декабрь
Джиён просыпается с мыслью о новой песне.
За окном все словно укрыто белым покрывалом: когда он выбирается на балкон, ноги утопают в свежей снежной крошке. Тем не менее, он проводит снаружи все утро, греясь теплом медленно тлеющей между пальцами сигареты.
- Псих, - заявляет Тэсон, заглядывая в его комнату около полудня.
Джиён зябко кутается в плотный кокон одеял и собранных воедино разрозненных слов. Его нос покраснел от мороза, буря в голове утихла.
- Я кое-что написал, - сообщает он, расплываясь в глупой, но счастливой улыбке. Этого достаточно, чтобы заставить Тэсона замолчать и улыбнуться в ответ. Тот, однако, совершенно не умеет держать рот на замке – через некоторое время Сынри вламывается в комнату Джиёна со стаканом горячего шоколада с мятой из Старбакса, Ёнбэ приветственным жестом ерошит его волосы, Сынхен спит до самого обеда.
К тому времени, когда он просыпается, Джиён уже успел расставить все точки.
--
ноябрь
Джиён может запросто улыбнуться ему через всю комнату, но по-прежнему остерегается садиться рядом: в автобусе, на интервью, во время которых они с Сынхеном большей частью отмалчиваются (во всяком случае, в Японии) и совершают бессмысленные движение руками с самыми серьезными минами, за столом, когда Сынхен всем своим видом изображает мученика, поглощая диетический ужин, а Джиёну до смерти хочется его треснуть.
Ведущая догадывается, в чем дело, после того, как Джиён меняется местами с Ёнбэ. На секунду любопытство опережает профессионализм.
- Ой, - вырывается у нее, - вы двое... вы были. Хм, - пальцы неловко теребят подол юбки. Хотя она скорее во вкусе Сынри, Джиён думает, что она довольно симпатичная: ему нравятся яркий розовый лак и вспыхнувший на щеках румянец. Он отдает себе отчет, что пялится на ее ноги и думает: «Вот оно», а затем спрашивает себя, можно ли считать, что на сегодня это все.
На лице девушки отражается лихорадочная работа мысли. Она всеми силами пытается придумать достойное окончание начатой фразы, перевести тему, чтобы Джиён с Сынхеном не чувствовали себя диковинными зверушками в клетке перед охочей до сочных подробностей аудиторией. В конце концов, ей на помощь приходит Ёнбэ.
- Все в порядке, - успокаивает он, - не стоит беспокоиться.
- Мы занимались сексом, если вы об этом, - громко перебивает Джиён. – Много раз. Иногда даже на сон времени не оставалось.
Сынри взирает на него огромными от изумления глазами.
- Реально, - поддакивает Сынхен. – Настоящий грубый животный секс.
На мгновение повисает чрезвычайно неловкая пауза, а затем их взгляды встречаются и оба покатываются со смеху в своих противоположных углах комнаты. Джиёну трудно дышать, приходится откинуть голову на спинку кресла и до боли зажать рот. Сынри явно прячет взгляд от камеры, но даже Ёнбэ посмеивается.
Невероятный прогресс.
Когда они возвращаются в гостиницу, смех Сынхена уже успел смениться задумчивой ухмылкой, слегка изламывающей уголок его рта. Они с Тэсоном собираются поесть самгёпсаль в ресторанчике за углом и, натянув пониже капюшоны толстовок, крадутся прочь, толкая друг друга локтями и наступая на ноги — совсем как в старые добрые времена. С той лишь разницей, что на сей раз Джиён наблюдает за всем со стороны, и огромный, отживший свое пласт его памяти надежно вытеснен недосягаемо далеко, туда, куда теперь никак не дотянуться. Он сворачивается на диване, засунув руки в карманы, подтянув к груди колени, и наблюдает, как Ёнбэ безучастно щелкает пультом, переключая каналы.
- Не хочу самгёпсаль, - сообщает Джиён, обращаясь скорее к брошенным посреди гостиной кедам. - Я вообще не хочу есть.
- Знаю, - негромко отзывается Ёнбэ, и до конца вечера больше никто не произносит ни слова.
