Цепи и кольца

Автор: Trush

Фэндом: JE. RPS

Пейринг: Джин/Каме, Коки/Каме, Джин/Уэда

Рейтинг: R

Жанр: angst

Дисклеймер: Все выдумка

Если бы кто-то спросил Мару, как выглядит статическое электричество, он показал бы на Коки и Джина. Между ними разве что искры не проскакивали, когда они работали бок о бок.- Как ты думаешь, кто сорвётся первым? - спрашивает Мару, глядя, как Джин демонстративно слизывает блеск Уэды со своих губ, и Джунно пожимает плечами. Хлопает себя по карману:
- Ставлю сотню на Джина.
- Принято, - кивает Мару. - Две сотни на Коки.
Они незаметно пожимают друг другу руки, закрепляя пари.

Они ошибаются оба: первым срывается Каме.
Когда в очередной раз Коки и Джин случайно соприкасаются рукавами, Каменаши кажется, что он слышит гром, и он швыряет об пол стаканчик с кофе.
- Идиоты, - шипит он сквозь зубы. Носком ботинка поддевает смятый стакан, отталкивает плечом замершего в дверях Уэду и выходит из студии. Джин ловит рванувшегося было следом Коки за подол куртки и, одним слитным движением потянув его на себя, принимает его рёбра на свой кулак. Они замирают лицом к лицу: взглядом Джина можно при желании забивать гвозди, глаза Коки способны поджечь Рим так, что не спасут никакие гуси.
- Я тебе все сказал еще в Америке, - угрожающе тихо говорит Коки, приподнимаясь на цыпочки. Цепи на его бедрах звенят, сталкиваясь с такими же железными звеньями на джинсах Аканиши.
- Я тебе ещё там же все ответил, - спокойно отвечает Джин, слегка усиливая давление на хрупкие рёбра под своими пальцами. - У тебя было полгода, - он презрительно кривит губы, - За это время можно было выучить, когда к нему нельзя приближаться!
Коки выкручивает правую руку из захвата и бьет точечно - не в лицо, как хочется: в корпус, чтобы не оставлять следов.
Джунно молча отсчитывает купюры и, когда Мару заталкивает их в карман, идёт разнимать дерущихся.

- Ты куришь? - удивленно спрашивает Каменаши, когда Уэда бледной тенью появляется на балконе. За этим удивлением, кажется, действительно что-то есть, и Уэда пожимает плечами:
- Джин курит.
Каме умеет держать себя в руках: он меланхолично стряхивает пепел в пепельницу, только почему-то промахивается.
- Ветер, - поясняет он сам себе, носком ботинка размазывая серую полосу пепла по полу. - Ты заботься о нем, пожалуйста, - говорит Каме, загибая пальцы: - Пусть курит поменьше, еще нужно сократить количество сладкого и продлить абонемент в тренажерный зал...
Каме осекается, поймав снисходительный взгляд Уэды. Тот вдавливает свой окурок в пепельницу и кривит губы:
- Я даже не знаю, кто из вас больший идиот, - говорит он, накручивая на палец цепь. Каме кажется, что в этом они с Коки похожи: тот тоже начинал теребить цепь на шее, когда нервничал. Сам Каме обычно поворачивал на пальце кольцо. Раньше. Когда он его еще носил. - Он же работает, как проклятый, - голос Уэды ровный, но Каме слышится тень истерики, и ему становится немного жутко. Он гасит свою сигарету о стенку пепельницы и бежит с корабля:
- Извини, работа.

Если бы Джунно спросили, как выглядит смерть, он, наверное, пошутил бы насчет четверок, а потом искоса глянул бы на Джина. Тот сидел, мокрый, как уцелевшая после крушения корабельная крыса, и отдыхал от танцевальной тренировки. Его закаменевшие плечи были опущены, белая повязка намокла от пота, и смуглая кожа тоже блестела в свете ламп. Глаза не выражали ничего. Джунно не помнил, чтобы Аканиши выкладывался так до отъезда, и такая усталость была ему понятна. Но едва в зале появился Каме, статуя Джина шевельнулась: он гибко потянулся всем телом, перетекая из одной позы в другую, как распрямляется согнутый сильной рукой клинок, и потянул вверх подол своей белой майки.
Если бы Джунно спросили, как выглядит похоть, он бы, без сомнения, показал бы в тот момент на Каменаши.

