Track 12: She`s Gone
-Гахо? – осторожно зовет Ёнбэ и ставит сумку на пол в коридоре. Слышится радостный топот шарпейских лап, и Гахо выбегает ему навстречу из гостиной и спешит тыкаться в ногу и обнюхивать. Он удовлетворенно бурчит что-то, смотрит снизу и улыбается Ёнбэ своей несуразной складчатой мордой. – Привет, хомяк, - Ёнбэ треплет бархатную собачью голову, поправляет сползший набок цветной пижонский платочек. Гахо чем-то озабочен, он тычется ему в руки и, кажется, сильно рад его видеть. Судя по всему, Джиён дома. В квартире не висит дым, не пахнет перегаром, и это добрый знак.
Ёнбэ разувается и ступает ногой в тонком носке на деревянный пол с подогревом, такой теплый, словно по доскам разлита горячая кипяченая вода – Джиён постоянно бродил по дому босиком, так что горячие полы были необходимостью. За окном еще светло, но в квартире включен свет, лампы горят мягко, освещая царящий в квартире грандиозный срач. Бардак, как на краю света. Ёнбэ некоторое время стоит посреди комнаты, нахмурившись и поджав губы, и переводит взгляд с предмета на предмет, и у него в голове пока пусто, только мелко-мелко искрит что-то в самой глубине. Наверное, картина того, как Джиён бродит по ночам по квартире, когда ему не спится, и перекладывает вещи, убирая все на свое место, складывая стопочками и рядками. Квон всегда говорил, что не может работать и вообще существовать, когда вокруг него бедлам, у него паранойя на этот счет, потому что без порядка вокруг у него не бывает порядка в голове.
Сейчас в голове у Джиёна просто-напросто страшно.
Судя по тому, в каком состоянии все находится, в неопределенный промежуток времени Джиён пылесосил, менял лампочку, стриг Гахо ногти, красился, готовил блюдо по-флорентийски с картофельным пюре, играл в приставку, пил кофе в компании восьми человек, решал примеры и разбирал на кухне розетку с помощью гаечного ключа, клеил модельку танка M4A2 Sherman U.S. Marines в масштабе 1:35, как подсказывала лежащая у дивана рядом с пустой бутылкой из-под самбуки и открытым пакетом молока коробка, а также, видимо, сражался сам с собой в шашки содержимым своей косметички на журнальном столе. Тэян не мог даже близко определить, какое участие во всем этом принял мелкий, потому что его присутствия почти не ощущалось, кроме разбросанных везде шмоток. Ёнбэ слышит голоса из Сынриевой комнаты и идет туда, надеясь, что у них хотя бы нет гостей.
-Да ты что, хён, с ума сошел?! Я не могу!
Ёнбэ хмурится и осторожно стучит.
-Почему нет? – холодно спрашивает Джиёнов голос.
-Да ну потому!.. Нет, ну в самом деле, что ты, с ума сошел?
-Я говорил тебе, чего я не люблю, - невнятно слышится голос Квона. Они очевидно не собираются реагировать на стук в дверь, поэтому Ёнбэ, собравшись с силами, открывает дверь сам. Да, это в точности то, как это звучало. Квон сидит перед Сынри на кровати с ногами, взъерошенный и какой-то хищно-заспанный, и, жмуря один глаз на своем недовольном помятом лице, совершенно целенаправленно тянет Сынри за рукава, словно за них намерен стащить с него всю водолазку. Мелкий щемится в угол к стене и глядит на него испуганными глазами в темных кругах, охреневший в полный рост, почти с ужасом, но не без доли какого-то дурацкого любопытства насчет того, удастся ему стащить с него кофту или нет, потому что растянутые рукава можно уже наматывать на локоть. Любопытство всю жизнь его подводило.
-Алё, - говорит Ёнбэ.
-Ёнбэ, выйди, – хмуро говорит Джиён, не поворачивая головы, и по его ссутуленной спине, поджатым обветренным губам и взгляду на Сынри исподлобья понятно, что он сейчас не шутит с ним и не играет.
-Джиён, - мягко интересуется Ёнбэ, душа панику, - что ты сейчас делаешь?
Квон поворачивается и смотрит на него, глаза у него красноватые.
-Тебе правда сказать?
-Прекрати, - осторожно говорит Тэян. – Оставь его в покое.
-Что не так, - угрюмо интересуется Квон.
-Джиён, я серьезно говорю, хватит.
Джиён смотрит на него очень холодно, потом отворачивается обратно и придвигается ближе к пятящемуся, несмотря на то, что пятиться уже некуда, Сынри. У Ёнбэ невольно мелькает мысль, и как он не боится, что мелкий сейчас пнет его в живот. Сынри не пинает, только не очень уверенно предупреждает:
-Хён, уйди.
-Уйти? – вполголоса спрашивает Джиён, склоняя голову набок. – Отстать? Не трогать тебя?
-Джиён, прекрати.
-Мне уйти? Не трогать тебя? Ну? Не трогать? - он сжимает в руках его рукава, смотрит ему в глаза, и Тэян вдруг видит, как у него на глазах грудная клетка мелкого начинает ходить чаще. Мелкий сглатывает, облизывает губы бессознательным нервным движением, его глаза под густыми, отогнутыми книзу ресницами бегают.
-Хён, - тихо говорит Сынри, и Ёнбэ в какой-то момент понимает, что он смотрит на него, - ладно, это… все нормально. Ты… иди, я как-нибудь разберусь…
Джиён пускает рукав и тянет его за низ штанины, тянет его ногу в розовом полосатом носке так спокойно и по-хозяйски, словно эта нога уже давным-давно принадлежит ему, и Ёнбэ становится вдруг так дико страшно, что хочется от этого спрятаться. От этого движения у него начинает болеть сердце, словно в него прямо по живому ткнули пальцем. И Ёнбэ бежит. Он делает шаг назад, захлопывает дверь и отдергивает от нее руки, как от чего-то грязного, мешкает, ему хочется уйти, как можно скорее, держа руки перед собой, чтобы ничего не слышать.
Ему никогда не хватало сил идти против него.
Джиён умел разбивать рамки и делать так, как хотелось ему, как, по его мнению, стоило и нужно было поступить, хотя абсолютно все окружающие могли придерживаться и противоположной точки зрения. Он делал так, как делал, и чаще всего, он оказывался прав. Джиён нарушал правила – своим талантом, своим внешним видом, даже своим голосом. Если бы это был не Джиён – вряд ли кто-то когда-нибудь вообще посмотрел бы на невзрачного худого паренька, с обычным невзрачным лицом, невзрачным голосом, в котором кроме улыбки и замечательного-то ничего не было. Если бы это был не Джиён. Внутри ДжиДи был ураган, энергия, он сам был одновременно как ветер, и как мельница, его постоянно гнало вперед, он сносил все на своем пути и захватывал.
Джиён нарушал правила, перегибал до последнего. И, кажется, на этот раз он по-настоящему доигрался. Ёнбэ физически передергивает. Он мучительно топчется, не зная, уйти ему совсем, или не уходить, или что вообще делать. Гахо ходит кругами вокруг его ног, подозрительно курсирует туда-сюда, обнюхивая под запертой дверью, требовательно царапает ее передней лапой, как будто вызывая хозяина на серьезное поговорить.
-Пошли, - шепотом зовет Тэян, похлопывая себя по коленке, - пойдем отсюда.
Обвинения в плагиате были только вступлением.
Джиёнов альбом получил возрастной ценз от 19 и старше, ротацию нескольких песен запретили на радио и на телевидении. Джиён нарушил правила. 5 и 6 декабря он все-таки вышел на сцену Сеульского олимпийского стадиона. Они все там были, все видели его шоу и даже выходили на сцену вместе с ним. Это действительно было Шоу. ДжиДи наконец-то раскрылся полностью, он показал себя всего, все, что так хотел и мог показать, чтобы наконец-то все увидели, какой он есть. Все, что в нем есть, хорошего и плохого, милого и жестокого, доброго и злого.
Как выяснилось, плохое отнюдь не стоило показывать.
Джиён спел обе запрещенные песни, и She`s Gone с кровавым видео, от которого сам лично был в мрачном восторге, а Korean Dream они спели непосредственно вместе с Ёнбэ. Апогеем стало то, что они вытворили с Эйми, танцовщицей, во время Breathe. Джиён потом говорил, что Breathe - проклятая песня. Что ему действительно не дают дышать. За нее его обвиняли в плагиате, а теперь еще и это: его обвиняли в том, что он делал все это на глазах у 12-летних детей, пел неприличные песни и трахался через одежду с подтанцовкой на глазах у несовершеннолетних, потому что на концерт не было возрастного ценза. Джиён нарушил все правила. Теперь ему грозило пять тысяч долларов штрафа и год тюрьмы.
Хуже всего Квон переживал несправедливость. От нее у него просто опускались руки.
А еще они перестали общаться с Сынхёном.
Конечно, юристы уверяли, что все должно обойтись штрафом в худшем случае, что все это даже с точки зрения законодательства несколько перебор, но самого обвинения было достаточно. Когда Джиёну стали приходить письма со словами: "Я больше не люблю Джи-Дракона", а однажды кто-то написал ему, что ему лучше просто убить себя - это стало последней каплей. Ёнбэ вспоминать даже не хотелось о том, что тогда было.
У Джиёна начала слетать вегетативная система, ему постоянно было холодно, его трясло, он постоянно кутался от окружающего мира в целую сотню одежек, натягивая на себя все, что было в шкафу. Днем он держался молодцом, тщательно следил за лицом, отвечая на вопросы журналистов, продолжал просматривать письма. А ночью Джиён с неделю спал между ним и Сынри. Ёнбэ самого уже начинало трясти от нервов, он не мог ни спать, ни уйти, потому что был ему нужен, поэтому лежал в темноте, делая вид, что спит, и каждую ночь слушал, как Джиён беззвучно плачет, а Сынри что-то успокаивающе нашептывает, и звуки тихих коротких поцелуев. Иногда чувствовал, как Джиёновы холодные руки во сне упираются ему в спину, и не мог сомкнуть глаз. У него самого начинала ехать крыша от всего этого.
Он бесконечно был благодарен тем девчонкам из фан-клубов, которые вступились за своего кумира горой, яро, как самая настоящая маленькая армия. Они писали ему письма, электронные и от руки, разрисованные, писали куда-то петиции и собирали подписи, YG завалило подарками. Девчонки активно не давали Джиёну пропасть, присылали картинки и здоровые плакаты, коллажи из фоток, какие-то милые пустячки и просто сумасшедшие подарки, и даже еду, как будто миллионы поклонниц и поклонников из Кореи и из других стран объединились в единое целое, объединили всю свою теплоту и добрые слова, чтобы создать огромный, непрерывный поток любви, в котором Джиён был бы защищен от всего, как в инкубаторе. Без этого он вполне мог бы впасть в безвозвратное черное отчаяние и седину, но, благодаря им, Джиён держался. Ёнбэ знал, что их лидер Квон оправится и от этого тоже, что скоро он переживет стадию желания умереть, как-никак, уже прошла неделя, и, судя по самбуке, по пакету молока, который тоже оказался пустым, и по тому ужасу, что Джиён начал активно вытворять, умирать он в ближайшее время не собирался. Но все равно было очень сложно.
Джиёну нужны были люди, он не мог без них, они его калечили, но, парадоксально, они же его и лечили. Чтобы как-то нейтрализовать обрушившиеся на него потоки несправедливости и ненависти, ему нужна была любовь, очень много любви, любовь фанатская, любовь дружеская, любовь физическая. Сейчас он откровенно пользовался ими всеми и даже не считал нужным это скрывать. Что Ёнбэ мог ему на это возразить? Что он мог предложить ему лучше? Ничего. Ему просто нечеловечески, непереносимо тоскливо было от того, что дурацкий, дурацкий это способ. Он знал, что Джиёну совсем не это сейчас нужно было, не толпы людей, а кое-кто один, на замену которому он пытался наскрести со всех окружающих его вместе взятых. Но что он может предложить, если сам Джиён с этим ничего не может сделать?
