|
В три часа ночи поезд останавливается
на очередной станции.
В вагон входит женщина с люстрой.
«Хрусталь! Хрусталь! Кому хрусталь?»
Из баек Задорнова (вольное изложение)
«Дорогой читатель, что есть война? Поток исторических событий - череда сражений, перемещений войск и дипломатических переговоров, служащих только одному - проверить силы двух, а то и более государств, и ответить на вопрос, кто же из них сильнее? Кто победил, тот и диктует условия в последующей мирной жизни. Что есть история? Скупое изложение событий на древних свитках, кто, где, когда и с кем воевал, и к чему это привело. Все одно и то же: нагромождение фактов, повторяющихся из раза в раз. Но в любом историческом событии есть место интересному, случайному, совершенному иногда по благородству, иногда из-за отчаянной смелости или преданности, временами по большой любви к отчизне или одному конкретному ее представителю, а порой просто по глупости. Сухое перечисление фактов, мой дорогой читатель, ты найдешь на первой полосе нашей газеты, а здесь, на четвертой, я буду рассказывать тебе другие истории, неподвластные великим историческим закономерностям, далекие от планов генштаба и статистических подсчетов раненых, убитых и вновь прибывших. Я буду называть людей по именам и рассказывать об их характерах, привычках, достоинствах и недостатках. Если у генералиссимуса случится приступ мигрени - вы узнаете об этом первые. Если теплый осенний день сменится внезапным ураганом и зальет солдатские бараки – я напишу о потопе и его последствиях. Если рядовой влюбится в маркитантку и принесет ей с поля боя трофей в виде шарфа поверженного им вражеского офицера - я не премину упомянуть об этом в своей статье. Историю великих королей и генералов уже написали, потом господа ученые обратились к великим экономическим потрясениям, на очереди изложение достижений человеческой и магической мысли. Здесь же, на страницах «Лионского Вестника», которые волей редактора оказались в моем полном распоряжении, я расскажу вам о жизни обычного человека. Пусть много-много лет спустя историк вернется к собранному мной материалу и напишет новый труд, который будет историей вашего родственника, предка или соседа. И в этой книге, как и в моих статьях, я верю, каждый из нас обретет свое собственное – личное - бессмертие…»
Улица вздыхает очередным порывом ветра. Где-то одиноко воет собака. Эрве передергивает, как от внезапного приступа зубной боли. Неужели можно существовать в таком холоде, какой стоит сейчас на улице? Пушистая шуба, подарок графа де Фога, сползает с плеч и он ее поправляет.
Ночь длится слишком долго, порой, когда наступает полная тишина и даже не слышно завываний ветра, время перестает двигаться вовсе. Шевалье пытается уснуть, но его попытки неудачны, да и утро уже слишком близко. Початая бутылка «снотворного» стоит на исписанном бисерным почерком листе бумаги - так и неоконченной статье для «Лионского Вестника». Кислое вино оседает на языке, неприятно раздражая горло.
Эрве кажется, что его нет. Нет и никогда не существовало. Так же, как нет и этого снежного плена, в котором уже второй месяц барахтаются две армии - лионская и наваррская. Между ними около двух миль равнины, усеянной то там, то здесь голыми рощами и вымерзшими до основания ручьями. Над ними черное небо с плывущими седыми облаками и изредка показывающейся луной в разных фазах. Нет разоренного морозом лагеря и усталых, потерявших надежду на приход весны, людей. Все мимолетно, думает он, все приходит и уходит. И весна тоже когда-нибудь придет, если у него, Эрве, найдется терпения ее дождаться. А как только сойдет снег, реки вскроются из-подо льда, история покатится дальше, заскрипят ее ржавые колеса, на которые она намотает всех их и потащит за собой. А они, весенние трупы, лишенные жизненных сил и ополоумевшие от долгого бездействия, послушно потащатся следом. Кому уже через год будут интересны их чувства, волнения, желания? Будут любопытны мысли, но лишь в том случае, если их изложить на бумаге в правильной - парадоксальной или хотя бы остроумной форме. Все остальное - пыль. Она развеется на их могилах и могилах тех, кто знал их при жизни. Мыслишь, следовательно существуешь. Чувствуешь, значит болен.
Два месяца этой однообразной армейской жизни «на зимних квартирах» засосали Эрве в себя без остатка, убили его душу, рассеяли мысли, свели все желания к двум простейшим - выспаться и жареного мяса. Что же осталось от шевалье? Просто человек - такой, какой он есть на самом деле, каким родился - две руки, две ноги, хронический голод, тяга к теплу и желание ласки. Нет больше светского лоска столичного денди, искрами пробуждается былое остроумие, как тени исчезли из жизни головокружительные загадки, которые так щедро дарил ему уголовный мир Лиона. А было же когда-то, было… Эрве – пуст, истощен, издерган. Он не узнает человека, который смотрит на него каждое утро из треснутого зеркала. В мутном отражении длинного, отощавшего на казенном пайке парня с неловко заплетенной темной косой вряд ли кто узнает звезду первой полосы, золотое перо «Лионского Вестника», хлыща и дуралея Эрве де Бризе.
Утро приходит неожиданно, с криком петуха. Неужели еще не зажарили, заразу, раздраженно думает шевалье и просыпается. Тело ломит от неудобной позы - пора оставить привычку засыпать за столом, наедине с прогоревшей до основания свечой и полупустой бутылкой.
***
Букет приносят ранним утром. Как раз после умывания на скорую руку, одной ладонью, как кот - вода ледяная, пальцы мертвеют только от прикосновения к ней. Да и нет времени - идеи в последние дни рвутся из головы генералиссимуса, как стрелы из многозарядного арбалета. Пойди поймай их, если ты замешкался и не успел оказаться рядом со своим горе-блокнотом. Хрен кто тебе расскажет, что случилось, правда, Эрве?
Букет красных роз посреди февраля на фронте. Феноменально. Но два часа сна делают свое дело - ресницы не размыкаются, колени ноют - завтра точно отвалятся, кончики пальцев словно мертвые - все отморозил. Спину, ноги, сердце, идеи о блаженном и прекрасном. Все замерзло до лучших времен. Дайте боги, чтобы они наступили. Так хочется увидеть в жизни что-нибудь еще, кроме безбрежной белой пустыни за окном и этой обрыдшей серой комнаты, в которой из мебели только узкая кровать, грубо сколоченный стол и стул. Ничего не поделаешь – война. Наварра грызет южную границу. Лион пытается защищаться, но неубедительно и вяло. Посреди зимнего ада никто не верит в солнечный рай. Не бывать этому, потому что в лучшее нельзя верить - больно, невыносимо больно, если оно обманет надежды и не придет. Легче вообще не верить. Вот Эрве и не верит. И в яркий букет, принесенный каким-то солдатом, не способным связать пару слов в предложение, тоже не верит. Дожил до галлюцинаций – не может быть в этом унылом месте, где из цветов только белое – снег и лица людей, черное – ночное небо и камни, серое - солдатская форма и сны, не может быть столь насыщенного пятна. Он отвык и привыкать не намерен. Букет отправляется на походную постель.
День летит дальше. Как только рассветает, наваррцы идут в атаку. Кричат издалека, мельтешат темными пятнами лошадей, всячески демонстрируют боевой дух. До прямой стычки, разумеется, дело не доходит. Командующие обеих армий прекрасно понимают, что в таких сугробах кони завязнут, а рукопашная превратится в кашу-малу. Поэтому ждут весны, когда с холмов потекут ручьи, а из темной скользкой грязи вынырнет зеленая трава с белыми колокольчиками первоцвета. Вот тогда и случится она - генеральная битва, которая наверняка войдет в историю, как битва при Банкаре. Потому что до этого небольшого по лионским меркам города, разоренного, пустого, практически сгинувшего с лица земли в ходе осенней кампании, всего миль двадцать.
- Рихард, сегодня я получил продовольственную ведомость. Доложить мне о твоем проступке генералиссимусу или нет? Головой можешь за это заплатить, - Скупой Витус разлегся с трубкой в своем кресле и пускает под потолок почти идеально круглые кольца дыма.
Винные пары уже сделали свое дело. Интендант не пьян, вино вообще действует на него не так, как на обычных людей, поэтому он всего лишь расслаблен, более разговорчив и ехиден, чем обычно.
- О каком проступке? – невинно спрашивает Рихард, лениво хлопая ресницами, словно это не он неделю назад выпросил у Витуса бочонок сельди якобы для магических экспериментов.
«Нужна живая материя, срочно, отдай селедку, жмот». «Обойдешься, селедка не живая, она мертвая и соленная». «Смотри, Витус, подам прошение на имя командующего: интендант скаредничает и не дает сельди для опытов, потом еще свинью выпрошу. Устрою вечеринку с шашлыком». «Где расписаться, пройдоха?» А, действительно, кто знает, что может понадобиться этим магам в их опытах? Слава богам, на людях не экспериментируют, и то хорошо…
- Не надо на меня так смотреть. Скажи еще, что ты ни при чем? То-то твои маги ходят по лагерю как короли, на сытые рожи смотреть противно, - Витус осторожно делает глоток. Вино-то кислое, хорошее выпили еще поздней осенью, теперь допивают остатки.
- Но-но, тыловая крыса, поговори тут! - глаза мага опасно поблескивают в неверном свете свечей.
- Господа, - вмешивается Фернан. Граф, хоть и под хмельком, но сидит как на приеме в королевской гостиной - закинув ногу на ногу, осанка прямая, военная, расслабленные руки на подлокотниках кресла. - Господа, давайте не будем портить вечер. Мы не в том состоянии, чтобы вести сейчас деловые разговоры. Если тема вам интересна, обсудите ее завтра, а для нас с Эрве смотреть вам в рот и слушать легкую музыку в голове – не лучший вариант провести вечер. И, кстати, секундантом я быть сегодня не намерен.
Эрве изображает на лице улыбку. Большой деревянный сарай, когда-то служивший крестьянам местом для общих зимних посиделок, теперь прозван в лионском штабе «кают-компанией». Вечерами здесь не протолкнуться, сюда собирается практически весь штаб и больше половины всех младших офицеров. Генералиссимус – светский человек и даже армию в условиях позиционной войны превратил в светский клуб. Цель - поднятие воинского духа, «а то совсем одичаем за эту зиму». В огромной - с Малую Гостиную в королевском дворце – комнате топят печи, денщики приносят господскую мебель, под бдительным оком Скупого Витуса со склада доставляют вино, зажигают свечи и общаются. Генералиссимус прав, без вечернего «раута» озверели бы.
Эрве здесь любят, точнее, он был здесь популярен, когда два месяца назад только приехал из столицы. Журналист, одет по последней моде, вестник из той давно ушедшей жизни, о которой большинство офицеров вспоминали с неизменной ностальгической ноткой. Байки, анекдоты, остроты, еще не выветрившиеся из головы шевалье, текли рекой. О том, как мадам Манон, легкомысленная светская львица, перепутала спальни своего мужа и любовника – шла к любовнику, а пришла к мужу, а последний от неожиданности показал такие чудеса, что мадам сразу приняла веру всех преданных жен. О том, как ловили по всему Лиону банду преступников, крадущих драгоценности из сейфов аристократических семейств, а поймала ее пятилетняя дочка садовника, которая нечаянно захлопнула незапертую заднюю дверь, тем самым спровоцировав магическую сигнализацию, предварительно заблокированную бандитами. Пока преступники метались по дому в поисках выхода, приехала полиция… О родившихся детях и умерших стариках, о новых фасонах, новых книгах, новых журналах, новых адюльтерах, дуэлях, скандалах, казусах - короче, обо всем на свете.
Потом новизна прошла, Эрве влился в утомленную бездельем штабную толпу и тоже стал ждать весны. Для того чтобы писать, были необходимы связи, и они нашлись. Нашлись как-то сами по себе. Эрве даже не пришлось прикладывать обычных усилий. Он с дрожью вспоминал, как налаживалась его дружба с капитаном лионской полиции. Долгий, ежедневный труд через постоянные визиты, многочисленные анекдоты, мелкие услуги, заказные статьи - и только потом, много-много времени спустя, пришло взаимное доверие, буквально озолотившее шевалье, сделавшее его звездой уголовной хроники. Статьи о самых занятных делах, поджогах, маньяках, бандах из рабочих кварталов, кровавых разборках, вендетте, все по отдельности и вместе. У читателей захватывало дух, коллеги рвали на себе волосы - но любой знал, что горячий материал первым попадет именно к Эрве. Ах, каким он был самодовольным глупцом, когда пошел на поводу у своего любопытства и начал писать серию о смерти ее Величества. Был бы благоразумным, никогда бы здесь не оказался. А так - воля канцлера. Обнаглел, писака? Получай щелчок по носу и не смей лезть не в свои дела, съезди, посмотри на настоящую кровь…
Зимой на фронте крови не было. Точнее, она была, но только в лазарете, оставшаяся от осенних боев, умирающая и выздоравливающая. Зато в избытке имелись обморожения, ожоги и черная меланхолия. Как любой начинающий военный «на зимнем отдыхе», Эрве познакомился с ними по порядку, и, проходя очередной круг зимнего ада, внезапно обнаружил, что он не один. Как-то раз, отправляясь на «раут», понял, что обещал присутствовать на нем трем людям, с которыми вчера приятно провел время за вином, разговорами и шахматами. Шевалье вспомнил, что позавчера вечер прошел аналогично, и за два дня до этого также. Связи появились незаметно. Трое друзей, знакомых, боги знают, сколько лет, приняли писаку с распростертыми объятьями, усадили за ломберный столик и дали материал для статей.
Первый - Витус Огильви, он же Скупой Витус, он же просто жмот, гребец, злой глаз, куросчет и прочая и прочая — чуть больше сорока, самый старший из них. Университетский курс точных наук, интендантская школа офицеров, начальник службы снабжения. Высокая плотная фигура, из-за которой он немного сутулится. Сломанный сто лет назад в драке нос, саркастически опущенные уголки губ, четкая морщина между бровей и в цвет волос - усталые черные глаза с затаенным ехидством. Сдержанный, спокойный, чаще молчаливый, немногословный даже в оживленном разговоре. Тактика «ни шагу назад» - никогда не уступает. Исключение – Рихарду, да и то в случаях, когда знает, что, если ему не дать требуемое, шороху будет больше. Витус всегда полностью серьезен, даже если смеется и издевается, ни у кого даже не возникнет мысли, что он делает это просто так, без смысла.
- Согласен, давайте замнем для ясности. Завтра у меня сложный день. Буду выбивать из Куртенэ солонину. Сорок четыре бочки, по одной на полк, - Скупой Витус поднимает уголки губ в сожалении о завтрашнем дне.
- Но почему сорок четыре? Полков же сорок пять? – удивленно спрашивает Фернан.
- Магам не нужно, для экспериментов с голодными желудками достаточно селедки. Солонину для опытов у меня никто не просил. А если захочет попросить, пусть делает это через командование, - интендант ловит губами деревянный мундштук.
- Ах ты старый злыдень! – хохочет Рихард, задирая голову к потолку. - Как же не нужно? Солонина - один из самых важных ингредиентов для достижения гармонии мозга с желудком. Витус, ну достань и мне бочонок. Не обижайся, не буду больше!
Рихард - второй член компании и определенно ее душа. Маг, веселый, разбитной, шальной, непредсказуемый, как ветер в поле. Обожаемый капитан своего немногочисленного подразделения боевых магов, любимец всех маркитанток, фаворит и верный слуга ее величества Удачи. Ему около тридцати пяти, но он заявляет, что будет жить вечно. Красавец и умница, ростом не уступит Витусу, ладная фигура, короткие каштановые волосы, ясный прямой взгляд карих глаз. От правильности черт захватывает дух, Эрве практически не сомневается, что над лицом поколдовал маг соответствующей специализации. Поколдовал, надо сказать, талантливо.
- Хорошо, я достану, - улыбается Витус, бросает мимолетный взгляд на осторожно наблюдающего за разговором Фернана и на привычно улыбающегося Эрве. – Но прошу уволить меня от твоих обещаний. Предлагаю сыграть в карты, кто выиграет – имеет право на желание. Как вы смотрите на это, господа?
- Слишком крупный выигрыш, но в целом идея забавна. - Фернан пожимает плечами, - Предупрежу сразу, с меня выигрыш будет кот наплакал, ничего предосудительного я делать не буду. Положение, знаете ли, обязывает оставаться серьезным.
Эрве весело смеется:
- Давайте, господа, давайте. Если выиграю, готовьтесь к интервью без всяких отговорок.
- Рихард, твое мнение? Стоит бочка солонины неведомого желания?
- Старый шулер опять за свое! - капитан доволен, он любит покер. - Ну карты, так карты. Лучшая игра для меня, в ней моя стратегия не имеет равных. Вот смотрите - Витус всегда считает, Фернан излишне осторожничает и пасует раньше, чем нужно, Эрве просто не ставит больше, чем может позволить себе проиграть, а я…
- А ты, дорогой Рихард, просто полагаешься на фортуну, а она тебя любит, - довольно усмехается Фернан, ослабляя верхнюю пуговицу на мундире и откидываясь в кресле.