Через два дня у Сынхена день рождения. Джиён понимает, что немного перебрал, когда в шутку забрасывает руки на шею имениннику и нараспев произносит:
- С днем рожденья, Топ-сама!
Сынхен немного трезвее, чем следует, потому как осторожно выпутывается из объятий и, отстранившись, замечает:
- Джиён, не надо.
--
октябрь
У Сынхена снова съемки.
Быть может, предшествовавшие четыре года превратили это в дурацкую привычку, от которой обоим не так-то легко отделаться, а возможно, в Джиён сам виноват, но проходит всего несколько дней и его телефон разражается трелью немногим позднее полуночи.
- Ты в порядке? - спрашивает Джиён.
- Угу, нормально, - отвечает Сынхен. Видимо, на линии проблемы, потому что его далекий голос, искаженный статическими помехами, звучит глухо и безжизненно. - Никак не привыкну уезжать так надолго, - продолжает он. - В смысле, один. У вас очень поздно?
Джиён фыркает.
- Ты в Китае, а не в другом полушарии. Всего час разницы.
- Ну да, - вздыхает Сынхен, - но кажется, что гораздо дальше. - Джиён представляет, как он дергает плечом, как изгибаются в улыбке его губы; на заднем плане слышно бормотание телевизора на языке, которого Джиён не знает, хотя, кажется, только вчера он был гораздо младше, допоздна засиживался на нижнем этаже студии YGE, и домашняя работа по китайскому давалась ему не в пример легче, чем алгебра — Сынхену, который засыпал, положив голову на полуисписанную страницу тетради. Он должен помнить хоть что-нибудь, скажем, «привет» или «как дела», однако все это слишком далеко и смутно, иноземные слова неловко и шероховато перекатываются на языке.
- Пишешь что-нибудь? – интересуется Сынхен. – Вай Джи говорит, ты начал работать над парой пе…
- Неа, - отмахивается Джиён. – Ничего особенного.
Воцаряется тишина. Джиён ничком валится на кровать и прикрывает глаза; через некоторое время угол телефона начинает не на шутку впиваться в щеку, поэтому он переключает на громкую связь и слушает размеренное дыхание Сынхена с соседней подушки.
- Уверен, что сможешь? – спрашивает Сынхен немного погодя. Джиён понятия не имеет, о чем речь, поскольку успел ненадолго задремать, но полагает, что утвердительный ответ не вызовет подозрений.
Все верно, он может слушать рассказы Сынхена о походе с коллегами по съемочной площадке в ресторан, в котором подают собачье мясо, о том, в какой отстойный отель его поселили — простыни провоняли сигаретным дымом и случайным сексом, о том, каким красным кажется солнце на фоне беспросветно-серого неба и как смог застилает верхушки нависающих над городом небоскребов. Джиён послушно содрогается от отвращения и смеется, реагирует к месту и по мере сил, будто вообще ничего не случилось. Быть может, это и есть взросление, или движение вперед, или поездка в Китай.
- Честно говоря, я не смогу этого сделать, - говорит он три недели спустя. - Извини.
Возможно, он не просто так забыл китайский
--
сентябрь
В середине месяца, когда начинает холодать, Сынхен приводит домой девушку.
У нее длинные шелковистые волосы, выразительные глаза, стильный бушлат и никаких угловато выпирающих под кожей костей. У Джиёна давно не мытые волосы, а старые шорты Сынри болтаются на нем мешком.
Отнюдь не лучшая стратегия поведения: Джиён мужественно игнорирует их в течение самых неловких в его жизни пятнадцати минут, пока не осознает, что ничего хорошего из этого все равно не выйдет. Кроме того, хмурый взгляд Сынри красноречивей любых слов. Немой укор, приправленный не самой лицеприятной лексикой, буквально написан у него на лбу.
Тэсон притаскивает в гостиную свое кресло для гостьи. Сынхен, как ни странно, помогает накрыть на стол. Похоже, он лично преподал ей несколько уроков «как делать все правильно» для продвинутых: она смеется над шутками Тэсона, интересуется сольным альбомом Ёнбэ, делает комплимент рубашке Сынри. Она съедает весь рис и предлагает помочь с посудой, однако Ёнбэ оттесняет ее к дивану, всучив ведерко с мороженым, из которого она умудряется зачерпнуть для каждого, даже не испачкав рук.
