|
- Почему ты врешь?
Залюбовавшись руками, что метелочкой взбивали в чашке чайную пену, Мураки
пропустил смысл вопроса. Лишь когда руки замерли, и он, удивленный паузой,
поднял глаза на собеседника и увидел его прищуренный взгляд, стало понятно,
что он что-то пропустил.
- Да, Ория?
- Я спросил, - терпение самурая было воистину безгранично; он вновь вернулся
к прерванному занятию, - почему ты врешь?
- Вообще или в каком-то конкретном случае? – уточнил Мураки.
- Мы говорили про твоего брата! – но и терпение самурая может лопаться.
По крайней мере, начать это делать.
Проблема состояла в том, что тема разговора была неприятной, и Мураки
предпочитал от нее отвлекаться – например, на руки Ории; а Ория воспринимал
это как издевательство.
Но сейчас он смотрел прямо в лицо, невзирая на чайную церемонию – что
само по себе было вопиюще – и не ответить не было никакой возможности.
- Что значит – вру? Я ни разу не говорил о нем ни слова неправды.
- То есть, то, что он был жестоким…
- Правда.
- …эгоистичным…
- Правда.
- …избалованным…
- Правда.
- Убийцей?
- Правда.
- Мураки!
***
Шидо Саки был сумасшедшим.
Не в том смысле, что его так обзывали – нет, он был самым настоящим психом,
с диагнозом и рекомендованным лечением. Казу уже тогда много знал о душевных
болезнях – меньше, чем о физических, потому что тела интересовали его
больше душ, но все же знал – иначе не могло быть с ребенком, выросшим
в доме врачей. Его дед был практикующим хирургом, вынужденным врачом широкого
профиля во время войны и большим ученым; его отец был просто практикующим
хирургом, но очень хорошим – у него была заветная мечта уйти в патологоанатомы,
живые его раздражали. Пациенты, согласие которых непременно требовалось
даже на необходимую операцию, их дурные родственники, желающие во что
бы то ни стало накормить обожаемого члена семьи сасими сразу после резекции
желудка и не запоминающие ни единого указания, не говоря уж о безруких
медсестрах и еще более безруких, но к тому же еще и рвущихся работать
студентах. Нет, среди трупов определенно спокойнее.
Правда, зарабатывалось там ощутимо меньше, поэтому доктор Мураки сначала
хотел накопить достаточно денег, а уж потом заняться тем, к чему так лежала
душа.
Его жена поступила в свое время в медицинский институт не по призванию
души, а единственно с целью найти мужа; так оно и вышло, и молодая Мураки-сан
ушла с четвертого курса и с тех пор не училась и не работала. Она была
тихой домашней женщиной, никогда не повышавшей голоса даже на слуг, не
то что на многоуважаемого мужа; но в день, когда в доме Мураки появился
Саки, она кричала так, что, казалось Казу, в доме готовились вылететь
стекла.
Много было сказано в запале ссоры, но Казу уже тогда умел анализировать
услышанное – и вычленил из слов матери основное.
Саки родился вне брака от связи доктора Мураки с женщиной, которая готовилась
стать его женой. Почему не стала – это Казу понял не совсем, вроде бы
отец выяснил, что у нее не все в порядке с головой и расторг помолвку.
Несколько месяцев спустя он уже был обручен с матерью Казу, а мать Саки
вынашивала ребенка. Вроде бы отец об этом не знал…
После рождения Саки он рос в доме своих бабушки и дедушки – его мать жила
там же практически под домашним арестом, потому что родители не хотели
сдавать ее в клинику.
Несколько месяцев тому назад в доме семьи Шидо случился пожар, в котором
погибли и мать Саки, и ее родители. Выживший мальчик был передан органам
социальной опеки; как последние вышли на доктора Мураки – этого Казу так
и не понял.
Гроза бушевала в доме Мураки несколько дней; Казу надеялся, что мать выиграет,
и Саки отправится туда, откуда пришел. Или в дурдом.
Однако отец был непреклонен – и мать смирилась, и ублюдок остался жить
в их доме.
Передав Саки свое безумие, Шидо-сан передала ему еще одну болезнь, которая
из поколения в поколение передавалась в генах ее предков. Саки родился
с пороком сердца, тем, который называют «порок белого типа». Его не включили
в очередь на донорское сердце – семья Шидо вообще не озаботилась этим,
доктору же Мураки в лицо сказали, что на свете множество более достойных
кандидатов.
Это означало, что Саки вряд ли переживет свое двадцатипятилетие, особенно
если учесть его бешеный нрав. Он был чудовищно силен, как почти все безумцы,
но быстро выдыхался; он страдал от болей и одышки, но не мог принимать
таблетки, потому что не понимал, что это нужно. Пожалуй, мысль о том,
что Саки долго не проживет, была единственным моментом, примирявшим Казу
с существованием старшего брата.
Но эта же болезнь и украсила Саки, придав его коже гладкость и снежную
белизну и щекам – яркий алый румянец; а безумие поселило в глазах неизменный
лихорадочный блеск. И в спокойные свои минуты Шидо Саки выглядел как ангел.
Мибу Ории в то время было
восемнадцать, он учился в старшем классе. Казу почтительно звал его «семпай»
и, подобно многим своим одноклассникам и одногодкам из других классов,
был немного влюблен в его длинные темные волосы, изящную стремительность
воина и плавную, старинную манеру речи. Мибу родился в Киото; про него
говорили, что его отец – якудза; и он сам казался самураем эпохи Эдо.
Невероятно романтичная фигура.
Хорошо, Казу был не немного влюблен.
Саки был старше Казу всего на несколько месяцев – достаточно, чтобы отец
приказал обращаться к нему о-нии-сан, но недостаточно, чтобы учиться в
разных классах. Это было ужасно – Саки позорил Казу одним своим присутствием.
По-хорошему, его надо было отправить в специальную школу, но отец не позволил.
Дал немыслимые взятки директору, завучу, классному руководителю, чтобы
Саки позволили учиться с нормальными детьми, чтобы не обращали внимания
на его безумные выходки и невыносимое поведение. Казу не понимал этого,
и не потому, что был слишком мал – нет, чувство вины осталось для него
загадкой и спустя много лет, когда он вырос.
Саки производил впечатление абсолютно тупого. Он не воспринимал ничего
из тех знаний, которые пытались преподать ему учителя. На уроках он либо
сидел, угрюмо пялясь перед собой, либо трепался вслух. Треп мог быть как
диким бредом безумца, так и вполне острыми злобными подколками.
Все остальное школьное время Саки посвящалось гадостям. В придумывании
пакостей ему не было равных, кроме того, он обладал невероятной хитростью
и изворотливостью безумца, ухитряясь всякий раз сваливать свое хулиганство
на других.
Его пытались побить, но после первого же раза, когда во время драки Саки
впал в самое настоящее бешенство и умудрился избить четверых, а одному
разбил голову – к счастью, не насмерть, в реанимации парня откачали, а
Мураки-сенсей долго еще умасливал его родителей и школьное руководство,
- с ним решили не связываться.
Разумеется, друзей у него не было.
