[4] – Только в этот раз (PG-13)
В семь утра Такизава Хидеаки и Имаи Тсубаса – каждый из своей квартиры – отправились на съемочную площадку.
В семь тридцать актеры, занятые в сериале, собрались в круг, и, держа в руках сценарий для будущей серии, по очереди прочли свои слова. Часто старшие актеры отпускали шутки – их не очень понимали и Хидеаки, и Тсубаса. На все про все ушло полтора часа.
Серию снова прочитали по ролям. Прошло еще полтора часа. В половине одиннадцатого Тсубасе немного захотелось спать, но он был преисполнен желания показать, как восхищается семпаем, поэтому выглядел очень довольным. В сон клонило и Хидеаки, но ведь он актер, а актерам хорошо удается делать вид, что все гораздо приятнее, чем на самом деле. Так что Хидеаки с Тсубасой бодрствовали.
Наверняка будет интересно, одновременно пронеслось у них в головах.
В одиннадцать ребята отправились на примерку костюмов, не сказав друг другу ни слова. Тсубаса был старше, поэтому пошел первым. Он встал на табурет, вытянув руки в стороны, пока портной тщательно обмерял его с каждой стороны. На все про все ушло десять минут. Следом на табурет залез Хидеаки, и с него стали снимать мерки, как с Тсубасы. На Хидеаки потратили те же десять минут.
В полдвенадцатого их отправили к гримеру; у того уже были припасены два пустых трафарета, и он быстро набросал на них портреты Хидеаки и Тсубасы. Сериал был исторический, и в то время носили густые брови – ребята стали кусать губы, представляя худшее, что с ними мог сделать гример. Он тыкал в них пальцем, пробуя на каждом из ребят разные тональные основы (Тсубасе нужен был оттенок потемнее, а Хидеаки – посветлее), а потом обмерил обоим головы – в тот момент Хидеаки с Тсубасой еще не знали, зачем. Весь процесс занял полчаса.
В полдень все пошли перекусить, но Хидеаки и Тсубаса решили, что они еще слишком юны, чтобы принимать участие в празднованиях в честь бога Эбису. Поэтому они вместе пришли в комнату отдыха и стали молча есть свои бенто: Хидеаки отправлял в рот все без разбору, Тсубаса выбирал еду в привычном для себя порядке.
– Можно мне соевого соуса, пожалуйста? – очень тихо попросил Тсубаса, и Хидеаки передвинул к нему бутылочку с соусом. Ответом это можно было назвать с большой натяжкой, но все-таки они впервые перекинулись фразами после скандала в танцевальной студии.
В половину первого пополудни Хидеаки и Тсубасу позвали в постижерную, и они поняли, зачем им обмеряли головы. Каждому вручили парик молодого человека того времени, Хидеаки и Тсубаса отнеслись к этому с юмором – в конце концов, они оба были не готовы сбривать волосы на темени ради роли в историческом сериале. Стоило надеть парики, как ребятам потребовалась вся их сила воли, чтобы не прыснуть от смеха при взгляде друг на друга.
– Мы ужасно глупо выглядим в них, – фыркнул Хидеаки. Вторая фраза.
В полвторого, после того как они полностью переоделись в костюмы, Хидеаки и Тсубасе выдали боккены, на которых им предстояло драться. Хореограф начал учить ребят особенным движениям, показывая, как нужно поворачиваться и куда наносить удар. Меч – пониже, ведущую руку кладите сверху, вторую – на рукоять, чтобы держать вес. Ведущую ногу вперед, блок ставите, передвинув руку к широкой части лезвия. Отразить удар можно так, а сделав наоборот – дезориентировать противника.
Уроки были очень интересные, но продолжались четыре часа подряд.
В половину шестого Хидеаки с Тсубасой вернулись в комнату отдыха и, падая с ног от усталости, молча скооперировались, чтобы приготовить немного риса на закуску. Вечерние празднования в честь бога Эбису, опять же, были для других, не для двух молоденьких юниоров, едва зашедших на порог взрослой жизни. Так что они вдвоем съели рис с соевым соусом и фурикаке. Когда этого оказалось мало, Тсубаса нашел немного мисо и чая, которые можно было приготовить на скорую руку. Все это они выпили в тишине.
В шесть вечера на улице уже было темным-темно, но в расписании еще значилась расстановка актеров. У Хидеаки и Тсубасы роли были не главные, от них не требовалось запоминать большой объем текста, но все равно их герои были важны. Тсубасе по роли в основном полагалось сидеть за столом и активно соглашаться с мнением Оиши Кураноске. Задача Хидеаки в общем заключалась в хождении туда-сюда по коридору и коротких разговорах с «отцом», Кирой Ёшинакой.
В полдевятого репетиция была окончена. Хидеаки с Тсубасой пошли снимать с себя костюмы, которые они аккуратно повесили на место, после чего осторожно положили парики на специальные подставки, припрятали свои боккены, смыли грим и снова переоделись в обычную одежду.
На дорогу домой у них ушел час. Оказавшись в своих квартирах, Хидеаки и Тсубаса рухнули на кровати и уставились в потолок. Оба были выжаты как лимон, и подумали, что день репетиции фактически оказался одним из тех дней, когда они ужасно много молчали.
И оба с досадой осознали, что впереди их ждал целый год молчания.
__
Возможно, прежде чем продолжать, нам следует чуть больше углубиться в историю о сорока семи ронинах.
Асано Такуминоками был феодалом, которому служили сорок семь самураев (и больше, всего примерно шесть сотен). Его и еще одного феодала уполномочили принять у себя собиравшегося в их края Императора. Учителем по придворному этикету назначили Киру Ёшинаку – пренеприятного человека, от которого оба феодала не услышали ничего, кроме оскорблений, после того как преподнесли ему в качестве подарка коробку сушеных хлопьев тунца бонито (Кира счел это весьма неказистым подношением). В то время как другие вассалы феодала присылали Кире дорогие подарки, чтобы утолить его жажду наживы, Асано сохранял спокойствие и терпел оскорбления до тех пор, пока не сдержался и напал на вышестоящего Киру. Однако подобные действия были в любом случае запрещены, и в качестве наказания Асано заставили совершить сэппуку. Киру же признали невиновным.
И когда шесть сотен самураев внезапно оказались без хозяина, вдруг превратившись в ронинов, один из них, Оиши Кураноске, решил, что просто так не оставит нарушение одного из законов бусидо. Оиши поклялся во что бы то ни стало отомстить за смерть хозяина, и около шестидесяти товарищей Оиши решили разделить его судьбу. Они выжидали год, втайне вынашивая план и собирая информацию, необходимую для их миссии, и ждали, пока Кира ослабит охрану. Одной зимней ночью сорок семь ронинов, оставшиеся верными своей цели, пошли в атаку. Все они выжили, выйдя из боя практически невредимыми (чего нельзя сказать о большей части людей в поместье Киры), и когда Киру схватили, Оиши, следуя бусидо, предложил ему уйти из жизни достойно. Кира отказался, и тогда Оиши сам отрубил ему голову.
Они очистили отрубленную голову и принесли ее сёгунату, сдавшись на милость правителя за преступление, которое совершили. Как должен был поступить Император? Сорок семь ронинов следовали кодексу бусидо, отомстив за своего хозяина, но убийство Киры Ёшинаки было запрещено и каралось смертью. Общественная поддержка сорока семи ронинов заставила Императора смягчиться, и им было разрешено в качестве наказания за кровопролитие уйти из жизни достойно, в храме Сэнгаку-дзи. Их останки и по сей день, спустя триста лет, покоятся на территории храма.
Однако у нас внимание обращено не на историю Японии, какой бы интересной она не была. Мы приводим здесь объяснение давно имевших место событий только для удобства читателей, чтобы им было ясно, о чем идет речь в сериале. А теперь мы возвращаемся к нашим главным героям: Такизаве Хидеаки и Имаи Тсубасе.
Слава богу, к концу недели оба молодых человека поняли, что они младше всех актеров, принимавших участие в съемках, и ни Хидеаки, ни Тсубаса не радуются своему открытию – как потом выяснится, по необычайно схожим причинам.
Хидеаки очень хочет с кем-нибудь поговорить, но к вечеру совсем выбивается из сил: он трудится на съемках исторического сериала и готовится к следующему проекту, «Запретной любви», который кажется очень многообещающим. У Хидеаки нет ни готовности, ни достаточной силы воли, чтобы просто позвонить кому-нибудь в конце рабочего дня и рассказать о своих делах.
