Полет над гнездом пустынной чайкиАвтор: Сехмет Фэндом: "Звездные войны" Рейтинг: NC-17 Пейринг: Квай-Гон/Оби-Ван, упоминаются прочие Предупреждения: канонопопирательные AU и ООС, упоминается физическое насилие, жесткое насилие над личностью, упоминается изнасилование и сомнительное согласие, упоминается смерть персонажей. Постмодернизм Disclaimer: права на все у Джорджа Лукаса, Ричарда Баха и Кена Кизи. Возможно, кто-то усмотрит прямой плагиат с Бэнкса - от него тоже отрекаюсь. Я, в любом случае, просто бедный кролик. Примечание: Писалось на Star Wars Fest для Andrew_Clean Размещение: с разрешения автора |
|
Никто не знает, как на Татуине появились пустынные чайки – желто-серые птицы, с круглыми головами и чуть изогнутыми клювами. Известно было только, что их завезли с другой планеты, много сотен лет назад. Собственно говоря, пустынные чайки – даже не чайки, просто похожи, особенно когда низко летят, чуть касаясь левым крылом, золотистых от заката, волн песка. Пустынные чайки живут крупными колониями, на помойках и возле стоянок тускенцев, питаясь мусором и падалью. А самих чаек едят бедняки и рабы. У этих птиц жесткое мясо – потому, что большую часть своей жизни они проводят в боях за пищу и полетах, но, если как следует проварить, они вполне съедобны. А если пустынной чайке отрезать крылья, она, истекая кровью, побежит по песку, пытаясь взлететь, мягкие перья, покрывающие бока, будут сыпаться, закрывая собой четырехпалые следы. Такая птица не убежит далеко. Они умирают – не от потери крови и не от усталости. Пустынные чайки сильные, некоторые могут, в песчаную бурю, идти сотни миль, волоча за собой сломанные крылья, кости которых – они верят – непременно срастутся, если только удастся добраться до гнезда. Нет, не от простой физической боли и слабости. Они умирают, поняв, что больше никогда не смогут летать. В неволе не размножаются. Очень немногие особи живут в зоопарках дольше пяти лет, хотя на Татуине встречаются отдельные экземпляры старше пятидесяти. *
* * Птица, обычно сидевшая под самым потолком, спрятав голову под крылом – обрезанным и не подходящим для настоящего полета, выглядела настолько жалкой и усталой, что у некоторых посетителей наворачивались на глаза слезы. «Это бесчеловечно, – говорили они. – Скорее бы эта птица умерла». «Но он же надеется, что когда-нибудь его освободят! – замечали другие, те, что считали себя мечтателями и поэтами. – Разве это не прекрасно? В нем больше надежды, чем во многих людях». А чайка сидела неподвижно, лишь иногда поглядывая своими утомленными серыми глазами на тех, кто с удивлением читал справочную табличку: «Оперение – желто-серое; глаза – светло-синие или голубые». II. за несколько лет до этого Джедай провел рукой по волосам бывшего ученика. Шрамы от швов – четкие, грубые, так бросались в глаза… Следы кощунственной операции, плотная белесая граница, которая навсегда отрезала юношу от Силы… да и от самого себя. «Отрезала» – точное и жестокое слово. Слишком точное. – Почему? – слова сами срываются с языка, отчаянно хочется плакать – безупречная выдержка отказала, осталось только странное, смутное желание оставаться таким же, каким ученик знал его прежде. Как будто это может хоть что-то изменить. – Почему, Оби-Ван? Раб, услышав свое имя («Имя свое он помнит полностью, хотя мы называем его просто ‘Оби’, так короче и больше ему подходит…» – вспоминаются слова сопровождающего), поднимает глаза, глупые, по-скотски послушные… и совсем не голубые, как были раньше, а серые. Разве глаза могли изменить цвет от того, что с ним сделали? – Вам что-то нужно от меня, господин?.. – Нет, ничего… «Ничего из того, что ты можешь сделать». Слеза все-таки выскользнула из глаза, и поползла по щеке, чуть задев седой край левого уса. Квай-Гон положил руки на плечи Оби-Вана и притянул его к себе. Бывший ученик послушно скользнул в объятья, готовый к ласкам, как к повседневной работе, и джедай припал губами к теплой коже его лба. Это не был отческий поцелуй наставника – ведь Кеноби-падавана не было в живых уже четыре года; не был этот поцелуй и поцелуем любовника – ведь один раз, это все равно, что никогда. Поцелуй раскаянья. Поцелуй того, кто уже ничего не сможет исправить. «Слишком поздно что-нибудь исправлять», – мысленно добавил Квай-Гон. На глаза ему снова попался шрам. Эта часть шва, полускрытая короткой челкой, была сделана старательно и аккуратно, должно быть, что бы вид раба не пугал гостей. Если не вглядываться, ее даже можно было принять за морщину, преждевременно рассекшую лоб молодого человека. Череп
вскрывали дважды, во всяком случае, так сказал тот… «доктор». «Насколько точна эта информация?» – это была всего лишь последняя попытка получить хоть толику той надежды, что наполняла его еще утром. «Я сам сделал обе операции, – в ответ – усмешка, скривившая широкие бескровные губы. – А Вы думали, почему меня зовут ‘доктором’?» И ключи от красной двери звякнули в пальцах протеза. Протезы. Сплошные протезы, «доктор» – один огромный протез, культи ног чуть свешиваются с подноса, на котором он сам себя несет. Левая сторона черепа – толстая металлическая пластина… Не потому ли он резал чужие черепа, что его собственный оказался таким хрупким? «Доктор» попал в страшную аварию на татуинских гонках – что бы не дать победить противнику, он спровоцировал катастрофу, и сцепившиеся кары превратились в один огромный пламенеющий шар. Так говорят нищие и проститутки в мос-эйслевских барах. После того, что случилось четыре года назад, ходили похожие слухи. «Просто тому повезло. А этому… как его… Скайуокеру – нет, вот и все дела. Да даже выживи он, как Док – все равно у его матери не хватило бы денег на то, что бы собрать сынишку по кусочкам, как это сделали с тем». По кусочкам. Многие погибали на татуинских гонках, но почти никто – вот так, страшно и гордо. Квай-Гон хорошо помнил день смерти Анакина Скайуокера: было ужасно жарко, и длинные волосы раздражающе кололи вспотевшую шею. Зрители гудели, в предвкушении результата гонки, и денег, которые они получат, когда их фаворит первым пересечет финишную линию последнего круга. В горячем душном воздухе, насыщенном крошечными песчинками, витало предчувствие чего-то такого. III. за четыре года до этого – Похоже, Себулбе будет непросто выиграть эту гонку, – заметила левая голова комментатора. – Юный Скайуокер сегодня в ударе. Не смотря на мелкие неполадки, он практически догнал своего основного соперника!.. –