Единственное, чему научился Джин в Америке, это держать себя в руках в любых обстоятельствах.
Даже если Каме прямо перед ним медленно развязывает и снова завязывает галстук.
А потом небрежно стягивает его через голову и бросает на диван.
И берется за верхнюю пуговицу рубашки.
Джин с рассеянной улыбкой поднимает голову, услышав шум: это Коки опрокинул стул, засмотревшись на плавное движение рук Каменаши. Оглядывается, одинаково безразличным взглядом скользнув по стенам, столу, Каме и зеркалу, и снова утыкается в мангу. Он улыбается, когда слышит знакомое раздраженное шипение.

Джунно перебинтовывает колено и поднимает глаза на Мару:
- Сотня на Джина.
Накамару забирает бинт у него из руки и пожимает ее:
- Принято, две сотни на Каме.

Единственное, чему научился Каме, пока не было Джина, это пить, почти не пьянея.
Особенно, если Джин сидит напротив, чуть покачивась на стуле. Его ноги широко расставлены, словно нарочно выставляя отстроченную белыми нитками ширинку на всеобщее обозрение, и Каме щедро плещет в бокал еще мартини. Никаких журналистов, никаких скандалов, никакого чертового желания ткнуться в теплую джинсовую ткань лицом, вдыхая знакомый, сводящий с ума запах.
Каменаши выдыхает и залпом проглатывает очередную порцию алкоголя. Глядя на Джина, он машинально пытается найти на мизинце кольцо.

Джин встряхивает отросшей челкой, перегибается через стол и накрывает его нервные руки своей горячей ладонью:
- Слишком много пьешь, - говорит он ровным голосом, без надрыва и укора, и у Каменаши перехватывает дыхание, как бывает, когда находишь недостающий кусочек паззла.
- Джин, - говорит он осипшим голосом и вдруг остро чувствует прикосновение теплого металла к своим рукам. Он отлично помнит, где именно среди бардака на туалетном столике у него лежит такое же кольцо. - Джин...
Джунно вздыхает и лезет за кошельком: пари никогда не были его сильной стороной.

***

- Перерыв, Каме, - Коки наклоняется, чтобы заглянуть в глаза Каме. Тот сидит на корточках и чертит что-то пальцем на асфальте. - Пойдем есть?
Это ответственность. Иногда Коки думает, что Каменаши может быть его младшим братом, о котором нужно заботиться. Потому что, если этого не делать, он грохнется в голодный обморок прямо в середине сцены или простудится, просто забыв надеть куртку, или проедет свою остановку. Сейчас он поднимает пустой какой-то взгляд, смотрит на часы. Кивает.
- Идем.
Когда он встает на ноги, он чуть-чуть покачивается, но руки Коки опережают это движение.
- Идем, - эхом повторяет он, ненавязчиво приобнимая поникшие плечи.
В кафе Коки заботливо спрашивает:
- Что будешь? - он почему-то постоянно чувствует себя виноватым перед Каменаши, и за этой опекой он прячется, как за ширмой. Не скажешь же вслух, что от того, как Каме улыбается, у Коки сводит челюсть, и он не может сказать ни слова. Только протянуть руку и прикоснуться к невесомым растрепанным прядям волос.
Каме хмурится и достает из нагрудного кармана пачку сигарет.
- Что угодно, - коротко говорит он, пялясь в окно, и Коки заказывает катсудон, как надежду на то, что футболки больше не будут висеть на Каме, как на вешалке.
Глядя, как Каме меланхолично подцепляет палочками кусочки свинины, Коки говорит ставшими вдруг непослушными губами:
- П-переезжай ко мне.... - Каме переводит на него взгляд, в котором при желании можно угадать удивление, и Коки быстро поясняет: - Будет проще ездить а работу, от меня до студии ближе, и ты сможешь больше спать...
Каменаши пожимает плечами, прерывая сбивчивый поток слов, и говорит:
- Хорошо.
Коки кажется, что такая ответственность - это больше, чем дружба.