И наконец, третья составляющая этих вечеров - Фернан де Фога, граф, наследник герцога Нормандского, генерал 2-ой Армии. Аристократ и джентльмен до кончиков ногтей, осторожный светский лев, блестящий кавалер, отличный шпажист, прирожденный дипломат, сочетающий в себе мягкую настойчивость и твердую жизненную позицию. Одного возраста с Рихардом, копна длинных волос цвета солнечных лучей, которым позавидует любая модница, небесный взгляд, единственный изъян - легкая неровность кожи, следы детской болезни. Живой пример для затрепанной книжки из любой дворянской библиотеки: «Наука быть учтивым, или Нужные советы во всяком времени и во всяком месте». Ангельская внешность, которой нельзя обманываться, на любую обиду граф отвечает быстрее, чем звучит раскат грома после вспышки молнии.
- Начнем, - решает Скупой Витус и распечатывает колоду. У него ловкие пальцы карточного шулера, разноцветные картонки смотрятся в них как игрушки, хотя он и не делает с ними ничего особенного, просто мешает.
Игра идет серьезная, все за столом хорошие игроки. Рихард ставит рискованно, а блефует отчаянно, в результате, что удивительно, часто выигрывает. Удача, как всегда, на его стороне. Витус выигрывает и проигрывает немного, всегда оставаясь в плюсах. Фернан играет осторожно, но горка серебряных монет перед ним не убывает. Эрве везет с периодичностью раз через два круга. Но дела у него обстоят хуже всех.
- Эй, принеси еще вина, - подзывает Рихард своего денщика.
- Мне тоже, - кивает Эрве, ослабляя шейный платок.
За тонкой перегородкой, отделившей их закуток от шумного общего зала, жарко.
- Да, - задумчиво произносит Витус, - нам не хватает только напиться за игрой. Не верьте молве, Эрве, любители вина за картами не призывают Фортуну. Даже забавными бывают очень редко.
Фернан с улыбкой пожимает плечами:
- Не слушайте нашего старика, Эрве, недаром говорят, что многие знания - многие печали. Он слишком много повидал. В вашем возрасте надо веселиться, вино горячит кровь и заставляет душу радоваться, а раз в нашем положении это единственное, что заставляет испытывать счастье, то так тому и быть. Друзья мои, налейте мне тоже.
- У Витуса есть другие, более высокие поводы для радости, поэтому он избегает простых удовольствий, - роняет мимоходом Рихард, пропуская замечание по поводу пьянства. - Не поделишься?
- Чем? – недоумевает интендант.
- Своими сложными удовольствиями, конечно.
- Пожалуй, нет. Я собственник, если что-то приятное попадет мне в руки, то я предпочту наслаждаться им в полном одиночестве.
- Чепуха! Фернан, скажи ему, что для друзей ничего не жалко. С ними, то есть с нами, надо делиться!
Новый круг, карты розданы. Граф отвлекается от созерцания своего набора:
- Нет, тут, Рихард, мы с тобой не совпадаем. Допустим… Предупреждаю сразу – именно допустим, иначе потом сойду с ума от вашего зубоскальства. Допустим, я влюбился. Созерцание предмета моей любви доставляет мне высшее удовольствие…
- … А уж какое удовольствие доставит обладание им… Называй вещи своими именами! Ты хочешь в теплую мягкую постель с предметом… Тьфу ты, черт, ну и язык у вашего аристократического высочества… Короче, ты хочешь с ним переспать, понятно, в полном одиночестве, без нас. Я правильно понял твои инверсии и метафоры?
Фернан бросает смущенный взгляд на шевалье, словно стесняется его присутствия за столом и слов капитана.
- Эрве – не маленький! Вспомни байки про мадам Манон!
- Я просто считаю, что подобная лексика неприемлема для приличного общества. Но ты, как всегда, успешно меня разубеждаешь, - граф злится. - Но продолжим. Ты прав, такое удовольствие я предпочту испробовать в одиночестве. Витус, ты же это имел в виду?
- Все верно, - голос интенданта как всегда спокоен. - Я не привык к тому, что удовольствия падают ко мне с небес. Везет мне редко, поэтому приходится прилагать массу усилий, чтобы получить желаемое, а это изматывает. Поэтому каждый раз, начиная борьбу, я должен быть полностью уверен, что предмет, который стремлюсь получить, мне жизненно необходим. Рихард, ты простишь меня, если я не поделюсь им с тобой?.. Эрве, очень жду вашего хода, вы пасуете или играете дальше?
Взгляд Витуса как острие арбалетного болта, нацеленного прямо в лоб. Под ним всегда неуютно и хочется сбежать, как от старого гувернера в детстве. Только у интенданта от гувернера одно отличие - если первый захочет, то найдет даже под землей.
- Простите, господа, я слишком увлекся вашим разговором, - Эрве задумчиво рассматривает свои карты. - Пожалуй, я пас.
- Еще два золотых, - повышает Витус.
- Наш Эрве, как всегда, осторожничает и держит ушки на макушке. За это он мне и нравится, - довольно хмыкает Рихард. - Из вас получился бы отличный шпион или секретарь. Почему вы выбрали такую странную профессию, как журналист?
- Отчего же она странная, господин Рихард? – отвечает шевалье. - Профессия как профессия, как раз для тех, у кого имеются длинный нос и умение связать четыре слова в простое предложение. Не надо разрываться между поприщами шпиона и секретаря.
Эрве уже привык к подколкам капитана, Рихард ценит умение на них отвечать.
- Ба! Так значит, мои варианты все-таки приходили в вашу голову!
- Боюсь вас расстроить, но нет. Я просто не смог промолчать в ответ на вашу остроту. Простите, особенность профессии.
- Я думал, такое недержание речи больше свойственно шуту.
- Журналисту позволительно быть в ответах серьезным.
- Хорошо, тогда я требую серьезно подумать над моей остротой, - улыбка Рихарда становится все шире и шире. – Эрве, не хотите сегодня ночью стать предметом, обладание которым доставит мне высшее удовольствие? На обратное удовольствие, понятное дело, я не поскуплюсь.
От неожиданности Фернан давится вином и возмущенно смотрит на веселящегося капитана.
- Рихард!
- Что Рихард? Я уже четвертый десяток лет Рихард. Не мешай мне, я делаю Эрве предложение, от которого невозможно отказаться.
Главное - не торопиться с ответом и подумать, судорожно соображает Эрве. На такой вопрос нельзя отвечать сразу, не разобравшись, шутит капитан или говорит серьезно. Шевалье знает: Рихард может перейти грань, за которой его шутки превращаются в жестокие розыгрыши… С другой стороны, затягивать паузу тоже нельзя. Иначе до всех за столом дойдет, что Эрве серьезно рассматривает предложение капитана.
Легкая перепалка за столом как нельзя кстати. Взволнованный Фернан выговаривает Рихарду и сверлит последнего возмущенным взглядом.
- Да ладно, - отмахивается капитан, - нарушение приличий или не нарушение приличий - какая разница! Мы не в королевском дворце, а в деревенском амбаре. Следовательно, на расшаркивания и книксены можно наплевать ради благой цели. А моя цель, поверь, Фернан, очень-очень благая. Итак, Эрве, каков ваш ответ?
- Ваше предложение непривычно для меня, - наигранно улыбается шевалье. - А я консерватор.
- Витус, он отказал мне? - Рихард поворачивается к интенданту, ответ которого звучит не просто холодно, а натурально с примесью льда:
- Да, он отказал тебе. Так бывает.
- Хорошо, Эрве. Я делаю вид, что принимаю отказ, но считаю, что вы многое теряете. Впрочем, у меня еще есть надежда, удача сегодня любит меня, - и, возвращаясь к картам, капитан добавляет: - Вскрываемся.
Разноцветный картон щелкает по деревянной поверхности. Дамы и валеты.
- «Полный дом». По-моему, я опять выиграл, - радостно восклицает Рихард, хитро поглядывая на Эрве.
О боги, доходит до шевалье, ставка! Покер на желание!
- Ну что, по общему подсчету выигрыш за мной? Я готов выслушать ваши возражения.
Рихард подтягивает к себе россыпь монет и словно нечаянно касается лежащей на столе ладони Эрве. Несмотря на то, что маги большей частью белоручки, пальцы у капитана грубые. Мозоли от оружия, ожоги от костра и кислоты, следы обморожения - полный комплект.
Шевалье стоит большого труда не отдернуть руки. Но такого выплеска эмоций он не может себе позволить.
- Формально, Рихард, - роняет Скупой Витус, отмечая маневр мага, - выигравших трое. Если посмотреть записи сыгранных кругов - меньше всего выигрышей у шевалье. У меня – почетное третье место, за Фернаном – второе, ну а ты, конечно, – фаворит.
- Не понял, что за черт? - возмущается капитан.
- Проиграл сегодня только Эрве, - медленно, как ребенку, объясняет интендант, - а мы все трое по отношению к нему выиграли.
- Пока я наливал вино, кто-то придумал новые правила?! Ты хочешь сказать, что Эрве должен выполнить три желания? Мое, твое и Фернана?
- Абсолютно верно.
- Я согласен с Витусом, - задумчиво произносит Фернан. Рука на подлокотнике барского кресла, подбородок упирается в кулак. – Мне нравится вариант с тремя желаниями.
Эрве начинает нервничать, переводит взгляд с одного на другого.
- Господа, может быть, вы спросите меня?!
- Вы, шевалье, лицо заинтересованное, отсюда необъективное, поэтому с вас спрос маленький, - холодно отрезает Витус. – Так что решим, господа?
- Я - против, но, видимо, вы оба - за, поэтому я в меньшинстве, - как-то слишком легко сдает позиции Рихард, и потом непривычно долго возмущается: - Черт бы побрал все эти голосования - выигрывают те, кого больше! Будто все на одного! Хотя не думаю, чтобы наши желания пере… Ладно. Эрве, я хочу вас на эту ночь в безраздельное пользование. Это мое желание, карточный долг свят.
В голове Эрве порхают бабочки, ситуация безусловно дурацкая, но безвыходная. Отказаться от выплаты карточного долга – бесчестье, но и исполнить его на выдвинутых условиях – тоже бесчестье. «Стать предметом, обладание которым доставит высшее удовольствие», - вспоминает шевалье слова капитана и инстинктивно морщится. Несмотря на всю широту взглядов, Эрве никогда не страдал эксгибиционизмом и всегда считал, что личные дела должны решаться частным порядком и исключительно по взаимному согласию, что уж говорить о любви. Похоже, холодный февраль и однообразная работа сыграли с ним плохую шутку. Голова опустела и позволила загнать тело в такой глупый тупик.
- Занятное желание, капитан, - официальное обращение звучит в устах Скупого Витуса почти оскорблением, - но я от вас ушел недалеко. Эрве, я тоже желаю провести сегодняшнюю ночь с вами наедине.
И этот туда же! Шевалье едва останавливает себя, чтобы не всплеснуть растерянно руками и не произнести свои мысли вслух.
- Мое желание такое же, - ставит последнюю точку в этом цирковом номере Фернан.
Все трое смотрят друг на друга, словно противники на дуэли.
- Господа, оказывается, у нас так много общего! - наконец комедийно восклицает Рихард. – Как будем делить?
Эрве от возмущения подкидывает на месте.
- Я не намерен больше участвовать в этом фарсе! Разбирайтесь со своими проблемами самостоятельно, без меня. Можете провести прекрасную ночь втроем, меня это не обидит! Я ухожу!
Слова Рихарда настигают его через мгновение, он уже успел развернуться и даже сделать шаг в сторону выхода:
- Молодой человек, вы отказываетесь платить свои долги?
Фернан и Витус молчат, словно их эта тема не касается.
- Если вас это расстраивает, господин Рихард, то моя шпага к вашим услугам, - шипит в ответ Эрве, разворачиваясь к капитану.
- Глупейшая затея, все знают, что перо вам привычнее шпаги. Не дурите.
- По-моему, я сглуплю, если останусь.
- Эрве, я знаю специфику вашей профессии. Если вы сейчас уйдете, то потеряете доступ к информации, ваши статьи станут бледнее. В результате к возвращению в Лион публика о вас забудет. Витус говорил, вы были знамениты…
- Не приплетай меня к своим делам, - мрачно роняет интендант. Кажется, разговор тяготит его, он сидит мрачнее тучи.
- Почему бы и нет? Я действую в наших интересах. Фернан, а ты что загрустил? Мне кажется, или вопрос о прекрасной теплой ночи интересует только меня?
- Но не такими же ужасными методами! Я вполне понимаю Эрве, сделай ты мне подобное предложение в такой ситуации, как сейчас, моим ответом была бы перчатка.
- Фернан, ты слишком мягок. Если бы не я, эта игра в гляделки длилась бы бесконечно. Мне она набила оскомину, а вы с Витусом были готовы продолжать... Эрве, вы куда-то собирались? Или сядьте на место или отправляйтесь в бездну людской памяти.
Голос Рихарда звучит грубо, это не предложение, больше похоже на приказ. И самое несправедливое, что он прав. Эрве не может позволить себе потерять эту троицу, потому что они дают ему бесценное - нет, не информацию, а тот необходимый армейский дух и набор острот, без которых все написанное шевалье непременно превратится в сухой мусор.
Шевалье растеряно смотрит на трех человек, которых почти уже считал своими друзьями. Витус напряжен и задумчив. Руки на груди крест-накрест, пальцы теребят трубку. Его темные глаза изучают лицо Эрве, словно ищут там подтверждение какой-то своей теории.
Рихард, наоборот, расслаблен, растекся по обитому бархатом креслу. Каштановые волосы как всегда растрепаны, на губах самоуверенная улыбка… Только во взгляде больше жесткости, чем обычно. Эрве уже видел у капитана такое выражение глаз. Тогда наваррцы шли в атаку, в настоящую атаку, не как в последнее время, а Рихард со своими магами оказался на полигоне - так они называли тренировочную площадку за пределами лагеря. Чтобы не остаться отрезанными от основной армии, им пришлось прорываться с боем. Капитан, вызывающий между ладонями огненный шар, чтобы секундой позже швырнуть его в противника, был таким же веселым, самоуверенным и жестким.
Фернан… Граф нешуточно взволнован, он смотрит на Эрве со смесью сожаления и странного чувства, которое, если поднапрячься, можно назвать родственницей восхищения. Но шевалье почему-то кажется, что «восхищение» Фернана относится то ли ко всей сложившейся ситуации, то ли ко всем ее участникам. К общему настрою - но не к нему, Эрве, лично.
Волнение, бьющееся горячей нервной жилой где-то в горле, отступает - Фернан что-то понял, а, значит, не все так просто, как кажется на первый взгляд. Граф - мастер распутывать интриги. Эрве почти уверен, что за карточным столом разыгралась не только битва страстей, но еще и битва интеллектов.
Шевалье спокойно садится на свое место.
- Ну что ж, господа, медведь вернулся. Можете продолжать делить.
Рихард азартно усмехается, окидывает его оценивающим взглядом, словно приемщик в ломбарде, и кивает Витусу:
- Ну что, старик, я тебя понимаю… Какие будут предложения? - последняя фраза предоставлена для всеобщего обсуждения.
- Давайте, смягчим условия, - предлагает Фернан, - у Эрве должен быть выбор.
- Только не выбор партнера, - встревает Рихард. – Партнер случайный, я настаиваю.
- Хорошо, - примиряюще кивает граф. - Необходимы условия, при которых один из нас должен получить шанс на ночь…кхх-кхх, прошу прощения… Но и у Эрве должен быть шанс согласиться или отказать.
- Несправедливо! - обижается Рихард.
- Я согласен, - кивает интендант.
- Получается, я опять в меньшинстве? Вот черти, ладно, будет вам, я согласен. Но остается самый важный вопрос…
- …Кто же из нас? – договаривает граф. - Предлагаю спросить Эрве.
- Нет! Фернан, я же сказал, партнер должен быть случайным!
- Вы что, предлагаете тянуть соломинки? – или Эрве кажется, или вид у графа становится растерянным.
- Нет, давайте решим этот вопрос по-мужски. Что может сделать мужчина ради прекрасной дамы?
Над столом повисает тишина непонимания.
- Ну же? Неужели вы никогда не волочились за прекрасными дамами?
- Цветы…, - неуверенно произносит Фернан.
- О боги, граф, за кем ты так ухаживал? Цветы дарят женам и куртизанкам…
- Ну, не правда… - хмурится Витус.
- Замолчите! Сейчас, дорогие мои, я расскажу вам, как нужно ухаживать за прекрасной женщиной, - капитан принимает драматическую позу. - Эрве, тоже прислушайтесь, вам пригодится на будущее… Так вот, господа, для прекрасной дамы совершают подвиги. Я предлагаю совершить один из них для нашего шевалье.
- Например? – с любопытством спрашивает Фернан.
- Например, вы помните знамя, которое торчит над наваррскими позициями и каждое утро мозолит своим отвратительным красным цветом наш привыкший к черно-белому пейзажу взгляд? Так вот - через три дня наваррцы будут праздновать день рождения своего короля. Думаю, праздновать будут бурно, караулы по такому поводу ослабят. Предлагаю устроить совместную вылазку, и тот, кто принесет прекрасной даме кусок наваррского знамени, тот и будет претендентом на ее руку и сердце. Ну как?
- Это опасно.
- Фернан, что за речи? Это не более опасно, чем наша жизнь. Соглашайся.
- Витус, ты как думаешь?
- Это неплохой вариант, - соглашается интендант.
А это странно - думает Эрве, для Скупого Витуса военная служба номинальна, но он все равно соглашается на эту авантюру.