Да, трасса сегодня пустеет с просто фантастической скоростью, если
так и дальше пойдет, то у финиша мы увидим всего один кар. «Я никогда не видел такого кошмара, – скажет потом один из свидетелей. – Кары часто разбиваются, но… не так же!» – И еще неизвестно, чей. Посмотрите – Скайуокер выходит вперед. Если он сможет удержать такой темп, то… – О, у него все равно просто нет шансов. Его машина уже практически развалилась – вряд ли он дотянет до финиша. Вторая голова комментатора улыбнулась, глядя на кипящую толпу, жадно впившуюся в переносные дисплеи. – В любом случае, сегодняшний день сулит кому-то немалую прибыль. Раздался звук, похожий на близкий раскат грома. «…От них обоих осталась только маленькая обгоревшая ключица и пара бусин, вплавившихся в песок» И тут все вокруг смолкло. Тишина царила всего какую-то секунду, после чего, возмущенные и удивленные крики насытили воздух целой бурей эмоций. Шми – слишком изнервничавшаяся заранее, что бы доверять своему материнскому чутью – лишь испугано озиралась, пока по экрану, который сжимали ее руки, ползли серые нити помех. Кровь отхлынула от ее лица, сделав смуглую кожу болезненно бледной. –
Черт, он сделал это нарочно! – вклинился в гул зрительской толпы голос
комментатора. – Дайте повтор! «…Зрители, сделавшие ставки на Себулбу, были в ярости. Они в одночасье потеряли целые состояния» Помехи ушли не сразу, какое-то время черно-серые полосы еще закрывали изображение, но, затем, внезапно – слишком внезапно – исчезли. Дисплей выпал из разжавшихся пальцев женщины, и брызнул от удара сотнями прозрачных осколков и искр. – Повторите еще раз. Зачем Скайуокер это сделал?.. И под сотнями взглядов снова заскользили по экранам два кара – на этот раз – очень медленно, что бы публика сумела разглядеть все детали. Слабая вспышка в левой части машины мальчика – судя по всему, замыкание стабилизатора… начинает валить черный дым, и кар медленно наползает на идущий следом. Дыма становится все больше и больше, возгорание выходит наружу, вырываясь из-под отпадающей обшивки. Оранжевый кар пытается уйти от столкновения, нырнув в сторону, но тщетно – даже сквозь дым видно, как рука мальчишки выворачивает штурвал вправо, не оставляя фавориту гонки никаких шансов. «Нет, сегодня Себулба не победит. Я клянусь», – сказал Анакин перед самым стартом, и в голосе его была какая-то совершенно недетская серьезность. Небольшой взрыв в правом крыле выводит из строя двигатели, и кар Скайуокера, сцепившийся с каром Себулбы, кубарем катится назад, сгорая, точно астероид, врезавшийся в плотную атмосферу планеты. Анакин уже мертв, его отделившаяся от тела рука все еще сжимает штурвал, по одежде пляшут язычки пламени… Вспышки белого света – одна, и почти сразу же за ней – вторая, поглощают машины, и в небо взмывает огненный столб, уносящий в себе куски плавящегося металла и стремительно горящие тела… Повтор закончился, и из толпы послышались отдельные голоса, требовавшие снова показать эти кадры – то ли что бы убедиться в том, что Себулба мертв, то ли просто потому, что вид смерти доставлял им удовольствие. – Прокрутите еще! – Да продолжите же трансляцию! И в этих криках потерялся тихий плач Шми. Она закрыла лицо руками и согнулась, точно от внезапного удара в живот. Из-под ее ладоней текли, сворачиваясь в песке, слезы. – Ани… о боже… Мой сын… он… он… «Вы выдвинули моего раба на гонки – значит, Вы повинны в его смерти. За такое надо платить, – заметит спустя пару часов Уотто. – Так уж и быть – я согласен принять республиканские деньги». У него найдется свидетель – мелкий работорговец Дадджал, его соотечественник, столь же невосприимчивый к попыткам вмешаться в ход его мыслей. – Ани… мой мальчик… Вы убили его! – в глазах женщины – ненависть, самая подлинная и горячая, какая только может быть. – Будьте вы прокляты, чертовы джедаи… Квай-Гон ничего не ответил ей, лишь посмотрел на синее татуинское небо, по которому плыли и плыли тонкие струйки копоти. – Будьте вы прокляты… * * * Служанки торопливо выносили гардероб Амидалы – длинные платья собирали песок и жемчужины, падая с порвавшихся в спешке нитей, терялись в пыли. Сама королева, одетая сейчас так же, как и прислуживавшие ей девушки, стояла в стороне, равнодушно наблюдая за их работой. Джинн опустился на песок в тени корабля – чуть менее горячий, чем тот, что еще ласкали жаркие шершавые руки лучей. Легкая головная боль – точно последствие тяжелых взглядов, которые слишком часто сегодня упирались ему в спину – не давала полностью погрузиться в медетавиный транс, что бы привести в порядок мысли и чувства. «Моя думает, мы будем умирать здесь», – желтые глаза Бинкса – невинные и доверчивые – прожигают насквозь. Не скажешь ни «да», ни «нет». Квай-Гон понимал, что все произошедшее – хоть и всецело его вина – немногим отдалило их от цели. Ведь сломанный корабль, который нельзя починить, это ненамного больше, чем ничего. Но из головы никак не шел погибший мальчик – такой маленький и такой гордый, не хотевший никому отдавать победу. «Великолепно! – истерично засмеялся пилот. – Из-за Вас мы застряли на этой проклятой планете! Это именно то, чего я всю жизнь хотел!» Почему-то он слишком верил в этого мальчика, был убежден в его победе… И поэтому сейчас все отвернулись от него, как от отнявшего