И, как следствие, не стало друзей и у Казу.
Это было еще одной монеткой в копилку ненависти к Саки, которую бережно
собирал его младший брат.
Правда, казалось, Саки это не беспокоило. На Казу он не реагировал никак,
хотя более удобной мишени для гадостей и издевок под рукой не было. Казу
это раздражало – во-первых, он не привык к игнорированию, во-вторых, он
ненавидел Саки и искал повода отомстить за само его существование. Если
бы Саки обижал его, он мог бы пожаловаться родителям, и тогда отец бы
наверняка постарался избавиться от безумца. В конце концов, Казу ему тоже
сын и, в отличие от психа, законный, благополучный, выросший на глазах
и ни разу ничем не запятнавший честь семьи.
Но Саки повода не давал. Словно знал, о чем Казу думает. Для безумца он
был чересчур умен.
Первое столкновение Саки с Мибу Орией произошло через несколько месяцев
после появления безумца в школе – и ровно на следующий день после того,
как Казу попытался их познакомить. Точнее, Казу стоял и разговаривал со
старшеклассником, а Саки подошел с младшему брату – уроки закончились
и пора было идти домой. Казу их представил. Ория улыбнулся Саки. Псих
посмотрел на него ничего не выражающим темным взглядом. Все.
С чего началась стычка – Казу не знал. Он застал ее финал: возвращался
домой после уроков – немного задержался, потому что нужно было найти Саки
и взять его с собой. Но брата не было в здании школы, и Казу решил поискать
снаружи.
На заднем дворе он увидел толпу пацанов – девчонок среди них было четыре-пять,
не больше, - окружившую что-то, видимо, крайне интересное. До Казу донеслись
их азартные вопли. Исполнившись дурных предчувствий, он подошел ближе.
- Врежь ему, Ория-кун!
- Мибу-семпай! Вмажь психу!
- Да не стой ты столбом, Мибу!
Под общий вопль разочарования Казу протолкнулся в первые ряды, как раз
чтобы увидеть, как Мибу Ория упал с колен на бок, защищая лицо, живот
и пах, а Саки нанес ему очередной удар – пнул по спине, в районе почек.
Лицо у Саки было страшное – перекошенное ненавистью и бешенством, на губах
пена, глаза выкачены.
Казу бросился между ними, по-дурацки раскинув руки, словно надеясь закрыть
собой избиваемого. Хотя, по правде сказать, ему больше всего на свете
хотелось вот так же швырнуть на землю Саки и бить, пока пена на его губах
не станет красной.
- Не трогай его! – заорал он прямо в выпученные, белые от ярости глаза.
– Не смей!
В воздух взвилась когтистая рука – да, еще одной чертой Саки было то,
что он бешено ненавидел, когда к нему подходили с острыми предметами,
пусть даже это были всего лишь маникюрные ножницы, - и Казу зажмурился,
ожидая удара, но Саки всего лишь сжал рукой его подбородок – больно, пальцы
у него были словно железные – и произнес:
- Не кричи никогда.
- Что? – ошарашено переспросил Казу. Но Саки, кажется, уже не было до
него никакого дела – он сделал два шага в сторону и замер. Плечи его поникли,
на лице застыло тоскливо-тупое выражение.
- Мураки-кун, - проговорили за спиной, и Казу стремительно обернулся,
вспомнив о пострадавшем, и поклонился.
- Мибу-семпай, нижайше прошу извинить…
- Мураки-кун, - настойчиво повторил Ория, - твой брат не причинил мне
вреда.
Волосы Ории были растрепаны, лицо все в синяках и кровоподтеках, о том,
что творится под одеждой, даже думать не хотелось.
- Мне кажется, я немного спровоцировал его, - мягко добавил Ория.
- Лучше бы ты ему в морду дал, чем нюни разводить, - пробурчал кто-то
из одноклассников Ории. Тот чуть опустил ресницы, и Казу поймал себя на
том, что смотрит на его лицо, затаив дыхание.
- Мне кажется, что Шидо-кун не тот соперник, с которым следует сражаться
всерьез, - не терпящим возражения тоном проговорил он.
- Да он псих ненормальный! – заорал все тот же парень – он выглядел как
ровесник Ории, очевидно, был его одноклассником. – Ты ждал, пока он тебе
голову разобьет?!
Казу нервно покосился на брата – тот понимал оскорбления и реагировал
на них соответственно. Саки все так же пребывал в прострации.
- Хватит, - устало проговорил Ория. – Это не тема для разговора. Лучше
бы зрителей разогнали… защитники…
Не от слов – от тона Мибу всем стало стыдно, и младшекурсники разошлись
сами. Остались только участники драки, Казу и несколько одноклассников
Ории.
- Мибу, пойдем, хоть умоешься, - произнес один из них, награждая Саки
беглым неприязненным взглядом. Ория медлил; Казу, восприняв это как упрек
в недостаточности извинений, снова поклонился.
- Мибу-семпай, я еще раз прошу у вас прощения. Может быть, вы согласитесь
воспользоваться гостеприимством нашего дома, чтобы привести себя в порядок
и остаться на ужин?
- И еще от твоего брата схлопотать, - встрял кто-то. – Пацан, ты рехнулся,
что ли?
- Конечно, Мураки-кун, - не обратив на комментатора ни малейшего внимания,
легко ответил Ория.
Кругом загомонили его возмущенные одноклассники, но Казу их не слышал
– сердце заколотилось так громко, что заложило уши. «Он согласился. Он
ждал приглашения и согласился. Он хотел пойти с нами. И он не трогал Саки.
Может ли быть… что из-за меня… что я ему…»
- Ну, Мураки-кун, - Ория с улыбкой наклонился к нему – он был выше ростом,
все-таки, восемнадцать лет против пятнадцатилетнего Казу. – Показывай
дорогу.
Родители удивились и ужаснулись.
Последнее – еще и потому, что все помнили, из какой семьи Мибу Ория. Доктор
Мураки даже посерел от страха, дрожащим голосом заверяя молодого человека,
что вине Саки нет предела, и что если бы не его болезнь, это никак не
осталось бы безнаказанным, и что почтенное семейство Мибу-сан всегда может
рассчитывать на содействие ничтожного врача… Ория улыбался ласковой, почти
девичьей улыбкой и уверял, что он не сердит, что он понимает, как им тяжело
с Шидо-куном, и как тяжело самому Шидо-куну.
Братья сидели рядом на диванчике – Казу во все глаза смотрел на Орию и
не видел, что делает Саки. Тот вел себя тихо.
Только ощутив прикосновение к щеке, Казу вспомнил о существовании брата
и повернулся к нему, недоуменно нахмурившись.
Странное выражение успел он заметить на лице Саки, выражение, которое
тут же исчезло, сменившись досадой. Старший брат провел пальцем по бровям
младшего.
- Разгладь, - он надавил, словно пытаясь натянуть кожу на лбу. – Портишь.
Казу осторожно отстранился – ему были неприятны прикосновения Саки, но
действовать резко он боялся. Тот вполне мог снова взбеситься.
- Ты не мог бы меня не трогать? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал
дружелюбно. Получилось плохо.