Странно видеть морщинки в уголках глаз Сынхена, как когда он по-настоящему счастлив, его руку на ее спине. Раньше Джиён был уверен, что подобные вещи, подобно одноразовой посуде, выбрасывают за ненадобностью, когда отношениям приходит конец, но нет, действительность сродни безотходному производству: и интонации, и смех, и взгляды, и жесты остаются неизменными, меняются только лица. Единственное отличие в том, как Сынхен теперь смотрит на Джиёна — так же, как на Тэсона, Ёнбэ, Сынри, Черин.
Позднее ей все-таки удается затащить Джиёна в кухню под благовидным предлогом — ведь грязных чашек так много, ей никак не справиться одной.
- Значит, ты и есть Джи, - говорит она.
Джиён моргает.
- Вообще-то, Джиён.
Она заправляет за ухо прядь волос и закусывает губу, словно впервые за этот вечер не знает, что сказать.
- Ничего, что я... я вовсе не хотела навязываться, - начинает она. Джиён дергает плечом.
- Ничего, - ему безразлично, откуда она могла узнать. - Мы просто друзья.
Ее идеальные губы изгибаются в неуверенной улыбке.
- Просто я... он мне в самом деле нравится.
- Ты ему тоже, - замечает Джиён. - Это очевидно.
Она выглядит искренне удивленной, не может скрыть смущения. Джиёна охватывает странное предчувствие, что к тому времени, когда это станет очевидным и для нее, все происходящее сейчас окажется в прошлом.
Хотя, кто знает, возможно, Сынхен женится на ней. (Скорее всего нет, однако Джиён все еще испытывает мрачное удовлетворение при виде Сынри, мысленно метающего молнии ей в спину до тех пор, пока за ней не захлопывается входная дверь).
--
август
Джиён не срезает свою отросшую гриву и не обесцвечивает до белизны то, что осталось.
Он не собирается бодрствовать до шести утра, терзаясь бессонницей в напрасных попытках написать хоть строчку будущей песни, чтобы, поднявшись три часа спустя, отправиться записывать что-то еще.
Все это время, лежа в темноте, Джиён вовсе не перетряхивает в памяти воспоминания о глазах Сынхена, губах Сынхена, звуке его дурацкого ломкого смеха, о руках Сынхена, сжимающих его собственные, о дыхании Сынхена на его щеке, о Сынхене рядом с ним, под ним и сверху, днем и ночью, о том, как Сынхен проводил руками по волосам и крыл его последними словами, как Сынхен вваливался в прихожую, едва держась на ногах, о том, каким Сынхен был три года назад и какой он сейчас, и в его голове все, что угодно, только не Сынхен, и он думает обо всем на свете, но только не о Чхве Сынхене.
В течение пяти часов Джиён не гипнотизирует взглядом пустую обложку уже готового альбома, после чего не называет его “Heartbreaker”.
--
июль
Сынхо говорит, что Джиёну давно пора развеяться, для чего рекомендуется взять выходной.
- Вечером мы собираемся в бар, - доносится его бодрый голос из динамика телефона. - Ты тоже идешь.
- Завтра утром я лечу в Токио, - возражает Джиён и слышит, как Сынхо закатывает глаза даже сквозь статический шум в трубке.
- Квон Джиён. Ради всего святого. Прошло уже пять месяцев.
Лицо Джиёна мрачнеет.
- Я кладу трубку, придурок.
Десять часов спустя почему-то уже шесть утра и Джиён, спотыкаясь, карабкается по лестнице. Содержимое целого кувшина соджу медленно, капля за каплей стекает по сверкающему стразами принту его футболки, макияж размазан по лицу. Он не уверен, заплатил ли таксисту наличными или попросту швырнул в него кредиткой. После каждого шага вверх он отступает на две ступеньки вниз: сила земного притяжения разыгралась не на шутку. В результате продолжительной борьбы со связкой ключей, на восьмой раз он все-таки попадает в замочную скважину. Затем дверь отворяется, и Джиён замечает свет в комнате.