последнюю надежду. «Мой народ погибает, а я должна сидеть здесь, видимо, дожидаясь, пока за мной прилетит Торговая Федерация, – на уже обожженном до красноты лице королевы не отразилось ни одной эмоции, но руки сжались в кулаки. – Это чудовищно». Мимо снова прошла одна из служанок, в руках у нее было черное платье, вышитое золотыми и темно-синими нитками. Длинный подол чуть касался земли, оставляя за собой неглубокую дорожку, похожую на след змеи. Белки глаз девушки были красноватыми, и отнюдь не от песка, хоть тот и проникал повсюду. «Как Вы могли, учитель?..» – Кеноби пытался выглядеть спокойным, но на его нижней губе была глубокая бороздка от стиснутых челюстей – еще чуть-чуть и он прокусил бы ее насквозь. Вслед за служанкой, оставляя нечеткие отпечатки каблуков, мгновенно наполнявшиеся новыми песчинками, взамен вдавленных, прошел Оби-Ван. И если в ее шагах чувствовались слезы, то в его – лишь разочарование. Всего лишь разочарование. Самое болезненное из чувств. «Значит, Ани погиб?» – черноволосый мальчишка, должно быть, кто-то из друзей Скайуокера, смотрел на Квай-Гона широко распахнутыми темными глазами, из которых катились слезы. Джедай печально усмехнулся – все разочаровались в нем, а он не смог разочароваться даже в мальчишке, который был слишком горд, что бы проиграть. «Вы убили его! Будьте вы прокляты, чертовы джедаи!..» Запрокинув голову и закрыв глаза, что бы не обращать внимания на отказавшихся от предложенной помощи – «благодарю, Вы и так нам отлично помогли» – служанок, он снова попытался погрузиться в медитацию, но мысли о Скайуокере все не покидали его. «Будьте вы прокляты!» – Быстрее, быстрее!.. – нетерпеливо хлопнул в ладоши Уотто. – Я не могу ждать до вечера. Осталось еще около десятка платьев, и служанки, переглянувшись, нырнули в ртутисто-гладкое, сияющее тело корабля. Спустя секунду, за ними последовала и сама королева. Снаружи остались только мужчины и песок. Песок – под узкими манжетами, песок – на блестящем козырьке фуражки, песок – у основания длинной косички, песок – в усах и бороде. «Будьте вы прокляты!» Запасы пищи и воды, одежда королевы… Герметичные контейнеры и высящаяся на них гора ткани напоминали оставленный каким-то дикарями знак – «здесь есть вода», или, может быть, «здесь наша территория». Или – «место охоты»? «…прокляты…» Низко опустившись к дальним барханам, над горизонтом пролетела пустынная чайка. IV. через
четыре года после смерти Анакина Скайуокера Полосатый, от просачивавшегося сквозь узкие окна света, коридор барака змеился, образуя нечто вроде двойной буквы «Z». Пол – довольно шершавый, но чистый – почти что полностью, точно на нем был ковер с густым ворсом, гасил звук шагов джедая. «Наконец-то». Впереди, вглядываясь в нумерацию красных дверей, ведших в комнаты рабов, медленно летел на, напоминающей поднос, платформе, сопровождающий – слуга Джаббы Хатта, калека, представленный как «Доктор». Металлическая пластина, покрывавшая его голову с одной стороны, пускала ослепляющие блики, когда на нее попадали лучи. «Сколько времени прошло…» – А что, джедаям уже можно иметь рабов? – неожиданно, не оборачиваясь, усмехнулся урод. – Я приобретаю его не для себя. «Слишком много. Может быть, это и не моя вина… Но прощать Оби-Вану придется меня». Слишком долго велись споры о том, имеет ли вообще храм право выкупать рабов, тем более, рабов продавших себя самостоятельно, даже если те некогда принадлежали к ордену. Слишком долго определяли, на чье имя следует оформлять «покупку». А потом искали. Кажется, даже дольше, чем слишком долго. – Он ведь тоже был джедаем. Точнее, джедайским учеником, знаете? Забавно, а? «Ужасно забавно». – Наверное, интересно будете вы им помыкать… и наказывать, наверное, тоже будет непросто а? Вы, храмовники, ведь противники насилия… Инвалид, чуть наклонив голову набок, вгляделся в номер, нацарапанный на одной из дверей. Судя по улыбке, снова посетившей его губы, это была именно та дверь, к которой они шли. – …Впрочем, – добавил Доктор, – особых проблем с ним не будет. Он ведь прооперированный. Заметив легкое замешательство, скользнувшее в глазах собеседника, сопровождающий пояснил: – Лоботомия. В два приема – сперва слева и сверху, что бы не выкидывал всякие джедайские фокусы. А потом – пришлось по полной программе, потому, что упрямый был. – Вы хотите сказать… – Никаких вредных «признаков личности». Я бы даже сказал – никакой личности. Ему и в голову не придет бежать, или, скажем, сопротивляться, если кому-нибудь придет в голову приласкать его… понимаете о чем я? Он залез в один из карманов своей робы и вытащил небольшой ключ, из металла того же оттенка, что и пластина на черепе. – Ну так вот… принимать решения, и всякое другое, что для рабов не нужно – этого всего он не может. Знаете, почти всех рабов господина Джаббы рано или поздно оперируют. Впрочем, этого честно пытались довести до ума без скальпеля. Но не вышло. – Насколько точна эта информация? – спросил джедай. Его голос был совершенно спокоен, но Доктор ощутил в нем какую-то тревогу. – Он действительно абсолютно недееспособен? – Абсолютно точна. Я сам сделал обе операции, – сопровождающий усмехнулся, обнажив короткие, широкие зубы. – А Вы думали, почему меня зовут «доктором»? Я сам, лично, опытным путем, нашел идеальный способ проведения для таких операций, разработал несколько уникальных инструментов, определил участки лобных долей, которые отвечают за «контакт с Силой», как Вы это называете… И могу поручиться – данный раб прооперирован идеально. Другие не обслуживают гостей господина Джаббы. Повернув ключ в замочной скважине, и, уже положив протез на дверную ручку, инвалид добавил: – А все-таки странно, что он отдает Вам такого хорошего раба. Знаете, в этого самого Оби-Вана столько труда и терпения вложено – с ума сойти. Сильный был, сученок. Убегал трижды, что ли… да, точно