СветАвтор: Терри Фэндом: "Saiyuki" Kazuya Minekura Рейтинг: PG-13 Пейринг: Санзо/Гоку Дисклеймер: Все принадлежит законному владельцу. Размещение: с разрешения автора |
|
1. Вдоль белых
оград, как закатные пятна, Горит в самозбвенье,
как бывает Я закрываю глаза.
Ветер шумит зыбучим песком. Пустыня, горячая и сухая, касается кожи, проникает
сквозь одежду. Сколько еще? Во рту привкус
отвратительной горечи. И когда я прихожу в себя, хотя бы ненадолгно, меня
рвет в песок желчью или какой-то жидкостью синюшного цвета, чем-то, чего
не может и должно быть в теле человека. Потом становится легче. Должно
быть, на пару минут. Я могу слышать звуки, и видеть силуэты. Силуэты...
Большая удача, черт возьми. Он все время
несет меня на себе... Все это, черт возьми... Он поднимает
голову, и встречается со мной взглядом, с неудержимой стремительностью
и плавностью. Текучая вода... - Корью... Карие глаза,
с проблесками янтаря. Я забываю обо всем, когда смотрю в них. Я снова
теряю нить того, о чем Он говорит, снова и снова... Прикосновения
ладони к щеке. Чужой ладони. Это снова маленький балбес. - Санзо... Вот дебил! Он
говорит это так, словно опять хочет есть. Ну и идиот! Чужая теплая
ладонь. Почему мне так хочется, чтобы она задержалась на моей щеке? Я
ведь никому и никогда... - Я еще жив,
дурак... Мой голос хриплый,
как шипение змеи. Рядом раздается
голос Хаккая. Такой красивый, но я уже не разбираю слов. В моей крови
скорпионий... Вода рядом с
ним. Вода с солнечными бликами. Солнце, живое, дарящее жизнь, сияющее
в Его волосах. Золотые блики, как нити. - Ты опять не
слушаешь, Корью, - Он тяжело вздыхает. - Ладно, идем ужинать. И потом
я отправлю тебя читать сутру. - Учитель...
- вина, раняще, глубоко в сердце. Его рука опускается
на мое плечо. "Я понимаю...
" Мысли, ясно,
как слова звучат в голове. Понимаете - что?
! От этого дрожь
моего сердца становится чаще... Как звенящий
хрусталь. "Все, кто
встретился, расстанутся." Я снова встречаюсь
глазами с его взглядом. Горячий янтарь в его глазах... Таких глаз не бывает
у (обычных?) людей. - Учитель, но
почему... Почему вы всегда говорите... это, когда... Я осекаюсь. Я
замолкаю без причины, хотя так хочу говорить дальше. И в сердце рождается
и тянется звук неизъяснимой печали предчувствия. "Когда мне
так хорошо с вами..." Чертов песок,
он набился в рот. Конечно, песок. Чего ты еще хочешь, Санзо? Или ты хочешь,
чтобы в этой хреновой пустыне у тебя было во рту хорошее темное пиво?
"... так
хорошо..." Почему эти слова впомнились мне только сейчас? Сейчас...
Что все значило?
Все это должно было что-то значить... Неужели я... Вечером, когда
мы возвращаемся, их запах слишком сильный. Такой сильный! Печаль предчувствия.
Опьяняющая дрожь ожидания неведомого. Сосны, закат, далекий шум реки. - Просто отпусти
это, Корью. Просто отпусти... Четкие черты
его лица, словно высеченные из золотистого мрамора... Мрамора, на который
упал темнеющий пурпур заката. Легкие темные волосы цвета спелого каштана.
Почему я смотрел только на них и забывал слушать его слова? - Свет... Для
тебя это свет. Просто откройся свету... Его рука на моем
плече. Его упавшая на мое плечо рука. Я все еще люблю
Его. Кто-то поднес
к моим губам раскаленное железо фляги. Между губ потекла вода. Секундное
наслаждение. Чтобы через минуты две или три меня снова вырвало, это уж
точно. Скорпионий яд
- отвратительная штука. Наверно... Из-за
воды мне удается открыть глаза. Карие глаза Гоку. Он встретился со мной
взглядом. Безмозглая обезьяна! Ну, что это за взгляд. Просто удавиться
можно! "Для тебя
это свет..." - Ну, что тебе...