Каме приезжает с маленькой спортивной сумкой. В ней - тапочки, халат, зубная щетка, бокс с линзами, три пары джинс и две клетчатые рубашки. Еще одна повязана на его бедрах.
Коки устало улыбается, открывая дверь. Весь предыдущий день он провел, вылизывая квартиру, и его мама, заезжавшая на пару часов даже спросила, не познакомит ли он ее со своей новой девушкой. Коки только отмахнулся и в третий раз вытер пыль с книжных полок.
- Привет, - говорит Коки, забирая сумку из рук Каме и взамен вкладывая в нее ключи. - У нас может быть разный график работы, у меня сцен меньше.
Каме кивает, машинально засовывая ключи в карман. Они звякают о другие ключи - Коки знает - с дурацким брелоком в форме панды, и от этого у него сжимаются кулаки. Но он справляется с собой и говорит:
- Я собираюсь готовить ужин, - он отходит от двери, освобождая проход, - Что будешь?
Каменаши проходит в комнату, садится на диван и, помедлив, отвечает:
- Что-нибудь с рисом и креветками, - Коки, улыбаясь, уходит на кухню, слыша вслед удивленное и одобрительное: - У тебя удивительно чисто.
Это нежность. Иногда Коки думает, что Каме мог бы стать отличной девушкой, которой приятно дарить цветы и украшения, готовить для нее и оберегать. Потому что таков закон природы: прекрасным девушкам необходима нежность и забота, и Коки даже иногда жалел, что Каме - не девушка.
Он ставит на журнальный столик поднос с чашкой, полной горячего, дымящегося риса с розовыми, как блеск для губ, креветками, и поднимает глаза: Каме спит, устало уронив голову на подлокотник и беспомощно, по-воробьиному, поджав босые ноги. У Коки дыханье перехватывает от нежности, и он чуть ли не бегом летит в комнату, сдергивает с кровати плед и бережно укрывает Каме до подбородка. Достав маркер, он пишет записку: "Разогрей и поешь, пожалуйста. Завтра в девять я отвезу тебя на работу."
Коки прислоняет записку к краю подноса и, выключив свет, выходит из комнаты.

По вечерам Коки пытается как можно быстрее закончить все фотосессии и тренировки, и менеджеры удивляются, откуда в нем столько энергии. Выбежав из студии, Коки заводит машину и вдавливает педаль газа в пол. Каменаши уже привык, выходя со съемочной площадки, натыкаться взглядом на черную, омерзительно крутую тойоту Коки. Он благодарно кивает и садится на переднее сидение. Едва щелкает ремень безопасности, Каме опускает ресницы и отрубается, и Коки выключает музыку и старается ехать медленно, чтобы не потревожить его сон.
Это, наверное, почти влюбленность. Иногда Коки думает, что Казуя - единственный мужчина, который вызывает у него такую неоднозначную реакцию. Единственный, на кого Коки стесняется смотреть, когда Казуя расхаживает по квартире в лениво полураспахнутом халате на голое, распаренное после душа тело.
Когда машина останавливается возле дома, Казуя спит так сладко, что у Коки не поворачивается язык разбудить его. С тихим щелчком он расстегивает ремень безопасности и, обойдя машину по кругу, осторожно отрывает Каме от кресла. Он бормочет что-то сквозь сон, но не просыпается. Только склоняет голову на плечо Коки, и тот думает, что это было опрометчивым решением.
Но он не может отрицать, что широкие джинсы - одно из полезнейших изобретений человечества.
Он умудряется открыть дверь, прижавшись задним карманом с ключ-картой к тачпаду, и проходит в квартиру, даже не сняв кеды. Неосознанно он проходит в спальню и опускает Казую на свою кровать, садится на колени и развязывает шнурки на его кроссовках. В голове у него путаются мысли, он молчит, и, когда Каме просыпается от очередного неловкого его движения, он в первый миг не может понять где находится.
- Коки? - в его голосе надежда с нотками паники, и Коки поспешно вскакивает на ноги:
- Я тут, - он неловко вертит в руках кроссовок Каме и спрашивает: - Что будешь на ужин?
Каменаши усмехается, приподнимается на локтях и, устало проведя ладонью по лбу, вдруг говорит:
- Тебя.