трижды. «Но он же может умереть там, в пустыне. Неужели не жаль потерять такого славного мальчика?» «Нет, – задумчиво протянул хатт. – Он вернется. Он надеется на то, что его освободят». Прервав секундную паузу, Доктор продолжил: – В первый раз мы его даже наказывать не стали. Думали, так лучше будет – знаете, гостям господина Джаббы не нравится, когда им прислуживают рабы, расписанные синяками. Хотя, зря мы ему с рук это дело спустили, – усмешка, – глядишь, тогда бы не побежал во второй раз. Спустя всего две недели, кстати. Кто знает, как ему удалось выбраться из здания ночью… но он это сделал – факт. Вот уж после этого бегства мы его обработали как следует. Даже Биб позабавился, хотя, обычно, он до рабов не нисходит, но у этого уж больно задница симпатичная. Сами увидите. Я и сам бы с радостью, если б мог… Квай-Гон прикрыл глаза и глубоко вдохнул, останавливая вспыхнувшее в груди, впервые за долгое время, чувство гнева. Какую-то секунду он был готов, не задумываясь, убить эту глумливую тварь, с наслаждением расписывавшую, как слуги «господина Джаббы» насиловали Оби-Вана. «Но он ни в чем не виноват». – А он выдирался. Еще как. Пришлось вколоть ему пару кубиков «прозрачной смерти». «Он – всего лишь прислуга, только исполнитель. Он ни в чем…» – После этого он довольно долго вел себя хорошо. Мы даже подумали, что выбили из него эту дурь, и он решил спокойно дожидаться своего учителя, который, по его словам, должен был обязательно за ним явиться. Но ничего подобного. Упорный он был… упорнее некуда. Знаете, как пустынная чайка. Через полгода опять попытался убежать… почти на неделю исчез, но мы его отыскали. Видать, он и вправду отчаялся дождаться того типа, который его на этой планете бросил, и решил засохнуть в пустыне. И как не загнулся, пока мы его искали – ума не приложу. Вот после того случая господин Джабба и сказал мне, что бы я его во второй раз «подрезал». Доктор пожевал губами. – Сперва я отказывался – рискованное это дело, во второй раз череп вскрывать, тем более что это не тот случай, когда можно надрезом обойтись… но господин настаивал, и я не смог отказаться – мне, знаете ли, тоже не больно хочется работы лишиться. Хотя, если бы он отдал концы во время операции – меня бы самого так прооперировали, что мало бы не показалось… – инвалид издал кряканье, видимо, изображавшее ироничный смешок, – уж больно этот паренек нравился многим друзьям господина Джаббы. Хотя, тогда он никому особо не давался, не то, что сейчас. – Да… я все понял, – Квай-Гон коротко кивнул. – Может быть, Вы, все-таки… – О, конечно, – снова улыбнувшись, Доктор повернул ручку и толкнул дверь. За дверью была маленькая, темная – свет проникал лишь сквозь крохотное квадратное отверстие в потолке, и, казалось, от желтого потока, в котором плясала пыль, было только темнее – комната. На небольшой, вделанной в стену, койке, занимавшей половину комнатки, лежал, повернувшись спиной к двери и подтянув колени к груди, человек. «Это он?..» – Утро! пора работать! – коротко крикнул Доктор. Услышав эти слова, раб мгновенно сел в кровати, точно хорошо отдрессированное животное. В полумраке комнаты казалось, что Оби-Ван не изменился ни на день с тех пор, как они расстались. Не хватало только длинной падаванской косички. – Иди сюда. Послушно кивнув, он встал и сделал два шага вперед. На миг его лицо попало в луч света, делавший тени глубже, и стал заметен тонкий шрам на лбу. Он не узнавал. – Поворачивайся спиной. Я хочу надеть на тебя ошейник. Он не узнавал. «Пожалуйста». Безразличные серые – нет, не показалось, действительно серые – глаза равнодушно скользнули по бывшему учителю. «Разве ты не понимаешь?» …не узнавал. «Ты мне нужен. Мне все равно, что они с тобой сделали, Оби-Ван. Ты должен узнать меня». Черный капроновый ремень опоясал смуглую шею, и пряжка, чуть подпрыгивая на крупных переплетениях плотных нитей, заскользила мимо дырок ошейника – частых, не выстроенных по одной линии, проделанных, похоже, раскаленной спицей. «Пожалуйста». Блеск пряжки почти терялся в блеске протезов, и, казалось, калека просто пропускает плотную ленту сквозь пальцы. «Пожалуйста». – Многие теряют память после этой операции, – заметил Доктор, торопливо затягивая ошейник, – и он, конечно, не исключение. То есть, есть вещи, которые он помнит, а есть те, которые совсем забыл. Имя свое он помнит полностью, хотя мы называем его просто «Оби», так короче и больше ему подходит. Как мне кажется. С момента пробуждения Оби-Ван так и не издал ни звука, только подозрительно косился на бывшего учителя. Заметив в глазах раба недоумение, инвалид взял его за подбородок, впечатав в загорелую кожу металл своего правого протеза. – Господин Джабба отдает тебя этому человеку, Оби. Теперь он – твой хозяин. Понятно? – Да. Его голос тоже совсем не изменился. Если бы не безвольная интонация и такой же взгляд серых – о, Сила, как они могли стать серыми? – глаз, никто бы не сказал, что прошло четыре года. Четыре таких года. – Видите же – я Вас не обманул. Хорошенький он, правда? – Доктор пристегнул к ошейнику карабин. Короткая улыбка. – Один из лучших рабов господина Джаббы. Не понимаю, с чего ему пришло в голову отдать его. Он протянул джедаю синтетический жгут поводка. Квай-Гон быстрым движением намотал колючую желто-черную веревку на пальцы, но затем, раздумав, отпустил ее, позволив петле повиснуть чуть ниже поясницы раба, и взял Оби-Вана за руку. От неожиданного прикосновения тот вздрогнул, и снова посмотрел вопросительно. – Удачи вам обоим, – сказал Доктор. На этот раз его улыбка была полна наигранной доброжелательности. Квай-Гон коротко поклонился в ответ и направился к ведшей на улицу белой – единственной белой в здании – двери. – А ведь он дождался… – сухо добавил инвалид, пристально глядя вслед удаляющимся фигурам. Джедай обернулся. – Вы ведь и есть его учитель, верно? – пояснил