- досказать не хватает сил. Ладонь мальчишки
у уголка моих губ... Мы оба... Так и не... Мое лицо уткнулось
в его ладонь, и его рука снова на моей щеке... Ужасно! Быть свободным, когда перед тобой тьма. Быть свободным, ни за что не держась. Свобода... "Свет..."
Опять голоса.
И слова. Перед смертью, говорят, их слышишь яснее. - Я должен остановить
его, - голос Гоку. - Поэтому потом помоги мне вернуться. Я знаю, ты сумеешь.
Хаккай. Я еще
не слышу его, но уже ощущаю, что он рядом. - Хорошо, - кажется,
он улыбался, когда сказал это. ... Вернуться...
Вернуться куда и зачем?! Что задумала эта безмозглая обезъяна? ! Предчувствие
остро и больно, как укус скорпиона. ГОКУ! Веки кажутся
такими тяжелыми... Солнце пустыни.
Слепящий бело-золотой цвет. Расплавленное золото. Солнце, шарящее жадными
бликами по его диадеме. Дернувшийся блик, когда он снял ее. Снял?! Идиот!
Я его точно... "Свет..."
"Просто откройся свету". Слишком поздно.
Я не умею любить.
Я не успел... Тьма наплывает,
черные чернила в воде. Гоку... *** 2. Одиночество Бездна одиночества
одна. Х.Р.Хименес Эта жизнь
моя - Л. Фелипе С закрытыми глазами я чувствую
его присутствие. Он сидит рядом со мной, у моей кровати. Маленькая безмозглая
обезьяна. Вот он подносит ко мне руку. Я чувствую, как она движется, как
перемещается надо мной ее тепло. Наверно, я должен отвести
ее, оттолкнуть. Но у меня не хватает сил. Сил хватает только для того,
чтобы лежать и слушать, как внутри все медленно наливается свинцом. Тяжелеют
раны. И сердце. Оно словно саднит, и боль отдается в спине. "Будь сильным, Корью"...
Так говорил Камью-сама. Но я не сильный. Черт. Дерьмо!
Я должен быть сильным! Я обязан!
Рука Гоку опускается на мое
плечо. Боязливо, настороженно. Должно быть, этот детеныш обезьяны сильно
удивился, когда я не только не заехал ему по уху, но даже не пошевелился
в ответ. Мне нужно быть сильным! Вот мы и соприкоснулись, мое
тело и его ладонь. Не знаю, ощутил ли он, как я вздрогнул. Или думает
о своем. Смотрит куда-нибудь в стену бессмысленным взглядом. А я... Я пытаюсь пройти через
это, через ожог его прикосновения. Через боль касания живого до живого.
- Санзо, - шепчет он тем же
занудным тоном, которым, наверно, просил бы котлету или чипсы. - Санн..
зо... Ты... в порядке... Он боится меня и даже запинается
от страха. Я молчу, отвернувшись к стене. Мое тело еще слишком слабо,
чтобы предпринять что-либо осмысленное. Мне хочется от души, как следует
отдубасить этого безмозглого олуха за все его выверты. Но я могу только
молча лежать, лицом к стене, с закрытыми глазами, ощущая дрожь. Больно...
Почему это так больно? Всего лишь прикосновение,
но оно ранит, как лезвие хорошо отточенного ножа. Сидя рядом с моей кроватью,
он склоняется ко мне и прижимается к моему плечу щекой. Снова боль. Как
ожог изнутри. Это так непохоже на боль от обычных ран. Это... "Для тебя это свет"... Мои глаза закрыты, но жгучая
соленая капля срывается из уголка правого глаза и медленно течет по щеке.
Он не увидит. Я сжимаю кулаки, и он сильнее приникает ко мне. Я чувствую,
как колотится его сердце, весь его страх. Неужели он ...В САМОМ ДЕЛЕ
БОИТСЯ ЗА МЕНЯ?! Слеза падает снова, теперь
уже из левого глаза и стекает по носу. "Гоку, уйди!" Я хочу сказать, но запекшиеся
губы не в силах разомкнуться. Я не хочу поверить, что они не в силах выговорить
именно эти слова. Где-то рядом слышится голос
Хаккая. Я должен быть сильным, и я
не справился! Жар боли медленно разливается
по телу. И превращается... В тепло! Неужели опять, как тогда?! Учитель... Но я не в силах это остановить.