Когда глаза, наконец, привыкают к свету, он видит Сынхена. Его чемодан наполовину разобран, открытая бутылка вина красуется на подоконнике. Он похудел, волосы отрасли почти на сантиметр, но это по-прежнему Сынхен. Он оборачивается, когда Джиён налетает на тумбочку у кровати, ушибив голень, удивление уступает место заинтересованности, с которой он наблюдает, как Джиён спотыкается о брошенные посреди комнаты лабутены.
- Эй, - зовет Сынхен и тут же морщит нос, - от тебя разит за километр.
- Неправда, - Джиён едва ворочает языком, но не считает нужным скрывать возмущение, - между нами меньше километра. И я скучал.
Сынхен вздыхает, невнятно бормочет что-то под нос, соглашаясь — Джиёну кажется, достаточно угрюмо. Хотя, возможно, все дело в алкоголе.
- Я тоже, - говорит Сынхен.
А потом Джиён в мгновение ока преодолевает разделяющее их расстояние, чтобы поцеловать, и они словно продолжают с того места, на котором остановились в прошлый раз, словно за месяц отсутствия Сынхен успел позабыть все, кроме прописанных в сценарии реплик, и все снова в порядке, и Джиёну наплевать на остальное. Все правильно. Сынхен толкает его на постель, как раньше, взбирается сверху, в его дыхании чувствуются винные пары и отросшие почти на сантиметр волосы щекочут кожу на лбу Джиёна.
Шаг вперед, два назад.
--
июнь
Когда Джеджун говорит Джиёну, что он всегда к его услугам и просит звонить в любое время, Джиён думает, что тот припозднился с ролью заботливого старшего брата всего на какой-нибудь месяц, но не может устоять перед таким предложением.
- В любое время, - повторяет он безо всякого выражения.
- В любое, - подтверждает Джеджун.
- Даже если мне захочется мороженого в пять утра.
- Даже если я в Кванджу и только что заснул, - уверенно кивает тот.
Его голос звучит куда как менее уверенно и почти раздраженно, когда три дня спустя Джиён набирает его номер и сообщает, что жаждет заполучить ведерко вишневого мороженого из одного небезызвестного ресторана, причем немедленно. И требует прихватить с собой Ючона.
Опасаясь разбудить Сынри, Джиён поджидает у порога, когда в дверь принимаются колотить. Всклокоченные волосы застывшего на пороге Джеджуна прикрыты банданой, в одной руке покачивается внушительный пластиковый пакет из супермаркета, на другой повис Ючон, который выглядит так, будто вот-вот отключится прямо на лестничной площадке.
- Надеюсь, ты уже выдумал оправдание, - рявкает Джеджун. - И я не вижу слез, - протиснувшись мимо Джиёна, он принимается хозяйничать в барной нише, в то время как Ючон, не издав ни звука, сонно плетется к дивану и раскидывается поперек сиденья.
Джиён тянется через плечо Джеджуна за бутылкой водки, достает стакан.
- Мне просто захотелось мороженого, - пожимает плечами он, - но, если хочешь, могу заплакать.
Джеджун смотрит на него во все глаза.
- Мелкая скотина, - выносит вердикт он, а затем, вероятно, что-то щелкает в его сонном сознании, потому как он награждает Джиёна болезненным тычком в грудь. - Погоди-ка. Какое еще мороженое? Ты же его не любишь. Это Сынхен — сладкоежка. И Ючон... Ты не... Джиён, детка, я что-то не совсем...
- Это у тебя мозги совсем, - издевательски фыркает Джиён и плюхается на диван прямо на ноги прикорнувшего Ючона. - А со мной все в порядке.
- Как твоя песня? - немедленно переводит тему Джеджун. - Что тебе сказали?
- С каких пор ты подрабатываешь моим личным психотерапевтом? - раздраженно огрызается Джиён. - Это в прошлом, ясно?
- Отлично, - бормочет Ючон. - Сынхен тоже так говорит.