Доктор свою точку зрения. Лившийся сквозь узкие окна-бойницы, свет дробил его диагональными полосами, делая внешность этого человека-обрубка еще более противоестественной и жуткой. Квай-Гон ничего не ответил, лишь сжал сильнее запястье бывшего ученика, и продолжил путь к выходу. Редкие в той части коридора лучи, цеплялись за его седые волосы, преломляясь в них, как в стеклянном волокне. «А Вы здорово опоздали. Будь он в состоянии толком мыслить – он бы Вам этого никогда не простил» – хотел добавить Доктор, но те двое уже скрылись за поворотом, исчезнув в прохладной тени. V. за четыре года до выкупа Оби-Вана Кеноби из рабства Их становилось все меньше и меньше. «Скоро мы все исчезнем», – сказала Амидала. Кажется, это было вчера. Они пропадали один за другим, просто уходили и не возвращались, всосанные густым мраком ночного Татуина сквозь зубы глухих глиняных зданий. Пилот – вконец обезумев, просто убежал в темноту, хохоча и взрывая сапогами песок. «Я нашел себе новую работу, королева. Извините», – сказал чернокожий и тоже ушел в ночь, на чей-то чужой корабль, державший путь к теплому электричеству Корусканта. Это было еще до того, как они обменяли астродроида на право месяц ютиться в двух полупустых подсобках, стена между которыми пропускала каждый звук. А дроид им все равно был уже не нужен. Потом – гунган: жара высушила его, как жабу, оставленную на песке жестокими любопытными детьми. «Моя думает, мы будем умирать здесь» – так ведь он сказал? И еще эта служанка, которая всегда была рядом с королевой – кажется, ее звали Падме. Они с Амидалой ругались весь вечер, а потом она выбежала наружу, плача, выкрикивая бессвязные, безадресные обвинения в том, что у нее украли судьбу, и скрылась где-то в замызганных переулках Мос-Эйсли. А потом дни постепенно стерлись, оставив только вечера, когда покрытый тенью пол становился холодным. И уже никто не ждал, что храм пришлет кого-нибудь на помощь. Должно быть, их сочли погибшими – корабль исчез, они так и не вышли на связь… «Они просто не справились», – должно быть, сказал кто-то в совете. Отчаянные сигналы, крики, попытки связаться с орденом при помощи Силы, терпели неудачу за неудачей – как будто Корускант потонул в черной дыре. Или Татуин? может быть, они сами угодили в черную дыру, просто не знают об этом? «Так бывает сплошь и рядом, джедаи погибают, это неизбежно». Черный бархат ночного татуинского неба сиял яркими, низкими звездами. Ни единого облака – для них на этой планете слишком много песка и слишком мало воды. Вода. Ее приносят служанки, в больших мутных бутылях… Нетрудно догадаться, чем девушки платят за нее. Их тела – единственный источник дохода. Но денег, добываемых таким образом – недостаточно. Платья королевы проданы. Запасы провизии проданы. И из личного оружия остался лишь зеленый световой меч. Что им остается продавать? Разве что себя. Или друг друга. Если бы удалось скопить – добыть любым путем – достаточную сумму денег для покупки хотя бы легкого «частного» корабля с «профанской» системой пилотирования – тогда… Квай-Гон – и его ученик – проводили дни порознь, в поисках кого-нибудь, кто согласится, пусть и за небольшую плату, нанять джедая для выполнения любых хозяйственных работ. Но люди – и не люди – смотрели на него с ужасом и отвращением. Они говорили, что, раз уж двое гонщиков погибли из-за джедаев – значит, те прокляты. «Будьте вы прокляты!» И что оставалось? Разве что ходить по улицам, прося подаянья. Но жители Татуина – как каменная глыба, как песок от горизонта до горизонта – бессердечны и упрямы. Просьбы и мольбы, гипноз, психотехника – все отскакивало от них, точно железные шарики от параллельно заряженного магнитного поля. Бесполезно выпрашивать деньги или работу – не говоря уж о кораблях – у местных людей. Он ведь пытался – не смотря на то, что считал это воровством – все равно пытался. Но здешние торговцы насквозь протерты жаждой наживы, можно даром получить старую кружку из легкого металла, но чем дороже предмет – или чем дороже его можно продать – тем меньше шансов уговорить его обладателя добровольно расстаться с имуществом. Никто из татуинцев не отдаст свой корабль джедаям. Тут не справился бы и магистр Йода. Проклятый замкнутый круг. Больше нет ни выхода, ни входа, только две каморки с шершавым полом и тонкой стеной, ровно такой толщины, какая необходима для того, что бы не видеть, как Амидала и служанки занимаются любовью, скользя гладкими руками по нежной коже друг друга и шершавой поверхности пола. Квай-Гон слышал их стоны каждую ночь. Что ж. Чужие теплые тела – лучшее утешение, когда заперт в клетке. Джедай никогда не отрицал этого. Он и сам уже слишком часто ловил себя на том, что смотрит на ученика. Так, как нельзя. Никому нельзя, а ему – особенно. Потому, что он знал, что бывает потом… к чему влечет разочарование. Оби-Ван ведь еще в том возрасте, когда верят в любовь. Будь он постарше – на пять лет, на шесть – тогда, да. Или не будь он учеником, не будь он тем, кто обязан доверять – и тем, кто доверяет – тогда можно было бы объяснить. И не было бы разочарования, потому, что… Ученики ведь вечно влюблены в своих учителей. Они уже с шестнадцати считают себя взрослыми, и в голове почти до тридцати полно романтических глупостей, а наставник – он же всегда рядом, и временами так близко – так интимно близко – что эти мысли появляются сами собой: пусть он еще раз посмотрит с нежностью, пусть он подольше подержит за руку, пусть по-дружески поцелует в щеку и пусть и при этом губы его – случайно или намерено – разомкнутся, и язык дотронется до кожи. Он и сам, в свое время, готов был чем угодно заплатить за то, что бы учитель одарил его – пусть самым короткой и мимолетной – любовной лаской. «Вы могли бы продать меня в рабство, учитель, – сказал падаван вчера вечером. – Вы меня, а королева – своих служанок. Тогда вам хватило бы денег