INTRO
Винтовку приходится зажимать между коленок, потому что больше положить ее некуда. Это некуда Чхве Сынхён чувствует поясницей, в которую ему синхронно упираются две коленки товарища, такие острные, как будто голые. Сынхён даже не заметил, кто это.
Если отложить лицемерие - даже заметь бы он, это мало бы что ему дало: Сынхён до сих пор толком никого тут не знает.
Три часа назад начался уже третий четверг, как шла война, и ночью почему-то было холодно так, что просто беда.
Все началось не в понедельник даже, а как-то бестолково, в четверг, между ничем и ничем. С тех пор недели отмерялись четвергами, день и ночь вообще отмеряли непонятно как, иногда что-то выпадало, и в целом все происходило очень быстро, а Сынхён до сих пор даже не знал, что это за маленькая выпуклая хрень на винтовке, как шуруп, которая так монотонно впивается ему в ногу. Он сонно передвинул винтовку повыше. По идее, на ноге у него уже должен был остаться целый ряд из маленьких красных следов. По ощущению круглых. Он прикинул, что лежат они так уже с час.
"Может быть, и правда, шуруп?" - глаза беспокойно передвигаются под веками, в голове что-то вертится, мелькает, мешает, как заусенец. - "А если это не винтовка, а ружье?" - он вдруг понимает, что где-то в углу большой классной комнаты кто-то со вкусом похрапывает, и приоткрывает ресницы. - "Нет, ружье - это другое".
Из-под жесткого черного козырька студенческой фуражки видна довольно жиденькая полоска мира, но Сынхён не вынимает руки, зажатые между коленок вместе с прикладом. Когда двигаешься, кажется холоднее, как будто сползает с горем пополам подогретая твоим телом тоненькая прослойка воздуха. В большой классной комнате как в пыльном черном мешке. Свет пробивается непонятно из каких щелей и подтекает по заклеенным стеклам окон сероватыми акварельными полосами. Пахнет пылью и чем-то сладковатым, лежащий перед лицом ствол винтовки пахнет металлом и чем-то тревожно-необъяснимым, как спинка железной кровати в детстве, темнеющая перед глазами спина еще одного непонятно кого почему-то не пахнет ничем.
Сынхён снова закрывает глаза и осторожно, стараясь не спугнуть невесомое тепло, опускает нос под воротник тяжелой серой шинели, которой укрыт по самые уши. Он знает, что в любой момент отведенное на отдых время кончится, и лежать неподвижно в темноте с закрытыми глазами будет больше нельзя.
Чхве Сынхёну нравилось находиться в состоянии покоя. Когда он не двигался, его ничто не отвлекало, не мешало, он все слышал, понимал, чувствовал. В конце концов, не болел желудок и не ныли мышцы и разодранные коленки, которым было сейчас так хорошо в покое, что не мешал даже шуруп. С шурупом можно было примириться. А в остальном Сынхён признавался себе, что сейчас встанет, и ему опять станет погано до отупения. Погано, как только может быть в 1950-м, в старой школе на берегу реки Нактонган.
-Тр-ры.
От белой вспышки перед закрытыми глазами он дергается так, что опять резко простреливает коленку. Первое, что ему приходит в голову, что шуруп - это, наверное, предохранитель как раз на такие случаи, чтобы вместе с коленкой ему не прострелило башку в стиле Курта Кобейна. До рождения которого в 1950 оставалось, кстати, еще 17 лет. За пазухой скребется, и Сынхён отстраненно понимает, что уже немного не в себе, потому что в первый момент подумал, что это мышь.
-Тр-ры.
Рядовой Чхве отцепляет от винтовки ладонь, на которой тоже успели пропечататься всякие шурупы, и лезет рукой под шинель. Плоский матово-черный коммуникатор, который вообще к чертям не изобретут, если они проиграют войну, светится в темноте, как маленькая летающая тарелочка. Он каким-то чудесным чудом не треснул сегодня, когда Сынхён рухнул на гравиевую насыпь, и, касаясь пальцем нагретого экранчика, Сынхён думает о том, что в следующий раз он вполне возможно сломает об него ребра при падении, раз он такой крепкий. В списках напишут: "Убит коммуникатором", и это будет очень в его стиле.
"Меня оправдали" - гласят выпуклые черные буковки на светло-желтом фоне.
И внизу кратко:
"GD"
Сынхён прикрывает глаза, и заусенец в мозгу исчезает, все внутри как-то расслабляется, как будто ему на глаза льют теплое молоко. Становится хорошо.
Все будет хорошо.
Осталось каких-то пятьдесят лет, и не будет никакой студенческой фуражки и гранат на плечах, не будет взрывов, криков и земли, забивающейся под ногти. Все будет как-то весело. Будет музыка, будут цветные пиджаки, обвешанные всякой блескучей хренотой, гель на волосах, хороший Нойманновский микрофон с мембраной, такой тонкой, что ее можно целовать губами.
Будет ДжиДи.
Будет Топ.
Сынхён сонно потирает плохо отмытые пальцы, саднящие крошечными царапинками, и у него слипаются глаза.
Он почему-то видит Топа - высокого, лощеного, шикарного и неуловимо несуразного. Лоснящиеся черные волосы, убранные волосок к волоску, перстни на пальцах, очки в крупной оправе, брови и черные, как сажа, глаза, пристальные, доверчивые и немного насмешливые.
"А был ли бэбик?" - тупо думает Сынхён прежде, чем его мозги распускаются, как моток шерстяных ниток, и он засыпает.
Track 1: La-La-La
Дэсону снится сон.
Сон снится настолько муторный и монотонно-мрачный, насколько вообще может быть сон про то, как Топ-хён моет руки. Дэсону одновременно и скучно, и как-то не по себе.
Говоря стратегически-точно, это был сон не про то, как Топ моет руки, а про то, как Топ собирается мыть руки. Скорее всего, тревога крылась именно в этом. Вода текла пенящейся, упругой, как столбик пенопласта, струей в розоватую раковину, а Топ стоял над ней и снимал с пальцев бижутерию, с отсутствующим видом глядя в стену без зеркала перед собой.
Узкая полочка под несуществующим зеркалом уже вполне могла занять центральную стенку в каком-нибудь мелкодержавном алмазном фонде. Вода все текла, полочка плавно заканчивалась, а Топ со скучающим видом островного царька все стаскивал и стаскивал свои гайки.
Дэсон провожал глазами перстень с часами, перстень с алмазом, перстень с яйцом Фаберже и с досадой думал, за каким долбанным корейцем он всю жизнь пускал его первого в ванную.
Кольцо с огромным обломком какого-то синего камня, которое Дэсон вчера видел уж не в витрине "Тиффани" ли, застыло в Топовых пальцах. Топ медленно моргнул, опустил взгляд на полочку. Полочка кончилась под самой его рукой. Топ моргнул опять. Челюсть двинулась, губы затвердели. Дэсону стало страшно. Он как-то чувствовал, что сейчас Топ повернет голову и посмотрит на него тем самым Прищуренным Взглядом, от которого Дэсона дрожь продирала с первого раза, как увидел, из серии "Я - Ти Оу Пи, а ты - херня". Но Дэсон не успел как следует подготовиться.
В следующий момент он уже сидит и одурело шарит по кровати в поисках будильника, и сердце его колотится от леденящего душу визга. Будильник лежит на одеяле холодным и тихим цельнопластмассовым куском, и у Дэсона шевелятся на загривке волосы.
-ИЙАААААААА!!
Что-то падает и откуда-то из коридора доносится не просто ор. Это истошный до дурноты, захлебывающийся и пронзительный, как дрель, визг - из всех Дэсоновых знакомых так делать умеет только один человек и получает за это довольно неплохие деньги.
"Никогда, - думает Дэсон, лихорадочно путаясь в шортах, - никогда больше не играть с Топ-хёном в «Сайлент-хилл»
-Что ты с собой сделал?! - раздается из коридора вторым голосом, Дэсон нашаривает тапки, плюет на майку и рвет из комнаты, обтесав плечо об косяк.
Истошный визг вдруг трансформируется в истошный ор: "Ёнбэ, уйди!!" с очень напоминающей что-то интонацией, а потом в громкие и очень нехорошие три слова, когда Дэсон, не успев затормозить мохнатыми тапками по ламинату, влетает едва ли не в саму ванную. Лучше бы вместо тапок он выбрал майку.
Дэсон видит продолжение вчерашней передачи "Голые и смешные". Сорванный карниз лежит, одним концом криво упираясь в раковину, другим в пол. Абсолютно голый и мокрый лидер Квон стоит в ванне, одной рукой судорожно прикрываясь краем душевой занавески в мрачноватую клетку, косые струи воды брызжут во все стороны, на стены и на пол, как фонтаны на мосту Банпо, а на голове у него…
-Хён, что с тобой, - оторопело лепечет Дэсон, даже забывая поставить знак вопроса. Ему думается, что происходи дело и впрямь на мосту, река Хан уже вышла бы из берегов от затонувших в ней автомобилей.
Худая рука с надписью "vita dolce" ниже локтя протягивается и выключает воду, давая акустике ванной добавить реверберации в раздающийся скрежет зубов.
-Хён, что с ним? - почему-то начиная паниковать, Дэсон придвигается к Ёнбэ. Глаза Ёнбэ, которых обычно практически не видно на лице, сейчас круглые, как крекеры.
-Я не знаю, - бормочет он, глядя на Джиёна. - Я пришел, ты спишь, захожу в ванную помыть руки, там кто-то в душе. Я спрашиваю: "Тук-тук, кто там?", мне говорят "Привет, Ёнбэ", а потом занавеска срывается, а там это… белобрысое! - не выдержав, срывается Ёнбэ на немужественный фальцет и тыкает пальцем в голову ДжиДи, мокрую и абсолютно белую. - Я со спины подумал, там женщина!
Дэсон переводит глаза на лидера Квона и думает, что передачку можно смело переименовать в "Голые и опасные". Джиён даже не моргает. Может быть, это из-за нового цвета волос, но глаза под белоснежной челкой у него очень узкие, темные и страшные, как у асассина из компьютерной игры. Он молча выкручивает оба вентиля сразу, снимает душ, и Тэяна чуть не шибает о стену коридора мощной струей воды. Пока выясняется, что добрый христианин Ёнбэ умеет так ругаться, что примолкли бы даже негры в Гарлеме, Дэсон тоже успевает освежить лицо кипяточком и, оскальзываясь, захлопывает дверь.
-Берите низкий старт, кретины! - слышится из-за двери Джиёнов крик. - Я говорил не заходить ко мне в ванную, когда я моюсь?! Я говорил, давайте купим нормальную занавеску?! Дэсон!! Я говорил тебе выбросить к чертовой матери эти шорты с котятами?!
-Да обалдел ты, что ли?! - вопит промокший до трусов Ёнбэ, отряхиваясь. - Ты что с собой сделал?!
-О! - раздается из ванной. - Ёнбэ, иди в задницу!
-Сам ты придурочный! - кричит Ёнбэ. - Не приходи ко мне плакать, когда облысеешь!
Дэсон, охая, стягивает с ног мокрые насквозь тапки. Что правда - то правда, совместных помывок Джиён избегал, стеснялся то ли того, что не дотягивает по мышечной массе до Ёнбэ, то ли каких других параметров, что, впрочем, не мешало ему вламываться в ванную или в туалет, когда там своими делами были заняты другие. Хотя даже ему так ни разу и не удалось вломиться к Топ-хёну с его паранойей задвигать все двери на задвижки или тумбочкой. Этот скрывался так тщательно, что остальные подозревали у него наличие хвоста или еще каких-то дефектов.
-Может быть, его облили кислотой, и он не в духе, а, хён? - предполагает Дэсон и отжимает свои любимые шорты с узором из Дораэмонов, которые непонятно за что заслужили такую жгучую ненависть лидера. Тэян не отвечает и только хмурится, отлепляя ото лба ирокез, который сейчас превратился в коротковатую гитлеровскую челку. Совместный вечер начинался как-то хреновато.
Дверь в квартиру открывается бесшумно, и Тэян слышит лишь стук упавшей вешалки и то, как голос Сынри испуганно говорит: "Ой-ёй-ёюшки".
-Мамаша, мы дома! - веско и гулко раздается в прихожей голос Сынхёна-старшего. Дэсон радостно шлепает навстречу, держа в руках мокрые тапки.
-У нас пенная вечеринка? - когда к нему выходит мокрый насквозь Дэсон, облепленный целой ротой таких же мокрых Дораэмонов, Топ настороженно замирает. Он еще немного удлиняется в лице, когда видит Ёнбэ. - Наци-пати, - почти утвердительно предполагает он, осторожно приподнимая густые брови.
-Зонтичек, - бормочет Сынри, путаясь в четырех пуговицах, - зо-о-онтичек…
-Привет хён, - с выражением лица, очень подходящим к своей челке, сухо говорит Ёнбэ, глядя на пантомиму про зонтичек. - Чего это ты принес?
-О, - говорит Сынхён и протягивает ему шуршащие пакеты с наивной улыбкой в глазах. - Говядину, еще чеснок и морковку, - перечисляет он и косит под дурачка так мастерски, что понятно, почему с ним никто не решается играть в покер.
-А это что?
-М, - говорит Топ, указывая на Сынри рукой, - точно. А это - сладкоголосый вундеркинд, участник и лауреат международных конкурсов и просто человек, уходящий в слюни с бутылки пива, Ли Сынри.
-Ты участвовал в международных конкурсах? - изумляется Дэсон.
-Йа? - Сынри улыбается, и вид у него при этом лихой и придурковатый. - Йа да-а-а…
-Хён, - укоризненно говорит Ёнбэ.
-Я пошутил, - доверчивая улыбка в честных черных глазах ничуть не меняется. - Я его вообще не знаю. Я его на улице подобрал. Уже такого.
Его густой голос почти заглушает мокрые шлепки босых ног по коридору. Дэсон с Ёнбэ расступаются синхронно, как кордебалет.