- А вы, Эрве, как думаете? - Фернан пытается проявить такт.
- Мне остается только согласиться, граф. Спасибо, что даете мне шанс хотя бы отказать, - Эрве не справляется с голосом, откуда этот комок в горле?
- Тогда по рукам, - прерывает их диалог Рихард, смачно зевая. - На сегодня достаточно возлияний. Даю команду – по комнатам.
Эрве встает из-за стола первым и, стараясь не спешить, не суетиться, ретируется. Три взгляда в спину – равно внимательных, равно изучающих, но в одном из них тяжести больше, чем в остальных. Эрве чувствует это не лопатками, а где-то в голове. Навязчивая мысль застревает среди практически рассеявшихся винных паров и первых приступов головной боли. Для того чтобы подумать, будет завтрашний день. Но преувеличенно серьезный, без маски ехидства, интендант, жестокий, как в битве, Рихард и восхищенный складывающейся комбинацией Фернан - это подозрительно. Это более чем подозрительно, это пахнет интригой, которую надо разгадать, чтобы ни в коем случае не стать трофеем.
На улице морозит, за последние часы температура опустилась еще ниже. Ветки деревьев покрыты инеем - чудесная снежная сказка, если бы не холод, острыми иглами впивающийся в не защищенные тканью части тела. Будь проклята лионская мода, диктующая свои правила - теплое, но все же слишком тонкое сукно бриджей, батист рубахи, теплый камзол и плащ… нет, все равно в этом году слишком холодно.
В комнате мальчишка-слуга уже развел огонь и положил в постель две грелки. Волнение уходит, на караул заступает старая знакомая - тишина. Волшебная, мертвая, только где-то тихо ржут лошади и кто-то поет, но так далеко, что, кажется, не в этой жизни.
Надо записать сегодняшний день, но нет сил. Эрве падает на кровать и чувствует в щели между ней и сундуком нечто живое и холодное, смертельно холодное. Зажимает в руке и вытягивает на свет.
Букет алых роз. Ах да, принесли же утром, а он и внимания не обратил, бежал в штаб… Значит, игра началась еще раньше, а прошедший вечер за картами - только ее продолжение.
Яркие лепестки – такие прекрасные и необычные, такие красивые… Эрве, да что же это такое, ведешь себя как дурак, словно роз никогда не видел… Так не видел же… Кажется, что и не видел никогда, словно эта серость вокруг была вечно. Словно с рождения каждое утро вставал, шел в штаб, ходил как собачка за генералами, путался под ногами, нарывался на «комплименты», играл в карты и пил кислое вино.
Эрве подносит розы к лицу и сладко вдыхает аромат, другая жизнь, мирная, теплая, ах, вернуться бы в нее…
Но что это? На ярких лепестках темные узнаваемые подтеки. Эрве нервно рассматривает свои руки – порезов нет. Вытягивает покрывало из щели на свет - оно все в темных пятнах. Порыв отбросить цветы подальше, убрать от лица эту мерзость… но сразу что-то в воздухе меняется.
Зачем кому-то приносить ему измазанные кровью цветы? На что намекает даритель?
Эрве ломает голову, пока сон не оказывается сильнее. Ладно, за ночь ничего не случится, а если и случится, что он потеряет? Этот закопанный в снег лагерь? Не страшно.
Эрве, пошатываясь, встает, подходит к двери и выкидывает цветы на улицу. Потом возвращается, закутывается в свой мундир, три одеяла, шубу и засыпает без сновидений. Пусть будет, что будет.
***
«История начинается с простого звука. Глухого звука захлопнувшейся книги, которую не дочитал нерадивый студент, утомленный перечислением дат, имен, направлений движения войск и списком покоренных городов. Книга, в которой зима - три месяца, девяносто дней, две тысячи сто шестьдесят часов - описываются двумя строчками.
«Генералиссимус отвел войска на зимние квартиры. Армия расположилась в предместьях Банкары, подтягивая резервы и залечивая раны».
В этой фразе нет холода, нет покрытых толстой коркой льда деревенских колодцев, нет замерзших, поцарапанных о дрова пальцев, нет ноющей боли отогреваемых у огня рук, нет усталого одиночества, нет разбросанной в беспорядке чистой бумаги и низкого гула в ушах, предвестника головной боли, от которой скоро захочется кричать. И страха смерти тоже нет.
Это ткань бытия, сплетенная крест-накрест из нитей человеческих жизней. Тех самых, удаленных от дворцов и министерских кабинетов, не подозревающих о всеобщих общественных закономерностях, не имеющих возможности решать и направлять историю в другое русло.
Но, дорогой читатель, нельзя обманываться своей кажущейся беспомощностью перед лицом надвигающихся событий. Нельзя отговариваться тем, что ничего не можешь сделать. Если с гор сходит лавина - можно попытаться бежать, если корабль тонет - нужно добраться до шлюпки, если за тобой гонится волчья стая - необходимо искать дерево. Только в таком случае у тебя появится шанс выжить и стать победителем…
Засим откланиваюсь, дорогой читатель, твой полевой корреспондент сладко спит и видит во сне, как пишет тебе эти строки…»
Эрве просыпается оттого, что его тело сотрясает крупная непрекращающаяся дрожь. Во сне одеяла сползли, а неплотно закрывающееся окно распахнулось под порывом ветра. Шевалье с головой ныряет под шубу и судорожно пытается натянуть на себя плотный войлок. Спустя несколько минут он начинает согреваться, дрожь проходит.
Петух молчит, но в комнате светло. Солнце в это время года встает поздно, значит, уже не меньше девяти часов. Где-то через час в штабе начнется рабочий день.
Звякает замок, потом скрипит дверь – мальчишка-слуга пришел его будить, но как же не хочется вставать. Вчерашний вечер предстает перед глазами во всех неприятных подробностях. Как дурной сон, думает Эрве, яркий, осязаемый, но глупый. Может, и не было его - не было этого вечера, этого невнятного разговора, в котором каждый - Эрве уже неплохо знает его участников - каждый защищал свои интересы. Неужели желания этих трех, конечно же, скучающих от вынужденного безделья, но все же здравомыслящих людей, так просты и незамысловаты. Сердце екает и падает в какую-то черную сладкую дыру. Неужели это так? Даже в лучшие времена, когда шевалье еще жил в Лионе, казалось, на улице, не прекращая, цвели каштаны, а перед ним, молодым талантливым журналистом, были открыты двери лучших домов и салонов, Эрве редко отказывали, если он пытался добиться расположения дамы. Но чтобы стать яблоком раздора для трех подвыпивших офицеров - такого с ним не случалось.
- Хозяин, - робко зовет мальчишка, - там на улице…
Взгляд Эрве с трудом фокусируется на веснушчатом лице слуги.
- Что случилось?
- Там на улице, - произносит еще раз мальчишка и, словно не зная, как продолжить, мнется, кивая в сторону двери.
Эрве сует руки в рукава шубы - какой все-таки удачный подарок – плотнее запахивается и идет к выходу. Мальчишка с опаской ступает следом.
Солнце ударяет в глаза яркой белизной погожего зимнего утра. Вдалеке виднеются покрытые шапками сугробов и темными пятнами рощиц холмы. Воздух такой холодный, что кажется твердым.
Ночью снегопада не было. На плотно утоптанной площадке перед входом беспорядочно разбросаны куски замерзшей местами синей, местами темно-красной, а местами белой из-за инея плоти. Мальчишка в ужасе отступает назад, слышно, как скрипит под его ногами растоптанная половица. Эрве поднимает локоть к лицу и, словно пытаясь отогнать наваждение, быстро проводит рукавом шубы перед глазами. Картинка не меняется, только приобретает еще большую четкость, а раскиданные потроха приобретают форму. Чужак, принесший отвратительный дар к жилищу шевалье, разложил его в форме сердца.
Эрве подходит и садится на корточки, с профессиональным интересом рассматривая странный подарок. Первоначальная догадка оказывается верной - форма из форм, сердце из сердец, по виду похожих на человеческие, но, скорее всего, принадлежащих животным. О боги, теперь еще и это, мысленно стонет Эрве, но внезапно его снова настигает то странное чувство, которое он испытал вчера, обнаружив капли крови на лепестках роз. Что-то в нем меняется, оживает, просыпается. То, о чем он уже давно позабыл, и чему не оказалось места в военном лагере.
Затылок медленно немеет, в висках зарождается привычное напряжение, зрачки деловито рассматривают развернувшуюся перед ним картину в поисках ранее не замеченных деталей - Эрве интересно. Он предчувствует хорошую охоту.
Вот его вчерашние следы - нетвердая петляющая походка, а вот рядом еще чьи-то – на снегу видны отпечатки солдатских сапог, тяжелая твердая поступь, весит точно больше, чем шевалье. Эрве вспоминает вчерашнего солдата, принесшего цветы, он вполне подходит под эту примету. Но если рассудить, то под примету подходит больше половины лагеря. На начальную зацепку не тянет. Единственное, в чем не сомневается Эрве - вчерашние розы и сегодняшний подарок дело рук одного и того же человека. Ну наконец-то, настоящее привычное дело! Какие яркие заголовки можно будет придумать! «Кровавая любовь на Южном фронте!» Или так: «Влюбленный палач выходит на охоту: рассказ жертвы»
Мда, нехорошо получается, останавливает себя шевалье, рассказ жертвы… Дела в целом обстоят скверно. Объектом симпатии маньяка выступает не какой-нибудь незнакомец, за которым можно было бы беспрепятственно наблюдать и, если вдруг (боги, только не это!) что-нибудь случится, написать трагическую статью о неудаче правосудия, а он сам - Эрве. С одной стороны, куда уж хуже, однажды не проснуться в собственной постели, с другой – а что он теряет? Последние недели в лагере – настоящий ад, в котором его сущность, привыкшая к постоянной деятельности и переменам, чуть не отдала концы, отправившись впереди тела в свое индивидуальное посмертие. Эрве размышляет о превратностях судьбы, казалось, прошло совсем немного времени - одна ночь, а жизнь вновь обретает для него необычность и ценность. Нервы натянуты, тело готово действовать, а каждый глоток воздуха ощущается как последний.
Удивительно, как плодовиты последние дни на поклонников. Только вчера утром не было и одного, вечером их оказалось уже трое, а сегодня число увеличилось до четырех. В совпадения Эрве не верит. Таинственный даритель - один из троицы закадычных друзей. Но кому из них это нужно и зачем?
Шевалье ополаскивает лицо, надевает камзол и, наплевав на приличия, берет с собой шубу, отправляясь в штаб.
Жизнь идет привычным ходом - Эрве сонно обивает пороги приемных, присутствует на всех официальных встречах генералиссимуса, наспех обедает, пытается написать первые абзацы будущей статьи на салфетке и, наконец, решив перевести дыхание, пристраивается у огня в комнате для совещаний. Но отдыха не получается, в конце коридора появляется интендант. Скупой Витус бледен, морщина на переносице кажется глубже, чем обычно, черные глаза рассержены и горят, как угли. Он похож на трехсотлетнего ворона, у которого обманом вырвали тайну его клада. Дверь распахнута настежь, Витус замечает нахохлившегося около камина шевалье и подходит поздороваться. Его движения отрывисты, высокая нескладная фигура, закутанная в теплый практичный плащ, кажется кряжистой.
- Как вы? – спрашивает интендант, его испытывающий взгляд впивается в лицо Эрве.
Шевалье встает, что-то отвечает, но уже через мгновение ловит себя на совсем других речах:
- Сударь… Витус, вы кажетесь мне разумным человеком - скажите, насколько серьезно я должен воспринимать вчерашний разговор?
Интендант отвечает, не задумываясь:
- Эрве, я не хочу вас расстраивать, но вчерашний разговор вам необходимо воспринимать серьезно.
- Чертовщина! – взрывается Эрве, - Но как же такое может быть? Бред какой-то!
И, немного погодя, продолжает:
- Я не верю, что вам нужно от меня больше, чем бережное отношение к выданному имуществу. Витус, уговорите своих друзей отказаться от этой затеи. Ведь глупость же, чистейшее безумство.
- Порой именно его нам и не хватает, чтобы почувствовать, что мы все еще живы, - горько усмехается Скупой Витус. – Или решиться, наконец… Сделайте так, как хочет Рихард. Я вижу в этом единственный выход - во всяком случае, для меня.
Эрве рассерженно пожимает плечами - и как он должен трактовать слова этой черной птицы? Неужели как признание?
- Боги, я думал, вы разумный человек…
- Я разумен. Но у меня нет выхода, теперь события идут по новому сценарию, который мне не удается контролировать - а, значит, остается только к нему подстроиться. Поверьте, Эрве, никто не будет вас принуждать, мы все люди чести. Суть спора - шанс.
- Чего вы добиваетесь? – раздраженно спрашивает шевалье.
Витус хочет ответить, но дверь в кабинет генералиссимуса открывается, на пороге показывается адъютант, который нервно машет интенданту. Тот просит прощения и, не дожидаясь ответа, уходит.
Эрве остается в одиночестве стоять посреди пустой залы, непривычно взбудораженный, злой и безмерно живой.
На вопрос, поставленный для себя в этом разговоре: может ли быть Витус таинственным маньяком, радующим сердце шевалье бесценными презентами, Эрве, вспоминая горячечный взгляд из-под широких изломанных бровей, без раздумий отвечает – да, может. Несмотря на пунктуальность, практичность и холодный интеллект, есть в интенданте некая сумасшедшинка, выливающаяся из него на свет божий в виде сарказма. Хотя, если подумать, Витусу подошла бы больше роль фанатика, чем извращенца.
Вечером Эрве устраивается в своей комнате за столом и пишет. В кои-то веки процесс увлекает его. Ломается перо, опрокидывается чернильница, бисерные строчки прерываются неаккуратными кляксами… Ночь проходит незаметно и быстро. А ранним утром в размороженный дыханием кружочек оконного стекла Эрве видит таинственного солдата, крадущегося к его двери. Солнце только встает из-за хрупкой березовой рощи, специально смазанная накануне дверь бесшумно открывается, острие шпаги упирается в грудь графа де Фога.
Фернан оторопело смотрит на шпагу, на Эрве и снова на шпагу:
- Я в восхищении от вашей предусмотрительности, вижу - вы сможете защитить себя, но цель моего визита – мирная. Вчера вы не появились на «рауте», и я забеспокоился. Теперь понимаю, что мой ранний визит скорее бестактность, чем необходимость.
- Простите, граф, - шевалье опускает шпагу и пропускает гостя внутрь. - Я ждал не вас.
- Вам угрожают? – обеспокоено спрашивает Фернан. - Тогда это письмо, оставленное на вашем пороге, приобретает для меня новый смысл.
В руках у Фернана действительно замерзший конверт, перевязанный темной лентой. Эрве тянется к нему, но граф отводит руку с письмом в сторону.
- Так ли это, сударь?
- Да, - устало вздыхает шевалье.
- Вы позволите? - Фернан подносит руку к ленте, скрепляющей письмо. - Простите мою настойчивость, но, если здесь угрозы, я должен быть в курсе. Чем бы ни тешилась эта многотысячная махина, так неудачно застрявшая в сугробе, командование обязано ее контролировать.
- Хорошо, открывайте, я понимаю ваше любопытство. Если в моем доме заведется крыса, которая предпочитает грызть книги моего соседа, мне было бы интересно узнать, труды каких авторов она выбирает.
Узел легко развязывается под ухоженными пальцами графа.
- Ваш недоброжелатель немногословен, - Фернан показывает шевалье пустой лист бумаги, на котором коричневым пятном виднеется оттиск человеческой руки.
- Скорее очередной поклонник, - сварливо ворчит шевалье.
- Я давно не видел вас в таком возбуждении. Расскажите мне всю историю с самого начала. Порой я бываю не слишком внимателен к окружающим, но, поверьте, ваше состояние меня интересует.
И Эрве рассказывает, выкладывает все - начиная с первого букета и заканчивая только что полученным письмом. История оказывается очень короткой - три подарка, много суеты и ни одной догадки.
- Нам необходимо найти солдата, который приносил вам букет в первый день. Хорошо, что вы запомнили его лицо.
- В лагере десятки тысяч солдат, как мы найдем нужного?
- Сударь, вы поступили совершенно верно, попытавшись выследить своего таинственного «амура». Только зря вы положились исключительно на свои глаза. Недаром согласно военной науке в караул ставят по двое, один может задремать, отвлечься… Я пришлю вам своих солдат, и они посидят с вами ночь.
- Спасибо, граф.
- Сколько раз я просил называть меня Фернаном? Прошу вас.
- Спасибо, Фернан.
- Вот и хорошо, - голос графа звучит мирно. - Значит, я могу успокоить себя, Эрве - с вами все в порядке? Ваше вчерашнее отсутствие вызвано скорее настроением, чем расстройством здоровья?
- Благодарю за заботу, вчерашний вечер я провел за размышлением над этими ужасными посланиями.
Говорить с Фернаном - изысканная пытка, и одновременно это так же легко, как дышать. Считается, тон высшего света невозможно перенять, надо родиться и воспитываться в нем, чтобы усвоить все его мельчайшие нюансы. Сущность этого тона: непринужденность, приличие и изысканность. Говорить с графом на общие темы, требующие только этих трех положений и еще, пожалуй, ума - одно удовольствие. Но если разговор заходит в области, которые требуют нарушения правила «трех китов», собеседник теряется, совершая немыслимые акты со своей речью, чтобы выкрутиться – выразить свою мысль и в то же время не выйти за рамки светской беседы.