Джиёну остается только рассмеяться и сделать вид, что эта крошечная подначка вовсе не отзывается болезненной дрожью между ребер. Он не отказался бы, впрочем, чтобы Джеджун поведал ему о том, что Сынхен все еще плачется ему в жилетку, выпытывая, как все вернуть.
Вместо этого он наливает себе полную рюмку и засыпает между Ючоном, Джеджуном, полупустой бутылкой и вязкой розовой лужей, источающей аромат вишни (потому что Джеджун прав — Джиён терпеть не может мороженое).
--
май
В мае ничего не происходит. Ёнбэ замечает, что волосы Джиёна здорово отрасли, папа Вай Джи дает ему последние наставления, Сынхен все еще отказывается даже смотреть в его сторону, а сам Джиён по-прежнему не в состоянии улыбаться.
Он собирает чемодан и прячет волосы под шапку с твердым намерением подумать об этом завтра, а затем они оказываются в Японии, и воздух меняется, становится жестче, во рту появляется металлический привкус. Здесь время течет по-другому, снег продолжает падать усталыми хлопьями, внутри поселяется беспокойство. Джиён вслушивается в атмосферные помехи белого шума от антенн на верхушках небоскребов. Он думает, что кое от чего не скрыться даже на высоте в шестьдесят этажей над уровнем моря. С него хватит.
--
апрель
”Добро пожаловать в Париж” – гласит вывеска над выходом из терминала аэропорта.
“К черту YG”, - размышляет Джиён, забрасывая рюкзак за спину. Возможно, ему действительно пора отдохнуть. В этом городе все звучит лучше. Он сам вполне мог бы родиться французом. Если ему здесь понравится, никогда не поздно разорвать обратный билет и остаться навсегда.
Дауль открывает ему дверь, ее волосы до того вытравлены перекисью, что от солнечных бликов приходится зажмуриться. Пока они вместе затаскивают багаж Джиёна вверх по лестнице, она сообщает, что только что рассталась со своим парнем, о котором отзывается не слишком лестно. От ее блеска для губ фильтр сигареты окрашивается розовым.
- Первый шаг к просветлению, - поясняет она, дергая соломенную прядь. – Как ты? Сто лет не виделись.
- Я… - начинает Джиён и понимает, что ему нечего сказать в ответ.
Дауль вздыхает, называет его по-французски братишкой, уговаривает не принимать близко к сердцу и обещает увлекательный марафон по барам, в которых они будут пить до тех пор, пока алкоголь не вытеснит все благоразумие из организма.
Так они и поступают. В первый же вечер Джиён целуется с совершенно незнакомым парнем в толстовке с ярким узором. У того насмешливый взгляд и тяжелые, лениво прикрытые веки, Дауль едва удается отлепить их друг от друга. Джиён валяется на диване в ее гостиной до самого полудня в состоянии, близком к кататонии. За этим логично следует шоппинг (большая часть приходится на магазин Fendi, в котором имеется отдел коллекционных мишек-трансформеров Bearbrick), поздний ланч в небольшом ресторанчике прямо под Эйфелевой башней (“мороженое, - настаивает Дауль, - ты просто обязан его попробовать”), поход в один из лучших клубов (очередной незнакомец, на этот раз обладатель низкого, глубокого голоса, немного неуклюжий, не знающий, куда деть руки). Даже в самые скучные утренние часы дома, когда они развлекаются тем, что забивают память телефонов миллионами пикселей одинаковых снимков себя и друг друга: Дауль кривляется, но на всех фото получается одинаково и от этого Джиёну начинает казаться, что либо это воплощение теории заговора, либо он вконец спятил.
Через пять дней Джиён решает, что пора сматываться, пока он еще в состоянии.
- Я тебя люблю, - говорит Дауль, целуя его на прощание в аэропорту. – Приезжай еще, ладно? И если увидишь этого урода, передай ему, что мне пофиг.
“Прощай, Париж. Добро пожаловать в Прагу. Добро пожаловать в Цюрих. В Глазго.” Все они одинаковые.
--
март
Кажется, весь этот месяц он проводит в спячке.