на корабль». Это потом он узнал, что бывает, когда любовь сталкивается с желанием, и происходит короткий разряд, как замыкание. И что бывает, когда ученики разочаровываются в учителях – или во всем ордене – понимая, что любили лишь они сами, а с другой стороны только влечение, не более, чем сбывшаяся мечта – о нетронутом нутре, о нецелованной груди, о невинности, о стыде, охватывающем на какой-то миг все существо падавана, прежде чем мысли полностью покидают его охваченное страстью сознание. Иногда, от их разочарования бывает больно. Очень больно. И стыдно за собственное жестокое любопытство, за неконтролируемую похоть. И было оступившийся джедай клянется больше никогда не нарушать правило, запрещающее интимные связи между учителями и учениками. Но иногда тело невозможно обмануть. Никакие техники контроля, никакие таланты не помогут, когда оно по-настоящему голодно, и не удается убедить себя в том, что на самом деле не хочешь узнать, как ученик будет кричать или стонать в постели. Квай-Гон уже ни в чем не пытался себя убедить. Он лишь старался не смотреть Оби-Вана – на его пухловатый подбородок, на голубые глаза, на красивые бедра и на плечи, которые, должно быть, так приятно обнимать, чувствуя под ладонями голую кожу, чуть вспотевшую от страсти. Ветер донес с помойки липкий запах засыхающих отбросов и крики ночных чаек. «Мы мертвы для ордена, – добавил он спустя секунду, так и не получив ответа. – Они не слышат нас, или не хотят слышать». Он никогда не ставил секс во главу угла. Но сейчас это было ему нужно. Просто нужно. И не только ему. * * * Это было нужно им обоим. «Я люблю Вас, учитель», – скажет Оби-Ван, прежде чем заснуть. Потому, что ночь была очень холодной. Такая холодная ночь на такой жаркой планете – странная шутка природы. Потому, что за стеной утешали друг друга служанки и королева. Потому, что смерть подбиралась все ближе и ближе. А, может быть, просто потому, что – с красного и чуть шелушащегося от, проникавшего даже сквозь одежду, солнца, плеча Оби-Вана соскользнула туника, и руки учителя привычно потянулись поправить ее, но, почти что невольно опустились ниже, влекомые любопытством, таким же древним, как люди и полные безнадежности вечера – потому, что больше ничего не оставалось. Даже крысы, посаженные в одну клетку, рано или поздно, начинают вылизывать друг друга, пытаясь хоть на миг оторваться от окружающего мира, сжимая его до размера собственных тел. Квай-Гон обнял ученика за талию и притянул его к себе, чувствуя, как участился его пульс, как расширились сосуды, заставив кровь прилить к шее, к щекам, и к бедрам, на которые легли холодные пальцы. Чувствуя, как смутное щекочущее ощущение в нижней части живота, перерастает в почти что мучительную эрекцию. Тело – усталое, пахнущее потом, пылью и отчаяньем, теплое и жаждущее любви – звало в себя. Дежа-вю. Секундный откат в прошлое, короткий, как вспышка молнии – точно такая же потребность, и то же чувство, почти такой же запах. И другой ученик, точно так же облизывающий приоткрытые губы, точно так же полный не столько желания, сколько любопытства. Оби-Ван прижался к наставнику еще сильнее, что бы четче ощущать прикосновения тяжелых рук, поглаживающих его бедра, и возбужденный, горячий член, упирающийся в поясницу, и мерное, несмотря на вожделение, дыхание. Падаван прикусил губу, стиснув челюсти так сильно, как только мог, что бы сейчас, случайным стоном или просьбой, не нарушить сладкой гармонии душ, уже слившихся в акте любви. Секунды тянулись невыносимо медленно, и чем сильнее он сдерживал эти рвавшиеся наружу слова, тем сильнее хотелось их произнести. «Возьмите меня, мастер». Приподняв и отведя руку чуть в сторону, Оби-Ван положил вспотевшую ладонь на руку учителя, чуть выше запястья, сжал пальцы, точно надеясь обхватить ее полностью, и потянул кисть, продолжающую нежные поглаживания, к своему члену, ноющему от напряжения. «Возьмите меня». И наставник не остановился. Он продолжил ласкать Оби-Вана, впитывая кончиками пальцев, точно слепой, все его чувства, от слабо давящего грудь смущения, до безумной похоти, желания немедленно отдаться страсти, заполонившей все сознание. И чем больше эмоций – запретных для джедая эмоций – он принимал на себя, тем больше их становилось. «Возьмите меня, мастер. Я прошу Вас. Умоляю. Пожалуйста». Лишь последнее слово преодолело преграду, и сорвалось с губ, гулко прозвучав в неожиданной тишине: – …пожалуйста. И снова дежа-вю, щекочущее чувство из прошлого, как будто чьи-то ледяные руки обнимают за шею и тянут назад. Квай-Гон чуть наклонился и поцеловал ученика в затылок, так, что горячее дыхание обожгло нежную кожу скальпа. – Хочешь ли ты этого так же, как хочу я? – Да. Руки учителя торопливо скользнули чуть вверх, что бы расстегнуть пояс Оби-Вана, но тот, глубоко вдохнув, точно пытаясь успокоиться, покачал головой: – Не стоит, учитель. Я лучше сам. Эти слова – последняя вспышка смущения – вызвали новую волну предостерегающих воспоминаний, холодной иглой впившихся в сердце. Но было слишком поздно идти назад. Неожиданно резким движением Квай-Гон схватил ученика за плечи и развернул лицом к себе. В голубых глазах мелькнул то ли испуг, то ли удивление, но тот не обратил на это внимания, впившись грубым поцелуем в подбородок Оби-Вана. Падаван, очнувшись от секундного замешательства, запустил пальцы в волосы наставника, и попытался опустить голову, что бы их губы соединились, но мастер не стремился к взаимному поцелую – его язык продолжал гладить ямочку на подбородке, а зубы – покусывать чуть заметный мягкий излишек плоти на нижней границе челюсти. …Они
любили друг друга прямо на холодном, шершавом полу, так и не раздевшись
до конца. Неожиданно оказавшаяся такой грубой, ткань
туники терла Оби-Вану лопатки, сдирая крупные чешуйки обгоревшей кожи; штаны Квай-Гона были спущены чуть ниже голенищ