- Конечно, конечно! – вдруг горячо закивал Саки. – Конечно, нельзя трогать
руками! Мама сказала… - он вскочил, стремительно обернулся, словно пес,
ловящий собственный хвост, подхватил со столика стакан, сжал его в руке
– Казу успел испугаться, что сейчас Саки его раздавит, - сунул под нос
брату. – Смотри! – на стекле остались жирные следы пальцев. – Грязный.
Нельзя трогать руками… - он закрыл лицо руками и забормотал: - Кукла лежит
в коробке… такая красивая… мама говорит… у Саки грязные руки… не трогай
куклу… Саки грязный…
- Ты не грязный.
Над ними склонился Ория – упавшие на лицо прядки волос, нахмуренные брови,
в глазах решимость. Он крепко стиснул ладонь Саки в своей.
Саки прищурился, и Казу встал, пытаясь закрыть собой Орию – в глазах брата
вновь закипало бешенство. Но старшеклассник сделал маленький шажок вперед,
не коснувшись Казу, и тому пришлось отстраниться.
- Не трогай куклу, - свистящим шепотом проговорил Саки.
- Я не трогаю, Саки, - мягко произнес Ория. Сумасшедший сгреб его за ворот
и потянул к себе.
- Никогда не смей трогать куклу!
- Я не буду, Саки, - Ория не сделал попытки вырваться. – Пока ты не разрешишь.
Саки расслабился, откинувшись на спинку дивана, и обеспокоенное семейство
Мураки перевело дух.
- Этот мальчик просто святой,
- проговорила мама. Отец пожал плечами и закурил.
- Он может себе это позволить. Но, Казу, ты все-таки присматривай за ними
в школе, понял? Кто его знает, когда терпение парня лопнет…
- У них считается доблестью ухаживать за убогими, - неуверенно проговорила
мама. Отец фыркнул.
- Ты насмотрелась фильмов про якудза, дорогая.
Казу сидел как на иголках, то и дело поглядывая на лестницу. Пятнадцать
минут назад Саки и Ория поднялись на второй этаж – Ория просил Саки показать
его комнату. Казу не мог понять старшего товарища – тот вел себя с Саки
так, словно тот был нормальным. Обращался к нему – хотя Саки, кажется,
даже не понимал, что ему говорят, и Казу повторял слова Ории, как переводчик.
Младшего брата Саки понимал.
- Я и так за ним все время смотрю, - пробормотал Казу.
- Оно и видно, - нахмурился отец. – То-то он семпая избил… под твоим присмотром.
- Он все время сбегает, - буркнул сын.
- Казу, - подала голос мама. – Что-то я беспокоюсь… сходи, проверь, как
они там…
На втором этаже было тихо. Казу подошел к двери в комнату Саки – тишина.
Правда, комната была неплохо звукоизолирована – иногда, когда Саки буйствовал
особенно яростно, его там запирали, чтобы не беспокоить соседей.
Казу протянул руку к двери. Ему пришло в голову, что надо бы постучать,
но прежде, чем он успел сообразить, что незачем стучать в комнату родного
брата, дверь открылась, и вышел Ория.
Он выглядел чуть более растрепанным, чем был до этого, и губы казались
очень яркими, словно он их накрасил, и еще взгляд был странным, будто
плавал, но в целом все вроде было в порядке – новых синяков и кровоподтеков
нет, значит, не подрались. Казу облегченно вздохнул.
- А где Саки?
- Он задремал, - мягко сказал Ория. – Мне уже пора уходить. Я могу придти
к вам как-нибудь еще?
- Конечно! – горячо отозвался Казу. – Ты можешь приходить в любое время!
- Спасибо, - улыбнулся Ория.
С той поры в школе Ория и
Саки стали почти неразлучны. И это казалось совершенно невозможной дикостью.
Ория ходил за Саки как мамаша за ребенком-инвалидом. Кормил его чуть ли
не с ложки, удерживал от драк, делал его домашнее задание, успокаивал…
Казу рассчитывал, что Саки станет относиться к Ории лучше – когда самому
Казу хватало терпения вести себя подобным образом, Саки становился шелковым
и покорным, как ягненок. Однако с Орией он вел себя как капризная госпожа
с рабом – орал на него, драл за волосы, сбегал, бил… Смирение, с каким
Ория принимал эти выходки, удивляло не только Казу.
Как-то раз ему довелось послушать обрывок разговора в мужском туалете
– болтали одноклассники Ории и парни из параллельного класса.
- Может, Мибу какой обет дал, - говорил один – именно на этой фразе Казу
зашел в туалет и схоронился за стенкой кабинки, чтобы послушать. – Или
отец ему велел… черт их там разберет, они до сих пор живут как в эпоху
Эдо.
- Ну я не знаю, - сказал кто-то, в чьем голосе звучало глубокое сомнение.
– Они же не христиане… и даже не буддисты…
- А это у него типа самопроверки? – предположил первый. – Как долго он
сможет выдержать и не убить урода…
- Предположим, не урода, - протянул третий голос с легкой насмешкой. –
Псих очень даже ничего, когда спокойный…
После небольшой паузы парни зашлись хохотом.
- А почему тогда не младший? – задыхаясь, спросил кто-то. – Тоже хорошенький
и хотя бы нормальный. И ходит за ним хвостом.
Казу залился краской.
- Вот потому и не младший, - проговорил насмешливый голос. – Ну ты вспомни…
- и понизил голос, так что Казу перестал различать слова, только «бу-бу-бу»
и отдельные фразы вроде: «Хашигучи-семпай…», «…привязался намертво…»,
«…три дня в школу не ходил…», «…ты спину его потом не видел…».
Казу хотелось слушать дальше, но тут прозвенел звонок, и пришлось тихо
выбираться из туалета и бежать в класс.
Однажды после большой перемены
Саки не пришел на урок. Минут пятнадцать Казу просидел, вертясь как на
иголках, потом не выдержал и поднял руку.
- Сенсей… могу я выйти… поискать брата?
В глазах учителя он прочитал сочувствие, смешанное с раздражением – точно
так же смотрели коллеги отца, которые говорили: «Лучше поместите его в
клинику» или одноклассники Казу, которые говорили: «Лучше пристрелите
его». Учитель ничего не сказал, просто махнул рукой, и Казу выскочил из
класса.
Он заглянул в столовую, заглянул на крышу, поискал по мужским туалетам…
Приоткрыв дверь последнего из них, дальнего, на пятом этаже, он услышал
голос Ории:
- Пожалуйста… Саки…
Он говорил негромко и так, словно задыхался. В ответ раздалось невнятное
бормотание психа, а затем – звук удара.
- Саки… - повторил Ория.
Казу шагнул внутрь, полный решимости спасать семпая, но открывшаяся взору
картина заставила его попятиться назад.
Саки стоял, прислонившись к стене, на лице – выражение злого удовольствия;
Ория – спиной к двери, на коленях перед психом. Казу увидел – его пальцы
шарили в районе ширинки Саки. Ладонь мягко сжалась в горсть, и Саки выдохнул.