- Фернан, меня больше волнует ваша завтрашняя вылазка. Вы считаете ее благоразумной? - вымучивает из себя Эрве.
- Я считаю, ее неизбежной, - легко отмахивается от вопроса граф. - Это карточный долг и обещание, которое мы дали друг другу. Если мы начнем нарушать законы чести даже в таких мелочах, то где же тогда окажемся?
- Но кто-то из вас может не вернуться. Если есть возможность выбора, не лучше ли предотвратить трагедию?
- Открою вам небольшую тайну, - улыбается граф. - Я не люблю и не умею выбирать. Для меня нет выбора, потому что он подразумевает конкретный ответ - да или нет. Предпочту полумеры, обычно в таком случае довольных оказывается больше, чем обиженных.
Возразить на этот пассаж Эрве нечем. Тем более солнце за окном поднимается над землей все выше и выше, и Фернан начинает торопиться в штаб.
Оставшись один, Эрве задается вопросом - а может ли граф оказаться таинственным дарителем? И отвечает, не раздумывая ни секунды - да. Умение держать лицо и играть до последнего, ласка как основной метод, и применение силы, если ласка не срабатывает - это свойственно Фернану. И, наконец, добавляет Эрве к общему списку - хитрость, чтобы достичь того, чего невозможно получить силой и лаской.
Последний вечер перед вылазкой собирает их всех четверых за столом в «кают-компании». Из-за тонкой деревянной перегородки раздаются звуки гитары. Три аккорда, под которые несколько офицеров нестройным хором исполняют старую шуточную песенку: «Ах Мари-Луиза, если у тебя есть сердце, не забывай про меня». Оплывают в серебряном канделябре свечи, подрагивают длинные тени на сложенной из вековых сосен стене.
- Ну-с, - говорит Рихард, которого последние дни Эрве сторонился, как мог. Не сказать, что бегал, но встречаться лицом к лицу большого желания не имел. – Предлагаю определить очередность наших попыток. Устраивать массовый старт не только грустно, но и опасно…
- Господа, - решительно вмешивается шевалье. Последние дни не прошли даром, он хорошо продумал, что и как надо сказать, - у меня к вам встречное предложение. Точнее, условие.
Три пары глаз смотрят на него в упор.
- У каждого из вас есть шанс получить то, чего вы хотите, - Эрве на мгновение смущается, чувствуя, как начинают гореть щеки, но находит в себе силы справиться с волнением. - Я требую такого же шанса и для меня.
- То есть, если я правильно понимаю, вы хотите принять участие в споре и самому попытаться получить часть знамени? - осторожно спрашивает Фернан, опасно щуря глаза.
- Да, господа. Это мое основное условие. Или вы его принимаете, или я отказываюсь выполнять свою часть долга. На случай, если вас это не устраивает - за складами в любое время, когда вам будет удобно.
- Это слишком опасно, да и шансы не равны. Мой ответ – нет, - безапелляционно изрекает интендант. - Эрве, вам не терпится на тот свет?
- Я тоже считаю вашу идею неудачной, - говорит Фернан. - Витус прав - вы не военный и не понимаете, чего у нас просите.
- Расслабьтесь, господа перестраховщики, - хмыкает Рихард. - Сколько раз нужно повторять - наш шевалье уже лет десять как совершеннолетний, а значит, вправе сам за себя решать вопросы, касающиеся его жизни и смерти. Если он хочет - почему бы и нет? Вполне справедливо. Ну что, голосуем? Как понимаю, победы инертного большинства в этот раз ожидать не приходится. Два на два?
Неожиданно Фернан соглашается с капитаном, против только Скупой Витус, но это уже трое против одного. Мнение оставшегося в одиночестве интенданта никого не интересует, Эрве участвует в завтрашней вылазке.
Потом все тянут соломинки, которые Рихард крепко зажимает в кулаке. Самая короткая - у Эрве, следующая – у интенданта, потом – у Фернана, и, наконец, последняя, самая длинная, остается в руке капитана.
- Ну вот, очередность попыток определена, - оживляется Рихард и откупоривает бутылку вина. - Предлагаю напиться до зеленых бесов в глазах. За удачу, как в последний раз!
Витус смотрит на капитана злым и отчего-то взволнованным взглядом. Не хотел бы Эрве оказаться сейчас на месте Рихарда. Что-что, а злиться интендант умеет.
- Нет, не решена, я прошу уступить мне первое место.
- Почему это?
- Для моего плана нужно солнце, - интендант досадливо трет лоб, - поэтому, Эрве, не хотели бы вы поменяться со мной?
Шевалье думает о том, как Витус собирается оказаться в лагере противника среди белого дня. План Эрве прост и рассчитан только на удачу - сможет ли он под покровом темноты проникнуть в расположение наваррской армии или нет? Неужели можно добраться до знамени как-нибудь по-другому? Все же шевалье не хватает военного опыта.
- Хорошо, - кивает Эрве, заворожено рассматривая, как Рихард разливает по бокалам отличный херес. - Откуда?!
- Там, где взял, больше нет. И этого жалко, - капитан поднимает руку с бокалом в шуточном приветствии и пробует напиток. - Фернан, скажи - это блаженство…
Они расходятся поздно, на небе висит белоснежная, как невеста, луна, и мир после четырех бокалов превосходного вина кажется прекрасным местом. Медленно падают редкие искристые снежинки. Стволы яблонь в деревенских садах за скрытыми в сугробах плетнями замело, их ветки лежат на белом покрывале. Скрипучий снег звучит в такт мыслям. Эрве насвистывает заевшую песенку: «Ах, Мари-Луиза, полей цветочки на моем окне…» В песне рассказывается о служанке, которая каждый день ставила влюбившемуся в нее господину новые условия, и в конечном счете господин не выдержал и женился на своей соседке, а служанка так и осталась ни с чем.
На не заправленной с утра постели шевалье, среди скрутившихся в твердые жгуты одеял сидит Рихард. Во взгляде капитана веселятся те самые зеленые бесы, до которых он мечтал допиться.
Как быстро - думает Эрве - он уже здесь, хотя шевалье встал из-за стола первым. Или маг знает какие-то короткие тропы и переулки, или это специальные штучки с телепортацией.
- Что за почетный караул под твоими окнами в форме полков генерала де Фога? Фернан печется о твоей невинности? - заметив Эрве, Рихард озорно улыбается и с довольным видом откидывается на подушку, рассматривая не знающего куда встать, куда податься шевалье.
- Я думаю, капитан, это вас не касается - сухо роняет хозяин комнаты и морщится - внезапный переход на близкое «ты» неприятно режет ухо. - Что вам понадобилось здесь в такое время?
- Ладно, не суетитесь, шевалье, - Рихард приподнимается, в его руках, откуда ни возьмись, появляется армейская сумка, похожая на те, что носят через плечо рядовые из пехоты, только кожа лучше даже на вид и украшена тисненым узором. – Цель моего визита – деловая. Почти. Держите.
Он кидает на разоренную постель легкую белую накидку из незнакомой тонкой ткани.
- Это для маскировки. На снегу будете почти не заметны. И еще... дайте руку.
Сбитый с толку напором капитана, Эрве послушно протягивает ладонь. Рихард берет ее и крепко зажимает в своих, что-то острое колет палец шевалье, от неожиданности тот дергается, пытаясь вырваться.
- Да постойте же вы, неженка. Неужели все лионские бумагомаратели такие впечатлительные? - Рихард давит на палец, на кончике которого образуется ярко-красная капля.
- Найдите человека, который любит боль, и я отвечу на ваш вопрос, - ворчит Эрве.
Капитан усмехается, соскабливает кровь в прозрачную склянку и надевает на пострадавший палец кольцо. Ничего особенного - потемневшее серебро с маленьким синим камнем, похожим на бирюзу. Четыре золотых - красная цена.
- Итак, шевалье, мне очень не хочется покупать траурный венок на вашу могилку, поэтому выслушайте меня внимательно. Если завтра у вас возникнут проблемы любого свойства - проведите камнем кольца по тыльной стороне ладони. Запомнили?
- В этом нет ничего сложного. Провести камнем по руке.
- Молодец, - улыбается Рихард и наклоняется к шевалье.
Лицо капитана слишком близко, опасно близко, думает Эрве. Он хочет отстраниться, но его ладонь крепко сжимают сильные, как тиски, пальцы. Шевалье пытается сделать шаг назад, но поясницей натыкается на вторую подставленную руку капитана.
- А теперь - маленькая компенсация, - тихо произносит Рихард. - Глядишь, не я выиграю, так эти собственники и не поделятся же...
И через секунду губы капитана накрывают губы Эрве. Ошарашенный шевалье стоит как каменный истукан, не зная, что предпринять, и растерянно моргает. Старый добрый инстинкт закрыть при поцелуе глаза не действует. Да и вырываться бессмысленно - Рихард сильнее. О, черт, неужели он уже стал трофеем…
Горячие руки Рихарда медленно и властно, словно и не предполагая возможности отказа, проходят по талии шевалье, потом беспорядочно гладят бока - кажется, капитан слишком увлекается - и наконец, сопровождаемые хриплым дыханием, спускаются ниже и крепко прижимают Эрве к себе. Внезапно шевалье становится страшно. Он не сможет справиться с капитаном, если тот сам не захочет остановиться. А чем дальше, тем такая вероятность все меньше и меньше… Эрве резко выставляет перед собой обе ладони и со всей силой отталкивает навалившееся на него тело. Капитан прерывается и несколько мгновений, будто соображая, где он и с кем, таращится на возмущенное и потому красное лицо шевалье.
- Неплохо, - говорит наконец Рихард, - я почти жалею.
Капитан неохотно отпускает Эрве и делает шаг назад. Дверь за ним прощально хлопает. Одиночество и тишина наполняют комнату.
Спит шевалье плохо. Ему чудится, что он, полумертвый, лежит на золотистой в полуденном солнце корочке льда, покрывающей сугроб. А под ним, пропитывая подмерзший снег, расползается багровое пятно. Он еле дышит, каждый вздох сопровождается хрипом в груди. Над ним голубое далекое небо, вокруг тихо, и только чьи-то руки успокаивающе гладят по волосам. «Подожди, останься здесь, я приду и мы с тобой спасемся» - говорят рядом незнакомым голосом. Он не хочет его слышать. Он смотрит в небо на выстроившиеся в форме волшебного замка облака. Он улыбается им и игнорирует навязчивый голос, который звучит все более встревожено. Он уплывает в белую волшебную страну, которая наполняет его вены, приходя на место вытекающей крови. Природа не любит пустоты.
***
«Да, дорогой читатель, на вопрос об успехе в любом деле, будь то военная кампания или обычный покер с друзьями – сегодня я дам вам вполне однозначный ответ. Важен только результат, победа. Когда ты созрел для действия, все дилеммы решены, ставки сделаны, нерешительность и сомнения отброшены в сторону, не забывай об этом. Если ты развязал боевые действия, мой король, или сел играть, друг мой, приготовься быть беспощадным в достижении результата. Оставь все свои чувства за дверью и думай только о выигрыше. Потому что далее никто не скажет о том, как невероятно красиво и талантливо ты играл - вспоминать будут только, выиграл или нет. Если нет – ты проигравший, если нечаянно ошибся - растяпа, если подарил победу – тряпка или самодовольное ничтожество. А если выиграл – ты победитель…»
Эрве напишет это, как только вернется обратно. Сядет за свой стол, получит в темноте очередную занозу от плохо обработанной доски, зажжет свечи, обмакнет перо в пахнущие спиртом чернила и выведет на белой бумаге: «Здравствуй, дорогой читатель, пишет тебе твой полевой корреспондент с южного фронта. Сегодня утром ветер с востока сменился северным, а в остальном, как обычно, перемен нет». Только, возможно, я уже погиб, произносит про себя шевалье и смеется своему каламбуру. Ничего не происходит, войска стоят друг напротив друга, голодают, мерзнут, смотрят на одну и ту же луну. Колеса истории замерли, а я погиб, и ничего не случилось. «Да, дорогой читатель, в вопросе о победе я сегодня специалист… »
До первого наваррского поста сто метров, Эрве уже видит разожженный костер, к которому время от времени подходят греться караульные. Надо взять левее, там лесок, а за ним первые хижины, от которых несутся над равниной звуки гуляния. Пробраться через рощу, встать, спрятать маскирующую накидку и слиться с гуляками, мало ли как он одет посреди праздника, вдруг он лучше выглядит в гражданском шмотье, чем в мундире? «Ах, Мари-Луиза, полей цветочки на моем окне…» Главное - не бояться, даже если заметят - не будут же они стрелять без предупреждения, а вдруг кто и будет - малая вероятность, что попадет. Вокруг темно, хоть глаз выколи, особенно когда смотришь на костер, а потом на темнеющий лес - то и вообще ничего не видно.
А это мысль, размышляет Эрве - действительно, если слишком долго смотреть на огонь, потом в темноте и человека в двух шагах не различишь. Огонь – это Рихард, он горит и согревает окружающих. Нет, не согревает, а переплавляет под себя и свои желания. В языках его пламени не разглядишь силуэт Фернана, двойственного, как вода - может стать паром, может льдом, может обласкать, отмыть, может утопить. Не видно и основательного, серьезного Витуса, который земля… который всех кормит, улыбается Эрве. Рихард затмевает их всех в темноте этой зимы. На вопрос, может ли быть капитан тем самым таинственным дарителем, шевалье еще вчера, злясь на наглого мага, ответил «да».
Но сегодня утром охрана, присланная Фернаном, задержала солдата, несшего на этот раз «гастролеру» - так рядовые называли заезжего журналиста - письмо в стихах.
…Вкрадчивым шепотом вы заглушаете
Звуки дневные, несносные, шумные…
В тихую ночь вы мой сон отгоняете
Ночи бессонные, ночи безумные!*
Стихи стихами, но только сейчас, лежа в сугробе и наблюдая за движущимися на фоне костра наваррскими часовыми, Эрве находит правильные мотивы для слов и поступков, сказанных и сделанных за последние три дня. Задержанный солдат молчал как рыба, но его молчание теперь ничего не значило. Теперь, когда рядом с Эрве больше не горит яркий раздражающий огонь Рихарда, все вещи кажутся ясными и очевидными. Какой же он дурак, раз не раскусил игру раньше, когда в ней еще можно было стать полноправным участником, а не просто фишкой – поводом для одного интригана, забавой для другого и источником опасности для третьего.
Эрве ложится ничком, опускает лицо в снег и несколько мгновений наслаждается его жесткой свежестью. Боги, как же все просто! От облегчения хочется смеяться.
И шевалье смеется.
- Кто здесь? - спрашивают из темноты на наваррском языке.
Эрве понимает, что прокололся и прокололся по-глупому. Он не только дурак, он дурак невыдержанный! Заржал на разведке, шпион чертов, ну дает! Боги, как же смешно! Уже не скрываясь, шевалье катается по снегу и хохочет. Снег смешивается со слезами, он растирает щеки, чувствуя, как грубое крошево царапает кожу. Это истерика, Эрве! О Мари-Луиза, он погиб сегодня, колесики истории дальше покатятся без него, этот темный февраль на его могильной плите, смейся, птичка, пока можно, смейся, смешно же, смешно, боги, как смешно…
- Не стреляй в него, так возьмем, может бантик на грудь повесят. Смотри, как заливается, родимый, головой померз, наверное… Генерал сказал всех тащить к нему живыми и невредимыми на ужин…
Из-за темного пятна кустов выныривают три тени. Эрве поднимают на ноги, вытаскивают из-за пояса два кинжала, стягивают маскирующую накидку, трогают сукно плаща. «Хорошее, снять что ли?» «Да не марайся ты, потом за мародерство будешь на ветке качаться». Шевалье пытается противиться нахально обыскивающим рукам, за что получает крепкий удар пониже кадыка. Воздух перестает поступать в легкие, Эрве напоминает себе рыбину, выброшенную прибоем на берег - открывает рот, а дышать не может. Темнота расплывается перед глазами красными пятнами, больно. Ему связывают руки и ведут куда-то, подталкивая сзади, если он начинает медлить. Шевалье уже ничего не соображает. Боги, чем же это все кончится? Зачем он полез в эту аферу? Ну не военный он, не военный, кому и что хотел доказать?
Наваррский лагерь стоит на четырех деревнях. Шевалье ведут по расчищенным от снега улицам мимо хижин, выпускающих из труб клубы густого теплого дыма. Около каждого крыльца толпятся люди, горят костры, слышна брань и песни, шумно, весело - наваррцы празднуют день рождения короля, так как свойственно их южной горячей душе, и никакой холод им нипочем, потому что главное тепло - оно в сердце. Холодные расчетливые лионцы так не умеют, у них тепло мерится в вязанках дров и угле на вес.
Деревенская площадь запружена подводами с высокими боками, груженными мерзлой соломой. Лошади выпряжены, издалека доносится их мелодичное ржание и фырканье, где-то неподалеку армейские конюшни. Площадь почти пуста, но посредине под охраной двух караульных высится флагшток, на котором реет алое, яркое на фоне темного неба, наваррское знамя. Золотая башня на красном фоне. Знамя цело - значит, Витусу тоже не удалось. Похоже, победа в этой игре будет только за капитаном.