Ёнбэ искренне был благодарен старшему Сынхёну за то, что он хотя бы не стал делать хуже. За то, что он тогда остановился, что понял, почему с такими сомнениями внутри сейчас не надо ходить к Джиёну, не надо его обнимать, не надо прижимать к себе и защищать от всего. Даже если очень хочется и прямо сейчас. На день или на час - это не стало бы лекарством. Это было бы обезболивающим, после которого страдания сделались бы еще сильнее. Он не приближался к Джиёну. Лежа ночью без сна, когда за его спиной Джиён тихо целовался с Сынри, Ёнбэ отчетливо слышал в коридоре за дверью тяжелые, осторожные шаги. Они замирали под дверью, стояли так долго, что Ёнбэ иногда думал, что пропустил момент, когда он ушел, а потом так же медленно и немножко неуклюже удалялись. Тэяну иногда ужасно хотелось перестать быть частью этого кошмара, он не шевелился и просто молился с закрытыми глазами, чтобы все было хорошо, пока все в доме не засыпали.
Беспорядок, беспорядок везде. Если Ёнбэ не может прибраться у Джиёна в голове, он приберется хотя бы тут. Вдруг, цепочка действует и в обратном порядке.
Ёнбэ аккуратно вешает свою авиаторскую куртку из саржи в коридоре. Потом так же подбирает сваленные в углу шкафа упавшие пальто и куртки и развешивает их. Гахо бегает за ним по пятам, ловит пастью его пальцы в носках, когда он ходит, замирает возле его ног, тыкается лбом и задирает морду, и глядит на него с искренним собачьим непониманием и ожиданием. Он ждет, что Ёнбэ, как человек, объяснит ему, что происходит. В собачьих глазах видно, что Гахо надеется, что он, большой Ёнбэ, объяснит ему, что случилось с его хозяином, и почему в последнее время он видит своего обожаемого Топа так редко, расскажет ему, где он и почему от хозяина его запахом в последнее время совсем перестало пахнуть. Как псу объяснить, что у людей все так по-дурацки запутано? Что Сынхён на войне, а его, Гахов, бестолковый хозяин вконец сошел с ума, запутался, тоскует, болеет, и ничем он, Ёнбэ, человек, не в силах ему, такому же человеку, помочь. Как ему объяснишь, что самому Ёнбэ, как и Гахову хозяину, всего 21 год, и если для собак это уже целая жизнь, то для людей это еще до бестолкового мало.
Любовь делает людей действительно безмозглыми. Слабыми. Даже самых сильных.
Ёнбэ вдруг срывается с места и решительно идет по коридору назад. Ну, это же действительно дурацкий, дурацкий способ, это совсем не то, что надо, даже если Джиён уверен, у Тэяна другое мнение на этот счет. Он должен ему помочь не делать ошибок. Стучаться смысла нет, в конце концов, должен же он хоть раз в жизни… Он открывает дверь.
"А я же говорил, что сто процентов что-то будет!" - почти слышит он в голове радостный голос Кан Дэсона. - "Ха-ха-ха!"
Он закрывает дверь. Это убийственно, но у него правда нет сил идти против него.
Он слишком долго думал. Они уже делают это, прямо на полу возле кровати. Ёнбэ видит полусогнутые ноги Сынри в перекрученных слаксах и его пальцы, сжимающие Квоновы раздвинутые голые коленки. Видит, как Сынри задыхается под ним, выгибается в пояснице, упираясь затылком и лопатками в пол, видит как двигается его неожиданно взрослое, развитое тело. Джиён верхом на нем, в одной свободной черной майке. Ёнбэ видит его растрепанный черный затылок, мерно покачивающуюся в ухе серьгу, буквы татуировки на его напряженном, с выступившими под тонкой кожей мышцами на плече, видит вздувшиеся жилки на руках. Джиён придавливает младшего к полу плашмя, не давая шевельнуться, закусывает губу и опускается на нем часто и глубоко, и Сынри смотрит на него такими глазами, еле дыша. Он елозит и выгибается под ним, хватается за его бедра, умоляюще пытаясь придержать, и часто постанывает без слов. Кажется, он в курсе, что если он скажет хоть слово – Джиён его ударит, но его это ничуть не смущает.
Гахо почему-то больше не приходит вслед за ним к их комнате. Наверное, Ёнбэ тоже стоит уйти. Наверное, стоит закрыть уши и отвернуться. Но он, почему-то, все стоит и слушает, как будто наказывая себя за что-то. Через какое-то время, которое ему даже сложно определить, все притихает, он слышит их приглушенные голоса, но слов разобрать не может, только интонации, а потом вдруг громкое и отчетливое: "Чёрт, хён!.. ой… черт… че-ерт…" и болезненный стон, а потом еще один, и еще, и Джиёново бормотание. Ёнбэ наконец понимает, что и в какой последовательности там начало происходить теперь, и это уже выше его сил, и он уходит по коридору большими шагами.
Он выбрасывает бутылку от самбуки, пустую картонку из-под молока, блюдо, намертво слившееся в экстазе с присохшим картофельным пюре, тоже уходит в помойку, Ёнбэ бессилен это отскребать. Он сгребает горстью со стола Джиёновы побрякушки - серьги, значки, феньки. Среди них он видит пару женских серег из серебристо-розовых звездочек - эти серьги Ёнбэ знает, Джиён сам приходил к нему показывать их, когда собирался подарить их Мивон на месяц их знакомства. Значит, и Мивон тут тоже побывала и, скорее всего, не одна она. Ёнбэ откладывает гаечный ключ в сторону, потому что не приложит ума, откуда Квон его вообще вытащил, прибирает разбросанные клетчатые листы и тетрадку большого формата. Ёнбэ понять не может, где он брал все эти примеры, похоже на задачки по физике про частоту и скорость звука, кажется, Джиён так себя занимал и успокаивал. Смахивало бы на неряшливую школьную тетрадку, если бы не одно английское слово, накорябанное тут и там. Obsession. Ёнбэ почему-то догадывается перевернуть тетрадь. Там текст целиком, почти без помарок…
It`s my obsession
Don`t tell me please, Don`t tell me,
That`s my obsession
That`s my obsession…
Ёнбэ методично моет посуду, когда в кухне наконец раздается шарканье.
-Привет, - помедлив, говорит Джиён. Молчит, потом шаркает мимо него Сынриевыми зелеными тапочками-ящерками. Позвякивает болтающийся ремень его аляпистых фиолетовых джинсов. Ёнбэ ничего не отвечает и только отставляет в сушку очередную расписную глубокую миску. Джиён у него за спиной что-то пьет, что-то перекладывает, потом подходит к нему вплотную со спины и молча роняет голову ему сзади между лопаток, прижимаясь горячим лбом к выступающему седьмому позвонку.
-Ёнбэ, - глухо просит он, - скажи, что ты на меня не злишься.
Ёнбэ молча намывает в пене металлические палочки одну за другой, и внутри у него поднимается нечеловеческая тоска.
-Ёнбэ…
-Я не злюсь, - тихо отвечает тот, вспоминая, где и когда такое уже было, - я не злюсь, потому что мне иногда кажется, что у тебя просто не все дома. Малой вон, наверное, злится, а я - нет.
Джиён вздыхает носом. Тэян чувствует, как его собственные позвонки перекатываются у него под лбом, когда он поворачивает голову.
-Ты не сделал ему больно? - наконец еле слышно спрашивает он, устало опуская руки в пену. - Он хотя бы не плачет из-за тебя?
-Нет, - тихо откликается Джиён и хмыкает с каким-то непонятным чувством. - Он же стронг бейби.
Тэян скупым движением отодвигается, понимая, что ему неприятно находиться от него настолько близко. Он дает ему в руки намыленную губку, с которой капает пахнущая лимоном пена, говорит:
-Домывай сам. Пора уже наводить порядок, - и отходит разгребать стол перед микроволновкой. Гахо прибегает откуда-то из гостиной, обнюхивает Джиёна с подозрением и, кажется, остается не слишком доволен. Джиён смотрит на него, потом долго смотрит из-под грязноватой темной челки на губку в своей руке, его припухшие губы чуть шевелятся. Потом, ничего не говоря, покорно берет чашку и принимается мыть.
-А если бы я пришел с менеджером Хваном? - все-таки не выдерживает Ёнбэ и поворачивается. - Я все понимаю, тебе сейчас плохо, но нельзя же… так, - Квон безразлично молчит. - Зачем ты Сынри в это впутал? - Гахо тоже хмурится и осуждающе фыркает на зеленый тапочек на Квоновой ноге.
-Он сам был не против.
-Ты понимаешь, что не надо, что нельзя было так? Что так вообще поступать нельзя? - почти умоляюще говорит Ёнбэ. - Ну, зачем было это делать?
-Трахаться зачем? - без интонации спрашивает Джиён, и его обычно высокий голос звучит сипловато. – Ему было со мной хорошо. Чем ты-то недоволен? Я пишу песни, я даю интервью, рекламная кампания готовится, контракт с G-Market подписан, аранжировки под сингл подобраны. Я отработал радио, шоу на TBS и Inkigayo сегодня, моя работа в идеальном состоянии, и свой свободный вечер провожу, как хочу, разве нет?
-Джиён, - тихо говорит Ёнбэ, откладывая собранное обратно на стол, и смотрит на него, - ну что же ты делаешь?
-Работаю, - говорит Квон и склоняет голову направо, - еще работаю, - налево. - Снова работаю. Немножечко сплю. Работаю. Таскаюсь по судам. Работаю. Работаю. Пишу объяснительные письма поклонникам о том, как мне жаль, что я оскорбил человечество своим поведением на сцене во время концерта, которого я, блять, ждал 21 год. Работаю. Получаю комментарии с пожеланиями сдохнуть. Работаю. Работаю. Работаю.
-Джиёна, - тихо, но твердо говорит Ёнбэ, - позвони Сынхён-хёну, пожалуйста.
-Фак-офф, Ёнбэ, - тихо говорит Джиён, и черты его лица твердеют. - Давай не будем ссориться.
-Джиёна, - зовет Ёнбэ, почти умоляюще, - опомнись. Вам надо поговорить. Я точно знаю, что Сынхён-хён тоже…
-Хватит, - резко говорит ДжиДи, со звоном швыряя в раковину ложку так, что пес пугается, вытирает руку об штаны, вытаскивает из кармана свой мобильник и тыкает его Ёнбэ в руки. - На. Вот, держи, и позвони ему сам, позвони ему и наябедничай на меня, пускай он приедет со съемок на танке. На, Ёнбэ, звони. Поговори с ним, пожалуйся ему, расскажи, как я плохо веду себя, опиши, как я тут блядствую последние деньки перед тем, как меня посадят в колонию на год ни за что, просто так. Давай, что, духу не хватает? Он не верит мне, а тебе поверит. Попроси его меня утешить, повстречаться со мной еще на часок, или минут на пятнадцать, чтоб я потерял остатки гордости. Звони и сделай так, чтобы я себя окончательно возненавидел, или отъебись уже от моей жизни со своими нотациями, понял?
Тэян очень долго и пристально смотрит ему в лицо с каким-то непонятным чувством, в его тоскливо-озлобленные, горящие глаза.
-Знаешь, - наконец говорит он с тяжелым сердцем, - я очень близок к тому, чтобы перестать тобой восхищаться, - он оставляет бардак на столе как есть и медленно идет к выходу из кухни и из квартиры, покачивая коротко стриженной на висках головой. Небольшого роста, широкоплечий и коренастый, сейчас Ёнбэ кажется огромным и печальным незаслуженно обиженным великаном. - Скажи Сынри, чтобы позвонил мне, если понадобится какая-нибудь помощь.
Он хочет уйти, но у него не получается. Он вдруг видит, как Джиён медленно сцепляет руки на затылке и скрючивается, опускаясь на корточки перед раковиной.