Это любовь, наверное. Иногда Коки даже думает, что Каме - это и есть счастье.

Он гладит узкой ладонью колючий затылок Коки, и тот млеет от нежности; путаясь в пальцах, пытается расстегнуть на себе куртку и сбросить, наконец, кеды. Каждое прикосновение Казуи - как взрыв, как судорога где-то между лопаток, и когда он позволяет Коки лечь рядом и прикоснуться губами к своему лицу, сердце Танаки изображает Хиросиму.
Рука Каме безвольно путается в многочисленных холодных цепях на шее Коки, и он одними губами просит:
- Сними.... - этот полувздох сопровождается широким жестом, и Коки не знает, что именно просит снять Казуя, но на всякий случай, отбросив клубок цепочек, тянется к пуговицам его рубашки.
У Каме сбивается дыхание, когда жесткая, не отогревшаяся еще ладонь Коки прикасается к его груди, к выпирающим ребрам, и он тянется вверх, натыкаясь ртом на полуоткрытые губы.
Этот поцелуй в голове Коки похож на звучание органа и одновременно на гул города, если в восемь утра в метро снять наушники: шум, дым, дрожь в позвоночнике, слабость в коленях.
Сейчас нужно добавить только огонь меж бедер и картина завершится.
- Казуя, - выдыхает он, коленом раздвигая ноги Каме, и подается вперед. Клацают, соприкасаясь, пряжки ремней, и у Коки голова идет кругом. - Ка-зу-я, - растягивая слоги, шепчет он, губами касаясь раскрытого рта Каме, и тот улыбается. Полы его рубашки кажутся в темноте крыльями, когда он садится и, опрокинув Коки на спину, переступает коленом через его ноги. Коки стягивает через голову майку и, неловко изогнувшись, снова натыкается ширинкой на бедро Каме. Тот шипит сквозь зубы и облизывает ладонь. Медленно. Мучительно медленно.
Но этого времени Коки хватает, чтобы рвануть их шлевок свой ремень с дурацкими черепами на пряжке.
Когда влажная рука Каменаши обхватывает его член, Коки стонет, запрокинув голову, и старается не думать, что холодное кольцо, которое игриво и остро прикасается к горячей коже, имеет пару.
- Сними, - просит он одними губами, но Каме только качает головой и двигает рукой так, что все слова и мысли у Коки заканчиваются.
Каме опирается на локоть, и левым ухом Коки отчетливо слышит, как поскрипывает не привыкшая к такому обращению кровать. Их лица близко-близко, и у Коки перед глазами все расплывается. Он чувствует, как Каме трется о его бедра, ритмично двигая рукой, но эти ощущения похожи на кусочки паззла, который никак не хочет собираться воедино, и Коки закрывает глаза. Вдоль позвоночника прокатывается волна напряжения, будто по нему пустили электричество, и он чувствует, как Каме усмехается, вытирая ладонь о джинсы.
Первая осознанная мысль в его голове о том, что слова Джин и джинсы похожи в своем звучании, и от этого у него на языке появляется непонятная горечь.

- Казуя, - зовет он, когда они уже устраиваются на свежих простынях, и Каме поднимает голову от его плеча. Глядя в прижмуренные, лисьи глаза, Коки говорит совсем не то, что собирался: - Что приготовить тебе на завтрак?
- Что угодно, - Каменаши улыбается и снова устраивается на плече Коки. - Я тебя, наверное, тоже, - добавляет он, словно отвечая на невысказанные слова Коки.
Засыпая, он сжимает кулак, и Коки знает, что ему не разжать пальцы, чтобы снять с мизинца это осточертевшее кольцо, и он только гладит волосы Каме и беспомощно просит у потолка:
- Господи, пожалуйста, пусть это продлится еще немного.