Солдаты останавливаются около сложенного из камня одноэтажного домика с черепичной крышей. Наверное, раньше здесь жил сельский староста. Эрве не слышит, о чем они тихо совещаются, а потом один из них обращается к охраннику, вытянувшемуся перед входом. Тот кивает и скрывается внутри домика. Может, убьют не сразу, думает Эрве с надеждой. Говорили же солдаты о генерале, который приказал всех тащить к нему на ужин…
Спустя минуту охранник возвращается и кивает сопровождающим шевалье, те заталкивают пленника в дом. Замерзшее тело, попав в тепло, начинает усиленно его впитывать, запасаясь на случай возвращения на мороз. Спотыкаясь в потемках о какие-то кадушки и тюки, его гонят по коридору дальше. Дверь открывается, и Эрве оказывается в комнате, ярко освещенной магическими шарами. С непривычки шевалье щурится, рассматривая большое и чистое помещение. Справа огромная беленая печка с деревянными полатями, у ее теплого бока греется красивая борзая с изящно вытянутой мордой. Около стены вместо привычной скамейки стоит тахта, служащая скорее гардеробом, чем местом отдыха. На ней ворох верхней одежды – шубы, пальто, шляпы.
За столом трое, все в черных с золотом наваррских мундирах. В центре стола - мужчина с породистым улыбчивым лицом, в темных волосах проседь, на правой руке не хватает мизинца. Главный, думает Эрве, правильно оценивая вальяжный взгляд карих глаз. Слева от него - помоложе, потоньше в кости, с тонкими усиками и массивной золотой серьгой в ухе. А справа – спокойно восседает Витус. И курит свою любимую трубку. Аромат вишневого табака попадает в ноздри и с мороза кажется особенно сильным.
- У нас гости, - посмеивается седой. - Удачный вечер, я уже думал, мы проведем его тихо, по-домашнему, но не тут было… Лионские гости так настырны, что приходят поздравить даже без приглашения.
Наваррец помоложе усмехается, подкручивая ус:
- Да уж сюрприз, так сюрприз. И чего им неймется в такую собачью погоду?
- И не говорите, - продолжает седой по-лионски. – Как там обычно начинают допрос? Имя, чин, номер подразделения, где находятся ваши регулярные войска?.. Хотя последнее я так и знаю, в двух милях от нас они находятся. Так что по-простому - не хотите ли представиться, молодой человек?
- Эмм, - невнятно произносит Эрве, непроизвольно косясь на окаменевшую фигуру Витуса.
- Не стесняйтесь, здесь все свои. Чтобы вам было удобнее - это, - указывает обладатель породистого лица рукой, унизанной тяжелыми перстнями, на усатого, - граф Корнельян, генерал 3-ей Южной армии, в кругу своих можно просто Родриго. Вы не возражаете, граф?
Усатый закусывает верхнюю губу, чтобы не рассмеяться, и кивает.
- Это, - продолжает представление седой, оборачиваясь к Витусу, - виконт Шеер, гонец короля, привезший мне сегодня радостную новость. А в быту просто Санче. А я – командующий фронтом, а с сегодняшнего дня маршал Наварры – граф Ромильо. Для вас просто Симонэ. Ну что, молодой человек, язык проглотили? Неужели лионцев за последнее десятилетие перестали хорошо воспитывать?
Витус по своему обыкновению спокоен и собран, словно появление горе-лазутчика никак не мешает его планам. Если Эрве правильно понял интригу, для успеха в ней он необходим интенданту живой и в полном здравии. Следовательно, у шевалье есть шанс выбраться из этой передряги с минимальными потерями. Эта мысль его успокаивает, но не дает подсказки, как вести себя дальше в этом странном обществе.
В руках у интенданта полупустой бокал, в котором шипит и медленно опадает игристое вино. Вот от чего бы сейчас Эрве не отказался. Бокал явно не первый для Витуса за этот вечер. У стены батарея пустых винных бутылок, а на столе, застеленном чистым черным сукном, початая анжуйского, по форме не менее восьми лет выдержки. Ромильо и Корнельян, судя по расслабленным движениям и веселью, уже далеко не трезвы. Интендант, кажется, тоже, но Эрве знает, что вино действует на него медленнее, чем на обычных людей. Витус знает, что делает, у него есть план, и он его последовательно исполняет - а, значит, есть надежда. Боги простят прегрешения интенданта, а уж Эрве точно простит, если тот вытащит их невредимыми из этой глупейшей ситуации.
Вот черти, сбивается на неожиданную обиду шевалье, пока он полз по холодным кочкам, рискуя нарваться на случайную стрелу, Витус с наваррцами сидел тут в тепле и распивал вино. Ах, они все пьяны, все довольны собой, и перед ними мнется неудачливый замерзший лазутчик. Сейчас посмотрим, кто здесь король, а кто просто так…
- В достойном обществе я привык представляться с развязанными руками, - заявляет Эрве в тон Ромильо и широко улыбается, протягивая связанные ладони.
Маршал делает преувеличенно удивленные глаза и кивает солдатам. Один из них, темный как черт, с рассеченной саблей скулой, ловко достает из-за голенища нож и перерезает веревки.
- Итак, господа, - заявляет Эрве на чистейшем наваррском. Четыре года в университете и сосед по комнате заставили его выучить этот язык в совершенстве, хоть разговаривай с вражеским командованием, хоть стихи любовные строчи. - Мой визит вызван крайней необходимостью, о которой я вам сейчас, конечно же, поведаю.
Широким жестом Эрве развязывает теплый плащ и снимает камзол, позаимствованный из запасов своего слуги, и отправляет их в общую кучу на тахте. Туда же отправляются перчатки и теплая шапка, которая больше подошла бы крестьянину, чем тому, кем сейчас будет шевалье.
И стремительной походкой двигается к столу. Борзая удивленно приподнимает свою морду и смотрит на решительного гостя сонными глазами, солдаты у двери дергаются, но заинтересованный Ромильо делает им знак не приближаться - с первого взгляда видно, Эрве не вооружен. На нем тонкая батистовая рубашка, любимый жилет из мягкой коричневой замши, бриджи и сапоги, так плотно прилегающие к ноге, что спрятать там что-либо просто невозможно. Шевалье очень хорошо представляет, как выглядит со стороны - опыт лионских гостиных, сплошь усеянных зеркалами, в которых, если и не хочешь, все равно начнешь отслеживать свои привычки. Перед генералом молодой, но уверенный в себе человек. Резкие движения свидетельствуют о деловой хватке и остром уме, непринужденность в сложной ситуации и ледяная вежливость – знак хладнокровной натуры, которую не испугать высокими чинами и угрозами, замаскированными под насмешку, легкая небрежность в дорогой одежде - примета человека с хорошим вкусом, но не чуждого некоторой артистичности. Эрве кланяется - легко, без заискивания, как равный равным, и, не дожидаясь приглашения, садится на свободный стул.
- Граф де Фога, генерал, - представляется он, на лице Ромильо пролетает еле заметная тень то ли восхищения, то ли удивления, - в кругу близких друзей я позволяю называть меня Фернаном. Но все же, прошу, пока мы с вами едва знакомы, прибавлять к моему имени «господин».
Маскируя невольную улыбку, Витус подносит трубку к губам и приподнимает брови. Его глаза смеются, да какое смеются - они хохочут. В них шевалье видит себя. Себя и свой азарт, кураж, игру на выживание, игру в самого себя, каким он был в сытые безопасные времена лионских гостиных. Но не надо искать смысла в этой игре, смысла там нет, смысл только в жизни, в желании жить. Эрве будет в нее играть, пока что-нибудь не произойдет, пока он не увидит своими глазами в действии план Витуса. Нужно дать ему время - вот тот выигрыш, который желает шевалье.
- А не слишком ли вы молоды для генерала? – подозрительно спрашивает Корнельян.
- Раз не слишком молод для графа, значит, не слишком - и для генерала. Никогда не понимал лионской традиции назначения на военные должности по знатности, а не по личным достижениям, - меланхолично отвечает Ромильо, внимательно рассматривая шевалье. - Но, господин Фернан, вас это не касается ни коим боком, особенно после стычки у Монтере.
- Но я проиграл ее, дорогой господин Ромильо, - какая глупость, наваррский маршал пытается поймать его на такой ерунде. Неужели он, журналист, не осведомлен о победах и поражениях лионской армии?
- Простите, запамятовал, старость не в радость, - притворно кряхтит седой наваррец. - Так что же привело вас, генерал, на мой гостеприимный огонек? Я жажду подробностей - надеюсь, они интересные, а не как обычно: хотел стать героем, предполагал выкрасть документы, желал прирезать командующего в его собственной постели… как надоели ваши лазутчики, они такие скучные.
Эрве позволяет себе улыбнуться.
- Итак, дорогие мои слушатели, не буду тяготить вас излишними и скучными предисловиями. Начну, пожалуй, с события важнейшего для любого солдата на зимнем отдыхе. Месяц назад лионские власти расщедрились (уж вам ли не знать, как скупа бывает власть на подарки, прямо как судьба, порой их даже путают) и прислали к нам молодую журналистку…
- Красивую? – оживляется Витус.
- Дорогой виконт, откуда такие вопросы? Разве не вы только сегодня прибыли из мирного Мадрида? Такой вопрос больше присущ нам, оголодавшим по женской ласке в этих снежных равнинах, - смеется маршал.
- Но я все же повторю вопрос - красивую или нет? От этого зависит, насколько для меня будет интересна последующая история.
Корнельян согласно кивает:
- Да-да, господин Фернан, уточните, дайте пищу нашему воображению.
- Я считаю, что ее привлекательность не имеет никакого отношения к дальнейшим событиям, - отвечает Эрве. - Один раз мне рассказали историю, как на лионское торговое судно отправили двух молодых поварих. Так вот - через полгода обе оказались замужем, а одна даже беременна.
- Вы правы, но все же…
- Скорее симпатичная, чем красавица. Скорее умненькая, чем умная. Скорее неопытная, чем кокетка.
Глаза Витуса понимающе усмехаются за пеленой голубого табачного дыма. Эрве кажется, что их обладатель не на шутку заинтересован в продолжении рассказа. В глубине их зрачков зарождается тяжелое внимательное пламя… А, может, это всего лишь отблески от огня в лишенной дверцы печной топке… Вот так-то, господин интендант, слушайте поучительную историю, подтвердите мои догадки, думает шевалье.
- Восхитительное сочетание, - вздыхает молодой наваррец. - Однажды имел знакомство с такой сеньоритой… Поспорила с подругой, что соблазнит самого отчаянного повесу, и соблазнила… Прекрасная женщина.
- И что? – интересуется Ромильо.
- Пришлось драться на дуэли с ее братом, а потом жениться.
От неожиданности Витус давится дымом. Комната взрывается дружным гоготом. Смеются все, даже Эрве. Маршал аккуратно стирает выступившие на глаза слезы:
- Ну, Корнельян, ну учудили! Ладно, оставим в покое ваши любовные похождения. Верю, по ним можно написать не один приключенческий роман.
- Скорее уж наставление для благородных девиц – на что нельзя покупаться в общении с кавалером, - иронизирует Корнельян. - Но, действительно, оставим эту тему.
- Продолжайте, господин Фернан, продолжайте, - маршал Ромильо добродушно улыбается шевалье, - вечер получается на редкость приятным.
- Может быть, еще вина? - кивает Витус в сторону полупустой бутылки анжуйского.
- Отличное предложение! Ваше вино прекрасно, хотел бы я оказаться в родном Мадриде, в своем кабинете, чтобы в полном одиночестве, наблюдая за цветением яблонь в саду и хлопотами дворовой прислуги, наслаждаться этим напитком… Да и, кстати, налейте нашему рассказчику.
Витус оборачивается к шевалье.
- Вы будете анжуйское? - спрашивает он голосом, в котором звучит неожиданная сталь. Будто не вино, а яд предлагает, думает Эрве, и отвечает загипнотизированный ледяными глазами интенданта:
- Нет, предпочту красное. Если есть, конечно.
Веки Витуса в облегчении опускаются, а из-под стола появляется бутылка молодого «солье». Тоже неплохо.
Наваррцы произносят тост за здоровье его Величества - тоже, видимо, не первый за эту ночь, и разговор возвращается в прежнее русло.
- Мы остановились на симпатичной журналистке, волей богов и лионского начальства попавшей в ваше холодное гнездышко…
- Да-да, - отвечает шевалье, проглатывая терпкое душистое вино. - Так вот, трое друзей-офицеров свели с ней знакомство и каждый вечер приглашали провести в своем обществе.
- Интимном? - ехидно осведомляется Витус.
- Нет, за карточным столом, - огрызается в ответ шевалье.
- Что за скабрезные вопросы, друг мой? – недоумевает Ромильо. - Давайте послушаем историю, мне уже любопытно - женщина, коротающая долгие зимние вечера за игрой в карты с офицерами, достойна внимания. Продолжайте, господин Фернан.
- Далее события развивались предсказуемым образом - конечно же, один из трех офицеров воспылал к даме романтическими, но безответными чувствами. Он не решился озвучить их, так как по всему выходило, что девушка ему откажет.
- Нет, я решительно ничего не понимаю, - меланхолично роняет интендант. - Почему же дама должна была отказать офицеру?
- У нее были на это причины.
- Прошу вас, ответьте, господин Фернан! Чтобы понять всю ситуацию, нам необходимо быть полностью осведомленными на счет мотивов дамы, - поддерживает Витуса молодой наваррец.
- Допустим, в Лионе у нее остался жених.
- Это правда? - в голосе Витуса ни одной эмоции, тон ровен и полностью лишен жизни. – Тогда почему она так долго молчала и дала надежду трем офицерам? Неужели ей было неясно, какого рода интерес они испытывают?
- Я не поручусь, что такова истина, это всего лишь мое предположение, - Эрве останавливает себя в попытке объясниться перед интендантом. С какой стати он будет извиняться перед одним из вдохновителей аферы, в которой сам, лично, увяз по уши? Выберемся, а потом посмотрим, что делать, решает шевалье и продолжает: - Давайте вспомним, господа, во-первых, о неопытности дамы, а во-вторых - о роде деятельности, которому она посвятила свою жизнь. Три офицера стали для нее удачнейшим вложением талантов, источником материалов для статей, воплощением воинского духа, живым примером, так сказать… Отказаться от этого для журналиста все равно, что успешному золотоискателю завалить вход в шахту.
- Какая расчетливая женщина, теперь я начинаю сочувствовать офицеру, отдавшему ей свое сердце… - растерянно разводит руками Корнельян, не сводя глаз с шевалье. История увлекает молодого наваррца. – Что же было дальше?
- Для продолжения рассказа я должен упомянуть о сфере профессиональных интересов молодой девушки. О них я вам не сказал еще ни слова - мое упущение, прошу простить. Дело в том, что в Лионе молодая журналистка вела колонку уголовной хроники в одном уважаемом издании и на этом поприще достигла больших успехов. Особенно ей удавались статьи о различных маньяках. В крупных городах они не редкость, большое скопление людей плохо действует на человеческий разум, заставляя его сочинять собственную логику жизни и достижения удовольствия. Временами она небезопасна для окружающих. Так вот - прознав об увлечениях дамы, влюбленный офицер стал подбрасывать ей странные подарки, намекая на то, что она стала предметом воздыхания человека с больным рассудком.
- Какой смысл?! – возмущается Корнельян. – Чушь! Неужели подобными действиями он надеялся получить сердце прекрасной дамы?!
- Чтобы понять причину, заставившую офицера поступить именно так, нужно быть хорошо осведомленным о профессии журналиста. Для этих людей интерес порой равняется любви. А уж академический интерес вполне может перерасти в личный. Во всяком случае, я предполагаю, что мотивы офицера были таковы…
Эрве на секунду замолкает, обводит взглядом посерьезневших наваррцев и Витуса. Вот так-то, господин интендант, удовлетворенно хмыкает про себя шевалье и добавляет вслух, решаясь на жестокость:
- Хотя я согласен с вами, господин Корнельян, достичь взаимной симпатии такими методами... невозможно.
В комнате повисает пауза.
- Но это еще не конец? – разрушает тишину Ромильо. - Пока в истории нет причины, побудившей вас, господин Фернан, преодолеть несколько миль между лагерями и попытаться проскользнуть мимо наших сторожевых постов.
- Верно, это еще не все. Теперь начинается самая веселая часть истории, в результате которой я оказался у вас в гостях. Хотя - не в упрек вам, поверьте - желал бы оказаться где угодно, только не здесь.
Корнельян довольно громко фыркает и запивает невольный смешок последним глотком вина.
- Ну что в этом необычного? - разводит Эрве руками. - Безусловно, я устроился бы сейчас с большим удовольствием в каком-нибудь винном погребке на берегу Луары…
- Богема, - ворчливо шепчет интендант.
- Нет, почему же? Вашей компанией, господа, я вполне доволен, меня расстраивает только невозможность ее покинуть.
Ромильо обменивается с шевалье понимающими улыбками.
- Вот тут вы правы… - на лице маршала крайняя задумчивость, его пальцы рассеяно касаются упрямого подбородка.
Договорить он не успевает, дверь со скрипом отворяется, в проеме появляется фигура одного из охранников, замеченного Эрве у входа в маршальский дом.
- Прибыл... - громко начинает солдат, но Ромильо машет ему рукой, тот подходит и, склонившись, что-то вполголоса сообщает маршалу на ухо.