--
февраль
На часах четыре утра, но Джиён упорно топчется под дверью в комнату Сынхена до тех пор, пока тот не показывается в дверном проеме. Он выглядит так, будто вообще не ложился.
- Прости, - бормочет Джиён, поднимает руку и касается рубашки Сынхена, трогает скрытые тканью ключицы, кожу шеи. – Прости, прости.
- Джи, - перебивает Сынхен, и Джиён думает, что, возможно, тот все-таки спал – голос шершавый и хриплый, как после долгого молчания. Будто Сынхен снова неосознанно вошел в роль, забыв, что сейчас не в кадре.
- Еще день, - умоляет Джиён, - всего один. Просто. Пожалуйста, пожалуйста, Господи, я… Мне очень жаль. Прости меня. Прости. Пожалуйста.
Сынхен вздыхает.
- Джиён, я не могу.
Тогда Джиён прижимается лицом к его груди, и Сынхен позволяет ему, обнимает его, пропускает волосы Джиёна сквозь пальцы, но он безумно далеко, словно между ними океан и стена отчуждения, и все уже не так, как прежде, и никогда не будет. Джиён задыхается.
Он просыпается в своей постели и не помнит, как до нее добрался. Лучи cолнца ложатся на лицо, глаза режет от яркого света.
Он случайно опрокидывает что-то на пол, заверяет мать, что с ним все в порядке, и отказывается выходить к ужину, когда Сынхен дома. Психологи настаивают на пяти этапах горя, но Квон Джиён проносится сквозь них столь стремительно, что на третий день ему уже нечем себя занять. Сынри делает попытку соблазнить его кофе, но Джиён захлопывает дверь у него перед носом и продолжает строчить отрывочные бессмысленные фразы в потрепанном блокноте. Тэсон и Ёнбэ обмениваются многозначительными взглядами, будто актеры, изображающие родителей в рядовой мелодраме о подростках, с той лишь разницей, что они понятия не имеют, как себя вести.
Месяц подходит к концу, когда поздним воскресным вечером Тедди находит Джиёна в студии. Тот бесцельно крутится в кресле, за окном темно, все давно разъехались.
- Джиён, - зовет он и останавливает кресло. – Джиён, иди домой.
- Не хочу, - отзывается Джиён, сталкивая руку Тедди со спинки кресла, намереваясь возобновить движение по кругу до тех пор, пока не закружится голова. Однако Тедди вздергивает его на ноги и ни с того, ни с сего отвешивает пощечину.
- Джиён, мать твою, проснись, наконец.
Джиён идет домой и забирается в кровать.
--
январь
За окном давно должен был начаться снег, но, похоже, небо ждет какого-то особого знака.
Когда Сынхен входит в его комнату, прикрывая за собой дверь, Джиён едва успевает разлепить веки, но он все еще сердится, поэтому сразу же отворачивается к стене. Чужая рука осторожно ложится на его спину.
- Джи, нам надо поговорить.
- Вали отсюда.
- Джи, - повторяет Сынхен и умолкает. Джиён слышит, как он делает глубокий вдох. – Джиён, я больше так не могу.
Джиён застывает. Вновь повисает пауза.
- Я пойду, ладно?
И он уходит.
--
(декабрь)
- Я кое-что написал, - сообщает Джиён Тэсону. Лужи талого снега растекаются под подошвами ботинок, но он не обращает внимания. Сынри приносит ему горячий шоколад, Ёнбэ заглядывает, чтобы поздороваться, Тэсон улыбается в ответ.
Сынхен просыпается последним, когда слабое декабрьское солнце расчерчивает полосками света гостиную. Джиён впихивает ему в руки блокнот и заставляет прочесть.
Сынхену требуется около часа, чтобы разобрать скачущие строчки.
- Это круто, - говорит он, улыбаясь той самой улыбкой, от которой вокруг глаз собираются морщинки – той, которой Джиён не видел почти год.
- Точно? – настаивает тот.
- Ага, - Сынхен улыбается еще шире, забрасывает руку ему на плечо и добавляет:
- Ты всегда крут, Джи, - и одного этого хватает (как и всегда хватало), чтобы сердце Джиёна снова начало биться.
The End
fanfiction |