***

Если посчитать по пальцам дни, то получится совсем не много: месяц. Но Уэда готов поклястся, что Джин может считать такие дни только по переломам, по хрусту нервно заломленных пальцев.
Джин смотрит, как Каме и Коки вместе выходят из студии, и громко ругается, демонстративно переводя взгляд на монитор.
- Что-то случилось? - наигранно небрежно спрашивает Уэда, подходя сзади и невесомо опуская ладони на тяжелые, словно закаменевшие плечи. Руки Уэды - как воробьи на стенах прогретого солнцем Колизея, и Джин обращает на них столько же внимания, сколько древние камни - на птиц.
Их разделяет пол-шага, пятнадцать месяцев и полтора метра блестючей ткани костюмов, и Уэда чувствует неуместное сейчас ликование.
- Ты постоянно ешь конфеты, - вместо всего, что хотелось, замечает он, кивая на очередной смятый фантик, но Джин не слушает: он перекатывает по языку смородиновый шарик и запрокидывает голову, словно для поцелуя, выставляя блестящие от леденцовой сладости губы.
- Хочешь? - говорит он, глядя Уэде в глаза, и тот вынужден сильнее сжать пальцы, чтобы устоять на ногах. Джин чуть поводит плечами, будто проверяя, насколько крепко Уэда держится, и поясняет: - Конфету хочешь?

Первые по-настоящему летние дожди начинаются в мае, когда даже под зонтом промокаешь так, что кожа срастается с джинсами. Когда от общей влажности воздуха волосы не спасает ничего, и их приходится безжалостно стягивать в хвост, чтобы несолидные кудряшки не ломали образ.
Джин сидит на веранде, поджав под себя босые ноги, и ковыряется паяльником в усилителе для гитары. Уэда смотрит на тугие колечки волос на затылке, над краем ворота его майки и медленно умирает от нежности и желания прикоснуться к ним кончиками пальцев. Их разделяет два шага, пятнадцать месяцев и выстроенная Джином стенка, на которой метровыми буквами написано "я справлюсь."
По-английски написано, надо заметить, поэтому только Уэда, пожалуй, различает старательно затертое слово "не".
- Джин, - Уэда привык разговаривать с ним, не глядя в глаза. Во-первых, потому что Джин все время сидел, уткнувшись во что-то: в книгу, в тарелку с едой, в текст новой песни, в телефон, в усилок этот гребанный. Во-вторых, потому что от спокойного и смиренно-мученического взгляда раскосых, некогда смешливых глаз, у Уэды в районе грудной клетки громко звенели метафизические струны. - Джин, ну как?
Аканиши отложил паяльник на специальную подставку и повернулся. Выпрямил спину и посмотрел вперед, но не на Уэду, а немного мимо, по касательной.
- Я перееду к тебе завтра, - говорит он, сдувая с ладони алюминиевую пыль припоя. - А то ты сломаешь еще что-нибудь, - Уэда чувствует, как жар смущения опаляет кончики его ушей и скатывается вниз по позвоночнику. - Кстати, - невинно замечает Джин, - в следующий раз лучше просто перережь провода, так паять проще.
Он крутит в пальцах обрывки кабеля и снисходительно улыбается.
Уэда старается не думать о том, почему уголок его рта все равно предательски сползает вниз.