- Позволь мне… - прошептал Ория. Рука психа нырнула в длинные растрепанные
волосы, потянула с силой, голова Ории запрокинулась. Казу наблюдал все
это, прячась за дверью и от шока даже не моргая.
Саки выпустил волосы Ории и с силой ударил его по щеке. Метнулась темноволосая
голова, Ория застонал, а Саки меж тем снова вцепился в его гриву и потянул
к себе.
- Спасибо… - выдохнул Ория, торопливо расстегивая пуговицы на форменных
штанах Саки.
Казу прикрыл дверь и прислонился к ней, задыхаясь от шока и отчаяния.
Он успел увидеть член брата, вставший и, как ему показалось, просто огромный,
успел увидеть, как Ория взял его в рот. Казу казалось, что ничего более
отвратительного он в жизни своей не наблюдал.
И в то же время… в то же время он не мог перестать думать о том, что был
бы счастлив оказаться сейчас на месте старшего брата.
Из-за двери доносились громкие стоны Саки, и Казу молился, чтобы никто
сейчас не пошел мимо.
Вскоре псих перестал стонать. Казу услышал какое-то бормотание и снова
– удар. Мгновением спустя дверь распахнулась, и вышел Саки.
Он замер, увидев Казу.
А у того от бешенства в голове все померкло; он шагнул вперед, вытянув
руку – ему хотелось вцепиться в горло брата и держать так, пока Саки не
перестанет дышать. Ория возник между ними словно ниоткуда.
- Мураки-кун, успокойся, - он легонько коснулся руки Казу. – Все не так…
Удар сбил Орию с ног; и не успел Казу опомниться, как Саки ударил семпая
во второй раз – ногой, и еще, и еще раз.
- Не трогай! – рычал псих. – Не трогай никогда!
Этого Казу не вынес – он кинулся на Саки, беспорядочно размахивая руками:
драться он никогда не умел. Удар пришелся по лицу – не удар даже, он просто
оцарапал Саки ногтями; в следующие мгновение железные руки схватили Казу
за локти, притиснули к бокам, и он оказался прижат спиной к стене лицом
к лицу со своим братом.
- Казу… - прошептал Саки. Тот не мог говорить от изумления – старший брат
еще никогда не называл его по имени. – Казу… - повторил Саки – его глаза
шарили по лицу младшего. Вот он опустил взгляд, посмотрел на свои руки
– так, словно видел их впервые. Его вдруг сильно затрясло, даже зубы застучали.
- Нельзя… - выдохнул Саки. Разжал руки, будто локти Казу вдруг превратились
в раскаленное железо, развернулся и умчался прочь.
Казу сполз по стене на пол.
В чувство его привел звонок с урока. Повернув голову, Казу увидел, что
рядом сидит Ория. Губы его были разбиты до крови и опухли.
- Не злись на своего брата, Мураки-кун, - голос был все тем же, сильным
и мягким одновременно. – Он не причиняет мне вреда.
- Почему вы… - он перевел дыхание. – Мибу-семпай, почему вы позволяете
это?
- Мне нравится твой брат, - просто ответил Ория.
- Нравится? – переспросил Казу. – Я не понимаю…
В ответ Ория мягко улыбнулся и взъерошил его волосы.
- Поймешь, когда вырастешь, - он встал. – Мураки-кун… скоро у твоего брата
день рождения, верно?
- Да, - буркнул Казу. – Если, конечно, ему в свидетельство правильно записали.
- Понятно, - Ория чуть помедлил. – Не сочти за наглость, Мураки-кун… но
я могу считать себя приглашенным?
- Конечно! – встрепенулся Казу. – Конечно, можете!
- Спасибо, - Ория вновь улыбнулся. Казу с ума сходил от этой улыбки. Она
была такой, словно тот, кому она предназначалась, являлся самым важным
для Ории человеком на земле.
На день рождения Саки мать
расстаралась – еще бы, должен же был придти Мибу-сан. Сейчас он был единственным
другом братьев и единственным человеком, который хорошо относился к Саки.
Каковы бы ни были причины, это следовало ценить, думала Мураки-сан.
Ужин прошел неплохо, хотя именинник, кажется, не вполне понимал, по какому
поводу торжество. Ория сидел рядом с ним, и Казу не мог на них смотреть.
Мне нравится твой брат…
Не мог же Мибу-семпай иметь в виду это? Блистательный Мибу Ория, самый
красивый парень, по которому сохнет половина школы, как девчонки, так
и мальчишки, просто не мог увлечься таким убогим уродом, как Мураки Саки.
Казу присмотрелся к брату. Хорошо, убогим неуродом. Саки, со спокойным,
немного сосредоточенным лицом цепляющий палочками кусочек мяса, был даже
красив. Бледное гладкое лицо, яркий румянец на щеках, блестящие глаза…
Если бы Казу не знал, что это красота не Саки, а его болезни…
Не мог Ория иметь в виду это.
Нравится – это слово может означать что угодно. Например, «мне его жалко».
Или «он кажется мне привлекательным, и если бы он не был психом…» Или
«я хочу быть достойным человеком, поэтому буду дружить с этим убогим».
Оно обязательно должно значить что-то такое, иначе основы мироздания Казу
рухнут.
После ужина Саки повели разворачивать подарки. Тот повертел в руках толстую
книгу с картинками от отца – книга была для детей вроде бы от трех до
пяти, и Казу стало за отца стыдно, - набор цветных фломастеров – от мачехи,
мягкого плюшевого кота – от Казу; тот купил его, потому что набивка игрушки
якобы способствовала развитию мелкой моторики и вообще должна была успокаивающе
действовать.
Дошла очередь до подарка Ории. Когда отец развернул обертку, Казу увидел
прозрачную с одной стороны коробку, где сидела красивая фарфоровая кукла
в голубом платье и чепчике.
У Саки затряслись руки. Ория смотрел на него без улыбки – его взгляд был
полон внимания естествоиспытателя.
Коробку Саки просто разломал. Вытащил куклу, не отрывая от нее голодного
взгляда. Осторожно держа одной рукой за талию, провел пальцем по гладкой
мраморной щеке.
Поднял на Орию глаза – и Казу увидел, как они светлеют, наполняясь бешенством.
- Холодная!
Он швырнул куклу – Казу поймал на автомате, - рванулся вперед, вцепляясь
Ории в волосы.
- Холодная! Не настоящая! Не та!
- Саки! – в один голос закричали отец и мать, кидаясь к психу; Ория вскинул
руку, останавливая их. Казу видел – он чуть жмурился, стараясь, видимо,
не кривиться от боли.
- Саки, - он осторожно положил ладонь поверх запястья психа; горсть в
волосах сжалась сильнее, но больше тот ничего не делал. Он ждал слов Ории.
– Прости меня. Я ошибся. Я подарю тебе другую куклу.
- Настоящую? – требовательно спросил Саки.
- Настоящую, Саки, - ответил Ория. – Ту, которую ты хочешь.
Отец курил. Мать мелкими глоточками
пила кофе без сливок и сахара. Казу смотрел на них и тоже хотел сигарету
или кофе, хотя не курил никогда в жизни, а кофе считал омерзительно горькой
гадостью.