- Хорошо-хорошо, - нетерпеливо прерывает доклад командующий. – Скажи, пусть подождет, я еще не закончил.
- Ну, что же замолчали, господа? Ничего не случилось, тишь да гладь. Жду окончания вашего рассказа, я весь внимание, - произносит Ромильо, обращаясь к шевалье, когда за охранником закрывается дверь. Он еще более задумчив, чем раньше. Эрве решительно давит в себе истеричную мысль о раскрывшемся карнавале. Ничего, прорвутся, выкрутятся, главное сосредоточиться на выигрыше, думает он, пытаясь успокоить гулко бьющееся сердце, и продолжает:
- Так вот, возвращаясь к моей истории - влюбленный офицер не выдержал проверку временем, не смог дождаться плодов своего предприятия с подарками и решил все рассказать одному из своих товарищей. Тот воспринял любовные переживания друга с большим вниманием, в результате у них родился новый план.
Наваррцы заинтересовано смотрят на Эрве, видимо, эта часть истории для них наиболее примечательна - а вдруг когда-нибудь пригодится для устройства собственных амуров.
- В один из вечеров все четверо собрались за карточным столом. День был снежный и полный забот. Друзья устали и вели неторопливый разговор, который, как и предполагалось, закончился предложением сыграть в покер. Ставкой в карточной игре, казалось бы совершенно случайно, было назначено выполнение желания. Не ожидая никакого подвоха и доверяя собравшимся, дама поддержала ставку.
- О, я понимаю, куда вы клоните! Как хитро! - восклицает Ромильо. - Теперь я начинаю сочувствовать бедной девушке.
- Я тоже, - соглашается с маршалом Эрве. – В тот вечер карточная игра закончилась победой одного из друзей, того самого, с которым советовался влюбленный, и полным фиаско дамы. Выигравший, не стесняясь в выражениях, озвучил свое желание…
- То есть, подождите! – взволновано прерывает рассказ Корнельян, - Я не понимаю! Неужели советчик тоже имел несчастье влюбиться в эту девушку?! Какое неудачное стечение обстоятельств! Конечно же, я уважаю дружбу, но если появляются белоснежные девичьи юбки, под которые каждый из друзей хочет забраться, пожалуй, это прекрасное чувство скоро отдаст концы.
- Действительно, какая жалость, - рассеяно откликается Ромильо. - Вокруг война, казалось бы, что имеет на ней большую ценность - мужская дружба или любовь женщины? Мой вопрос риторического свойства - в бою только друг прикроет тебя от вражеской стрелы, вытащит раненым, если ты сам не сможешь идти… А любовь, она как этот бокал, - поднимает маршал руку с сияющим резными боками фужером. - Красиво, радует сердце, но, в сущности, абсолютная безделица, без нее можно обойтись. Вот так и женская любовь. Никому она здесь не нужна. Бередит душу, расслабляет сердце, заставляет совершать смертельно опасные глупости. И друзей вот разводит по разным сторонам баррикады… Грустно все это.
– Нет, почему же, господин Ромильо? Она нужна, именно здесь и сейчас. Эта красивая безделушка неплохо развлекает, - шевалье несет, он пытается себя остановить, но безрезультатно - гнев сильнее здравого смысла. - Скучно, беспредельно скучно перетекать из одного зимнего дня в другой. Однообразный пейзаж, вокруг одни и те же люди, монотонный военный распорядок. И тут такое развлечение! Почему же не влюбиться от скуки? А потом можно устроить небольшое соревнование, чтобы ее развеять. Это же прекрасное лекарство!
- Мне кажется, история не так грустна, - интендант неожиданно обрывает монолог Эрве. - Может быть, и не было никакого соревнования? Возможно, у второго офицера были другие причины для выигрыша? А что про любовь от скуки…
- Например?! - вспыхивает шевалье. - Какие еще мотивы могут быть у человека, требующего провести с ним ночь? Ну-ка, подумайте, господа! Есть догадки?
- Спровоцировать влюбленного офицера на признание… - расстроенно предполагает Витус.
- Оригинальная провокация! Дружеской не назову, подкачало исполнение! - шипит Эрве, вспоминая ночной визит капитана.
- То есть было что-то еще, кроме карточной игры? – сердится Витус, глаза трехсотлетнего ворона испытующе буравят шевалье в поисках ответа.
- Ай-яй-яй, однако же, я был не прав, - доносится до шевалье негромкий голос маршала. - Вы, господин Фернан, убедили меня. Любовь во всей этой истории – вещь крайне полезная…
Интендант от неожиданности вздрагивает и, словно вспомнив, где находится, буквально на глазах успокаивается. Темный мундштук касается его губ, принося с собой очередную порцию вишневого дыма.
- Действительно любопытный анекдот выходит, - произносит, наконец, Витус, вооружившись легкой ухмылкой.
- Так вы, господа, еще концовки не слышали! - в притворном оживлении продолжает Эрве. – Вы думаете - на этом все закончилось? Нет, забава только началась. Проигравшие офицеры без труда доказали, что они тоже имеют право на выигрыш. А дама… Дама оказалась должна одно и то же желание каждому из них. Каково, а?!
Шевалье обводит собравшихся за столом торжествующим взглядом. И спотыкается о внимательное лицо Ромильо. Это-то и возвращает Эрве на грешную землю. Боги! - доходит до него. - Нашел время выяснять отношения!
- Вот пройдохи! – восклицает Корнельян. - Неужели во всем виновата скука? Бедная девушка!
Наваррец прав. Это тоска, меланхолия, сплин. Как ни назови, суть одна и та же. Почему бы не поиграть от скуки? Да, догадки шевалье подтвердились - в конце концов, это оказалось не так уж и сложно. Достаточно было вспомнить - только один из троих не знал, что под окнами шевалье выстроился караул, присланный графом де Фога.
В памятной карточной партии у каждого игрока имелась своя цель. Самая простая и понятная у Витуса – забава. У капитана сложнее. Несомненно, это тоже игра в любовь, но не только - слишком легко Рихард согласился разделить выигрыш на троих, и именно ему принадлежала идея вылазки в лагерь наваррцев. Чем же он сейчас занимается?.. А для Фернана шевалье - источник опасности. Он хороший друг и, если бы не поддержал игру своих товарищей, то остался бы за бортом сегодняшней ночи. Не смог бы вовремя остановить, рассудить, предотвратить ссору, удовлетворить собственное любопытство, наконец. А также – и за это Эрве ему благодарен - отстоять интересы случайной пешки. Что ни говори, а в разыгранной партии эта роль отведена для шевалье. Движения пешки легко просчитать, потому что она ходит только вперед и не больше чем на два шага в начале партии. Остальное ей не подвластно. Вот если бы раньше догадался, корит себя Эрве, мог прорваться в ферзи или выбрать себе более достойную фигуру.
- И вы... - удивленно улыбается молодой наваррец. - Вы тоже участвовали в этой интриге?
- К сожалению, я оказался тем самым третьим другом, с которым никто не посоветовался. Поэтому об истинной сущности этого предприятия знаю немного, - смущенно произносит шевалье и, желая перед кем-то оправдаться, добавляет: - Свой же поступок я могу объяснить тем, что хотел защитить девушку, попавшую в трудную ситуацию. В случае выигрыша я, конечно же, не тронул бы ее и пальцем.
- Какой же вы благородный, господин Фернан! – с насмешкой тянет Ромильо. – Остаться чистеньким в такой истории невозможно.
- Да-да, ваша история очень странная, - подхватывает Корнельян. - Я не вижу ни одного варианта разрешения сложившейся ситуации. Меня раздирают противоречия – то я жалею влюбленного офицера, то его друзей, то бедную девушку! Расскажите же, как все устроилось!
Эрве откашливается, прежде чем завершить свой рассказ финальным аккордом.
- Боюсь вас огорчить, но все не устроилось до сих пор. Чтобы закончить спор и выяснить, кому же достанется дама, было решено совершить что-нибудь героическое. В качестве объекта подвига, прошу меня простить, господа, но было выбрано ваше знамя.
- Что?! - вскакивает Корнельян.
Ромильо заливисто смеется.
- Влюбленные отчаянные мальчишки! – наконец говорит он. В его низком приятном голосе, привыкшем к строевым командам, сквозит горькая усталая нота. Неожиданно Эрве понимает, что маршал на самом деле старше тех лет, на которые выглядит. – Почему же вам вечно неймется? Почему так и тянет выкинуть какую-нибудь героическую глупость? Я прекрасно понимаю, что движет вами - иногда это простое честное благородство или упрямство, желание не уступить, порой смелость, азарт, желание рискнуть на грани фола, временами – преданность своему делу или принципам. И все это вы называете любовью, - хмыкает маршал. - Люблю, потому так и поступаю. Ничего не нужно объяснять, нет нужды думать и искать причин. Это чувство, иррациональная материя, не поддающаяся логике. Люблю и все. Идеальный эгоизм. Все, что вы делаете ради любви, вы делаете для себя. Что же вы о ней знаете?
- Ради любви нельзя умирать… - произносит Витус, не поднимая глаз от темного сукна импровизированной скатерти.
- Да, верно, - с улыбкой кивает маршал, - ради нее нужно жить. Вот мы с вами это уже понимаем, а они, - кивает он в сторону Эрве и Корнельяна, - пока еще нет… Хотя признаю свою ошибку, иногда любовь бывает очень полезна. Даже на войне. Иначе как бы мне удалось раскусить ваш великолепный маскарад, господин интендант?
Витус пораженно смотрит на Ромильо, в глазах которого черти собрались на шабаш и водят хороводы.
- Или господин Вейзель? Я не знаю вас в лицо, но о дружбе моего старого знакомца графа де Фога с интендантом Огильви и капитаном Вейзелем хорошо осведомлен. Разведка, знаете ли, донесла.
Эрве пораженно замирает на своем стуле. В голове рождаются две мысли. Первая - инстинктивная, глупая. Бежать, не разбирая направления. Вот только куда? - останавливает себя шевалье. В комнате только одна дверь, перед ней навытяжку пара солдат, за ней темный коридор и потом еще охрана у выхода. Бесполезно, нереально.
Вторая мысль, с одной стороны, более разумная, но с другой - положение она не спасет. Остаться на месте, замереть, вроде и нет тебя здесь, вдруг хищник пройдет мимо и не учует. Эрве остается на своем месте и нервно крутит в руках пустой бокал.
- А может быть, вы, молодой человек, - обращается Ромильо к шевалье, - интендант Огильви? Нет, слишком молоды… В вашем возрасте незнатный человек в лучшем случае дослужился бы до младшего офицера интендантской службы. Да и на мага вы не похожи, иначе давно устроили бы мне здесь светопреставление. Неужели вы та пресловутая дама-журналистка? – маршал склоняется в легком шутовском поклоне.
- Женщина! – с шумом выдыхает Корнельян, рассматривая во все глаза грудь Эрве. Абсолютно плоская грудь, прикрытая белым батистом рубахи и коричневой замшей, ну никак не тянет на женскую. - Не может быть…
- Успокойтесь, друг мой, молодая журналистка - это метафора, за которой, я подозреваю, скрывается молодой журналист. Разве я не прав?
В комнате повисает пауза.
- И, кстати, - прерывает ошарашенное молчание Ромильо, - совсем забыл. У нас же гость. Представьте себе, полчаса вынужденно мариную его в коридоре, уж слишком интересна была история нашего «господина Фернана». Что стоите? - бросает он охранникам у двери. - Зовите.
Солдат с рассеченной скулой выходит. Ромильо поворачивается к меланхолично покуривающему трубку Витусу.
- Не беспокойтесь, вы почти нигде не прокололись, даже удивительно. Так хорошо знаете Мадрид, в вине разбираетесь, и столько прекрасных баек… м-да… о сеньоре Марианне и ее муже - так пикантно, - с вкрадчивой мягкостью успокаивает он его. – Только один промах – вас слишком задел рассказ о бедной девушке и несчастном офицере. Надеюсь, анжуйское не было отравлено?
- Нет, - коротко отзывается Витус и возвращается в свои невеселые думы.
- Ну и хорошо. Верю вам на слово, но предупреждаю, в случае моей смерти ваша будет в четыре раза ужаснее, а смерть «прекрасной дамы» - в шесть и произойдет на ваших глазах.
Шевалье вздрагивает от неприкрытой угрозы в голосе маршала. Вместо ответа интендант обжигает наваррца взглядом, а потом клянется богами, что в вине не было яда, но шевалье уже его не слышит - деревянная дверь открывается, и из темноты коридора материализуется следующий участник комедии. Пружинистой походкой, словно в кабинет своего генералиссимуса, в комнату, принося на блестящих сапогах снег, а за собой - шлейф свежего воздуха, входит настоящий граф де Фога.
Из рук Эрве падает многострадальный бокал и разбивается на мельчайшие осколки.
Посиделки у наваррского командования. Часть вторая: те же и Фернан.
- Ах, дорогой мой, мы как раз тебя и ждем! - Ромильо вскакивает со своего места и подходит к графу с разведенными для объятий руками. - А то вокруг какая-то непонятная суета – приходят люди, некоторые даже в нашей форме, называются твоим именем, угощают хорошим вином, развлекают нас с Корнельяном историями, посуду бьют…
Фернан озадаченно молчит, пока наваррец по-дружески обнимает его. Видимо, зрелище Витуса, затянутого в черную наваррскую форму, и ошалевшего Эрве в россыпи блестящего стекла выбивает графа из колеи.
- Здравствуй, Симонэ, - просто говорит граф и опускает руки.
- И тебе привет, Фернан. Раздевайся, у нас сегодня примечательная компания из трех - хотя, прости старого друга - двух лионских шпионов, двух наваррских офицеров и тебя. О, кстати, - делано расстраивается Ромильо, - я же теперь, наверное, не маршал? Как несправедливо!
- Маршал, - ворчит Скупой Витус. - Вчера наши дозорные сняли наваррского гонца, который вез письмо о вашем повышении. Неужели я смог бы подделать подпись короля Фердинанда?
- Вы возвращаете мне жизнь, сударь! Я и не надеялся получить весть о столь высоком назначении из рук противника. Что ни говори, жизнь полна сюрпризов.
Между тем смущенный Фернан присоединяется к компании за столом.
- У нас сегодня занимательнейшая тема для беседы. Молодой человек, назвавшийся твоим именем… - Ромильо выразительно смотрит на Эрве, в ответ шевалье принимает самые независимые позы, на которые способен. - Кстати, Фернан, присмотрись к нему, очень талантливый лгун. Не знай я тебя в лицо, обманулся бы. Так вот - молодой человек рассказал нам любопытную историю о карточной игре. И знаешь, что она мне напомнила?
Ромильо поднимает руку с отрубленным мизинцем, вытягивает перед собой и, склонив голову на бок, рассматривает молчаливого графа. Фернан встряхивается, словно просыпаясь, желтый свет магических шаров рождает блики на его золотой шевелюре.
- Я сделал все, чтобы ты не забыл об этом, - кротко улыбаются губы Фернана, выпуская ехидные слова. - И о твоем долге тоже.
- Господа, - громко обращается к собравшимся наваррский маршал, - в ответ на занятный рассказ «господина Фернана» я поделюсь с вами сведениями об одном любопытном тайном обществе. Когда-то оно существовало в Лихтенштейне и собирало в свои ряды отчаявшихся богачей, потерявших смысл жизни интеллигентов и мучающихся сплином бездельников. Одно время состоял в нем и я. Сами догадайтесь, к какой из категорий я принадлежал, скажу только, что у меня были на это причины. Одним из любимейших развлечений членов клуба был покер «на желание». Вижу, вы вздрогнули, интендант (или все же господин Вейзель?), наверное, мой друг Фернан рассказывал вам об этой игре. Так вот, главное отличие ее от той, в которую вы имели несчастье играть - отсутствие победителя. В вашем варианте – им становится тот, кто набрал самую сильную комбинацию карт, он же загадывает желание, ему честь, хвала и все удовольствия. В нашем покере самое интересное наступало уже после определения формального победителя. Он объявлял свою волю и получал то, что хотел, но... - делает драматическую паузу Ромильо, – но проигравший после исполнения желания мог потребовать компенсацию нанесенного ущерба. Так мы наглядно получали доказательства, что судьба в лице другого человека играет с нами - вот он азарт настоящего покера, где я не знаю, какова будет воля победителя, а он не знает, какое его ожидает возмездие… Как-то раз в одном из кругов я выиграл у Фернана желание, граф выполнил его, а я расплатился пальцем. Спустя некоторое время выиграл Фернан, но до сих пор так ничего и не потребовал. Подозреваю, ты прибыл сюда, мой друг, чтобы получить свой выигрыш? Мне бежать снимать с флагштока знамя? - Ромильо на мгновение замолкает, но не дает Фернану ответить: - Только прежде чем я это сделаю, подумай над одним вопросом. Я – командующий наваррской армии, маршал, к которому ночью под различными предлогами попали три вражеских лазутчика. Разве могу я отпустить живыми и невредимыми всех трех?
Граф закусывает губу и смотрит прямо в лицо наваррскому маршалу. На него больно смотреть - Фернан никогда не опускался до того, чтобы показать свое волнение настолько явно и некрасиво.