Джин демонстративно спит на диване в гостиной. Уже третью неделю.
На работе все считают, что они - пара, потому что курить они ходят вместе. На балконе Джин неловко, как-то по-детски раскуривает сигарету, прикрываясь ладошкой, как девочка-школьница, и говорит, глядя поверх крыш:
- Самое страшное даже не то, что он радуется жизни, пока ты собираешь себя по кусочкам, - ему не надо стряхивать пепел: в дрожащих пальцах он осыпается сам, - Страшно то, что не ты делаешь его счастливым.
Уэда подвигает пепельницу ближе, под серебристые струйки дыма, и молчит. У него язык не поворачивается ответить то, что он думает, и он только пожимает плечами:
- Главное, не подерись с Коки, ты же можешь.
Джин мотает головой:
- Каме будет грустно.
Уэда открывает глаза в темноте и поворачивается на обжигающе горячих простынях, но что-то все равно не позволяет ему встать с кровати. В ушах гулко гремят басовые струны, и в пустой черепной коробке эти звуки перекатываются, как карандаши по столу.
Уэда садится на кровати и потирает виски. На работе все считают, что они пара, потому что Джин, выйдя из здания, садится за руль вызывающе красного автомобиля, и Уэда, вздохнув, садится рядом, зная, что Джин сам застегнет на нем ремень безопасности. На самом деле, в этой заботе виноват поломавшийся замок, который Джин ленится починить уже месяц.
- В твоих словах стало больше Джина, - замечает Тагучи, на миг отрываясь от телефона, когда они в гримерке остаются одни, но когда Уэда просит пояснить, Джунно снова утыкается в экран мобильника.
Уэда откидывает одеяло и даже спускает ноги на пол. По холодному ковру змеями струится сквозняк, и Уэда поджимает пальцы. В ушах у него звенит - как будто кот играет со стальными ветвями музыки ветра.
На работе все считают, что они - пара, потому что Джин однажды в споре прижимается лбом ко лбу Уэды, как к зеркалу, сердито хмуря брови и давя своим тяжелым взглядом, но вдруг он запинается на полуслове и, чуть прикрыв дрогнувшие ресницы, прикасается губами к карамельному рту. То, что это делалось исключительно для того, чтобы из пальцев Каменаши выпал фен, заметил, пожалуй, один Уэда, и то только после того, как ему удалось восстановить дыхание.
Джин спит в соседней комнате, отвернувшись от мира и вжимаясь в высокую спинку дивана. Их разделяет три метра, пятнадцать месяцев и гребанные устои общества, которые не позволяют Уэде сейчас встать с кровати и сократить хотя бы метраж.

Джин смиряется с необходимостью есть на завтрак яблоки, Уэда уступает в выборе фильма для вечернего просмотра.
Джин не моет посуду и не выключает свет в ванной, Уэда по ночам терзает гитару и заказывает еду из итальянского ресторана.
Джин не снимает с пальца кольцо, Уэда теребит на шее цепочку с крестиком. Только Учи Хироки знает, где Ре прячет такую же (третий ящик стола, между полупустой пачкой сигарет и запасными струнами для гитары).
Когда Джин опрокидывает Уэду на диван под мелькание кадров, их разделяет только футболка Джина, пятнадцать месяцев и память, и Уэде кажется, что это не так уж и много.

***

Если бы кто-то спросил Мару, как выглядит статическое электричество, он показал бы на Коки и Джина. Между ними разве что искры не проскакивали, когда они работали бок о бок.
- Как ты думаешь, кто сорвётся первым? - спрашивает Мару, глядя, как Джин демонстративно слизывает блеск Уэды со своих губ, и Джунно пожимает плечами. Хлопает себя по карману:
- Ставлю сотню на Джина.
- Принято, - кивает Мару. - Две сотни на Коки.
Они незаметно пожимают друг другу руки, закрепляя пари.

Они ошибаются оба: первым срывается Каме.
Когда в очередной раз Коки и Джин случайно соприкасаются рукавами, Каменаши кажется, что он слышит гром, и он швыряет об пол стаканчик с кофе.
- Идиоты, - шипит он сквозь зубы. Носком ботинка поддевает смятый стакан, отталкивает плечом замершего в дверях Уэду и выходит из студии. Джин ловит рванувшегося было следом Коки за подол куртки и, одним слитным движением потянув его на себя, принимает его рёбра на свой кулак. Они замирают лицом к лицу: взглядом Джина можно при желании забивать гвозди, глаза Коки способны поджечь Рим так, что не спасут никакие гуси.
- Я тебе все сказал еще в Америке, - угрожающе тихо говорит Коки, приподнимаясь на цыпочки. Цепи на его бедрах звенят, сталкиваясь с такими же железными звеньями на джинсах Аканиши.
- Я тебе ещё там же все ответил, - спокойно отвечает Джин, слегка усиливая давление на хрупкие рёбра под своими пальцами. - У тебя было полгода, - он презрительно кривит губы, - За это время можно было выучить, когда к нему нельзя приближаться!
Коки выкручивает правую руку из захвата и бьет точечно - не в лицо, как хочется: в корпус, чтобы не оставлять следов.
Джунно молча отсчитывает купюры и, когда Мару заталкивает их в карман, идёт разнимать дерущихся.