-Это ты оборвал занавеску в ванной?
Сынри бросает пуговицы и мягко приваливается к Топу с блаженной улыбкой, облапывая его, как ленивец дерево, и сползает по рукаву щекой. Сынхён стоит очень прямо, и лицо у него неподвижное, как каменная ступенька. Двигаются только черные глаза. Он сканирует стоящего посреди коридора Джиёна снизу вверх, его мокрые босые ноги, облепленные узкими штанами, коленки, прилипшую майку, недовольное лицо, но все это скорее для того, чтобы просто сверить голову с телом. Он смотрит на Джиёна и на его белые, как рис, волосы, и одно к другому у него так же не подходит, как если бы он пытался запихнуть круглое в квадратное. По его взгляду непонятно, то ли он сейчас пустит слезу, то ли вколотит ему кол в грудь. Из глубины коридора раздается электронный писк, характерный щелк и такое же характерное Дэсоново хихиканье. Сынри зачарованно моргает.
Сынхён опускает ладонь в перчатке на латунную ручку, другой рукой сгребает Сынри за шкирку и одним движением выдергивает из квартиры.
-Забудьте, - коротко говорит он и шагает наружу следом. Дверь закрывается под возмущенное Сынриево: "А зонтичек?!"
Джиён не успевает не только начать свою тираду про обалдевших малолеток, а даже открыть рот.
-Дрынь-дрынь, - низко и вкрадчиво раздается с лестничной клетки, дверь открывается. - Мамаша, мы пришли, - гулко возвещает Топ. - Вот мы разуваемся.
ДжиДи стоит посреди коридора, сложив руки на узкой груди, и нехорошо щурится. И ДжиДи по-прежнему белобрыс, как Клаудиа Шиффер.
-Не помогло, - обескураженно заключает Топ. Сынри стоит рядом под таким углом к полу, что отчетливо понятно, что он пьян в мелкие-мелкие лоскутки. Он очумело лупает глазами на макушку лидера Квона и явно не понимает, с какого конца ему разуваться.
-Ладно, - осторожно говорит Сынхён, - ты меня раскусил, это я оборвал занавеску. Ты из-за этого поседел…ла?
Уголок Джиёновой губы начинает ползти вверх, ощеривая зубы.
-Не трогай малого, - предупреждат Топ. - Убей одного меня.
-Ага, - холодно произносит ДжиДи в пространство, - ну давайте. Вы все равно выскажетесь, так что давайте начнем прямо сейчас. Говорите, как вам моя прическа.
-Безобразие, - почти мертвым голосом говорит Тэян.
-Весело! - доносится из коридора веселый голос Дэсона, а потом громкий смех - Кан смотрит получившиеся фотки и покатывается.
-Хённи, - лепечет Сынри, начиная сползать по встроенному шкафу, - я больше не буду… мне что-то нехорошо…
Глаза у Топа такие большие и тоскливые, а лицо чуть мрачное и ассиметричное, словно на его глазах в пропасть бросился пингвин.
-А ты? - спрашивает Джиён, ощущая, как у него начинают чесаться зубы от долгой тяжелой паузы. Сынхён обстоятельно думает, потом заключает:
-Симпатично, - и осторожно уточняет. - А ты у нас теперь кто будешь: мальчик или девочка?
Джиён замолкает. Вместо того, чтобы как всегда беззаботно показать пару средних пальцев и ответить что-то, демонстрируя способность говорить с минуту, не набирая воздуха, он просто замолкает и смотрит. Не по себе становится не только стоящим с ним рядом, Тэяну представляется, как напряженно замирают даже воркующие парочки в кафе на соседней улице. Под задницей Сынри, не выдержав, звонко трескает полка, и все моргают.
-Раздевайтесь, - быстро говорит Тэян, - несите еду на кухню. Джиёна, - сжимает и тянет его за острый локоть, - а мы с тобой пойдем-ка вытрем лужи.
Еще несколько секунд ДжиДи стоит, сверля старшего Сынхёна тяжелым взглядом, пока тот наконец не отводит глаза на то, что осталось от Сынри. Потом разворачивается и двигается за Ёнбэ, не отводя взгляд через плечо до последнего. Снова вступая ногой в лужу, затопившую веселенький пупырчатый коврик, Ёнбэ думает, что даже его до сих пор иногда удивляет, как мгновенно Джиён из няшки, миленького, как подвеска на телефоне старшеклассницы, умеет превращаться в подобранного, как худая кошка, мрачноватого беспризорника с угрюмым сверлящим взглядом. Тэян довольно бесцеремонным тычком запихивает его внутрь и закрывает дверь.
Джиён игнорирует тычок, его глаза наконец перестают тлеть ненавистью, он молча замирает перед большим зеркалом, смотрит на себя, и его нахмуренное лицо постепенно грустнеет. Ёнбе стаскивает с себя пиджак и с досадой выжимает его в ванну, прямо на упавшую занавеску. Черный твид в еле проступающую мелкую клетку как из ж…
-Что, - тихо говорит Джиён и расстроенно глядит на себя, - правда так плохо?
Волосы обесцвечены, и такое ощущение, что теперь весь цвет Квонова тела ушел в глаза и в губы. Он кажется таким бледным, что на щеке четко выделяется обычно незаметная маленькая родинка.
-Плохо то, - говорит Тэян, с укоризненным вздохом вешая пожеванный кусок твида на крючок для полотенец, - что пиджак был новый.
-Прости, - еще тише говорит Джиён, опускает глаза, потом наклоняется и тихо начинает сматывать упавшую занавеску. Сквозь прикрытую дверь со стороны кухни доносятся голоса, смех Дэсона, они уже что-то роняют и чем-то звенят. Джиён тихо стаскивает с упавшего карниза белые пластиковые кольца одно за другим и не поднимает глаз. По-хорошему говоря, ростом он выше Ёнбэ, но когда он сидит так на корточках, выражая отверженность и печаль каждым позвонком в ссутуленной спине и худыми коленками, нахохленный, как воробей, Ёнбэ начинает испытывать непреодолимое желание потрепать маленькое худое лидерское плечо. Он знает, что не у одного него такая фигня, поэтому, собственно, так и поступает, потом вытаскивает из-под Джиёна пупырчатый коврик и тоже отжимает. Квон тоненько вздыхает, снимает последнюю петлю и принимается складывать занавеску, аккуратно разглаживая мрачные квадратики.
-Мда, - резюмирует Ёнбэ, глядя на это, - Топ-хён выбирал эту занавеску, от него она и погибла. Но согласись, - продолжает он, вытряхивая на пол простыни из корзины с грязным бельем, - лучше, что он сделал вид, что все так и было, чем сам принялся ее чинить.
Джиён не выдерживает, улыбается и помогает Ёнбэ топтаться на мятых простынях, чтобы они лучше впитывали воду.
Простыни впитывают, с кухни начинает доноситься пение и воодушевленные возгласы, ровно жужжит фен. Пока Тэян пытается избавиться от сходства с героями фильма про Вторую Мировую, Джиён стоит и продолжает испытующе вглядываться в свое отражение.
-Ну что ты опять? - спрашивает Ёнбе и с сомнением тянет челку пальцами, зачесывая назад. - Вам с ним Японии не хватило? Ты хочешь побить свой рекорд в две недели холодной войны? Объясни хоть, из-за чего вы ругаетесь? Я что-то никак не возьму в толк.
-Мы не ругаемся, - сухо отвечает Джиён и хмурится, глядя на себя сбоку.
-Ну, ссоритесь, - Тэян плюет на ирокез, с которым все равно не сладить без геля, включает воздух потеплее и направляет на Джиёнову мокрую и слипшуюся бледную макушку. - Если вы ладите, зачем бы тогда тебе каждую ночь все десять дней приходить в наш с Дэсоном и Сынри номер и всю ночь спихивать меня с кровати.
Джиён довольно щурится на тепло и расчесывает затылок рукой, но глаза у него все равно сосредоточенные.
-Я не верю, что хён мог выставлять тебя из номера, - говорит Ёнбэ, тянется и неуклюже наматывает его волосы на палец с одной стороны, чтобы на голове получился рог, - Ты его - да, наоборот - вряд ли. И нет, - перебивает он, когда Квон открывает рот, - я специально заходил проверять: он не храпит.
-Мы не ладим, - медленно говорит ДжиДи, потом берет и так же бездумно закручивает себе второй рог, присматривается, - и не ругаемся. Мне просто сложно с ним общаться. Ты знаешь, почему.
Ёнбэ еще раз неловко подкручивает первый рог и слишком сосредоточенно рассматривает его свежепокрашенный затылок. Кажется, волосы стали раза в два тоньше и мягче, невесомые какие-то и белые, как кукольные. С Тэяновым мнением насчет "ты знаешь, почему" Джиён знаком, и кажется, он сейчас не в том состоянии духа, чтобы Ёнбэ в очередной раз задвинул ему тираду про то, что Джиёну уже не пятнадцать лет, чтобы страдать какой-то несусветной ахинеей. Честное слово, вот лучше бы он хотел стать Бетменом. Белоснежные волосы взлетают, как шелковые нитки и ложатся гладко, послушно обрамляя Квоново симпатичное, чуточку усталое лицо.
-Беру свои слова обратно, - наконец говорит Ёнбэ, - очень прикольно получилось, и тебе идет.
Джиён это уже понял. Он смотрит на себя в зеркало, и на его без капли румянца лице появляется всегдашняя очаровательная, чуточку самодовольная улыбка. Он зачесывает челку с глаз и по-лисьи щурится на себя сбоку.
-Красивый, красивый, - улыбается Ёнбэ. В чем-то Джиён сложный, как адронный коллайдер, а в чем-то ужасно простой. - Пойдем, пока на кухне не вышло чего. Завтра все опять разъедутся и разбегутся, я чуть с ума не рехнулся сверяя наши расписания. Клубы клубами, - приговаривает он, напоследок запихивая простыни поглубже под ванную, - но отметить твой альбом дома, в своем кругу - это другое. Ты должен быть мне…
-Чш, - Джиён поднимает руку, замирая посреди коридора, и Ёнбэ тоже невольно прислушивается. - Ты послушай, - говорит Джиён, и глаза у него делаются какие-то нехорошо узкие, - это он так что, предлагает наливать ему перед шоу?
Сынри стоит в центре кухни, раскинув руки в позе Иисус Христос - суперзвезда, и голосит попурри из всех известных ему песен, как музыкальный автомат. Дэсон подбадривает его хлопками и подпевает, Топ сидит у заваленного продуктами стола, методично развязывает свертки и улыбается. Иногда отрывает глаза от большой поваренной книги с картинками, чтобы глянуть на Сынри из-под очков, скатывает кусок оберточной бумаги в шарик и кидает, целясь ему в рот. Дэсон, конечно, знает, что в пьяном виде люди часто начинают петь лучше, чем в трезвом, но он не ожидал, что настолько. Спирт, кажется, открывал Сынри все чакры, как эликсир вдохновения, и он голосил так высоко и чисто, что наверное, им при случае не побрезговал бы даже Сиднейский оперный театр.
-Хей-йоу, вотс ап?! - раздается с порога лидерский голос с хорошо узнаваемыми интонациями Микки-Мауса. Сынри затыкается, у Топа от неожиданности получается вполне приличный трехочковый оберткой от масла. Джи-Дракон в мокрых по колено штанах, сверкая белоснежной головой и прорехами на коленях, шагает в кухню, шарахнув руками по воздуху - движение, на которое всегда врубались все софиты. - Это Би-и-и-и-иг Бэнг! - пафосно тянет он и указывает пальцем на Топа. - Бринг зэ бит бэк, - наконец догадывается уточнить он, и на озадаченном лице того через пару секунд отражается "а-а-а", он подносит к губам сложенные трубочкой ладони. Топ большой и резонирует классно, как пара колонок "Радиотехника", поставленных одна на другую, его раскатистый хриплый бит наполняет кухню. - Оу! Оу! Оу!
Детка, слушай сюда,
Погоды не жди,
Ты сегодня готовишь,
С тобою ДжиДи.
Включен айпод и плита,
На ней сковорода.
Обаяние Джи – то, с чем не поспоришь,
Лидер Квон здесь, а значит –
Ты все пересолишь.
Не беда, гоу сюда,
Скоро будет еда.
Этот вечер с Биг Бэнг ты точно запомнишь.
Шоу зэм вот ю гат, бро! - смачно и раздельно добавляет он напоследок, тыкая Сынри в голову. Сынри глупо улыбается, не в силах, и просто затягивает фоном припев из какой-то народной песни, и они с Дэсоном по-дурацки приплясывают.
-Ти. Оу. Пи, - низко и гулко раздается во внезапно наступившей тишине. - И пуль-го-ги.
-One, two, three, - отзывается Джиён и подхватывает только переставшие звучать в кухне отголоски предыдущего бита. Сынхён поглядывает в поваренную книгу, рука с кольцами и закатанным до локтя рукавом двигается ребром ладони ритмично и рвано.
-Кимчи, конамуль, кактуги, чигымчи,
С тобой Ти Оу Пи, не тупи и не спи,
Кальбитанг, кальбитим, миеккук, юккедян,
Бро, я тот, кто точно знает,
Где, с чем, что и как едят.
Сагогикантен, кимчиден,
Хонхаптан,
Сенгсонг меутанг, самгетан,
Таккомтанг,
Мульнегмен, пибимпаб,
Нокту пиндэток,
Ти Оу Пи на диете,
Но в еде он знает толк.
Шоу зэм вот ю гат, бро, - солидарно добавляет он в конце, и кидает Сынри в голову маленьким зубчиком чеснока.
-Йа-а-а-аблочный пиро-о-о-ог! - внезапно для всех вдруг разражается тот песней с таким душевным надрывом, что едва слезы не брызгают из глаз, Уитни Хьюстон снова села бы на наркотики от зависти, если б слышала.