Не сейчас, когда я так дерьмово слаб, чтобы отгородиться своей безопасной
стеной. И тепло Гоку исходит от него, струится сквозь все мускулы моего
тела, сквозь мою кровь. Неужели боль способна превратится
в тепло? Мои веки начинают слипаться. Я поддаюсь этому. Я засыпаю. Я вижу розы. У них темно-бардовые
лепестки, нежные как бархат. На лепестках дрожат капли утренней росы,
а в каплях, как в крохотных хрустальных шарах отражается радугой солнце.
Я чувствую влажные и крепкие стебли роз, их шипы слегка покалывают кожу,
прикасаясь к ней. Потом я вижу его руки. Руки
Камью-сама. Они словно выточены из каштана, темно-золотистого дерева каштана.
И в них такое же тепло. Солнце. Солнечный свет. - Ты изменился... - он улыбается. И его улыбка, золото и тепло,
разгоняют боль и страх в моем сердце. Страх? Да, застарелый страх одиночества,
превратившегося в маску слишком независимой надменности. - Утренние розы... Ты ведь
об этом хотел сказать мне, Корью? Он снова улыбается, и я чувствую,
как от его улыбки по моим щекам медленно текут слезы. Сияющие радугой
капли в солнечных лучах. Как роса на темном пурпуре роз. - Пожалуйста, будь сильным,
- он улыбается, почти смеется. - Сильным настолько, чтобы не бояться ... Самого себя. Эта улыбка. Эта мягкость темно-каштановых
легких волос, я знаю... Я поюмню ее, хотя касался их очень, очень давно
и случайно, когда мне еще не было семи лет. Я так хотел всегда... Солнце все еще светит. И я
вижу цветы в саду. Цветы, мокрые от утренней росы, раскрывающиеся навстречу
синему глубокому небу. Ладоней Камью-сама уже нет
под моими руками. И он поворачивается, чтобы уйти. Текущая вода. Плавность
текущей воды... Слезы текут по моим щекам,
и в них свет, свобода и боль. - Не сейчас! Только не сейчас!
Не уходите! Я знаю, что все это сон. И
я хочу, чтобы этот сон не останавливался, хочу так отчаянно. - Корью... Его голос, бархатный и мягкий...
Аромат благовоний. Я ощущаю тепло его тела сквозь одежду, когда он обнимает
меня, а я стою рядом с ним, уткнувшись лицом ему в грудь, как ребенок.
И слезы не останавливаются, потому что расставание неизбежно. Его пальцы
пробежались по моим волосам. - Ты не один, Корью. Тебе нужно научиться этому снова. Я ... не один? Это снова сон. Теперь я вижу
Гоку. И то, что случилось в пустыне, в моем сне повторяется снова. Наши взгляды скрестились,
как мечи. И он отступил. Еще до того, как я снова одел на него диадему-ограничитель.
Гоку меняется. Неистовое сияние
его золотых глаз становится другим. Жажда смерти, наслаждение чужой болью
исчезает. И он, потеряв сознание, обессилев, падает прямо на меня. И я успеваю подхватить его.
Скорпионий яд. Он уже во мне,
по всему телу, должно быть, так. И от этого даже Гоку кажется таким тяжелым.
И до того, как упасть на песок под его тяжестью, я успеваю ощутить тепло.