Ему нравится работать. В конце концов, именно поэтому он пришел на прослушивание в Агентство, но Хидеаки начинает уставать оттого, что у него нет возможности поболтать с кем-нибудь на съемках. Наверное, он мог бы поговорить с семпаями, но те гораздо старше него, и когда он с ними общается, то получает совет, а не беседу. Пытка одеванием исторического костюма и гримом начнет раздражать Хидеаки, и после долгих часов расстановок актеров в кадре и оттачивания техники боя у него останется лишь одна возможность.
Мы имеем в виду, что ему придется выбрать в собеседники Имаи Тсубасу.
Тсубаса тоже очень хочет с кем-нибудь поговорить, но ужасно устает к наступлению вечера: трудится в школе и терпит непрекращающиеся издевательства, играет в историческом сериале, танцует в подтанцовке у того, к кому его снова поставят. У Тсубасы нет ни сил, ни достаточно сильного желания, необходимых, чтобы просто позвонить кому-нибудь в конце рабочего дня и рассказать о своих делах.
Он немного стесняется заводить разговор. Конечно, Тсубаса не в полной мере осознавал это, когда поступил в Агентство, но теперь он начинает уставать из-за того, что у него нет возможности поболтать с кем-нибудь. Наверное, он мог бы поговорить с семпаями, но те гораздо старше, и когда он с ними общается, то получает совет, а не беседу. Тсубасу начнет раздражать многочасовая зубрежка текста, и после бесконечных накладывания грима и переодеваний у него останется лишь одна возможность.
Мы имеем в виду, что ему придется говорить с Такизавой Хидеаки.
Ранее уже упоминалось, что оба наших героя получили небольшие роли. Остановимся на них подробнее.
Имаи Тсубасу выбрали на роль Ято Эмошичи, самого юного среди сорока семи ронинов, отомстивших за смерть Асано Такуминоками. Согласно легендам, поначалу юношу сочли слишком молодым, чтобы присоединиться к ронинам, но энтузиазм, с которым тот подошел к делу, растопил сердце Оиши Кураноске (главы ронинов), и Эмошичи вошел в их команду. Говорят, он был высоким и красивым – настолько, что свидетели нападения на Ако сначала решили, что в поместье ворвалась женщина.
Такизаву Хидеаки выбрали на роль Киры Ёшичики, приемного сына и наследника Киры «Сукэ провинции Козуке» Ёшинаки. По нашим данным, когда умер родной младший сын Киры Ёшинаки, тот взял к себе и усыновил Ёшичику из дружественного клана Уэсуги (которые также усыновили старшего сына Киры). Естественно, Ёшичика стал жить вместе со своим новым отцом и впоследствии познакомился с Эмошичи, который устроился служить к ним в дом, чтобы раздобыть план поместья для сорока семи ронинов.
В пьесе «Чушингура», созданной на основе реальных событий начала 16 века, сказано, что Эмошичи и Ёшичика очень хорошо ладили – вообще, в тексте намекается на особенно тесные отношения между двумя молодыми людьми (хотя, конечно, в сценарий сериала, снимаемого каналом NHK, это не вошло; и у Хидеаки с Тсубасой небольшие роли, как мы говорили ранее). Но, как вы уже могли заметить, Ёшичике и Эмошичи в «Чушингуре» отводилась роль «взаимных недругов», родственных душ по разные стороны конфликта.
И обе стороны соединились после смерти. К счастью для нас, история Хидеаки и Тсубасы заканчивается любовью.
__
Слишком тихо.
Тсубаса делал в тетради домашнее задание по математике, а Хидеаки сосредоточенно изучал сразу два сценария. У обоих ребят был перерыв между съемками, так что до обеда они вынуждены были сидеть в разных углах комнаты отдыха и заниматься своими делами. Единственными звуками, раздававшимися в помещении, были сводящее с ума тиканье настенных часов и шуршание грифеля карандаша, которым писал Тсубаса.
На съемках исторического сериала можно было узнать так много нового. Это была большая честь. Настоящая школа.
А еще там могло быть невероятно скучно в этой тишине.
К тому же был самый разгар дня, и это означало, что Субару на звонок ответить не сможет, также как Айба, Джун и любой другой из ребят, с которыми Хидеаки обычно проводил время. Все его коллеги по сериалу были заняты на съемках, их нельзя было беспокоить, и Хидеаки, думая о том, как на съемочной площадке подойдет к кому-то постарше с разговором, чувствовал себя более чем слегка неудобно. Это фактически означало, что ему было неловко практически со всеми, кто был вовлечен в съемочный процесс.
Не в последнюю очередь – с юношей, сидящим в противоположном углу комнаты. Но выбора у него не было, принимая во внимание имевшиеся альтернативы. Лучше смеяться над обычными подростковыми глупостями с заклятым врагом, чем над волосами на спине и счетами за электроэнергию – вместе с едва знакомыми мужчинами в летах. Хидеаки отложил сценарии в сторону и с небольшой надеждой на то, что Тсубаса не станет снова бить его в пах за вопрос о делах, подошел, чтобы попытаться завязать разговор.
– Не любишь математику? – он сел рядом с Тсубасой, посчитав свой поступок очень смелым. – Я вижу, что ты все время с ней возишься, но тебе вроде не очень интересно.
Тсубаса моргнул, положил карандаш и, посмотрев на Хидеаки, приподнял бровь.
– Полагаю, это значит, что я – твоя самая-самая последняя надежда на разговор?
– Наоборот, я выбрал тебя первым, – усмехнулся Хидеаки. – Я всегда предпочту тебя мужчинам среднего возраста. Хочешь выйти отсюда или... сделать что-то кроме своей домашки по математике? Мир не рухнет, если ты сдашь одно наполовину выполненное задание. Поверь мне, я знаю, – он рассмеялся, заметив, как Тсубаса нахмурился от одного подобного предложения. – Никаких сюрпризов в виде соуса тонкацу или татуировок фломастером, обещаю.
– Здесь нечего делать. – И Тсубаса вернулся к векторам.
– Имаи-кун, мы посреди японского города Токио, тут найдется миллион разных занятий. Давай. Мне скучно, тебе скучно, меньшее, что мы можем сделать – это пойти глотнуть свежего воздуха. Давай сходим пообедать? Я угощаю, – кивнул Хидеаки. Он внимательно следил за Тсубасой: тот еще пару минут побился над неразрешимой задачей, потом вздохнул и схватил свою сумку, больше походя на ребенка, которого заставили пойти с мамой в магазин нижнего белья.
– Только в этот раз, – Тсубаса показал на Хидеаки пальцем. – Ты втихаря ходишь по Бог знает каким местам.
– Я не такой, – Хидеаки улыбнулся, немного обескураженный подозрениями Тсубасы. Ведь не могли же слухи про девчонок появиться настолько быстро? – Какое у тебя любимое блюдо? Как только определимся, выберем, куда пойти.
Тсубаса вышел из комнаты вслед за Хидеаки, до сих пор не особенно понимая, чего тот хочет. Но ведь скука в самом деле была вполне правдоподобной причиной уйти из съемочного павильона. Тсубаса решил ответить на вопрос, все еще не отбросив последние подозрения.
– Я очень люблю пасту. Итальянскую и японскую лапшу и все в таком духе...
– Тогда давай итальянскую, – просиял Хидеаки, чувствуя огромное облегчение просто оттого, что он наконец-то хоть с кем-то разговаривает, – даже если этот кто-то был параноиком Имаи Тсубасой, не проявившим никакого энтузиазма. – А что мы будем делать потом?
– Пойдем обратно? – Тсубаса, как был уверен Хидеаки, не понимал суть вопроса.
– Нет-нет-нет, только не это. У нас есть три свободных часа, и ни тебе, ни мне особо не хочется проводить в комнате отдыха больше времени, чем это необходимо, правильно? – Хидеаки похлопал себя по карману джинсов, чтобы удостовериться, что кошелек у него с собой, и, слава богу, он все еще был там. – Давай, ну... кофе попьем после пасты, что ли.
Тсубаса пожал плечами. Если Хидеаки хотелось затащить его на дурацкий обед, Тсубаса позволит затащить его, один раз. И если ему потом хотелось сходить куда-то выпить кофе, Тсубаса сходит, один раз.
– Ладно. Но превращать это в ежедневный ритуал мы не станем – я хочу хоть в один день на этой неделе нормально сделать домашнюю работу.
