Track 5: Strong baby (2009)
-…А, хён? Ну за что мне это, вот просто скажи?
-До-о.
-Он говорит, я камеру не вижу, все не так делаю, я кривой и лицо у меня какое-то не такое. Нет, хён, ну серьезно, что это за претензия - "лицо какое-то не такое"?!
-До-о.
-Да оторвись уже, хён! Что там такого интересного?
-А, - Сынхён отрывается от чтения журнальчика, который успел где-то тиснуть, и смотрит на него без одобрения. - Что? Я должен дать тебе по шапке за то, что у тебя лицо какое-то не такое, или чего ты от меня хочешь?
-Он говорит, что все плохо, - возмущается Сынри. - А я точно знаю, не может быть все так ужасно, как он говорит! Как по-твоему?
-По-моему - нормально, - бубнит Сынхён. – А по-хорошему – спроси ДжиДи. Я не очень в теме.
-Да я тебе про него и толкую! - причитает мелкий, вздевая руки и стукаясь ими в потолок машины.
-А, - говорит Сынхён, - ну значит, все паршиво.
-Ну и что мне делать?
-Спроси ДжиДи.
-Я говорю: что мне делать с Джиён-хёном! - голосит Сынри. - Он меня уже задолбал!
-Малой, - уточняет Сынхён, - если тебя задолбал он, то зачем ты пытаешься задолбать меня? Спроси его, он лидер, он лучше знает, что тебе делать.
-Ну, во-первых, - находится Сынри, - ты самый старший и мудрый, во-вторых, он уже обещал засунуть мне в задницу утюг.
-Мм, - гудит Топ и снова углубляется в чтение, покачивая головой, – нехорошая смерть…
-Хён, он серьезно сказал, что мне навтыкает.
-Тогда делай с ним что хочешь. Это самооборона. Скажи, я разрешил.
-А конкретнее?
-А конкретней, хватит причитать, - он ленивым движением отпихивает от себя налаченную голову Сынри, закладывает ногу на ногу и поудобнее устраивается на богически пружинящем сидении из кожи не иначе молодых оленей-вегетарианцев. - Ни хён, ни машинка не хотят тебя слушать, поэтому пока не появится утюг - амм, - Сыхён наглядно рукой изображает, как закрывается варежка. Он удовлетворенно вдыхает запах дорогущего салона Мерседеса CL AMG и, получив свою тишину, с невыразимым блаженством расправляет низкие соболиные брови. Их везут со съемок в машине, принадлежащей их исполнительному директору, дядьке с кучей денег и чувством юмора, которого они пятнадцать минут назад высадили перед каким-то забубенным рестораном, и сейчас утюг - явно последнее, что Сынхёна-старшего может волновать. Сынри, в костюме, стоящем, как кило костного мозга, ерзает, невольно чувствуя себя заморышем, а никак не стронг-бейби. Нет, треники у хёна, конечно, дизайнерские, и свитер дорогой, как незнамо что, дешевого он не носит, но все-таки. Что-то его заставляли сегодня чувствовать себя заморышем всю дорогу - лидер Квон своими воплями, исполнительный директор своим мерседесом и рестораном, а Топ-хён и просто своим внешним видом, что было даже обиднее всего.
-Нуны были страшные, - жалуется младший Сынхён и понуро выправляет рубашку из штанов. Топ косится на него так выразительно, словно у него над головой загорается табличка: "Нуны были самое оно, ты не охренел ли?". - Не в том смысле, - тоскливо тянет Сынри, - в смысле, мне было от них страшно. Их много, и такие красивые все, а я только один. Я к такому еще не привык, - он задумчиво чешет щеку, зудящую от тонального крема, и смотрит, как за окном мерседеса плавно плывут огоньки, потом сообщает. - Но я привыкну. Ну ты согласен, что Джиён-хён был страшнее всех?
Сынхён молча соглашается, с детским интересом рассматривая картинки в статье про ловлю леща.
-Мне нужен опыт! - горячо разводит демагогию Сынри, не особо нуждаясь в том, чтобы его слушали. - Нужно набрать опыт, а то он меня скоро просто засмеет! Нужна девушка! А лучше несколько!
-Спроси ДжиДи, - автоматически бормочет Топ.
-Хён! - Сынри с азартом придвигается. - Ты должен мне помочь!
-Нет, - говорит Сынхён, сворачивает журнал трубочкой и тыкает прочь от себя колючую от геля макушку. - Я не такой. Спроси ДжиДи, он такой.
-Тьфу ты господи, - говорит Сынри, - да я не про тебя говорю. С девушкой меня познакомь, вокруг тебя их постоянно вон сколько бегает. С девушкой, девушка, понимаешь, вот такая вот, такая вся, и круто бы, чтобы вот тут еще вот так вот…
-Купи себе Барби, - предлагает Топ, - ты как раз ее сейчас изобразил.
-Блин, хён! - возмущается мелкий. - Вы с ним оскорбляете мои права человека и мужчины! Он запрещает мне встречаться с девушками, по сто раз на дню проверяет мой телефон, а потом издевается, что я в руках ничего держать не умею, а ты - так и просто бессовестно глумишься и не хочешь помочь!
-Сколько же от тебя шума, - говорит Топ и почти мечтательно вздыхает. Директорский водитель уже начинает прислушиваться к их разговору.
-Ну хё-ён, - голосит Сынри, дергает его за рукава, - ну мне нужна девушка-а, помоги-и! Ну ты же хё-ё-ён!
-Неа, - тянет Сынхён и улыбается. - После сегодняшнего ДжиДи, наверное, хочет умыться твоей девственной кровью и получить вечную молодость. Посмотри в мои добрые глаза, как же я лишу его такой радости.
-А давай не поедем домой? - тут же говорит Сынри, сразу забывая про сиськи четвертого размера, и взгляд у него начинает бегать.
-Как же так, - укоряет Топ и снимает пылинку с колена, - он уже, наверное, ждет тебя дома, в кровати, в компании всякой развеселой резиновой гадости и утюга.
-Не-не-не, - говорит Сынри еще быстрее и даже мотает головой. - Только не в кровати опять. Ты понимаешь, - говорит он, и Сынхён уже со слова "ты" начинает слышать где-то на заднем плане печальную музыку, - когда мы жили с ним в одной комнате, он… ты знаешь, мне больно об этом говорить, но ночью… нет, конечно же он меня не лапал, нет, но…
-Ты жопа, - доверительно сообщает ему Топ, добро глядя, - с ушами. Ты знаешь это?
-Кого ты называешь предателем?! - оскорбляется Сынри. - Я же говорю: он меня ни в коем случае не лапал! Разве бы я такое про него сказал?! Просто… ты знаешь, его эти… такие… ну знаешь, слюни…
-Нет у него никаких слюней, - говорит Сынхён и зевает, - не ври. Он все делает очень аккуратно.
Сынри осекается и с тихим восхищением долго глядит на него.
-Хён, - наконец подает он голос с искренней гордостью, - ты очень крутой извращенец. Однажды я хочу стать как ты!
Сынхён сонно подпирает голову рукой и долго смотрит на него, черная челка падает ему на один глаз.
-Утюг-утюжок, - наконец тихо и почти вкрадчиво говорит он, глядя пристально, как змея, и его губы раздвигаются в леденящей усмешке. - Хочу послушать, как ты будешь кричать…
-Тьфу, - говорит Сынри и даже запахивает на груди расстегнутый пиджак, - не делай так, у меня от этого мурашки бежать начинают…. - Сынхён удовлетворенно хмыкает. - Нет, нет, нет, домой никак нельзя, никак. Хён, - на Топа смотрят маленькие жалобные Сынриевы глаза. Набрякшие под ними к вечеру синяки делают их еще жалобнее, - хён, поехали выпьем, а?
-Ладно, ладно, - говорит Топ, снова разворачивая журнал, - попрошу Дэсона сделать тебе молочный коктейль.
-Нет, хён, я серьезно. Давай заедем куда-нибудь, пропустим по стаканчику?
-А не рановато тебе серьезно? - с сомнением спрашивает Сынхён.
-Нет, - лепечет тот, - наоборот, скоро станет даже поздно. Хёнчик. Хённи, я в таком стрессе, это мой первый сольный клип. Моя карьера под угрозой провала. Пожалуйста. Умоляю. Совсем немножко.
Сынхён-старший смотрит на его лицо, похожее на грустный желтый смайл, и прикидывает, что ему за это будет, а потом все-таки говорит:
-Ладно, но только дома.
Все равно он никак не может запомнить, сколько мелкому точно лет, и можно ему или еще вроде как нельзя. Сынри улыбается ему своей милой кривоватой улыбкой и приваливается к нему снова.
-Ты мой самый любимый хён, - говорит он, преданно глядя на Сынхёна снизу. - Но если Джиён-хён тоже дома, то это была твоя идея, ладно? Тебе-то он ничего не сделает.
И Сынхён думает о том, что Сынри, наверное, сильно рад, что Джиён занят в группе. ДжиДи иногда говорил, что не будь Биг Бэнг, он стал бы менеджером Сынри, а мелкий при этом смотрел на него такими глазами, что было ясно, что войны он боится меньше, чем такой перспективы.
Когда сегодня Топ по пути домой со своих важных дел заехал на студию, где снимался сольный клип Сынри, "Strong Baby", экшн был в самом разгаре. Он со всеми раскланялся, благосклонно посмотрел на стайку телочек в коротких шортах, пьющих кофе у гримерки, и двинулся в дальний конец павильона на характерные крики. Недели две назад Сынхён был в студии, где Сынри с ДжиДи записывали сольный трек младшего, и, собственно, теперь досмотреть, чем в итоге кончится вся затея, было делом чести, и просто интересно.
Топ знал, что этот трек Джиён написал для мелкого из лучших отеческих побуждений, специально отнес его УайДжи и долго, уперто и с жаром доказывал, что их "сладенький макнэ" все сможет сделать красиво. Джиёново вдохновение было ощутимо в каждом такте, видно, как на раскрытых ладонях. Лидер Квон даже пару раз не ночевал дома, все сводил, собирал, никому не показывал, куря по ночам в студии тайком, вылизывал, чтобы получилось то, что получилось. Потом он собрал всех, усадил рядком и устроил прослушивание. Потом повернулся к младшему Сынхёну, который сидел, мечтательно затуманившись, и покачивал в ритм головой, спросил коротко: "Нравится?", и когда тот озадаченно ответил: "Конечно!", вздохнул и небрежно сказал: "Это твой трек". В этой небрежности был весь ДжиДи. Топ мог поспорить, что ради этого краткого красивого жеста он ночи не спал, и если бы Сынри хоть на секунду замялся с ответом, трек незамедлительно ушел бы в помойку, а Джиён в небольшую, но очень черную депрессию.
Впервые что Джиён за человек такой Сынхён задумался только после того, как Биг Бэнг был уже собран, и он увидел Джи-Дракона как своего лидера. Сынхён не особо хорошо помнил господина Квона в детстве, в его памяти он остался как на фотках - мелкий, симпатичный, заводной пацан. Он здорово помнил только Квоновскую улыбку - внезапную такую и без предупреждения, обезоруживающе ослепительную. Джиён всегда улыбался с такой потрясающей радостью, чуть ли не жмурясь, как от яркого солнца, весь светясь, что люди начинали улыбаться ему в ответ. Топ помнил, как в первое время каждый раз, когда Джиён поворачивался к нему, раскрывал свои по-мальчишески тонкие руки, ослепительно скалясь, и говорил что-нибудь игривое типа: "Сынхёнчик!", он всегда очумело замирал, не моргая, и только через несколько секунд ловил себя на том, что стоит и дураковато лыбится в ответ.
Джиён изначально был очень сам по себе, и все иногда чувствовали, что внутри группы ему иногда не хватало простора для самостоятельности. Сынхён как-то подарил ему конструктор "сделай сам", но Джиён надулся, как рыба фугу, и смотрел очень злобно. Наверное, он был дурак, и не понимал всей прелести модельки танка M4A2 Sherman U.S. Marines в масштабе 1:35. Ни для кого не было секретом, что сперва будущий лидер Квон не слишком радовался, что мало того, что к ним Тэяном, с которым они уже шесть лет обучались в YG-Entertainment, припаяли еще троих неведомых лохов и сделали из них группу, так еще и его песню, которую он сочинял лично сам, для самого себя, они будут петь впятером. А это была ЕГО песня, и петь он ее хотел лично, сам, сам, сам. Ёнбэ особо не возражал, он только тыкал иногда в экран, где выступал Super Junior в составе аж 13 человек, и намекал, что все бывает и хуже. А Джиён косился в телевизор с неодобрением, и его круглое лицо вытягивалось с выражением "отвратно" и "мне не по себе, мне очень не по себе".
В конце концов Джиён не смог противиться очарованию словосочетания "лидер Квон".
Если бы Сынхёна попросили описать лидера Квона вкратце, он бы сказал одно слово: талантливый. Это был человек со своей собственной радугой. Какой-нибудь убийственный набор цветов вроде: "Каждый Обязан Пустить Слюну, Когда Идет Джиён" или "Каждый Хейтер Может Сдохнуть, Сдохнуть, Сдохнуть, Сдохнуть". В Джиёне уживались и стиляга, и колхозник, и зануда-отличник, и адское эмо, и кофточки на тонких лямках, и "иди сюда, я тебе щас нос сломаю". Джиён был чертовщиной вроде оборотня из сказки. Он был прелестно учтив со старшими, околдовывал публику своими танцами, улыбками и песнями и мог за ночь соткать волшебное полотно, выдергивая перья прямо из себя, как тот журавль из японского фольклора, при этом иногда он похищал и жрал младенцев по ночам и мог вынуть мозг практически через ноздри своими психологическими атаками. Настоящим Джиён был только со своими, с теми, кому он не обязан был постоянно улыбаться. Он бывал разный, он и заливался Сынхёновым шуткам, как девочка-школьница, прикрывая рот кулачком, и при этом же парой сказанных слов умел поставить на место, а то и довести до слез практически кого угодно. Лидер мог все и всегда знал лучше. Это была правда. Поначалу Сынхён за ним вообще не успевал - ни за передвижениями, ни за темпом речи, ни за мыслью, и в первое время просто лишался разума.
Видимо, от Джиёна разума лишались все люди с именем "Сынхён". Младенец, которого Джиён жрал по ночам, был ужасно тронут подарком, польщен и растроган, и орал, что Джиёни-хён - его самый-самый любимый хён. А потом он попал в студию, между песней, написанной Джиёном, и самим Джиёном. Случившийся тогда в студии Топ минут сорок сидел нога на ногу и смотрел через стекло аппаратной немое кино с двумя актерами и озвучивал его вслух для себя и для звукорежиссера, пища на два голоса: "Пой!" - "Хён, я пою" - "Ртом пой!" - "Хён, я пою ртом как умею" - "Это я написал эту песню, ее надо петь не как умеешь, а как НАДО!" - "Хён, не бей меня!" - "Не споешь сейчас как крутой мужик ртом - прокляну, и тебя будут хотеть только толстые очкастые телки" - "Хё-ён, ну не надо по лицу, оно же симпатичное!"
Джиён бегал по комнате и очень много махал руками, Сынри стоял в уголку, стараясь занимать поменьше места, жмурился, когда лидерские руки пролетали у его носа, и много кивал. Как Топ и догадался, Джиён требовал от Сынри секса. Секса орального, громкого и в ноты. Причем, видимо, столько секса, сколько не выжать и из моряка подводной лодки после года плавания, что уж говорить про Сынри.
-Давай, я буду тебе массаж делать, а ты будешь петь! – требовал Джиён, затирая мелкого совсем в угол. Песню записывали дня два с утра до поздней ночи, и малой явно схуднул с лица.
Сегодня на съемки Топ попал тоже на самый апофеоз душевной боли.
-Ты что, - разносится по всему павильону характерный Джиёновский голос, - круглей хурмы в руках ничего не держал, что ли?!
Джиён воспитывает мелкого так, как когда-то воспитывали его самого. Очень красивый и представительный, отглаженный и напомаженный Сынри что-то бормочет в ответ, сутулясь, красиво накрашенная девушка-модель медленно моргает, отставив длинную ровную ногу в лакированной туфле, очарованная Джиёновой интонацией и манерой двигаться.
-Так, - говорит Джиён, яростно трет виски обеими руками и дергает бабочку на воротнике стильной рубашки, потом хлопает в ладоши, говорит: «Ладно» и поворачивается к девушке-модели.
-Нуна, - решительно говорит он, улыбается чудеснейшей из своих улыбок, и девушка тает, теряя всякую бдительность, - я заранее очень сильно извиняюсь.
Топ перестает залипать на модельные ноги только когда они внезапно дрыгаются, лакированные туфли взвизгивают каблуками по полу. Мелкий, видимо, довел его до точки кипения, потому что ДжиДи хватает девушку подмышки, протаскивает пару шагов и притискивает к ближайшей стене. Нуна пищит, как радар, когда к ней прижимается горячее и тонкое Джиёново тело. Топ аж останавливается, с интересом глядя на этот порноролик в перемотке, когда секунд за десять Квон успевает облапать девочку всю, потереться об нее щекой и задрать короткое платьице. Самое интересное было в том, что все всё равно смотрели не на нее, а на него, когда он закидывал ее гладкую ногу себе на бедро, оглаживая лодыжку и улыбался в камеру через плечо такой обаятельно развратной улыбкой, словно на нем не было трусов. Слева от Топа что-то упало и прокатилось, послышалось отчетливое: «Ну не шутя….»
Нуна была в шоке от такого профессионализма, Сынри был вообще в шоке. Джиён быстро отскочил, поправлял на девушке платьице, кланялся и тщательно извинялся, потом повернулся и безо всякого перехода скомандовал, чтобы Сынри закрыл рот.
-Повтори сейчас то, что видел, - строго велел он и свалил из кадра, благодаря режиссера за паузу и жестами прося продолжать. Девушка затуманено смотрела ему вслед, трогая распушившийся локон, и судя по всему, сама была готова благодарить его жестами.
-Поехали, - скомандовал режиссер глумливым голосом, и Сынри, чуть поколебавшись, снова двинул на приступ.
-Привет, - говорит Топ.
-Здорово, - отзывается ДжиДи, коротко лапает его за плечо и встает рядом, сосредоточенно сложив руки на груди.
-Развлекаетесь? – Сынхён переводит глаза на пару у стенки.
-Да что ж за твою мать-то такое, - шипит ДжиДи, нервно переступая с ноги на ногу, - последний съемочный день остался! – он двигает вперед большими шагами как только слышится: «Стоп, ёлки-палки!». – Ты что с ней, в регби играешь, ха?! Ты зачем на нее попер?! А ну иди сюда!
Сынри бубнит что-то и бредет к нему, набычившись и опустив голову.
-Скажи, мне, мелкий, - раздраженно говорит Джиён, отведя его в сторону, и снова дергает задолбавшую уже бабочку, - ты видишь камеру?
-Вижу, - бормочет Сынри.
-А по-моему, - Джиён уже не скрывает злости, - ты только сиськи видишь и забываешь, где ты находишься. Я уже четыре раза показывал тебе, как ты должен повернуть голову и где должны быть твои руки. Почему ты не можешь запомнить?
-Я могу.
-А что это тогда за перепуганный школьник в кадре?! – рявкает Джиён так, что кто-то из ассистентов оборачивается. – Ты что, не можешь собраться?