Соприкоснувшись со мной, он
согрел меня, когда жизнь уже приготовилась покинуть мое тело. И мы лежим так, неподвижно, вдвоем, и песок мешается с моими волосами. Я слышу, как кто-то подходит, и знаю, что это Хаккай. Просто знаю... Перед тем, как потерять сознание. Еще до того, как окончательно
проснуться, я понимаю, что Гоку рядом. Он все так же сидит на стуле, у
моей кровати. И он заснул, прислонившись ко мне, и едва не свалившись
со стула на меня. - Я люблю тебя... Слова сами сорвались с моих
губ. Но никто, должно быть, никто не успел их услышать. Я надеюсь... Есть
такие вещи, которые не положено говорить монахам. И уж совсем не положено,
чтобы от монахов их слышали. Я открываю глаза. В комнате
полумрак, пахнет благовониями и травами. За столом, у стены спит Хаккай,
положив голову на руки. Стекла его очков блестят и отливают огнем свечи
так, что не видно глаз и длинных, густых ресниц. Пока он спит, я осторожно
приподнимаюсь на кровати и обнимаю Гоку, едва касаюсь щекой его волос.
Должно быть, ему тоже снится сон. И какой же? Я кладу руку на его спину,
между лопаток. И внезапно понимаю, что вижу... Вижу то, что он видит во сне. От того, что было в его сне
меня невольно бросило в дрожь. Сне Гоку я и он валялись на
короткой зеленой траве. Далеко, у горизонта, на севере, востоке и западе
были горы, с вершинами в снегу. Мы ... целовались. И ярко светило солнце. *** 3. Свечи Я узнал его, след на тропинке, По тому, как заныло сердце, На которое лег он печатью. Х.Р. Хименес И бабочка в полете торопливом Теплу недолговременному рада. Х. Р. Хименес Я помню свечи. Их было так много, они горели, и темнота, редея, рассеивалась. Я помню его лицо, склонившееся надо мной. Вспоминаю сейчас. Как давно... Эти воспоминания, которые, я думал, не вернутся никогда, теперь возращаются. Нежданно, ясно, как неождианный, долгий взгляд в солнечный морозный день. Его лицо было таким живым и красивым. И трепещущие блики свечей отражались в его глубоких карих глазах. Мне было холодно. Но я старался сидеть с прямой спиной, не подавая вида. Не подавая... Я думал, что это так. А потом он подошел и обнял меня. И мне стало теплее от прикосновения его рук. И я увидел рядом с собой чашку горячего чая. Над ней поднимался пар. Почему Камью-сама так любил меня? За что?! И сейчас я так же смотрю на дрожащие оранжевые языки оплывающих свечей. Три свечи на чайных блюдцах. Хаккай спит за столом, пложив голову на сложенные руки. Рыжие блики свеч дрожат на стеклах его очков. Я вдыхаю запах трав, и меня тоже начинает клонить в сон. Я все еще обнимаю Гоку. Но мои веки медленно опускаются, и я слегка отстраняю его. И уже на грани сна и яви, падая в сон, я неожиданно осознаю, что рыжие блики обманчивы. И что Хаккай все это время смотрел на нас. - Пойдем, Гоку, - слова Хаккая долетают до меня сквозь сон. - Ему надо выспаться. И тебе тоже. - Но я... - Гоку что-то сонно бормочет, пытается возразить, Хаккай наставает на своем. Я слушаю, как они тихо спорят, не открывая глаз. И, как наконец, Хаккай со вздохом соглашается. Кажется, он позволил ему спать с собой на одной кровати. "Если бы он был рядом. Я не хочу терять его тепло... " "О чем я думаю!" - я обрываю себя на очередной мысли, имеющей так мало общего с жизнью странствующего монаха. Монаха, хранящего обет целебата с ранних лет. Я отворачиваюсь к стене. Давно, так давно я не сумел защитить того, кого любил. И с тех пор я не люблю никого. Или... я поступаю так, что все в этоим уверены. Пусть остаются при своем мнении. "В любом случае, мой титул слишком высок, чтобы..." От внезапного приступа злости мне хочется треснуть стену. Но я сдерживаюсь. Слишком много дурацких мыслей в последнее время! Когда я засыпаю, мне вспоминается сон Гоку. И мои губы криво усмехаются. Наверно, я