-Йа-а-а-аблочный пиро-о-ог!
О-о-о-о-о, мо-о-о-ой бо-о-ог!
И представить я не мо-о-ог,
Этот йа-а-а-аблочный пиро-о-ог,
Йа-а-аблочный пиро-о-о-ог…
Пирожочек… - шепчет он и закрывает лицо руками. Секундная пауза, и потом Сынхён начинает так смеяться, что едва не ломает табуретку. Дэсон с Тэяном гогочут, лидер Квон вообще ковульсирует на полу, его так корежит, что он не то что засмеяться вслух, он даже вздохнуть не может, просто заходится в беззвучном хохоте.
-Ой, - с презрением говорит Сынри и надменно обводит их расфокусированным взглядом, - какие вы дураки все, я не могу, - он поворачивается и пошатываясь бредет вон из кухни, инстинктивно попадая в дверь.
-Малой, - зовет Топ, снимая очки и утирая слезы, - куда ты пошел?
-Зонтичек! - доносится из коридора. - О-о-о-ой, вот вы дураки все-таки, а, - Джиён всхлипывает и начинает стонать, валяясь по полу.
Они режут мясо, потом перчат его, потом солят, потом выясняется, что каждый планировал приготовить из него что-то свое. Джиён нудит Ёнбе, что лучше бы они заказали еду в ресторане, как всегда: удобно, быстро и без всего этого кулинарного безобразия. Сынри спит в обувном шкафу в коридоре. Дэсон старательно украшает его картофельными кожурками и вставляет в ноздри по зубчику чеснока, а потом каждые пять минут носится посмореть, не выпали ли. Сынхён снисходительно выбирает кайенский перец покрупнее и подзывает Дэсона к себе. Вот так, объясняет он, зачем мелочиться, надрезаешь шкурку в трех местах, вот так, а потом идешь и ввинчиваешь ему этот перец поглубже в самую… Джиён шлепает его между лопаток и делает зверские глаза, говоря в трубку:
-Нет, мама, тебя плохо слышно, да.
Джиён лидер, кроме того, мама тоже Джиёнова, поэтому Джиён выбирает, что они будут готовить пульгоги. Мама рассказывает, что мясо перед приготовлением надо мыть. Они моют, потом по-новой солят и перчат, крепко, чтоб уж наверняка. Дэсон, воодушевленный идеей с перцем, выжидает удобный момент под общий шумок и особо ничего полезного не делает. Вымоченное в маринаде мясо уютно шкворчит на сковороде, Тэян размешивает салат в большой миске, Топ методично и старательно нарезает грибы равномерными тонкими ломтиками, Джиён недовольно чистит луковицу, стоя рядом, и то и дело поглядывает из-под челки на него. Видимо, Сынхёнов вид кажется ему слишком довольным, потому что он говорит:
-Слышишь, ты, - Сынхён двигает бровью в ответ, не отрываясь, - если у тебя было тринадцать строк, а у меня одиннадцать - это не значит, что ты круче, ясно? У тебя была поваренная книга и вообще… и вообще, ты такой наёбщик, - неожиданно севшим голосом говорит он и снова смотрит. Сынхён заканчивает грибок, любуется, потом поворачивает к нему голову, незло говорит:
-А ты как думал, - и добродушно улыбается. Потом берет следующий грибок. И может быть, это из-за луковицы, которую Джиён держит в руках, у него с глазами что-то происходит, но Ёнбэ вдруг с какой-то совершенно непонятно откуда взявшейся отчетливостью понимает по его лицу, что Джиён совсем не такую реакцию имел в виду. В его глазах появляется тоска, он с обидой поджимает губы и отворачивается. Сынхён продолжает с любовью нарезать грибок - кажется, это занятие ему нравится.
Ёнбэ автоматически перемешивает салат, который уже давно куда как готов для употребления, смотрит на них и видит, что что-то неправильно, неправильно и неправильно. И пытается прикинуть, с каких пор, хотя и сам понимает, что на своем месте мог бы прикинуть более старательно.
Джиён с Топом никогда не были как-то особо близки. Школьные приятели, друзья по интересам, кассеты, которые перематывались на карандаше, и мечты стать когда-нибудь круче, чем Wu-Tang Clan, были у всех. Ёнбэ знал, что когда начинался проект, ДжиДи, подающий тогда нефиговые надежды, отнес Сынхёновы треки YG не в качестве продвижения своего знакомого, земляка или приятеля, а в качестве человека, которого он хотел видеть в своей команде. Конечно, глядя на это пухлое несуразное нечто, тогда Тэян вряд ли мог предположить, что Топ когда-нибудь превратится в итоге в то, во что превратится, но у него не было причин не доверять Джиёну с его иногда до паранормального верной проницательностью. И даже без этого, Сынхён настолько идеально шарил в рэпе, что Ёнбэ начал уважать его с самого начала, еще до того, как тот похудел на двадцать кило за сорок дней. Сынхён, кажется, тоже был всем доволен, и Ёнбэ ни разу не слышал, чтобы они с Джиёном говорили о первопричинах того, почему Сынхён тут вообще оказался.
Они ровно хорошо общались, их разговоры иногда становились похожи на локальные форумы по истории современной музыки, Ёнбэ видел, что от общения с начитанным, во многом разбирающимся не хуже него Топом у Джиёна в голове буквально начинают роиться новые идеи. Он везде ходил за ним хвостом или сам куда-то таскал его за собой, со всеми знакомил. Собственно, это было совсем не лишне, потому что Топа все сначала как-то побаивались, никто к нему лишний раз не подходил, и он сидел себе спокойно где-нибудь в уголке зала или студии и занимался своими делами. И только по обеспокоенным темным глазам, которыми он иногда смотрел по сторонам на проходящих мимо людей из-под своего вечно натянутого на брови капюшона, было понятно, что на самом деле он сам всех боится до усрачки. Но кроме Джиёна этого никто не просекал, потому что вечно настороженный Топ выглядел достаточно грозно.
Много времени спустя младший Сынхён признавался, что после того, как при первом знакомстве спросил у Топ-хёна, как его на самом деле зовут, а тот медленно повернул голову в капюшоне, молча сверху уронил на него взгляд, тяжелый, как черный рояль, и отчетливо проговорил: "Сынхён" - Сынри отчетливо расхотелось жить. Когда Сынри услышал его голос, он потом всем клялся, что у него на спине были мурашки размером с кулак. Тогда он еще долго ходил мимо него бочком, боясь поворачиваться спиной, старался не брать в руки ничего острого, когда тот был рядом, и вообще побаивался говорить что-то кроме "спасибо" и "извините".
Напротив, когда появился младший Сынхён, старший, кажется, вздохнул с облегчением. Наконец-то он снова мог сидеть в углу и тихо заниматься своими делами, люди вокруг были уже большей частью знакомые, и на них можно было не пялиться так настороженно. У лидера Квона появилась новая игрушка, и он расцвел, как майская роза, мир озаряли такие улыбки, что аж слепило. Джиён смотрел на мелкого влюбленными глазами ребенка, получившего свой первый тамагочи, и прямо не знал, куда деваться. Теперь он таскал везде за собой Сынри, представляя всем "их нового сладенького макнэ", и не было ни одного человека, который не ответил бы "конечно" на Джиёновы возгласы: "Посмотрите, ну разве он не милый?!". Собственно, Сынри тоже не знал, куда ему деваться.
Характеры у ДжиДи и у младшего Сынхёна совпали друг под друга идеально, как две половинки одного брелка с надписями "тугеза" и "форева". Джиён приближался к нему, протянув руки со скрюченными пальцами, ухмыляясь во все лицо с выражением "зло-гей", щипал его или за что-нибудь трогал и просто перся, кода Сынри вопил неизменное: "Хён, уйди!!" с несчастным лицом. Ёнбэ, который знал Джиёна лучше других и поэтому догадывался, что тому в целом пофигу, девочки или мальчики, и знал дольше других и поэтому успел с этим как-то свыкнуться, тем не менее с немалым оторопением качал головой, когда Квон, весь в любви, орал, что будет жить с Сынри в одной комнате, спать в одной постели, а потом женится на нем. Он ничего не говорил, потому что пусть Джиён и был хорош в дебильных шутках как никто другой, меру он знал и никогда не перебарщивал. Потом такой же процедуре таскания подвергся Дэсон, но от него кроме заливистого смеха ничего не возможно было добиться, поэтому Джиён быстро охладел и оставил его в покое. Он передал его под покровительство Топа, и с ним они на удивление быстро сошлись на очень кстати выяснившейся почве некоторой общей придурковатости.
ДжиДи еще в самом начале смекнул по испуганным лицам младших и Тэяна, что все очень ссутся и замолкают при виде его старого школьного приятеля, и воссиял еще ярче, как большая звездень на маяке. Компания по поднятию лидерского авторитета на высоту вершины горы Намсан незамедлительно началась. Джиёну всегда и всего было мало. Собственно, наверное именно поэтому он и становился все лучше и лучше.
Когда ДжиДи впервые бодро подвалил к Топу и начал завязывать на нем тесемочки капюшона, дергать за рукава толстовки - все вздрогнули. Тэян, который знал, что Топ в целом совершенно безобиден, и то рефлекторно отодвинулся, чтобы лидерской кровью не забрызгало новую майку. Когда в тот же день Джиён заорал откуда-то из соседнего зала Топу: "Сынхёнчик! Иди сюда!", по лицу Сынри было видно, что он близок к обмороку. Даже Тэян иногда ловил себя на том, что смотрит на бесстрашного лидера с восхищением, что уж говорить про младших.
Топ тоже бывал в цирке, и все прекрасно понимал несмотря на кажущуюся простодушность. Услуга за услугу, поэтому он вполне безропотно позволял класть голову себе в пасть, трепать за шкуру и дергать за усы. Это компенсировалось тем, что с другой стороны для Джиёна появлялись вещи, которые он ему не позволяет делать, соответственно, имеет некоторое личное пространство. В принципе, Джиён ему нравился. Нельзя сказать, что он был в восторге от того, что тот иногда бывает такой почти политически-хитрой маленькой жопой, но в целом против его лидерства он ничего не имел. Объективно, Джиён их всех вел за собой, он соблюдал границы, не забывал про мозг, и Сынхён проникся к нему самым искренним уважением, потому что за все время, сколько его знал, он ни разу не слышал от него слов "не знаю", "не умею", "не буду".
Ёнбэ видел, как Джиён его впервые озадачил, когда перед какой-то из их самых первых фотосессий, поправив на всех одежду, растрепав Сынри долго приглаживаемую челку, потому что на его взгляд так было лучше, он подошел к сидящему Сынхёну, перегнулся над ним и долго пялился ему в глаза, уперевшись руками в его коленки. И когда Дэсон уже начал делать ставки с кем-то из персонала на то, с какой руки он получит от Топа в табло, ДжиДи наконец-то прищурился и сказал: "Мы должны накрасить тебе глаза". Оторопелое молчание он принял за согласие, хотя Сынхён только ошалело соображал, что видимо, пока он бродил сам по себе и занимался в углу своими делами, с ним уже успели перейти в фазу добрых приятельских отношений. При всей своей любви вторгаться в чужое пространство Джиён довольно тонко чувствовал и понимал реакции других людей. С Сынхёном это проходило хуже, чем с остальными, но Квону хватило интуиции постараться не ткнуть карандашом в доверчиво раскрытый черно-кофейный глаз. Он чувствовал, что Сынхён достаточно легко доверял в первый раз, но если обмануть его ожидания - закрывался навсегда.
Высунув от напряжения кончик языка, он осторожно-осторожно водил мягким кончиком карандаша по тонкому розовому внутреннему веку, оставляя влажные черные линии. Сынхён не морщился и не моргал, он вел себя удивительно спокойно для человека, которым тыкают чем-то в глаза, и смотрел на Джиёна с доверчивым интересом. Собственно, подводка была ему не особо нужна, с такими густыми прямыми ресницами у него глаза и без того были как у шахтера, в вечной дымчатой обводке, но лидер Квон все равно постарался. И действительно, как и в случае с Сынри и его растрепанной челкой, стало еще лучше.
-Ну-ка, - протянул тогда Джиён и осторожно взял его за виски обеими руками, внимательно приглядываясь, - посмотри на меня.
Все оценили, поохали, даже их координатор посмотрела и взяла Сынхёнов макияж на заметку. Все уже двинули наружу, и Ёнбэ помнит, как обернулся и удивлением обнаружил, что Джиён все еще держит Топа за голову, нависнув над ним, и все еще пялится ему в глаза, улыбаясь с каким-то радостным просветлением.
Это было совсем не похоже на тот взгляд, каким Джиён в последнее время провожает Топа, какой-то тоскливый и полный затаенной обиды и непонимания.
-Ёнбэ, - раздается у Тэяна над ухом осторожный низкий голос, - ты прости, конечно, но что это у тебя в миске изначально было? А то мы потеряли салат, - пауза, пока он присматривается, а потом с уважением. - Ты круто перемешиваешь, бро.
Ёнбэ переводит глаза в салатник, который держит в руке, на почти однотонную и однородную, как картофельное пюре, розоватую массу с отдельными зеленоватыми вкраплениями морской капусты, и наконец перестает перемешивать. Сынхён перекладывает упаковку пива в другую руку, задумчиво подцепляет немного тюри с краешка, облизывает палец.
-Мм, - одобрительно говорит он и берет миску. - Вкусно!
Когда он уходит в гостиную, оттуда почти незамедлительно раздается восторженный крик Дэсона: "Хён, а что это за розовая пежня?!", а потом сразу же протяжно голос Сынри:
-Тва-а-а-аро-о-ожный пиро-о-ог -
Это не йа-а-аблочный пиро-о-ог!
Тва-а-а-аро-о-ожный пиро-о-ог… - секундная пауза задумчивости, а потом радостно: - Да и имел я его в рот!