-Я собран, хен, - упрямо бубнит Сынри и поднимает на него взгляд исподлобья. Видимо, Джиён замечает в них наглость.
-А, значит, все клево? – сладко спрашивает он, и улыбка ни краешком не касается глаз. – Ты молодец? Ладно, - он отцепляет наконец свою бабочку, сует ее Сынхёну в руки, поддергивает рукава рубашки. – Хён, подай стул.
Сынхён оглядывается, находит стул в двух шагах от них и приносит. Он знает Джиёнову извращенную фантазию, и ему просто интересно, что будет. ДжиДи подхватывает блестящий стул за спинку, ставит рядом с Сынри и тыкает пальцем, нехорошо щурясь:
-Ну-ка сядь.
Сынри много, быстро и панически про себя успевает подумать, но все-таки садится, невольно пытаясь отодвинуться подальше.
-Давай, - говорит Джиён очень хорошим голосом, - посмотрим, какой ты молодец. Включи свою скудную фантазию: я, - представляется он, расстегивает верхнюю пуговичку на рубашке, проводит пальцами по уголку рта и так закусывает нижнюю губу, что будь на месте Сынри девочка, она бы выпрыгнула из штанишек, - я - крошка твоей мечты.
-Не… - вякает Сынри и делает попытку встать, но не успевает. Топу кажется, он даже слышит, как хрустнула ткань пиджака под тонкими цепкими пальцами. Младший Сынхён не успевает его не то что отпихнуть, а даже приготовиться.
«Какие прикольные носки…» - думает Топ.
Джиён перекидывает через мелкого ногу в узких штанах, седлает его верхом и подъезжает к нему вплотную, бесстыже протирая задом по его бедрам, так что брюки задираются, и носки мелкого в тонкую полосочку выставляются на всеобщее обозрение.
-Хён, уйди!! – орет Сынри в панике, отдирая ДжиДи от себя и охренев от ощущения того, что на нем сидит что-то живое. Его вдруг окатывает хорошо знакомым резким вкусным запахом Джиёнова парфюма, нос царапает серьга, а в губы тыкаются жестко залаченные каштановые волосы. Сынри смешно дрыгает ногами и в испуге растопыривает руки в стороны, чтобы не дай бог не схватить хёна за что-то не то. Гладкие пальцы трогают его лицо:
-Завелся, детка? – горячий шепот прямо в ухо, выдох и смех. – Шоу ми вот ю гат, бро.
У Сынри внутри все переворачивается. Хён горячий и пахнет так охренительно вкусно, что внутри все замирает и хочется драпать, как бабочке от цветка-мухоловки, работая крыльями так, чтобы свистело. Когда они жили в одной комнате, он уже через неделю безошибочно просыпался от нежного, терпкого запаха Джиёновых волос, когда он к нему подкрадывался. У Джиёна была какая-то ненормальная манера забираться к Сынри в постель и дышать ему в затылок, тереться, прижиматься, как в общественном транспорте, и запускать руки ему под майку, или вообще ложиться на него сверху и спать так. Поэтому он начинал ныть: «Хён, уйди» даже когда Джиён просто ночью брел мимо в туалет, чем откровенно забавлял лидера. После того, как они стали известны, и у Джиёна появилось выше крыши классных сисек, чтобы полапать на стороне после концертов, он все равно иногда это делал – чисто для поржать.
-Хён, уйди! – орет Сынри, зажмурившись всем телом и замерев с растопыренными руками, потому что знает, что будет, если тронуть его хоть пальцем в ответ. Прямо возле его уха щелкают зубы, он слышит, как Джиён дышит ему в висок, и ему страшно до усрачки.
-Сейчас, - обещает ДжиДи нежным мелодичным голосом, - я засуну язык тебе в ухо.
-Не-не-не-не, - тихо-тихо начинает скулить Сынри, его лицо делается почти неузнаваемым, все черты собираются в горсточку. - Не надо, хёнчик, ну пожалуйста.
-Скажи, что ты школьник, девственник и просто ссыкло, - ласково говорит Джиён ему в ухо. – Скажи громко. Я не трогаю школьников.
-Я школьник, - лепечет Сынри, - я правда школьник. Только не надо, хён, пожалуйста, не надо, - он чувствует, что если Джиён его сейчас хоть чем-то куда-то тронет на глазах у всех, он заорет благим матом. Ни один человек на свете на него больше так не действовал.
-Обожаю пиздоболов, - говорит Джиён, отцепляясь и усаживаясь на нем, как на табуретке. – Вотс ап? – он дергает его за сморщившийся нос, и младший Сынхён несмело приоткрывает глаза. – Ну и нахрена ты мне врал про сотни телок, пуся? Зачем мы вот все это с клипом затеяли? Что? Не нравится? Да-а, не нравится нам, не нравится, - не отпуская Сынхёнов нос, он кивает его головой. – А нуна нравится? Да-а, сиськи нам нравятся. А кто больше нравится, хён или нуна? – спрашивает Джиён, и его глаза смеются. Сынри затравленно молчит, пытаясь скосить глаза куда-то мимо лидера, потому что знает, если скажет, что больше нравится нуна, его обзовут козлом, если что хён – пидарасом, и свой шлепок по жопе он все равно получит. Джиён любил задавать жестокие вопросы, на которые нет ответа. – Так вот, - говорит Квон и игриво на нем ерзает, от чего младший удушливо краснеет, - деньги заплачены, и клип мы снимем все равно, даже если мне придется тебя трахнуть, чтобы ты раскрепостился. Ты знаешь, я не шучу. И если ты щас не пойдешь и не сделаешь это с нуной, я еще раз сделаю это с тобой, и буду делать до тех пор, пока ты не прекратишь стесняться в кадре, - глаза Джиёна начинают приближаться. – А дома твою маленькую попу…
-Хён, уйди! – в ужасе орет Сынри, и Джиён просто заходится в радостном смехе. Слезает с него, поправляет его пиджак, слюнит пальцы и поправляет ему челочку. Сынри слышит, как он весело и, в общем-то, беззлобно смеется, уходя из кадра. Мучить Сынри было любимым королевским развлечением.
-Ух, - ёмко говорит Джиён, вставая рядом с Топом и утирая слезинки в уголках глаз и продолжая лучезарно улыбаться. – Повеселился. Как тебе?
-Ну-у, - задумчиво говорит Сынхён, глядя, как Сынри нервно обнюхивает себя и ощупывает на предмет расстегнутых брюк. – Я бы сказал, что ты жестокий сукин сын, но в целом… Клево же.
Они с Джиёном смотрят друг на друга, у них обоих на лицах появляются одинаковые полные глумливого садизма ухмылки.
-Мамаша, мы дома! – громко и хрипло горланит Топ в прихожей. Ёнбэ отзывается, но вставать не встает. Сегодня на репетиции он чуть не оторвал себе кусок спины, когда прыгал сальто назад, и только когда лег, наконец перестал ощущать, как его позвонки трутся друг о друга, выстроившись, как шашечки у такси. В комнату заглядывает Сынри, и лицо Ёнбэ говорит о том, что на кровать к нему прыгать не надо, красноречивей, чем дуло дробовика. Сынри забавно выглядит в дорогом костюме, в котором, надо подумать, снимался сегодня в своем многострадальном Стронг Бэйби и так в нем и уехал домой, и веселых зеленых тапочках-ящерках.
-Мы с Топ-хёном принесли вкусняшку, - загадочно зазывает он и исполняет в своих тапочках какой-то шаманский манящий танец. – А еще мы сегодня на такой машине приехали, закачаешься. Хён, пошли, посидим с нами.
От Сынри пахнет вином и печеньем, но Ёнбэ до того лень. Он заставляет себя кое-ка подняться только после того, как Сынри, сняв пиджак и закатав рукава рубашки и что-то заботливо лопоча, натирает ему поясницу мазью от растяжений из тюбика, похожего на клей.
Вино Тэян не любит и не пьет, оно кажется ему кислым и противным. Если говорить честно, он вообще практически не пьет, потому что это не слишком сочетается со спортзалом, поэтому он просто приходит посидеть с ними. У Дэсона тени под глазами и запавшие щеки, побаливает горло, поэтому он тоже выпивает бокальчик и уходит отсыпаться. Джиёна как всегда нет, после съемок малого он опять пропадает в студии и, судя по всему, вернется в такое время, когда будет уже наплевать, что пили без него.
Сынхён-хён выпить любит и делает это так, что приятно посмотреть. Он понимает в вине, знает, как разливать его, как держать бокал, как пить, у него все это здорово получается. Глядя на его уверенные движения, Ёнбэ невольно задумывается, от чего это зависит, и почему хён, который, если пакет молока все-таки не упал ему на ноги, ухитряется пролить его не только мимо чашки, но и вообще мимо стола, умеет разливать вино по бокалам так легко и плавно, так что ни одной капельки не падает мимо, залюбуешься.
Сынри тоже пьет с удовольствием, а главное, быстро. Но его удовольствие обусловлено не тем, что это Gevrey-Chambertin 2004 года, а тем, что вот они с хёном сидят в хёновой комнате, прилично одетые, взрослые люди, пьют хорошее вино, беседуют, и нет дома Джиёна, который схватил бы его за подбородок, очень нехорошо прищурился и подозрительно сказал бы: "А ну дыхни?" противным голосом, говорящим, что все ему ясно.
Сынри уплетал печенье и взахлеб рассказывал, как они с хёном драпали обратно к Мерседесу из затрапезного магазинчика по темной улице: Сынхён-старший в капюшоне пальто, шурша пакетом с печеньками, и Сынхён-младший за ним, в дорогом костюме и темных очках на миллион долларов, со звенящим пакетом в обнимку. Из магазина вслед за ними никто не вышел: то ли продавец просто не понял, что это было, то ли так и замер за прилавком, окутанный облачком золотой фейной пыльцы от встречи с чудом. Топ слушал его, что-то гукал и только грустно следил за тем, как в болтливом рту мелкого безвозвратно исчезает его Chambertin.
Он иногда мрачно подозревал, что от его, Топовой, доброты сдох не один зверек в зоопарке. Если что-нибудь маленькое, с грустными глазами, сразу не убегало с криками на своих маленьких лапках от Сынхёновых свирепых бровей и взгляда убийцы всего маленького и живого, а все-таки осмеливалось попросить вроде: "Дай банан, а?" или там "Хён, ну можно еще стаканчик?", Сынхён был просто беспомощен против этого. Самому Сынхёну приходилось пить в меру, потому что если у Сынри был такой удобный девайс, как вечные синяки под глазами, которые позволяли ему одинаково выглядеть и с похмелья, и без, то Топ при лишнем стаканчике жидкости на ночь к утру напоминал пчеловода или себя в детстве, когда лицо становилось шире полочки под зеркалом. Поэтому он только глядел, как галстук у мелкого съезжает куда-то на сторону, волосы на голове встают дыбом, а улыбка становится такая бесстыжая, что лидер Квон, который не мог от него добиться такого на съемках битых два дня, сейчас просто сношал бы его шваброй, если б увидел.
Топ был самым старшим из них, поэтому если на следующий день не планировалось ничего важного, Тэян с абсолютно чистой совестью признавал за ним право учить мелкого всем гадостям, которые он сочтет нужными. Сынри скоро порозовел, развеселился. Сынхён был спокоен, доволен, только смотрел на него как-то странно, а в остальном они, кажется, чудно проводили время. Спина ныла о том, что хочет полежать на досках, поэтому скоро Ёнбэ поднялся и, пожелав им припрятать бутылки до того, как вернется Джиён, ушел к себе. Теперь их общага была раза в три больше той, в которой они жили поначалу, и занимала аж пару этажей, поэтому у каждого был свой угол, и не надо было беспокоиться насчет того, что кто-то кому-то помешает.
Спал он плохо. Спина ныла противно и тягуче, как Джиён, когда нудел, чтобы кто-нибудь вымыл посуду или принес ему чаю; несмотря на размеры общаги где-то постоянно ощутимо хлопали двери, в коридоре не выключался свет, было ощущение, что кто-то постоянно туда-сюда ходит, словно никому толком не спалось, кажется, ему даже послышался далекий-далекий крик: "Куда ты меня тащишь?!". Он выкинул подушку, лег плашмя и только подумал на самом деле стащить одеяло и улечься на полу, как заснул.
Он просыпается в темноте, от того, что его кровать вздрагивает. Под дверь все еще пробивается полоска света из коридора, непонятно, сколько времени, по ощущениям глубокая ночь. В кровати он не один, но ему и не требуется видеть, чтобы понять, кто это. На противоположном краю его постели с ногами сидит в темноте Джиён и дрожит крупной нервной дрожью. Ёнбэ протягивает руку, дотрагивается пальцами до спины, обтянутой толстым холодным уличным пуховиком - даже сквозь неё ощущается, как Джиёна колотит.
-Джиёна? - Ёнбэ чует неладное и начинает вылезать из-под одеяла, тянется к ночнику.
-Не надо, лежи.
Ёнбэ аж вздрагивает, и ему опять противно защемляет спину. Сон слетает. Со слухом у него всегда все было в порядке, и голос Квона он знает наизусть, узнал бы его и по телефону через десять слоёв марли.
-Джиён.
-Спи, Ёнбэ, пожалуйста... я просто посижу… посижу тут, хорошо?.. все в порядке… - голос у ДжиДи был задушенный и неверно искажался, как шатающаяся походка. Он фальшивил. Ёнбэ вздыхает и садится.
-Ну что, - говорит он, - Мивон тебя все-таки бросила?
-Все хорошо, - шепчет Джиён. - Все хорошо, все хорошо, все хорошо…
-Ты ко мне в уличной одежде пришел посидеть и разбудил меня, чтобы сказать, что все хорошо? - мягко спрашивает Ёнбэ. - Давай, колись, что случилось?
-Сынхён, - тихо говорит Джиён и внезапно перестаёт дрожать. Ёнбэ как-то сразу вспоминает Шардоне-или-что-там-какого-то года, что они пили, и почему-то аж леденеет. Его еще полусонный мозг накрывает картина того, как Джиён вернулся домой, увидел, что они опять бухают, и пришёл в такую ярость, что убил обоих, и сейчас Ёнбэ, трясясь от холода, придется выволакивать два завернутых в ковер окоченевших трупа. Он почему-то думает, что же он скажет Сынхёнову менеджеру Чону.
-Сынхён, - повторяет Квон. - Сынхён. Со мной опять эта хрень. Все ещё.
И когда Ёнбэ мгновенно понимает, что это за "опять" и "все ещё", он леденеет как-то по-другому. И снова думает, что же он скажет их менеджерам.
Твою мать. Честное слово, лучше бы Джиён хотел стать Бэтменом. Бэтменом, Суперменом, президентом Южной Кореи, все лучше, чем если бы он упорно, на протяжении трех лет хотел Сынхёна.
Ёнбэ страдальчески морщится и даже невольно качает головой. Он всегда считал "День сурка" ужастиком. Ему впервые в жизни, после того раза, когда он про это все впервые услышал, хочется предложить: "Давай, я сделаю вид, что ты ничего не говорил, просто лягу спать, и мы забудем?"
Он проморгал момент, когда это произошло, мягко говоря, им всем было немного не до этого, поэтому для него на всю жизнь останется загадкой, как их лидер Квон так ухитрился. Гадкие шутки всегда были в его репертуаре, ну и тот случай со свиданием был довольно забавный. Неприятно, конечно, что на них потом орали весь следующий день, но то, как из Джиёна поперла пена, когда они залили в него пол-литра пива сразу, объективно было весело, хотя и жестоко. Наверное, их безобидные шутки-прибаутки поимели продолжение.
Топ-хён был веселым парнем с отличным чувством не всегда всем понятного юмора, видимо, его это развлекало, судя по тому азарту, с которым он во всём этом участвовал и явно ничего не подозревал. Сначала "свидания" под всеобщий радостный галдеж во время их совместных посиделок стали традицией, как и то, что Джиён всегда убредал спать после такого к нему, потом Ёнбэ невольно начал замечать какие-то шевеления в танцклассе, потом в кино, потом в студии, а потом как-то раз он наконец заметил, что Джиён смотрит на хёна глазами хэллоу-китти. Тогда он уговорил себя в стиле "хе-хе, показалось".
Так он себя уговаривал до тех пор, пока сам их не застукал в прихожей их собственной общаги. Это было в далеком 2007 году, после съёмок пародии на "Кофе Принц" для видео-вставок в их второй концерт. Станиславский бы делал сальто в гробу и вопил бы: "Верю! Верю! Хватит!". У Ёнбэ эта сцена в мозгу до сих пор торчит, как кадр из диафильма, он помнит даже кроссовки с синими шнурками, в которых Квон был. Тогда не то что не прокатило "хе-хе, показалось", тогда Ёнбэ вообще думал, что ослепнет. Он не успел и рта раскрыть, как заглотил всю картинку одним махом: щелкает замок, вваливаются двое, непонятно откуда в такое время, кто-то из них пинком ноги закрывает дверь. Ёнбэ сначала думает, что они чем-то друг за друга зацепились, но оказывается, что нет. В тусклом свете коридора видно, как Топ-хён отрывается, нервно вжикает молния, он буквально достает тонкого гибкого Джиёна из его дутой куртки, проводит ему ладонями от груди до задницы, подхватывает, как девчонку, сажает на высокую обувную полку и разводит ему ноги. Он зажимает его к стене, держа под коленки и придвигая бедрами на себя, Джиён откидывается, его ладони в Сынхёновой взъерошенной черной шевелюре, руки лихорадочно гладят, обхватывают шею, и это то ли полка скрипит, то ли Джиён тихонько стонет. Сынхён сжимает его бедра, заставляя скрещивать ноги у себя на пояснице, держит его за худую шею, не давая ёрзать, и когда с вешалки наконец срывается пальто, как-то прикрывающее все это, становится видно: они целуются. Джиён и Сынхён целуют друг друга взасос, жадно, страстно, с обжиманиями, потираниями и всеми делами, и что-то ни одной девушки между ними не видно.
-Алё, - оторопело, говорит Ёнбэ, и голос слушается его не с первого раза. - Эй.
Когда Джиён отрывается от Сынхёновых губ, бессмысленно смотрит из-за его плеча полуприкрытыми глазами и тяжело дышит, становится понятно, что срать он хотел на весь мир.
-Ёнбэ, - слабым прерывающимся голосом бормочет он и сглатывает слюну, - иди в задницу. Пожалуйста, - потом он снова переводит глаза на Сынхёна, и видно, как он аж вздрагивает всем телом и рефлекторно сжимает его волосы в горсти, у него опускаются ресницы и приоткрывается рот, и Сынхён, который, видимо, так пьян, что уже ничего не видит и не слышит, опять по-хозяйски его засасывает, и снова начинается вот это вот с языками. Тогда Ёнбэ просто повернулся и деревянно побрел к себе, забыв про туалет и куда он там вообще шел. Походу, Джиён доигрался со своим фан-сервисом.
Track 6: Make Love
-Сынхён.
С Топа тянут одежду. Он знает, что еще не утро, и он так не любит, когда его трогают, и упрямо притворяется мертвым.
-Ты спишь в пальто, - проступает через куски пенопласта в его ушах голос лидера Квона. - Дай сниму, встань.
Он куксится, приподнимается, не открывая глаз и упрямо продолжая спать. Без пальто становится лучше, без кофты уже прохладней, без рубашки - холодно. Он молча не дает стащить с себя майку и плашмя падает обратно в подушку затылком, целеустремленный, как человек, оплативший свои десять минут в солярии. Во рту и в голове у него паршиво, еще слишком рано, и как бы можно бы и оставить его в покое и дать поспать.