- Я не понимаю его, - наконец произнесла мать, ни к кому не обращаясь.
Отец вздохнул.
- Сейчас, дорогая, следует думать о другом. Не «зачем он это делает»,
а «чем нам это грозит». Потому что, чего бы ни хотел этот мальчик, терпение
его родителей в один прекрасный день может лопнуть.
- Казу-тян, - мать отставила чашку и потерла виски. – Иди к себе. Уже
поздно, пора спать.
На пороге Казу помедлил.
- А Мибу-семпай… остается ночевать?
- Очевидно, да, - в голосе мамы звучало раздражение. – Раз этого хочет
ваш драгоценный Саки.
Казу уловил акцент на слове «ваш» и поспешил покинуть гостиную. Кажется,
назревала ссора, и он не хотел в ней участвовать.
Полчаса назад Ория и Саки пошли наверх – Саки потребовал, хотя семпай
и собирался уже уходить. Но псих вцепился в его запястье словно клешней
и потащил на второй этаж.
До коих пор, интересно, Ория собирается быть игрушкой сумасшедшего?
Погрузившись в свои мысли, Казу вздрогнул и едва не закричал, когда на
верху лестницы от стены отделилась темная фигура и преградила ему дорогу.
- Мураки-кун, твой брат принял лекарство и сейчас спит. Давай зайдем к
тебе в комнату, я хочу поговорить.
Они вошли в спальню Казу; когда зажегся свет, Ория неожиданно улыбнулся
и указал головой на куклу в руках мальчика.
- Ты решил взять ее себе?
- Простите, семпай, - Казу покраснел. Кукла ему нравилась. Кроме того,
это был подарок Ории, пусть даже и не ему.
- Ничего, раз Саки она не нужна, - беспечно отозвался тот. – Послушай,
я как раз насчет подарка для Саки хотел поговорить.
Казу раздраженно вздохнул – ну почему, во имя всего святого, все люди
вокруг него говорят только о Саки? Неужели нет более приятных тем?
- Что-то не так? – Ория вдруг шагнул к нему и оказался совсем близко,
выбившиеся из хвоста темные пряди касались лба Казу. – Тебе не хочется
говорить о твоем брате?
Даже сквозь одежду – свою и Ории – и небольшое пространство между ними
Казу чувствовал, что от тела семпая идет жар. Он хотел спросить, не заболел
ли тот, но не смог – пересохшее почему-то горло отказалось издавать звуки.
Ория сделал еще шаг; Казу инстинктивно попятился, уперся спиной в дверь,
а семпай навис над ним.
- Казу, - проговорил он, и его низкий голос пронзил мальчика до самых
пяток, - у тебя есть заветное желание?
Еще один маленький шаг – и он вплотную к Казу, так, что приходится втягивать
живот, чтобы создать видимость хоть какого-то расстояния между ними.
- А у меня есть, - не дождавшись ответа, проговорил Ория, и его голос
всколыхнул волоски надо лбом Казу. А семпай склонился к самому уху мальчика
и прошептал, легонько, будто нечаянно задевая раковину: - Помоги мне его
осуществить? А?
Зубы прикусили кончик уха и тут же отпустили; Казу пробила дрожь, и он
чуть не вскрикнул. Язык скользнул по кромке ушной раковины, прихватил
мочку, втянул ее в рот… Язык был как живое существо; Казу хотелось, чтобы
он продолжал играть с его ухом, но Ория почти тут же выпустил мочку изо
рта, скользнул губами по линии челюсти, а потом поцеловал его.
Его язык ворвался в рот Казу как завоеватель; задыхаясь, Казу пытался
сначала отвечать на поцелуй, но он не знал, что делать, и не мог думать,
и наконец просто сдался требовательному рту семпая. Колени ослабли; Казу
вяло удивился, почему же он не падает. Рука Ории обхватила его за талию,
тут же скользнула ниже, сжимая ягодицу; колено уперлось в пах, и Казу
застонал ему в рот.
- Ты мне поможешь? – спросил Ория, отрываясь от губ мальчика.
- Д-да… - выдохнул тот, не понимая и не желая понимать, о чем его просят.
- Пообещай! – рука Ории шарила у пояса Казу – он расстегивал ремень.
- Обещаю… - простонал Казу, выгибаясь: расстегивая пуговицы, Ория сквозь
ткань задевал его вставший член.
- Обещай, что ты сделаешь все, о чем я попрошу, - Ория сдернул его штаны
вместе с трусами до колен и прижался вплотную. В глазах у Казу потемнело.
- Я… да… я сделаю…
- Все, что угодно? – кончиками пальцев мучитель слегка касался его члена.
- Все, что угодно, - выдохнул Казу. Сильная теплая ладонь сомкнулась на
его члене… о, это было совсем не то же самое, что ласкать себя самому,
это было…
Впрочем, продержался он недолго. И когда все закончилось, Ория поцеловал
его в губы – легко, просто коснулся, но и это было так хорошо…
- Ты мне пообещал, - вытирая испачканную ладонь, сказал семпай. – Если
ты мне действительно поможешь… будешь делать то, о чем я тебя попрошу…
я очень хорошо вознагражу тебя, - он улыбнулся, и от этой улыбки у Казу
едва не встало вновь. – Обещаю.
***
- Эдгар Алан По всю жизнь боялся быть погребенным заживо, - в одной руке
дымится тонкая сигарета, в другой исходит паром чашка с горячим кофе.
Без сливок и сахара. Сладкое Казу так и не полюбил, и его это радует.
– У него, видишь ли, случались приступы нарколепсии, переходящие в летаргию,
и он страшно боялся, что его примут за мертвого и похоронят. У него даже
рассказ есть на эту тему. Главный герой так боится быть погребенным заживо,
что даже сам строит себе гробницу и устанавливает там сигнальную систему,
чтобы иметь возможность позвать на помощь. А потом однажды просыпается
в темном тесном месте и решает, что упал на улице и его похоронили посторонние
люди в обычной могиле. Оказалось, что он просто свалился куда-то не туда…
- Это ты к чему?
Ория тоже курит, но трубку, и в руке у него тоже чашка, но с чаем. Вот
уж кто совсем не меняется. Воплощение Японии…
- Неприятное ощущение – темно, тесно, и нет возможности пошевелиться,
- с неприятной улыбкой отозвался Мураки.
***
Темно, тесно и нет возможности
пошевелиться. Казу ощущал себя как заживо погребенный. Знать бы, что задумал
Ория…
Он так и не посвятил Казу в детали своего плана, но тот понимал, что все
это имеет отношение к Саки. Однажды после ужина зазвонил телефон – это
оказался секретарь отца Ории, которые сообщил, что «Мибу-сама желал бы
познакомиться с почтенными родителями молодых друзей своего сына». Следующим
вечером серые от страха супруги Мураки, одетые в лучшие наряды, отправились
совершать визит.
В этот день Ория и Казу ушли с половины занятий.
Саки сидел дома под замком – утром у него случился припадок, и на занятия
его не пустили.