Потом слышно, как что-то звенит, и Дэсон восторженно предлагает:
-А давайте это запишем!
-Би-и-иг Бэнг! - задумчиво говорит Тэян сам себе под нос, улыбается и идет за второй упаковкой пива. И только направляясь, к ним в гостиную, он вдруг понимает, что должен был слышать, как Джиён заходится смехом, но почему-то не слышал.
Track 2: Heartbreaker
Конечно, отметить Джиёнов сольник стоило бы позвать и их координаторов и менеджеров, но Сынри при них пришлось бы закрывать на балконе, потому что слухи до их генерального директора доходили очень быстро и часто даже непонятно, откуда. В данной ситуации и рисковать не стоило, и мясом, которое получилось неожиданно сносным, делиться не хотелось. Все было бы славно, если бы Тэян смог пересилить себя и перестать наблюдать за Джиёном и Сынхёном.
Они оба были громкие, много хохмили, только с последней реплики, состоявшейся еще на кухне, не сказали друг другу напрямую больше не слова. Где-нибудь в клубе все сошло бы, но в компании из пяти человек, один из которых спит прямо на полу, и двух собах, которым по барабану все, кроме еды, все было слишком очевидно. ДжиДи веселился, и выглядел при этом каким-то больным и потерянным. Лицо Топа совершенно сознательно хранило выражение, по которому ничего не возможно было понять - видимо, до него дошло, что на него опять обижаются.
Джиён пил водку, и Ёнбэ, уже раз десять услышавший в ответ на свои увещевания: "О, иди в задницу, Ёнбэ", готов был рвать на себе волосы от того, откуда она в их квартире вообще взялась. Квоновы движения делались все более дерганными, улыбка широкой и болезненно резкой, он начинал кусать губы, улыбаясь, и это был до тоски верный признак того, что сейчас что-то начнется.
-Хён, - спрашивает Дэсон, с благостным видом открывая очередное пивцо, и Ёнбэ почему-то панически думает, что война тоже началась в самые тихие часы перед рассветом. Кан кивает на голову лидера, - А ты так и не сказал, почему так выкрасился.
-О, Дэсони, - говорит Джиён сидя на полу, - это печальная история.
И Ёнбэ понимает: начинается.
Дэсон с интересом ёрзает.
-Джиёна, - предупреждает Тэян, - съешь хоть что-нибудь?
Рука с татуировкой подносит к уже порядком обкусанным губам прозрачную стопку, изломившись в запястье. Квон не очень умело опрокидывает ее, судорожно вдыхает и подтягивает к себе ногу в потертых штанах, кладет светлый затылок на табуретку, открывая шею.
-Твоему хёну разбили сердце, - красиво и пьяно проговаривает он, - и ему так больно, что он поседел…
-Ах ты, боже мой, - Дэсон даже подвигается поближе. Он обожает, когда поддатый лидер начинает рассказывать безумно красивые романтические истории, чаще всего никак не перекликающиеся с реальностью. Что-то такое, что он видел, когда писал и исполнял на сцене свои песни. Фантазия у него всегда была что надо, на то он и лидер - как диснеевский мультик смотришь. - И кто же это был?
Тэяну так и хочется вслух сказать: "Блять", когда Джиён говорит:
-А вон, - и тонкая рука с маленькой пустой рюмкой мотается в сторону открывающего у стола вино Топа, - он. Разбил мне сердце, - на лице лидера появляется выражение пучины страданий такой глубины, как будто они сейчас с Дэсоном смотрят самый трагичный момент из "Король-лев", или снимаются в очередной рекламе, в голосе слышится карикатурная печаль. - Слышишь, ты? Эй?
-Слышу, - отзывается Сынхён, и пробка в его руках с хрустом ломается, - конечно, - и голос у него почему-то слишком загробный для лирического героя Джиёновых бредней.
-Конечно! - голосит ДжиДи с пьяноватыми нотками и закрывает локтем лицо, и уже непонятно, серьезно он или шутит. - Ты же всегда хотел чпокнуть Мэрилин Монро! Я-то думал, ты увидишь меня, раскроешь объятья, скажешь: "Иди ко мне, бэбик, я так скучал!", и что я получаю? Ты разбил мне сердце своей тупизной! - причитает ДжиДи. - Айгу-у, айгу-у, разбил вдребезги.
-Ну да, - опять глухо бормочет Топ, и Дэсон вдруг понимает, что он тут один смеется. Тэян за их спинами напряженно следил за Джиёном. Все было как-то не очень похоже на сказку. Черные, как сажа, глаза Сынхёна-старшего смотрят на лидера неподвижно, очень тяжелым взглядом исподлобья, полным какого-то внутреннего не то омерзения, не то тоски. - Так и назови свой альбом, - угрюмо бормочет он, - "Ты разбил мне сердце своей тупизной". И помести на обложку что-то белое, гипсовую маску например.
-Ладно, - тут же тихо, без единой паузы задумчиво отвечает Джиён, и по его голосу Ёнбэ понимает, что непонятно пока насчет "тупизны", но гипсовую маску на обложке они сейчас точно поимели. Джиён полулежит, отняв руки от лица, как побитый, и с пронзительным спокойствием смотрит в потолок мутноватыми карими глазами. - Я так и сделаю, - Джиёна никогда не стоило брать на слабо. Он поворачивает затылок на табуретке и даже не ехидно, а с болью, таким тоном, каким обычно говорят про что-то неизлечимое, спрашивает:
-Если я так сделаю, ты скажешь: "Иди ко мне, бэбик"?
Топ со стуком ставит бутылку, большие руки с закатанным рукавами упираются в край стола, половинка раскрошившейся пробки продолжает торчать в горлышке. Сынхён никогда не умел быть сволочью, но когда он поворачивается, становится понятно, что природа все-таки не просто так дала ему такое лицо. Его губы сжаты, а взгляд с прищуром такой пристальный, что почти буравит Джиёна насквозь. Он раскрывает объятья, открывая на груди майки надпись "I killed my tamagochi".
-Иди ко мне, бэбик, - глухо говорит он, и его глаза горят угрозой.
-Их-ха! - орет Джиён, как ненормальный, вскакивает на ноги, опрокинув бутылку и блюдо, и рвет к Топу. Если бы Сынхён не был готов, он бы сшиб его с ног. ДжиДи налетает на него с размаху, ударяя острыми коленками, впиваясь руками в шею, вцепляясь пальцами. Дэсон видит, как Топ врезается поясницей прямо в угол стола и шипит. Наверное, это больно. Джиён умеет сделать больно, когда хочет. Подхватывая упавшую бутылку, Дэсон слышит, как Джиён покрикивает: "Уиу!!", а голос Сынхёна коротко говорит что-то совсем неразборчивое. Топ подхватывает его под коленки и усаживает на разделочный стол, чтобы не упасть.
-А-в-в-в, - говорит ДжиДи, закусив губу, и скрещивает лодыжки у Топа на пояснице. - Обнимашечки?! – и всем становится понятно, что три сраные вишенки – это не закуска.
Спина Топа под пиджаком сильно напрягается, часы взвизгивают браслетом по мраморной крышке стола. Худые руки Джиёна душат его за шею, сминая гладкие черные волосы на затылке, совершенно сознательно делая больно.
-Пусти, - хрипло и еле слышно предупреждает он, тяжело пытаясь вздохнуть. Дэсон видит, как Джиён медленно, почти эротично придвигает себя по столу ближе к нему, тянется к его уху губами, прикасаясь своей грудью к его и еще сильнее стискивая руки и колени. Когда его рот почти касается мочки Сынхёнова уха, он глубоко тянет носом, опускает ресницы под белой челкой и полушепотом отчетливо выговаривает:
-Хуй.
Топова ладонь грохает по крышке стола у него за спиной. Дэсон весь окостеневает, хотя понимает, что им троим надо отсюда убираться. Он глядит на Ёнбэ и не понимает, ни почему он ничего не делает, ни что он может тут сделать.
-Сынри, - тихо говорит тот, - просыпайся. Дэсон, пошли уложим его в кровать.
Кажется, Сынхён здорово ушиб поясницу. Ему больно, и хочется оторвать Квону руки, ноги и его маленькую, залитую водкой дурную башку. Оторвать и оставить себе, спать с ней ночью, прижимая к себе сгибом локтя, пустую, круглую и симпатичную, перебирать пальцами мягкие, как у барби, волосы. С игрушками всегда было как-то проще. Он сердит. Он чувствует, как у него багровеет лицо от недостатка воздуха и чувствует, что сейчас по-настоящему разозлится. И все равно, с каждым полувздохом до него доносится тонкий запах краски от мертвых белых Джиёновых волос, чистый запах спирта и еще чего-то, интуитивно уловимого, как будто запах мыльных пузырей. Они дышат тяжело и синхронно, тонкие Джиёновы ключицы ходят, все еще касаясь его груди, и они такие хрупкие, что Сынхён, несмотря на злость, невольно боится, что и правда его как-то сломает.
Джиён пугал его. Он был слишком непонятно непредсказуемым. Чересчур живым и настоящим, горячим, дышал часто и слишком близко, так больно и отчаянно цеплялся, что хотелось и отшвырнуть его от себя к черту, и спрятать у себя под пиджаком, чтобы он успокоился и затих. Когда голоса Дэсона, Сынри и Ёнбэ заглушает закрывшаяся дверь, руки на его шее обмякают. Он выжидает пару секунд и делает попытку отстраниться.
-Стой, - шепчет Джиён, и его ладони снова ловят его за шею сзади, крепко, но уже не больно, он снова чуть сжимает ноги, - стой, стой, стой, - Сынхён замирает. Их разделяют только две тонкие майки, и ему физически необходимо от него отодвинуться на расстояние, и не потому, что у него болит спина. Джиён чувствует.
-Стой, - шепчет он и сглатывает, продолжая прижиматься к его шее щекой, - прости. Не бойся. Всё. Честно, я больше ничего не буду делать. Ладно? Я тебя не трогаю. Просто постой так, чуть-чуть, хорошо?
Сынхён никак не выражает свое недовольство, больше не пытается отодвинуться и не расслабляется, он просто замирает, как сказано, и молча ждет. Джиёну не хочется, чтобы он ждал. Ему хочется, чтобы он стоял тут с ним, пусть хоть просто расслабившись и давая себя обнимать, молча, но не ждал, отсчитывая про себя это "чуть-чуть". Он не станет отодвигаться, пока Джиён не скажет, что можно, и это только вопрос терпения, кто не выдержит первым - Джиён его отпустит, или он сам устанет и в конце концов расслабится. Почему-то сейчас Джиён не чувствует в себе даже нужного упрямства. Для упрямства нужна злость, а у него она вся уже кончилась, ему просто тоскливо от того, что если он попытается обнять его крепче или зарыться в шею лицом - он отодвинется от него, и только непонимающе посмотрит, как бы говоря: "Ты же пообещал, что ничего не станешь делать". Он как будто обнимает фигуру из сухого песка - одно неловкое движение, и все просыплется, оползая вниз, оставляя его руки пустыми. И если бы он хоть понимал, почему теперь так? Это доводит его до крошечных нервных срывов и трясучки.
Волосы у Сынхёна некрашеные, смоляные черные, мягкие. Джиён чувствует, что рад уже тому, что может трогать его хотя бы взглядом, смотреть и смотреть ему никто никогда не запретит. Он наслаждается возможностью смотреть на него близко. Он обводит глазами линию роста волос, у него вызывает теплое умиление даже то, как наискось подрезана черная прядка, прикрывающее Сынхёново ухо с серьгой. Сынхён рядом, и это уже хорошо. Хорошо.
-Ты разбил мне сердце своей тупизной, - тихонько напевает он, переиначивая «Хартбрейкер». – Я не понимаю, что я сделал не так… Разбил мне сердце своей тупизной, ноу уэй, ноу уэй…
Он вдруг понимает, что видит что-то на Сынхёновой серьге, фокусирует взгляд: на маленькой, серебристой сережке оттиснута синим крошечная, еле различимая бабочка. Джиён приглядывается, и он уверен, ему не кажется, бабочка есть, крохотная, ажурная. Его поражает эта бессмысленность.
-У тебя бабочка на серьге, - неверным голосом говорит он и видит, как его дыхание покрывает выпуклый металл. - Ты знаешь?
-Знаю, - отзывается Сынхён.
-Зачем?
Топ настороженно молчит - он никогда не понимает его вопросов и не соображает, что он хочет у него спросить, и что он должен на это ответить. Чего он вообще от него хочет.
-Ее видно только с такого расстояния, - заторможенно ворочая во рту языком, поясняет Джиён. - Зачем она? Ты ее в ухе сам не видишь, и никого к себе так близко не подпускаешь. Кто тогда на нее смотрит, а? Зачем она тогда?
Сынхён опять долго молчит, ДжиДи чувствует, как он чуть переминается с ноги на ногу, чтобы найти положение поудобней, а потом осторожно говорит:
-Зачем на нее кто-то должен смотреть. Она и так есть.
И Джиёну почему-то хочется выть. Выть отчаянно, глухо, и вырвать ему эту проклятую серьгу зубами.
Почему Сынхён не мог говорить по-китайски? По-японски? На языке южного малазийского племени, да хоть на клингонском, чтобы был хоть минимальный шанс понять, что он хочет сказать, открыв словарь или пересмотрев Стар Трек? Почему он говорил на своем ёбанном Сынхёновом корейском, где каждое слово в отдельности было понятно, и так же было понятно, что нет ни единого шанса понять, что он там себе думает в своей голове.
Он мог спрашивать и переспрашивать, прямые вопросы никогда не помогали, но Джиён пытался, пытался, потому что ему больше ничего не оставалось делать. Вопросы не помогали. Либо Сынхён молчал, либо его ответы ничего не давали.
-Скажи, - негромко зовет он, - тебе неприятно?
Топ молчит.
-Просто скажи, "да", "нет".