никогда не узнаю, что такое... Ну, и отлично! В конце концов, мне не полагается это знать. Мне снится город, покрытый снегом. Пригород большого города, и во сне мне кажется, что я помню это место, и что оно было на самом деле. Мне тринадцать лет. Я бреду по улице, улице в свете желтых и зеленых огней, падающих разноцветными пятнами на белый пушистый снег. Я кутаюсь в плащ. Так было. Я помню, было жутко холодно от того, что я оделся довольно легко для такой погоды. И на улицах города, готовящегося к какому-то зимнему празднику нет никого, чтобы согреть меня. Нет никого, от кого я желал бы получить это тепло. Помню, меня окликнули какие-то типы с нездоровыми сексуальными наклонностями, и я, надвинув капюшон сильнее, поспешил прочь. В тот вечер мне совсем не хотелось ввязываться в драку. Я думал об учителе, и о тех, кто виновен в его смерти. Я думал о том, что найду их в этом предпразничном городе и убью. Во сне же я шел по улицам словно без цели и смысла. Пока вдруг не понял, что что-то ведет меня за собой. Что-то... Или кто-то. Словно бы я держался за чью-то невидимую руку, за край плаща, принадлежащего невидимке. Так я нашел дом, в котором горел свет. Маленькое окошко не слишком высоко над снегом, с блестящими, сверкающими от мороза, чистыми стеклами. За стеклом горела свеча. Окно было достаточно низко, чтобы я подошел к нему и заглянул в него. За стеклом, в комнате я увидел Гоку. Он сидел за столом, с кружкой чего-то такого, над чем поднимался пар. Свеча горела перед ним, на столе, в другой кружке. Гоку читал книгу. Мне тринадцать лет, и он кажется на несколько лет старше меня. Я прислоняюсь к стеклу, разглядывая его. Мои пальцы касаются легчайшей ткани ледяного покрова стекла и слегка примерзают. Мое дыхание оставляет на ледяной ткани темное пятно, которое все расширяется. Гоку поднимает голову от книги. И рассеянным взглядом смотрит на меня. У него теплые золотые глаза. Как искры от огня свечи. В этот миг моих плеч касаются чьи-то горячие ладони, неожиданно и пугающе. Я оборачиваюсь. Передо мной, лицом к лицу, стоит Камью-сама. И улыбка на его губах такая же мягкая и согревающая. - Будь сильным, Корью. Откройся свету. - Я не сильный, - кажется, я сказал это еще до того, как окончательно проснуться. - Но и не слабый, - немедленно ответили мне. Этот голос, такой тягучий и красивый. Хаккай. Я оборачиваюсь к нему. - А, ты. И что ты тут делаешь? Он тонко улыбается в ответ. Признаться, часто от его милой улыбки мне становится не по себе. - А, Санзо, как всегда, в своем духе. Ты пробыл в коме целых три дня. Ты это знаешь? - Теперь знаю, - я пытаюсь приподняться. Все тело ноет, особенно ссадины от когтей этого ублюдочного трансвестита-скорпиона. В моих руках тут же оказывается чашка с чем-то горячим и жидким, пахнущим травами. - Выпей, - тон Хаккая звучит, как приказ. Я отпиваю из чашки. Горьковато, похоже на чай, с привкусом чего-то, напоминающего зверобой. Интересно, где Гоку. Я окидываю взглядом комнату. Конечно же, его здесь нет. Иначе это порождение обезьяны уже дало бы о себе знать. - Ты, наверно, беспокоишься о Гоку? Почему-то я машинально отворачиваюсь. Мне не хочется видеть лицо Хаккая.И я почти знаю, что он опять улыбается своей расчудесной "улыбочкой", когда участливо говорит это. - Делать мне нечего, только думать об этом идиоте. - Жаль, - Хаккай вздыхает. - Он ведь просидел у твоей постели все эти дни, почти не отходя. Чего он хочет от меня? Чего ОНИ ВСЕ от меня хотят?! - Он боится, что ты зол на него... И... Как он говорит, что ты хочешь ему вставить по первое число. - Правильно делает. - А, понятно, - снова вздох, скорее осуждающий . Какого черта этот Хаккай, тот еще тип, смеет осуждать меня?! - А мне-то казалось, ты не бросаешь слов о любви на ветер, Санзо. Хаккай встает