Вечером, вскоре после того, как Мураки-сенсей и его жена покинули дом,
у подъезда остановился небольшой грузовик. Шофер и Ория, сидевший на пассажирском
сиденье, вытащили из багажника большую, в человеческий рост, коробку.
Ория сам открыл дверь, и вместе с шофером они затащили коробку на второй
этаж и оставили перед запертой дверью в комнату старшего сына Мураки-сенсея.
Ория расплатился с шофером, и тот ушел.
Только тогда Ория отпер дверь в комнату Саки.
Ория одел Казу в черные бриджи,
черные же башмаки, белую кружевную рубашку и камзол. Поколдовал над лицом
– с кисточками, тенями, тушью. Расчесал и взбил волосы. В зеркало посмотреться
не дал.
Потом он примотал руки Казу к телу тонкой леской и ею же связал вместе
ноги. Поднял на руки, положил в большую картонную коробку и сказал:
- Последняя просьба – что бы ни случилось, ни в коем случае не кричи,
не плачь, не меняй выражения лица и вообще не двигайся. И делай то, что
я тебе скажу. Тогда я вознагражу тебя.
Легко поцеловал в губы и закрыл коробку крышкой. Как гроб.
Сквозь картонные стенки Казу
слышал, как Ория отдает распоряжения. Коробку несли очень аккуратно, правда,
в машине Казу все же немного укачало. Так что он задремал.
Проснулся он от звуков знакомого голоса. Тихого, увещевающего:
- …тебе понравится. Не сердись на меня. Я же все-таки принес подарок.
- Это не та кукла!
Это был голос Саки, и Казу с удивлением отметил, что, не видя брата, нельзя
догадаться, что говорит сумасшедший. Просто капризный ребенок. Голос у
него был совсем детский.
- Саки, - снова тихий голос Ории. – Открой коробку и посмотри. Поверь
мне, это именно та кукла.
Коробка? Кукла? В немного дезориентированном сознании Казу начало складываться
понимание происходящего.
Прозвучал раздраженный возглас Саки, удар… Потом – шаги, шорох, треск
разрываемой бумаги… а потом в глаза Казу хлынул яркий свет.
На самом деле, так ему показалось лишь потому, что он долго был в темноте.
Освещена комната была очень тускло, всего одной напольной лампой с обитой
поролоном и мягкой тканью ножкой.
Свет исчез – его заслонила голова человека, склонившегося над коробкой.
Это был Саки.
Спустя несколько мгновений, прошедших в полной тишине, раздался голос
Ории:
- Тебе нравится подарок?
Саки не ответил. Казу видел его глаза – широко распахнутые, немигающие
глаза безумца. Ему вдруг пришло в голову, что в своей болезненной красоте
Саки сам похож на куклу. Такие же стеклянные бессмысленные глаза…
Старший брат протянул руки, подхватил Казу и вытащил его из коробки.
- Кажется, нравится, - с удовольствием проговорил Ория. Он сидел у стены,
одетый в небрежно завязанное, распахнувшееся на груди кимоно, волосы распущены,
рот разбит, шея – в синяках, видимых даже в слабом свете. Он показался
Казу воплощением порока, желанным до умопомрачения. Пробужденная Орией
жажда давала о себе знать.
Уложив «куклу» на пол, Саки начал гладить его волосы – легко, словно боясь
касаться. Это было неприятно, но Казу терпел. Если это все… что ж, ради
Ории он готов побыть куклой для брата.
Раздался шорох – это семпай поднялся со своего места и подошел к братьям.
- Саки, - проговорил он, садясь рядом. – Ты, оказывается, совсем не умеешь
играть с куклой.
Казу ждал очередной вспышки гнева, но ее не последовало. Саки смотрел
на Орию во все глаза, как никогда не смотрел раньше.
- Как надо?
- Хочешь, чтобы я показал тебе? – спросил Ория.
- Да.
- А что мне за это будет? - с улыбкой поинтересовался семпай. Улыбка разбилась,
когда удар кулака Саки пришелся по губам. Второй опрокинул Орию на пол;
Саки, вскочив на ноги, схватил его за волосы и, намотав пряди на кулак,
оторвал семпая от пола.
Ория улыбался, его глаза блестели, как будто он сам был безумен.
- О да, мой прекрасный, - прошептал он и слизнул кровь с угла рта. – Я
тебе покажу, конечно, покажу…
Пряди темных волос соскользнули с кулака; Саки швырнул Орию на пол, едва
не впечатав его лицом в татами.
- Покажи, - приказал он.
- Для этого, - Ория поднял на Саки взгляд, пойманный мельком Казу – темный,
жадный, - мне придется коснуться твоей куклы, Саки. Разрешишь?
Саки колебался не менее минуты. Потом кивнул.
Ория улыбнулся, и от этой улыбки Казу пробила дрожь. Он бы принял ее за
страх – о, с каким удовольствием он бы принял ее за страх, но это была
дрожь иного рода. Ория встал над ним, помедлил мгновение, потом мягко
и тяжело сел на бедра – и Казу, только сейчас осознав, что следил за Орией,
приподняв голову, откинулся назад. Кимоно на груди семпая разошлось окончательно;
Казу видел во тьме выреза тускло отсвечивающую тонкую цепочку с какой-то
подвеской на ней. Длиннющие темные волосы – Казу пришло в голову, что,
наверное, их не стригли с момента рождения Ории, - рассыпались по спине,
груди, плечам, невзначай касаясь рук мальчика. Ему хотелось закрыть глаза,
чтобы не видеть этой красоты – она причиняла боль. Ему не хотелось закрывать
глаза.
Ория меж тем ненавязчиво освободил Казу от пут и начал расстегивать рубашку.
Движения его были уверенными и быстрыми, как будто он никогда ничем иным
не занимался, пальцы не путались в пышных кружевах, пуговицы не застревали
в петлях. Словно Ория был холоден, как лед – но Казу-то видел красные
пятна на его щеках и ощущал его твердый член в близком – пожалуй, слишком
близком, - контакте со своим. Ория был возбужден, но что стало тому причиной?
Казу? Ситуация?
Семпай расстегнул на нем рубашку, стянул ее с плеч вместе с камзолом,
приподнял Казу – вот уж точно как куклу – над полом, чтобы снять одежду
совсем. Мальчик бездействовал. Он не мог сообразить, что ему делать.
Холодно не было.
Сдвинувшись чуть ниже – от трения по коже Казу прошлись мурашки, - Ория
начал расстегивать на нем штаны.
Пожалуй, вот тут и следовало все остановить. Он больше не был связан.
Конечно, семпай был сильнее, но Казу верил – если он начнет сопротивляться,
Ория его отпустит. Не насильник же он, в самом деле. В любом случае, можно
начать кричать. Родителей нет дома, но есть слуги…
Он вдруг вспомнил, что комната звукоизолирована, а слуги привыкли не реагировать
на вопли – они просто подумают, что это очередной бзик Саки.
Ужас, пробивший его, был таким острым, что Казу метнулся было – и вдруг
краем глаза поймал взгляд брата, устремленный на них с Орией.