– Идет, – кивнул Хидеаки, и они оба вышли из павильона, поежившись от неожиданно холодного февральского полудня. – Около станции Синдзюку есть хорошее местечко, итальянское, там очень уютно, и от дороги оно далеко. Давай туда сходим?
– Давай, если оно не слишком подозрительное, – Тсубаса поежился, выдохнул облачко пара и вместе с Хидеаки направился к близлежащей станции метро. Разговор у них все еще не шел, и Хидеаки, будучи его инициатором, подумал, что надо не отходить от первоначальной цели, и решил начать беседу, в которой так нуждался.
– Тебе было не очень больно, когда я ударил тебя по лицу? – он закусил губу, а Тсубаса вздрогнул, услышав, что Хидеаки переживает из-за своего поступка. – Я так загнался с концертом, наверное, я просто... сорвался. Мне очень жаль. Обычно я так резко не реагирую.
Некоторое время Тсубаса молчал, обдумывая сказанное.
– Прости, что ударил тебя в глаз, – наконец ответил он.
Ни Хидеаки, ни Тсубаса не поняли, что к этому времени они в своем то и дело прерывающемся разговоре оставили позади несколько мостов.
Как только они прошли через пытку общественным транспортом, сели подальше от окон в одну из кабинок выбранного Хидеаки ресторанчика и получили свой заказ (Хидеаки принесли пасту пепперончини, а Тсубасе – тарелку спагетти), они снова вернулись к натянутой беседе, все еще не понимая, как подступиться друг к другу. Оба довольно ясно помнили времена, когда они очень хорошо ладили. Но сейчас, принимая во внимание года, которые они провели в молчании и ссорах, Хидеаки и Тсубасе было более чем странно возвращаться к вежливому обращению.
Хидеаки снова начал разговор, поняв, что ему придется это сделать.
– Помню, как мы снимали «Истории о привидениях, рассказываемые по четвергам»... И как ты спал наверху лестницы и вдруг свалился, пересчитав все ступеньки. Вышло мило.
– Мило, что я ушибся? – Тсубаса навертел на вилку макароны.
– Нет-нет, я про сон с кувырканием, – улыбнулся Хидеаки. – Я же сказал, я не такой человек.
Тсубаса моргнул, посмотрел на него и отправил в рот порцию спагетти. Проглотив ее, он перевел взгляд на картины, которые висели на стенах, и, наконец, глубоко вздохнул, все еще не глядя на Хидеаки.
– Зачем ты это делаешь? Такизава-кун, мы же терпеть друг друга не можем, почему ты вдруг стал так хорошо со мной обращаться? Что тебе надо?
– Поговорить с кем-нибудь, – спокойно и честно ответил Хидеаки, прожевав пасту.
У Тсубасы в глазах плескалось беспокойство, что было естественно, так как ему уже приходилось слышать подобное в школе.
– Может, тебе и нужен собеседник, но я себя прекрасно чувствую один. Я не хочу сказать, что мне на съемочной площадке не интересно, столькому надо научиться, и...
Тсубаса умолк, заметив, что Хидеаки все внимание уделяет обеду. Когда Хидеаки прожевал свою еду, он поставил локти на стол и сцепил руки, пару раз окинув Тсубасу взглядом.
– Я уже выучил то, что было нужно на съемках. Я сейчас не об актерской игре – тут можно всю жизнь учиться, но мне не нужен год, чтобы все понять.
– И о каком же уроке ты говоришь?
– Я больше не хочу с тобой враждовать.
У Тсубасы перехватило дыхание, а Хидеаки снова занялся своей пастой, положив в рот перчик пепперончини. Прожевав его, он немного развил свою мысль:
– Тебе не кажется, что мы ведем себя как дети, избегая друг друга? Вообще, что произошло тогда, чтобы мы стали так друг друга ненавидеть? Я вспоминаю нашу драку в столовой по пустячному поводу вроде дурацкого танца и понять не могу, как, черт возьми, отношения между нами могли настолько испортиться?
Звенящая тишина.
– Не знаю, – наконец тихо ответил Тсубаса. – После прихода в Агентство мы были не разлей вода, а знаешь, как бывает... проводишь с человеком слишком много времени, и он тебе надоедает. Может, с нами случилось то же самое.
– Наверное, ты прав. Я не говорю, что мы внезапно станем лучшими друзьями, но... мы ведь можем по крайней мере сойтись на том, что разговор – это неплохая идея? Подумай об этом, Имаи-кун: тебе семнадцать, мне – почти семнадцать, кто у нас еще есть? Ёшида-сан, который старше нас на семь лет? Мы здесь самые младшие. Мы с ума сойдем, если у нас на съемках не будет вообще никого, чтоб поговорить. Это ты может признать?
– Да, – медленно кивнул Тсубаса.
И Хидеаки протянул через стол руку.
– Ну что, тогда мир?
Тсубаса облизнул губы, стараясь смотреть куда угодно, только не на Хидеаки, и тихонько вытянул руку навстречу, все еще решительно сопротивляясь.
– Я не хочу, чтобы мной пользовались, – он прищурился. – Только в этот раз, ладно? Только на время съемок сериала.
– Только на время съемок сериала, – кивнул Хидеаки. Тсубаса дотронулся до него, и они один раз пожали друг другу руки. Оба запомнили это прикосновение: Хидеаки раньше не осознавал, насколько нежные и длинные у Тсубасы пальцы, а Тсубаса раньше не осознавал, какое у Хидеаки уверенное и крепкое рукопожатие. Тсубаса слегка улыбнулся, чуть покраснев, и снова взял вилку, чувствуя, как ему стало немного легче – хотя он все еще был неуверен в себе, что было ожидаемо после прекращения трехлетней вражды.
– Мне приходится держать ухо востро, – он ушел в свои мысли. – В школе все ребята просто... Если я поделюсь мыслями хоть с одним человеком, мне это выйдет боком.
– Я помню, ты говорил что-то об этом, прямо перед тем как ударить меня в глаз, – медленно кивнул Хидеаки. – Имаи-кун, ты ведь в курсе, что не у тебя одного такие проблемы?
Тсубаса угрюмо рассмеялся.
– Ну, расскажи, из кого еще вышибают последние мозги каждый раз, как увидят по телевизору их танцы? За всеми юниорами я уследить не в силах и не думаю, что смогу кого-то вспомнить, если ты назовешь мне имя, но...
– Джун. Я имею в виду Матсуджуна. – Хидеаки замолчал, а Тсубаса распахнул глаза. Только не Матсумото Джун. – И Нино тоже. Матсуджун... те, кто с ним раньше хорошо общался, теперь его игнорируют, они не разговаривают с ним, никуда с собой не приглашают, даже в раменную. А Нино всегда во всем обвиняют: что-то пропадет – виноват Нино, кто-то отвлекается – опять виноват Нино.
Тсубаса держал руки на коленях, чувствуя, что перед глазами все плывет. – Нино и Матсуджун?! Не может быть...
– Теперь видишь, – Хидеаки потянулся за стаканом воды, – ты в самом деле не одинок. Сакурай-кун часто тебя выручает, правда? Я знаю, что вы очень близки.
– Да, правда. Но... поверить не могу. Матсуджун и Нино? – Тсубаса все никак не мог оправиться от удивления.
– Наверное, мне не стоит говорить об этом вместо них, – Хидеаки наклонил голову. – Имаи-кун, неприятности случаются не только у тебя. Я помню, что ты мне сказал, прежде чем ударить, и когда ты говорил, что мне на всех плевать, я сразу подумал о тех двоих. Конечно, потом и о других: о Ямапи и Субару, но... Ты понял. Знаю, может, я не слишком хорошо разбираюсь в том, что происходит, так как в школу уже не хожу, но важно слушать, о чем говорят остальные. Вот что я думаю, – Хидеаки закончил свою мысль, отпив воды. – Мне совсем не плевать на остальных. Даже на тебя сейчас, – он предвосхитил вопрос Тсубасы.
– Спасибо, наверное, – ужасно сухо ответил Тсубаса, ковыряясь вилкой в пасте. – ... Про Нино и Матсуджуна я и понятия не имел. Они ничего не рассказывают или...
– Вот почему, – Хидеаки поднял вилку вверх, подчеркивая сказанное, – полезно говорить друг с другом об этом. Так ты будешь знать, что не останешься один на один с проблемами, или, по крайней мере, ты будешь не единственным, кто с ними справляется.