-Что именно? - неохотно уточняет тот, и Джиён ощущает приступ тупой ярости. И это его еще называют занудой.
-Скажи, - со скрытым ядом в голосе опять спрашивает он, - ты любишь мороженое?
Сынхён обстоятельно думает, потом говорит:
-Есть - да. А так - нет.
-Тебе неприятно, когда я тебя трогаю?
Сынхён молчит.
Джиён вздыхает, и его начинает трясти. Тонкие теплые руки убираются у Топа с шеи, опускаются вниз и с какой-то осторожной нежностью пролезают подмышки, обнимают его за напряженную спину под пиджаком и притягивают к себе. Он сжимает зубы. Джиён осторожно льнет к нему всем телом, с каким-то больным наслаждением и нежностью зарывается губами ему в шею, обхватывает плотнее, и пальцами перебирает трикотажную ткань у него на спине, неспокойно дышит и дрожит.
-Сынхён, - зовет он придавленным голосом. Поднимает бледное лицо с яркими пятнами холодного румянца от водки, белая челка спадает на полуприкрытые глаза. – Что произошло?
Топ молчит.
-Почему я тебе больше не нравлюсь?
Топ молчит.
-Открой свой рот, - медленно говорит Джиён, пристально глядя на его опущенные глаза, - посмотри на меня и внятно скажи: что я сделал не так.
Топ молчит.
-Джиён, - говорит Джиён, - ты мне нравишься. Я хочу тебя ласкать и целовать. Я уже это делал, я схожу от тебя с ума. Скажи это?
Топ молчит.
-Хорошо, - говорит Квон. - Джиён, ты мне нравишься. Джиён, ты мне не нравишься. Достаточно просто. Посмотри на меня и скажи один вариант. Пожалуйста.
Топ молчит.
-Не хочешь говорить, - почти утвердительно говорит Джиён.
-Нет, - глухо говорит Топ.
-И не хочешь говорить, почему.
-Нет.
-Ты выиграл, - говорит Джиён. – ок? Хер с тобой, ты выиграл. Ты довел меня до ручки. Ты же видишь, да? Ты доволен? Хорошо. Я больше не буду тебя спрашивать. Я заебался сам с собой разговаривать. Можешь молчать. Ладно. Хочешь делать все молча – мы будем делать это молча. Только иди ко мне… а?.. Пожалуйста.
Его губы приоткрываются, Сынхён почти чувствует ртом их сладкое тепло, когда снова говорит:
-Нет.
-Я больше ни о чем тебя не спрашиваю, - шепчет Джиён, жадно тянется к нему, дотрагивается до его верхней губы. – Иди сюда.
-Нет.
-Нет, - повторяет Джиён по-детски ошеломленно, до него наконец доходит. – Нет? Как это "нет". А почему "нет"?
-А почему "да"?
Он смотрит сверху на Джиёновы скулы, на припухлые губы, его ресницы из-за челки кажутся покрытыми снегом.
-Твоя логика нелогичная, - медленно говорит тот, продолжая смотреть на его рот. – Понимаешь? Я в двух сантиметрах от тебя. Как это я не могу тебя поцеловать? Что мне мешает? Нельзя?
-Нет.
-А раньше было можно, - как-то обескураженно и бессмысленно бормочет он, поднимая теплые от алкоголя глаза цвета кофеина, текущего прямо по венам. - А почему теперь нет?.. Эй, - говорит он тихо и чуть удивленно, - эй, дай я тебя поцелую?
Сынхён начинает отодвигаться.
-Погоди, - говорит Джиён, и в его голосе звучит нотка паники, - погоди, ты не понимаешь. Я хочу тебя поцеловать. Вот же он ты. Эй, - удивленно говорит он, теряя последние ниточки осмысленности, - тебе же не может быть жалко, правда?
-Нет.
-Слушай, - говорит Джиён, пытаясь звучать спокойно и убедительно, - мне надо. Мне правда надо. Я не шучу. Сынхён, ну объясни словами. Ты не понимаешь? Я хочу поцеловать тебя. По-жа-луй-ста, - доверчиво выговаривает он, вытаскивает руку, снова ловит за шею и тянется к нему ртом. Ему это так сильно нужно, что Сынхён сам плохо успевает расслышать, что ему говорит. Кажется…
-"Нет"? - спрашивает Джиён. Мертвеет. А потом начинает расплываться в широкой, пьяной, почти восторженной улыбке. - "Нет"? Да? Опять "нет", да?
Топ молча смотрит на него страдающим, запуганным до смерти взглядом, как маленький ребенок, разучившийся говорить после аварии.
-Ах ты маленькое, - вдруг радостно говорит Джиён, - неуверенное ссыкло, - его коленки исчезают с бедер Сынхёна, где так уютно лежали. Он вдруг ловко подтягивает к себе обе босые ноги и одним махом гибко выпрямляется, поднимаясь на столе во весь рост. - Знаешь, - весело говорит он сверху, - я простил бы тебе, если б ты сказал мне "нет" один-единственный раз. Я бы смирился. Смирился бы с этим, если б ты сказал "нет", заткнулся, и на этом мы бы раз и навсегда закончили. Я хочу тебя поцеловать.
-Нет.
-Слышишь? Но ты продолжаешь говорить мне свое "нет". И во второй, и в третий, в седьмой раз, «нет», «нет», «нет», я не спрашиваю тебя, но ты все равно продолжаешь говорить "нет". И наступает восьмой раз, потом девятый, ты не даешь мне остановиться. Ты понимаешь, что так не делается? Ты не даешь мне дышать, не даешь мне пережить. За что так, а? Я когда-то делал с тобой что-то плохое?
-Нет.
-А какого же хрена тогда ты настолько меня боишься? Почему, а?
Сынхён молчит.
-Я, - сипло говорит Джиён, - я простил бы даже все эти "нет", потому что я знаю, ты говоришь их сам себе, когда я к тебе обращаюсь. Простил бы, Сынхён, если говоря "нет", ты не продолжал бы делать со мной "да". Ну зачем так, а? Мне больно, я не могу больше видеть твою спину. Тебе нравится надо мной издеваться? Я не стою того, чтобы со мной нормально поговорить? Я не заслужил даже того, чтобы меня один раз нормально послали к черту?.. - он глубоко отрывисто дышит и поднимает лицо к высоченному потолку. – Ты, - тихо говорит он, - ты мне хоть что-то на это ответишь?
Сынхён долго думает.
Потом еле слышно проговаривает:
-Нет.
-ЗАЕБАЛО ЭТО ДЕРЬМО!!! - раздается из кухни надрывный ор. - ЗАЕБАЛО!! ЗА-Е-БА-ЛО!!!
Что-то с грохотом валится, рассыпается. Сынри резко вскакивает на постели с широко открытыми глазами. Тэян молча бросается в кухню.
В дверях он сталкивается с Топом и не успевает увидеть его лица. На разделочном столе скачет Джиён, склабясь радостно, как клоун из ужастика, и, кажется, что-то танцует.
-Заебало! - с надрывным весельем орет он. - Ты разбил мне сердце своей тупизной! Заебало! Их-ха! Хоу! Уиу! Как же меня всё - все вместе?! За-е-ба-ло!
-Джиёна, - начинает Ёнбэ, и тут в кухню впадает младший Сынхён, судя по очумелому взгляду, внезапно совершенно протрезвевший.
-О! - радуется Джиён. - Класс! Вовремя! Уфф, посмеялся, - он вытирает ладонью бегущие по щекам слезы, но они продолжают течь. - Давай, мелкий, подхватывай! Три-четыре, прыгаю! - и он взмахивает руками.
Потом ночью Ёнбэ долго лежит, заложив руки за голову, и слушает, как нарочито размеренно он дышит, лежа в его постели. Годы шли, и ничего не менялось: все точно так же, каждый раз, когда что-то случалось, Джиён приходил спать к нему. Влезал под одеяло, двигал Ёнбэ и долго ворочался на своей половине, обиженно сопя. Иногда, когда мог себе позволить, даже приезжал, если Ёнбэ был в отъезде, нарушал все его планы, на просьбы оставить в покое не реагировал, всегда ел что давали, сидел на полу ванной, пока Ёнбэ мылся за занавеской, и все говорил, говорил ему свое горе. Постепенно Тэян научился даже засыпать под звук его голоса. Он прикидывал, что скорей всего, так будет всегда, до самой старости. Джиён сделает себе крутые фарфоровые зубы, лучше нынешних, и все так же ослепительно будет улыбаться, морщинистый, как печеное яблоко. А если его кто-то обидит, все так же будет приезжать к Ёнбэ и ночью молча лежать на своей половине его кровати, свернувшись компактным калачиком и нарочито размеренно сопя, как сейчас.
Все это он ему тихонько рассказывает, тихо, чтобы не разбудить спящего Сынри, и слышит, как Джиён сглатывает.
Сигать со стола он, конечно, не стал. Махнул руками, а когда они с Сынри непроизвольно выматерились, кинувшись вперед, засмеялся, а потом устало съежился на корточки на краю и спустил ноги на пол: одну, вторую.
Он уже пошел было из кухни, но на полпути остановился, как будто что-то припомнив. Он возвращается, ровненько встает напротив Сынри, без интереса оглядывает его. Потом без предупреждения и без всякой жалости, неожиданно молниеносно наотмашь вваливает ему по лицу ладонью так, что по кухне идет звон.
-Я не разрешал тебе пить, - поясняет он, безучастно глядя, как Сынри весь белеет, держась за губы, и поднимает на него огромные шокированные глаза. - Я не разрешаю тебе делать ничего без моего ведома, - бесцветно добавляет он, и глаза у него при этом совершенно пустые и спокойные.
-Хён, - лепечет Сынри до того, как Тэян решает, что сейчас его самого убьет. Видимо, блеклый, еле слышный сорвавшийся голос, так непохожий на вечно громкий, самодовольный тон Сынри, приводит Джиёна в чувство. При виде расцветающего у Сынхёновых губ красного пятна, у него появляется осмысление в глазах и вытягивается лицо.
-Прости, - проговаривает он одними губами, не моргая, шатается к нему, сгребает обеими голыми руками в каких-то побрякушках, притягивает к себе за голову и начинает судорожно гладить.
-Джиёна, - зовет Ёнбэ. Он окончательно растерян. Тот не слышит, он гладит трясущегося Сынри по волосам, берет его за щеки, отодвигает от себя и заглядывает в лицо. Рассматривает его часто моргающие ресницы, на которых еще висят невольные слезы от удара, и когда он смотрит, глаза у него холодные и затуманенные, взгляд мягкий, пьяный и удовлетворенный, как каждый раз, когда он сделает кому-то больно. Он осторожно тянется и целует то место, куда ударил. Ресницы коротко поднимаются один раз, а потом Джиён прикрывает глаза. Тэян видит, как у Сынри глаза, напротив, распахиваются, в них нет даже намека на понимание того, что он должен сейчас заорать: "Хён, уйди!", когда Джиён целует его в губы, поворачивает ему голову и скользит языком в рот.
-А меня Топ-хён в попу послал, - раздается из коридора расстроенный голос Дэсона. - Что тут у вас-матерь-божья!
Тэян отмирает и бросается отдирать лидера от ошалевшего и протрезвевшего на всю жизнь вперед малого. Не открывая глаз, Джиён делает попытку закинуть руку на шею и Ёнбэ, но видимо, на Ёнбэ у него стоит такой непробиваемый фаерволл, который встроен уже на уровне рефлексов и не требует участия мозга. Квон меланхолично вытирает губы пальцами, заторможенно обводит глазами потолок кухни.
-Все, - говорит он и неверно, как в замедленной съемке, махает рукой, - заебало. Аллоха. Лидера Квона больше нет… Брэнд-нью ДжиДи… айм олл бай майселф, ясно вам? - бормочет он и бредет вон из кухни, действительно, почти неузнаваемый со спины.
-Джиён, приди в себя, - умоляет Ёнбэ.
-…Ёнбэ, - раздается из-под одеяла.
-А, - вздрагивает тот, выныривая из полусна. - Опять тошнит?
Джиён медленно и неловко, каким-то полуобморочным движением переворачивается и придвигается. Тэян ощущает спиной, как в него утыкаются колени и лоб. И чуть погодя слышит еле уловимое:
-Ёнбэ… я не хотел...
-У тебя что, опять температура? - настораживается Ёнбэ, пропуская его реплику мимо ушей. Он и так все знает, и сейчас его волнует не это. Лоб горячий. - Опять на балкон голый ходил? - расстроенно спрашивает он. - Вот честное слово, ты прости, но лучше б я тебя, идиота, еще в ванной прибил…
-Я все испортил, - бормочет Джиён, и Тэян, хоть ему и больно это признавать, как человек хорошо знакомый с размахом Джиёнова эгоизма, не строит особых иллюзий, что он это сейчас насчет испорченного Тэянова пиджака, испорченного вечера или испорченного синяком лица беспокойно ворочающегося в соседней комнате малого.
-Спи, - коротко говорит он. Видимо, слишком коротко, потому что до Джиёна тоже что-то доходит.
-Скажи, что ты не злишься, - тихо просит он. - Ёнбэ.
-Я не злюсь, - отвечает тот, - я не злюсь, потому что мне иногда кажется, что у тебя просто не все дома. Малой вон наверное злится, я - нет. Спи.
К его лопаткам робко, почти горестно прижимаются горячие, сжатые в кулаки Джиёновы руки.
-Ёнбэ, - еле слышно и сипло доносится в темноте у него из-за спины, - если Топ придет - не пускай его, ладно? Скажи, чтоб он ушел, - голос Джиёна жалобный и отчетливо хриплый, то ли из-за того, что он долго и мучительно блевал в раковину, потом курил на балконе, а потом снова блевал, то ли из-за чего-то еще.
-Да не придет он, - тихо говорит Ёнбэ, - спи уже.
Джиён замолкает, как будто обрубает. Он скорчивается под одеялом, становясь еще меньше, и больше не говорит ничего.