-Ёнбэ, - шепчет он дрожащим голосом себе в коленки, - Ёнбэ, не уходи… пожалуйста, не уходи… пожалуйста, не уходи от меня… Гахо, скажи ему, чтобы он не уходил…
Вода продолжает бежать. Пес глядит на скорчившегося Джиёна, как будто понимает, поворачивает морду к Тэяну и коротко, просительно тявкает. Они с Ёнбэ смотрят пару секунд друг на друга, потом Ёнбэ кладет куртку на полку и просто возвращается. Выключает бегущую воду.
-Ёнбэ, прости меня, пожалуйста, - бормочет Джиён, внутри борясь с каким-то детским желанием, обнять его ногу, цепляясь за штанину. - Я не хотел. Прости. Меня как будто двое или трое… На самом деле мне страшно… мне одиноко и ужасно страшно… он меня не любит и не хочет, и вместе с ним меня не любит и не хочет весь мир… Said it just ain't happening… Wish it could be better… - бормочет он, когда Ёнбэ присаживается рядом. - Ёнбэ, почему я так мучаюсь?
-Любовь делает людей безмозглыми, - тихо говорит Ёнбэ. - Правда, абсолютно безмозглыми.
По коридору слышится шлепанье босых ног, Гахо поднимает голову и неодобрительно урчит.
Младший Сынхён появляется на кухне босой, замотанный в простыню, как римский патриций, почему-то ужасно гордый собой, с кошмарного цвета засосом на шее.
-Ты обещал мне мороженое, и где моро… - он видит сидящего рядом с Джиёном Тэяна и быстро говорит. - Я это сделал не за мороженое, ясно! Я не какой-то падший человек, чтобы делать это за мороженое!
Ёнбэ оглядывает его фигуру сверху донизу, качает головой и говорит:
-Да уж ясно, чего неясного.
-Хён! - переключает внимание Сынри на закусившего губу, глядящего на него с каким-то затравленным испугом Джиёна. - Я там жду, пока ты мне принесешь мороженое, а ты тут опять ревешь сидишь, откуда в тебе столько слез, я не понимаю, пей меньше жидкости. Мог бы уж если не мороженое, то хоть стакан воды принести, видишь же, насколько мне сложно сейчас ходить! - возмущаясь, Сынри шлепает к холодильнику, и походка у него по бодрости ничем не отличается от обычной. - Вот мужики козлы, все-таки, - вздыхает он, подтягивая простыню, сползающую с плеча, - свое получил, мороженое зажал, да еще и ушел в моих же тапках. Что за человек, а! - он вожделеюще лезет в морозилку, оглядывает ее содержимое. - Эскимо? - подозрительно приглядывается он. - Не-е-е, эскимо мне сейчас что-то не хочется…
Ёнбэ видит, как Джиён весь идет пятнами и утыкает лицо в локти.
-Сынри-я, - осторожно зовет Ёнбэ, - ты точно… в порядке?
-Да в полном, - беззаботно отвечает тот, наливает себе стакан воды и со вкусом выпивает. - Но вот мой тебе дружеский совет, хён, - продолжает он с жаром, завязывая простыню мудреным узлом, - если есть возможность отказаться - лучше не делай этого с мужиками! Больно, скажу я тебе, звездец, - доверительно сообщает он, - я вообще не представляю, как вот этот вот постоянно этим занимается. У него хоть размер, - Джиён не видит, какой из пальцев показывает мелкий, но подозревает, что не большой, и даже не средний, и ему хочется умереть на месте, - а у Топа-то там ого-го! Как он живой вообще от него ушел после такого, ты понимаешь? - я нет. Зато хоть мы теперь знаем, почему он так орал.
-Сынри, господи, - стонет Джиён, - ну закрой уже рот. Гахо, фас его!
-Еще чего, - недоумевает мелкий, - я хёну дружеский совет даю. Так вот, хён, если вот кто-нибудь типа него к тебе подкатит - бей сразу в глаз! У меня-то, как ты понимаешь, выбора не было, - Сынри вздыхает, - ко мне-то он уже четыре года пристает, не мог же я его не осчастливить в конце концов…
-Я тебя уволю.
-…и должен сказать, это был самый горячий секс в моей жизни, - не меняя интонации, заканчивает фразу Сынри и весь воодушевляется. - Ух, знал бы ты, до чего он развратный в постели! Щас я тебе покажу, как он делает, - Сынри уже начинает собирать везущуюся по полу простыню, чтобы было удобнее. Джиён не выдерживает, вскакивает, как ужаленный с полузадушенным криком: "Убью!", Сынри весь скукоживается, хитро жмурится и начинает громко и довольно смеяться, когда Джиён налетает на него и пытается пнуть острой коленкой. Сынри ловко ловит его за плечи, прижимает к себе, и они обнимаются. Гахо с Ёнбэ сидят на полу и смотрят. Ёнбэ думает, что он сейчас и сам не против был бы опрокинуть самбуки с холодным молочком. О чем думает Гахо, никто не знает. Обнимая лидера Квона за плечи, Сынри одной рукой указывает на его помятую макушку его губы складывают беззвучное, но очень понятное Ёнбэ: "Он - идиот".
-Джиёна, - строго говорит Ёнбэ голосом, которым мамы обычно говорят, что надо исправить оценки к концу четверти, - ты должен все уладить с Сынхён-хёном, ясно?
-Да, - тихо отвечает Квон куда-то в плечо мелкого, - я все улажу. Правда. Раз и навсегда.
-Жесть, - обескураженно говорит Тедди, когда тяжелая деревянная дверь со вставкой из мутного стекла посередине отворяется, и в студию входит Джиён. Вернее, даже не входит, а проникает, как далекий унылый звук в щель под дверью.
-Спасибо, - бесцветным голосом говорит Квон и кладет сумку на диван. Он мог бы отнести высказывание к исполнению Сынри, стоящего сейчас в вокальной будке, или к сегодняшней погоде, но к чему эти игры, если на лице Тедди написано: "Я говорю о тебе, поц". На нем написано: "Ты весь серый, чувак", написано: "Что с тобой, чувак?", и учитывая то забавное выражение, которое принимают его широко раскрытые глаза, даже: "Ни хрена себе ёксель-моксель, чувак!". Собственно, глаза всех присутствующих смотрят на него так, словно он приперся на собственные поминки, и у Джиёна не находится энтузиазма даже подумать в ответ, чтобы они все пошли в задницу.
Джиён уже выглядит так, будто притащился на запись прямиком от тюремных ворот, уже отсидев свой год в колонии, хотя на самом деле суд еще непонятно, когда будет, вполне возможно, весной.
-Привет, - говорит Ёнбэ и спускается взглядом по кое-как завязанному удавкой шарфу из сетки, шапке, натянутой на пол-лица, сероватые губы и мятые штаны. Весь облик лидера Квона, которого Ёнбэ видел в последний раз дня три назад, буквально поет и светится желанием записать очередную песню о любви. Дело с двумя обвинениями сразу продвигается теперь совсем ни шатко, ни валко, и Квон опять сегодня ночевал где-то на диване в здании УайДжи. Вчера адвокаты сказали, что дело отдает совсем дрянью - и у Джиёна начался, кажется, новый виток, только теперь более социопатический, потому что поход по бабам и не только закончился.
-Хён-ним! - ликующе вопит Сынри прямо в микрофон, и сидящий за пультом Тедди едва не глохнет, хватаясь руками за наушники от душераздирающего свиста. Запись все равно запорота, потому что Сынри вступил не вовремя, и вообще творит сегодня беспредел на почве того, что у него самый крутой японский и поэтому петь он сегодня будет лучше всех. Малой с топотом несется потискать хёна, налетает на него, хватая в широкие объятья и радостно гомоня, и Джиён безучастно болтается у него в руках. Тэян думает о том, что мелкий вообще-то за эти три года стал ощутимо здоровее лидера. Смешно. Вообще, Тэян рад, что Сынри ведет себя, как ни в чем не бывало, это правильно. Малой всегда был хорошим актером. Сейчас вообще все держится на нем, на самом Ёнбэ и на Дэсоне. Остальным окружающим Джиён просто отсутствующе говорит: "Спасибо за вашу поддержку" таким голосом, словно проговаривает фразу: "Подите вы в жопу" задом наперед.
Прошлый год кончился хреново, и с началом этого года хреновость только приумножилась. На самом деле, весна была уже не за горами, но обстановка больше напоминала вечную ядерную зиму. Работа шла, но, кажется, каждому из них постепенно начинали закрадываться мысли о том, как бы эти синглы вообще не стали их последними, и все дело кончилось бы не камбэком, а распадом. Без Джиёна они бы ослепли.
Сегодня намечалось очередное траурное собрание, причем тоскливое до одурения. Вместо того, чтобы расходиться, дерьмо все сгущалось и сгущалось. Завтра Джиён опять будет заседать весь день с директором и адвокатами. Ёнбэ испытывал желание запереться в туалете и там стоять и нервно хлебать холодную воду из-под крана, когда он думал о том, что после всего Джи-Дракона могут просто-напросто банально посадить. Пусть даже гипотетически.
Благодаря такой мощной подзарядке, постепенно, со скрипом, Джиён прошел все-таки стадии от желания умереть до готовности двигаться дальше. Он был в унынии, понимания, что именно теперь он хочет показать, в какую сторону идти, у него еще не наступило, но, по крайней мере, он готов был идти дальше.
Сегодня Сынхён должен был приехать на запись. Глядя на него, все в последнее время начинали вспоминать своих рано умерших родственников. Сынхён снова ушел от них в кино.
Явно было, что с начала съемок он даже выглядеть начал по-другому: ухоженный, спокойный, неторопливый Топ исчез, вместо него появился вечно какой-то избитый с замершим тоскливым испугом во взгляде парень, коротко стриженный под беспризорника, с глазами огромными и голодными, как с военной фотографии. Сынхён окончательно потерялся на войне.
Ёнбэ смотрит на бледную тень Джиёна, с каким-то непониманием глядящую на застегнутые не на ту дырочку, болтающиеся на руке часы, и ёжится.
-…резервную копию? - пробивается в толщу мыслей Квонов голос. Тэян отмирает.
-Ты что-то говоришь?
-Ёнбэ, - плоско говорит Джиён, - не беси? - он снял очки, и теперь видно, что под глазами у него круги такие страшно синие, как будто нарочно нарисованные. Он замечает, что от него крепко пахнет сигаретами. - Я спрашиваю, вы делали резервные диски с треками?
-Де-е-елали, - напевает Сынри и кладет руки Джиёну на плечи, ненавязчиво начинает разминать. - Хёнчик злой, но мы сделаем доброго. Хёнчик хочет какао? Молочка? Массажик? Объятья любимца женщин, неотразимого Ли Сынри?
-Хочет, - тихо говорит Джиён и устало вздыхает, - все хочет… - и Ёнбэ думает, что все-таки, на малого молиться надо. Иногда Сынри умеет использовать свое непосредственное нахальство на правах младшего в очень большую пользу для всех. Главное, чтобы сейчас приехал Дэсон.
Дэсон единственный по-прежнему ничуть не сомневается в том, что все будет хорошо. Такое ощущение, он не очень понимает, где находится. Он уверен, что лидера Квона по весне оправдают, Топ-хён отснимет свое кино, придет в норму и вернется к ним, а потом с блеском еще и получит какую-нибудь киношную премию, что они поднакопят материал, а потом запишут отличный альбом для камбека, и их море фанатов превратится в океан, и вообще непонятно, какие космические силы питают этот неугасаемый Дэсонов оптимизм.
И Дэсон приезжает. Еще из коридора слышится его громкий заразительный смех, с порога сияет улыбка. Джиён обжигается какао, вместо приветствия сурово бурчит, что ему не нравится, как Кана подстригли, и это так похоже на прежнего Джиёна, что Ёнбэ даже сдавленно вздыхает. Он ловит себя на том, что следит за Джиёном, с тревогой, затаив дыхание, будто животное, наблюдающее, как его детеныш борется за жизнь. Если бы вокруг все было так же весело, как Дискавери.