Он полностью просыпается, когда чувствует через ткань мятых брюк, как на него садятся верхом, и распахивает слипшиеся глаза, удивленно пытаясь проморгаться.
Джиён сидит на нем голый, в одних боксерах, взъерошенный, худой, сонный и красивый. Он смотрит на него сверху, четко видимый в рассветных сумерках, как очерченный, темно-каштановые волосы торчат надо лбом, один глаз недовольно прижмурен, губы припухшие и пожеванные во сне. Сынхён видит четкую линию подбородка, вечно чуть обиженной нижней губы, шею, выступающие косточки плеч, и никакими силами не может заставить себя смотреть ниже. Ему становится холодно от какого-то неприятного понимания и хочется завернуться обратно в одеяло и во всю свою одежду. Вчерашняя обувная полка встает у него пред глазами во всей красе, и он понимает, что, кажется, вчера перепил лишнего, потому что сейчас, хоть убей, не может вспомнить, с чего он придумал его тискать.
Его руки лежат у Джиёна на голых бедрах, и Сынхён очень осторожен, чтобы нечаянно ими не двинуть. Твердые ладони упираются ему в грудь, прижимая к матрасу, и Сынхён тщательно рассматривает перевернутые готические буквы, нарисованные хной у Джиёна на руке ниже локтя.
-Давай встречаться? - тихо и нарочито хмуро говорит ДжиДи, - Сколько можно уже, - и Топу неистово хочется отмотать назад все, что он там натворил.
Он молчит и только лупится в ответ, как филин, неестественно огромными черными глазами. Лежащий на спине под ним, сейчас он кажется меньше, чем вчера, как огромная подушка, помятая и расплющенная за ночь. По его глазам непонятно даже, помнит ли он вообще, что они вчера делали. Он так неподвижно и непонятно молчит, что у Джиёна откуда-то снизу, под ребрами, собирается мелкая нервная паника.
-Эй, - говорит Квон, - ты слышишь меня? Давай встречаться. Ты, - он кивает подбородком на него, - я, - потом на себя, и ухмылка у него выходит какой-то кривоватой и жалкой. Чёрт возьми. Джиён любит формулу "ты секси, я секси, так чего теряться" плюс улыбка, и все зашибись. Но с Сынхёном это не прокатывает. Сколько он себя помнит, с ним вообще никогда нихрена не прокатывает. Сынхён смотрит на него, его взгляд серьезен, как чугунная плита, и Джиён невольно начинает теряться.
-Повстречайся со мной, - говорит он тихо и чуть просительно и без лишнего кокетства сдвигается на нем, очень приятно протираясь о ширинку его штанов. Руки на его бедрах сжимаются, черт его знает, из-за чего, то ли он хочет оттолкнуть, то ли ему тоже нравится, Джиён не в силах прочитать даже это, но ему очень, очень хочется надеяться на второе, потому что вчера от таких телодвижений энтузиазма у Топа было выше крыши. Более-менее четкое представление он имеет только о том, где приблизительно стоит остановиться, потому что испуганный Сынхён неосознанно может прибить. - Я знаю, что я тебе нравлюсь, - голос у Джиёна глухой, когда он говорит. Он смотрит на него сверху очень внимательно, тихо, с каким-то молчаливым ожиданием и надеждой, и ее отчетливо видно, хотя он и пытается скрывать. - Я знаю, мы с тобой уже много чего делали. Мы с тобой уже просыпались вместе, да? И, - голосом Джиён так и не научился управлять до конца, когда он говорил, его выдавали голос и глаза, - то, что ты вчера делал… Так же не делают с теми, кто не нравится, - его голос звучит выше и задушенней. - Я всегда тебе нравился, да? Еще до дебюта, и потом, когда мы все вместе пили, и просыпались потом с тобой - я всегда был в синяках, - уголок его рта неловко ползет вверх, - ты же со мной что-то делал, пока я спал, да?
Топ все это время смотрит на него с таким выражением, что если бы это было какое-нибудь ток-шоу, под его лицом появилось бы красноречивое многоточие. Он смотрит на него очень долго, нисколько не меняясь в лице, но в его глазах столько замешательства, что понятно - он просто не знает, что ему делать. У Джиёна холодок ползет по рукам, и он сам не понимает, видит ли в его глазах что-то вроде жалости или нет.
-Ты каждый раз не стоишь на ногах и падаешь, - наконец гулко говорит Топ. - И бьешься.
Улыбка сползает с Джиёнова лица медленно и недоуменно, как при фокусе с исчезновением конфеты.
-А… - еле слышно роняет он, - Правда?
У Сынхёна такие честные глаза, что он невольно обескураженно думает: "Ты совсем дурачок, Джиён? Как, по-твоему, он ухитрялся бы каждый раз ставить тебе засосы на коленках?!"
-А, - он замедленно трет место у шеи, где у него болит сиреневый синяк, и обескураженно говорит. - Обо что же я тогда так мог…
Сынхён разрывает зрительный контакт, и Джиён внезапно видит, что глаза, которыми он смотрит в потолок, делаются еще честнее.
-Погоди-погоди, - тут же говорит он, пристально впиваясь в него взглядом, - стоп. Как, по-твоему, я ухитрялся бы каждый раз биться обо что-то шеей в этом месте?
Сынхён тянет: "Ну…" и напрочь затыкается, глядя куда-то в сторону, не видит, как Джиён опять расплывается в улыбке.
-Ты прикалываешься? - Сынхён опять молчит, и Джиён вдруг догадывается, тянется и прижимается к нему голым животом, смешно сопит и трогает губами шершавый подбородок и не отодвигается, словно пытаясь понять, разглядывая его с близкого расстояния. – А-а, прикалываешься. Сынхён, - неуверенно зовет он и потирается о его подбородок кончиком носа, - наплевать на все, а? Повстречайся со мной, - повторяет он и робко, почти неощутимо целует его в щеку, трется носом о волосы на виске. Сынхён молчит. - Не бойся. Повстречайся со мной, - шепчет он, - Сынхён.
Он ёрзает по нему, и скоро становится понятно, что Сынхёновы руки сжимаются, чтобы его отодвинуть. Топ опять молчит, и Джиён видит, что взгляд у него настороженный, внимательный.
-Сегодня, - быстро говорит Джиён и опускается на локти у его головы, пока он не открыл рот и не сказал "нет". - Повстречайся со мной сегодня. Один, - он чувствует его руки на своих бедрах, - только один день. Под мою ответственность. Сегодня. Один день, давай, попробуем? - и по тому, как Сынхён задерживает дыхание, глядя на его вытянутый указательный палец, он инстинктивно понимает - выиграл, вытянул бинго, тот самый волшебный довод. – Я хочу попробовать, - шепчет он и улыбается, чувствуя себя гениальным взломщиком сейфов и победителем игры "Форт Байяр" одновременно, зарывается в его пахнущие чем-то теплым черные волосы, слыша низкое, почти осязаемое кожей по густоте:
-Ладно… тогда.. Я согласен… - пауза, и потом почти робко, - …что нужно делать?
Джиён тихо смеется. Ему хочется сказать: "Делай, что тебе хочется", но он знает, что в таком случае Сынхён будет тупить до 2015 года, поэтому бормочет ему на ухо:
-Гладь меня.
Тяжелые руки слушаются, нерешительно и ласково оглаживают его по голой спине от лопаток до поясницы, еще очень осторожно ложатся на его задницу и притягивают ближе, как будто боясь сделать больно. Это трогательно, и Джиён счастлив, ему хочется нашептывать ему на ухо его имя и шептать: "Я расколдовал тебя, я молодец, я молодец, я молодец…". Сынхён гладит его по спине и осторожно прихватывает за те самые болючие места у шеи, за которые иногда его так больно щипает, что он орет. Джиён с удовольствием убеждается, что точно никоим образом не мог бы поиметь на шее синяки, если бы только его не засасывали губами, пока он был в отключке.
-Мы встречаемся? - шепчет он ему в шею. - Да?
-Ну да, - говорит Топ и перебирает волосы у него на затылке, легонько почесывая за ухом, как щенка. Джиён смеется, на самом деле ощущая какой-то неистовый, почти собачий восторг. Он радуется, как в детстве, когда его в первый раз в жизни на целый день привезли в Диснейленд. Он где-то понимает, что это игра, но ему здорово, он ерзает на нем, невольно включая программу "ДжиДи-бейби", урчит и трется об него грудью и головой, и ему так нравится вести себя по-идиотски, с Сынхёном так приятно дурачиться. Пока Сынхён спал, он часа два сидел над ним, глядя на него и думая, успел немного прибраться в комнате Ёнбэ, который так и непонятно, куда подевался, притащил стакан сока и оставил на тумбочке, выжидая, пока он проснется. Он готов был действовать решительно.
Поэтому сейчас он поит Сынхёна апельсиновым соком из стакана, закусив губу, стараясь не проливать на подушку, и ему так офигенно нравится, что Сынхён у него ничего не спрашивает, не пререкается, а просто делает. Он не может дождаться, когда тот наконец проглотит. Джиёна ёкает сердце. Стакан со стуком опускается на тумбочку, а Джиён на Топа сверху, он сгребает его к себе, наклоняется и находит его рот своим, и кончик языка еще чувствует послевкусие сна с оттенком перегара и апельсинового сока в его теплом рту. Сынхён трудно сглатывает, медлит, а потом с интересом приоткрывает губы ему навстречу и доверяется. Он целуется с ним, возится, и видимо, это не то, к чему он привык, потому что он сварливо приподнимается со вздохом и по-хозяйски подминает Джиёна под себя. Тот плюхается в подушку головой, на секунду хмурится, а потом глядит на него и расплывается в широченной улыбке и счастливо зажмуривается. Сынхён глупо смотрит на его лицо. Он не уверен, что все понимает, но Джиёнова улыбка ему ужасно нравится, и он чуть неловко гладит пальцем изогнутые брови, прикрытые каштановой челкой, смешные лучики морщинок у него под закрытыми ресницами и почему-то думает, какой же у него красивый, немного лисий разрез глаз. Джиён вздыхает от ласки и снова смотрит на него светящимся взглядом, и это здорово, что его можно поцеловать.
В лиловых утренних сумерках, в разворошенной постели Ёнбэ, в гнезде из одеял, подушек и тысячи смятых Сынхёновых одежек и сбившихся простыней, с Джиёновыми голыми ногами опять у Топа на спине, с руками, крепко стискивающими его под плечи, даже не снимая одежды, они вполне могли бы снять крышесносную тяжелоэротическую сцену.
Они обнимают друг друга, катаясь по развороченной кровати, и влажно целуют друг друга, пока не начинают дышать с трудом. Сынхён встрепанный, немного растерянный, и от того, как он его чуть неловко, с какой-то доверчивостью трогает, Джиёну хочется закусывать губы и снова разложить его под собой. Он его неуклюжих поцелуев, у Джиёна встал так сильно, что почти больно дотронуться. Он посильней сжимает его бока коленками и ловит себя на понимании того, как об него сначала еле ощутимо, а потом ощутимей и ритмичней начинают тереться, и Сынхён смешно кладет ладонь ему на макушку, чтобы он не бился о твердую спинку кровати с каждым толчком. Джиён упирается руками и сдвигается ниже, ему навстречу, выгибается в пояснице, притискивая его к себе босыми ступнями и заставляя уже откровенно об себя тереться, и они оба пропускают момент, когда надо вздохнуть, сбиваются, невольно толкаясь друг к другу навстречу. Сынхён видит только, как Джиён почему-то на секунду закрывает себе рот ладонью, жалобно жмурится, потом убирает руку, цыкает и все-таки стонет вслух. У Сынхёна тоже твердый, он упирается ему между ног, и когда Джиён вспоминает, что прекрасно знает, какой он у него, по их совместной дрочке, знает, как он кончает, прикрывая глаза, он ярко представляет себе, как бы это могло быть. Ему кажется, он почти знает, как бы чувствовал себя на его члене, как бы он ощущался внутри, и вдруг настолько хочет, чтобы Сынхён ему вставил, что его буквально захлестывает волной кипятка.
Сынхён продолжает тереться об него, глядя на него тяжелым, хмуро отчаянным взглядом, уже до красноты растерев ему внутреннюю сторону бедер своими шершавыми брюками, и ничего не делает. Джиён отодвигает его с нетерпеливым раздражением, стягивает вниз свои боксеры, ловит его за руку и судорожно тянет к своему горячему, твердому члену, и когда тот автоматически сжимает, весь выгибается в спине и стонет так внезапно громко, что Сынхён пугается и едва не отдергивает руку. Джиён ловит его ладонь, горячечно бормоча: "Нет-нет-нет-нет", снова сжимает его пальцы вокруг себя, проводит вниз, медленно размазывая выступившую смазку, показывая, как надо, и так судорожно, с восторгом вздыхает, приоткрывая рот, что Сынхёну хочется сделать так еще раз самому. Джиён не сдерживается, не тянет воздух сквозь зубы, не кусает губу, он стонет совершенно открыто, в голос, свои протяжные мелодичные: "О..", когда Сынхён сжимает его скользкий от смазки член. Он тяжело дышит, выставляя голую беззащитную шею так, что ямка между ключицами пульсирует от вздохов, облизывает губы и выгибается, самозабвенно трахая Сынхёна в кулак. Это горячо, красиво, и до Сынхёна уже куда как дошло, почему Джиён от него этого хотел, дошло до самого спинного мозга. Он прижимается к его напряженному горлу губами, оттягивая в горсти его взмокшую каштановую челку, и размеренно двигает рукой, лаская его, и от этих ощущений у него самого поджимаются яйца. Ему нравится, что это делает с Джиёном, как он начинает подаваться навстречу, и его стоны уходят по горлу куда-то ниже, в грудь. Он отчетливо чувствует этот момент своей ладонью, когда он напрягается на вздохе и судорожно отпихивает его, чтобы посмотреть в глаза, не выдерживает и зажмуривается, весь содрогаясь от наслаждения и окатывая его мелодичным грудным: "О-о-о…", а потом сразу же, пока горячая сперма еще продолжает выплескиваться Сынхёну в ладонь, открывает глаза и смотрит на него потерянно-счастливым взглядом.
Как только его чуть отпускает, тело двигается на автомате, не останавливаясь, Джиён легко расстегивает его ремень, брюки, касается его, напряженного, болезненно возбужденного. Ему хватает провести лишь пару раз туда-сюда, и Сынхён тяжело наваливается на него, упираясь на локти, прижимается виском к его виску, и от всего, что только что видел, от уверенных, ритмичных, таких, как надо, прикосновений, задыхается, что-то невнятно стонет и протяжно, в несколько длинных толчков, когда судорога прокатывается от загривка до пальцев ног, спускает Джиёну на живот. Джиён чуть запоздало понимает, что это было сдавленное: "Да-а, детка…".
Несколько секунд спустя Джиён слабо приподнимает голову и видит, что белесые потеки собрались у него в ямке пупка теплой лужицей, и у него мелькает полная восторженного испуга мысль о том, какой же жестью они только что занялись. И он счастлив от того, какая это жесть, Сынхён тяжело дышит, лежа рядом с ним, и, кажется, солидарен в том, что жесть вышла что надо, и Джиён понимает, что больше не хочет соображать, никогда в жизни.
Даже он готов признать, что весь день они откровенно творят ахтунг. Вероятно, будь он Золушкой, это была бы очень короткая сказка.
Сынхёну приходится сонно бродить по комнате Ёнбэ в поисках каких-то салфеток. Джиён уже подумывает, что придется брести в ванную, так и обтекая, когда Сынхён спокойно берет бинты из Тэяновской аптечки, отматывает и неожиданно быстро и чисто вытирает Джиёну живот и снова падает рядом, кладет на него свою тяжелую руку. Они отрубаются друг у друга под боком до утра, пока не прозвонит Джиёнов будильник. Кое-как прибирают в комнате и тащатся в ванную. Джиён прижимается к его спине грудью и щекой, крепко обнимая, и просто бредет с ним в ногу, не открывая глаз, из-за чего они двое раскачиваются как один большой пингвин. Сынхён взъерошенный и с синевой под глазами, но Джиён так безмятежно счастливо улыбается ему в зеркало, когда они стоят рядом и чистят зубы, что у него тоже делаются хитрые глаза, он что-то добродушно гудит, ловит его и обмазывает ему все лицо пеной от своей зубной пасты, ставя ртом белые размазанные отпечатки. Джиён отбивается и тычет его своей зубной щеткой в ответ, но кажется, ему это совершенно до глупого нравится.
Весь день они оба ходят с одинаковыми дурацкими лицами. Джиён знает, что у него лицо, пожалуй, даже самое дурацкое, что, по-хорошему, ему надо объясниться с Ёнбэ, передать окончательную информацию стилистам по концертным костюмам, поставить танец для La-la-la, потому что то, что они имели сейчас, никого из них не устраивало, узнать насчет повисших переговоров о фотосете для обложки сингла, отчитаться перед координатором по программе концерта, которую они тоже планировали изменить, показать свои задумки для их сайта, или хоть попытаться перестать так по-идиотски улыбаться и стараться держаться от Сынхёна на расстоянии. Хреново получалось, и во всех списках срочных дел Топ свалился сразу на первое место, сдвигая все остальное по степени важности вниз, как тетрис.
Они ведут себя прилично на репетиции, но все равно Джиён, который всегда как второй хореограф, получает замечания каждые пару минут, потому что постоянно смотрит куда-то не туда и удивительно тормозит. Джиён старается сосредоточиться, и все равно, у него в голове начинается армагеддон, когда они оказываются на сцене рядом, пересекаются среди танцоров, и он провожает его профиль в крупных очках, темные брови, его руку, которой он убирает со лба вспотевшие волосы. Он стягивает свою майку-размахайку пониже, прогоняя в голове разные сценарии того, чем они еще могут заняться.
Затащив его потом в кабинку туалета пообжиматься в перерыв, облизывая его под челюстью и засовывая ладони ему за пояс штанов сзади, трогая его вспотевшую спину, он смотрит снизу на его вечно чуть растерянную улыбку и чувствует себя настолько на своем месте, что все остальное перестает волновать. Когда Сынхён уходит оттуда первый, отдельно, он еще стоит перед зеркалом, чересчур старательно приглаживая виски. Наверное, стоило бы умыться, но он не хочет мыть те ладони, которыми только что прикасался к его коже, не хочет смывать с себя его запах и даже старается сглатывать пореже, чтобы во рту еще сохранялся терпкий привкус его губ. Ему неохота думать про "один день, сегодня", но даже не думая, он видит, какие в зеркале у него самого недоверчиво расстроенные делаются глаза. Неохота думать, что нельзя терять время, пока Сынхён снова не превратился в тыкву.
