнями.

А Хани стонал под ним - низкие, долгие, грудные стоны. Звучало так, как будто Хани пытался удержать их, но не справлялся. И каждый его стон был победой.

Хани был невероятен и неподражаем, когда чувствовал, что контролирует ситуацию и показывает себя с лучшей стороны. Когда Хани не контролировал ситуацию, он злился. Роджеру не хотелось измерять "потолок" возможной агрессии, но он видел, что Хани прикладывает максимум усилий, чтобы себя контролировать, и это пугало. У Хани был огромный опыт. Почти двадцатилетний стаж. У Хани была железная воля, и он с блеском держал удар - в самой дерьмовой ситуации. У него было достаточно сил, и если все эти силы уходили на контроль агрессии, значит, внутри у Хани была атомная бомба.

Хани задумчиво посасывал его палец, и Роджер положил свободную ладонь ему на плечо. У Хани были красивые плечи. Плавная линия, которую удобно и приятно было гладить взглядом. И не только взглядом.

Ферис хотел бы коснуться его жестких взъерошенных волос, запустить в них пальцы - но этот жест был слишком покровительственным, и Хани почувствовал бы себя униженным. Роджер льстил себе тем, что научился чувствовать Хани. Не понимать - пока. Не предсказывать ход его действий - это было невозможно. Не просчитывать его реакцию - это было чертовски трудно. Но чувствовать его Роджер научился. И не собирался еще раз наступать по доброй воле в медвежий капкан.

Доверчивый Хани. Открытый Хани. Хани, которого удалось обвести вокруг пальца. Хани, который смирился с ситуацией. Хани, который отвел глаза. Обязательно. Как только, так сразу.

Хани мог бы сказать ему тысячу ласковых и сладких вещей - но не говорил.

- Я приберегу это… для других ушей.

- Для чьих? - Хани улыбался.

- Для моей жены, например.

Роджер не удивился бы, если бы ему сказали, что она в курсе. Даже Эд Хоффман был в курсе, хотя Эду-то было положено, у него личная жизнь агентов вызывала обостренный интерес. И он умел пользоваться особенностями их личной жизни. Даже от их интрижки с Хани всевидящий Эдвард, ворона на шесте, что-то получил.

Хани был женат. У Хани могла быть жена. Аиши здесь не должно было быть.

Хани вел игру себе на пользу. Хани не открывал карты. Нельзя было врать ему.

Хани мог съесть Роджера на обед, и время от времени считал нужным это показывать. Хани сыграл с ним в игру - и Роджер проиграл. Проиграл дважды: потому, что не прошел проверку, и потому, что не заметил, как проверка началась.

Дело было не в том, соврет Роджер или нет. Хани знал, что он соврет. Хани никогда не врал только потому, что честно и сразу говорил: "я тебе ничего не скажу, не скажу вранья - и правды тоже". Нет, Хани беспокоило другое. Хани беспокоила расстановка приоритетов.

Ночью, перед завершающим этапом операции, Роджер примчался к нему. Попросил о помощи. И признался, что придумал Омара Садики. Для Фериса, ситуация выглядела так: он врал, пока был уверен, что никто не пострадает, но Аишу похитили, и от игр в песочнице их перебросило к серьезной проблеме. Для Хани ситуация была совсем другой. Роджер не сказал правду Хани - ради Хани, но ради девчонки Роджер на это пошел. Значит, девчонка весит гораздо больше. Значит, это проблема.

И поэтому в больнице они говорили только об Аише. Улыбка Хани. Театральная, концентрированно арабская улыбка. Когда он сказал:

- Я боюсь себе представить.

Мстительный, расчетливый, жестокий подонок.

Но у этого подонка на губах был вкус черного кофе. Корицы. Табака и пряной горячи.

У этого подонка был бесподобный голос, хитринка и любопытство в карих глазах. Этот чистый, глубокий цвет.

У этого подонка было стоящее оправдание. Роджер прикасался к шрамам на его теле. Целовал его седые виски. Видел седую прядь - в его черных жестких волосах. Им не нужно было говорить об этом, им не нужно было взвешивать вклад в дело или меру риска. Просто Ферис знал, что Хани понимает, через что ему пришлось пройти. Хани сознает, куда его втолкнул. И Хани - подонок, потому что это бесчеловечно, нечестно, несправедливо. Потому, что так не поступают. Потому, что это за гранью прощения. Да, Хани подонок - но Хани подонок, который на собственной шкуре почувствовал его боль. Хани не играет в солдатиков, сидя у камина с кружкой какао. Хани был когда-то оловянным солдатиком. Ему повезло остаться в живых, ему повезло выплыть наверх, а Роджеру не повезло, потому что Роджер неверно его оценил, но они стояли на одной полке. Они не были незнакомцами. Не были чужаками. И каким бы не было расстояние между ними, они могли его преодолеть.

Близость - это высоченная гора, на которую лезть можно до конца своих дней.

Первый виток - Хани курит в его присутствии. Пятнадцатый - Хани засыпает рядом с ним. Ткнувшись лбом ему в плечо.

Хани спрашивает:

- У тебя остались еще апельсины? - Он щурится. Жадно и цепко всматривается в лицо Роджера. Ему хочется угадать. В правильный день, в правильном настроении Хани может назвать марку зубной пасты Фериса, рассказать, какой кофе Роджер пил и как кофе был приготовлен, рассказать, что Роджер ел, где он был и чем занимался. Только по его вкусу.
Хани говорит:

- Я ненавижу Рамадан. Аллаху все равно, ем я или умру от голода.