Хорошо, что сегодня их не снимают, и Квон может не рекламировать свою стоматологическую клинику, а просто сидеть, положив ноги поперек Сынри, и чувствовать себя старым дедом в дизайнерских шмотках.
-Идет, - бормочет Тэян. Сынхёновы шаги он слышит буквально как "Судьба стучится в дверь" Моцарта. Тедди ненавязчиво вылезает из-за пульта и придвигается к Тэяну, как к самому солидно выглядящему. Джиён мрачно придвигает к себе Сынри, как подушку при просмотре ужастика.
С нелепым глухим стуком Сынхён врезается в дверь с обратной стороны.
-О господи, - бормочет Джиён и надвигает шапку до подбородка. Дэсон сгибается пополам от хохота.
-Хён, на себя! - громко кричит Ёнбэ и тоже нервно смеется.
Топ молча заходит, и вид у него такой обиженный и бестолковый, что Тедди тоже начинает тихо посмеиваться. Кажется, при взгляде на них, в Сынхёнё что-то оттаивает, как у солдата, который приехал на побывку домой. Его короткий ёжик опять подровняли, из-за чего шея кажется тоньше, кисть, которой он сжимает стакан кофе из Старбакс, забинтована, но судя по глазам, вроде бы он готов настроиться на нужный лад.
Он здоровается со всеми, и Ёнбэ чувствует, что от него тоже пахнет табачным дымом. Джиён молчит в ответ и так и сидит, натянув шапку на лицо, и, кажется, дремлет.
-Хён приехал! - активно радуется Сынри, когда Топ на них смотрит, и тут же убирает с Квона руки, и вообще убирается с дивана. - Как съемки? Ты винтовку с собой не привез? А гранату, нет? Ну, это же славно! Правда, хён? - зачем-то обращается он к Джиёну. Тот сидит на диване, сложив руки на груди и положив голову на спинку дивана, но даже по кончику носа и сжатым губам видно, что он не спит, а внимательно слушает. Он слушает, как они ходят, как Дэсон о чем-то радостно балагурит, про какую-то книжку про войну, которую хён обязательно должен почитать, Сынри радостно интересуется, а что это у него с рукой, и что это за кофе в стакане. Почему-то Джиён уверен, что латте. Он слышит, как Топ спрашивает у Дэсона вполголоса, как лидер Квон, тут же слышатся звуки возни и толкотни, радостное Дэсоново предложение спросить самому, слышит, как Ёнбэ что-то предупреждающе мямлит, твердые коленки утыкаются в его, ему на бедро падает что-то сверху, плюх! а потом его промежности вдруг делается очень мокро и блаженно тепло, и по ногам и под задницей разливается целая теплая лужа.
Сынхён чувствует пустоту в своей забинтованной ладони и следит, как картонный стакан падает вертикально вниз. Он, как и Джиён, всегда снимает со стакана пластиковую крышечку, когда пьет. Бело-зеленый стакан, полный кофе, стукается о Джиёново бедро, и латте густой пенисто-бежевой кляксой расплескивается наружу - на вытертые почти до белизны Джиёновы джинсы, на низ его пуловера, на сложенные руки, на бело-зеленые ромбы плетеного покрывала. Наступает пронзительная тишина, Сынхён превращается в стекляшку.
ДжиДи, который должен был бы уже скакать с криками, если бы вообще не поймал стакан на лету, как часто происходило, сидит тихо, даже не двинувшись, руки все так же аморфно сложены на груди и даже губы на закрытом наполовину шапкой лице не шевелятся. Он медленно обтекает.
-Я не специально, - чуть слышно говорит Топ, весь сжимаясь. - И не назло.
Рука с болтающимися часами медленно ладонью сдвигает шапку на высокий лоб. Джиён безучастно оглядывает себя такими глазами, словно смотрит на свое тело, лежащее на операционном столе, откуда-то сверху, капля латте стекает по его щеке. Он уделан весь, просто с ног до головы, как будто его окатило из-под колес грузовика. Вокруг стоит какая-то ужасающе пронзительная тишина, и слышно только, как у кого-то мелодично пищит телефон, прося поставить его на подзарядку, да как беззвучно шевелятся подрагивающие губы Сынри, складывая что-то вроде: «Это же пуловер от Marc Jacobs, господи…».
-Прости, - говорит Сынхён. Ему хочется добавить "-те", потому что ощущение такое, что он обознался. Джиён молча снимает с себя стакан, откладывает его на безнадежно испорченное покрывало в ромбик, встает, и кофе стекает у него по ногам. Они с Сынхёном делают одновременно шаг в одну сторону, потом в другую, потом опять в ту, и секунд десять не могут разойтись, пока Джиён не останавливается и, не глядя, не указывает ему направо, галантно предлагая убраться. Топ послушно убирается с дороги, и они расходятся. Все в ужасе молчат, и даже Сынри не говорит ничего.
Кажется, с тех пор, как они в последний раз виделись, глаза на Сынхёновом похудевшем лице стали еще больше. Джиён видит его в зеркале, когда стоит в туалете и бездумно отжимает в раковину кофе с подола своего голубого пуловера. (Джиён разворачивается, снимает свой мокрый пуловер и швыряет в него, потом хватает его и макает головой в раковину до тех пор, пока тот не начинает захлебываться, потом вынимает и пихает его спиной к двери, чтобы хорошенько приложился. И бьет. Бьет в дверь рядом с его головой, отбивая себе руки, пинает ее пинает. Даже мысленно он не может представить, что причинит ему вред. Лучше себе. Ему он, конечно, один раз врезал бы в переносицу головой. Но, к сожалению, нет способов сломать человеку нос, не причинив боли и вреда, ну и потом, он боится, что сломает себе череп о его твердолобость.) При этой мысли Джиён криво ухмыляется и выжимает из своего пуловера последние капли. Почему-то, ему настойчиво хочется выбросить свои триста восемьдесят долларов сухими.
Джиёнова ухмылка на секунду вселяет в Сынхёна искру надежды, но потом он видит, что она совсем не добрая, а мрачная, направленная в себя.
-Прости, - говорит он, - я не хотел. Рука плохо держит, я разодрал ее на съемках о проволоку. Хочешь посмотреть? - он начинает искать краешек бинта, чтобы размотать его и показать Джиёну длинные, рыжие от йода рваные царапины на ладони.
-В другой раз, - сухо говорит Джиён. Только этого ему еще не хватало увидеть. Он чувствовал, что впадает в неистовство уже при одном взгляде на мелкие царапинки у него на подбородке и под носом, он хочет, чтобы запретили гравий и камни. Ему хочется выместить свое раздражение на менеджере Чоне, трясти его за каждую царапину на любимом лице и спрашивать: он что за ним, не следит? Его не кормят? Почему он весь худой, грязный и в ссадинах, с почерневшими от грязи ногтями, облезающим носом и въевшимися веснушками, что им там, вообще не занимаются, почему такое допускают, что ему приходится бинтовать руки?
-Помочь вытереть?
-Я сам.
-Ты не злишься? - уточняет Сынхён.
-Злюсь, конечно, - говорит Джиён и отматывает бумажных полотенец. - Но, кажется, я уже ко всему привык. Почти смирился, что в чем-то я полный неудачник.
-Это в чем? - осторожно спрашивает Сынхён. Он общается с ним уже так долго, что в каждой фразе ему чудится подвох, и он невольно думает, не имеет ли в виду Джиён что-нибудь еще, потому что сейчас он разговаривает с ним совершенно чужим голосом и сама фраза настораживает. - Со мной?
-Да, с тобой, - ДжиДи утирает щеку прямо рукавом пуловера. - С тобой постоянно. Примеров много. Когда мы танцуем - ты все время заезжаешь рукой именно в меня. Если ты наступаешь на ногу – то обязательно мне. Если ты стукаешь кого-то локтем в кинотеатре – то это опять я. А помнишь мои белые брюки и майку на нашей первой фотосессии? Ты опрокинул на меня литр колы…
-Со льдом, - виновато говорит Топ.
-Да, - соглашается Джиён и хмыкает, - со льдом. Ты уронил на меня полку. Сломал занавеску в ванной, и она упала на меня, - монотонно говорит он, будто объясняет, кто и за кем уходит со сцены, и промакивает штаны бумажным полотенцем. - На меня все время льет, когда ты не переключаешь за собой душ. У меня шатался зуб, когда ты чуть не выбил мне его микрофоном. Ты уронил меня. Ты четыре раза закрывал меня на балконе. Ты пробовал кататься на мне верхом. Меня чуть не забыли в аэропорту в Японии, когда я побежал тебя искать, думая, что ты потерялся, а ты в это время спокойно гулял по дьюти-фри. Я уже не говорю про твое бесконечное мороженое у меня на коленях.
-Послушай, - говорит Сынхён, - я всегда извинялся, за каждое мороженое. Ты не слушал? И ты прекрасно меня катал, я же легкий. А в дьюти-фри я тебе тогда шапочку купил, - бубнит он вполголоса. - И я сейчас попросил прощения: прости, что вылил на тебя кофе, я не специально. Я уже попросил у тебя прощения за эту историю с Тедди-хёном, что не поверил тебе. Почему ты все еще злишься? - он беспомощно пушит нитки на уже не очень белом бинте у себя на ладони, темные брови хмурятся жалобно и угрюмо одновременно. - Мне уже не хочется больше перед тобой извиняться. Я всегда прошу у тебя прощения, а ты как будто не слышишь.
Джиён стаскивает шапку и приглаживает ладонью волосы на макушке, и Топ вдруг видит, что волосы у него из черных стали снова каштановые, такие же, как когда-то давно. Но он все равно почему-то не видит того Джиёна, каким тот был до дебюта, круглолицего, обаятельно-живого. Теперь у ДжиДи лицо повзрослевшее, с затвердевшей челюстью, впалыми щеками, губы вечно плотно сжаты.
-Я хочу, чтобы ты почувствовал себя хорошо, - бесхитростно говорит Сынхён. - Наверное, у Севен-хёна и малого это получается лучше, чем у меня, утешать тебя и поддерживать. Поэтому я на тебя не сержусь. Сначала сердился, - признается он, - но потом подумал, что тебе было нелегко, и, наверное, тебе это было нужно, и решил, что не стоит злиться, - Сынхён теряется. Он умеет говорить легко и складно, только когда отвечает на поставленный вопрос или рассказывает какую-то конкретную историю, тогда он говорит охотно. Он не умеет рассуждать вслух - так он выражает мысли только в своих текстах. Так их проще упорядочивать и проще выговаривать. Не соединенные рифмой и не уложенные плотно в ритм, не закрепленные в чем-то, без подпорки, без ничего, слова звучат слишком откровенно и беспомощно голо. - Если ты… Я ничего не имею против того, чтобы ты спал в моей комнате, пока меня нет. Дэсон говорит, тебе от этого лучше. И…
-Повстречайся со мной, - слышит он спокойный Джиёновский голос и интуитивно понимает, что что-то не то, вскидывает глаза: так и есть, говоря это Джиён продолжает оттирать превратившимися в сероватый комок салфетками брюки. Сынхён хмурится, потому что слышит что-то не то. Усталые, немного слезящиеся от яркого света карие глаза поднимаются в зеркале, в них отражаются крошечные лампочки на потолке. - Повстречайся со мной. Ты хочешь, чтобы я это сейчас сказал, да?
Сынхён молчит очень долго. И не успевает кивнуть, как Джиён снова заговаривает.
-Что, - говорит он с каким-то продирающим до мурашек сочувствием, и глаза у него пустые, усталые, понимающие, - тебя убьют на войне, да?
Сынхён медленно кивает.