– А Субару-кун? Вы с ним часто говорите о таком? Я имею в виду, так, как говорим мы с Шо. – Тсубаса наклонил голову, наконец-то снова отправив в рот спагетти.
И наконец у Хидеаки не нашлось ответа для Тсубасы – во всяком случае в том, что касалось Субару.
– С Бару всё... иначе, – он потыкал еду вилкой. – Ладно. Нехорошо начинать первый день нашего перемирия с обсуждения тем, вгоняющих в депрессию. Как дела у твоей мамы? – оживился Хидеаки, и Тсубаса чуть усмехнулся, услышав вопрос.
Лишь после того, как они закончили есть и перешли в кафе по соседству, их беседа постепенно перешла к более личным темам.
– Боже мой, это же «Бэйстарз»! – радостно улыбнулся Тсубаса, прилипнув к экрану стоящего перед ним телевизора. Хидеаки повернулся посмотреть, держа чашку кофе обеими руками. – Я думал, что мне не удастся ни посмотреть игры, ни послушать их, у нас же сегодня съемки и все такое! Повезло мне, правда? Ты ведь любишь бейсбол? – он нахмурился на Хидеаки, тонко намекая, что любой ответ, кроме положительного, может послужить поводом для сеанса нытья и обиды с последующим разносом.
– Я раньше играл в бейсбол, в младших классах, – Хидеаки сел обратно. – Но вообще-то, если уж на то пошло, мне больше нравится рестлинг.
– Погоди, так это не шутка? – Тсубаса наклонил голову. – Я знаю, ты все время про него упоминаешь, оказывается, он тебе в самом деле нравится?
– Конечно! – расхохотался Хидеаки. – Зачем мне говорить, что я люблю рестлинг, если он мне не нравится? Там есть Антонио Иноки и Эйген Харука, и...
– Но ведь это не настоящий спорт. Вот бейсбол – достойное времяпровождение. Я даже могу спеть гимн «Бэйстарз», хочешь послушать? «Йокогама, борись... будь героем...» – Тсубаса стал напевать остальную часть мелодии, пока Хидеаки качал головой.
– Конечно, это и не должно быть спортом, рестлинг похож на кино. Все знают, что там все происходит понарошку, – Хидеаки высунул язык, поддразнивая Тсубасу. – А теперь хватит дурачиться и пей свой кофе.
Тсубаса широко улыбнулся и послушался, продолжая наблюдать и за игрой, и за сидящим перед ним Хидеаки. С его щек еще не сошел румянец от мороза, но, возможно, дело было кое в чем еще:
– Все-таки неплохая оказалась идея. Лучше, чем домашнее задание, ты был прав.
– Если понадобится гениальная идея, как разнообразить череду серых будней, я в пределах одного звонка, – фыркнул Хидеаки. – Я думал, что сегодняшнее приключение будет «только в этот раз».
– Нет, естественно, я имел в виду, что мы будем собеседниками только на время съемок сериала, – Тсубаса отпил из своей чашки, тщательно слизывая с губы малейшие следы взбитых сливок. – Я ничего не говорил про то, что мы выберемся куда-нибудь только раз. Было бы просто тупо отказаться от приглашения пойти прогуляться и повеселиться, правда же?
Сначала Хидеаки открыл рот, чтобы возразить, учитывая, что Тсубаса определенно возмущался по поводу даже одной прогулки, но затем сдержался, поборов искушение огрызнуться и поспорить. Больше никаких ссор – они договорились. Хидеаки был не из тех, кто отказывается от своих обещаний. Однако то, как Тсубаса стал открещиваться от своих первоначальных возражений, Хидеаки счел настолько милым, что не смог удержаться и широко улыбнулся.
– Ты забавный, знаешь?
– Мне это часто говорят, – засиял Тсубаса, снова слизывая сливки с губы. – Такизава-кун, тебе не кажется, что нам пора возвращаться на студию? Уже десять часов...
– Кто-то занервничал? – подмигнул Хидеаки. – Уже хочешь от меня отвязаться?
– Дело не в этом, – не раздумывая ответил Тсубаса, чувствуя, как снова начинают гореть щеки. – Я просто беспокоюсь о том, что для меня важно, и все.
– Мы только начали разговаривать после стольких лет, и для тебя это не важно? Имаи-кун, ты разбил мне сердце, – Хидеаки отклонился назад и театрально вздохнул, заработав один или два смешка от Тсубасы. – И это после всех трудностей, которые мне пришлось преодолеть, чтобы вытащить тебя из-за домашки по математике.
– Которую мне еще надо закончить, – Тсубаса слегка упрекнул Хидеаки за то, что тот отвлек его от выполнения заданий. – Всегда есть дела, которые ты хотел бы оставить, но которыми все равно приходится заниматься.
– Про школу ты бы так не сказал.
Тсубаса чуть не выплюнул свой напиток.
– С чего ты взял?
– Не знаю, – Хидеаки повертел чашку. – С того, как ты о ней упоминаешь. С того, как делаешь домашнее задание, что рассказываешь о школьных делах, со всего этого. Но я не буду настаивать... Наверное, нам нужно возвращаться на студию, – тихо закончил он, встретившись взглядом с Тсубасой. – Нас уже долго нет. Я надеюсь, никто нас не хватился, хотя они бы уже позвонили, если бы мы понадобились.
– М-м, – кивнул Тсубаса, и снова полез за кошельком, как и Хидеаки. – Ты не обязан, у меня есть деньги.
– Я угощаю, ведь это я потащил тебя с собой и заставил разговаривать, – рассмеялся Хидеаки. Однако Тсубаса замотал головой, и, не задумываясь, они оба одновременно взялись за счет. Рука Хидеаки оказалась сверху, и Тсубаса быстро отдернул свою, позволив улыбающемуся Хидеаки заплатить. Тсубаса посмотрел, как тот встал и подошел к кассе, а потом перевел взгляд на свою чашку кофе с несколькими оставшимися на дне каплями.
Затем он посмотрел на внутреннюю сторону руки, где виднелся фиолетовый синяк, полученный в школе.
– Готов идти? – сверху донесся веселый голос Хидеаки, и Тсубаса, вынырнув из раздумий, поднялся и подхватил сумку с курткой. К станции метро они с Хидеаки возвращались в приподнятом настроении: теперь им было гораздо легче в обществе друг друга – хотя называть их друзьями было рановато, никто тогда бы и не стал этого делать. Обратная дорога до Сибуи прошла не в неловкой, а в умиротворенной тишине.
Вернувшись на студию, они тепло попрощались и разошлись, однако мыслями все еще были вместе. У Тсубасы в расписании стояла съемка одной из сцен, так что он сразу отправился переодеваться и гримироваться, а Хидеаки вернулся к изучению сценариев, в мир никем не понятой, запретной любви. И все же во время чтения он мысленно возвращался к Тсубасе, обдумывая сказанное им вскользь, то есть его проблемы в школе.
Хидеаки не мог не волноваться из-за того, как Тсубаса говорил о своих делах, – даже учитывая, что около четырех часов назад мысль побеспокоиться о заклятом враге пришла бы в голову Хидеаки в последнюю очередь. Но Имаи Тсубаса был ему не чужой и за последние четыре часа потерял звание заклятого врага, так что можно было и побеспокоиться, правда ведь? Текст про неоднозначную любовь мог подождать, Хидеаки не хотел оставлять начатое, поэтому тихо выбрался из комнаты отдыха и направился к шатким декорациям, выстроенным для съемок.
Он ступал ровно посередине половых досок, чтобы те ненароком не скрипнули, и подбирался к членам съемочной команды, которые тихо сказали ему не шуметь, но подозвали поближе. Хидеаки сел на колени, следя за разворачивающимися событиями: малоизвестные ронины распределялись по должностям в Эдо, а их глава затаился в Киото, изображая из себя пьяницу. Вот и Тсубаса: он, весь внимание, спокойно сидит, как и более десятка мужчин в комнате, рядом лежит меч.
Забавная ситуация, подумал Хидеаки: он смотрел и смотрел, не зная ровным счетом ничего о том, в каком тяжелом положении оказался Тсубаса, лишь о его желании иметь хоть какое-то подобие компании. Тсубаса не видел Хидеаки, потому что сидел к нему спиной, но Хидеаки все равно смотрел на Тсубасу. И время, в течение которого снимали сцену, летело гораздо быстрее, чем раньше предполагал Хидеаки. Он сидел молча, выказывая уважение к съемочной команде (ведь это чудо, что ему вообще разрешили там находиться и наблюдать за всем), и ни разу не отвел глаз от спины Тсубасы.