Жесть осторожно продолжается на заднем сиденьи, когда они сидят в уголке и с одинаковой задумчивостью пялятся в окно, а Сынхён тем временем осторожно лапает его за ногу. Жесть чуть не продолжается на кухне и все-таки продолжается в Джиёновой комнате на кровати Сынри, пока мелкий вместе с Дэсоном играют в гостиной в приставку. Когда уже ничего не встает, они с Сынхёном просто продолжают обниматься, валяясь на полу, Джиён вдыхает его запах, накручивает его волосы на палец, закусив губу, и так беззастенчиво счастлив. Его совершенно не беспокоит, что за сегодняшний день они почти ни слова друг другу не сказали, только целовались, трахались через одежду у каждой вертикальной поверхности и лапали друг друга до изнеможения, как только появлялась такая возможность. Его больше беспокоит, сколько маек и обкончанных штанов ушло сегодня в стирку, и как бы им потом объяснить такое совпадение. Давно он не переодевался столько раз за день. Джиён вытаскивает из шкафа новые и новые шмотки, в конце концов уже просто не глядя и натягивая на себя первое попавшееся, главное, чтобы не очень дорогое. Но совсем немного времени, они опять оказываются наедине, и Сынхён без слов снова расстегивает на нем пуговицы, пристально, с интересом глядя, распускает шнурки, стягивает с плеч кофты, стаскивает вверх через голову свитера, которые Джиён наполовину серьезно протестующе пытается поймать за рукава, разматывает его, расстегивает, и глаза при этом у него делаются такие довольные и хитрые, что понятно: эта игра ему нравится.
Весь день им никто ничего не говорит, хотя вокруг них и царит всеобщая атмосфера легкого шока, но Джиёна, как пьяного, не особо волнует, что творится вокруг него. К вечеру у Джиёна губы распухают, как у Фифти Сента, а у Сынхёна по шее и плечам можно изучать особенности Квонова прикуса, и он морщится от любого резкого движения. Джиён пьяновато предлагает сходить в кино и понимает, что они опять сосутся прямо посреди коридора, как два одуревших кота, только когда слышит где-то неподалеку голос Дэсона:
-Сейчас я… о… он вам перезвонит, - писк мобильного и звуки торопливого бегства.
Несколько комплектов одежды спустя, к ночи, они в таком состоянии, что Джиён уже не на шутку готов довести дело до секса. Но у них ничего не получается, потому что часы, кажется, начинают бить полночь, и у Сынхёна не хватает то ли решимости, то ли исследовательского интереса узнать, что с мальчиками, оказывается, при желании можно делать то же, что и с девочками, и все опять заканчивается натертой до мозолей ладонью и зализанными до синяков, до отсутствия уже всякого вкуса губами. Сынри приходит и долго стучится к ним, возмущаясь, но ему так никто и не открывает. Он громко негодует, причитает и ругается обидными словами, а потом, видимо, поняв, что ничего не добьется, уходит спать куда-то в другое место.
Кажется, к ночи в воздухе что-то холодает.
Сынхён просто органически не может лежать голым, он натягивает в темноте штаны и майку, кое-как, швами наружу, и устраивается позади Джиёна, прижимая его спиной к себе, обнимая за худую горячую грудь. Лидер Квон спит голышом, и его это ничуть не трясет. Он в глубокой экстатической коме, и от него расходятся волны такого густого счастья, что вокруг их общаги с земли должен сходить снег, если бы он там был. Он не чувствует повисшую в воздухе тревогу.
Сынхён иногда задремывает, прижимая его к себе плотнее, потом открывает глаза, закрывает, продолжая думать о чем-то своем. Наконец он поднимает веки и понимает, что может прочитать темную надпись "Live fast, die young", которую Джиён нарисовал себе хной в салоне с неделю назад на лопатке вместе с еще какой-то вязью на руке, как будто что-то на себя примеряя. Рисунок был неплохой, но Сынхён все равно признался, что ему не нравится. Как бы Джиён ни дулся, фраза была объективно дерьмовая и слишком заезженная для него. Он достоин был придумать себе лучше. Сынхён пару секунд смотрит на исписанное худое гладкое плечо, осторожно шевелится и мгновенно слышит сипловатое:
-Куда ты?
-Спи, - коротко шепчет он и целует его в затылок. Он вытаскивает из-под него свою руку. Джиён не оборачивается, а только напряженно слушает: кажется, он уловил. Шаги, дверь туалета, шум воды, скрип, шаги.
Мимо. И на этом все. Наступил следующий день.
Он ждет очень долго.
Когда в комнате становится почти лилово, он поднимается, натягивает штаны и босиком выходит, как лунатик. Он медленно-медленно бредет до комнаты Сынхёна, берется за ручку и долго собирает всего себя во второй напряженный кулак, потом тихо приоткрывает дверь и судорожно сглатывает. Сынхён спокойно досыпает остаток ночи в своей кровати, отвернувшись к стене. Черный обросший затылок, который так вкусно пах грейпфрутовым шампунем, на майке, вывернутой и надетой как надо, уже можно разглядеть мелкий узор то ли из крошечных котят, то ли из свастик.
Джиён прикусывает губу и закрывает дверь ногой, сдерживая отчаянное желание пинать ее пяткой, пока что-нибудь себе не сломает. Только гордость не дает ему зайти, закрыв дверь за собой, и тихо спросить: "Какого черта?", сделать вид, что он знать не знает ни про какое "один день, сегодня", что не было такого, встречаться - это значит встречаться. Он опускается на корточки у стены и долго-долго сидит, душа в себе отчаянное желание узнать, понять: как же так можно? разве так делается? Но он не может ничего предъявить - он был тем человеком, который сказал про один день, про "под мою ответственность" и, собственно, тут не может быть никакой несправедливости, от которой его сейчас так трясет. Все оговорено.
Но он ее чувствует, эту несправедливость, чувствует, обидную, горючую, из-за того, что весь этот день до последнего надеялся затаенной надеждой, такой маленькой, что очень удобно было сделать вид, словно ее и вовсе не было. Ему хочется зайти в комнату, забраться на его кровать с ногами, сжимаясь в комок, влезть под его одеяло. Толкать его лбом и спрашивать, спрашивать, ну раз так, раз уж он бросил его там одного, то зачем же было целовать в затылок напоследок? Это было нечестно и как-то подло, потому что для Сынхёна это ничего не значило. Как же так? Джиён чувствовал, что у него сейчас перельются слезы через нижние ресницы, и еще сильнее тянул себя за волосы на висках. Хотелось обрить их наголо и сидеть, поджав ноги, и судорожно сжимать пальцы на том месте на затылке, куда поцеловал Сынхён. Он сидит там, не зная, что ему делать, до тех пор, пока внезапно не вспоминает про все остальное на свете.
На диване в гостиной с предельно недовольным лицом спит Сынри. Джиён ёжится.
На холодильнике в кухне здоровенная депеша, написанная разборчивым почерком Кан Дэсона, грустно сообщающая, что Джиён вчера, оказывается, прошляпил совещание с новым звукорежиссером, он ужасно ругался, и теперь они имеют все шансы писать следующий сингл дома на кассетник. Менеджер Ким и координаторы весь вечер не могли ему дозвониться, и все тоже ужасно недовольны. В конце Дэсон извинялся, что не смог передать это ему раньше, потому что постеснялся отвлекать. Джиён знает, что Дэсон это совершенно искренне, без всяких подколов, и ему становится вдруг настолько стыдно, что он их видел, что он весь бледнеет. Он еще не знает, что ему скажет Ёнбэ. Внизу записки рукой Сынри пририсован достаточно узнаваемый портрет президента Яна в кепке и портрет самого ДжиДи, а также то, как, по мнению мелкого, выглядит достаточно устрашающий пиздюлек. Подступившее к горлу сердце окончательно падает, и Джиёна захлестывает волна горячей ненависти к себе. Стоя напротив холодильника, он неосознанно обхватывает себя руками, душа паническую атаку и желание где-то спрятаться, скрыться, провалиться, он даже не знает, к кому бежать от этого дикого чувства непоправимости. Он презирает себя, понимая, что послал все на хрен на целые 24 часа своей жизни, всех подвел, перелажал все планы на неделю и больше вперед, и ладно бы только свои личные.
Ему снова приходится перед всеми извиняться. И извиняться за самого себя, за лидера, куда более мучительно, чем за кого-то, за кого он отвечает, потому что это позор. Он уезжает из дома рано, пока еще никто не проснулся, он должен хоть что-то поправить до того, как снова сможет смотреть им всем в глаза. Он последовательно получает от всех: от собственного менеджера, от их координатора, который вчера посадил телефон, пытаясь ему дозвониться, он даже толком не знает, что должен отвечать, как им его отсутствие объяснил Дэсон. Кажется, убедительно, потому что все довольно быстро стихает.
В тот день ему действительно есть, чем заняться, поэтому избегать остальных получается естественно. Он приводит все в норму, и он бесконечно благодарен им за то, что они ничего у него не спрашивают. Он знает, что ему еще предстоит разговор с Ёнбэ, и это, пожалуй, ужасней всего. Сынри не дает покоя Тэяну, доставая его бестолковым нытьем про то, какой же у них в гостиной жесткий диван. Тэян явно не в духе, судя по его нахмуренным бровям, и чем-то опечален. Дэсон находит в интернете информацию о том, что вчера была очередная адовая магнитная буря, которая случается раз в стопицот лет, что птицы бились в стекла, и даже произошло маленькое землетрясение в Аргентине, так что коллективные галлюцинации, на его взгляд, вполне могли иметь место, надо просто принимать витамины для глаз и медитировать. Топ молчит и весь день занимается тем, что что-то сосредоточенно пишет, полностью уйдя в себя, и над чем-то думает.
Ёнбэ помнит, что их поймали тогда через неделю. Вернее, поймали Джиёна, потому что хён, кажется, совершенно искренне не понимал, что происходит, и думал, что это все просто шутка такая, пьяные поцелуи, приколы, смехуёчки.
Джиён слетел с катушек.
Он влюбился в него по уши.
Он постоянно бродил за ним с совершенно бессмысленными глазами, никого не стесняясь, терся с ним рядом, незаметно пытаясь взять его за руку, смотрел на него голодным обожающим взглядом, только на него одного, и отрывался практически лишь на то, чтобы настрочить несколько куплетов в своем затертом блокноте, который всегда таскал с собой. Он начал писать, вообще не зачеркивая. Страстная, сумасшедшая, до пугающего совершенно ложащаяся на музыку лирика поперла из него таким потоком, что Ёнбэ невольно боялся, что у него в голове скоро что-то лопнет, и он рехнется.
Он никого больше не видел, он забывал есть, отвечал невпопад, неудивительно, что вскоре менеджер Ким тоже потерял сон и собрался вести его на тест на наркотики. А потом догадался полезть в его телефон и чуть не перенес инфаркт, когда обнаружил там трехзначное число отправленных смсок на номер старшего Сынхёна. В смсках было все: и "хочу носом тереться об Твои волосы", и "хочу Тебя прижать и не отпускать", и "так хочу Тебя ласкать и целовать. Очень хочу Тебя", и "хочу обнять Тебя и лежать тихонько", и даже "Именно сейчас я настолько хочу Тебя, что царапал бы ногтями и сжимал крепко".
Скандал был бешеный. Слава богу, менеджеры были в своем уме, и до Хёнсука это не дошло, иначе, вполне возможно, карьера всей группы скромно свернулась бы, толком не разогнавшись. Ёнбэ до сих пор с содроганием вспоминает эти мучительные разборки. Тогда они все вместе отбивались как могли, у них толком даже не было времени согласовать общую версию, поэтому им просто повезло, как идиотам, что их мысли сошлись. В Джиёновом телефоне не было ни одного ответного сообщения от Топа. На все это он не прислал ему ни единого ответа, только слал смайлы иногда и все. Все с пеной у рта уверяли менеджера Кима, что Джиён просто шлет хёну смски на проверку перед тем, как отправить девушке - с Джиёновым параноидальным перфекционизмом в это довольно легко верилось. Ёнбэ видел Джиёново совершенно бескровное, тоскливое лицо, видел, насколько ему противно врать, но тот понимал, чем это в итоге может обернуться и для него, и для Сынхёна, поэтому тоже подтвердил, что да, так все и было. Сынхён поддержал, до него только в процессе разборок понемногу начало доходить, что, вероятно, это все не настолько было и шуткой.
Конечно, жаркие уверения Тэяна и Дэсона поимели воздействие, особенно разошелся Сынри. Малой вообще пришел в неистовство и, едва не тряся менеджера Кима за грудки, орал, что живет с Джиёни-хёном в одной комнате уже столько времени и никогда, слышите, никогда не замечал у него никаких наклонностей, чтобы он к кому-то лез! Видно было, что нифига менеджер Ким им не поверил, но на всякий случай прописал Джиёну пиздюлей и за мифическую девушку тоже, для профилактики, и согласованно с другими менеджерами за ними устроили практически двадцатичетырехчасовую слежку.
Джиён заболел от пережитого унижения. Он еще пару недель толком не ел и не спал, перекрасился, по ночам бродил по квартире и тупо убирал за всеми разбросанные вещи или механически расставлял книжки в шкафу по цветам, чтобы одинаковые не стояли рядом.
Ёнбэ видел, как в тот вечер, когда разборки все же кончились, и их оставили в покое, Джиён тихонько выл, лежа в самом темном углу их с Сынри комнаты, сложившись в позе молящегося мусульманина, спрятав голову и сжавшись, словно собирается быть так, пока не наступит полярная ночь. Он знал, что не Ёнбэ их сдал, и все равно не мог подпустить его к себе. Он слишком самого себя ненавидел. Он слишком был на себя зол. Он не реагировал на Дэсона с его попытками расшевелить, и даже в гостиной был слышен его вопль: "Хён, уйди!!", когда Сынхён попытался приблизиться к его комнате. Он подпустил к себе только Сынри. Во-первых, это была комната Сынри тоже, малой и не подумал бы убираться, если бы его послали, а во-вторых, перед ним Джиён не мог показывать свои слабости так, как перед остальными. Когда Ёнбэ через полчаса все-таки осторожно заглянул, Джиён сидел по-турецки, сложив пальцы замком на затылке, и бормотал что-то неразборчивое, вроде: "Боже, как я вообще мог писать ему такую пошлую, пошлую, пошлую, пошлую шнягу… кретин", а малой сидел рядом, гладил его по ссутуленной спине и очень тихим и почему-то по-взрослому успокаивающим голосом говорил: "Все хорошо, хён… ничего страшного… Все хорошо…"
Со старшим Сынхёном Джиён долгое время не мог общаться нормально. За ними постоянно следили несколько пар настороженных глаз, ну и потом - он просто не знал, что ему про все это сказать, и вряд ли сам хотел от него что-то слышать. Он просто смотрел на него издали, наверное, пытаясь глядеть угрюмо, но когда он думал, что никто не видит, это выражение у него в глазах сменялось какой-то смертной тоской, он не улыбался, и не мог даже заставить себя к нему подойти, его почти физически встряхивало, когда он вспоминал то, что наговорил ему тогда менеджер Ким.
Они чуть не запороли первый после того скандала фотосет.
-Джиёни, - говорила фотограф, - встань рядом с Сынхёном.
Джиён закидывал руку мелкому на шею и радостно улыбался.
-Рядом с большим Сынхёном, - терпеливо уточняла фотограф.
-Разве так не лучше? - говорил Джиён, продолжая улыбаться, и чем шире он улыбался, тем более затравленные у него делались глаза. На него не поимел воздействия даже разговор о цветовой гамме их одежды - он не поленился пойти переодеться и в итоге все равно упрямо встал рядом с мелким.
Фотосет получился черти какой. Тэян с Дэсоном вышли еще сносно, Джиён напряженно улыбался, по-деревянному обнимая Сынри, тот ухмылялся с кисловатой миной. Но фотограф испытала настоящий шок, глядя на лицо старшего Сынхёна, получившееся на фотографиях - бедной женщине и в голову никогда не могло прийти, что у человека в брюках и нежнейшем бирюзовом френче может в принципе в глазах быть столько неистового желания переебать кому-то по голове. Тогда все в первый раз в жизни увидели, как их безобидный хён выбесился, как собака. Пока фотограф охала и ассистенты переставляли свет, он большими шагами подошел к Джиёну, походя схватил его за руку и потащил за собой в гримерку. Когда менеджер Ким рванул следом, Сынхён пропустил ДжиДи вперед себя, вставая между ними, обернулся, и всем вдруг стало понятно, на кого он на самом деле зол. Он посмотрел на менеджера через плечо своими черными глазами так страшно, вложив столько тлеющей злости, словно душу вынул, что тот едва не присел. Сынхён глядел на него с пару секунд, пристально, как будто держа за горло, потом просто отвернулся, отпустил, ничего не сказал и ушел, закрыв за ним и Джиёном дверь гримерки. Сынри как всегда незамедлительно поделился впечатлением, что думал, хён сейчас удавит менеджера Кима на месте, и это был тот редкий случай, когда впечатление мелкого совпало с общим. Никто не знает, про что они там говорили, но Джиён вышел из гримерки очень тихий, какой-то усталый и, как Ёнбэ показалось, чересчур отрешенно-спокойный. После этого они с хёном, кажется, общались почти по-старому, ровно, только про музыку стали говорить немного реже и вообще реже быть вместе. Непонятно, кто кого избегал.
И вот оно. Два года спустя. «Ёнбэ, со мной опять эта хрень»
-Ничего не вышло, - говорит Джиён, сидя на краешке его кровати. - Провал. Полная лажа. Лажа.
-Что случилось? - еле слышно спрашивает Тэян, зная, что сейчас спустит курок. И он его спускает.
-Все хорошо шло на съемках, - начинает бормотать Джиён тут же, часто, речитативом, как будто складывая свои слова в куплет песни. - Мы доснимали Strong Baby, я добился от мелкого нужной эмоции. Все было хорошо. Сынхён приезжал посмотреть. Я отправил их домой вместе. Поехал на студию. Возвращаюсь, поздно, все спят. Свет под дверью ванной, и я слышу их. Все больше не хорошо. Все плохо. Ёнбэ, я зол. Я их слышал. Их слышал. Сынхён и… Сынхён и…
-Сынхён и кто? - глупо не понимает Ёнбэ. И он скорее не слышит, а почти додумывает, когда Джиён сглатывает и невнятно, почти без голоса говорит:
-Сынхён и Сынхён.
И когда додумывает, не сразу понимает.
-А? - говорит он. - В смысле?.. Подожди, - он трясет его за плечо, - ты шутишь, что ли, эй? Что значит Сынхён и Сынхён?
-Я очень зол, - монотонно бормочет Джиён. - Я так зол, что мне больно. Я хочу это переделать. Я не хочу, чтобы было так. Я запретил себе - и опять лажаю. Я беспомощный, как.... Ненавижу не мочь, и не могу. Я зол, я… я… плохо… господи… как же мне плохо…
И Ёнбэ вдруг понимает, что он плачет.
Вообще, он много раз видел, как Квон плачет. Видел злые слезы, видел, как он украдкой, чтоб никто не заметил, наматывает сопли на кулак, когда уежает его мама, заезжавшая их наведать, да что там, сколько раз они все вместе уревывались друг у друга на шее над каким-нибудь дурацким фильмом, и то Джиён всегда держал себя в руках, Топ и Дэсон ревели больше. Но он никогда не видел, чтобы Джиён плакал так по-настоящему, жалобно, взахлеб, закрывая лицо и голову руками. Он видел, как он кричал, видел, как ругался, но никогда не видел, чтобы он настолько беспомощно плакал, горько, от самого сердца. Ёнбэ опешивает, теряется. Даже не столько от того, как он плачет, сколько от слов "не могу". Этого он от него никогда не слышал.