-Ясно, - тихо говорит Джиён и снова опускает взгляд. - Наверное, тебе сейчас тоже несладко. Но я больше не могу сказать: "Повстречайся со мной" - он хочет надеяться, что у Сынхёна сейчас в глазах разочарование, но не хочет проверять. - Мне больно это говорить. Я устал это говорить. Я не хочу больше это говорить. Я истратил все свои жизни, ты видишь? Ты прав, в моей жизни сейчас много чего наперекосяк, - он старается говорить монотонно и ровно, выдерживать ритм, чтобы не зачастить и не начать глотать окончания, - и именно поэтому нет, я не буду говорить "повстречайся со мной", чтобы через день или через час снова увидеть твою спину, и чтобы у меня опять все разлетелось. Это даже для меня слишком. Я правда не понимаю, почему ты так делаешь, а ты не понимаешь, почему так делаю я. С нами с тобой что-то не так. Мы друг друга совсем измучили.
Сынхён подходит к нему в пару больших шагов, грубовато разворачивает и обнимает обеими руками.
Оказывается, этот теплый запах, похожий на запах ткани, проглаженной раскаленным утюгом - его собственный. Он подозревал это и раньше, когда спал с ним рядом, но только сейчас убедился - так пахнет сам Сынхён. Он стоит, притиснутый к его груди, дышит ему в щеку, потому что разница в росте у них на самом деле не такая уж большая, и мысли у него в голове далекие и туманные, теплые, как поля у горизонта за окном уезжающего вдаль поезда. Топ пахнет усталостью, пылью, чем-то грустным. Ну, как он его от себя отодвинет? Джиён вздыхает ему в скулу и смиряется, смиряется, как человек, потерявший руку или ногу. Он смиряется с тем, что умрет из-за тоски по его теплу и запаху. Умрет безболезненно и грустно.
Он по-прежнему счастлив просто от того, что стоит с ним рядом и что Сынхён крепко обнимает его, и шепчет: "Тише…". Джиён нащупывает рукой кран и пальцами опускает ручку, закрывая воду, наступает долгожданная тишина. Он стоит, комкая в ладони бумажное полотенце, и он не обнимает его в ответ.
Джи-Дракон не собирается проигрывать суды. Джи-Дракон не собирается проигрывать никому в своих способностях, умениях, талантах, известности. Джи-Дракон не собирается проигрывать больше никогда.
А Квон Джиён проиграл.
Он больше ничего от него не потребует. Он будет счастлив просто от того, что Сынхён есть на свете. Он хочет, чтобы был только Сынхён, а остальное, лишнее, все исчезло, включая его самого. Чтобы Квон Джиёна больше не было, потому что он оказался слишком слабым. Он никогда не думал, что может быть настолько слабым, его это огорчает. Джиён хочет заснуть и спать до тех пор, пока все в мире не изменится, потому что дальше жить так ему невыносимо. Он будет спать до тех пор, пока не отоспит себе все мозги, а когда проснется, беззаботный, безразличный и спокойный, он станет Джи-Драконом. И никогда больше никого не будет любить.
-Эй, - вполголоса говорит Сынхён. - Что мне делать, Джи?
-…ён, - тихо заканчивает Джиён. - Я не знаю.
-Что ты хочешь, чтобы я сказал?
-Я говорил тебе, - шепчет он, - я говорил тебе столько раз, но ты, кажется, не слышал. Мы правда не слышим друг друга, - тихо говорит он ему в щеку. - Не слышим почему-то.
И звуки правда пропадают, когда большие ладони осторожно ложатся ему на уши, прикрывая наглухо. Сынхён так близко к нему, нос к носу, его меховые ресницы задевают Джиёна по щеке, он почти чувствует его губы. Сынхён чуть отодвигается, глядит ему в глаза с той самой тихой, щемящей нежностью, от которой так больно, и, зажимая ему уши руками, что-то говорит, шепотом, потому что вибраций голоса не ощущается.
Джиён не может разобрать ни единого слова. Правда не может.
-Я тебя не слышу, - доносится до Джиёна тихий, высоковатый голос, который он тысячу раз слышал на записи, и поэтому отлично знает. Когда-то он стеснялся этого голоса. - Кажется, это все.
И Сынхён замолкает, держа его голову в своих руках так плотно, словно хочет впитать его мысли через ладони, хоть так, если не получается словами. Молчит долго, а потом осторожно снимает ладони с его ушей, проводит по лицу.
-Почему все? - спрашивает он низко, со своей характерной шершавой хрипотцой, уходящей вниз, как будто уговаривает его. – Ты сказал: "если ты ждешь, что скажешь мне: "Мы с тобой никогда не будем встречаться", а я скажу: "А, ну ладно, если так", то ты будешь ждать этого долго", - и он смотрит на него с такой надеждой, своими черными влажными глазами, зрачки подрагивают, жадно ища в его лице чего-то. Но в лице Джиёна больше ничего нет.
-Потому, - отвечает он, не задумываясь, - что у меня хватит сил повторить то, что ты мне сказал. А вот у тебя повторить то, что много раз говорил я, никогда не хватит смелости. Сынхён, - зовет он, тихонько, ласково, как будто в первый раз, - мы с тобой никогда не будем встречаться.
Сынхён очень долго молчит, гладя его щеку большим пальцем, а потом смаргивает.
-Как хочешь, - еле слышно говорит он.
Сынхён возвращается в студию один, глядит на несколько пар ожидающих его глаз и неуклюже объясняет, что лидер Квон пошел прогуляться за сигаретами и взять у костюмера одежду на смену. Все говорят "А-а-а" и настороженно ходят за ним по пятам гуськом, внимательно глядя, как он ставит чайник, достает из бумажного пакета, который принес с собой, лимон, неуклюже чистит его почти одной незабинтованной рукой. Никто и не думает ему помогать, все заняты тем, что настороженно смотрят, как будто ждут, что сейчас он вдруг упадет замертво или поднимет голову и завоет на потолок. Топ неловко отламывает одну дольку, кладет за щеку и начинает жевать, застенчиво оглядываясь на них из-под приподнятых бровей. Все сосредоточенно смотрят ему в рот.
-А послушаем пока, что у нас тут получилось? - предлагает Тедди, все чересчур активно кивают и соглашаются.
Голоса Тэяна, Дэсона и Сынри звучат чисто, широко, их почти можно потрогать, звук полон вибраций и воздуха. Мягкая электроника, ненавязчивый, ласковый сильный бас, подчиняющий ритму, и живое дрожащее фортепьяно.
Tell Me Goodbye.
Джиён все не возвращается.
На улице выходит хрустально-яркое весеннее солнце, и все невольно распрямляются, как будто их отпускает. Все в курсе, что Топу скоро уезжать обратно на съемки.
-Давай, запишем тебя, - предлагает Тедди. Сынхён реагирует замедленно, дожевывая лимон, и о чем-то своем думая, он жует, и его губы шевелятся.
-Да, - говорит он неожиданно, когда все уже думали, что ответа не будет. - Иду. Надо купить себе шоколадку, - бормочет он себе под нос, заходя в вокальную будку.
Никто не понимает, что происходит.
Минус с его частью играет один раз. Другой. Третий. Пятый. Десятый. А он каждый раз пропускает, молчит, не вступая, стоит с закрытыми глазами, и каждый раз только тяжело кивает своей коротко остриженной головой, прося прощения и поставить еще раз заново. И заново. Все молчат, и Тедди не спорит, прокручивая отрезок снова и снова. Сынхён все стоит и стоит, как будто впитывая каждый такт в себя и наполняясь им. Он так и не открывает глаз.
У всех волосы встают дыбом, когда они наконец слышат в мониторах звук его голоса - густой, но легче, чем обычно, с надорванной хрипотцой, как будто он пытается с ним справиться, как будто ему трудно заставлять слова падать так, как они должны, на каждый такт. Но он ни разу не промахивается. Кажется, что он не читает, а разговаривает, обращаясь к кому-то, кого здесь нет. Бит, Топов хриплый голос, слова, текущие по музыке и крошащие ее, проговоренные так, что их, кажется, можно тронуть, и неуловимая непонятная, едва шершавящая живая неидеальность, прибивающая, леденящая и греющая до слез.
И никто не понимает, что происходит, когда еще до того, как упадет последнее его слово, кто-то вдруг закрывает лицо локтем и плачет навзрыд. Это плачет Дэсон. Кажется, он понял, что произошло.
And it's so, so
Said it just ain't happening
Wish it could be better
Sorry to be scrapping
But I just can't let ya
To be less than happy
How sad would that be
I couldn't live with myself seein' you lackin'
The thing you deserve
Baby you be superb
Best believe that it hurts
Deeply that's word
I feel the achin' through my body
It just takes a big ol' part of me
To be lettin' you go
I wished it weren't so…
Он идет через внутренний двор очень мерно и ровно. Светлые джинсы и пуловер в мокрых бежевых пятнах прилипают, но он почему-то чувствует только свои ступни, размеренно наступающие на землю, мелкие камушки под тонкой ребристой подошвой спортивных тапок. Движения его худого подтянутого тела кажутся чужими, он не чувствует кистей рук, не чувствует своего лица. Касается кончиками пальцев собственной щеки, и ощущение отдаленное и вялое, как будто каждую мышцу парализовало. Джи-Дракон тупо думает, что это значит только одно - какое-то время он не сможет больше улыбаться. Какое-то долгое время.
Сердце толкается так выпукло и неудобно, словно оно бьется у него в нагрудном кармане куртки. Квон Джиён мысленно сжимает его пальцами, достает из кармана и бросает в ближайшую урну, и оно с мокрым стуком падает на железное дно. Оно ему больше незачем. Сколько можно плакать, Джиёни? Зачем оно, если он него ничего, кроме слез, боли и прочих неудобств. Он пуст и спокоен. Он все уладил.
Он идет и хочет лететь. Хочет длинный-длинный перелет отсюда и куда-то далеко, где мир заканчивается, а оттуда по изнаночной стороне еще круг. Много-много часов лететь. Чтобы не заходило солнце, чтобы смотреть сверху на огромную пустую землю и облака сверху, лежать в кресле и бездумно смотреть один бесконечно огромный день его жизни. Ему нужно опустошить свою голову, вымыть ее изнутри, чтобы она снова стала прозрачной, и чтобы музыку там было видно так же, как в хрустальном шаре, забыть все, что было, и наполнить себя только музыкой, воздухом и солнцем. Вернуться обратно в самого себя и теперь держать крепко, больше не давать рассыпаться, потому что сейчас он не такой человек, каким хочет быть.
Он достает из заднего кармана тонкий телефон, тоже немножко липкий от латте, и он ощущается так неуклюже в онемевшей руке, он касается экрана. На улице выходит хрустальное весеннее солнце. Адресная книжка. В воздухе пахнет весной. Сынри, Сынхо, Сынхёнчик. Лениво и даже с каким-то глуповатым упоением он стирает слово "Сынхёнчик" и неуклюже, промахиваясь по кнопкам, переименовывает его в "Кумир Гахо". Сохранить.
Джи-Дракон немного бестолково и судорожно криво ухмыляется на одну сторону, словно его парализовало.
Тр-рынь. Получено три новых сообщения.
"Коротышка, возвращайся, у нас тут трындец без тебя. И щелчки на записи. Срочно дуй сюда! Тедди"
"Хён у нас тут Дэсон ревет!! Ну что надо было сделать чтобы довести ДЭСОНА?! Возвращайся скорей, хён уехал. Сынри"
"Иди в задницу, Джиён. Ёнбэ"
Кумир Гахо не присылает ничего.
Джи-Дракон поднимает руки к небу, глубоко вздыхает и потом расслабленно бросает их вниз болтаться, выдыхая.
Он свободен.
Трынь. Кумир Гахо. Смс-ка пустая. Джи-Дракон инстинктивно пролистывает ее вниз - она пустая вся.
Разворачиваясь и шагая назад, он спокойно стирает сообщение.
Он наконец-то свободен.