и идет к двери. Я окликаю его, почему-то протягивая руку вперед. - Стой! Так ты... Полуулыбка, красивая, тонкая и ранящая, как нож. - Я - что? Я ведь привык думать, что любовь сильнее запретов. А ты полежи здесь, придите в себя. Тебе еще нужно восстанавливать силы. - Хаккай... Он выходит за дверь, не слушая меня. Ну и тип! Я слышу, как они говорят там, по другую сторону двери и слышу вопли Гоку. Что там у них снова происходит?! Мне удается встать с кровати, хотя на это уходит чертова уйма сил. Когда я иду к двери, каждый удар сердца отдается в ушах бешеным гулом. Хаккай... Рассказал ли он Гоку...? Вряд ли. А Годжо? Слишком уж они с спелись с этим плодом запретной любви и любителем хентая. "Ты должен быть сильным." Слова Камью-сама звучат в моей голове, как наяву. Сильным? Неужели сейчас?! Да какая разница, когда.Наплевать! Я открываю дверь. Все трое смотрят на меня. Капа-извращенец держит за ворот майки Гоку, который, сюдя по всему, пытался отсюда смыться. Глумливая улыбка бродит на губах красноволосого придурка-совратителя-всех-на -свете- клевых- девчонок-на-одну- ночь. Знает? - Настало время мартышке вернуться к своему хозяину. Все та же ухмылка, когда он толкает Гоку в мою сторону. Вот урод! Ну, ничего, я до тебя еще доберусь. Гоку стоит передо мной с видом щенка, ожидающего побоев за лужу на дорогом ковре. "Будь сильным..." Больше всего мне хочется обнять его, как тогда, в пустыне. Но вместо этого я говорю что-то совсем другое: - Гоку, принеси мне пива.
*** 4. Золото Вечно ищу,
но ни шагом ближе, Р. де Кастро Нездешний
голос, нежный и щемящий, Г. А. Беккер
И как долго... Как долго я
еще смогу выносить весь этот поэтический бред, всю эту мыльную оперу. Мне хочется только одного
- снова обнять его и ощутить его тепло. Гоку... Мне не повезло. У меня нет
права... Ну, и хрен с этим со всем! Как я устал... Он протягивает мне банку пива,
не поднимая глаз. Уже полдень. Бешеное солнце,
обитающее в пустыне неподалеку достает и сюда. Оно настырно пялится в
окно комнаты и падает нитями золотых бликов на коротко стриженые темно-каштановые
волосы, густые и прямые. Чего я жду? Ненавижу дурацкие
паузы, моменты молчания! Я беру банку из его руки и открываю. Шипение.
Запах пива. Оно теплое. Ну, и к черту. - Гоку... - С..сандзо... Он все еще стоит с опущенной
головой. Ну, и кретин! Однако же, есть за что... Думать надо головой,
а не задницей. - Гоку. - Ч..то? Моя рука сама тянется вперед,
касается его волос. Я не успеваю остановить себя. Мои пальцы ныряют в
пряди цвета спелого каштана. Моя рука поднимает его голову. Я хочу видеть
его лицо. Огромные золотые глаза. Нерешительность.Удивление?
Страх? Словно он увидел на моем лице что-то, что... Впервые я понимаю, что одно
прикосновение к его волосам меняет меня всего. Как дурман. Одуряюще. Чего я хочу? Чего я жду. Все как во сне... Мы все ближе
друг к другу. Как такое может быть? Все ... почти, как в его сне. Но я... "Санзо, стой! Быстрее!"
- Идиот! Обезъяна безмозглая!
- я сам не заметил, как в моей руке появился мой же собственный веер. И я теперь колочу им Гоку.
... Заслужил. - Сколько раз я говорил тебе думать, а потом делать! Гоку вырывается и бросается
в сторону Хаккая. - А ты говорил, что он не
такой жестокий. О чем они еще там говорили!
Что за лапшу ему вешал на уши Хаккай! В глазах Гоку дрожат слезы. Вот черт! "Я люблю тебя. Но я не
умею любить... Мне.. нельзя любить." Сидя на стуле рядом с моей
кроватью, он плачет, уткнувшись носом в руку. - Чему ты смеешься? - и что
за бред я несу? - Я не смеюсь, - он всхлипывает,
отвечая. - Отвратительно, - ничего лучшего я ответить не мог! В середине дня, после кофе
с сигаретой, я вновь засыпаю. Засыпаю за газетой, словно проваливаюсь
в сон, как в кофейно-черную глубину. Во сне я продолжаю падать.