Хани медленно склоняется к нему и целует его подбородок: липко, долго.

- Мисс Аиша. Обязательно пригласит тебя на ужин, когда он закончится.

Первый принцип турок: "Вере место в мечети - и нигде за ее приделами".

Первый принцип французской разведки: "Можешь делать яичницу, но если разобьешь яйцо - я оторву твое".

Хани - араб, разведка в Амане построена на британской базе, но Хани быстро учится, и его разум открыт для полезных мыслей. Хани исповедует оба этих принципа.
Роджер отвечает:

- Я их съел. - Хани смеется. Хани гладит его тыльной стороной ладони, он переполнен нежностью и умилением. Хани нравится, когда Роджер злится и дергается на ниточках. Под глазами у Хани синяки, на горле бледный уродливый шрам. Когда Роджер целует его, прижимая к матрасу и фиксируя его запястья, Хани не сопротивляется - но только потому, что знает: на самом деле, он сильнее.

Хани окончил Кембридж. Он обожает Эппл-Джетс, однажды Роджер слышал, как он мурлычет Biggest Mistake Мика Джагера. Хани носит шелковые галстуки и запонки, у него очень разнородный и богатый запах, но в этом запахе можно различить одеколон и дезодорант. Хани похож на центр Аммана. Хани похож на суррогат. Хани похож на сделку. На отступной. И Роджер понимает, что любить такой восток слишком просто, что это лицемерно и даже мелко, но он действительно любит такой восток. Действительно любит Хани. Иначе стал бы он его терпеть?

Чтобы научиться говорить с арабами - мало выучить арабский. Нужно выучить язык подтекстов и оттенков, намеков и метафор.

Чтобы спать с Хани - мало опыта и теории. Тут нужна изобретательность, страсть и сдержанность, море желания - и океан терпения. Хани сочетает в себе все необходимые качества. В первый раз, Хани сказал ему:

- Я не хочу давать тебе обещание.

Хани целовал его шею и пересчитывал его позвонки. Он сказал:

- Мне незачем тебя хвалить.

Накрыл его щеку своей сухой ладонью, а другой рукой расстегнул его ширинку.

- Я не думаю, что ты решишь, будто это что-то изменит.

Хани улыбнулся и приложился губами ко лбу Роджера. Ферис поцеловал его, они стояли рядом, не обнимались - но тела плотно прижимались друг к другу, и Хани прошептал ему на ухо:

- Но все, что я беру, я готов вернуть тебе.

Он замолчал, его дыхание было чуть чаще, чем ему хотелось бы, и он прибавил:

- My dear.

Хани был искренен - во всем, что он делал. Он искренне рисовался, искренне хотел внимания и одобрения, искренни был предан своей стране. Искренни ревновал или ненавидел. Искренни любил. Искренни верил в свою правоту. Он искренне отдавался - и целиком, под чистую выметал из памяти днем все, что происходило ночью. Он цеплялся за Роджера - и отстаивал свою независимость. Он заботился о своей семье - и плевать на нее хотел.

Хани часто смотрел на себя в зеркало. Обнимал Роджера за плечи, и почти никогда - за талию. Знал тысячу способов довести партнера до оргазма - и до сумасшествия - но до последнего избегал самых простых. Хани был ребенком - частичкой своей души, и нес в себе мудрость веков.

Хани сказал ему:

- Объяснения в любви - бессмысленны. Как пытки.

Он целовал синяки на ребрах Роджера, он планомерно опечатывал мелкие шрамы от осколков чужих костей - на его груди.

Хани говорил:

- Мы все в отчаянье. Никогда не знаешь, какому признанию стоит доверять.

Ферис вел хронику Хани Салаама, составлял атлас Хани Салаама, фиксировал его ритм - с первой их встречи. Хани был его объектом номер один. Бухтой, в которой стоило бросить якорь. И поэтому, уйдя со службы, Роджер отправился в центральный район. Купил сладости - в той же лавке, такую же коробку. И перебрался в квартиру, ключ от которой Хани повесил ему на шею. Конечно, он не поехал к Аише. Конечно, нет. И когда Хани проявился, Его-величество-король-разведки был очень удивлен. Роджер не мог отделаться от чувства, что Хани пришел попрощаться. С местом. С воспоминаниями. Хани не ожидал снова увидеть его, Хани прописал свой финал.

Разумеется, до него дошла суть послания. Ему хватило совести, чтобы быть благодарным. Ему хватило ума, чтобы не выказывать свое торжество. Он кончиками пальцев ощупывал лицо Фериса и как будто даже спросил разрешения. Он поцеловал его в губы: аккуратно и вдумчиво. И с тех пор они виделись гораздо, гораздо чаще.

Роджер запомнил этот момент. Этот робкий и глубокий поцелуй. Запомнил его навсегда, во всей полноте и многогранности. И, лежа на влажной горячей простыни, подставляясь под поцелуи, слушая это самодовольное вранье, Роджер спросил:

- И в чем ты можешь признаться мне? Хани? - Ему просто нравилось, как звучит это имя. Как будто кто-то заранее и зло подшутил над ним. Просто для справки: Роджер никогда не называл свою жену "honey". И никого другого тоже не называл. Ему нужно было серьезное оправдание, чтобы решиться произнести это слово. А Хани даже не догадывался об этом.

И он ответил:

- Я без ума от тебя. My dear. Беспримерно и абсолютно. - Конечно, это была насмешка, но в каждой шутке есть доля правды. Даже в арабской.

По крайней мере, Роджер хотел верить в это.

The End

fanfiction