Track 13: ???? (Knock Out)
Он продолжает ему сниться.
Но почему-то теперь он ему не улыбается даже в его снах. Теперь в его снах он постоянно спит, и Сынхён никак не может его разбудить.
Джиён на самом деле всегда спал так сосредоточенно и самозабвенно, что ему завидовал его собственный шарпей, собака, которая в принципе заточена только под то, чтобы есть и спать. Сосредоточенно и самозабвенно, как и все, что ДжиДи делал. В его снах Джиён спит у них дома, у кого-нибудь в кровати, или на диванчике в студии, спит, надвинув на брови кепку, шапку, шляпу, очки, капюшон или хиппарский ободок, спит белобрысый, черноволосый, каштановый, патлатый и коротко стриженный, спит, приоткрыв рот, примяв о подлокотник щеку и свесив вниз стройную ногу в ботинке, кроссовке, тапке или босую, спит в куче одежды, как капуста, закутанный в одеяло или совершенно голый, раскинувшись, спит изо всех сил, иногда беспокойно вздыхая и по-детсадовски причмокивая. Эта припухшая со сна, помятая физиономия входила в Сынхёнов извращенский список чего-то маленького и милого. Каждый раз во сне он сидел рядом со спящим Джиёном на корточках, поддернув штаны и осторожно тыкал его пальцем в мягкую щеку или игрался с его оттопыренной во сне нижней губой, чтобы получалось "блдр-блдр-блдр". Джиён морщился, иногда плевался и недовольно приоткрывал один глаз, и когда Сынхён уже было радовался, просто безо всякого интереса закрывал свой глаз обратно и снова засыпал. Сынхён хотел, чтобы он проснулся. Хотел, чтобы он снова посмотрел на него так, как раньше смотрел, хотел, чтобы он ему снова улыбался, а не "Мы с тобой никогда не будем…".
-…ён-шши! Чхве Сынхён-шши-и, - звучит где-то у него над ухом голос ассистентки. - Свет наладили, мы начинаем через 15 минут, выходите на площадку, пожалуйста.
-Да, - говорит Сынхён и послушно кивает, - иду.
Привычный вес винтовки на плече, надеть привычным движением фуражку на голову. Мысль о том, что он когда-то ходил не в сапогах, а в удобных кедах, в красивой и удобной одежде, сидел на удобном диване в студии, а не ползал локтями и животом по сырой холодной земле, и не было стрельбы, кажется ему странной. Он даже трогает свое лицо. Неужели, у него были серьги в ушах, какие-то бесполезные феньки на руках, очки чисто для красоты. А как бы он стрелял в этих очках для красоты? Он оправляет ремень винтовки, трогает эластичный бинт на локте под рукавом и опасливо выглядывает из трейлера наружу, как зверь из норы.
4 часа утра. Март. На улице адово холодно, Сынхёну кажется, будто он умылся ледяной водой, когда вышел. Снуют люди, рядом с трейлером на повышенных тонах переговариваются усталые, хотящие спать и в тепло реквизиторы. Пахнет ночным мокрым полем, железом, наверное, пар должен идти изо рта, но почему-то не идет. Сейчас, 15 минут, и погаснут все огни, и опять начнутся крики и стрельба в темноте дубль за дублем, и ему опять придется переживать то, как он стреляет в упор в еще живого человека. Сынхён осторожно бредет вдоль рельсов, по которым ездит камера, придерживая винтовку, ему не хочется думать о плохом раньше времени. Лучше он подумает о хорошем.
На той неделе ночью Джиён наконец-то написал ему смску: "Меня оправдали. GD". Этим Сынхён очень доволен, потому что, наверное, Джиён тоже доволен. Может быть, у него исправилось настроение, он поостыл за то долгое время, что они не виделись, и скоро начнет просыпаться в его снах? Сынхён бредет по мокрой ночной траве и мечтает о том, как у него во сне он откроет глаза, посмотрит на него, узнает его и улыбнется, как раньше. А может быть, ему даже приснится, как он его поцелует? Сынхён прикрывает глаза: он помнит его рот, не из сна, а тот, который настоящий, мягкие, сочные, улыбчивые губы, как загибаются уголки рта, когда их трогаешь носом, помнит вкус, помнит, как настоящий Джиён целуется. Ему хочется, чтобы кончилась война, и он поехал домой. Ему уже так непереносимо грустно жить в этом одиноком гостиничном номере далеко от Сеула, приезжая туда только на репетиции, съемки и почти не заезжая домой, выпивать в этом номере на ночь стакан вина, или два, а потом до утра смотреть грустные цветные сны про молчаливого спящего Джиёна. Особенно грустно сознавать, что для него эта война закончится смертью, что он с неё, увы, не вернется.
-Мы начинаем! Всем занять свои места! - зычный крик ассистента режиссера далеко разносится над лиловыми и влажными, уходящими вдаль к лесу тростниковыми зарослями. - Просьба поторопиться, до рассвета мы должны закончить!
Заросли лиловые, утро лиловое. Одним лиловым утром он с Джиёном под одеялом в постели, Джиён лежит на нем, и они целуются, а другим таким же лиловым утром он один, замерзший и уже немного промокший, сжимая винтовку должен отстреливаться от целого отряда северокорейских солдат. Он пробирается на свое место за баррикадой из наваленных мешков, поправляет фуражку и ждет команды. Пару недель назад к нему в гости приезжал Дэсон. Дэсон привез невеселые новости про то, что Джиён снова начал встречаться со своей японской девушкой и больше не спит в Сынхёновой комнате. Сынхён отчего-то так расстроился, что напился прямо не выходя из номера, не особо обращая внимание на Дэсона, которому пить нельзя было из-за съемок. Дэсон предложил написать лидеру Квону смску, предложил помощь, Сынхён не стал отказываться. "Спасибо, Дэсони" - пришел ответ через пару бокалов красного полусухого, - "Я тронут. Идея была хорошая". Дэсон сильно сконфузился. Только утром, продрав глаза, Сынхён наконец-то прочитал, что Кан отправил с его телефона: "Дорогой Джи-хён! Очень хочу тебя обнять и поцеловать". Сидя на кровати, Сынхён потер рукой гудящую голову, поерошил короткие колючие волосы, а потом стер "Дорогой Джи-хён!" и отправил смску еще раз. Никакого ответа не пришло до сих пор.
-Сосредоточимся! - ревет режиссер, и его зычный крик почти на глазах колеблет безмятежную лиловость утра.
"Да, надо сосредоточиться" - думает про себя Сынхён и моргает. Постоянные мысли о том, что же он сделал не так, не дают ему сконцентрироваться на съемках. Вокруг возня и щелчки предохранителей, помощник оператора в последний раз пробегает в кадре, винтовки к бою.
Лиловые заросли опять вздрагивают от рева: "Экшн!" и экшн начинается.
-Не стрелять!! - надсадно орет Топ, и его хриплый крик прорывает ночь, как гвоздь залитую синими чернилами бумагу, перекрывая даже выстрелы. - Прекратить огонь! Прекратить! Не стр…
Ассистентка режиссера взвизгивает и вскакивает со стула, закрыв руками рот, кто-то рядом с Топом подпрыгивает и ругается вслух от неожиданности, когда он вдруг дергается, как ужаленный, разворачивается на месте, схватившись ладонью за глаза. Свет включается одновременно с ором множества голосов.
-Чхве Сынхён! - кричат все, и по звуку это похоже на большой концертный зал. Только кричат все вразнобой, и Топ не видит мириад желтых фонариков в виде коронок. Он вообще сейчас нихрена не видит. Он стоит молча, оторопело прижимая ладони к лицу и ничего пока не чувствуя, кроме заледеневших в спине мышц. Сердце колотится, и он только лихорадочно пытается понять, не вытекает ли глаз ему в ладонь.
-Чхве-шши! Чхве-шши, уберите руку, пожалуйста! Чхве-шши… Черт, парень, да убери ты руку от глаза! - не выдерживает мужской голос, кто-то настойчиво отодвигает Топовы руки от лица. Сынхён потрясенно моргает правым глазом, смаргивая целую реку слез и успевает расплывчато увидеть большую светло-бирюзовую фигуру доктора. В голове что-то перещелкивает, и ему все кажется, что там должен быть не он, а военная медсестра с усталым и добрым лицом, которая должна ему сказать: "Кажется, ты оглох…". Черт. Или ослеп? Что же там было по сценарию? Левый глаз наконец-то режет болью, сильно, до вспышки, аж отдает в голову.
-Блин, - ошарашенно шепчет Сынхён, и его ладонь тут же отдирают от лица.
-…Еще чуть поглубже и все, - говорит Сынхён. Голос Дэсона в трубке аж фонит, когда Кан волнуется, он начинает проглатывать гласные. - Ну да, как пират, - судя по звуку, доктор отрывает еще одну полоску пластыря и ровно отрезает её ножничками. Топ смотрит в пол, смаргивая все еще набегающие иногда на здоровый глаз слезы, чувствуя, как ему наклеивают пластырь прямо на бровь и плотно прижимают, чтобы держался закрывающий левый глаз кусок ваты, и шмыгает носом. Получается горестно, потому что в этот момент он безрадостно представляет себе розовую проплешину на брови, когда дома с хрустом отдерет эту конструкцию. - Меня накормили кетановом и отпустят домой на три дня, - хвастается Топ и слышит в трубке мелодичное звяканье второй линии, долго вглядывается на экран телефона, щурясь, но не может различить, кто звонит. - Прости, Дэ, мне кто-то звонит, не вижу, кто. Увидимся дома.
-Это, наверное, Джи-хён, - пророчествует Дэсон. - Береги себя, хённи. Увидимся.
Кан кладет трубку, и после мелодичного писка Сынхён вдруг действительно слышит голос Джиёна, уже вовсю наезжающего на автоответчик.
-…овсем с ума сошли?! Где ты? Тебе больно? Перезвони срочно, и скажи, что с тобой все в порядке!
-Со мной все в порядке, - соглашается Сынхён, и Джиёнов задушенный голос в трубке замирает. Проходит очень много времени, а потом он беспомощно, почти неслышно говорит:
-Сынхён… - и снова замолкает.
-Я жив, - бестолково говорит Топ. - Честно.
-Что у тебя с глазом? – Джиён довольно быстро справляется с собой, и его голос звучит почти сердито. - Тебе больно?
-Немножко, - Сынхён думает, а потом говорит. - Ты только не ругайся.
В трубке слышится напряженное молчание и какие-то звуки, голоса, шевеление, какие-то объявления, тихая музыка и голос менеджера Кима: "Ну, что там, ну, что там?!"
-Только не ругайся, - повторяет Сынхён. - Я слышал, сейчас вставляют отличные стеклянные глаза. Врач сказал, будет лучше настоящего.
Он буквально слышит в трубке по шороху, как Джиён подрывается, офигевшее менеджерово: "Помилуйте! Ты куда?!" и резкое, громкое в сторону: "Я никуда не полечу!.. Я сказал, я выхожу из самолета!", только тогда он вспоминает, что сегодня утром Джиён улетает на три дня в Лос-Анджелес, а потом на две недели в Японию в отпуск, и пугается.
-Эй, эй! - быстро зовет он. - Джиён, я пошутил, со мной все нормально. У меня сильный ушиб роговицы, но это пройдет.
В трубке наступает напряженная тишина, несколько долгих секунд Сынхён слушает Джиёново сиплое дыхание.
-Ну что, - наконец-то слабо раздается в трубке, - ну что ты, совсем мудила, что ли?
-Прости, - огорчается Сынхён, - я сказал это, потому что думал, что будет смешно.
Слышно, как Джиён с трудом сглатывает.
-Господи, - тихо говорит он, и вдруг наконец слышно, что у него дрожит голос, - какой же ты все-таки фантастический мудак, а… боже…
-Извини, - покаянно говорит Топ. - Ты прав, глупо вышло.