сапог, и на его голых коленях с каждым уверенным толчком, появлялись
все новые и новые мелкие вертикальные царапины. – Ааааа… – скорее вздох, чем стон, сорвался с губ Кеноби, когда учитель наклонился к нему, что бы поцеловать в шею. Жесткая борода почти что больно уколола ярменную ямку и ключицы, длинные пряди рассыпавшейся прически хлынули прохладной волной на разгоряченную кожу. – Еще… пожалуйста… сильнее… Он приподнял таз, позволяя учителю просунуть член еще глубже. Это было больно, мучительно больно, но удовольствие, непередаваемое чувство, разливающееся по всему телу, отзывающееся слабой судорогой в животе и плечах, заставляющее твердеть соски и напрягаться пенис – того стоило. Оно стоило бы и в тысячу раз большей боли, если бы плата была такова. Джедай, чувствуя приближение оргазма, проник в тесное, горячее тело ученика так глубоко, как только мог, заставляя сладкую боль достигнуть апогея, и Оби-Ван, ощущая, как его собственное семя исторгается, пачкая разгоряченную кожу, с беззвучным стоном, выгнулся, прижимаясь к наставнику всем телом. Резко откинувшись назад, Квай-Гон положил руки на ягодицы ученика и кончил с шумным вздохом. Растрепавшиеся волосы взметнулись в густой, остывший воздух, и, с тихим, неслаженным свистом, опустились на влажные от пота плечи. Дыхание джедая снова стало ровным, хотя на шее, красной от уже ушедшего напряжения, все еще блестели крупные соленые капли. Он, быстро, но почти безболезненно, вышел из тела падавана и поднялся с колен. Оби-Ван перевернулся на живот, и попытался встать, но резкая боль между ног заставила его поморщиться и остановиться. По правому бедру, оставляя за собой тонкую красную дорожку, ползли капельки крови, и сладкое послевкусие секса медленно уходило, уступая место грубой реальности, шершавой, как смешанная с острыми песчинками глина пола. Квай-Гон прикрыл глаза, что бы избавиться от снова обострившегося дежа-вю, но оно не отпускало. Ксанатос ведь точно так же стоял на четвереньках, ожидая пока боль станет слабее, что бы подняться… «Не думай» – мысленно приказал он сам себе. …и дышал так же тяжело, а потом… И это дежа-вю было как ледяная стена прямо за спиной. Сделай шаг назад, и упрешься в нее лопатками. Она тянет тебя к себе – кажется, волосы уже прилипли к ней, и начали примерзать. Можно освободиться, резко тряхнув головой и почувствовать, как волосы рвутся, и по голове как будто бежит слабый электрический разряд. …а потом улыбнулся, улыбнулся, не смотря на боль, и сказал… «Но он ведь не поэтому… ушел? Да, он верил в любовь, которой не было, но ведь это была не настоящая причина». Он был совсем не такой. …и сказал: «Я люблю…» «Нет. Просто не думай об этом». У них не было воды. Кровь и сперма уже подсыхали на телах, клейкими сгустками приставая к коже и волосам. Неожиданно Квай-Гон понял, что по его левой голени скользит крупная кровавая капля – колени были стерты до мяса. Он протянул падавану руку, помогая подняться. Тот резко распрямился, чуть вздрогнув, от обострившейся боли внутри. В полумраке кровь кажется черной. А юноша улыбается. Он счастлив. И, конечно, влюблен. …И уже после секса, они с Ксанатосом лежали, обнявшись, и целовались до рассвета. Нет. Нельзя. Ошибка. Не думай об этом. –
Обещай мне вот что, Оби-Ван… После этого разговора падаван больше не выглядел счастливым и влюбленным. Ему было всего-навсего стыдно и больно. Все хорошо. Все было, или, во всяком случае, казалось хорошо. * * * А через два дня все рухнуло. «Я всего лишь зарабатываю себе на существование» – сказал работорговец. – Теперь у Вас и королевы есть корабль, – сказал Оби-Ван. При свете дня он выглядел совсем не так, как в сумерках. Под глазами – синяки, кожа – не столько загорелая, сколько обожженная, болезненно-красная. Крупные поры кожи – особенно на шее – забиты грязью и воспалены, кое-где уже начали созревать прыщи. – Что? постой… – первая мысль – это солнечный удар. Или сумасшествие – от безысходности. А потом Квай-Гон заметил Дадджала – темно-синяя кожа, ногти, окрашенные черным лаком. Он скупал рабов, задешево, платя в основном, натурой – дроидами, карами и кораблями… ну, и другими рабами, конечно. Говорят, джедаи умеют понимать с полуслова. На самом деле, иногда нет необходимости даже в полусловах. – Ну все, голубок, – тряхнул головой работорговец. – Если твой учитель и вправду такой умный, как ты мне говорил, он все поймет и так. Пойдем. «…прокляты…» – Постойте. Вы хотите сказать, что… – Это законная сделка, – сказал Дадджал. – И корабль хороший. Пожалуй, я даже продешевил, хотя девчонки уже ушли в бордель. – Словно оправдываясь, он добавил: – Я всего лишь зарабатываю себе на существование. Скупаю рабов по частным заказам – думаете, потому, что мне славно живется? Девчонки? – Зачем ты это сделал, Оби-Ван? – Это единственный выход – и для Вас, учитель, и для королевы. Она продала своих служанок. Вы отказались продавать меня, но, в конце концов, любой совершеннолетний имеет право… – Зачем ты это сделал?! – почти что вопль. Работорговец нетерпеливо перебирал в руках длинный черно-желтый поводок. – Кто-то ведь должен был пожертвовать собой, что бы остальные спаслись, – лицо юноши на секунду осветилось смущенной улыбкой. – Вы ведь вернетесь и выкупите меня, правда? Идите к южной посадочной площадке, учитель. Королева уже там, она Вас ждет. – Но… – Им незачем делать со мной что-нибудь ужасное, понимаете? Я здоровый, сильный. Скорее всего, меня отдадут кому-нибудь из фермеров, и, если я буду послушным, мне никто ничего не сделает. Я говорил с рабами – работа на фермах не такая уж и тяжелая. Иногда, бедные семьи так поступают – продают кого-нибудь в рабство, а впоследствии выкупают. А потом, шепотом, так, что бы никто не услышал, и никто не понял, разве что наставник, и глухонемой нищий, читающий по губам: – Я буду ждать. Обязательно. – Все, довольно, – синяя мозолистая рука