Хидеаки улыбнулся, когда Тсубаса повел рукой вверх по плечу, подсознательно чувствуя на себе взгляд. С легкой улыбкой Хидеаки послал Тсубасе мысль: «Мне снова стало скучно», и тихонько моргнул, зная, что Тсубаса его не слышит. Теперь можно было так делать, ведь они оба открыто признали, что больше не будут друг друга избегать. Может, Тсубаса даже слышать ничего не желал про то, чтобы подружиться по-настоящему, но Хидеаки хотел хотя бы попробовать, если уж они собираются целый год быть друг для друга собеседниками.
За какие-то часы они пересекли несколько мостов; конечно, потребуется не так много времени, чтобы пересечь еще один, подлиннее.
Так что Хидеаки смотрел и улыбался.
__
И вот оно, начинается, как распускающаяся роза, семена дружбы дают первые ростки.
Такизава Хидеаки идет по нужному пути довольно легко: он является инициатором почти всех событий, которые вскоре приведут к возникновению отношений между ним и Тсубасой. Шибутани Субару заявил, что Хидеаки «большую часть времени выглядит одиноким»; если принять это утверждение за истину, значит, то, как Хидеаки пристрастился наблюдать за Тсубасой во время съемочного процесса, может оказаться одним из способов избавления от одиночества. В конце концов, больше ему не с кем общаться на съемках, и теперь, когда он с Тсубасой установил нейтралитет, Хидеаки будет легко принять дружбу – или предложить ее.
Имаи Тсубаса идет по нужному пути с большим трудом: он лишь соглашается с предложениями Хидеаки и отлично помнит, что боль приходит вместе с неуместным доверием. Никому не требуется заявлять, что Тсубаса большую часть времени выглядит одиноким, потому что мы можем справедливо принять это утверждение за истину. Но он не хочет открываться, поэтому, когда Хидеаки начинает наблюдать за ним во время съемок, Тсубасе не приходит в голову мысль об избавлении от одиночества. В конце концов, больше Тсубасе не с кем общаться на съемках, и с чего бы Хидеаки в мгновение ока становиться тем, от кого он вдруг должен принять предложение дружбы?
Такизава Хидеаки, по крайней мере, предан делу. Он очень гордится, что всегда завершает начатое и отдается делу со всей страстью; когда речь заходит о его друзьях, для Хидеаки нет ничего важнее их благополучия и счастья. Может, Имаи Тсубаса еще не друг, но Хидеаки осознает, что беспокоится из-за тем, которых Тсубаса касался в прошлом. Темы доверия, темы своих обидчиков, темы послушания семье.
И Хидеаки волнуется.
Имаи Тсубаса, по крайней мере, может быть невероятно упрямым. Он настаивает на том, чтобы все делать безупречно, чтобы все было правильно, и когда речь заходит о его друзьях, практически ничего насчет его благополучия и грусти не ускользает от них. Может, Такизава Хидеаки еще не друг, но Тсубаса осознает, что во время их совместных обедов касается таких тем, какие вообще не хотел затрагивать в разговоре с Хидеаки. Темы доверия, темы своих обидчиков, темы послушания семье.
И Имаи Тсубаса боится.
Теперь это касается их обоих. Тсубаса не слишком много говорит о происходящем, но Хидеаки догадывается. Тсубаса пытается спрятать следы побоев на руке, но Хидеаки их уже заметил. Подобные обстоятельства заставляют Хидеаки хотеть сближения с Тсубасой, а не просто проводить время за беседой. И именно подобные обстоятельства заставляют Тсубасу отталкивать Хидеаки, просто проводить с ним время за беседой. Один верен себе, другой – упрямый. Кто-то из них проиграет в маленькой схватке протодружбы.
Возможно, наши слова прозвучат слишком жестко, но Тсубаса нечасто побеждает в играх с Хидеаки. Учитывая, что мы заранее знаем конец нашей истории – к счастью, она заканчивается любовью – Тсубаса проиграет и в этот раз. Хотя можно расценить исход более оптимистично и сказать, что Хидеаки выиграет. Как это часто у нас случается, для запуска цепи событий потребуется катализатор, скоро мы о нем расскажем.
На данный момент прошла половина третьего месяца года. Скоро у Хидеаки день рождения; он раздумывал, стоит ли проявить вежливость и пригласить Тсубасу (как Хидеаки поступил со всеми юниорами, которые были достаточно взрослыми, чтобы похулиганить), но передумал, желая скрыть кое-какие деликатные особенности своего проживания в квартире. Хотя, учитывая упрямство Тсубасы, он бы все равно отказался прийти. Хидеаки не понимает, насколько на самом деле глубоки боль и одиночество Тсубасы, а тот, с другой стороны, не понимает, насколько Хидеаки искренен в том, что касается дружбы.
Вскоре он поймет. Если угодно, понаблюдайте за разворачивающимися событиями.
__
Долгий рабочий день на телестудии А превратился в другой долгий день на телестудии Б. Хидеаки подъехал к зданию канала NHK, уже растеряв половину сил на съемках во втором сериале, и стал разминать плечи, пытаясь взбодриться для переодевания в исторический костюм и нанесения грима. Хидеаки хотелось что-нибудь попить, немного воды, и что-нибудь съесть – белый рис подошел бы, но нужно было работать, и Хидеаки мог подождать.
– Ронинам готовность тридцать, – прокричал по внутренней связи один из помощников режиссера, и Хидеаки насторожился. Тсубаса играл одного из ронинов, он уже должен был быть на месте. Репетировать в студии А было гораздо приятнее, чем в студии, где снимался исторический сериал: там и актеры одного с Хидеаки возраста, и всегда есть с кем провести свободное время, и актрису на главную роль подобрали такую, что лучше желать нельзя (ей также очень нравилось поддразнивать партнера из-за того, что тот так хорошо целуется в столь юном возрасте; Хидеаки немного терялся и молчал насчет появления опыта в данном вопросе). Не то что здесь: все подчеркнуто профессиональны, отвратительно серьезны, почти не повеселишься. Ну, если только тебе не стукнуло пятьдесят.
Он теперь часто разговаривал с Тсубасой, позволял своим мыслям пройти через другого человека – разговоры всегда помогали Хидеаки разобраться, выкинуть все из головы, чтобы сосредоточиться на нужном. Энергично стянув сумку с плеча, он небрежно накинул ее на крючок, где уже висела куртка, и пошел в комнату отдыха проверить, нет ли там Тсубасы. Ни следа. Конечно, Тсубаса мог быть не только в комнате отдыха, просто они обычно сидели именно там. Вот стул Тсубасы, а вот – Хидеаки, как раз рядом с его...
– Такизава-сан, – Хидеаки похлопали по плечу. Стоящая перед ним женщина вежливо поклонилась. – Простите, что беспокою, вы не знаете, куда пошел Имаи-сан? Ему пора гримироваться и переодеваться, а он даже в гримерной не появлялся. Его вещи лежат здесь, он отметился о приходе на студию, но...
– Ясно. Томо-сан, я только что пришел, – засмеялся Хидеаки. – Только что вернулся со съемок на TBS. Я не знаю, где Имаи-кун. Вообще, я и сам его ищу.
– Тогда, если увидите его, передайте, пожалуйста, что ему надо в гримерную. У него осталось не так много времени, съемки начинаются через полчаса, – гример снова поклонилась и ушла, оставив Хидеаки в легком замешательстве. Обычно Тсубаса был очень пунктуален и чаще всего приезжал заранее; ну правда, куда он мог деться в такое время? Да и укромных мест на съемках было немного. Так что Хидеаки отправился туда, где, как он помнил, прятался Тсубаса, когда что-то было не так: в туалет.
Отрывистые рыдания, раздававшиеся изнутри, Хидеаки услышал еще до того, как подошел к двери; у него сжалось сердце, и он остановился. Хидеаки решил не заходить, когда понял, что именно случилось с Тсубасой: наверняка у того произошла еще одна стычка в школе – судя по тому, что Тсубасе больше некуда было ездить до студии куда-то, кроме школы. Он не знал, что увидит, и, возможно, Тсубаса вообще откажется говорить с ним на эту тему, но ведь они с ним собеседники, разве нет? Которые говорят обо всем на свете, обо всем, что только придет в голову.
Хидеаки вздохнул и чуть приоткрыл дверь.
– Имаи-кун?