"Господи, лучше бы ты хотел стать Бэтменом…" - тоскливо думает Тэян, чувствуя, как у него начинает болеть голова.
Джиён всегда отрубается раньше всех, когда выпьет, и теперь он пугается, когда лежа рядом с Ёнбэ понимает, что не может заснуть, потому что его всего трясет. Нервная перегрузка достигла своего предела.
"Есть люблю. А так нет"
Его продолжает трясти, он не может согреться ни об Ёнбэ, ни как еще. Он осторожно вылезает из кровати, натягивает на него одеяло и осторожно идет к малому в комнату. Долго сидит на корточках возле его кровати и слушает, потом тихо уходит, забрав со стула свою собственную кофту, которую мелкий, как всегда, видимо, тиснул у него без спроса. Он бродит по гостиной, мутно пошатываясь, и механически убирается.
"Нет"
Ему плохо, болит желудок, но уборка - самый действенный способ как-то организовать все у себя в голове. Сейчас ему это нужно. Он монотонно бродит по тихой квартире, собирает блюда, бутылки, мятые салфетки, стаканы, несет все на кухню, и осознает, чем занимается, только в процессе мытья посуды.
"Нет"
Он не может спать. Он не моргая смотрит красными глазами на пену в раковине, продолжая намыливать блюдо из-под риса, из-за челки ему кажется, что пена висит у него прямо на ресницах. Это непривычно. Он думает о том, что больше вообще не сможет спать.
"А почему да?"
Он монотонно размышляет о том, как можно приладить гипсовую маску на обложку альбома, и обычная фотография не кажется ему выходом. В голове бурлят и переваливаются какие-то мысли, как белье в стиральной машине. Интересно, каково это - когда тебя заливают гипсом.
"Иди ко мне, бэбик"
Он долго стоит и перекладывает на полке чашки по цветам, чтобы одинаковые не стояли друг рядом с другом, потом точно так же цветные блюдца, под чашками, по цветам, чтобы получалась радуга.
"Да не придет он. Спи уже"
Он вдруг что-то вспоминает и идет в ванную, включает свет и долго стоит посреди скомканных простыней, с тоской рассматривая висящий на крючке для полотенец Тэянов пиджак. Он сам не понимает, куда же он смотрел, пока Ёнбэ отжимал над ванной шерстяной тренч от Burberry за две тысячи сто девяносто пять долларов, выкупанный в кипятке. Кажется, из всех окружающих, нормально умели относиться к одежде только он сам и костюмеры YG. Джиён осторожно заворачивает вещь в полотенце, распрявляет зажеванные рукава, осторожно промокая. Новый тренч окончательно превратился в черти что, но он все равно относит его в гостиную и аккуратно раскладывает прямо в полотенце на полу, чтобы подсох. Он оглядывается и монотонно начинает бродить по комнате и собирает забытые и разбросанные шмотки, аккуратно складывает. Смотрит на получившуюся стопку, тяжело вздыхает, а затем начинает натягивать их по одной на себя.
Джиён притаскивает свой нетбук и забивается в угол дивана. Вроде бы, на улице давно не зима, а его все равно знобит. Он сидит в самом углу дивана с компьютером, одетый в майку, рубашку Дэсона, дешевую домашнюю толстовку Ёнбэ, собственную кофту и драные джинсы. Когда на тебе чужие шмотки, создается ощущение, что с тобой рядом кто-то есть. Босые ноги все равно мерзнут, но он не идет за носками, а просто поджимает их под себя. Он в тысячный раз проверяет свое расписание и грызет ногти, потом лезет на сайт Burberry и вполглаза просматривает коллекцию, убеждаясь, что Ёнбэ опять выбрал далеко не самый подходящий фасон. Он чувствует себя таким пустым, что даже не находит в себе сил вожделеть ни байкерские жилетки с рядами заклепок, ни поло теплого бордового цвета, ни тонкие шерстяные кардиганы, ни армейские ботинки, его не трогают часы, он оказывается равнодушен даже к очкам. Он просто выбирает авиаторскую куртку из саржи с отложными карманами и молниями на рукавах на Ёнбэ, заказывает, отсылает копию своему менеджеру и стилистам. Три часа ночи, и завтра, когда менеджер Ким посмотрит на время отправления, опять начнутся причитания по поводу того, что ночью нужно спать. Он знает это, он знает и то, что завтра будет выглядеть как дерьмо со своими белыми волосами и красными глазами, как у кролика-альбиноса. Съёмки только послезавтра. К концу недели нужно решить что-то с обложкой, и все уже бьются в истерике, включая самого ДжиДи. Это доказывает и тот факт, что все дизайнеры до сих пор сидят в корпоративном чате. Предложение с гипсовой маской в три часа утра всем сносит голову.
Джиён нащупывает телефон, лезет в черновики, чтобы отметить все то, что они напридумывали, и оно не пропало до завтра. К четырем часам утра он уже плохо видит и тыкает не туда, в самое начало.
"Свидание ыбло здорово".
Дата отправки: 5 марта 2006.
Получатель: Сынхёнчик.
Джиён бросает телефон на ковер и сворачивается в тугой комок, грея об нетбук замерзшие ноги. Что-то он здорово устал от этого всего.
"Свидание ыбло здорово" на самом деле было элементарным пьяным фарсом. Кажется, как и все, что между ними все это время было.
Ыбло.
Track 3: Somebody To Luv
5 марта 2006 года.
Джиён просыпается от того, что малой у него под рукой странно дергается и причмокивает во сне, а его стояк упирается в Джиёново бедро. Джиён продирает глаза, озадаченно глядит на это, потом встает, кидает на мелкого сползшее одеяло, и убредает. Классная песня, которая снилась ему, пока Сынри не вознамерился трахнуть его в коленку, испаряется без следа. На часах десять вечера, отвыкший ложиться раньше двух ночи организм проснулся между нигде и нигде и охреневает, Джиён сердит и клянется не ложиться больше спать в шесть.
Джиёну восемнадцать. До дебюта Биг Бэнг остается четыре месяца.
Днём они продолжают репетировать танцы, петь, учатся двигаться, работать на камеру. Их учат работать. У Джиёна постоянно болит горло от перенапряжения, шейные мышцы и челюсть, потому что он читает рэп часами. У Сынхёна, судя по всему, то же самое, потому что под вечер у него перестают двигаться на лице даже брови. По вечерам они пробуют читать под биты телефонный справочник, инструкцию к телевизору и даже политехнический словарь. Это прикольно, потому что когда очень-очень хочется спать, можно впасть во что-то типа транса и читать почти не продирая глаз, покачивая головой, как метроном. Один раз Сынхён прочитывает так в словаре все статьи на букву "о", мягко, мерно и непрерывно, и почему-то получается похоже на регги. Джиён чувствует, что таким темпом они с Сынхёном скоро так разовьют артикуляцию, что научатся облизывать языком нос аж до переносицы.
Эта неделя выдалась особенно поганой. С самого понедельника Джиёна с Ёнбэ периодически вызывали к директору и вставляли пистоны за то, как они облажались вдвоем, когда их выпустили на сцену на предыдущем концерте. С них двоих всегда спрос был больше. Джиён честно предпочел бы написать в тетрадке тысячу раз: "Ай-яй-яй, как я облажался" или побриться наголо и вытатуировать на черепе какое-нибудь глупое слово вроде "Гонолулу", чем выслушивать это. Он старался не думать ни о чем, только читал рэп, пел, помогал хореографам разучивать танцы с младшими. От бардака в голове перестали писаться песни. Он любил танцевать, он отлично чувствовал свое худое легкое тело и прекрасно умел с ним управляться, он мог танцевать часами, двигаться, двигаться в одном ритме, бесконечно. Напряжение возрастало.
На Топа тоже постоянно орали, потому что он был неподвижный, как дерево, причем даже не в лесу, а уже в состоянии столового гарнитура. Джиёна коробила мысль, что его могут выкинуть из группы, он беспокоился и постоянно оставался с ним по вечерам в зале репетировать. Сынхён был классный, с ним было так весело, что после репетиций у Джиёна болели не только горло и челюсть, но еще и живот. Даже их хореограф как-то заглянул к ним в зал на взрывы хохота, увидел Сынхёна, сам заржал и ушел, ничего не сказав. Джиёну с ним очень нравилось, и постепенно вечерние репетиции из печальной необходимости превратились во что-то, чего Джиён подспудно ждал в течение дня.
Джиёну было восемнадцать. Ему не терпелось поскорее показать миру, что он может.
Днём он пел, репетировал, вечером начитывал политехнический словарь или помогал Сынхёну танцевать, то есть выдвигать его ящички и открывать дверцы буфета так, чтобы это хоть издали сошло за танец. Хореограф почти опустил руки, высказавшись в стиле, что большому Сынхёну не поможет даже пришитая третья нога. Стресс продолжал накапливаться. Джиён беспокоился о том, что кто-то из них может вылететь до дебюта, о том, что дебют уже скоро, что надо учиться петь лучше, читать лучше, тащить за собой остальных. Джиён думал за всех, у него постоянно болели руки, ноги, горло. Джиён думал за всех, он никого из них не хотел терять и ему самому было удивительно от того, насколько он вжился в роль лидера и ко всем к ним привык. Но при всем при этом Джиёну было восемнадцать, поэтому, думая за всех, собственно, фоном он постоянно думал про одно и то же. Ему не терпелось в очень многих смыслах. Хотелось на сцену, прямо сейчас, сию минуту, в лучи софитов, в огромное цунами звука и криков восторженных фанатов. И кроме этого в последнее время еще и просто хотелось. Джиён с детства был гиперактивным ребенком, и сейчас, когда все нервы завязывались в клубки, он постоянно грыз ногти, теребил что ни попадя, плохо спал и ел, зато хотел постоянно и на нервной почве очень сильно, и невольно распространял это на всех, кто был у него под рукой.
Нетрудно догадаться, кто у него в буквальном смысле постоянно был под рукой. Джиён не мог никуда идти без четырех вещей при себе: без телефона, без ключей, без денег и без Сынри. Если он не мог протянуть руку, чтобы понакручивать на палец Сынриевы патлатые каштановые волосы, ткнуть его куда-нибудь пальцем или приказать принести ему что-нибудь быстренько, ему становилось не по себе. Джиён всегда неуютно чувствовал себя в одиночестве, но в состоянии стресса он буквально попал в патологическую зависимость от тактильных ощущений, ему постоянно надо было кого-то трогать, обнимать, держать за руку, и от нервов это приобрело достаточно определенную форму.
До дебюта и надолго-надолго после него все симпатичные девочки недвусмысленно кончились, как, собственно, и нормальный отдых, сон и жратва. Девушки в необозримом будущем никому из них не светили, и уже очень скоро Джиён начал ловить себя на не совсем здоровой мысли о том, что их маленький симпатичный Сынхён в целом тоже вполне себе ничего. Сынри объективно был очень забавным, любопытным, незлобивым, а, главное, способным пацаном, за это ему можно было простить даже то, насколько отчетливо на его лице читалось радостное выражение "Я - долбоёб!". Джиёну всегда очень импонировали те, кто легко всему учится, и готов делать свое дело с душой, и ему нравилось то, каким искренним воодушевлением и удовольствием горели глаза мелкого, когда он брал микрофон.
Собственно, когда он шутил, что будет спать с Сынри в одной кровати, он не шутил. Малой ко всему на свете относился беззаботно, поэтому ему в целом было пофигу, он слишком уставал, да и кто он был такой, чтобы возражать начальству. Ночью Джиён иногда осторожно прижимался к нему, молясь, чтоб малой при этом спал, а если не спал, то не понял. Если бы ДжиДи знал, как и что правильно делается, наверное, он подумал бы всерьез о возможности по-настоящему к нему подкатить. Но он не был спецом в том, что касается отношений с мальчиками, да и здравый смысл подсказывал, что их менеджер не одобрит, и Сынриевы родители вряд ли придут в восторг, если он что-то сделает с их шестнадцатилетним сыном, поэтому он не позволял себе зайти дальше, чем иногда по-злодейски поцеловать сонного крошку Сынри в щеку и отвалить. Джиёну нравилось быть "хёном-уйди", но малой иногда начинал бормотать так сладко, что становилось совсем невмоготу. Наобнимавшись с ним за день, он лежал рядом с ним, пялился на него и злился, потому что не понимал, как тот вообще может спать под таким взглядом, хоть бы пошевелился, что ли. До Сынри явно ничего не доходило, и Джиён иногда ловил себя на понимании того, что без лидера Квона и спокойного рассудительного Ёнбэ эти дурачки пропадут: тупящий Сынхён, постоянно смеющийся Дэсон и Сынри, беззаботный, как бабочка.
Двенадцать часов репетиций в сутки, и скоро малой перестал вообще шевелиться во сне. Иногда, когда Джиён просыпался от того, что у него дергалась нога, потому что во сне он продолжал танцевать или прыгал сальто, он невольно прислушивался, дышит ли мелкий вообще. Тот тихо дышал во сне, и незамутненно причмокивал, иногда довольно жмурясь от лезущих в глаза патлатых темных волос. Однажды Джиён досмотрелся на него до того, что встал, нашел в кармане свою резинку, сгреб ему эти волосы с лица наверх, затянул в смешной хвостик. Потом потянулся и, подчиняясь внезапному желанию, смачно чмокнул его в открывшийся светлый лоб. Сынри удовлетворенно вздохнул во сне. Джиён поразмыслил немного, потом наклонился ниже, присмотрелся и осторожно поцеловал чернеющие даже в темноте круги под глазами, потом по инерции поцеловал в щеки, потом так получилось, что в нижнюю губу, потом зажмурился и отполз, поняв, что у него встает, и сейчас он не сможет остановиться. А потом всю ночь мучился, потому что у него зудели губы от прикосновения к теплой коже, обладатель которой так сладко дрыхнет у него прямо за спиной. Не сказать, чтобы у Джиёна было много опыта с девочками - он был, достаточно смутный, торопливый и неуклюжий. Ну, плюс еще один-единственный поцелуй с одноклассником на спор. И какой-никакой был этот опыт, но Джиён с огромным удовольствием его сейчас бы расширил.