Так мог бы смотреть на еще живую лань заваливший ее тигр – и этот взгляд
обжег Казу сильнее страха. Словно по его позвоночнику прошлась сильная
когтистая лапа, но вместо боли принесла возбуждение.
Саки не двигался, но его глаза шарили по телу Казу, оставляя горячие,
вспыхивающие желанием следы. Казу не сразу понял, что прикосновения –
настоящие, а поняв, не придал этому значения. Потемневшие глаза словно
приглашали поделиться своим безумием.
Боль, пронзившая тело, не была неожиданной. Казу застонал, но взгляда
от брата не отвел. Ощерились острые белые зубы; Казу пробила огненная
дрожь. Толчки, толчки, быстрые, сильные. Растяжение… Ноздри Саки затрепетали,
втягивая воздух.
Новая боль, пришедшая за неудовлетворенной пустотой внутри, была сильнее,
острее… она казалась нестерпимой и бесконечной… но лицо Казу застыло в
фарфоровой маске. Он не издал ни звука.
Он не чувствовал. Ни раздирающего его огня внутри, ни шелкового прикосновения
волос к коже, ни горячего рта на шее, ни сильной руки на члене – он был
фарфоровой куклой, и в мире не было ничего, кроме жадного, безумного,
темного взгляда. Взгляда, трахающего Казу.
Это ощущение и сломало безупречный фарфор – Казу выгнулся в болезненном
оргазме, крича и не слыша себя.
Он пришел в чувство не менее чем минуты через две – под хлесткий звук
удара. Приподнял голову – Саки, держа левой рукой Орию за волосы, правой
методично наносил ему удар за ударом – по лицу. Казу подивился собственному
равнодушию – ему больше не хотелось спасать семпая.
У Саки явно стояло, и когда он отпустил наконец волосы Ории, тот потянулся
к его штанам. Казу смотрел, как он раздевает Саки, как вынимает из штанов
его не по возрасту большой член – и ему было черно. В комнате пахло безумием
и сексом – Казу понял, что ненавидит этот запах.
Ория, растрепанный и в своем цветном кимоно похожий на разодетую под гейшу
шлюху, лизал член Саки как мороженое. Потом одеяние легко соскользнуло
с его плеч, и он повернулся к безумцу спиной и опустился на четвереньки.
Он что-то шептал, но слышал его только Саки.
«Я болен, я сошел с ума, заразился от него», - думал Казу, глядя, как
член его брата входит в Орию, как лицо того кривится от боли, но он упорно
подается назад, насаживаясь сильнее – и чувствуя, как его собственные
ноги, помимо хозяйской воли, двигаются, неся его к ним, к разбитому рту
Ории.
Волосы в кулак, вторая рука сжимает подбородок, чтобы открыть рот. Но
Ория подчинился сам – сам взял, и так глубоко, словно собирался проглотить.
Казу не хотелось покорности – он стиснул черные шелковые пряди в кулаке
– о Господи, как он хотел трепетно ласкать их, пропуская между пальцами!
– и начал трахать Орию в рот так, как хотел сам. Он хотел причинить боль
человеку, так жестоко его обманувшему. Настоящую боль, а не такую, какую
тот любил.
Глаза Ории горели – Казу трахал его в окровавленный рот, причиняя боль.
Такую, какую Ория и хотел.
Вместе с оргазмом пришли слезы – от бессилия.
Казу ненавидел их обоих.
На следующий день Ория Мибу
не пришел в школу. Но пришел через день – и в этот день они сбежали с
урока втроем.
В тесной туалетной кабинке Казу разглядел лунки от ногтей Саки на коже
Ории, рядом с выступающими тазовыми косточками, а когда Саки, кончив,
вышел, по внутренней стороне бедра Ории пробежала розовая дорожка.
Казу трахал его на сперму своего брата и кровь и не мог решить, кого из
двоих он ненавидит больше.
Сумасшествие продолжалось
почти месяц. Неизменные синяки Ории и исхудавший Казу начали вызывать
у родных беспокойство. В минуты просветления Казу думал, что надо что-то
сделать, чтобы это прекратилось… потом ловил на себе тигриный взгляд Саки…
или темный, рабски покорный взгляд Ории, устремленный на его брата… и
ненависть захлестывала его с головой, превращая в безумца еще похлеще
Саки.
Все окончилось внезапно и
глупо. Их увидел кто-то из старшеклассников, из параллельного с Орией
класса, и тут же донес директору.
Слух задушили в зародыше; Орию забрали из школы в тот же день на гигантской
черной машине – вместе с документами.
Саки заперли в комнате.
Казу отец вызвал к себе в кабинет.
Все-таки они не поняли, что происходит и насколько все серьезно. Мама
пила капли, а отец орал, что Казу обманул его доверие, воспользовался
неадекватностью Саки… что, кто бы ни были родители Мибу, он с ними еще
поговорит… испорченный мальчишка… и ты такой же… пощечина, другая… я тебе
доверял… и далее по кругу.
Казу слушал, терпел удары и дивился собственному безразличию.
Было принято решение перевести Казу в другую школу, а Саки сдать в «интернат».
Казу подозревал, что этим строгим словом родители именуют банальную психушку.
Он не был рад прекращению безумия. Он не был и огорчен. Ему хотелось,
чтобы Саки и Ории было больно – но он не видел способа исполнить свое
желание, потому что первый боли не боялся, а второй – любил.
Об этом следовало просто забыть.
Следующий день был последним
в школе. Собственно, на занятия Казу не пошел – просто приехал вместе
с дворецким забрать документы, свои и Саки. Никто не показывал на него
пальцем, но никто и не заговорил с ним, словно Казу внезапно подхватил
неизлечимую заразную болезнь вроде чумы.
По возвращении он пошел в дом, а дворецкий погнал машину в гараж.
Поэтому и оказалось, что именно Казу нашел их первыми, именно поэтому
он был один. С этим не мог поспорить ни один следователь. Правда, время
смерти почти совпадало с тем моментом, как Казу нашел своих родителей,
и это было подозрительно, ведь ни он, ни дворецкий не видели никого постороннего.
С другой стороны, дверь в комнату Саки оказалась открыта, а сам псих нашелся
в одной из ванных комнат, совершенно невменяемый.
В пользу Казу говорило то, что он совершенно не владел мечом – а родители
были зарезаны катаной, - и был нормальным.
В пользу Саки говорило только то, что он панически боялся холодного оружия.
Но мало ли что там с ним могло случиться?
Другое дело, что никаких мер, кроме заточения, к нему применить было нельзя
– все-таки сумасшедший…
Похороны, наследство, перевод в другую школу и оформление Саки в психушку
– все это свалилось на плечи Казу. Во всяком случае, так казалось. Кто
мог быть настолько жесток, чтобы обвинить в убийстве собственных родителей
хрупкого большеглазого подростка, отягощенного к тому же безумным братом
и домогательствами развращенного старшеклассника?
Казу отвечал на слова соболезнования скромно и с достоинством. Аристократичный
ангел, красивая кукла.
Во время похорон Саки, усмиренный лекарствами, шел рядом с ним и улыбался.