С полминуты Джиён молчит, Сынхён слушает звуки какой-то возни, видимо, Джиён зажимает трубку, а потом все-таки пробивается голос менеджера Кима: "Джиён, ну куда ты пошел?! Все распланировано, как мы полетим потом, на чем, а главное, куда?! Ну что ты…"
-Я к тебе еду, - сухо сообщает Джиён.
-Не надо, - быстро говорит Сынхён. - Ты уже в самолете, как ты потом полетишь в Лос-Анджелес?
-Соображу как-нибудь, - ещё более сухо отвечает Джиён, и Топ буквально представляет, как он деловито пробирается к выходу.
-Джиён, - стараясь звучать убедительно, говорит он, - серьезно. Не надо. Все равно, даже приехав, ты мне сейчас ничем не поможешь.
Джиён прислушивается.
-Не хочешь, чтобы я приезжал, - почти утвердительно говорит он.
-Нет, очень хочу, - бормочет Сынхён, сдерживая себя, чтобы не сказать: "Очень хочу, детка". - Не хочу, чтобы у тебя были проблемы.
"…просьба отключить все электронные устройства: компьютеры, плееры, мобильные телефоны" - звучит на заднем плане мелодичный женский голос, Джиён цыкает.
-Лети, - говорит Сынхён. - Приезжай ко мне, когда вернешься.
Джиён колеблется, а потом все-таки тихо буркает: "Ладно".
-Джиёни.
-Мне пора выключать телефон.
-Я знаю. Один вопрос: какого цвета у тебя сейчас волосы? Мне интересно…
-Рыжие, - неожиданно язвительно говорит Джиён, и Сынхён ласково улыбается про себя, почему-то он так и знал.
-Береги себя, - говорит ДжиДи тихо. - Мне пора.
Короткие гудки. Сынхён даже не успевает пожелать ему удачи.
Рыжий.
Сынхён представляет его, пока ему меряют давление, пока врач дает менеджеру Чону какие-то последние указания, представляет, пока разговаривает по телефону с менеджером Сынри, который хочет узнать, как дела, а потом и с самим заспанным Сынри, потом с Хэюн, которая перезванивает уже в четвертый раз.
Он представляет Джиёновы решительные ритмичные шаги и голос, представляет, что он сейчас не сидит в самолете, уходящем на взлетную полосу, а заходит в комнату осмотра, стремительный, тонкий, яркий в своей полосатой ветровке, очень сердитый и рыжий, и прямо с порога устраивает восхитительный скандал, и у Сынхёна опять начинает слезиться глаз, когда он представляет себе сочный медный цвет его свежепокрашенных волос и звук его голоса. Представляет себе прищур его карих глаз, как он названивает кому-нибудь, кто виноват в том, что Сынхён пострадал, и всех отчитывает и ругается. Представляет, как менеджер Чон, который и так его боится, аж приседает, когда Джиён начинает свою длинную холодную тираду как-нибудь вроде: "Чон-шши, неужели вы знаете, что он убогий и за ним надо следить?!", а в коридоре толпятся больные и медсестры, пялясь на ДжиДи с восхищением.
Он продолжает тихонько посмеиваться, когда менеджер Чон, выдернутый прямо из дома, везет его в их общагу на своей машине. Может быть, на Сынхёна так действует кетанов. Всю дорогу до дома он представляет, что Джиён сидит с ним рядом, всех отругавший, снова тихий и задумчивый. Представляет, как он подсаживается ближе, пристраивается, осторожно беря его за руку, кладет голову ему на плечо, а Сынхён щеку на его голову, вдыхает его запах, и они просто молчат всю дорогу до дома. За окном менеджер Чонова Дэу Сеул бирюзово-синий. Кто-то уже бредет по улице, засунув руки в карманы. В такое время люди ещё обычно идут откуда-то, а не куда-то, как и он, возвращаются домой. Они едут через аллею, и в черных деревьях вдоль дороги уже начинает пробиваться смутный оттенок зеленого. На далеких зданиях из стекла понемножку серебрится утренний перламутр и растворяется в слезах, все ещё стоящих у Сынхёна на ресницах. Через один глаз мир фокусируется исключительно плохо.
Дэсон, Сынри и Ёнбэ ждут их дома. Ёнбэ уже одет, потому что ему скоро куда-то уезжать и вот-вот должен заехать менеджер Хван. У Дэсона усталый и обеспокоенный вид, и только Сынри беззаботно-заспанный. У мелкого сейчас сессия в универе, поэтому ему дают спокойно поучиться, не слишком дергая его со всякими мероприятиями, чем он и беззастенчиво пользуется. Менеджер Чон подробно пересказывает всем, что ему сказал врач, потрясает каким-то рецептом, рассказывает, как Сынхёну кусок кирпича отлетел прямо в глаз, он, конечно, при этом не присутствовал, но осколок кирпича, ей-богу, был вот такенный. Сынхён сидит с чашечкой растворенного витамина С, слушает, что про него говорят, к нему не обращаясь, будто он маленький ребенок, и не особо вникает, ему все равно, какого размера, по мнению менеджера Чона, был кирпич. И он искренне благодарен Сынри, когда мелкий, без интереса послушав россказни и охи-ахи, махает рукой, приносит Сынхёну сменную одежду и тянет его за руку, чтоб он встал и шел в душ. Сынхён уходит, слыша, как мелкий довольно сварливо говорит всем, что он сегодня дома пишет доклады по всем предметам и о Топе, ну да, о Топ-хёне, а он как сказал? он уж как-нибудь позаботится, чтобы все расходились и дали наконец двум Сынхёнам поспать и отдохнуть в тишине. Кажется, Дэсон начинает говорить что-то прочувствованное, когда Сынхён закрывает за собой дверь ванной. Голоса Джиёна среди их голосов остро не хватает.
Сынхён осторожно тянет за кончик пластыря на глазу, отдирает его от щеки, оставив на ней грязноватые липкие пятна клея. Из брови выдергивается пучок волосков и остается висеть на краешке клейкой ленты. Глаз распухший, превратившийся в щелочку, багрово-красный и препогано выглядит, Сынхёну это не нравится. Он потирает грязную, отвратную наощупь щеку, чувствуя, как пальцы покалывает начавшая пробиваться черная щетина, моргает и приглядывается. Отчего-то этот тип совсем не напоминает Сынхёну обычного "красивенького себя". Это огорчает, как и ещё пара вещей.
Струя воды больно стукается в спину, и Сынхён понимает, что у него и на лопатках мелкие синяки. Ободранные локти щиплет, с головы льют целые реки грязной воды, образуя серые лужицы у Сынхёновых таких же грязных ног. Он спохватывается и с трудом стаскивает намокший эластичный бинт с ушибленного локтя.
Некоторое время он стоит, закрыв глаза и свесив руки. От теплой воды в знакомом душе ему блаженно-хорошо. Кстати. Он осторожно поднимает голову, чтобы вода не попадала в глаз и смотрит на новую занавеску в косую пижонскую полосу. Интересно, кто эту выбирал? Интересно, хорошо ли она прикручена? Сынхёну любопытно, но он не пробует её на прочность - он ещё помнит, как ухитрился нечаянно сорвать предыдущую и додумался присобачить её назад чуть ли не на плевок, а потом она упала на Джиёна, и тот был сильно недоволен.
Он трет руками голову и лицо, поднимает глаза на полку. Этим душем обычно пользуются Джиён с Сынри, и его взгляд сразу зацепляется за пузатую розовую бутылку, такую удивительно здоровую, что Сынхён всерьез прикидывает, что если она упадет на Джиёна - его вырубит прямо в душе. Нехорошо будет, если сейчас она упадет ему на ноги.
Он осторожно открывает крышечку, нюхает и замирает. Мыло пахнет не малиновой жвачкой и не сандалом, оно остро пахнет Джиёном. Так вот, что это за запах он всегда чувствовал.
Все мысли у Сынхёна в последнее время были почему-то как одежда из одной коллекции. Вроде бы носки синие, пиджак красный, штаны зеленые, но на каждой вещи, где-нибудь на манжете, на подкладке, одинаковый лейбл. GD, GD, GD. Как Диор или Александр Макккуин.
Сынхён молча смотрит на полную пригоршню мыла, даже не моргает, пока глаза совсем не перестают видеть от стекающей с волос и повисающей на ресницах воды, а мыло не начинает течь между пальцев тягучими сиреневыми каплями. Потом перестает дышать и размазывает его по себе, закрыв зачем-то глаза. Он не представляет, как удерживается от того, чтобы не выключить воду и не сесть на теплое дно ванны и не заснуть прямо так, в теплой воде, в мыле, в этом запахе, обняв себя за коленки руками. Он не собирается вылезать, пока не пропахнет малиной насквозь. Он сидит так до тех пор, пока в ванную не начинает стучать Сынри на предмет узнать, не помер ли он там, часом?
Сынхён стряхивает воду ладонью со своих коротко стриженых волос, вытирается и неторопливо одевается. Сынри, в халате с плейбойскими зайчиками и пижамных штанах, подпирает стенку коридора напротив ванной, зевает и сообщает, что все уехали, пока он плескался. Кажется, он к нему принюхивается, но ничего не говорит. Предлагает поесть, но в Сынхёна сейчас не лезет.
-Пошли к нам, - говорит мелкий, чуточку нарочито зевая, - там ляжешь. Я должен за тобой следить, и что же я, буду бегать туда-сюда по этажам от нас к вам с Дэсоном? Пошли, Джиёни-хён все равно уехал.
Старший Сынхён послушно бредет за ним следом, хотя беготня по этажам и не кажется ему особо веским доводом. Он видит, что кровать Джиёна уже расстелена.
-Давай, - говорит Сынри, - ложись. Сейчас принесу тебе капли и вату глаз заклеить, - он убредает, потирая нос. Сынхён несколько секунд смотрит на Джиёнову постель, а потом осторожно залазит под большое воздушное одеяло и зарывается головой в подушку. Белье, конечно, свежее, но почему-то ему кажется, что он слышит слабый запах Джиёна. Наверное, это от него самого пахнет.
-Давай глаз, - Сынри стоит над ним со склянкой йода, каплями, пакетом с марлей и пластырем, ему не хватает только медсестринской формы, но эти мысли Сынхён решает придержать при себе. - Мне только медецинского халата не хватает, - вздыхает мелкий, очень ловко закапывая ему в глаз, от чего Сынхёна корежит. - Терпи-терпи, - строго приговаривает он с хорошо усвоенной за годы общения Джиёновской интонацией, - кирпич - это тебе не шутки, - из него на самом деле вышла бы не неплохая санитарка, потому что он заклеивает ему глаз в два счета, и пластырь именно такой длины, чтобы не заезжать ему на бровь. - Ну вот, - он смотрит на Сынхёна с каким-то не то сочувствием, не то с пониманием. - Спать будешь? - Топ как-то по-детски кивает. - Ладно. Ну просто подумал, мало ли ты там поговорить хочешь, или чтоб я тебе сказку, к примеру, почитал, - Топ отрицательно качает головой. - Может, с тобой посидеть? Нет? Воды принести? Нет? А этого твоего, зайца плюшевого?
-Панду, - застенчиво уточняет Сынхён.