с нелепым маникюром, дернула поводок раба. – Пойдем. – Вы должны воспользоваться этим шансом. Хотя бы ради меня… – Пойдем, черт возьми! – Пожалуйста, учитель… – Я не намерен больше ждать, – Дадджал тряхнул головой. – Пойдем немедленно. Квай-Гон осмотрелся, оценивая ситуацию. Если он отпихнет торговца, и они, вдвоем с учеником, побегут по улице… – Э, нечего так на меня смотреть, – узкие плечи дергаются вверх в смазанном жесте, и кончики крыльев описывают косые эллипсы. – Даже и не пытайся спереть у меня этого переростка. Он уже меченый, никуда ты с ним не улетишь. Хриплый смешок. За спиной раздался звонкий детский крик – «мама, я поймал пустынную чайку! смотри!» «Вы ведь вернетесь и выкупите меня, правда?» * * * Ведь бывают ситуации, в которых ничего нельзя поделать? Или нет? Впоследствии, джедай много раз задавался этим вопросом. VI. четыре года спустя И вот теперь его ученик снова рядом. «Вы ведь вернетесь и выкупите меня, правда?» Все такой же теплый, но теперь совершенно чужой. – Почему? И ни слова в ответ. Квай-Гон снова провел рукой по волосам бывшего ученика, и на колени ему скользнуло желто-серое перо. – Почему? Рыцарь
спрашивал снова и снова, снова и снова не получая ответа. Впрочем,
может быть, ответ ему и не был нужен – он знал, или, вернее, понимал
– понимал теперь – почему. Все из-за этих слов, которые он сказал четыре года назад. Сказал, пытаясь предотвратить большие проблемы, которые бы неизбежно возникли, потому… Потому, что они – учитель и ученик – занимались любовью. Ошибка. Это против закона ордена. Не против обычаев и правил, но против закона, знавшего, как препятствовать возникновению лишних привязанностей. Потому, что падаван – неизбежно – придал бы этому больше значения, чем следует. Ошибка. Между ними ничего не было, во всяком случае, тогда Квай-Гон был в этом убежден. Потому, что он сам – хотя многие бы сказали, что это на него не похоже – решил заранее предотвратить все возможные проблемы. Ошибка. Ксанатос и Оби-Ван слишком разные, тут не могло быть одной стратегии. К первому он был слишком близко, а от второго оказался слишком далеко. Но потерял – обоих. Может быть, потому, что оба найденных им выхода из лабиринта оказались ложными. Потому, что – да, он произнес эти слова. Как он сказал? Джедай сдвинул брови и прикрыл глаза, пытаясь вспомнить. – Обещай мне вот что, Оби-Ван… – … – Забудь об этом. Мы с тобой совершили ошибку. Сейчас ты не поймешь, почему я прошу тебя об этом. Поэтому просто забудь. И что-то было потом. Что-то очень важное. Квай-Гон сжал в руке пальцы Кеноби. Он не открывал глаз, что бы, лишний раз, не видеть, как заметны при искусственном освещении шрамы у того на голове. Это ведь было не самопожертвование. Скорее бегство. Или самоубийство. Изощренное, жестокое самоубийство, причиняющее другим боль. Такое, как совершенное Анакином Скайуокером. А потом он сказал что-то очень важное, и очень страшное. Что-то очень… – Я люблю Вас, учитель. – Больше никогда не говори так, хорошо? – голос был мягким, но твердые нотки, четко скользившие в нем, делали эту просьбу приказом. Чуть наклонившись, он снова поцеловал бывшего ученика. На этот раз – в губы, осторожно раздвинув их кончиком языка, попробовав на вкус его нежное и теплое дыхание. Большие, сильные руки неловко сомкнулись на спине раба, и тот запустил свои гибкие пальцы в волосы Квай-Гона. Вторая слезинка, выскользнув из-под опущенного века, упала на лицо Оби-Вана. * * * «Почему он плачет?» – Прости меня, слышишь? прости… – шептал джедай, покрывая поцелуями лицо и шею раба. «И почему от его слез так больно – мне?» VII. чуть
менее полугода спустя По окончании затянувшегося набуянского конфликта и избрании нового верховного канцлера, женщина, называвшая себя королевой Амидалой, созналась, что, на самом деле, не является таковой и занимает престол незаконно. Суд, учтя раскаянье самозванки и явку с повинной, приговорил ее к десяти годам заключения в колонии общего режима. Настоящая королева так и не была найдена. Хотя некоторые жители Мос-Эйсли утверждали, что видели ее в обществе некоего фермера Ларса, эта информация не подтвердилась. Существование Оби-Вана Кеноби в ордене так и не было окончательно узаконено – он умер, не дождавшись заключительного вердикта совета, ровно через пять месяцев после прибытия на Корускант, по неустановленным причинам, вскоре после того, как кто-то из целителей попытался вернуть ему память. Некоторые говорили, что его убили мысли об утраченных джедайских способностях, другие утверждали, что изуродованный мозг бывшего падавана просто не смог вынести нагрузки. Но большинству, в сущности, было все равно. Его учитель, Квай-Гон Джинн не надолго пережил последнего ученика – спустя одиннадцать дней он был убит на борту пассажирского крейсера «Каифа», державшего курс на систему Тагаро. Убийца – по словам очевидцев, среднего роста гуманоид, облаченный в просторное черное одеяние с капюшоном, надвинутым на глаза, и, предположительно, вооруженный световым мечом или посохом красного цвета – был объявлен в общегалактический розыск. В своем официальном заявлении, от имени храма, магистр Винду сообщил, что, до выяснения обстоятельств, рано говорить о принадлежности убийцы к ситхам. Впрочем, его слова не препятствовали распространению слухов – как в миру, так и среди джедаев. В ежегодном обращении к народу Республики, канцлер осудил жестокое обращение с рабами на нереспубликанских планетах, и настаивал на том, что рабовладельцам, особенно ставящим медицинские эксперименты на людях, находящихся в их собственности, должен быть объявлен экономический бойкот, но дальше слов дело не пошло, не смотря на поддержку со стороны храма. Повторное судебное разбирательство по делу руководства Торговой Федерации было снова отложено, связи с необходимостью ввести ряд поправок в седьмой том уголовного дела. *
* * The End |