– Не могу, – тут же ответил Тсубаса. – Я не хочу снова выходить, не могу, не могу!
– Имаи-кун, что случилось? – Хидеаки зашел в туалет и встал на колени рядом с Тсубасой, который, как и предполагал Хидеаки, отвернулся и уткнулся лицом в колени, закрывшись рукавами рубашки. – Я не скажу персоналу, что нашел тебя здесь в слезах. Никому не скажу, обещаю. Об этом будем знать только ты и я. Все из-за школы? – Он подполз поближе к Тсубасе, кусая губу.
Тот кивнул, дрожа от переживаний.
– Не хочу больше туда ходить, – затрясся он, поднимая на Хидеаки блестящие глаза. – Но мне придется, отец никогда не...
– Забудь об этом сейчас, – вздохнул Хидеаки. – Что с тобой произошло?
Тсубаса поднял руку, Хидеаки осмотрел ее на свету, и ему стало дурно от увиденных синяков и ссадин – некоторые были бледные, другие – фиолетовые, и от мысли, что Тсубасу били не единожды, у Хидеаки все внутри перевернулось. Он отпустил руку Тсубасы и стал искать еще синяки, осторожно похлопывая его по животу и ногам. Каждый раз как он морщился, Хидеаки чувствовал, что сам все больше холодеет.
– Каждый день, – плакал Тсубаса. – Каждый день появляется новая отметина.
– Господи, – у Хидеаки перехватило дыхание. – Имаи-кун, ты никому не говорил о том, что там творится? Можешь рассказать Джонни-сан, он что-нибудь придумает для тебя или в школу позвонит, или еще что. Почему ты позволяешь им это устраивать снова и снова? Ты так боишься, что твой отец рассердится? Думаешь, тебя будут презирать, потому что ты не постоял за себя?
– Я хочу бросить школу, – прошептал Тсубаса. – Но отец не поймет... Он совсем меня не понимает. – И вот Тсубаса снова стал намекать на секреты, в которые не был посвящен Хидеаки: как сильно ему нравился Шо и каким виноватым он себя чувствовал за то, что с такой готовностью ответил на поцелуй. – Я не мог показать ему свои синяки – думаю, что бы он мне сказал: я не защищаюсь? Я слабый? И он прав, потому что я не могу и не хочу возвращаться, никогда.
– ... Тсубаса, – наконец пробормотал Хидеаки, притягивая его дрожащего к себе и крепко обнимая, пока тот рыдал. – Тсубаса, посмотри, до чего он тебя довел. Ни одному родителю нет оправдания, если он превращает жизнь своего ребенка в ад, а тех, кто найдет себе оправдание, я бы не назвал настоящими родителями. Он ведь работает в другом городе? Рядом с Осакой? Если он не живет дома, что оправдывает гнев по отношению к тебе? Ведь твой отец, вообще-то, ни на что не влияет.
– Это сыновний долг, – прошептал Тсубаса, прижимаясь к нему, и из того, как была произнесена эта фраза, Хидеаки стало понятно, что она принадлежит не самому Тсубасе, а была не единожды жестко высказана ему. – Он и так взбесился, когда я выбрал Агентство, а если я не окончу школу, он... он...
– Ну и что, – Хидеаки стал перебирать волосы Тсубасы. – Я не закончил, тут нечего стыдиться.
– Но дело не только в школе, тут еще и моя работа, и... – Тсубаса сдержался, чтобы не выдать самую страшную тайну. – Я так больше не могу. Я не успеваю по учебе, и в школе меня все ненавидят...
– У тебя есть все мы, – спокойно уверил его Хидеаки. – Позволь Агентству стать твоим домом.
По той или иной причине Хидеаки был убежден, что его последние слова были не к месту: Тсубаса, уткнувшийся ему в грудь, стал плакать еще отчаяннее, и так сильно схватил его за рубашку, что Хидеаки был уверен: она порвется, если сделать хоть движение.
– Ты что, не понимаешь?! – простонал Тсубаса. – Я бы все отдал, чтобы это было правдой, но это невозможно!
– Одно я знаю точно: я не позволю тебе туда вернуться, – Хидеаки убрал руку Тсубасы, снова разглядывая глубокие синяки. – Мне плевать на то, что мы с тобой всего лишь собеседники. Я не буду стоять и смотреть, как ты страдаешь неизвестно зачем. Я не такой.
Тсубаса шмыгнул носом, все еще крепко держась за рубашку Хидеаки.
– Мне придется вернуться.
– Только в этот раз, Тсубаса, позволь мне помочь, – Хидеаки засунул руку в карман, достал мобильный и стал прокручивать список контактов, пока не нашел нужный. И Тсубаса все еще сидел, прижавшись к Хидеаки, дрожа от переживаний и боли, пока тот говорил по телефону. На другом конце провода был Джонни – в конце концов, если кто и мог разрешить данную проблему, так это он. И через пару минут, не один раз повторив «ясно» и «понятно», Хидеаки посмотрел вниз, улыбнулся Тсубасе и обнял его чуть крепче.
– Удаленное обучение, – провозгласил он, эффектно захлопывая крышку телефона. – Тебе пересылают тексты уроков по факсу, ты отправляешь все домашние задания разом в конце недели, и тебе не нужно приходить ни на один урок. И ты все равно окончишь школу, как хочет твой отец. Конечно, тебе потом выдадут не такой престижный аттестат, но было бы еще хуже позволять тебе стыдиться любимого дела. Как думаешь, твои согласятся на это?
Тсубаса ничего не ответил, а по внутренней связи объявили, что ронинов ждут на съемочной площадке через двадцать минут.
– Я не знаю, – прошептал он.
– Ну, тогда спроси только свою маму. – Хидеаки чуть разжал руки, и Тсубаса расслабился, хотя все еще продолжал тихо ронять слезы на рукав его рубашки.
Тсубаса поднял голову, устраиваясь удобнее (если это можно было назвать «устраиваясь»), и спросил подрагивающим голосом:
– Почему ты мне так помогаешь? Тебя это вообще не касается. Я не хочу, чтобы ты так обо мне заботился, – и он вздрогнул всем телом, пряча мысли, стоявшие за последними словами. Мысли о поцелуе, мысли о том, что случилось между ним и Шо, и Хидеаки был не настолько ему близок, но если б был...
– Хороший вопрос, – Хидеаки сухо рассмеялся себе под нос. – Во-первых, у тебя все еще есть шанс закончить школу. Я этого сделать уже не могу, такова моя жизнь. И я знаю, что не обязательно заканчивать старшие классы, но я б не хотел, чтобы кому–то, кроме меня, отказывали в такой возможности. И во-вторых... Ну, ты, может, и не согласишься, но мне кажется, что к этому времени мы уже стали друзьями. Мы говорим каждый день, вместе выходим пообедать – разве все это не говорит само за себя?
Тсубаса промолчал.
– Если не хочешь – ладно. Я не буду заставлять тебя делать то, что ты не хочешь. Больше никаких ссор, мы договорились, – Хидеаки снова обнял его крепче. – Но ведь рано или поздно все разрешится, правда?
Тсубаса кивнул, и Хидеаки замолчал, позволяя и дальше мочить свою рубашку слезами, пока те не иссякли. По внутренней связи объявили, что ронинов ждут на площадке через десять минут, и Тсубаса наконец отстранился. Глаза у него были заплаканные; он хмуро посмотрел на дверь – меньше всего на свете ему хотелось сейчас уходить, но его ждала работа, и Тсубаса не мог просто забыть о ней. Он перевел взгляд с двери на Хидеаки, у которого на лице была написано одно лишь сочувствие, и внезапно отвернулся. Он слишком слабый, а уж то, что ему пришлось обниматься с Хидеаки Такизавой... И с ним он нашел успокоение, успокоение, которое, как думал Тсубаса, ему не следовало чувствовать. Только не с тем, кого он едва знал, кого вообще едва ли мог назвать в тот момент другом...
– Давай, пойдем в гримерную вместе, – Хидеаки встал, потянул за собой Тсубасу и закинул руку ему на плечо, чтобы тот держался на ногах устойчиво. Тсубаса вытер остатки слез, хотя все равно чувствовал, как от стыда горит лицо, и не хотел ничего признавать. – Как думаешь, справишься?