В доме стоит по-зимнему тугая и плотная тишина, и он очень неприкрыто, отчетливо слышит близкие, задушенные всхлипывания, скорее угадывает за ними, чем правда различает беззвучные "не могу", "без" и "хочу", ему до боли жалко его и тоскливо-неловко, потому что, наверное, даже ему не стоило бы этого знать и слышать. В комнате тепло, но Ёнбэ все равно осторожно укрывает вздрагивающие плечи своим одеялом прямо поверх уличного пуховика. Джиён весь сжимается и плачет еще горше.
Ёнбэ похлопывает его по спине, пока он всхлипывает, а сам думает. Думает о том, как же ему все это не нравится. Не нравится, потому что даже он не может сказать точно: плачет ли Джиён от горькой обиды, что все не по его, или это он на самом деле так здорово держался целых два года. Ёнбэ знает, что когда в жизни ДжиДи есть какая-то трагедия - ему лучше пишется, но также он знает, что сейчас лучше не высказывать ему своих предположений на этот счет, иначе он просто уйдет и будет смертно обижаться с пару месяцев. Ёнбэ не хотелось верить в то, что это все на самом деле, что у Джиёна это не просто очередная блажь и навязчивая идея от постигшего разочарования. И Ёнбэ заранее боится думать о том, что будет, если все серьезно. Потому что если все серьезно – все плохо…
Постепенно Джиён собирается и умолкает. Через минуту-другую Ёнбэ даже слышит еще бесконечно безнадежное, но уже вполне вменяемое: "Я сегодня у тебя, ладно?" - и думает, что не помнит, чтобы ДжиДи еще из-за кого-нибудь так часто плакал, как из-за Сынхёна. Наверное, потому, что если прошлые любови после разрыва сразу исчезали, то Топ был у него постоянно перед глазами. Ёнбэ не знает.
Джиён встает, вжикает молния, слышится возня - отлично, кажется, он сидел на его кровати прямо в обуви, - он раздевается до майки и влезает обратно под одеяло, как всегда оттягивая на себя большую его часть, сворачивается в тугой горячий комок с острыми локтями и коленками и зажмуривается, жуя губу и неровно, редко дыша. Ёнбэ сдержанно подвигает его подальше и кое-как устраивается сам, продолжая думать, что у них в группе все-таки царит какая-то нездоровая атмосфера, и с кем про это можно поговорить.
Сынхён и Сынхён. До него совершенно внезапно доходит, какая это полная хрень.
-Э, такого же не может быть, - внезапно удивленно говорит он и садится. Джиён таращится из-под одеяла. – Хён не мог такого сделать. Джиёна, ты их точно слышал, а не напридумывал себе? – Квон что-то мямлит, обалдевший от его внезапной решительности. – Ну-ка пойдем. Что-то мне это надоело.
Они вылезают из кровати, натягивают штаны, Тэян решительно, Джиён немного оторопело, и вместе идут к ванной.
Там в коридоре уже стоит крайне офигевший Дэсон, негромко периодически туда стучится и зовёт:
-Сынри… Сынхёна?
-На-на-на-а-а, - раздается изнутри, - меня тут не-е-ет.
-Эй, - говорит Дэсон, - мне нужна моя зубная щетка, открой.
-Не-е-е-ет.
Дэсон чешет затылок. Видимо, он уже долго тут стоит и перепробовал уже все свои военные хитрости, поэтому он зовет:
-А шампунь? Шампунь дашь?
-А не да-а-ам, - загадочно и гулко доносится из недр ванной. Голос у Сынри нежный и мелодичный, как у русалки.
-Блин, мелкий, - с праведным возмущением говорит Дэсон, - ну открой, дай я хоть посмотрю, живой ты там или нет? И скажи мне, куда хён делся? Он там с тобой, что ли? О! - он видит ДжиДи с Тэяном, и в его голосе звучит надежда. - Тут Джи-хён пришел! Вот я сейчас ему на тебя нажалуюсь. Слышишь, открывай!.. Блин, хотя теперь-то ты, небось, вообще не откроешь, - он озадаченно смотрит на дверь. За ней наступает мгновенная тишина, потом раздается внезапный смех, а затем такие звуки, словно кого-то засасывает инопланетный червь-мутант. Тэяна всего перекашивает, Джиён смотрит исподлобья своими зареванными глазами, напряженно прислушивается и, видимо, что-то у него не сходится.
"О да, хён… о да-а-а… м-м-м… да, да…" - он точно это слышал, он не больной.
Джиён видел всю картинку ушами, через закрытую дверь. Он весь день был сегодня с Сынри, он знает, какой на нем костюм, какая рубашка, даже носки в мелкую смешную полоску, он знает, как он сегодня пахнет, как уложены его волосы, он знает точно, что Сынри сегодня приехал во всем этом домой, оставив костюмеров метаться в панике, он даже знает, что дома он так и не переоделся - и сейчас все эти шмотки лежат на полу ванной. Он знает все его привычки, манеры, он знает, как ощущается его голое тело под ладонью, потому что он, черт возьми, спал с ним в одной кровати, - и он точно знает, что сейчас там, за закрытой дверью ощущает под своими руками Сынхён. И дело совсем не в Сынри.
Джиён не слышит его, но знает, что он там, смотрит на мелкого, на его искреннюю наглую улыбку, потом сгребает в горсть белоснежную рубашку у него на животе, вытягивает из брюк и тянет его к себе. Сколупывает одну пуговицу у его ворота, другую, запускает руку на теплые ключицы, и черная тяжелая челка завешивает его глаза, когда он поворачивает Сынри к себе спиной, задирает на нем рубашку и зарывается в волосы на затылке, прикрывая свои черные меховые ресницы, пока они стоят тут за дверью и стучатся. Точно так же, как когда-то делал с ним, с Джиёном, только теперь не с ним.
Он не хочет, чтобы так было. Не хочет так.
Джиёну физически плохо от этого. От того, что не с ним. Так беспомощно, ужасно, до тоски, смертельно плохо, что у него аж рот наполняется тягучей соленой слюной.
Ему даже не надо было представлять себе, что происходит потом, в цветах и картинках. Он все до малейшего ощущения понял через голос Сынри, через звуки возни и вот это хныкающее: "О да, хён… м-м-м…". И он даже не может ничего сказать на Дэсоново: "Давай, хён, скажи ему что-нибудь!", потому что если он сейчас услышит голос Сынхёна изнутри, он не знает, что он сделает и как себя поведет.
Кажется, еще тогда, два года назад, когда Сынхён увел его в гримерку во время фотосессии, они все решили. Джиён был вполне искренне согласен, что да, не стоит, что шутки шутками, но только до тех пор, пока они не мешают всему остальному. Ему кажется, что он и сейчас достаточно свежо помнит, как ему тогда стыдно было смотреть в глаза младшим от того, что они, по его воле, с хёном делают. Он был в своем уме и вполне определенно понимал, что такие вещи - это совсем не то, что стоит делать в его положении, выкинул из головы и просто вел себя хорошо. Можно сказать, он эти два года вел себя безукоризненно, даже когда они оставались наедине, и не делал никаких попыток. Он нормально себя вел, как нормальный взрослый человек, выросший из таких глупостей, и четко знающий, что полезно, а что неполезно для его карьеры.
Он хочет Сынхёна себе. Себе. Хочет его, как хочет дышать.
-Все проснулись, - голос густой, приглушенный, приятный, как послевкусие на языке, трогает что-то внутри, заставляя замереть. А потом у Джиёна резко начинает колотиться сердце. - Так и знал.
Джиён медленно оборачивается в конец коридора. Сынхён стоит там, разутый, в своем длинном сером пальто, со смешным пакетиком из аптеки в руках.
-Ты не обалдел ли, хён? - в сердцах спрашивает Ёнбэ. - Ну как ты додумался его до такого состояния напоить, чтобы он уже там неизвестно чем сам с собой занимался?
Лицо у Сынхёна делается виноватое, как будто он по неумению что-то сломал.
-Ну да, - говорит он, - ты прав, не стоило…
-Сынри! - кричит Дэсон, снова барабаня в дверь. - Топ-хён пришел! Выходи! Сейчас я ему тебя… А, то есть сейчас он тебя… - он глядит на лицо стоящего рядом Джиёна и уже потише предполагает. - То есть сейчас Джи-хён вас обоих, кажется.
-Сынхёна, - предупреждает Тэян, - тебе правда лучше выйти, пока я не вызвал 911.
-Сынри, - коротко, как команду, подает голос Джиён, продолжая неподвижно глядеть на Топа, и за дверью ванной после короткой паузы вдруг снова продолжают кого-то со вкусом жрать.
-Сынри-я! - не выдерживая, голосит Дэсон. - Выходи, родимый, а то Ёнбэ-хён тебе сейчас дурку вызовет!
Кажется, слово "дурка" имеет действие, потому что Сынри просто затихает и больше не отзывается. Они скачут вокруг двери еще минут пять, потом Ёнбэ, неожиданно расстроенный от несовершенства мира, посылает их всех и уходит спать, говоря, что у него болит спина, что это все полный идиотизм и чтоб позвали, если что. Дэсон долго мнется, пока Джиён, который знает, что ему завтра с утра ехать на съёмки Family Outing, сам не отсылает его спать. Кан переводит озабоченный взгляд с него на Топа, которого ДжиДи продолжает сверлить глазами, неуверенно просит Джиёна, чтобы тот все-таки не сильно ругался, и, наконец, уходит, с тревогой на них оглядываясь, как и Ёнбэ готовый прийти на помощь, если что.
Около трех-четырех минут уходит у Джиёна, пока он практически без единой паузы ровно и внятно, почти через слышимую запятую перечисляет вслух все, что он с ним сделает, когда Сынри оттуда выйдет. Если нужно, Джиён может говорить очень спокойно и безэмоционально, и тогда все обычно замолкают и слушают, потому что это серьезно. Сынри затаивается, и Джиён садится на полу коридора под дверью ванной, прислонившись спиной к стене, и собирается ждать. Сынхён молча подходит, мягко ступая ногами в тонких носках, с тихим шуршанием опускается на пол рядом, по другую сторону от двери, вздыхает и тоже замирает. Так проходит несколько долгих минут тишины.
-Я плакал, - внезапно подает голос Джиён.
В доме царит густая январская тишина, слышно, что далеко, в комнате Ёнбэ, тихо работает телевизор. Сынхён озадаченно и почему-то чуть близоруко щурится из-под длинной черной челки. Джиён видит, как в его взгляде мелькает тревожная озабоченность.
-Почему ты плакал? - спрашивает он.
-Из-за тебя.
-Ты обиделся, что я напоил мелкого? - скорбно спрашивает Сынхён. Джиён прикрывает глаза и все-таки говорит:
-Знаешь. У тебя просто потрясающе паршивая интуиция, - Топ обиженно бормочет, что кроме него никто больше не жаловался. - Мелкий стонал "о да, хён", и я подумал, что ты там с ним.
-Чего? - бестолково говорит Топ. - Чего я с ним? - он начинает было улыбаться, но потом до него доходит формулировка "о да, хён", он хмуро хлопает рукой по закрытой двери. - Малой! - рявкает он. - Я тебе сейчас сам дурку вызову, выходи.
-Не кричи, - автоматически говорит Джиён, упираясь головой в косяк, - всех перебудишь. Я рассказал Ёнбэ о том, что ты там с ним.
-И тебе тоже дурку вызову, - устало говорит Сынхён. - Пусть вас обоих заберут. Вы бестолковые.
-Просто ответь: ничего не было?
Топ осекается. Кажется, до него доходит, что что-то не так, потому что Джиён сидит, поджав к себе ноги, и смотрит на него неподвижными, полными какого-то странного щемящего чувства глазами.
-Не было, - наконец отвечает Сынхён, - меня дома не было. Я отвел его в ванную и ушел в аптеку.
-Купить что-нибудь к чаю? С банановым вкусом?
Сынхён ставит голубой пакетик на пол между ними, и у него на лице явно отражается в ответ на Джиёнову реплику: "какая глупость".
-Активированный уголь, - говорит он, показывая на пакет рукой, - марганцовка. С марганцовочным вкусом.
-Прости, - говорит Джиён, трет щеку, - кажется, я устал и уже начинаю срываться на всех.
-Мм, - соглашается Сынхён. А потом оторопело, - …А?
По его глазам до Джиёна доходит, что он только что сказал это вслух.
"Повстречайся со мной"
Джиён выдерживает его тяжелый взгляд долгие несколько секунд и невольно думает про самого себя, что все-таки он, Джиён, смелый.
-Ты пьяный? - спрашивает он наконец. Топ пару секунд тупит, потом прислушивается к себе и осторожно говорит:
-Поддатый, - и снова смотрит на него в ожидании своими глазами с поволокой.
-Это хорошо, - стараясь звучать мягко и спокойно, говорит Джиён и признает внутри, что все-таки не слишком он и смелый. - Это хорошо, потому что сейчас я буду лажать на твоих глазах. Уже слажал. Сынхён, я слил, - Сынхён не моргает, не кивает, просто продолжает смотреть с опаской, явно не понимая, что значит «слажал» и "слил". - Я подумал, что ты там с ним, и мне хватило этого, чтобы слить подчистую. Черт возьми, не смотри на меня так, я не в том смысле слил… Я выхожу из игры. Я больше не хочу в это играть. Понимаешь, о чем я?
-Пока нет, - говорит Сынхён.
-2007 год, - очень тихо и размеренно, как будто он читает за автора, начинает говорить Джиён. - Обувная полка, комната Ёнбэ, ты и я. Помнишь? - Топ серьезно кивает. - Вот про это. Я знаю, что ты мне хочешь сказать. Я отлично помню ту историю с смсками, что было, я знаю, насколько глупо это все повторять. Я в курсе. Я… - он смотрит ему в глаза своими еще влажно блестящими глазами и говорит. - Я хочу признаться тебе, что у меня ничего не вышло. Это нелегко признавать, но все было без толку. Я все равно смотрю на тебя и ничего не могу с этим поделать. Как я ни бьюсь, у меня ничего не получается. Как с твоими танцами. Не лечится. Я не могу без этого и понимаю, что не хочу без этого быть. Я продолжаю смотреть на тебя... Я признаюсь еще, - тихо говорит он, - это была не шутка. Ты настолько мне нравишься, что это больно, что я готов плакать из-за тебя, - Сынхён смотрит на него, склонив голову, чуть сбоку, и так прислушивается, словно ловит знакомые слова в незнакомом языке, и Джиён не может остановиться. - Я сказал тебе тогда в гримерке после фотосета, что мне стыдно за то, что я тебе писал, что не стоило. Я даже сам себя не убедил. Я сейчас готов повторить тебе еще раз все то же самое. Я старался вести себя хорошо, я был хорошим, и мы все отлично замяли, - он смотрит ему прямо в глаза, не отводя взгляда. - Но я по-прежнему хочу целовать твои волосы. Тебя. Хочу тебя обнимать и трогать. Ты нравишься мне так, что у меня мурашки.
Топ чуть опускает глаза под своей челкой, и у Джиёна что-то растекается в голове мягкой мыслью о том, как такие длиннющие ресницы не мешают ему смотреть.
-Я что-то придумаю, - говорит Джиён. - Мы будем осторожны, я буду за нами следить. Я буду вести себя хорошо, обещаю. Не отталкивай меня от себя. Ты мне нужен, мне плохо без тебя, я… - он перестает говорить, сглатывает, глядя на него, на темные брови, блестящие черные волосы, на высокую, четко очерченную линию скул, глаза, будто подчеркнутые черным, чарующе теплые, спокойные и живые. - Ты такой красивый, - почти неслышно говорит Джиён. - Пока ты пьяный, можно я подвинусь к тебе и поцелую тебя?
Не дожидаясь ответа, он проползает отделяющий их друг от друга шаг и зачарованно трогает его лицо ладонью, робко поглаживает, берет в свои руки его ладонь. Ему почти страшно к нему прикасаться, как к произведению искусства. Он так давно его не трогал.
Топ пахнет снегом и алкоголем.
У Джиёна внутри что-то лопается и затапливает все тело, как теплая вода, прорывая тонкую прозрачную пленку. Он чувствует себя совершенно беспомощным.
-Разреши, - бормочет он, начиная ласкаться о его прохладную ладонь своей горячей щекой, поворачивает лицо к его руке, проводит губами по мягким кончикам его пальцев, прикрывая глаза. - Можно?
-Не знаю, - тихо говорит Топ, и его отсеченный закрытыми веками голос звучит низко и плотно, как кофейная гуща, которую растираешь между ладонями, с еле слышной шершавой хрипотцой. Завороженный его движением, прикрытыми ресницами, он ловит пальцами его смешные губы, чувствует кончик его горячего скользкого языка.
-Значит, можно, - шепчет Джиён с закрытыми глазами, и Сынхён вдруг прямо подушечками чувствует, как Джиён горячо фыркает. Улыбка, которую он привык видеть, наощупь оказывается вдруг такая живая и нежная, он чувствует, как губы под его пальцами расходятся, открывая гладкие влажные зубы, чувствует подвижные уголки его рта, и ему это почему-то очень нравится.
-Ух ты, - невольно бормочет он, продолжая прикасаться к его зубам. Он пропускает момент, когда кончик его указательного пальца вдруг проскальзывает внутрь Джиёнова рта. Там горячо, нежно и скользко от слюны. Джиён медленно облизывает подушечку и выпускает, открывая глаза, берет его руку и вплетает ее пальцами в свои отросшие волосы на затылке, как вставляют гребень. Волосы мягкие, спутанные, наощупь похожи на горячую пену, и Сынхён невольно зарывается в них глубже, держа его и невольно рассматривая, и почему-то ему опять хочется потрогать его улыбку.
-Сынхён? - тихо зовет ДжиДи и коротко, судорожно вздыхает через нос.
-Чего? - бормочет тот, запуская пальцы глубже ему в волосы. Это очень приятно.
Джиён сглатывает и в последний миллиметр расстояния между ними успевает почувствовать тепло своего собственного дыхания, отражающегося от его кожи.
Тонкий пряный запах чего-то металлического и ванильного.
Он опускает ресницы и робко целует его в губы приоткрытым ртом.
Сынхён отзывается не сразу, но потом тихонько открывается, и звук, когда они соприкасаются языками, такой влажный и нежный, с полувздохом, что у Джиёна встают все до единого крошечные волоски на коже и все поджимается в животе. Сынхён приоткрывает рот, давая ласкать себя языком, и когда Джиён жмется к нему, крошечные льдинки на его пальто посылают микроскопические шоковые фейерверки по горячим голым рукам. Он почти теряется в ощущении и вкусе его рта, ему хочется быть еще ближе к нему, внутри него, ближе всех.
Он хочет обладать им.
Он обнимает его за шею, прижимая затылком к стене, целуя его на полу в коридоре, и упивается им, ему почти хочется плакать от того, как он об этом мечтал. Он скользит в его рту языком ласково и осторожно, хотя ему хочется сильнее и глубже, обнимает его. Сынхён придерживает его ладонями за спину и позволяет - просто позволяет ему делать как хочется. Он только согласно кивает, когда Джиён отрывается от него и горячо шепчет ему в губы:
-Пойдем в твою комнату. Пожалуйста, пойдем.
Он не включают свет и плотно закрывают за собой дверь.