До дебюта оставалось еще меньше времени, стресс накапливался, и не у него одного. Джиён похудел на пару килограммов, потому что в последнее время не ел почти ничего, кроме собственных ногтей, и тоже заимел себе подглазники. Они все уже были как пятеро панд-зомби из трэш-хоррора. Ёнбэ, у которого девушки никогда не было, испытал натуральный шок, когда узнал, что Квон, выказывавший все признаки близкой смерти от переутомления, оказывается, еще находил в себе силы вообще чего-то хотеть. Джиён приставал к Тэяну, канюча пригласить к ним в гости его симпатичную кузину, или хотя бы посмотреть порнуху вместе. На лице Ёнбэ крупными буквами появлялся адрес ближайшего похоронного бюро, а Дэсон даже пересказал ему историю про Робинзона Крузо, которую они тогда проходили в школе, чем испортил Джиёну настроение на целый день. Джиён даже попробовал завести традицию утренних обнимашечек со старшим Сынхёном, как с единственным совершеннолетним, но Топ в первый же раз отбил себе поясницу о разделочный стол и хмуро пообещал лишить башки, если Джиён еще раз так на него прыгнет. Джиён даже не обиделся, потому что видеть Сынхёна настолько близко оказалось как-то очень… странно.
На репетициях, занятиях и в студии было нормально, потому что не до того, но ночью, когда он ложился спать, становилось едва не дурно. Он пробовал спать в своей кровати, но уже не мог, и, как панда-зомби, все равно переползал под одеяло на кровать к Сынри, осторожно прижимался, замирая от его тепла, вдыхал его запах и зажмуривался, со сладким испугом чувствуя, что твердеет. Малой спал блаженно, будто в коме, и даже не дергался, когда Джиён осторожно запускал руки ему под майку, высоко, до самой груди, накрывал ладонью сосок и неровно дышал ему в шею сзади. Он закрывал глаза, обнимал руками теплое тело и страдал, а иногда даже отодвигался подальше, закусив губу и прислушиваясь, чтобы Сынри не проснулся, и осторожно трогал себя, чувствуя, как в животе все сладко поджимается, и представлял себе такое с участием Сынри или Ли Хёри, или всех сразу, что если бы Ёнбэ узнал - он бы застрелился.
В конце концов, один раз он все-таки дошел до критической температуры, у него начал размягчаться мозг, потому что он приподнялся на локте, приблизил губы к уху Сынри и произнес тихо, выговаривая каждый звук так, что едва не умер:
-Сынхёна.
-М, - отозвался Сынри, не шелохнувшись.
-Сынхёни, - опять шепотом позвал Джиён, гладя его бок большим пальцем. Ему хотелось отодвинуть одеяло, взяться за его штаны обеими руками и стащить вниз, задрать его майку и он даже не знал точно, что, просто чтобы под ним было что-то тяжело дышащее и горячее, облизывать его, постанывать и двигаться, двигаться, лучше даже, чтобы он не просыпался. Да уже сделать хоть что-то. - Сынхёни, давай, а?..
-Ночь, хён, - пробубнил тот, не открывая рта, - дай поспать, пожалуйста..
-Один разок, м? - прошептал Джиён ему в шею. – М?
-Би ту зы ай ту зэ джи, би ту зэ эй-эн-джи… - забормотал тот, пытаясь запихнуть голову еще глубже в подушку. - Ну я все помню, хён… я честно не облажаюсь…
-Я не про то, - Джиён нервно сглотнул. - Сынхёни, можно, я тебя поцелую?
-А… нет, - аморфно пробормотал мелкий, не просыпаясь, и завозился, треугольные брови нахмурились, он недовольно отпихнул его руку и отвернулся, обнимая подушку, и даже отполз подальше. - Придумал тоже глупость…
Джиён нервно заулыбался и опять придвинулся, стараясь не прижиматься стояком слишком сильно, чтобы не спугнуть, чтобы это еще походило на шутку.
-Ну, пожалуйста, - горячо зашептал он ему в ухо, - разочек, а?
-Уйди, хён, - пробормотал Сынри. - Какой разочек… завтра вокал в восемь… утра… еще две минуты… и встану…
-Сынхёни, - простонал Джиён ему в волосы и коротко ткнулся в висок, - ну пожалуйста. Мне уже плохо. М?
Мелкий опять сморщился и все так же не просыпаясь удвинулся от него к самой стене.
-Не сегодня, - пробурчал он, - у меня болит голова.
Джиён так обалдел, что даже пришел в себя.
Каково же было его изумление, когда через пару дней, когда они вернулись домой пораньше, старший Сынхён поманил его в свою комнату.
Он прикрывает дверь и встает, глядя на него сверху, большой и неподвижный, и улыбается.
-Малой сказал, ты к нему приставал, - добродушно сообщает он безо всяких обиняков, и глаза у него понимающие, сочувствующие и капельку насмешливые.
-Вот битч, - бормочет Джиён, удушливо краснея, и уже намеревается пойти, найти Сынри, где он там был, и натолкать ему таких пиздюлей, чтобы тот остаток жизни пел фальцетом, как Сынхён молча делает шаг вперед, у Джиёна за спиной мягко щелкает замок на двери.
-Неймется, да? - мягко спрашивает Топ, ласково, чуточку маниакально улыбаясь, и вот тут Джиёну становится по-настоящему страшно. Он сглатывает, глядя на свои крошечные отражения в Сынхёновых черных глазах, и панически прикидывает, рано еще говорить: "Хён, я больше так не буду" или уже пора.
-Ты меня не сдашь менеджеру Чону, правда? - низко говорит Сынхён, продолжая его гипнотизировать, и Джиён уже вообще ничего не понимает, и только моргает и пятится, ощущая, как уши у него горят, как от перцовой пасты. Топ отрывает взгляд от его лица и пару секунд прислушивается: где-то в квартире работает телевизор, Дэсон, кажется, разговаривает по телефону, если кто-то из менеджеров в доме и есть, то все либо на кухне, либо в гостиной. Сынхёновы глаза горят каким-то детским азартом, он берет его за рукав, говорит: "Пошли со мной" и тянет в сторону кровати. Джиён в ужасе понимает, что вот и оно, сейчас ему, кажется, натолкают кое-чего самому и опыт общения с мальчиками расширится по самое не балуй, и пришел отличный момент начинать орать: "Хён, я больше так не буду!" или даже сразу звать на помощь.
Когда Сынхён сажает его на пол, открывает свой ноутбук и кликает на папку с порно, у Джиёна отваливается челюсть. Она отваливается даже не потому, что в папке архив гигабайт на двести, а от того, что папка лежит прямо на рабочем столе посередине и так и называется: "Порно".
Доходчиво. Прямолинейно. Крупными буквами. Джиён в жизни не встречал таких честных людей.
Пока Сынхён устраивается на полу возле кровати поудобнее и с азартом листает список файлов, Джиён сидит рядом, подперев ладонями щеки, и только переводит глаза с компьютера на Сынхёна и обратно, и на его лице отражается задумчивое: "Срань господня…". Сынхён втыкает наушники, дает одно ухо Джиёну, другое берет себе, потом что-то вспоминает, неуклюже вскакивает, приносит салфетки и любовно устраивает прямо на ноутбуке. Джиён протягивает ему обратно его наушник, стараясь не осмысливать происходящее, и вставляет в ухо свой. На экране появляются стройные женские ноги в туфлях на каблуках, и Сынхён смотрит с таким живым интересом и надеждой, что Джиёну думается почему-то, что с таким же выражением он в детстве, наверное, смотрел мультики. Чуя его взгляд, Топ поворачивается и ободряюще ему улыбается:
-Мне тоже неймется, - простодушно сообщает он ему, потом без особых обиняков щелкает пряжкой ремня на джинсах и тянет вниз молнию. Джиён провожает его руку глазами, поднимает взгляд, и до него вдруг так резко доходит, что именно тогда показалось ему странным во время обнимашечек, что он вздрагивает и не верит: Сынхён, оказывается, вообще-то, такой охрененно красивый вблизи, если признаться себе. Джиёна внезапно как вырубает от такого открытия. Сынхёновы брови, голос, его ямочки, когда он улыбается, вдруг на его глазах входят в резонанс с понемногу доносящимися из наушника охами-вздохами, и неожиданно действуют на Джиёна так, что у него учащается дыхание, когда он на все это смотрит, и он, как загипнотизированный, тоже медленно расстегивает штаны и запускает ладонь внутрь.
Джиён смотрит на экран, да, но он не следит. Он не может. Потому что он, как идиот, с неожиданной жадностью пялится на Топа, думая, почему это он раньше всего этого не замечал. Он завороженно смотрит на его руку с широким запястьем, на то, как сжимаются его губы, на то, как он сглатывает вместе с каким-нибудь особенно громким вскриком и исступленными стонами: "Фак, фак ми…", и постепенно Джиён понимает, что ласкает себя в том же темпе, что и он.
-О господи, - шепчет он и закидывает голову на кровать, чувствуя, что уже кончает. Его кадык вздрагивает, и он выгибается в сладкой судороге, выдыхает с тихим всхлипом и закусывает губу, выплескиваясь неожиданно сильно и долго. Джиён обмякает через несколько мгновений, откинув голову, все его тело расслабляется, он медленно приоткрывает глаза - и ловит на себе Сынхёнов взгляд. Всего секунду, на один пропущенный толчок пульса, так что и непонятно даже, действительно ли он смотрел на него или просто обернулся на звук, а потом Сынхён вдруг зажмуривает черные ресницы и тоже роняет голову с судорожным вздохом, и так получается, что Джиён видит его оргазм от начала до конца, чувствуя еще, как течет по его собственным пальцам.
Когда они потом делят салфетки по-братски, Сынхён доволен и безмятежен, а у Джиёна почему-то такое ощущение, как будто они сейчас не порнуху смотрели, а сделали это прямо друг с другом. И кажется, для него такое чересчур сильно.
С тех пор они пересмотрели уже с четверть Сынхёновой коллекции, и жить стало значительно лучше и веселей. Джиён приходил сытый и удовлетворенный, и заваливался в свою кровать, Сынри, который раньше спал, как труп, начал ворочаться по ночам от нарушенной привычки чувствовать на себе чьи-то руки и в итоге сам иногда его звал с собой полежать. Поэтому 5го марта, проснувшись от его стояка под коленкой, Джиён не испытал ничего, кроме легкого злорадства.
Из комнаты Дэсона раздаются голоса, и ДжиДи сонно впирается без стука, как и положено лидеру. Эпик фейл. Их маленький домашний Дэсон сидит в плаще из клетчатого покрывала поверх пижамы в горох и радостно квасит соджу с гадкой вишневой газировкой и кивает. Ёнбэ сидит по-турецки, заплетает свои длинные патлы в индейские косички разной толщины и задумчиво рассуждает, как дед:
-Надо за этим проследить. Знаешь, тишина, тишина, а потом Джиён говорит какое-нибудь "о господи", а потом опять тишина. Хён же не может его там бить, правда?
-Вообще, может, - солидно говорит Дэсон и отпивает свой розовый коктейльчик из Джиёнова стакана, оттопырив мизинец. - Он у нас грозный.
-Это да, - соглашается Ёнбэ и рассуждает дальше. - Например, ты вот у нас вообще зло смотреть не умеешь, - Кан кивает и улыбается своей знаменитой лучезарной страшненькой улыбкой, - лидер Квон смотрит так, словно сейчас глаз на жопу натянет.
-Особенно на Сынри, - поддакивает Дэсон и заливается поддатым смехом. Тэян тоже хихикает.
-А у Топ-хёна ты видел? Так глядит, как будто запоминает.
Дэсон кивает несколько раз и говорит:
-Да… боюсь, когда он захватит мир, мы все еще пожалеем, что маленькими не передохли.
Оба вздыхают и, кажется, не слышат, как ядовитая слюна срывается с Джиёновых клыков, прожигая дырки в полу с подогревом.
-И все-таки, - опять задумчиво заводит Тэян, - что же они с хёном там делают…
-Трахаемся мы, - противным голосом говорит ДжиДи так неожиданно, что Дэсон давится и испуганно глядит на него. Джиён до глубины души оскорблен расцветкой его пижамы. - Ты. Твой день рождения был неделю назад. Тебе кто разрешал пить? И кто тебе разрешал пить из МОЕГО стакана? А ты? Ты почему сидишь и смотришь?
Они обалдело глядят на него, а потом хором спрашивают:
-Что, правда?! - и до него не сразу доходит, о чем они.
-Правда, - с холодной яростью отвечает Джиён, когда понимает, - правда. Свадьба в феврале. Так какого хрена вы тут сидите?
-День рождения прошел, - радостно вклинивается Дэсон, - а соджу-то осталось! И пятница! И запись завтрашнюю отменили!
-И ты так рад, что бухаешь?! Тебе лет-то сколько?!
-А ему хён разрешил, - оторопело говорит Тэян. - Я думал, ты в курсе.
-Какой еще хён? - тупо спрашивает Джиён.
-Твой жених, - еще тупее брякает Ёнбэ.
Джиён просто теряет дар речи от его тупости, когда за его спиной открывается дверь, и появляется вышеупомянутый "жених" с целой упаковкой пива. Сосредоточенность на Топовом лице тут же сменяется умильной честностью, говорящей, что он идет мимо, пиво вообще не его, он совсем не собирался его пить, более того, он даже не знал, что это пиво.