Вокруг шуршало слово «убийца», и только Казу знал, чему улыбается его
брат.
Сумасшедший, бешеный, неуправляемый, жестокий псих – на деле был покорным
ему ягненком, и это бесило Казу – потому что превращало в злодея его самого.
Лекарства психа были сильными.
Но кто их знает, этих сумасшедших? Никто не удивился, что после похорон
Саки, преодолев действие таблеток, взбесился и набросился с мечом на своего
младшего брата. Если бы не верный семье дворецкий, юный наследник разделил
бы участь своих родителей.
Никто не оплакивал Саки.
***
- Хоть бы сказал правду. Хоть
раз, для разнообразия. Хотя бы мне.
Мураки улыбнулся Ории. Приветливо улыбнулся – хорошая улыбка, одна из
тех, что появились в его арсенале еще в юности. В конце концов, он всегда
был хорошим мальчиком. Хорошим сыном. Хорошим студентом и хорошим доктором.
Его любили. Это оружие – любовь окружающих – было мощным и ценным, Мураки
знал это точно, потому что однажды чуть не лишился его.
- Какой правды ты хочешь, Ория? О том, что я убил своих родителей, подставил
своего брата, а потом еще и притворился, что он хочет убить меня, из-за
чего он и погиб? А зачем мне, Ория? Что я получал от смерти своих родителей?
Что я получал от смерти Саки? Наконец, ты знаешь мою нынешнюю цель – ты
думаешь, многие люди пытаются вернуть к жизни тех, кого сами убили?
- Ты ненавидел Саки, - произнес Ория. Он пытался поймать взгляд Мураки
– тот знал это, и поэтому в глаза не смотрел намеренно.
- Я и сейчас его ненавижу, что с того?
Наступила пауза. Наконец Ория проговорил:
- Странно, Казу, я знаю, что это ты сделал, но и сам не могу понять, зачем.
Зачем убивать родителей? Зачем, наконец, убивать Саки?
- Ты этого не знаешь потому, что я этого не делал, - пожал плечами Мураки.
– Я же ничего не делаю без причины, согласись. И кстати, я вроде просил
не звать меня Казу.
- Мне иногда кажется, что Саки был более нормален, чем ты, - проговорил
Ория. – По крайней мере, он был чистым и незамутненным безумцем, а ты…
ты невесть что.
- Пытаешься меня разозлить? – улыбнулся Мураки.
***
В дом Мибу его, несмотря ни
на что, пустили. Отец Ории не вышел к незваному гостю, но пришел какой-то
родственник и даже выразил Казу соболезнование, назвав его Мураки-сан.
Казу попросил встречи с Орией. Неохотно, но ему позволили.
Ория встретил его в додзё, с катаной в руках, со взмокшими волосами. Это
зрелище по-прежнему будило где-то в животе, под ребрами, горячее маленькое
пламя. Но новый статус Казу – статус, который выражался в обращении Мураки-сан
– оградил его прочной огнеупорной стеной.
- Вы уезжаете в Киото, Мибу-семпай, - проговорил он, вежливо глядя чуть
ниже глаз собеседника. – Так я слышал.
- Уезжаю, - слегка удивленно проговорил Ория. – Казу, а что…
- Я бы просил не называть меня так, - на одном дыхании – все же он был
еще немножко Казу – проговорил молодой человек. Губы Ории сжались.
- Мне очень жаль, - мягко проговорил он. Так, как говорил когда Мибу-семпай
с юным Казутакой, упрашивая его стать куклой. Ненависть подкатила к горлу,
выдавила из Мураки слова:
- Ты скучаешь по нему, да?
- Я любил твоего брата, - резковато ответил Ория. Тогда Мураки поднял
голову – лицо Ории осунулось, глаза были сухие и воспаленные. В них читалась
тоска. И она же звенела в голосе, когда Мибу снова заговорил: - Ты думаешь,
я пытался использовать его? Ты думаешь, что моя жизнь настолько скучна,
что я готов связаться и с безумцем? Безумцев не существует, Мураки! Я
любил твоего брата! Я хотел забрать его себе – и я бы это сделал, поверь
мне, твои родители отдали бы его в конце концов. Я бы был рядом с ним
все время. Следил бы за тем, как он принимает лекарство. Брал на себя
его гнев. Я бы обеспечил ему нормальную жизнь, в которой он бы ни в чем
не нуждался и в которой никто не осмелился бы назвать его сумасшедшим!
Мураки улыбнулся – улыбка вышла жуткой.
- Сплошное сослагательно наклонение, да? Если бы… если бы… - Он понял,
что очень хочет ударить Орию. Отвести душу. Отплатить за свою несостоявшуюся
любовь. И, возможно, увидеть, как темные глаза вспыхнут знакомым огнем
рабского желания, жажды подчинения. И он нанес удар – но не такой, какого
желал Ория. – Все это было бы возможно, Мибу-семпай… если бы Саки не любил
меня.
Искаженное болью лицо Ории осталось с ним и когда он вышел из дома Мибу
– как знамение начала его мести.
Он все-таки ударил Орию –
не в этот раз, много позже. Ударил не раз и не два. Это не доставляло
Мураки удовольствия – но ему нужно было каким-то образом держать Орию
при себе, чтоб продолжать мстить ему. Причинять ему настоящую боль.
***
Вопрос повис в воздухе. И
Мураки всерьез задумался, а не послать ли Орию к черту вместе с его кондовым
мазохизмом. Холодное изысканное блюдо под названием месть перестало его
радовать. Мураки хотел того, кому причиняемая им боль, изящная, тонкая,
хрупкая, как фарфоровая кукла боль будет доставлять удовольствие. Страдания
не должны искажать красивые лица. Они должны застывать на дне глаз, превращая
красоту в совершенную маску боли.
- Я с тобой засиделся, - Мураки поднялся на ноги. – Мне пора, Ория.
Спокойствие самурая – оружие самурая, и Ория ничего не спросил. Может
быть, еще и потому, что видел по лицу Мураки – тот уже не здесь и не с
ним.
- Счастливого пути. Надеюсь, представление будет хорошим.
- Я в этом уверен, - ответил Мураки. В сгущающихся сумерках мелькнул белый
плащ – и слился с темнотой.
Наверное, он бы очень удивился, если бы узнал, насколько на самом деле
оказалась чиста и совершенна его месть. Когда-то Ория Мибу обманул его
чувство, показав, насколько уродливые желания могут крыться под прекрасной
внешностью. Теперь обманутым оказался сам Ория, принявший маниакальность
стремлений за чистое безумие, подобное тому, что когда-то так его очаровало.
Ория Мибу не считал себя уродом. Он просто был влюблен – в красоту, неподвластную
изменениям, в рассудок, непохожий ни на чей иной, в силу, лишенную сдерживающих
начал.
Вот об этом думал Ория, раскуривая свою трубку. Потом, когда дым заполнил
комнату, слившись с тихим звоном «поющего ветра» на веранде и журчанием
воды в саду, и заполнил его сознание, он перестал думать и стал почти
счастлив.
Ему больше не было больно. По крайней мере, на время.
The End
fanfiction
|