Сейчас все напоминало те времена, когда Шо говорил с ним после плохих дней, но вместе с тем было так много отличий. Хидеаки боролся с проблемой, Шо обращался к его уверенности в себе. Поговорив с Шо, Тсубаса переставал бояться; с Хидеаки он все еще был напуган. Но Хидеаки хотел найти решение проблемы, а Шо настаивал на том, чтобы ничего не предпринимать. И хотя Тсубаса пришел в гримерную на двадцать минут позже положенного и навлек на себя всевозможные гневные слова, которыми его соизволили одарить гримеры, Хидеаки уселся на соседний табурет и все время смешил его. И когда грим скрыл последние следы слез, а костюм был надет, Хидеаки стал ждать и наблюдать за Тсубасой из-за камер, как он, кажется, делал всегда.
По роли Тсубасе полагалось в основном молчать, как обычно, но его разум переполняли мысли, каждый раз как Тсубаса украдкой глядел на Хидеаки, который всегда показывал, что он отлично справляется, и приветливо улыбался...
Спасибо – он отпил горького зеленого чая, который стоял перед ним, – за дружбу.
__
Двадцать девятое марта: Такизаве Хидеаки исполнилось семнадцать.
– Музыку! – вскрикнул Шибутани Субару и вывернул ручку регулирования стереосистемы Хидеаки на максимум. Юниоры, заполонившие комнату, оглушающе закричали, и вскоре квартира Хидеаки заполнилась едой, песнями, и банкой-другой...ну, тридцатью банками пива.
– Для нашего дорогого и любимого золотого мальчика у нас есть особый подарок, правда, парни? – через какое-то время громко сказал Субару, внося коробку. Немного захмелевший Хидеаки покатился со смеху при виде ее огромных размеров. Собравшиеся в комнате стали наперебой поздравлять его, и вскоре все принесли свои подарки, но Хидеаки сперва занялся подарком Субару, очень аккуратно развязывая бант...
– Очень смешно, – закатил глаза Хидеаки, обнаружив внутри еще одну коробку, он был уверен, что Субару положил туда одни лишь коробки. Не принимая во внимание то, насколько забавным все это казалось самому Хидеаки, юниоры держались за животы от смеха, пока он послушно открывал коробку за коробкой и, наконец, добрался до маленькой бархатной, лежащей в центре, а там... – Это серебряное кольцо-кулон из «109»?! Бару, оно же дорогое! Тебе не обязательно было...
– Ради друзей я пойду на край света и дальше, – Субару закинул руку на плечо Хидеаки и просиял. – К тому же я знал, что ты его хочешь, ну и...
– Блин, спасибо, – слабо улыбнулся Хидеаки и надел цепочку на шею: кулон, украшенный голубыми камнями, переливался на свету, никто бы не сказал, что он некрасивый, но Хидеаки чувствовал себя немного неудобно, принимая такой подарок. – Я тебе напишу красивую открытку с благодарностями?
– Да не обязательно, не обязательно. Кто следующий? Рё-тя-а-а-ан! – Субару позвал самого невысокого из их компании (который насупился, услышав свое прозвище), и Рё кинул ему подарок. – Посмотрим. Это от Ямашиты. Ямапи, ты должен был выбрать ему что-нибудь крупное! – рассмеялся Субару своей шутке, а паренек смущенно поежился и покраснел. – Шучу, шучу. Такки, открывай его, давай.
– Большое спасибо, Пи, – Хидеаки широко улыбнулся Ямашите – тот покраснел еще сильнее – и развернул подарок: внутри была позвякивающая подвеска для мобильного телефона. – Такая милая! ... Мышка, – он показал подвеску Субару, и тот подавился от смеха. – Не смейся, он потратил много времени на него! Она мне очень нравится, сейчас же повешу ее на телефон, – Хидеаки встал, оставив Субару собрать еще подарков, и пошел в спальню, прокладывая себе путь среди огромного количества серпантина и воздушных шаров. Он выудил телефон из покрывала на своей кровати, но стоило только продеть шнурочек маленькой подвески Ямашиты в специальное ушко, как телефон зазвонил.
– Алло? – Хидеаки заткнул второе ухо пальцем: придется напомнить Субару, что не стоит путать возможность включить стереосистему на одиннадцатую громкость с необходимостью так делать.
– ... Такизава-кун? Я точно не знал, правильный ли номер у меня записан, так что мне пришлось спросить его в NHK, надеюсь, ты не против.
Тсубаса.
Хидеаки кинулся в шкаф, чтобы свести посторонний шум к минимуму; это все равно не слишком помогло, но, по крайней мере, Тсубаса, наверное, не разберет, какой гвалт стоит в квартире на самом деле. У Хидеаки уже кружилась голова от выпитого, и он волновался, что Тсубаса все поймет, поймет, как безответственно они здесь веселились...
– Нет, совсем нет. Ты сейчас в Фудзисаве, да? Уже поговорил с мамой? Как все прошло?
Тсубаса радостно рассмеялся в трубку.
– Она сказала, что не против, если я перейду на удаленное обучение. Я... я сделал, как ты мне советовал, и рассказал обо всем происходящем, и потом она сразу же позвонила по номеру, который ты мне дал. Так что... в апреле начинаю, – он вздохнул с облегчением, и Хидеаки сделал то же самое одновременно с ним, только беззвучно. – Я бы хотел как-нибудь отблагодарить тебя за то, что ты сделал, но...
– Все нормально, не волнуйся, – засмеялся Хидеаки. – Мне будет достаточно видеть тебя без синяков, не беспокойся. Ждешь репетиции в понедельник?
– Нет, – засмеялся Тсубаса, а за ним и Хидеаки. – Но ведь ты там будешь, так что ладно. Погоди, ты где? Откуда такой шум?
Хидеаки немного побледнел.
– Ну... на вечеринке в честь дня моего рождения, у себя в квартире. Бару любит включать музыку погромче, а я – не очень, – нервно рассмеялся он. – Не знаю, захотел бы ты прийти или нет. Мне весело, но я не уверен, что ты любишь так проводить время. И ты все равно собирался в Фудзисаву, вот и...
– Наверное, я бы все равно ушел рано, – усмехнулся в трубке Тсубаса. – Я подарю тебе что-нибудь, когда вернусь, ладно? С днем рождения.
– Спасибо, – Хидеаки стал говорить тише, быстро подстраиваясь под низкий баритон, доносящийся из телефона, – такое резкое отличие от грохочущей музыки в гостиной, он предпочел бы слышать голос в трубке. – Ты не должен ничего искать, правда. У меня тут под тридцать юниоров, и все принесли подарки, все необходимое барахло у меня в квартире есть.
– Тогда я буду тридцать первым юниором, – Хидеаки ясно представил себе, как Тсубаса на том конце провода нахально улыбается. – Я твой должник после того, что ты для меня сделал. Я тебе что-нибудь соображу сам, ладно? Я умею готовить, немного шью...
– Ты домохозяйка или танцор? – Хидеаки прыснул со смеху и получил в ответ пренебрежительное фырканье. – Шучу. Ну, раз ты хочешь что-нибудь сделать, я согласен. Передавай своей маме привет.
– Уже передал, – Тсубаса снова хихикнул, и Хидеаки подумал, как странно, что он гораздо охотнее слушал смех Тсубасы, а не музыку снаружи. – И она передала тебе ответный привет, а насчет твоих проблем со стиркой сказала, что нельзя стирать цветные вещи вместе с белыми в горячей воде. Вот почему у тебя в прошлый раз носки стали розоватыми.
– А-а-а, не надо было рассказывать ей об этом! Мне так стыдно! – Хидеаки откинул голову назад и позволил себе рассмеяться – из-за музыки остальные ничего не услышат. Он преувеличенно-глубоко вздохнул:
– Семья Имаи запятнает мою безупречную стиральную репутацию, я это чувствую. Но совет надо запомнить... Нужно потренироваться со стиркой.
– Могу зайти и показать, как это делается, – быстро ответил Тсубаса. – После того как нам пришлось уехать из общежития, мама дала мне маленькую шпаргалку, чтобы я всегда стирал свои вещи правильно... – он замолчал, снова тихо засмеявшись. – Если, конечно, ты разрешишь мне прийти. В конце концов, это ты говоришь, что мы больше чем просто собеседники.
– Конечно, разрешу! Сначала мне нужно будет убрать весь этот праздничный бардак, но ты можешь приходить, когда захочешь. У меня полно видеоигр, куча музыки, можно и телевизор посмотреть вместе. Или ты бы мог остаться у меня на ночь... – Хидеаки выдавал один вариант за другим, и Тсубаса ухмыльнулся.