- Ты куришь? - удивленно спрашивает Каменаши, когда Уэда бледной тенью появляется на балконе. За этим удивлением, кажется, действительно что-то есть, и Уэда пожимает плечами:
- Джин курит.
Каме умеет держать себя в руках: он меланхолично стряхивает пепел в пепельницу, только почему-то промахивается.
- Ветер, - поясняет он сам себе, носком ботинка размазывая серую полосу пепла по полу. - Ты заботься о нем, пожалуйста, - говорит Каме, загибая пальцы: - Пусть курит поменьше, еще нужно сократить количество сладкого и продлить абонемент в тренажерный зал...
Каме осекается, поймав снисходительный взгляд Уэды. Тот вдавливает свой окурок в пепельницу и кривит губы:
- Я даже не знаю, кто из вас больший идиот, - говорит он, накручивая на палец цепь. Каме кажется, что в этом они с Коки похожи: тот тоже начинал теребить цепь на шее, когда нервничал. Сам Каме обычно поворачивал на пальце кольцо. Раньше. Когда он его еще носил. - Он же работает, как проклятый, - голос Уэды ровный, но Каме слышится тень истерики, и ему становится немного жутко. Он гасит свою сигарету о стенку пепельницы и бежит с корабля:
- Извини, работа.

Если бы Джунно спросили, как выглядит смерть, он, наверное, пошутил бы насчет четверок, а потом искоса глянул бы на Джина. Тот сидел, мокрый, как уцелевшая после крушения корабельная крыса, и отдыхал от танцевальной тренировки. Его закаменевшие плечи были опущены, белая повязка намокла от пота, и смуглая кожа тоже блестела в свете ламп. Глаза не выражали ничего. Джунно не помнил, чтобы Аканиши выкладывался так до отъезда, и такая усталость была ему понятна. Но едва в зале появился Каме, статуя Джина шевельнулась: он гибко потянулся всем телом, перетекая из одной позы в другую, как распрямляется согнутый сильной рукой клинок, и потянул вверх подол своей белой майки.
Если бы Джунно спросили, как выглядит похоть, он бы, без сомнения, показал бы в тот момент на Каменаши.

Единственное, чему научился Джин в Америке, это держать себя в руках в любых обстоятельствах.
Даже если Каме прямо перед ним медленно развязывает и снова завязывает галстук.
А потом небрежно стягивает его через голову и бросает на диван.
И берется за верхнюю пуговицу рубашки.
Джин с рассеянной улыбкой поднимает голову, услышав шум: это Коки опрокинул стул, засмотревшись на плавное движение рук Каменаши. Оглядывается, одинаково безразличным взглядом скользнув по стенам, столу, Каме и зеркалу, и снова утыкается в мангу. Он улыбается, когда слышит знакомое раздраженное шипение.

Джунно перебинтовывает колено и поднимает глаза на Мару:
- Сотня на Джина.
Накамару забирает бинт у него из руки и пожимает ее:
- Принято, две сотни на Каме.

Единственное, чему научился Каме, пока не было Джина, это пить, почти не пьянея.
Особенно, если Джин сидит напротив, чуть покачивась на стуле. Его ноги широко расставлены, словно нарочно выставляя отстроченную белыми нитками ширинку на всеобщее обозрение, и Каме щедро плещет в бокал еще мартини. Никаких журналистов, никаких скандалов, никакого чертового желания ткнуться в теплую джинсовую ткань лицом, вдыхая знакомый, сводящий с ума запах.
Каменаши выдыхает и залпом проглатывает очередную порцию алкоголя. Глядя на Джина, он машинально пытается найти на мизинце кольцо.

Джин встряхивает отросшей челкой, перегибается через стол и накрывает его нервные руки своей горячей ладонью:
- Слишком много пьешь, - говорит он ровным голосом, без надрыва и укора, и у Каменаши перехватывает дыхание, как бывает, когда находишь недостающий кусочек паззла.
- Джин, - говорит он осипшим голосом и вдруг остро чувствует прикосновение теплого металла к своим рукам. Он отлично помнит, где именно среди бардака на туалетном столике у него лежит такое же кольцо. - Джин...
Джунно вздыхает и лезет за кошельком: пари никогда не были его сильной стороной.

The End

fanfiction