Падаю все ниже, в черноту и тишину, и вокруг моего тела скользяь струи
черного ветра.... Пахнущего дождем... Благовониями... Горящим воском свечей... Я падаю в темноту. И прихожу
в себя на деревянном полу, лежа на циновке лицом вниз. Моя правая рука
вытянута к двери. Дождь. Я слышу звуки унылого дождя. Должно быть, именно
под него я заснул во сне, в моей комнате, в монастыре. Темнота. Дождь.
Я чувствую, как лежу на циновке, совсем без сил, и жизнь медленно уходит
из меня, словно бы сочится через черную дыру в области сердца и между
лопаток. Боль идет оттуда и проникает во все тело. Медленно, как яд. У меня есть монастырь и корона...
У меня есть титул Санзо, но у меня нет... Слезы медленно текут по моим
щекам. Когда никто не видит, я могу позволить их себе, иногда, очень редко.
Крайне редко. Они могут сделать боль легче, но ненадолго. - Санзо... Я вздрагиваю от голоса. Тихого
шепота, каждый звук которого по необъяснимой причине, касаясь меня, исцеляет
мою боль. - Разве тебе не надоело здесь,
в темноте? Насмешка. Неуловимая и легкая.
Насмешка, дарящая тепло. - Кто... Он приближается, и загорается
свеча. И я вижу, как ее блики дробятся в его бесконечно красивых карих
глазах под длинными густыми ресницами. - ... , - я пытаюсь что-то
сказать, и звук на моиз губах замирает, преращаясь в дуновение сумеречного
ветра, пропахщего благовониями. Его рука касается моего виска,
опускается на сердце, и ощущаю, как боль уходит совсем, растворяется,
сменяясь блаженством тепла. - Ты так долго звал меня...
Где-то я уже слышал эти слова.
Усмешка на его губах... - Это может быть утомительно,
- насмешка превращается в улыбку. - Действительно утомительно. Поверь,
- в его улыбке вспыхивают лукавые искры, не имеющие ничего общего с монастырем
и этим миром. - Камью-сама... - Т-с-с... Его пальцы легко касаются
моих губ, и слова замирают. - Никто не может вылечить
твою боль в совсем, пока ты надеешься только на себя. "Но..." Это сон. Я знаю, что это сон.
И именно сейчас мне хочется, чтобы он никогда не кончался. Его рука, его пальцы, пахнущие
сандалом и можжевельником, соскользнули с моих губ. И нашли мою руку.
- Идем, Санзо. .. - он выдерживает
паузу, и его губы все еще смеются. - Корью. Я встаю. И иду за ним, следом
за ним. И когда мы выходим на крыльцо на секунду, или мне показалось,
его пальцы переплелись с моими... Дождь закончился. Над монастырскими крышами горел закат, оранжево-золотистый... И такой же теплый... Как глаза того, кто сидел на ступенях крыльца. Гоку. Рядом стояла коричневая глиняная кружка. В ней горела свеча. Вечером он снова приходит,
когда я один в комнате. Садится рядом со мной и опасливо смотрит в мою
сторону. - Чай будешь? - я киваю в
сторону стола. - Там пирожки. Он замечает на столе тарелку
с пирожками и недоуменно косится в мою сторону. - Ешь, пока я добрый. Я смотрю, как он пожирает
пирожки, запивая их чаем. Настоящая саранча на прогулке! - Гоку! - Что? - отрываясь от пирожков,
он смотрит в мою сторону. - Ты... уже не сердишься? Произнося последние слова,
он слегка втягивает голову в плечи. - Я испугался за тебя, обезьяна,
- сам не знаю, как я это сказал. - А я... Я - за тебя. Я не
знал, как по другому защитить тебя, честное слово. - Защитить... Меня?! Он кивает, втянув голову в
плечи, и продолжает поглощать пирожки, еще быстрее, чем раньше. - Я не буду тебя бить. - Правда? Я машинально киваю. "Будь сильным..." Мое сердце гулко бьется где-то
в горле. - Санзо? - Да? "Хочешь пирожок? "
- наверно, он это должен был сказать. Но сказал совсем другое. - Можно мне посидеть рядом
с тобой? - Сдохнуть хочешь? - мой голос
стал хриплым. В горле пересохло. Он помотал головой. Минуты
две я жду, пока снова смогу нормально говорить. - Хорошо... Можно. Гоку садится рядом. Без кружки
чая и без пирожков. Мы молчим. Потом его щека робко прижимается к моему
боку. И я обнимаю его рукой за плечи. Что я делаю? Моя щека едва ощутимо скользит
по его волосам. Как тогда. "Ты должен..." Внезапно я понимаю, что Гоку
поднял голову и смотрит на меня. Надо... Надо что-то сказать или сделать...