Темнота вокруг Джиёна вибрирует от того, как он дрожит. Он за руку тянет Сынхёна к кровати, усаживает, лихорадочно дергает шнурок на широких тренировочных штанах Ёнбэ, в которые одет, и они свободно падают с бедер. Сынхён сидит, сложив руки, и просто отрешенно смотрит, как он забирается к нему на кровать, ярко ощущает тепло его тела, когда он оказывается рядом, горячий, как кошка. Он даже, кажется, различает в темноте какой-то принт на его майке, когда он садится. На Сынхёновы колени ложится горячая голая нога. Джиён с прерывистым вздохом, стаскивает майку через голову и упирается ладонями в матрас сзади, оставаясь перед ним в одном белье. Почему-то Сынхёна это не удивляет и не пугает, он видит его, сидящего перед собой на кровати, практически голого, и ему это просто нравится. Нравится, как он смотрит на него, чуть исподлобья, как будто чего-то напряженно ждет, нравятся его острые приподнятые плечи и обозначившиеся треугольные ямки у ключиц, его грудь, симметрично чернеющие надписи у выступающих локтевых косточек на руках, нравится, как, продолжая пристально наблюдать, он медленно ставит ему на колено свою горячую босую ступню.
Ок, ему это не "просто нравится", а йесс, плиз.
Джиён как будто слышит и придвигается навстречу, сокращая расстояние между ними. Горячий, приятно худощавый, вкусный и гладкий наощупь, он осторожно обнимает его за шею и весь вздрагивает, когда Сынхён кладет на него свои холодные ладони.
Он хочет обладать им. Он хочет отдаваться ему.
Джиён чувствует крошечные льдинки на воротнике Сынхёнова пальто внутренней стороной голых рук. Под пальцами его волосы и крупные ровные стежки отстрочки на кашемире.
Сынхён большой, замерзший, еще пьяный. Сынхён так близко рядом с ним. Растаявшие снежинки на его челке. От него пахнет вином и снегом, гладкий холодный рукав его пальто, ледяные руки низко на Джиёновой пояснице, и каждый нерв в теле ведется на прикосновение, как на рефлекторное, безусловное удовольствие. Йесс, плиз. Он рефлекторно ищет холодные застежки у его горла. Одна, вторая, третья. Внутри мягкий гладкий шарф из пухлых прохладных петель, скользит с шеи и исчезает, оставляя торчать волосы на затылке. Тонкая кофта с гладкими, круглыми, как конфеты, пуговицами, теплая, плотная рубашка в еле ощутимый рубчик, нагретая телом тонкая майка. Джиён расстегивает пуговицы одну за другой, хмурясь от нетерпения, приподнимает майку, наконец-то касается обеими ладонями его горячей кожи под одеждой и на него накатывает, он громко, почти в голос вздыхает и прикусывает Сынхёновы губы.
-Я хочу тебя, - шепчет он. - Хочу тебя, сильно хочу…
Он буквально чувствует, как у Топа по всему телу от этого звука проходит дрожь, мурашки по обнаженной коже под несколькими слоями одежды. Как будто щелчок предохранителя. Он вдруг берет его за голову обеими руками, отрывает от себя и пристально рассматривает, тяжело дыша. Потом вытирает ему нижнюю губу большим пальцем и все-таки целует его сам, сильно, настойчиво проникая языком так глубоко, что Джиён невольно теряет дыхание и снова горячо шепчет свои признания, заставляя Сынхёна вздрогнуть. Он лишает его точки опоры и заваливает на кровать, нависая над ним. Сынхён пьянее некуда, он раздвигает его колени и забывается, наконец ложась на него сверху, прижимая его губы пальцами, руки, лодыжки, тянет его волосы, трогает, где захочет, и безумно возбуждается от тех звуков, которые Джиён издает под ним в темноте. Он гладит его, целует его в шею, целует его плечи, твердые соски, мажа черной челкой по его голой груди, и Джиёна всего трясет, как будто у него жар и лихорадка. Он знает только один способ это выразить.
-Сынхёна, - сдавленным голосом зовет он. - Я люблю тебя…
Топ замирает и неподвижно смотрит в никуда, не отнимая губ от его груди возле колотящегося сердца. Потом медленно поднимает голову и в темноте смотрит ему в глаза. Джиён начинает дрожать от внезапного холода, тянется и робко убирает челку с его глаз.
-Эй?
Тот наконец моргает, осторожно протягивает руку и проводит по его лбу в таком же движении, убирая волосы. Сынхён ничего не говорит вслух, но Джиён даже в темноте видит, как его губы складывают беззвучное: "Не-мо-гу" - и у него внутри что-то умирает.
Сынхён вздыхает устало и тянется за его тонкой рукой, обратно к его лицу, наползает, ложась, и вытягивается на нем. Он сгребает его обеими руками, как обнимают что-то огромное, и накрывает собой, как будто защищая, полами своего длинного пальто, шелковая подкладка холодит Джиёну голые ноги. Он утыкается ему носом в горячую ямку у выступающей ключицы и обнимает, как единственного выжившего на Земле, и Джиён не смеет даже вздохнуть.
-Прости меня. Ты хороший, детка, - бормочет он и закрывает глаза, глубоко вздыхая. - Такой хороший у меня.
Track 7: Lollipop pt.3
У Джиёна была совершенно солдатская привычка – отрубаться в течение минуты и спать на всем хоть сколько-то горизонтальном. Он всегда спал до упора, столько, сколько лишь мог себе позволить, вставал обычно позже всех, и с другой стороны точно с таким же успехом мог вообще не спать пару суток и быть бодрым, как спецназовец на фоне зомби, когда остальные вокруг ложились и умирали.
Видимо, сольная карьера смогла посадить даже Квонов аккумулятор. С началом работы над альбомом он все реже и реже стал появляться в их общей квартире, с началом промоушна пропал окончательно – президент Ян разрешил ему временно переселиться в пустующую квартиру над студией прямо в здании YG. Джиёна они видели раз в неделю в лучшем случае. Он почти перестал снимать солнечные очки даже в помещении.
Ёнбэ по себе знал, что такое делать сольную карьеру, продолжая являться частью группы, и отлично понимал, что это совсем не зашибись. Когда ты при этом все ещё являешься лидером группы – это вообще совсем не зашибись.
Квон появился дома, без грима выглядящий куда хуже, чем по телевизору, с начавшими пробиваться черными корнями в белых, отдававших соломенной желтизной волосах, с синяками под запавшими глазами. Джиён никогда не имел ничего против ярких сочетаний, типа желтого, серого и сизого, оно было веселеньким и даже ему шло, когда это не были цвета его волос, лица и подглазников. Сочетание с малиновой курткой делало его совсем поганым, и Ёнбэ даже расстроился, на него глядя.
Джиён умер в их с Сынри комнате часа на два прямо поверх одеяла, не раздеваясь, запахнувшись в свою вырвиглазную куртку и съёжившись, потом у него что-то зазвонило, он встал и вышел куда-то походкой зомби, держа перед собой телефон, видимо, в качестве навигатора. Через пару часов менеджер Ким привез его обратно, Квон прошел в свою комнату, шмыгая насморочным носом, наощупь, не открывая глаз, и опять вписался в интерьер спальни абсолютно в такой же позе, даже не снимая очков на поллица, с той только разницей, что теперь у него на безвольно расслабленной кисти с выступающими венками белел пластырь. Менеджер Ким попил кофе, рассуждая о том, какие чудеса творят капельницы с питательными растворами, наказал проверять иногда, спит Квон или умер, поохал и уехал. Ёнбэ поёжился и пошел снимать с Джиёна ботинки. Тот что-то бормотал, куда-то подрывался, потом зарылся немытой головой в покрывало и затих. Ёнбэ снова неуютно поёжился.
На карте Японию вполне можно было закрыть одним пальцем, но на деле Ёнбэ иногда подозревал, что они хотят объять необъятное. Песня для нового японского сингла была замечательная, чистая, приятная, Тэяну она очень нравилась. По крайней мере, она нравилась ему на тот момент, когда они записывали свои партии втроем с Сынри и Дэсоном. Лидер Квон периодически им названивал проверить, как они справляются без него, и задолбал мелкого требованиями дать послушать, что получилось, по телефону. В итоге, кажется, он тоже остался доволен, хотя Ёнбэ в душе подозревал, что он просто кратковременно заснул в процессе прослушивания.
Судя по тому, что утро опять началось с войны, сегодня песня перестанет быть такой чистой и, уж точно, нежной. Мюсли не лезли в горло, глядя на лицо Квона, Ёнбэ с содроганием ждал, что на его глазах ДжиДи опять вскарабкается на стол и последует вторая серия завываний про то, как его все это заебало, а глядя на лицо Топа, он понимал, что на этот раз их ждет режиссерская версия резни в стиле «Олдбоя».
С тех пор, как Сынхён-старший начал сниматься в “IRIS”, у Ёнбэ начало периодически побаливать сердце. Он вообще считал, что хёну надо запретить актерствовать по состоянию психики, потому что он от этого съезжает с катушек. С недавних пор они по-настоящему почуяли неладное: Топ стал мало и редко шутить, надолго запирался в своей комнате, но что самое ужасное, их хён, обычно грациозный, как керамзитобетонный блок, начал ходить мягко и совершенно бесшумно и двигаться так точно и экономно, что непонятно, откуда что взялось. Когда он однажды зашел на кухню, в полном молчании достал пакет молока, открыл одной рукой, налил в чашку, держа на весу, не пролив ни единой капли мимо, поставил на место и неслышно вышел, Сынри откровенно и во всеуслышание признался, что у него сжалось очко от мистического ужаса. У Ёнбэ у самого мурашки продирали по всему телу, когда он ловил на себе его неподвижный взгляд, полный какого-то холодного интереса, как будто он прикидывал, сколько в Тэяне литров крови. Вот теперь они все начали реально его побаиваться, потому что вместо обаятельного дурачка-хёна, который любил тиснуть печенинку из чужой комнаты или побегать по общаге с трусами на голове, вызывая у всех корчи хохота и сшибая углы, появился какой-то незнакомый тип, который начал по-другому одеваться, а по вечерам тихо сидел у себя и, судя по всему, спокойно чистил снайперку. Хёну были вредны такие вещи – он слишком сильно в них верил и вживался, и выходило черт знает что.
-Час прошел! – разносится по всей квартире голос лидера Квона, и Ёнбэ с болью думает о том, какие же у него бывают противные интонации, когда он нудит. – Я уже сто раз собрался, а этот хрен на три буквы встал на два часа раньше меня и до сих пор возится!
Тэян со вздохом отодвигает чашку с мюсли и думает: «Господи, какой ужас…». Пока он пытался их в себя впихнуть, мюсли размякли, стали кляклыми и окончательно неедабельными. Квон был феноменом. Он умел быть феноменально милым, буквально таким, что его стоило бы запретить. Он умел так улыбаться, что можно было сбрасывать листовки с его фотками, чтобы слепить северокорейских солдат на границе. А еще он тем же ртом умел нудеть так гнусаво и нескончаемо монотонно, что хотелось заткнуть его грязным носком.
Ёнбэ начинает верить в материальность мыслей, когда в глубине коридора распахивается дверь, и раздается голос Сынри, наполненный гневом и болью:
-Хён! – рявкает он. – Ну я же сплю! Ты, прости за выражение, уже заколебал, ну сколько можно орать?!
Всё притихает, как в пустыне перед бурей. Потом голос Джиёна где-то в глубине квартиры очень сухо говорит:
-Кажется, я что-то слышал?..
Ёнбэ всегда поражала лидерская изобретательность: он каждый раз находил какие-то дьявольские способы заставлять малого визжать непристойным визгом.
Теплый, взъерошенный, до одури боящийся щекотки, Сынри был чем-то своим, Джиён чувствовал за собой полное право трогать его, теребить, обнимать, когда вздумается, как что-то свое личное. Ему никогда не приходило в голову, что младший Сынхён давным-давно не слабее его самого, если вообще когда-то был, с Джиёновой тщедушной комплекцией, и если Джиён кусает его за загривок и за уши и стягивает с него его синие пижамные штанцы, щипая за теплую упругую задницу со следом от резинки, то ему просто позволяют это делать, потому что он «хён-уйди».
-Мне вдруг стало интересно насчет «хрен на три буквы», - низко и ровно раздается с порога. Мелкий, которого Джиён прижимает острой коленкой, протестующее взбрыкивает, тянет штаны вверх. ДжиДи поднимает голову:
-Ти-Оу-Пи, - противным голосом говорит он гнусавей, чем обычно, из-за насморка и прищуривается. – Ю-Эс-Эй, Дэ-Тэ-Пэ, Би-Би-Си.
Сынхёнова фашистская отросшая челка на один глаз и незнакомое, пронзительно пустое и сосредоточенное одновременно выражение лица пугают.
-Ю-Эс-Би, - раздельно говорит он и поворачивается. – Я готов выходить.
Джиён хмыкает безо всякого интереса и только чувствует, как у мелкого по спине проходят мурашки от того голоса, которым Топ это сказал. Подумаешь, у него самого по позвоночнику просыпало. Он снова придерживает Сынри за лохматый затылок, утыкая его лицом в подушку поглубже и намереваясь ущипнуть его особенно хитровымудрено.
-Хе-хе-е-е, - говорит он, снова стаскивая с него плюшевые синие штаны пониже, рассеянно оглядывает его голую поясницу и задницу, и тут его взгляд вдруг становится пристальным. – О, - оценивающе говорит он. – Какая у нас попа…
Ему кажется, что происходит мгновенный катаклизм, когда ему говорят: «Так, хён», его как-то сдвигает с кровати, потом его берут едва ли не подмышки, знакомый голос говорит: «Давай, иди-ка ты погуляй», и его аккуратно выставляют за дверь. Только когда из кухни раздается веселый голос Ёнбэ: «Молодец, мелкий, мужик, наконец-то дал отпор!» и смех Дэсона, Джиён понимает, что это сейчас был Сынри. Пару секунд он стоит перед закрытой дверью в полной ошарашенности, с немым: «Что?», чувствуя, что его сердце разбито в стотысячный раз. Джиён чувствует себя глубоким дедушкой, на которого забили любимые дети и внуки, клумбой с цветами, которую растоптали, плюшевым медведем, которого за ненужностью убрали в дальний шкаф, и он больше никогда в жизни не хочет разговаривать ни с одним из этих говнюков, которые делают ему так больно.
Ему, наверное, не было так обидно даже когда Гахо определился, что будет в фан-клубе Топа, а не ДжиДи. Хотя это его тоже до сих пор убивает. Он думает об этом, пока они едут в студию.
Гахо ссался от восторга даже когда просто видел Сынхёна по телевизору. Буквально. При их первой встрече он так мастерски обделал Топу штаны, что тот даже не сразу понял, что произошло. Джиён потом пару месяцев не мог оправиться от удара. Сынри признавался, что когда видел, как ДжиДи разговаривает с щенком, держа в ладонях маленькую морщинистую морду, и едва не со слезами на глазах спрашивает: «Почему? Ну почему ты любишь его больше, чем меня?» - он думал, что хён всерьез помешался.
-Это ужасно, - бормотал Джиён, ходя кругами. «Джиёна-а, ну хватит уже!» - раздавался умоляющий голос Тэяна, но Джиён тыкал в Топа указательными пальцами обеих рук и взывал к небу и Сынхёновой совести, обвинял, жаловался и иногда умолял. - Я простил бы тебе, если бы ты увел у меня девушку, - говорил он, едва не плача. «У тебя нет девушки» - лениво слышались из соседней комнаты голоса. – Я простил бы, если б ты разбил мою машину, - «У тебя нет машины» - слышался даже зевок. – Но ты… но тебя.. – «Но тебя фангерлит моя собака!» - нестройным хором раздавалось со всех углов квартиры, - «Бла-бла-бла! Хён, ну хватит уже, живи с этим!»
Сынхён игриво приглаживал мизинцем мужественную бровь, улыбался сексуально и многозначительно и охотно признавал, что да, он самое красивенькое, что когда-либо видел корейский шоу-бизнес.
Джиён чуть не написал очередную песню о безответной любви, когда увидел, как его Гахо, как его маленький любимый мальчик, откровенно положив на хозяина свой крошечный собачий хер, приносит Сынхёну половинку своего собачьего печенья и начинает, визжа, бегать кругами, когда Сынхён говорит: «Привет, пищевая собака». Видя, что у Джиёна едва не начинают трястись губы от несправедливости мира, Топ каждый раз умильно смотрел на него и молча придвигал ему половину печенины или еще какой еды, видимо, чтобы он не переживал. Когда бы Джиён ни заводил речь о Гахо, Сынхён сразу подвигал к нему заготовленную половину печенины и лапал за плечо, мог оторвать ему полкуска своей пиццы, отрезать половину своего яблока, отдавал верхнюю часть гамбургера, отливал ему в стакан половину своей банки пива, отдавал одно ухо от наушников, одну перчатку, оторвал ему как-то половину тысячевоновой купюры и половину билета в кино, отдал ему один свой носок и одну серьгу из уха, и когда он на репетиции в середине песни замолчал и стал подмигивать, умильно глядя и бровями показывая, что отдает ему половину своей партии в “Haru, Haru”, Джиён сломался.
Когда они идут по студии, на Сынхёна все опасливо косятся и быстро начинают заниматься своими делами, когда он в ответ недобрым взглядом косится на них. Кажется, от того робкого и теряющегося Чхве Сынхёна, который когда-то сидел в углах этой же студии, настороженно оглядываясь на всех из-под своего капюшона, мало что осталось. Джиён идет рядом с ним по студийным коридорам и чувствует висящую в воздухе паранойю, потому что сам начинает оглядываться по сторонам в поисках снайпера. Они с Сынхёном до сих пор в состоянии невнятной холодной войны после того разговора на кухонном столе. Топу ничего невозможно объяснить, а Джиён хочет просто сидеть, привалившись щекой к его плечу, обниматься с ним, вдыхать запах его волос и нового незнакомого парфюма, и этот необъяснимый идиотизм бесит его до трясучки. Это действительно заебало.
Он боковым зрением видит, как Сынхён на него пялится, и ему охота сказать: «Всё, я больше не играю в Топа и ДжиДи, давай мы опять станем нами». И он знает, если он сейчас и правда повернется, встанет близко к нему, нос к носу, и скажет это, Топ заоглядывается по сторонам, а потом посмотрит на него сдержанно-изумленными бестолковыми глазами с выражением «моя не понимай твоя корейская». И если он не позволит сам, обнимать его – все равно, что двухкамерный холодильник. «Не хочешь говорить?» - «Нет» - «Не хочешь говорить, почему?» - «Нет». Он задрал уже сверх всякой меры, Джиён чувствует, что его терпение подходит к концу. Даже когда он просто глядит на него, у него в голове складываются целые куплеты, пропитанные истинно негритянской тоской. Набралось уже на целый сборник из серии «Меня задрала моя телка».
-Ты в этом пиджаке похож на сутенера, - угрюмо бросает Джиён вслух и уходит в комнату звукозаписи. Уже когда в наушниках начинает идти минус, он видит, как Топ с совершенно ледяным лицом выходит из аппаратной. Он приносит оставленную на диване в комнате отдыха Джиёнову шляпу от Ральфа Лорена, спокойно размещает ее на своем стуле, неспеша садится и закидывает ногу на ногу в настолько изящной сутенерской позе, что из Джиёна чуть не начинает шарашить пена.
«Дай мне услышать твой голос, детка, ля-ля-ля,
Мы будем любить друг друга сильней,
Ты труп, Сынхён!
Не отпускай мою руку,
Клянусь, бро, я убью тебя когда-нибудь!