Такое надругательство Джиён тем вечером испытывает впервые за свою недолгую жизнь. Они отнимают у него телефон, ловят его и стараются в него что-то влить. Ёнбэ пытается им втолковать, что с Квоном это бесполезно, он упертый, как коза, и лучше сдохнет, чем что-то будет не по его, но это никого не останавливает. Джиён лягается, стиснув зубы, весь красный от злости, и убивает всех глазами до тех пор, пока к нему не подходит Сынхён. Видимо, он уже вступил в близкую связь с одной из серебристых банок из упаковки, потому что он с поддатой осторожностью берет в свои большие ладони Джиёново лицо, ласково смотрит и говорит низко-низко:
-Выпей с нами. Оппа просит.
Джиён понимает, что у него отвалилась челюсть, только когда чувствует, как в него залпом вливают полстакана соджу с пивом, так что пена идет через нос.
Сынри просыпается и приходит к ним через час, протирая глаза, чтобы столкнуться с жестокой дискриминацией: мало того, что лидер Квон, забив на нотации, сам бухает со всеми, так он ему еще и не дает соджу и посылает в магазин за пивом. Дэсон обнаруживает нездоровую страсть к фансервису и бурно шутит какие-то идиотические шутки по поводу "оппы".
Ближе к ночи, когда Джиён общими стараниями наебенивается в слюни, становится активно смешливый и веселенький, и шутки перестают казаться ему такими уж идиотическими, Топу под общим же давлением приходится пригласить его на свидание. Даже Тэян чему-то радуется, не понятно, правда, чему. Совместными усилиями они дарят Джиёну цветы в виде фикуса в напольной кадке, потом смотрят кино на ноутбуке, и Джиён то и дело пьяненько заливается, а потом почти засыпает, сидя у Сынхёна на коленках, затем они прутся на романтическую прогулку глядеть на звезды, и Джиён всех ненавидит. На балконе Сынхён курит и действительно пялится на звезды, а Джиён чуть не кувыркается через перила и так бессмысленно пьян, что начинает объяснять ему, что он почему-то раньше никогда и не замечал, какой Сынхён классный, собственно, парень и, вполне возможно, даже лезет к нему целоваться.
Потом Джиён, кажется, проблевывается в туалете, пытаясь сам себя погладить по спине, умывается и бредет спать, почему-то к Сынхёну. Последнее, что он помнит - это как Сынхён пишет самому себе смску с его телефона: "Свидание ыбло здорово", бубня, что все должно быть как надо, и что он, Топ, слишком секси, чтобы девушка не написала ему после свидания, и валится в подушку рядом, дыша куревом и перегаром, и что-то у него в лице кажется ДжиДи таким классным, таким классным…
Тогда он проснулся часа через четыре, в самый темный час перед утром, еще пьяноватый, лежа с Сынхёном в обнимку в его кровати. Он проснулся от того, что ему как-то нереально хорошо и безопасно. От того, что болит вся его телесная оболочка, но внутри чувствительно тепло, спокойно, и даже лень шевелиться. Балконная дверь была приоткрыта, мартовский воздух в комнате покачивался пронзительно свежий, вкусный, ночной. Они оба спали одетые, под тонким шерстяным одеялом, и темнота была еще густая, неподвижная, ранняя. Джиён в полусне ощущал только, что они с Топом обнимаются так хорошо, удобно и тепло, что одно то, какая тяжелая и спокойная у него на плече лежит рука, наполняет его дурацким счастьем. Он прижимался щекой к его груди, и хёнова худи была плюшевая и пахла горячо, как будто ее только что погладили утюгом. Он спал на спине рядом с ним, сосредоточенно и глубоко, на полную, встрепанный, горячий и немного нахмуренный. У него был синяк на шее, а у Джиёна здоровая шишка на голове. Джиён почему-то подумал, что влюбился, удовлетворенно вздохнул, обнял его покрепче, закидывая на него ногу, уткнулся и заснул с ним еще на тысячу лет так сладко, как не спал в жизни.
Расплата наступает в семь утра, радостной мелодией на Джиёновом телефоне и пронзительным голосом координатора Ким, который к ним уже едет. Координатор вещает, что сегодня, вместо парочки бестолковых репетиций и неторопливого отходняка, запись демо все же состоится, потом будет всеобщее знакомство с Сэвеном, у которого они должны будут выступать в подтанцовке, а потом будет чуть ли не общее собрание с директором, и чтоб через полчаса они были уже умыты и готовы к новым подвигам, стремясь навстречу своей будущей популярности. Джиён выскакивает из кровати из-под Топовой руки, как в кошмаре, подгоняемый чувством непоправимости произошедшего, и судный день начинается тем, что его опять выворачивает. И синяк у него на лобешнике наливается синевой. Давно он так не ненавидел окружающих, как 6го марта.
Он думал, что поседеет к вечеру. Тэян с Дэсоном выглядели еще сносно, и то потому, что Тэян почти не пил, а Дэсон практически не пьянел. Топ был больной и опухший, как покемон, у Сынри подглазники были чернее обычного. И конечно, лидер Квон выглядел, мать его, паршивей всех вместе взятых. В восемнадцать лет Джиён весил наверное меньше, чем среднестатистическая семья закупает в воскресенье продуктов в супермаркете на неделю, и его способность расщеплять алкоголь сложно было вообще назвать способностью что-то расщеплять и даже "способностью" в принципе. Он был серо-зеленоватый, его мутило, в ушах стучало, он засыпал и то и дело боялся сдохнуть от того, что сейчас перестанет дышать. Столько мата они в жизни не выслушивали. Координатор орал, пил успокоительное и, кажется, хотел увольняться. Ошибкой природы, заблуждением УайДжи, алкоголиками, выбросом времени и просто бестолковыми долбоёбами их не называла разве что гримерша - молоденькая девочка, она прибежала и извела на них пару своих спасательных тюбиков косметики, сочувствующе глядя на их несчастные похмельные лица. Джиёнов менеджер причитал, что ДжиДи нужно вообще вызывать гримера из морга.
У Сэвена на лице была бездна недоумения, когда он увидел их, стоящих в ряд, с пышущими свежестью и румянцем лицами и мутными красными глазами. Все ужасно зауважали лидера, когда Джиён, глядя в пол, как мальчик-одуван, толкнул прочувствованную речь про то, как Биг Бэнг будет счастлив поработать с хёном, и, пожалуйста, позаботьтесь о нас. Сынри потом рассказывал, что едва не прослезился, когда Джиёни-хён в конце поклонился, опустив свои маленькие заплывшие глазенки, и это было так изящно, что ни за что и не подумаешь, что в тот момент пара его внутренних органов чуть не выпала на пол. Сэвен одобрительно заулыбался, их менеджеры за его спиной тоже заулыбались, давая понять, что им всем скоро понадобится немалое мужество, чтобы танцевать с перебитыми ногами и тоже улыбаться, Сынри потом огрёб за "глазенки" люлей.
Все шло сносно, пока не началось собрание. Ян Хёнсук не был дураком, потому что дурак, в свою очередь, не был бы генеральным директором YG-Entertainment. Сорок минут собрания, потом спокойное: "Джиён, останься" и побледневшие лица и полные прощальной тоски глаза одногруппников, которыми они цеплялись за худенькую, но гордую одинокую фигурку лидера Квона, когда выходили.
Его не отпустили даже на репетицию, директор держал его до тех пор, пока не пришло время ехать в студию на запись. Джиён вышел молча, крепко сжав зубы и опустив еще сильней заплывшие глаза. Под ресницами у него были какие-то подозрительные разводы, а лицо такое, словно ему на протяжении этих двух с половиной часов выжигали на заднице подкову каленым железом. Он сел в машину, не глядя на остальных, и молча отвернулся к окну, не сказав им ни единого слова. Все расселись тихие, испуганные, неуверенно переглядываясь исподлобья и посматривая на Джиёна с тоской и думая, что он беззвучно плачет. Молчали до тех пор, пока Топ не подвинулся к нему, не тронул осторожно за плечо и не извинился за всех. Остальные загалдели сразу же, прося прощения, вопя, что все поняли, и обещая так больше не делать и слушаться лидера Квона, и не вливать в него ничего, заглядывали ему в лицо, поглядеть, не прибавилось ли на Джиёне шишек, Дэсон даже плюхнулся на колени, причитая, что больше никогда не будет пить. Минут через пять отчаяния ДжиДи все-таки повернулся к ним. Он обвел их исподлобья сухими припухшими глазами, такими бесконечно укоризненными, что всем аж поплохело. "Ну мы кретины, хён!" - робко раздался голос Сынри. Джиён вздохнул и, так ничего и не сказав, улегся головой на колени к большому Сынхёну и так и лежал молча, глядя в одну точку, пока они ехали.
Первой его фразой было обещание их всех передушить, потому что в студии они опять вели себя как придурки, и звукорежиссер едва не сорвал голос. Дэсон с Тэяном справлялись неплохо, Сынри безбожно фальшивил, у старшего Сынхёна просто не двигалось затекшее лицо. Он читал как обколотый ботоксом, размеренно, вяло и безнадежно опаздывая. Перенервничавший ДжиДи наоборот чувствовал, что спешит, не слыша ритма, как кукующий дятел. В итоге звукорежиссер сказал им, что на записи получается просто пучина страданий, а потом в студии внезапно отключился свет.
Тишина просто саднила в ушах, и слышно было только, как кто-то из младших дернул ручку запертой двери в бессмысленной попытке бежать. Конечно, упражняясь в филологическом остроумии и выдумывая для них клички из названий несуществующих зверей и птиц, звукорежиссер не сохранил резервные копии треков на диск. Когда в темноте раздался неистовый рев про то, что "это вас боженька покарал, чтобы люди никогда не услышали этого убожества!", Джиёну стало вдруг все равно. Он закрыл глаза и в темноте привалился к стоящему рядом Сынхёну, холодя шишку на лбу о его ветровку. От того пахло успокаивающе, тканью, чаем, ему надо было собраться с силами, чтобы выносить это дальше. Он слышал, как в темноте Топовы пальцы задели микрофон, а потом нащупали его лицо и тихонько потрепали его по щеке. Он прижался к нему плотнее, почему-то вспомнил, как они обнимались, и неожиданно подумал, что хочет его как-нибудь поцеловать. Просто так.
Пока звукорежиссер и звукоинженер бегали выдергивать кому-то ноги из жопы, Сынхёнов менеджер над ними сжалился, и они получили вкусные бутерброды и воду. В Джиёна ничего не лезло, он отдал свою порцию Сынхёну, но менеджер Чон просек эту фишку даже в темноте, поэтому Топу все равно фиг что перепало. Диета есть диета. Сынри орал в темноте, что его кто-то щипает, Дэсон рассыпал что-то и теперь возился, Тэян ушел в туалет и не вернулся. Джиён вяло жевал молочную шоколадку маленькими кусочками и принюхивался. Пахло лимоном. Сынхён рядом с ним чем-то с аппетитом чавкал.
-Сынхён, - зовет Джиён, вглядываясь в темноту и пережевывая шоколадку. Шоколадка была молочная с красным перцем, вкусная до невозможности. Джиён искренне надеялся, что его больше не будет тошнить. - Что ты ешь?
-Я ем лимончик, - отвечает тот с такой довольной интонацией, что сразу становится понятно, с каким лицом он это делает. Джиёну в глаз тыкается лимонная долька. - Хочешь?
-Блин! - негодует ДжиДи, - этим местом - нет. Зачем?
-Когда жуешь лимон, - раздается в темноте поучительный Топов голос, - выделяется слюна, и дикция становится четче, - он смачно жует. - А еще он вкусненький.
-О! - влезает Сынри. - Я тоже хочу лимончик!
Шуршит пакет, и через секунду лимон прилетает ему прямо в голову. Топ был опасным типом от природы, и умел убивать подручными средствами.
-У меня от других вещей слюна выделяется, - бормочет Джиён, и вдруг ощущает, как его в темноте берут за коленку большой рукой. Он вздрагивает и сглатывает. Не может такого быть. В его голове широкой лентой проносится вся отсмотренная вместе порнуха, и внутри что-то вздрагивает, когда Сынхён приближает губы прямо к его уху и еле слышно шепчет:
-…Дай шоколадки?
-Джиён, - тут же раздается голос менеджера Чона, молниеносно, как лай собаки пограничника, - я вижу твои руки! Не смей ему ничего давать.
-Я ничего и не даю, - бурчит Джиён, ощущая, как пальцы скребут его по коленке. Он отламывает целую дольку. - Хён, - зовет он, - иди, что скажу.
Дольку в зубы, руки на колени. Он осторожно тыкает долькой Топу в щеку, и тот реагирует безошибочно, тихонько поворачивая к нему лицо. Половина дольки в его рту, он приближается до упора и откусывает шоколадку у самых Джиёновых губ. Джиён ошалело пережевывает оставшийся у него во рту квадратик шоколада, думая, осталась ли на нем Сынхенова слюна, и порнуха в его голове начинает проматываться еще быстрее.
-Это вы что там такое делаете? - с нездоровым интересом спрашивает сидящий ближе всех Сынри. Когда снова включается свет, вся рожа у Сынхёна настолько откровенно измазана шоколадом, что у менеджера Чона просто не находится слов.
Вечером Джиён пришел спать к нему, завалился в его кровать и скрутился клубком, предварительно оставив Сынхёну место. Сынхён пришел в растянутой кофте, с мокрыми волосами, оторопело постоял над ним, глядя, как ДжиДи, радостно урча, кутается в его одеяло и хитро глядит на него, потупил немного, потом сказал: "Эм-м-м-м…" и, склонив голову набок, молча ушел спать на его место в комнату Сынри. Минут через пятнадцать ему пришлось выметаться оттуда тоже, потому что сумасшедший Джиён достал его и там, рухнув ему чуть ли не на голову. Сынхён поинтересовался, не идиот ли он, часом, чем, кажется, обидел его в его лучших намерениях. Джиён обиженно засопел, отвернулся к стене. Сынхён оторопело постоял еще в темноте, потом пожал плечами и ушел к себе, так ничего и не поняв.
|| >>
fanfiction |