- Не волнуйся, друг мой, - в голосе Ромильо появляется сталь, - ты вне опасности. Я не могу позволить погибнуть наследнику герцога Нормандского, слишком старая кровь, а между нашими странами чересчур много общего. Например, моя королева, которая приходится тебе, если не ошибаюсь, двоюродной сестрой.
- Троюродной, - механически поправляет Фернан.
- Не велика разница. Мне не сойдет с рук твоя смерть. Тем более с возрастом я становлюсь все сентиментальнее и с теплотой вспоминаю те восхитительные месяцы в Лихтенштейне, - теперь маршал открыто издевается. – Поэтому ты уйдешь отсюда живым и здоровым просто так. Но вот два твоих друга… Я знаю, как ты не любишь выбирать, но, похоже, сегодня придется.
Последние слова Ромильо повисают в воздухе и медленно опускаются на плечи людей, сидящих за столом, обволакивая их. Одного - в горькое чувство предстоящей утраты, другого – в радостное чувство победы, еще двоих - в предчувствие неминуемой гибели и древний страх. Только Корнельян непонимающе вертит головой, пытаясь разобраться в забаве, затеянной его командиром.
- Симонэ, мы можем… - глухо начинает Фернан.
- Мы не можем, - ставит ударение на первом слове маршал. - Прошу без твоих дипломатий, я уже ученый. Назови имя. Кто уйдет с тобой?
- Ты же знаешь, я не буду выбирать.
- А ты знаешь, что я не шучу, - раздражается Ромильо. На лице ни следа былого добродушия.
- Я не буду выбирать! – губы графа сжимаются в тонкую упрямую линию.
- У меня заканчивается терпение…
- Ты не заставишь меня выбирать!
- Тогда умрут оба.
- Витус, - выдыхает Фернан и крепко зажмуривает глаза, обессиленно опуская голову на грудь.
- Ну, вот и все, - мирно говорит Ромильо. – Видишь, это совсем не сложно. Даже не пришлось, как в прошлый раз, искать первого встречного.
У них своя старая игра, которая началась давным-давно, может быть, с неверно брошенного в разговоре слова или забрызганного на прогулке чужой лошадью сюртука, или еще с какой-нибудь мелочи, не имеющей сейчас для шевалье никакого значения. Завершилась она кругом с ценой в его жизнь.
Эрве становится холодно и страшно. Завтрашнего дня не будет, приходит ему в голову, вместо него наступит пустота. Все, что должно было закончиться лет через сорок, а если бы повезло - то и через пятьдесят, закончится сегодня и здесь, без подготовки, неожиданно и несправедливо. Эрве словно падает в бездну, черную и холодную, из которой нет возврата. В груди растет, шевелится растревоженным змеиным гнездом отвратительный скользкий комок ужаса. Он не хочет умирать.
В этот момент шевалье отчетливо понимает, что весна никогда не наступит, две строчки в книге: «Генералиссимус отвел войска…» - это эпитафия очередного пропавшего без вести даже не солдата, а тем более не героя.
Перед глазами туманной пеленой застывает яркая картинка, слепок комнаты и людей в ней. Эрве растерянным взглядом обводит тех, кто собрался за столом, рассматривает медленно, заторможенно, плохо понимая, что вокруг происходит, будто уже шагнул за грань. Фернан не поднимает головы, наваррский маршал, не скрывая торжества, глядит на него, Корнельян настороженно наблюдает за ними обоими.
Черные глаза ловят взгляд Эрве, как магнит металлическую стружку, и не отпускают, держат его. В них уверенность, ободрение, обещание, что все будет хорошо, что надо только успокоиться, отбросить отчаяние, их обладатель не бросит Эрве, он придет, и они вместе спасутся.
Рука обладателя темных глаз медленно поднимается над столешницей и тянется к нему. Эрве, не понимая, что делает, нервно, как дикая лошадь, вздрагивает и отшатывается.
- Я отказываюсь от твоего щедрого подарка, Фернан, - сквозь пелену тумана слышит шевалье голос интенданта, о котором все, увлеченные аристократической распрей, казалось, позабыли.
Граф вскидывает голову и потерянно смотрит на своего друга.
- Успокойся, Фернан, и рассуди здраво. Я уже стар…
- Замолчи, это не правда…
- На моей службе рано стареют, но это неважно… Я достиг всего, чего хотел, большего от жизни мне не надо. Я не жалею ни об одном из дней, которые остались в прошлом. У меня нет детей, чтобы их воспитывать, и ошибок, чтобы их исправлять. Я испробовал всевозможные удовольствия… И, наконец, я не боюсь смерти. Остаться должен я, забирай шевалье и возвращайся в лагерь.
- О, я вижу здесь торжество страсти, - усмехается Ромильо, но лицо маршала с заложенной между бровями печальной складкой противоречит его несерьезному тону. - А как же ваши слова? Как же «ради любви надо жить»?
Витус скользит взглядом по притворно расслабленной позе маршала, по массивной руке с золотыми и серебряными перстнями, по дорогому сукну мундира и тонкой вышивке на сорочке, выглядывающей через расстегнутый воротник. Интендант не торопится отвечать на вопрос, словно специально подбирает слова именно для этого собеседника.
- Не усложняйте. Ваша беда, маршал, в том, что вы так сильно обижены на жизнь, что постоянно препарируете ее в поисках правильных ответов, а когда находите - складываете их вместе, красиво называете, остроумно обыгрываете и получаете стройную систему. Систему, которая, как вы считаете, защищает вас, - Витус откладывает в сторону потухшую трубку. - Но это не так, она сама уже давно стала вашей жизнью. Вы говорите, любви нет, она бесполезна, она иррациональна. Вы правы - ее нет, как нет и дружбы, счастья, верности и много другого. Это все явления одного порядка, разные сочетания букв. Есть только то, что приносит удовольствие и то, что доставляет страдание. И в дополнение к этим двум вещам огромное количество слов, которыми их можно назвать. Все просто, никакой философии, одни животные инстинкты – к удовольствию нужно стремиться, а страдания необходимо избегать. А если возникает дилемма из двух удовольствий, надо выбрать большее.
- Вы пытаетесь обратить меня в свою веру? – холодно спрашивает Ромильо, запрокинув голову и рассматривая интенданта сверху вниз.
- Нет, в вашем исполнении она может стать настоящим бедствием, - разводит руками Витус. - Вы слишком злопамятны для моей веры.
- Значит, ваши слова о том, что ради любви стоит жить…
- Стоит, если есть шанс получить от нее удовольствие. Любовь - чистейший эгоизм, вы снова правы. Но ее механизм прекрасен, как все заложенное в нас природой - влюбленный счастлив, отдавая себя предмету любви, и счастлив, обладая этим предметом. Все цели – благие, поэтому любовь гуманна. С дружбой, кстати, то же самое… Так как я могу получить удовольствие, не обладая предметом, а, тем более, если он будет уничтожен?
«Это он обо мне?» - пораженно охает про себя шевалье. Неужели эти слова о природе чувства относятся к нему, Эрве? Да чем же он их заслужил? Единственное, в чем он всегда был уверен, что ничего и никогда не дается просто так, каждый подарок судьбы есть следствие долгой работы, правда, иногда фортуна оплачивает свои долги замысловато, и связь между ее даром и причиной невозможно увидеть с первого взгляда… Где и когда Эрве сделал что-то настолько хорошее, чтобы услышать в подобной ситуации о себе такие слова?
- Да, воистину эта ночь срывает маски, - произносит Ромильо через какое-то время. – Мой друг Фернан оказался способен на жестокий выбор, гонец короля превратился в интенданта вражеской армии и по совместительству весьма перспективного философа, а вы, молодой человек, - обращается маршал к Эрве, - чем удивите меня вы? От вас последние полчаса не слышно и звука, не считая, конечно, стука зубов…
Шевалье молчит, пережитый ужас отступает, смытый прочь волной пьянящего облегчения - весна все же наступит. Эрве чувствует себя слабым, беспомощным, тяжелым и не способным на ответ. Он - не герой, совсем не тот, кто может сейчас взять все в свои руки, несильный, незлой, несмелый, не тот, кто вершит историю и, самое ужасное, он трус, потому что, повинуясь обычной человеческой слабости – желанию жить - которую просто нет сил перебороть, не может произнести ответные слова – признать правильным решение Фернана и отказать Витусу.
- Хорошо, господин молчун, оставим вас в покое до лучших времен, - презрительно роняет маршал. - Итак, перейдем к экзекуции. Корнельян, налейте господину Огильви бокал вина.
Молодой наваррец послушно исполняет просьбу командующего и откупоривает новую бутылку. Интендант напряжено ловит взгляд шевалье и, когда Ромильо отворачивается, чтобы достать из походного бюро инкрустированную серебром шкатулку, шепчет сквозь зубы:
- Время…
Губы у Скупого Витуса бескровные, серые, как у сильно замерзшего человека. Лицо словно онемело, а в глазах тяжелое сосредоточенное упрямство. Он боится, доходит до Эрве. Несмотря на все сказанные слова, интенданту страшно, безумно страшно и холодно - так же, как было ему, шевалье, всего лишь пару минут назад. Скользкий клубок холодных змей не исчез, он просто переместился в соседнюю грудь.
По телу Эрве проходит крупная дрожь. Он не желает такой судьбы никому.
Шевалье с надеждой бросает взгляд на Фернана, но тот, кажется, в полной прострации, рассчитывать на его вмешательство почти не приходится.
Что же делать? Он не может просто так отсидеться, даже если полностью уверен, что он не герой, даже если никто потом не будет его винить – шевалье не военный, что он мог сделать? - Эрве сам себя не простит. Молиться? Глупости. Просить Ромильо? Такая же пустая трата времени… Время, время… Витус просил времени! Но сколько его нужно и откуда его взять?!
Ромильо осторожно ставит шкатулку на стол, откидывает крышку и достает маленький черный мешочек. Он что-то говорит о тосканских лекарях-отравителях, у которых учился, но никто за столом, кроме, может, Корнельяна, его не слышит. В ладонях молодого наваррца темное стекло бутылки, из которой в хрустальный бокал льется бледное тяжелое вино. Оно закручивается в небольшие волны, плещется, оседает на ограненных стенках фужера, в которых стекло смешалось со свинцом, прозрачное легкое с темным тяжелым. Бокал блестит, искрится гранями, играет светом, как прекрасная драгоценность, притягивая внимание шевалье, завораживая его… Как глухо стучит сердце, все медленнее и медленнее, и комната снова как лубочная яркая картинка…
Маршал развязывает мешочек и высыпает из него в бокал Витуса немного белого порошка.
- …Очень гуманный яд… ничего не почувствуете… друзья заберут тело… - доносится сквозь шум в ушах из тумана. Нет, ну так же нельзя, бьется внутри Эрве, нельзя, просто нельзя… Откуда он может взять время?!
- Нет! – кричит Фернан и бросается через стол к бокалу. Но Ромильо подхватывает тонкое стекло и приказывает Корнельяну придержать сумасшедшего. Солдаты у двери изумленно смотрят на разворачивающуюся трагедию. Граф действительно похож на умалишенного – красное лицо, встрепанные волосы, закушенная губа, кровь багровыми прожилками выступила на глазных яблоках.
- Пейте! – приказывает маршал Витусу.
В углу отчаянно вырывается Фернан. Если он выживет после этой ночи, то, возможно, никогда не сможет посмотреть в глаза никому из присутствующих. Вся эта комната – белая печь, сонно моргающая борзая, черный стол, батарея бутылок, четыре человека - все кружится перед глазами шевалье цветными пятнами детской карусели. Вот он критический момент, подлинная игра, в которой есть смысл, потому что выигрыш равняется жизни. Это не развлечение, не забава, а, значит, чтобы не проиграть, нужно быть беспощадным. Здесь нельзя увиливать, ни в коем случае нельзя отдать или подарить победу… Как выиграть время? Броситься защищать? Через пару мгновений повяжут… Нужно быть беспощадным, подойдет любой способ, быть беспощадным и безопасным, беспощадным и забавным, беспощадным и пикантным… Как же вы любите пикантные анекдоты, господа офицеры!
Эрве неловко встает со своего места, ощущая себя куклой, картонным манекеном. Стул за ним падает, но он не замечает этого. Шевалье тянется вперед через стол, все ближе и ближе, кажется, что так медленно, но его никто не успевает остановить. Губы Эрве касаются крепко сжатых губ интенданта.
- А молодая дама показала себя пылкой натурой, - напоследок слышит он смех маршала, прежде чем окончательно погрузиться в белую пелену тумана. - Чудесная ночь!
Эрве целует на публику, он делает это качественно, страстно, закрыв глаза и лаская узкую полоску губ с саркастически опущенными уголками, он пытается уговорить их раскрыться, стремится проникнуть внутрь. Но Витус нисколько ему не помогает, пораженно застыв. У него судорожное, будто у больного лихорадкой, горячее дыхание, которое контрастирует с ледяной кожей руки, мягко коснувшейся скулы шевалье… Эрве терпеливо продолжает уговоры - он тянет время.
Сколько же его надо, этого проклятого времени?! Почему секунды текут так медленно?!
- Все… - шепчет интендант ему в губы, - Эрве, достаточно…
Но шевалье не слушает его. О чем может быть речь, если этот поцелуй должен быть длиннее вечности?
- Все закончилось…
Эрве открывает глаза и видит перед собой лицо Витуса. В глазах интенданта облегчение и усталость смешиваются с теплом.
- Мы победили, - тихо говорит он.
Эрве резко оборачивается. В комнате все перевернуто вверх дном, как после хорошей драки. В центре два тела. Солдаты. Один еще жив, что-то хрипит, красная пена стекает по подбородку. Фернан, не раздумывая, добивает его саблей. На графа страшно смотреть - белоснежная рубаха усеяна каплями крови, словно он мясник на бойне, глаза горят безумным потусторонним светом, а губы искажены гримасой пренебрежения.
Корнельян лежит в углу, на первый взгляд, на нем ни одной царапины, а маршал разлегся в своем кресле, опустив голову на скрещенные руки. За печкой скулит собака.
- Нужно уходить, - хрипит Фернан. - Срочно. Пока охранники у внешней двери не сообразили, в чем дело.
Он подходит к окну, срывает исполняющий роль шторы гобелен. За стеклом все еще ночь, за пару часов началась метель, она тихо завывает за толстой бревенчатой стеной. До рассвета еще куча времени, но на горизонте за силуэтами одноэтажных домов алеет огромное зарево.
- Пожар! – раздается одинокий истеричный вопль с улицы. Витус морщится. - Склады горят! Ваше превосходительство, пожар на складах! Горим!
За окном мельтешат тени, тихая деревенская улица наполняется криками, огнями факелов и суетливой беготней. В коридоре слышатся быстрые шаги, реакция Фернана молниеносна. Стул блокирует дверную ручку.
- Не успели, - злится граф. - Одно радует - нас не сожгут заживо. Пока здесь командующий, они будут штурмовать.
- И в конце концов возьмут нас измором, - пессимистично заканчивает интендант. - Я только не понимаю, где носит Рихарда. Нам бы сейчас пригодились его телепорты…
В дверь начинают ломиться.
Рихард… Да, есть же еще Рихард, вспоминает взбудораженный Эрве. Рихард, который накануне вечером подарил ему кольцо…
- Господа, я дурак! – восклицает шевалье, осматривая свои руки. Тусклый камешек бирюзы на месте.
- Если бы «мой дорогой друг» был в сознании, возможно, он согласился бы с вами, - устало кивает в сторону Ромильо граф. - Я так понимаю, Рихард все же дал вам что-то на всякий случай. Это на него похоже…
- Да-да, - торопливо отвечает шевалье. Как же там? Провести камнем по тыльной стороне ладони?
Синий камень - теплый и гладкий. Он мягко скользит по коже, и уже через пару мгновений воздух перед шевалье начинает расплываться прозрачным окном телепорта. Мелькают миниатюрные голубые молнии, во все стороны летят искры. Из телепортационного окна появляется Рихард с мечом в одной руке и длинным кинжалом в другой. Маг бледен и не на шутку взволнован.
- Черти! - кричит он. - Где же вас носило?! У меня чуть сердце от беспокойства не разорвалось!
Фернан смотрит на друга своим новым пустым взглядом и, словно лишенный последних жизненных сил, бесформенным кулем оседает на пол.
***
Зимняя ночь перевалила за свою середину. Над лагерем кружится переменчивая метель, белая завеса из снега и ветра - как легкая, но плотная ткань между небом и землей. Ветер то бесится, завывая в трубе камина, то успокаивается, погружая дом в мертвую тишину. На улице ночь и метель, но в комнате Рихарда пылает камин, ярко горят свечи, жизнь постепенно возвращается в свое обычное мирное русло. Эрве никогда раньше здесь не был, поэтому и не понимал, что при любых условиях и настроениях можно оставаться собой хотя бы в такой малости, как обустройство своего жилища. Здесь тепло, почти жарко. Капитан - южное животное, он привык к душным тропическим ночам, приходящим на смену полуденному зною в далеких-далеких странах, где прошли последние годы его службы. Наследие этих лет - тигриная шкура на кровати и запах ароматных свечей в воздухе. Рихард привык быть ярким и привлекать внимание, об этом свидетельствуют горы разноцветного тряпья, завалившего все горизонтальные поверхности, и теплый бархатный халат с золотым шнуром пояса, в который переодели графа. Рихард – офицер и привык отвечать за жизни людей, волей или неволей оказавшихся рядом, и если его затея опасна для окружающих, он будет пытаться их вытащить до последнего. Доказательство этого - три человека в комнате, обессиленные, прошедшие за эту ночь «огонь и воду» и, наконец, нашедшие себе здесь спокойный приют.