Дай мне услышать твой голос, детка…»
Все пятнадцать минут истерики по поводу шляпы, когда Джиён заодно с остальным вываливает все свои претензии к жизни и машет смятой шляпой, которая годится теперь только на то, чтобы играть ей во фрисби, Сынхён сидит молча, и его брови обещают, что в следующий раз он сделает то же самое с Джиёновой собакой, а потом и с ним самим, если он не заткнется через десять, девять, восемь… Джиён уходит, хлопая дверью, видимо, дает круг по всем этажам студии, возвращается и идет записывать свою партию еще раз.
Он может фальшивить, когда поет, но когда читает рэп, ДжиДи практически никогда не ошибается. И Сынхён его очень здорово вывел, потому что даже Джиёнов внутренний профессиональный метроном сбивается, и он начинает частить мимо ритма, и звукорежиссер только берется за голову и думает, сколько же должна была стоить долбанная шляпа.
Когда наушники надевает Топ, пучина страданий достигает глубин нефтяной скважины, и Джиён с невнятным бормотанием опять выскакивает за дверь пробежаться по этажам. Звукорежиссер невольно ждет, чтобы он скорей вернулся, потому что на его памяти это первый случай, когда во фразе: «Я люблю тебя, девочка» настолько явно слышится, что человек, произносящий ее, только что выпотрошил всю девочкину семью. Джиён возвращается, пьет водичку и, стараясь говорить спокойно, предлагает ему попробовать читать нежней и теплее. Топ пробует, неотрывно глядя на него – и начинает опаздывать, такое ощущение, как будто назло. Джиён сжимает челюсти и скрежещет главными инструментами своего обаяния, как футбольный тренер во время матча, испепеляя Сынхёна взглядом, и звукорежиссер начинает хотеть в отпуск, видя, что звукоинженер давно свалил под шумок от греха подальше.
-Я пойду на обед, - наконец говорит он и выключает мониторы, - мои уши кровоточат, земляки. Вы между собой договоритесь и звякните мне. Или давайте перенесем на другой день, потому что это невозможно слушать. Да, будете драться – делайте это подальше от микшера.
-Ты назло мне делаешь, Сынхён?! – доносится до него почти что ор ещё до того, как он успевает закрыть за собой дверь. – Ты охренел, что ли?
Сынхён снимает наушники, неторопливо вешает на стойку и открывает дверь, останавливаясь на пороге, и молча надменно на него смотрит.
-Какого черта ты тормозишь? – Джиён раздражен сверх всякой меры. – Что с тобой сегодня? Ты медленный, как хрен знает что, под тобой телки не засыпают?!
Топ поднимает руку ладонью вниз и скупым движением манит его к себе. На его лице ничего не отражается.
-Ты постоянно опаздываешь, - продолжает выдавать Джиён и подходит к нему, глядя исподлобья, - ты самый медленный сутенер из…
Хлобысь.
-…всех, кого ты когда-либо знал, - услужливо договаривает за него Сынхён и смотрит с выражением, которое издали могло бы сойти за добродушие. Шлепок по морде вышел совсем несильный, но смачный. Джиён потрясенно моргает, у него чуть не останавливается сердце от неожиданности.
-Ты охр… - открывает он рот.
Хлобысь.
-Тихо, - ласково говорит Сынхён.
-Что это за хуйня? – почти неверяще говорит Джиён.
Хлобысь.
-Ты что…
Хлобысь. Почти звонко. И Джиён взрывается, как вакуумная бомба.
-Да ты не в себе, что ли?! – орет он, отпихивая его в грудь. – Какого хрена ты делаешь?!
Сынхён вряд ли когда-то по-настоящему дрался на улице, но что делать он, оказывается, знает. Джиён даже не успевает удивиться тому, какой он быстрый, когда его тонкую кожаную куртку сдергивают ему вниз на локти, чтобы не мог махнуть руками, и сгребают за шкирку. Сынхён без труда вдергивает его внутрь, захлопывает дверь у него за спиной и пихает его в плечи, очень ощутимо пихает, так что младший больно бьется в звуконепроницаемую обшивку спиной и стукается затылком. Джиён внезапно пугается, потому что это первый раз в жизни, когда Топ его обижает.
На мгновение он становится большим и страшным, когда хватает его за подбородок, наклоняется и вдруг кусает его за щеку, до того пронзительно больно, что Джиён вскрикивает и отмирает. Если бы под затылком у него не было двери, он сломал бы Сынхёну головой нос. Тот явно этого ждал, потому что держит до унизительного крепко, наступает своими ногами ему на ноги до хруста, придвигаясь, наклоняется и снова кусает, в то же самое место. Джиён ахает и весь взвивается, отчаянно дергая спеленутыми руками, ему, черт, больно, он щелкает зубами, пытаясь укусить его в ответ, и бессильно промахивается. Сынхён прижимается к нему всем телом и кусает его за лицо, за кончик носа, так подло и больно, что Джиён рвет руки, аж куртка трещит по швам, и скребет пальцами по двери.
-Да какого черта? - шипит он. - Что за?! – Сынхён наклоняется и прищемляет ему зубами самый кончик носа, и Джиён орет в голос. – А если я тебя укушу?! Прекрати!! Ты покойник, понял? Ты мертвец! Не делай того, за что я буду тебя ненавидеть! Пусти меня, мне больно!
Он мертвец.
Покойник.
Он смотрит на Джиёновы расширенные, почти светлые глаза, и понимает, что ещё никогда не видел его в такой откровенной ярости. Смотрит на его белые растрепанные волосы, на побледневшее от злости лицо, с наморщенным носом и яркими алыми пятнами от укуса на щеке, на вздернутую губу. Он покойник. Точно. Он никуда не сможет спрятаться. Его найдут, изобьют до полусмерти и убьют. Его будут бить сапогами по лицу, прострелят ногу, от чего он будет корчиться на гладком, холодном мраморном полу, размазывая собственную кровь, а потом всадят пулю прямо чуть ниже сердца. И это все будет очень больно. Он мертвец. Он помнит, как его зовут. Но он не в себе. Какого хрена он делает.
Спроси ДжиДи.
Джиён знает. Лидер Квон всегда знает, что делать.
Его укушенная щека мягкая и горячая под губами. Джиён вздрагивает, замирает, держится. Выдыхает почти жалобно, и Сынхён осторожно трогает горящее покрасневшее место языком.
-Неужели, - монотонно шепчет Джиён, - у тебя совсем нет совести? Я сказал не делать того, за что я буду тебя ненавидеть… Ну за что, а?… кто ты после этого, а?..
Он сделал больно. Он облизывает и посасывает губами укушенное место, оставляя на упругой теплой щеке влажные следы своей слюны, проводит носом по его наморщенному носу, дрожащим ресницам и снова целует его в ярко-красный след от шлепка на щеке. Хорошенький. Щечки. У него нет совести. Его самого очень скоро не будет, он будет дохаркивать остатки своей жизни на гладкий мраморный пол, светлый, холодный и скользкий. Ему уже показывали этот пол, он до деталей знает, как это будет выглядеть. Совесть нахрен ему не нужна. Совесть не помогает от страха. Он не хочет, чтобы Джиён его ненавидел. Наоборот.
До Топа не сразу доходит, что Квон делает, так отчаянно извиваясь и изворачиваясь у него в руках. Он соображает, что тот не пытается вырваться, только когда останавливается и видит перед собой мучительно заломленные брови на высоком чистом лбу, приоткрытые горячие губы и болезненный, досадливый, голодный, как у одичавшего, взгляд, которым он смотрит на Сынхёнов рот и тянется к нему.
-Хватит, - бормочет он. - Иди сюда.
Сынхён прикидывает.
-А ты не оставишь меня шепелявить? - уточняет он. - Не будешь кусаться?
ДжиДи цыкает, его верхняя губа ползет вверх, открывая такие резцы, что ими, наверное, можно перекусывать стальную проволоку.
-Просто иди сюда, - говорит он.
Прежде, чем поцеловать его в губы, Сынхён замечает дурацкую плоскую заколку на его обесцвеченной челке.
Джиён целуется, кажется, всем телом, его всего приподнимает ему навстречу, он приникает к нему с голодным наслаждением, трется об него грудью, облизывая языком его язык и пуская его в себя как можно глубже, старается стать к нему ближе, и только когда спеленутые на локтях руки начинают судорожно скрести пальцами по его ремню, и Джиён почти хныкает, Топ догадывается. Он отрывается на секунду, пускает его и стаскивает с него куртку. Он не поднимает взгляд, и физически чувствует, как эти пару секунд Джиён пристально и жадно на него смотрит, пытаясь заглянуть под ресницы и увидеть глаза. Но он ни за что не посмотрит. Он боится.
ДжиДи закидывает руки в просторных рукавах тонкой вязаной кофты ему на шею, притягивает его лицо к своему, поворачивает голову и нагловато, приоткрытым ртом целует его, еле слышно урча, зарывается пальцами в его волосы, губами в его губы, трется, прикусывает, и чувствуется, как он боится, что его отпустят. Сынхёну до того нравятся все те звуки, которые он издает - как он пищит, верещит, как вздыхает, как хмыкает, как высоко покрикивает свое "Уиу!", как спокойно вполголоса разговаривает, как бормочет, как роняет на выдохе тихое "О…". Он целует его в ответ и как слепой пальцами трогает линию его челюсти.
Это как навязчивая идея - Сынхён боится посмотреть ему в глаза, но в то же самое время он не может совладать со своими руками. После того, как он стягивает с него куртку, он по инерции начинает расстегивать по одной пуговицы на его жилетке, распускает шнурки. Это страшновато, когда ты не владеешь собой. Он уже обнаружил у себя какую-то необъяснимую привычку расстегивать и развязывать Квоновы бесконечные сумасшедшие шмотки, шедшую из привычки каждый раз, глядя на него, прикидывать, что, за чем и как он бы с него снял. В этом был какой-то азарт, Сынхён искренне обожал такие игры: снимать с него очки, медленно расстегивать молнии, тянуть с плеч обтягивающие узкие рукава, расстегивать и стягивать ремешок часов, его браслеты и феньки, по одной, развязывать, расстегивать, стаскивать. Особенно ему нравилось снимать с него серьги – подцеплять крошечную застежку и осторожно вытягивать длинные металлические штырьки из почти по-девчачьи маленьких ушей. Когда он потом осторожно касался кончиком языка чуть растянутой дырочки от серьги в розовой упругой мочке, его прошибало до самых пальцев ног. Когда они были на гастролях в Японии, он каждую ночь раздевал его и трахал в их номере до утра, сладко, со вкусом, пока он не начинал стонать. Стонет он тоже прекрасно, высоко, мелодично, на коротких рваных выдохах, а потом чаще, шире, пока его "О…" не начинает превращаться в отрывистое "А…", он не закидывает голову и не заходится. Сынхёну не хватает воздуха.
Он понимает, насколько у него мало шансов сейчас остановиться.
-Я хочу еще, - осоловело бормочет ДжиДи ему в губы, горячо дыша и близко глядя на его губы без всякой осмысленности. Глаза у него, как у торчка. - Давай опять займемся любовью.
-Здесь? - бестолково спрашивает Топ. Обмен банальностями в стиле "спасибо-пожалуйста". Он опять сорвался.
-Не здесь, - бормочет тот. - Пошли.
В аппаратной нет окон внутрь студии и практически нет воздуха. Маленькая комнатка наполнена бесконечным, физически уловимым гудением работающей электроники, теплом маленьких, мерно крутящихся вентиляторов. Джиён запирает дверь, снова тянется и целует горячими сомлевшими губами. Кончики пальцев нащупывают язычок молнии на Сынхёновых брюках и медленно расстегивают и пробираются внутрь, без особых предисловий несильно сжимают. Он осторожно трогает его, потом начинает гладить и близко рассматривает его глаза, внимательно следит за тем, как подрагивают черные лоснящиеся ресницы, как у него начинает учащаться дыхание. Он уже хорошо знает, как ему нравится, и сам вздыхает, когда Сынхён наконец поднимает взгляд, показывает свои угольно-черные глаза с матовыми гипнотизирующими зрачками. Всегда, когда он смотрит прямо на него, Джиёну представляется, что в его сторону разворачивают два огромных, матово-черных динамика, глубоких, как колодцы, прикрытых только тонкой сеткой мембраны, как рябью. У Сынхёна настолько интенсивный взгляд, что Джиёну иногда кажется, что он его почти слышит, как низкое гудение баса, проходящего густой волной снизу вдоль пола, по чувствительной коже щиколоток, и второй волной сверху, через центр груди, нарушая сердечный ритм.
-Выбрать за тебя, как ты хочешь? – сипловато спрашивает Джиён и ощутимо прикасается к нему пальцами через белье, внимательно глядя, как будто через глаза хочет увидеть, как электрические разряды добегают ему до мозга. – Да?
Теперь это он прижимает Сынхёна собой к стене, и ему нравится, что приходится чуть поднимать лицо, чтобы на него смотреть. Топ как-то несчастно моргает, медлит, а потом выдыхает: «Выбери», потому что уже ни тянуть, ни притворяться нет смысла. Джиён внимательно за ним наблюдает, и когда он говорит это, его оголодавший взгляд, который он переводит с его губ на скулы, брови, делается вдруг светлым, теплым, в уголках глаз собираются крошечные лисьи морщинки. Наконец-то не «нет». Он тянет его руку к себе на загривок, в мягкие белые волосы, как ему нравится, чтобы он его держал. Сынхён не видит в его глазах ни единого сомнения, как всегда, когда Джиён точно знает, как надо, и что он делает. Почему-то он всегда знает, что делать. Он продолжает его рассматривать, как будто любуется, и Сынхёну уже хочется отвести взгляд и убрать с него ладонь, когда он понимает, что Джиён второй рукой распускает ему ремень, ничуть не меняясь в глазах, а потом вздыхает, и загривок под Топовой рукой расслабляется и вдруг плавно подается вниз.
ДжиДи любит, когда на него смотрят, ему нужно, чтобы на него постоянно кто-то смотрел. Опускаясь на колени, он держит Сынхёна своим внимательным, нагловато-дотошным взглядом, оттягивает вниз краешек его расстегнутых плотных брюк, приближает лицо и осторожно проводит розовым горячим языком по его члену через тонкую теплую ткань снизу вверх. Когда Сынхён перестает дышать, и его хватка в волосах внезапно становится болезненной, Джиён наконец-то улыбается, закусывает губу и опускает глаза, стягивая его белье вниз. Он знает, что Сынхён на него смотрит. Джиён облизывает овальные припухлые губы, открывает рот, берет в него сразу целиком и медленно лижет. А потом закрывает глаза совсем и отрешается, берет его уже твердый член еще глубже, пока головка не упирается ему в щеку изнутри, плотно обнимает губами, и Сынхёна сгибает, как от удара в диафрагму, он судорожно хватается за его голову и тянет его еще чуточку на себя. Он не бежит от него только потому, что физически не может, у него онемели пальцы, отказал спинной мозг и ноги, и ему так хорошо. Из всего тела он чувствует только зудящие, зацелованные Джиёном губы, свою руку в его волосах и туго затянувшиеся в клубок, почти лопающиеся от наслаждения нервы внизу, между ног, там, где Джиён сосет, горячо, размеренно, заправляет его за щеку, с каждым разом забирая в рот все глубже, хватаясь за его ноги, и ерзает по проводам на полу коленками в мешковатых джинсах.
Сынхён почти стукается затылком в стену, чтобы не постанывать и не приговаривать что-то от того, как он это делает. Он придерживает его за затылок и осторожно толкается в ласкающий его скользкий от слюны рот, сжимает в горсти выбеленные, ненормально мягкие и тонкие наощупь волосы, наслаждаясь ощущением, цепляет кончиками пальцев прохладные края плоской заколки в челке и только судорожно вздыхает от тягучего, ленивого, сумасшедшего удовольствия. На пол льется такое косое ослепительное солнце, подсвечивая стоящую в воздухе мельчайшую пыль, наполняет до краев оставленную кем-то на полу чашку сочного зеленого цвета с застывшим озерцом черного кофе на самом дне. Никаких звуков снаружи, никаких наружу, все звуки навсегда остаются закупоренными внутри этой комнаты с мягкими глухими стенами. У Сынхёна колотится сердце, как будто он несется, сломя голову, солнце такое раскалено-белое, пахнет теплом и пылью. Он пытается дышать, и наконец не выдерживает, стонет от наслаждения вслух, как будто от ноющей, ласково вытягивающей боли.
Он вдруг чувствует на себе Джиёновы руки. Они ложатся ему на бедра, на те самые места, куда он кладет их всегда, когда учит его танцевать, когда показывает и крепко держит, помогая двигаться. Он опять держит его. Сынхён отчаянно глядит вниз. У Джиёна сосредоточенная морщинка между бровей, глаза закрыты – он и не глядя все знает. И Сынхён, кажется, впервые в жизни понимает, что он все время пытается сказать ему без слов – сейчас, через его руки он это чувствует, как телепатию: «Не бойся, я не сделаю тебе больно. Я держу тебя, не отталкивай». Он впитывает глазами Джиёново лицо, тонкие подрагивающие веки, гладкую выступающую переносицу с горбинкой, глядит, как по слюне скользят его подвижные губы насыщенного, густого оттенка от прилившей крови, он думает про себя только одну мысль: «Джиёни…» - и как будто врезается в белую волну, удовольствие разбивается об него и накрывает, густо, запоздало, забивая уши невыносимой пульсацией. Удовлетворение. Он слышит свой голос издалека, как из выдернутых наушников, когда долго, сильно кончает, выплескивая сперму Джиёну в рот. Его как будто выбивает из собственной головы, приподнимает над собой, и плавно опускает обратно, в подсвеченную солнцем взвешенную пыль.
Он снова начинает видеть и понимать то, что видит, только какое-то мгновение спустя. Джиён отшатывается назад, Сынхён видит, как его плечи вздрагивают, он зажимает рукой себе рот и издает какой-то глухой сдавленный звук. Кажется, он поперхнулся, часть попала ему в горло, он судорожно оглядывается, подхватывает оставленную среди проводов чашку, сплевывает туда то, что не проглотил. Белая, густая слюна длинной нитью тянется с его припухших губ в травяного цвета чашку, на черную поверхность остывшего кофе, и Сынхёну кажется, это самое красивое, что он видел в жизни. Джиён отставляет чашку на пол рядом с собой, утирает мокрые губы ладонью и медленно, неверно утыкается лбом в его ногу, сидя на полу, подвернув под себя коленки, и судорожно, прерывисто дышит. Не слышно ничего, кроме мерного гудения вентиляторов и их дыхания.
-Я ведь хороший у тебя, - бормочет Джиён с закрытыми глазами, - хороший, правда?
Сынхён почти не чувствует рук, когда осторожно поглаживает пальцами его белые волосы.
Потом Джиён сидит на стуле в комнате отдыха, с ногами, практически на корточках. Его мокрое умытое лицо бледное и немного усталое, на щеке еще краснеет пятно, обесцвеченные волоски выбились из съехавшей набок заколки, прилипли к влажному лбу, мокрым темным бровям. Сынхён очень долго соображает, пока понимает, что просто стоит посередине комнаты, свесив руки, и бездумно смотрит на него. Обводит глазами вокруг, словно в первый раз все видя.
-Кофе, - замедленно говорит ДжиДи и сонно глядит в одну точку, Сынхён натыкается взглядом на кофе-машину. - Сделаешь?