Что-то, что остановило бы... Но мое горло снова сухое.
И мое тело замерло. На столе дрожит рыжее пламя
свечи, освещая пирожки и недопитый чай. Теплая ладонь Гоку осторожно
касается моей щеки и неуверенно гладит ее. "Я должен..." Но я закрываю глаза. И время
останавливается. Его пальцы острожно и быстро пробегают по моим губам.
И испуганно отступают. Молчание. Удары сердца глубокие и тяжелые.
Я чуть подаюсь ему навстречу
с закрытыми глазами. И моего веера нет рядом... "Зачем...? Мой титул...
Я должен..." Мои мысли путаются. И ожидание
кажется долгим, как вечность. А потом приходит это прикосновение,
первое прикосновение моих губ к ЧУЖИМ. Наверно, оно должно обжечь.
Как лед, как морозный ветер... Как боль... Но приходит тепло. Золотое
тепло, как огонь свечи, над которым можно согреть озябшие пальцы. - Гоку... Спохватившись, я отстраняю
его. Он опустил глаза, его щеки пылают. - Мне... Мне показалось, что
ты хотел этого... Он снова сжался, словно ожидая
удара. - Да, - тихо падает с моих
губ. Я слегка обнимаю его, уткнувшись
лицом в его плечо. И в то же самое время слышу чьи-то шаги. - Сан-зо... Мое тело все вздрагивает,
и я поднимаю голову, и оборачиваюсь. Прямо перед нами стоит Хаккай. И
в его зеленых глазах смущение и растерянность. - Сан... Прощу прощения. Он неловко улыбается и спешит
обратно к двери. - Эй, вы, монах порочный с
мартышкой, пиво пить будете? - за дверью раздается громкий голос Годжо.
Этот идиот явно направляется
сюда. Как вовремя! - Годжо... - по счастью, Хаккай
ловит его в дверях и пытается выпихать наружу. - Пойдем, перекинемся в
картишки. Они сейчас придут. Я не вижу, но просто чувствую
как он улыбается каппе-хентайщику своей привычной "улыбочкой".
Нет, все-таки Хаккай единственный разумный человек в этом зверинце. - Пойдем. - Нет, погоди! Вот дебил! - И почему это все время у
нас? Давай уж у них. - Годжо, пойдем... - Нет, погоди! Похоже, у него в ушах пробки
от винных бутылок. Ну, и идиот! Я всегда знал, что он полный идиот. - Да, что ты меня выпихиваешь,
- кажется, этот безмоглый каппа не способен внимать голосу разума. И что за неуместная настойчивость!
Я чувствую, как меня начинает трясти от злости. - Да что они там, целуются,
что ли?! - Ну-у-у... И все-таки даже Хаккай...
Надо же было додуматься! Годжо радостно ржет. - Что, неужели правда? И все-таки он вломился в комнату.
Я отстраняю Гоку и встаю.
- Кажется, я тебя не звал. - Да вот, я сам пришел, -
дебильная ухмылка от уха до уха. - А то у вас тут все тайны от меня. Что,
неужели наш монах стал совсем порочным? Ну, это надо отметить. - Заткнись! В моей руке пистолет. Но он
продолжает лыбиться. В его руке початая банка пива. - Ну, и как у тебе первый
поцелуй? - Я сказал, заткнись! Комнату встряхивает грохот
выстрелов. Каппа бросается на пол, закрыв
голову руками. - Пошутить уж нельзя! - орет
он. - Нежный какой! Хаккай все еще стоит в дверном
проеме. По его губам блуждает неизменная улыбка. The End |