- Наверное, я пришел в себя, когда увидел, что вытворяет Эрве, - устало говорит Фернан. Ночные приключения дались ему нелегко – он полулежит в кресле у камина, под глазами темные круги, руки зябко тянутся к огню. - Это было настоящее представление. Симонэ такого не ожидал – маршала погубила любовь к нескромным анекдотам. А я, кстати, не ожидал, что его верный подчиненный внезапно дернется и осядет как мешок муки. Что же было в вине, Витус?
- Ничего особенного.
После перенесенного потрясения интендант, казалось бы, легко вернулся обратно в свое привычное спокойно-непрошибаемое состояние. Он устроился в соседнем кресле ближе к окну, сейчас как никогда похожий на насупленного старого ворона. Неизменный вишневый запах, голубые клубы дыма, в руках глиняная кружка с подогретым вином.
- Вы же клялись богами, что в анжуйском не было яда? – восклицает с тахты шевалье, несмотря на жару глубже закутываясь в тяжелые перьевые одеяла. Его знобит, адреналин так до конца не выветрился из крови.
- Я не солгал. Его там не было, - усмехается Витус. - В вине было отличное снотворное. Не только маршал Ромильо знаком с трудами тосканских лекарей.
- Но вы тоже пили вино?!
- На этот случай я заранее принял противоядие, если его так можно называть. Снотворное все равно подействует, но позже. Если я правильно рассчитал дозу, то часа через четыре. Так что, Рихард, ты будешь просто обязан объяснить генералиссимусу мое отсутствие на утреннем совещании.
- Да без проблем, - довольно хмыкает капитан. - Только сначала я придушу нашего шевалье. Ему же было сказано - использовать кольцо, как только он окажется в сложной ситуации. А не когда он из нее частично выберется. Эрве, вы же из Анжу?
- Да... - едва успевает вставить шевалье, но капитан уже продолжает:
- Я всегда говорил, что у выходцев из этой провинции в голове вместо мозгов пузырьки игристого вина.
- Капитан!
- Рихард, побойся гнева богов…
- Не обижай шевалье, - дипломатично вмешивается Фернан, прерывая начинающийся спор. - Он не военный, но сделал в сложившейся ситуации все, что мог. Даже больше, чем я... Лучше расскажи, мой друг, про наваррские склады.
- Про мой гениальный план? - оживляется капитан. – Ну что ж, слушайте. В тот вечер за карточным столом я абсолютно ясно понял две вещи. Первая - если не случится извержения вулкана, землетрясения, цунами или какой-нибудь иной катастрофы, грозящей жизни Эрве, мой друг Витус так и не сдвинется с места, а продолжит спокойно сидеть из вечера в вечер в обнимку со своей трубкой и страстным взором сверлить в шевалье дырки. Меня это не устраивало, поэтому я решил сыграть роль стихийного бедствия.
- И тебе это удалось, - ворчит интендант.
- Спасибо, всегда считал себя талантливым актером, - не задумываясь, отвечает Рихард. - Вторая вещь пришла мне в голову чуть позже. Когда я понял, что с моей легкой подачи нам грозит тройная дуэль, то решил перевести ее если не в мирное, то хотя бы в полезное русло, и предложил всем вылазку в наваррский лагерь. Скоро весна, до возобновления военных действий в лучшем случае месяц. А каждый из нас знает, что самый плохой солдат – это голодный солдат, именно поэтому у меня уже несколько недель зрел план поджога наваррских складов с провизией. Для его осуществления наша с вами вылазка была самым удачным стечением обстоятельств. Если бы вам удалось достать кусок знамени, то начавшийся в расположении наваррцев переполох отвлек бы внимание охранников от складов. Или наоборот, если бы ваше предприятие потерпело поражение - пожар отвлек бы внимание охраны от вас. Ну разве я не гениален?
- Ты безответственный олух, - ровным голосом произносит Витус.
- Я вызову тебя на дуэль! - горячится капитан.
- Вызывай, мы чуть не погибли по твоей милости.
- Так, господа, - сердито вмешивается шевалье, - как участник всей этой мишуры, прошу вас рассказывать по порядку. Я ничего не понимаю.
- Вот и наш писака проснулся, - язвит капитан. - По-моему, это будет целая серия очерков, не так ли, шевалье?
- Эрве, вы все понимаете, - не дает шевалье возможности ответить Витус. - История, рассказанная вами у наваррского маршала, очень близка к истине. Но в ней есть две ошибки. Первая - в том, что я не посвящал Рихарда в свои личные дела, это мне не свойственно. Все, что делал этот шалопай, целиком и полностью на его совести, но… я благодарен ему за некоторые части его плана. Если бы не они, у меня никогда… - на мгновение интендант опускает глаза. - Впрочем, это не важно… Да, это я предложил игру на желание, но лишь потому, что не хотел доставать для Рихарда солонину, а Фернан совсем недавно рассказывал мне историю про покер без победителя.
- Ты жмот!
- Я справедлив.
- Витус справедлив, - поддерживает друга граф. - Мои солдаты третью неделю едят гречневую кашу на воде, а твои маги неделю питались приличной рыбой.
Рихард демонстративно отворачивается к окну.
- Так вот - это первая ошибка, - продолжает интендант. - Рихард повернул игру в свою сторону.
- Не в свою, а в твою, - отрубает обиженный капитан. - Оцени благородство моей цели. Смотри, не прошло и трех дней, а дело сдвинулось с мертвой точки. Наш горе-писака уже видит в тебе героя и готов на все, чтобы услужить.
Горе-писака краснеет и отводит глаза, как-то забыв возмутиться очередной подколкой.
- У меня был план, - упрямится Скупой Витус
- У тебя был плохой план. Где это видано - добиваться симпатии через кровавые розы и свиные потроха?!
Теперь смущается Витус.
- А ты откуда знаешь? - настороженно спрашивает он.
- Увидел под окнами шевалье почетный эскорт из солдат Фернана. Сходил к нему, он мне все и рассказал. А сложить дважды два и получить четыре я уж как-нибудь смогу. У кого в лагере может быть доступ к живым свиньям, как не у служащего по интендантской части? – хитро усмехается Рихард.
- Я не добивался симпатии таким образом. Мне просто хотелось расшевелить шевалье, - упавшим голосом произносит Скупой Витус. - На вас, Эрве, последнее время грустно смотреть. От веселого молодого человека, который пару месяцев назад прибыл в лагерь, почти ничего не осталось. И это вторая неточность в рассказе о судьбе бедной дамы-журналистки. Зная о вашем увлечении, я желал увидеть у вас проблеск интереса к жизни.
- Простите меня, - потеряно бормочет Эрве. - Я был глупцом и слишком плохо о вас подумал.
- Не извиняйтесь. Именно по моей вине вы оказались замешаны в эту безумную историю.
- Да нет же, я вел себя перед наваррским командующим как самодовольный болван...
- А я в течение последних месяцев как неуверенный идиот.
- Это невозможно! Прекратите самоуничижаться! - восклицает Рихард. - Смотреть противно!
Никто не успевает упрекнуть капитана в грубости. Над столом, украшенным мраморной статуэткой обнаженной феи, вспыхивает миниатюрная голубая молния, и на пурпурную скатерть с неаккуратными каплями воска медленно планирует белый конверт.
- Письмо? - удивленно хмыкает Рихард. - Но я не жду корреспонденции...
Он подходит к столу, подхватывает конверт и, присвистнув, обращается к Фернану:
- Друг мой, а это для тебя. Даже могу предположить от кого.
Фернан получает из рук капитана свернутый лист бумаги, медленно разворачивает и читает.
- Рихард, у тебя есть ножницы? - улыбаясь, спрашивает он, наконец отложив послание.
- Маникюрные? - ржет капитан.
- Нет, парикмахерские, - отвечает ему в тон граф. - Или одолжи свой кинжал.
- Ты же не собрался покончить жизнь самоубийством на наших глазах? От кого письмо?
- От нашего теперь общего друга - маршала Ромильо, - Фернан принимает из рук капитана клинок в богатых кожаных ножнах. - Он сообщает, что жив и здоров, благодаря заботам лекарей уже в сознании, а также полон желания расквитаться с поджигателем. Берегись, Рихард, он опасный соперник.
- Не более чем я, - бурчит капитан.
- Это верно, друг мой, - соглашается граф. - А еще маршал сообщает цену за исполнение моего желания. И как всегда изволит шутить.
Фернан вынимает кинжал из ножен и смотрится в зеркальную поверхность его лезвия.
- Нет, - шепчет Эрве. - Граф, не нужно...
- Шевалье, о чем вы подумали? - Фернан склоняет на бок голову, собирает волосы в хвост и кладет их на острый клинок. Секунда - и от шикарной золотистой шевелюры остается только зажатый в руке блеклый пук. - Маршал считает, что в таком виде я буду больше похож на нормального человека. Эрве, особенностью клуба, о котором рассказал вам Ромильо, была не только игра с судьбой, но и умение верно назвать цену своему ущербу. Я насолил маршалу и лишил его забавы, за это он немного изуродовал меня.
- А за что же тогда?.. - шевалье хочет задать вопрос, но вовремя останавливается - графу он может быть неприятен.
- Хотите спросить, за что же я потребовал у Ромильо мизинец? По красным пятнам на щеках я вижу, что в голове, Эрве, у вас действительно анжуйское игристое вино... Простите вольность моего обращения. В качестве карточного выигрыша маршал потребовал отдать ему на ночь мою любовницу, конечно, с условием, что она согласится. И она согласилась. А я был почти в нее влюблен... Но наша с ним война началась даже не с этого. Дело в том, что я не справился с оценкой своего ущерба, не смог выбрать и предложил обратиться к первому встречному. Кто же знал, что случайно попавшийся нам на улице человек окажется обманутым мужем. Его цена была слишком высока, я едва смог уговорить Ромильо на один палец…
Граф пытается выбраться из своего кресла, морщится от боли.
- Я думаю, - внезапно оживляется Рихард, - что Фернану нужно отдохнуть. Давай, я одолжу тебе свой плащ и провожу до твоих комнат. Боюсь, что на такого привереду у меня не найдется нужного количества перин.
- Это было бы очень любезно с твоей стороны, - согласно кивает Фернан и косится на Витуса. - Я действительно очень устал.
Рихард помогает графу подняться, накидывает на него свой плащ и нацепляет шляпу.
- Я скоро вернусь, не расходитесь, - хитро подмигивает капитан Витусу и шевалье.
Дверь за ними на мгновение открывается на улицу, и два друга скрываются в разбушевавшейся под утро метели. Она беснуется, свистит и швыряет снежные хлопья в тихо дребезжащие под ее ударами окна, злясь, что не может проникнуть за толстые стекла, в волшебный теплый мир, охраняемый жарким огнем камина. Эрве кутается в одеяла, потягивается на устроившихся под позвоночником разноцветных диванных подушках, устало зевает и изредка поглядывает на Скупого Витуса. Тот сидит в кресле, курит трубку и о чем-то думает.
Время идет, тихо трещат прогорающие дрова, дрожит, повинуясь движениям воздуха, пламя свечей, но так хорошо, что нет слов, и воцарившаяся вокруг тишина больше похожа на приятный подарок, чем на неловкость.
- Мне кажется, капитан не вернется, - наконец разрушает молчание Эрве. - Пожалуй, я пойду к себе.
- Я думаю, он и не собирался, - бурчит себе под нос интендант, с откровенным сожалением наблюдая за тем, как шевалье выпутывается из одеял.
В полутемной комнате фигура Витуса напоминает большую неповоротливую тень, устроившуюся в кресле и притворившуюся человеком. Выделяются только светлая кожа ладоней и белки глаз, зрачки которых кажутся похожими на два таинственных омута с застоялой, тянущей узнать, что на дне, водой.
Эрве трет усталые, слипающиеся глаза, слышит приглушенные толстым ворсом ковра звуки шагов и чувствует, как чьи-то еще пока незнакомые руки дотрагиваются до его ладоней, словно просят не отрывать их от лица, не открывать глаз.
«О, Мари-Луиза, полей цветочки на моем окне,
И не вороти от меня свой нос.
Если ты подаришь мне поцелуй,
Я сделаю тебя своей королевой...»
Пальцы Витуса бережно, нежно проходят по тыльной стороне ладоней шевалье, касаются скул, почти невесомо, изучающе дотрагиваются до губ и скользят ниже - по подбородку и шее.
- Я никогда не был счастлив в любви, уж и не знаю почему, - говорит Витус неожиданно мягко. - Даже кусок наваррского знамени, который лежит в моем кармане...
Эрве распахивает глаза и изумленно смотрит на интенданта. Тот немного виновато улыбается.
- Да, у меня есть эта проклятая тряпка. Но даже она принадлежит не мне.
Витус вытаскивает из кармана кусок красной ткани, разворачивает его и снова, но уже по-настоящему весело смеется.
- Рихард, как всегда, в своем репертуаре. Если ему сказали принести часть наваррского знамени, он принесет не полоску ткани, а середину с гербом. Вот тебе и дыра на репутации наваррского командования.
На красной ткани, вырезанной по кругу, высится золотая башня.
Эрве хохочет, уткнувшись в теплое плечо интенданта. Смех затихает постепенно, по мере того как обветренные ладони Витуса запутываются в складках рубахи шевалье и добираются до теплой кожи на пояснице. Эрве вздрагивает от прохладного прикосновения и ежится, пытаясь привыкнуть к новому ощущению. Это становится последней каплей - интендант крепко прижимает шевалье к груди, зарывается в растрепанные темные волосы и шепчет какую-то невразумительную ерунду о том, как он любит, о том, как хочет, о том, как давно мечтал… Эрве тонет в душистом запахе вишневого табака, под солнечным сплетением с огромной скоростью растет сладкая черная дыра, в которую падают здравомыслие и смущение. О боги, сбивчиво говорит Витус, наконец-то, удалось, как долго он смотрел издали, как терзался, как ходил к куртизанке, но все тщетно. Пылкий шепот сначала у виска, потом на губах, затем теплый воздух его дыхания касается ключицы.
Витус осторожно опускает Эрве на покрытую пушистой шкурой постель, пристально вглядывается в его лицо, словно спрашивает, можно ли ему продолжить. Шевалье чувствует себя полным хозяином положения и уверенно кивает. Пальцы интенданта с выцветшими пятнами чернил расстегивают пуговицы на рубашке Эрве и касаются мягкой кожи. Лицо Витуса, как всегда, сосредоточено и серьезно, лишь глаза живут своей необычной, страстной, изучающей жизнью. Он похож на медведя, скользит незваная мысль по рассредоточенному сознанию шевалье – большого, мощного, немного неуклюжего медведя. Эрве широко улыбается - интендант замечает это и, наклоняясь к обнаженному животу шевалье, улыбается в ответ, целуя гладкую кожу, как сокровище. Он касается ее колючей щекой, устраивается, прикрыв на мгновение глаза, и некоторое время лежит так. Эрве запутывает пальцы в его жестких волосах, гладит их и рассматривает дощатый потолок над собой.
- Эй, - наконец, говорит шевалье. - Что случилось? Неужели уснули?
Витус действительно спит, ровно и спокойно дышит, безмятежно улыбается во сне. Все-таки в одном интендант был бесконечно прав - ему не везет в любви. И дозу противоядия он рассчитал неверно. Шевалье с силой зажмуривает глаза и пытается не расхохотаться. Он подтягивает интенданта к себе и накрывает их обоих теплым перьевым одеялом. Шипит, потухнув, последняя свеча, комната погружается во мрак, разрушаемый только раскаленными углями в камине. Пригревшись, шевалье почти засыпает, когда в голову приходит неожиданная - абсолютно ясная мысль.
Эрве знает, что запомнит эту ночь, чем бы она ни обернулась, потому что никогда за всю свою жизнь на этой земле он не испытывал столько противоречивых эмоций, как сегодня. После этой ночи не будет больше тоски, не будет больше холода, не будет пустоты и тишины, так как это всего лишь болезнь, болезнь человека, забывшего о собственной невечности. Никогда до этого Эрве не погибал, никогда не желал, чтобы кто-нибудь заплатил своей смертью за его жизнь, никогда так не хотел спасти человека, что становилось абсолютно наплевать на себя самого, он никогда не испытывал такого головокружительного облегчения и такой слепой благодарности, и никогда за всю свою жизнь не получал столько тепла даром, просто так. Он никогда так, как в эту ночь, не верил, что дружба, верность и любовь - есть, и до них так легко дотянуться.
«Осенняя кампания оказалась тяжелой для обеих сторон. В конце декабря генералиссимус де Монлаур отвел войска на зимние квартиры. Армия расположилась в предместьях Банкары, подтягивая резервы и залечивая раны. В феврале наваррская армия была вынуждена покинуть свой район квартирования и отступить к границе, так как на складах кончился провиант. Военные действия возобновились в марте, а 4 апреля при Банкаре состоялось генеральное сражение, одно из самых крупных в истории Лионского королевства, которое и завершило неудачную для Наварры трехлетнюю Дырявую войну».
_______________________________________
*Фрагмент стихотворения Александра Апухтина
The End
fanfiction |