– Вместе смотреть телевизор? Скорее, ты попытаешься втянуть меня в просмотр рестлинга часа на три, – посмеялся он, и Хидеаки широко улыбнулся. – Но... может, мне и понравится. Мы бы вместе порепетировали свои роли, а ты помог бы мне с некоторыми фразами... режиссер говорит, что мне надо поработать над выражениями лица, не знаю, почему.
– Хорошая мысль, – кивнул Хидеаки. – Наверное, лучше будет заняться работой, мне не стоит все время тут веселиться. Если хочешь вернуться сюда со мной, когда закончится репетиция, то пожалуйста. Мне тут будет полезна компания.
– Неплохая идея, наверное, – рассмеялся Тсубаса. – Ладно, мне кажется, я должен отпустить тебя на вечеринку. Я просто хотел... ну... Я знал, что у тебя сегодня день рождения и хотел пожелать, чтобы ты хорошо его провел. И сейчас мне уже не нужно ходить в обычную школу, и, наверное... я хотел позвонить и поблагодарить тебя за это. Я все еще не знаю, почему ты внезапно так дружелюбен по отношению ко мне, Такизава-кун, но я очень ценю твою помощь.
– Я дружелюбен, потому что мы друзья, разумеется. Знаешь, – Хидеаки помолчал. – Тсубаса, не обязательно все время звать меня «Такизава-кун». Очень длинно получается.
– Ты сказал, что не слишком любишь «Такки», – надулся Тсубаса. – Мне все время говорить ю, как Джонни-сан? – он снова хихикнул, низким и глубоким голосом. Каждый раз как Хидеаки его слышал, музыка в гостиной постепенно становилась все тише. – Или ты хочешь что-то еще?
– Я ведь говорил, разве нет? – Хидеаки наклонил голову. – «Такки» – это... немного странное прозвище, пожалуй. Моя мать взяла фамилию Такизава во втором браке. Чудно, когда друзья не могут придумать ничего лучше, кроме как звать меня Такки.
– А какая фамилия была у вас раньше?
– Сашида, – ответил Хидеаки.
– Ясно, – пробормотал Тсубаса. Он лишь намекал на события своей теперь уже бывшей школьной жизни и столь же мало сам знал о прошлом Хидеаки. – Ну, тогда варианты с Такизавой теперь не подойдут, да, Хиде-кун? – Казалось, что он уже определился с прозвищем. – Наверное, после следующей репетиции я зайду к тебе в гости. Мы могли бы поработать со сценариями, я бы приготовил что-нибудь на ужин...
– Точно, ты же говорил, что умеешь готовить, – улыбнулся Хидеаки. – Спасибо, что позвонил, Тсубаса.
– До встречи! – Тсубаса повесил трубку, и Хидеаки остался сидеть с мобильным в руке, чувствуя себя чуть более пустым, чем до разговора. Но долго раздумывать ему не дали, потому что дверь шкафа настежь распахнули нарушители спокойствия. Это были Айба и Джун; раскрасневшись от смеха, они потянулись к сидящему в шкафу Хидеаки и вытянули его обратно, обратно к музыке, от которой голова идет кругом, и алкоголю, смеху и подаркам, которые он не заслуживал, красным огням и занавешенным окнам – и все это смешалось в одну расплывчатую картину.
– С кем ты так долго разговаривал в шкафу?! – Субару расхохотался, увидев Хидеаки. – Хотел, чтобы никто не услышал о твоей новой подружке?
– Между прочим, я пытался расслышать звонившего человека сквозь эту музыку, – Хидеаки показал большим пальцем на стереосистему и сделал звук намного тише. – Я бы предпочел, чтобы меня не выселяли из квартиры за нарушение спокойствия. Пи, гляди, твоя подвеска очень мило смотрится на моем телефоне, – он помахал им перед Ямашитой, и тот радостно захлопал в ладоши. – Извините за перерыв и за то, что ушел так надолго... Это от Айбы-кун? – Он взял следующую коробку, поднес ее к уху и потряс («Не тряси ее!» – в ужасе воскликнул Айба).
Подарки были открыты, слышался смех, пелись песни – но ничто, ничто из этого не могло вытеснить из головы Хидеаки мысли, занимавшие его. Один телефонный звонок, одно простое прозвище, один голос. Кулон, свисавший с шеи Хидеаки, конечно, стоил дорого, но каким-то образом искренняя дружба, предложенная бывшим врагом, стала самым ценным подарком.
– Такки! Ты чего не поешь?! Gin gira gin ni sarigenaku... – младшие юниоры звали его, и Хидеаки посмотрел на них, оставляя мысли о фиолетовых синяках и белых крыльях. Вечером он будет веселиться с этими друзьями, теми, в ком он души не чаял и о которых знал все. Совсем не такими, как обладатель голоса, сейчас находящийся в Фудзисаве, он, наверное, уже тихо спит, завернувшись в одеяло, – очень непохоже на веселье, бурлящее вокруг Хидеаки.
Вечеринка закончилась, и когда Хидеаки рухнул на кровать, устремив взгляд на потолок и схватив телефон, было уже очень поздно. Он вывел на экран список входящих звонков, пропустил несколько, и нашел единственный номер, который еще не был занесен в список контактов, он наверняка принадлежал Тсубасе. Тихонько улыбаясь, Хидеаки добавил его в контакты и, не убирая телефон, закутался в покрывало и свернулся калачиком.
Он нащупал цепочку с кулоном, которая все еще висела у него на шее. Субару. Субару был его лучшим другом, ему следовало ценить то, что Субару пошел на такие траты ради подарка, и Хидеаки ценил, правда. Но все равно его мысли занимал один лишь Тсубаса. Имаи Тсубаса, парень, которого он меньше месяца назад не выносил. А сейчас он хранит его номер в своем телефоне и держится за обещание сделать подарок собственными руками – ничего общего с дорогими побрякушками, купленными ему. Может, это будет всего лишь домашнее карри. Но Хидеаки невероятно интриговала мысль о том, что Тсубаса придет к нему в гости, и он не понимал, из-за чего так переполошился.
Неужели ему было настолько одиноко?
Внезапно телефон засветился и пискнул: пришло смс. Хидеаки откинул крышку телефона и, к своему удивлению, увидел, что смс прислал Тсубаса. Так поздно? Он не ожидал, что Тсубаса в это время еще не спит – и Тсубаса должен был спать, ведь уже три часа утра и никаких скандальных вечеринок у него дома точно не устраивали. Несмотря на это, Хидеаки прочел сообщение:
Ты ведь еще не спишь. Уже три утра, иди спать!
Хидеаки рассмеялся. И вместо того, чтобы заснуть, как ему было сказано, он взял и позвонил Тсубасе; он хотел это сделать с тех пор, как Тсубаса сам позвонил ему. Хидеаки ждал и ждал, и, наконец, услышал:
– С ума сошел, звонишь мне посреди ночи! Мы оба должны уже спать сейчас.
– Да тише ты, знаешь же, что тебе самому хочется поговорить. И вообще, у собеседников нет четкого расписания, – Хидеаки закатил глаза и рассмеялся.
И остаток ночи прошел в бесконечных разговорах, будто и не было последних трех лет.
______________________________________________________
Такки и Тсубаса на съемках «Расцвета эпохи Гэнроку»
Эбису — один из 7 богов удачи, покровительствующий рыбакам и предпринимателям. Празднования в честь Эбису проводятся с 9 по 11 января.
Фурикаке — сухая приправа, которой посыпают блюда из риса. Обычно состоит их засушенной и измельченной рыбы, семян кунжута, мелко нарезанных водорослей, сахара и соли.
Сукэ — заместитель главы Императорского правительсва в провинции.
«Истории о привидениях, рассказываемые по четвергам» [Mokyou no kaidan] — сериал 1995 года, в котором идет речь о группе школьных друзей, сталкивающихся с мистическими тайнами. Сериал уже упоминался в первой главе фика: Тсубаса размышлял, стал бы он популярнее, если бы Такизаве досталась роль Аоки (ботаника в очках), а ему самому — роль Акабоши, главного героя.
Тсубаса в роли Аоки
Такки в роли Акабоши
«Бэйстарз» — «Yokohama BayStars», бейсбольная команда из Йокогамы, Тсубаса действительно ее ярый фанат. :-D
«Gin gira gin ni sarigenaku» — песня Масахико Кондо (Маччи-сан). Послушать ее можно здесь.
<< || >>
fanfiction |