Джиён терпеливо дожидается, пока утихнет треск шумно перемалывающихся кофейных зерен, а потом говорит.
-Давай встречаться? – и поднимает на Сынхёна опять осмысленные карие глаза. Тот смотрит на него, потом на то, как в чашку тонкой струйкой льется ароматный черный кофе, и медленно, безнадежно трет лицо ладонями.
-Один день? – как-то заученно говорит Джиён, чуть склоняя голову к плечу. Топ прикрывает глаза и вздрагивает, когда вместо того, чтобы наступила тишина, Квон задумчиво прикидывает. – Один час?
Сынхён неверяще на него смотрит.
-Пожалуйста? – с той же вопросительной интонацией спрашивает ДжиДи.
Сынхён протягивает ему округлую чашку с кофе, говорит:
-Вот. Сахар, сливки?
Потом говорит:
-Правда, ничего нет.
Потом говорит:
-Час.
Он не знает, почему так, наверное, Джиёна гонит его мания перфекционизма, он всегда и все старается делать не просто лучше, а еще лучше. Он улучшает самого себя своими шмотками и стрижками, он улучшает кофе молоком, чай – сахаром, слова – музыкой. И даже когда он готов вскочить на стол и орать о том, как его все заебало, жажда совершенства не дает ему оставлять вещи так, как они есть.
-У меня час? – тихо спрашивает Джиён. Топ кивает, и Джиён еще тише говорит. – Спасибо.
Сынхён подходит, отдает чашку ему в руки и так и остается стоять, глядя на него сверху.
-Сейчас, - говорит Джиён. – Не начинай пока, ладно? Я скажу, когда… - он берет чашку в ладони, слышно, как по керамической поверхности тихонько клацает кольцо у него на указательном пальце. – А потом, что будет через час?
-Потом, - Сынхён неестественно заводит черные, подведенные густой каймой ресниц глаза к потолку, - потом… мы, наверное, должны будем расстаться?..
-Ясно, - бесцветно говорит ДжиДи, смотрит на кофе. – Но этот час мы будем встречаться? Ты будешь моим парнем, да?
Сынхён думает, потом беспомощно говорит:
-Видимо, да, - еще медлит, но все равно не удерживается. – Получается, ты будешь моей девушкой?
Джиён даже рот открывает по-другому, когда собирается сказать что-то гадкое. Но тут он удерживается, задумывается, а потом просто расслабленно пожимает плечами:
-Да пускай, - безмятежно говорит он. – Я ничего не имею против юбок… Можешь засекать.
Сынхён почему-то медлит, глядя на него исподлобья, ожидающе приподняв брови, а потом говорит:
-Засек, - и тут же он снова видит ее, Джиёнову беззаветно-счастливую улыбку, безоблачную, искреннюю, и такую «навсегда-навсегда».
-Иди ко мне, – зовет Джиён, - Сынхёнчик, - протягивает к нему руки, и закусывает губу, улыбаясь так искренне и сияющее-ярко, что «Сынхёнчику» делается немного нехорошо, как будто внутри что-то защемляет. Он опускается перед ним на корточки и берет его теплые руки в свои.
-Детка, - тихо зовет он, и ДжиДи говорит: «М?» и доверчиво смотрит на него, ужасно довольный жизнью, и Сынхёнчик холодеет. Вообще-то существует негласное правило, что «деткой» Джиёна мог называть только один человек – он сам. И до Сынхёна внезапно доходит, сколько раз он оговаривался вслух, а Джиён только улыбался. От понимания, что от него принимают абсолютно все, даже это, ему становится совсем страшно. Он предпочел бы отпечаток Джиёновского «конверса» на лице.
-Мы, - тихо и отчетливо говорит Топ, - мы с тобой никогда не сможем по-настоящему встречаться.
-Не страшно, - беззаботно говорит Джиён и улыбается, и у Сынхёна внутри что-то оторопело останавливается, потому что он, кажется, пропустил момент, когда у Квона что-то окончательно сдвинулось в голове.
-Это, - невольно говорит он, - ты… ты помнишь, какого ты пола?
-Какого хочешь, - легко соглашается Квон и неторопливо кивает для солидности. – Любого.
-Послушай, - повторяет Сынхён, он начинает торопиться, ему самому слышно, как отчетливо тоскливо звучат его слова, - послушай меня, детка: мы с тобой никогда не сможем встречаться так, как ты хочешь. Мы не будем с тобой вместе.
-Я слышу, - мягко увещевает ДжиДи и пожимает плечом, - не страшно.
Сынхён смотрит в его безоблачно-спокойные карие глаза, на доброжелательную теплую улыбку, и внутри ему хочется убежать от страха того, что с ним стало. Он не хотел. Он не знал. Это же не он сделал, правда? Ему хочется отмотать все назад еще раз, все исправить, ничего этого не делать. Он с ужасом смотрит на лучезарную Джиёнову улыбку, которая, видимо, теперь застынет на его лице навсегда, и понимает, что это что-то непоправимое. И руки у него такие маленькие, и эти…щечки его… и…
-Убери с лица эту хрень, пожалуйста, - совершенно обычным голосом говорит ДжиДи, ни на секунду не переставая ласково улыбаться. Сынхён тупо озадачивается. – Хватит смотреть на меня, как будто тебе бесконечно жаль. А то я прямо вижу, как ты представляешь меня в кресле на колесах. Ты что, слышишь музыку? – Топовы брови медленно перемещаются по лицу вверх.
-Музыку, - уточняет он.
-Аллилуй-я-а, айм фоллинг, айм фоллинг-фоллинг, уизин э фоллинг билдинг, еа, - напевает Джиён, постукивая себя по коленке его пальцами, - и титры, - он проводит рукой на уровне Сынхёнова плеча, - вот где-то здесь. Ты потерялся в своем кино, - Сынхён продолжает пялиться на него в своей любимой оторопелой манере, и Джиён пробегается пальцами по его руке, что-то наигрывая, как на фортепьяно. – Ты считаешь, что всех, кто у тебя отсасывает, потом забирают в дурку? – насмешливо говорит он, бросает взгляд на Топовы часы и встает. Сынхён соображает, в чем подвох.
Джиён выливает на две трети полную чашку в раковину и тщательно ее моет.
-Паршивый кофе, - сообщает он, опускаясь на пол рядом с Топом. – Еще целых пятьдесят семь минут, - шепчет он и тянется его поцеловать в нижнюю губу. – Назови меня еще «деткой», это классно…
Губы у него теплые, солоноватые, с привкусом кофе и, Топ ловит себя на мысли, такие уже привычные.
-Ты мне врешь, - тихо заключает Джиён, наконец усаживаясь рядом с ним, - у тебя каждый раз мурашки по рукам бегут, ведь да?
Некоторое время они сидят тихо, и Сынхён в глубине души почти сердит, что он вот так все не глядя про него знает, когда он споткнулся на припеве или когда у него там мурашки бегут.
-Не страшно, - вдруг как-то про себя повторяет Джиён. – Это все не страшно. Я уже слышал самую страшную фразу, - он поворачивается к Топу и, глядя ему в глаза, тихо холодно говорит, - «У тебя маловато данных, парень», - и его лицо прорезает кривоватая ухмылка. – «Не уверен, что у нас с тобой что-то выйдет». Это мне сказал УайДжи, когда мне было семнадцать. Это было страшно, - он долго молчит, потом придвигается, утыкаясь укушенной щекой Топу в плечо. - Ну и что?
Сынхён закрывает глаза и прислоняет затылок к дверце тумбочки, у которой они сидят, чувствуя, как его остроносый ботинок легонько ковыряют носком кеда. Его мозг прокручивает мысли так интенсивно, что почти слышно.
-Я знаю, ты много работаешь над голосом, я слышал, - продолжает Джиён негромко и задумчиво. – Мне это нравится. Знаешь, голос - это первое, что мне понравилось в тебе, - признается он, подтягивает коленки и приваливается к нему ещё ближе. - Но ты со мной согласишься, что у тебя тембр изначально что надо. Кстати, я об этом иногда думаю, - он берет Сынхёнову руку в свои и рассматривает ее пока говорит, перебирает его пальцы, сравнивает со своими, тонкими и обкусанными, - и мне кажется, у тебя такой голос, потому что по идее ты должен бы весить килограмм сто, - он думает и с каким-то фатализмом добавляет, - …двадцать, - видя, как в Сынхёновой руке что-то дергается, он поднимает на него взгляд, и его смеющиеся глаза превращаются в щелочки от широкой улыбки. - Эй-эй-эй, - шепчет он и сжимает его руку, приподнимая брови, - Не обижайся. Ты самый красивый человек, которого я видел в жизни, - Сынхён косится на него с показной оскорбленностью, и Джиён смеется, снова утыкаясь лбом ему в плечо. - Честно. Я не могу оторвать от тебя глаз. Мне всем хочется говорить: "Посмотрите, это Сынхёнчик - самый красивый человек на свете", - он так открыто ему улыбается, что Сынхёну так приятно, что даже чуточку неловко. - Но раньше я, бывало, думал, что ты когда-нибудь станешь как новый Notorious B.I.G. - с таким голосом, такой большой, у вас даже выражения лица были одинаковые, - дальше Джиён не говорит и просто продолжает смеяться, вспоминая что-то забавное из тех времен, Топ подозревает, что шутки про карьеру сумоиста. - Прости, - говорит ДжиДи и коротко прокашливается. - Серьезно, я всегда хотел такой голос, как у тебя, низкий голос - это клево. Я все ждал, когда же он у меня сломается, и я тоже смогу разговаривать, как настоящий нигга, и наконец-то раз! - и ничего не произошло. УайДжи тоже ждал другого, и когда мне стукнуло семнадцать, а я все еще продолжал разговаривать вот так, он как-то вызвал меня и сказал: "У тебя голос, как у Микки-Мауса, парень" - скрипит Джиён, очень точно изображая президента Яна, - "И ты гнусавишь. С твоим хроническим насморком озвучивать мульты, а не реп читать. Ты подумай".
Топ косится на него влажным черным глазом и, помедлив, спрашивает:
-Серьезно, так и сказал?
-Ну да, ты же его знаешь, - спокойно отвечает Джиён. Сынхён подбирает слова пару секунд, а потом ничего не говорит, просто прикидывая, что он сам, наверное, повесился бы.
-Я даже подумывал с собой что-нибудь сделать, - говорит Джиён, - потому что мысль о том, что у меня нет никаких перспектив, была слишком невыносимой. Я начал курить, чтобы хоть немного охрипнуть, но это тоже, как видишь, до сих пор не помогает. Было очень плохо, я не появлялся в агенстве месяц, забил на школу, на всех, кто меня знал, и просто целыми днями шатался по улице до поздней ночи, не вынимая наушники из ушей, слушал музыку и шел куда-то, сам не зная, куда, пока несли ноги. И я не мог от нее уйти, от музыки, никуда. Куда бы я ни шел, как бы я ни был разочарован, музыка была со мной и внутри меня, она заглушала мою обиду, мою злость, мою грусть. Я не мог уйти. Это был смысл, от которого я не мог и не должен был отказываться, как бы я ни был разочарован и разбит. За этот месяц я написал несколько песен. Сейчас это совсем не ахти, но тогда это было лучше всего, что я писал до тех пор. Я вернулся в агенство. Я принес песни УайДжи и попросил не махать на меня рукой и дать мне шанс, потому что это именно то, чем я хочу заниматься в своей жизни, и к чему буду стремиться, даже если он не считает, что я могу. Я готов был просить, сколько надо. В конце концов, мне было нечего терять. Я его убедил. И должен сказать, Ёнбэ стал моим первым фанатом, - он тихо улыбается, и Топ все ждет, когда же он скажет, что в итоге выяснилось, что те слова президента оказались просто адовой проверкой на вшивость, но Джиён молчит. Вместо этого он только обнимает рукой его руку, кладет голову ему на плечо, даже по дыханию слышно, что он доволен. - Поэтому, - рассудительно продолжает ДжиДи, и Топ почему-то пытается представить, кого бы он мог озвучивать в мультике, но не может представить себе никого, кроме ДжиДи, - поэтому если ты ждешь, что скажешь мне: "Мы с тобой никогда не будем встречаться", а я скажу: "А, ну ладно, если так", то ты будешь ждать этого долго. Мне сложно выражать это в словах так, чтобы ты понял. У меня не получается от тебя уйти, ты постоянно у меня внутри, я продолжаю думать про тебя, хотеть тебя, хотеть быть с тобой. Если тебе будет так проще, то ты для меня почти как музыка. Практически, - Джиён поднимает голову, пару секунд смотрит на сломанные белые волоски, оставшиеся у Сынхёна на плече френча военного покроя, и почему-то очень тихо говорит. - Практически, хотя и не совсем. Музыка у меня получается лучше, чем ты. Из-за музыки мне никогда не было так больно, как из-за тебя… Но что делать, да? Наверное, это потому, что ты не музыка, а ты.
Они сидят в тишине очень долго. Джиён не хочет смотреть на часы, не хочет открывать глаз и смотреть, сколько у них осталось времени от этого часа. Как школьник, который выключает будильник и делает вид, что заснул, а сам напряженно прислушивается в горячей и робкой надежде, что мама про него забудет и не придет будить до тех пор, пока вставать в школу не станет безвозвратно поздно, и можно будет не ходить. Он просто сидит, прижавшись к нему, зарывшись в него лицом и сжимая его теплую руку, и жмурится, стараясь почти не шевелиться, как будто в надежде, что Сынхён уйдет в свои мысли и забудет про него, и про время, и можно будет урвать так еще несколько лишних минут с ним, просто дыша его запахом, нежась в его тепле и понимании того, что да, сейчас, в этот момент времени они вместе.
-Джиёни, - доносится до него.
-М? - глухо отвечает тот, не шевелясь и не открывая глаз, но прислушивается напряженно, потому что слышит в голосе Сынхёна отчетливую, почти обескураженную растерянность, как будто какая-то мысль его ошарашила, пока они так сидели.
-Я хочу тебя спросить, - неуверенно говорит Топ. - Насчет того, что ты сейчас говорил. И насчет того, что у нас с тобой было в Японии.
-Ну? - Джиён почему-то сипнет.
-Я… м… - потом неуверенно и как-то недоверчиво. - Это получается… что ты спал только со мной одним?
Джиён открывает глаза, и залитая солнцем комната кажется ему какой-то призрачной.
-Чего, - говорит он, и у него не выходит правильно вопросительная интонация. - А?
-Ну… - слышно, что Сынхён теряется, его голос делается ниже, чем обычно. - Про то, что как музыка… что я тебе нравлюсь. Это все ты только про меня? Вот так… Или в целом?
Джиён начинает почему-то бледнеть и как в замедленной съемке поднимает на него стеклянный взгляд. Глаза у Сынхёна ждущие, живые и вопросительные, и немного неуверенные, как будто он заранее чего-то опасается.
-Я хочу узнать, - говорит он и смотрит обескураживающе честно, - ты все это время спал только со мной и больше ни с кем, да? - видимо, у Джиёна в глазах слишком явно отражается абсолютно немой вопрос, и он робко поясняет. - То есть, кроме меня у тебя больше никого не было? Получается, так?
-Кого? - без вздоха лепечет Джиён, все еще не моргая, и Сынхён перечисляет:
-Донъук-хён. Малой. Ёнбэ. Дэчжун, - он осекается и поясняет, - Дэчжун из нашей подтанцовки, - видимо, его настораживает Джиёново молчание, потому что на его лице появляется какое-то жалкое подобие ухмылки. - Ты сам говорил, что он тебе нравится. Про Донъук-хёна ты мне даже рассказывал. С малым вы постоянно друг друга трогаете, с Ёнбэ ты спишь в одной кровати. И я думал, ты им… с ними… Со всеми. Получается, ты это со мной только? Вот так?
-Ты, - выговаривает Джиён, и у него в горле что-то обрывается. Он прокашливается. - Ты что. Стой, погоди. Ты думал. Ты что, думал про меня, что я им всем даю, что ли?
-Я сказал это не так, - мягко предупреждает Сынхён. - Я просто хотел узнать, ты только со мной это…
-Нет-нет, стой, - он вдруг видит, что у Джиёна побледнели губы. - Стой, - он как будто боится моргнуть. - Ты все это время думал, что кроме тебя меня… трахают еще и они все?.. Все? Погоди, то есть все это время…? Что, правда?.. Ты думал, я сплю с Сынри? С Ёнбэ? Что я им всем говорю то же самое? Что делаю с ними всеми то же самое, что с тобой?.. Ты правда, настолько не понимаешь?.. Когда я говорил тебе, что ты мне нравишься, ты про меня в это время так думал?
-Ты сам сказал, - бормочет Топ, - что ты когда-нибудь женишься на малом… наверное, я тебя не понял… мне казалось, ты приставал к нему так же, как ко мне… и ты все это так умеешь делать, что я думал…
Джиён медленно прикусывает губы, продолжая глядеть на него глазами совершенно неживого цвета и моргает.
-Хе-хе, - наконец говорит он и кривовато усмехается. У Сынхёна губы уже было начинают растягиваться в ответной ухмылке, когда он понимает, что рано обрадовался. У Джиёна на лице нет и следа от улыбки.
-Ты больной, - бормочет он. – Господи, а… - и до Сынхёна, кажется, доходит. И ему делается немного страшно.
-Прости, - говорит он, - прости. Наверное, правда, глупо с моей стороны. Я не хотел тебя обидеть, извини. Я же не утверждаю, что это так. Просто ты столько всего сказал, и я хотел понять. Пойми, откуда я мог знать, насколько ты серьезно, если ты постоянно всех обнимаешь, улыбаешься и ведешь себя одинаково со всеми…
-О, - говорит Джиён и делает короткий предупреждающий жест, его взгляд уходит куда-то в себя, - все. Не надо дальше, - он поднимается, сразу стараясь оказаться от Сынхёна физически на расстоянии.
-Ты уходишь? - беспокоится Сынхён.
-Да, - Джиён стоит как-то не очень верно, - да. Пойду, мне надо это где-нибудь… так… пережить…
-Не уходи, - зовет Топ, тоже растерянно поднимаясь, и Джиён отодвигается подальше, - а как же запись? - Джиён только контуженно поводит рукой. Сынхён беспомощно оглядывается и смотрит на часы. - У нас еще 12 минут, - зачем-то бестолково сообщает он, и Джиён смотрит невидящими глазами.
-Оставь себе, - бормочет он. - Мне на сегодня как-то хватило. Я пойду, - голос Сынхёна нагоняет его уже у самой двери:
-Я не хотел сказать ничего плохого. Не обижайся.
Джиён медленно поворачивается, смотрит на него.
-Это не обида, - говорит он. - Это… это… ну просто вот так, - он прикладывает ладони к груди, складывая пальцами сердце, а потом делает руками такой жест, как будто что-то разбивается вдребезги. И уходит, больше не оборачиваясь.
Сынхён долго стоит посреди комнаты, опустив руки и не зная, за что взяться. Потом что-то вспоминает, идет в аппаратную и приносит оттуда травяного цвета забытую чашку и долго тщательно ее моет. На стуле в контрольной комнате продолжает валяться забытая куртка и расплющенная и сломанная Джиёнова шляпа.
Для него Джиён правда всем улыбается одинаково. Он просто не видит эту разницу. Сынхён думает, что лучше бы он продолжал молчать.
<< || >>
fanfiction |