-Ну, панду, - не спорит Сынри, и Сынхёну почему-то думается о том, что из их мелкого когда-нибудь получится просто замечательный папа. - Не надо? Ну ладно, как хочешь, мое дело предложить, раз отказался – сам виноват, а я тогда к себе пойду, - он бредет на выход, но останавливается на полпути, видимо, пронзенный внезапной мыслью, и оборачивается, искоса глядя на него через плечо. - Мне сейчас показалось, ты намекнул про панду, - подозрительно произносит он. - Панда, говоришь? Плюшевую панду ты не хочешь, а какую это, получается, хочешь?.. Молчи, я все понял, не говори ничего. А, хотя ладно, - он скорбно вздыхает и приглаживает ладонью висок, разворачивается и опирается одной рукой о косяк, вставая в профиль. – Раз уж этот разговор все равно рано или поздно случится - давай, говори уж как есть, я все пойму. Я же знаю, как в жизни случается, в конце концов, бывают случаи, когда бороться с собой бесполезно, - рассуждает он. - Но прежде, чем ты заговоришь, хочу сказать тебе сразу, - на челе мелкого появляется печать меланхолии, - у тебя нет шансов, прости… Мне жаль, хён. Это не потому, что я плохо к тебе отношусь, нет, ты отличный хён, это по некоторым объективным причинам, я просто морально не готов к такому разме… то есть, к такой боли… то есть… Одним словом, мне правда жаль, но тот один-единственный поцелуй по пьяни был…
-Малой, - предлагает из-под одеяла Топ, устав ждать, пока он заглохнет, - а может, ты все-таки спать пойдешь?
-Ну, если пообещаешь, что не будешь плакать. Не будешь? Тогда хорошо, я очень рад, что ты отнесся с пониманием. В конце концов, не все обречены на взаимность, ты же понимаешь, - покачивая головой от того, как устроен этот мир, он идет к выходу. - Нет, ну ты если вдруг захочешь, чтоб я с тобой полежал - зови, я приду, если не усну, мне, в принципе, не сложно. Я очень теплый и мягкий, и со мной хорошо лежать, это я так, чтоб ты знал, - Сынхён ухмыляется и кивает. Сынри устало зевает. - Пойду я.
Он уже уходит, закрывая за собой дверь, но потом вдруг опять всовывает внутрь каштановую стриженую голову.
-Хён, - зовет он, - кстати, хотел спросить, что ты думаешь про японских моделей?
-Я про них не думаю, - гудит Топ из-под одеяла.
Сынри хмурится.
-А я бы подумал, на твоем месте. Нам вот всем кажется, что полная херня, - с неожиданно ярким неодобрением говорит он и закрывает дверь. Сынхён даже не приподнимается поглядеть, что его так раздражило, потому что уже засыпает.
И впервые за долгое время ему снится, как они с Джиёном занимаются любовью в его постели. Джиён очень усталый, рыжий, сонный, податливый в его руках, очень ласковый и желанный. Сынхён целует его и не может нацеловаться, и все, что его подспудно беспокоит - это только на кой черт Япония вообще отделилась от материка?
Кико спит в соседней комнате, в огромной шелковой шуршащей постели их просторного люкса. Джиёну не спится, он бродит по гостиной, бездумно сидит на диване, поджав ноги, черкает что-то в блокноте, но вместо слов у него получаются только какие-то маленькие несуразные рисунки и загогулины, иногда зачем-то заглядывает в спальню посмотреть, спит ли Кико. Она спит крепко и тихо, губы смешно приоткрыты, личико даже во сне спокойное и трогательное. Джиёну ужасно нравится на неё смотреть, если бы он умел, он бы нарисовал её, пока она спит. Ему нравится её голос, её произношение, её карамельные миндалевидные глаза с потрясающим разрезом от смешения американской, японской и корейской крови, он обожает ловить момент, когда она моргает и на секунду станосится видно, какие у неё густые, отогнутые стрелками ресницы. Джиён был в восторге от её светло-каштановых блестящих волос, которые она подстригла покороче, потому что знала, как он будет рад, нравится, какая она очаровательно-спокойная, скромная, несмотря на свой звездный модельный статус, нравится, как она задорно смеется. Ему нравятся, как она выглядит без косметики, её чувственный рот и шея, её широкая открытая улыбка, её гладкие потрясающие ноги, которые, он уверен, Сынхён бы очень оценил. Джиён отчаянно стукается разок затылком о пружинистый подлокотник дивана и встает, ощущая совершенно внезапную вспышку злости на этого фантастического мудилу. Не на Сынхёна, на себя. Прогуляться за сигаретами.
Свитер, шапка, капюшон, очки, толстый шарф, куда можно спрятать нос. В два часа ночи его вряд ли кто-то поджидает у входа в гостиницу, но все же. Его очень конфузит мысль оказаться лицом к лицу с целой толпой восторженных японских фанаток, потому что без перевода он ведь даже не поймет почти ничего из того, что они ему кричат. Ему нравится здесь, в Японии, спокойно, чисто, все нереально вежливые, а ещё такое потрясающее отношение к артистам, что даже будь тут шумно и грязно, Джиёну было бы наплевать. Кико говорит, тут иногда бывает жутко скучно, потому что ничего вокруг не меняется. Может быть. Зато на этом райском острове система шоу-бизнеса работает, как часы, здесь он вряд ли испытал бы к себе такое отношение со стороны государства и прессы, как в Корее. А что касается того, что скучно – это его работа делать так, чтобы было весело. Иногда он сильно жалеет, что не умеет лопотать на японском так же бойко, как Сынри, и не понимает их хоть чуточку больше.
Он осторожно прикрывает за собой дверь и уходит, засунув руки в карманы, по длинному устланному ковролином коридору. Гостиницы - это совершенно отдельный мир со своей жизнью, распорядком и ходом событий. Иногда он даже жалеет, что таскается по ним так часто, что они перестали вызывать у него уже даже раздражение. Стоя у лифта, Джиён смотрит на неприметный автомат, за скромную плату выдающий пропуска в мир ночного телевизионного разврата. Кажется, до сих пор с миленькими желтыми сердечками. Может быть, Кико права, тут действительно мало что меняется, но в чем-то это хорошо.
Этот район Токио уже спит, на улице нет уже совсем никого. В воздухе влажная мягкая прохлада, скоро будет цвести сакура и все такое прочее. Джиён почему-то проходит мимо автомата, забивая на сигареты, заворачивает в круглосуточный магазинчик и берет себе бутылку белой газировки. Он усаживается на улице на аккуратно выложенный кирпичом бордюр прямо за выстроенными в ряд великами. Очень тихо, в ночи светятся только фонари и окна его высоченного отеля. Такая газировка есть только в Японии - японцы додумались делать её из молока. Он белая, шипучая, сладкая, похожа по вкусу на йогурт, разбавленный лимонадом. Странная, но ему почему-то нравится. Джиён вздыхает и пьет, глядя на окна.
-Tonight, - хмуро бормочет он, - such a beautiful night…
Наверное, лучше сейчас было бы лежать в теплой постели, прижимая к себе теплую, мягкую спящую Кико, зарываясь лицом в шелковистые волосы, пахнущие его любимым Gucci. Три дня работы в Америке плавно перетекли в две недели отпуска здесь, в Японии, но, видимо, он слишком разучился спать. Ему хотелось бы так думать.
А не признаваться себе, что в его номере, в его широкой кровати спит прекрасная девушка, с которой ему так просто и приятно, с которой у них вроде бы все так хорошо, а он, как кретин, сидит на улице под фонарем и сосет паршивую газировку вместо того, чтобы сейчас быть там наверху с ней. Сидит в стране, которая всегда принимает его с распростертыми объятьями, и все равно хочет обратно домой.
Кико Мидзухара. Его покорило, насколько просто и естественно у них все получилось, ещё тогда, в августе, с ней было очень легко. Потом им пришлось разойтись из-за тотальной нехватки времени, Джиён не смог бы мотаться в Японию так часто, когда японский промоушн закончился. И вот через полгода они снова сошлись, и снова все было точь-в-точь как раньше, просто, без каких-то старых обид и непониманий. Они гуляли по улицам в темных очках, взявшись за руки, даже ездили в совершенно головоломно запутанном Токийском метро, где Джиён один со своим японским точно бы не сориентировался, пили в кафешках вкусное японское пиво, которое Джиён обычно терпеть не мог, но здесь, с Кико, оно почему-то замечательно шло, а потом шлялись по ночам, и Джиён, обнимая её нежные, узкие плечи, наконец-то дышал полной грудью, от понимания того, что он выполняет свою роль, ту, какую надо – заботиться о ней и защищать. Они бродили вместе по магазинам, и Джиён настолько доверял её вкусу, что даже позволял себя одевать, чего не позволял больше никому. В огромном Токио им двоим так просто и так здорово было затеряться.
Они могли ходить, держась за руки, и никто не смотрел на них косо, они могли целоваться в кафе, они могли, в конце концов, заниматься нормальным сексом так, как задумано природой, без боли и дискомфорта, от чего у Джиёна буквально пело сердце и все, что ниже. Все-таки, он ужасно любил девушек, то, какие они маленькие, доверчивые, эмоциональные, любил, как они одеваются, причесываются, душатся, красятся, какие они хорошенькие и нежные. Ради того, чтобы порадовать девчонок, их фанаток, он даже сам был готов влезть в платье для какой-нибудь очередной бестолковой пародии, от него бы не отвалилось, если они смеются и им это нравится - он только рад их порадовать. Он мог вполне неплохо изобразить девушку, потому что хорошо их знал, натянуть юбку, накрасить глаза, с его голосом и умением двигаться у него даже повизжать и побегать не возникало проблем. Изобразить - да, но он прекрасно понимал, что объективно из него самого девушка вышла бы какая-то хреновая. Ну не умел он печь блинчики и ждать домой.
Вот так. Кажется, он даже дошел до понимания Сынхёновой проблемы.
"Почему нет?"
"А почему да?"
Don`t think too much, it`s simple. Просто Джиён - не девушка. На самом деле просто.
Почему-то раньше, когда он понимал, в чем дело, его наконец-то попускало, дышать становилось легче. А теперь нет. Неа. Глаза опять наполняет горечью. Это не объясняется.
Он мог бы пойти сейчас, разбудить Кико, предложить заняться сексом в теплой ванне или прямо сейчас одеться и поехать куда-нибудь на машине любоваться сакурой или сделать ещё какую-то подобную дребедень. Она бы только посмеялась, поцеловала его и согласилась на все его бредовые идеи.
Но он не мог пойти, разбудить её и выложить ей все свои горести. Она склонила бы набок свою очаровательную голову и спросила бы, что случилось, на своем красивом свободном английском, или даже на корейском, который совсем чуточку понимала. И Джиён ничего не смог бы рассказать ей на английском. Черта с два он смог бы. Были вещи, которые он умел рассказать только по-корейски, отчаянно, жарко, четко проговаривая слова, жестикулируя, своими родными живыми словами, своей настоящей интонацией. А она бы его не поняла.
И песни поэтому для неё писать он тоже не мог.
Джиён знает, кто бы понял. Кто ухитряется быть в совершенно параллельной вселенной, совершенно не понимать его, и при этом понимать, говорить с ним на одном языке, проговаривать с ним одни и те же слова под одну и ту же музыку. Тот, чей голос он так хочет слышать, запрещает себе слушать и все равно слушает в плеере на повторе. У него до сих пор каждый раз встают дыбом волосы, когда он слушает Tell me goodbye. Пожалуй, это одна из тех вещей, о которых он жалеет в жизни - что он не был там, в студии, когда Сынхён читал эти строки. До боли жалеет.
Слова и музыка были слишком большой частью Джиёна. Ему хотелось домой.
Ему хотелось густого, адово-красного Сынхёнова супа, в который тот клал столько перца, сколько не положил бы и совершенно больной психически человек. Хотелось есть всем вместе, плакать и причитать, утирая рукавом слезящиеся от перца глаза, и чтобы Сынхён сидел напротив, совершенно спокойно ел, с удовольствием облизывая ложку, и ласково, любопытно поглядывал искоса на их покрасневшие лица. А потом хотелось свернуться и спать у него под рукой прямо в одежде, чувствуя, как губы ещё болят и горят от перца. Опять хотелось к нему, и ничего с этим нельзя было поделать.
Даже несмотря на то, что Джиён, увы, не девушка.
Джиён ставит наполовину пустую бутылку возле ботинка, достает телефон и лезет в скайп. Имя Сынхёна горит зеленым, как всегда, он круглые сутки не выключает компьютер, оставляя его работать, когда уезжает на съемки или ложится спать. Джиён какую-то секунду даже всерьез раздумывает, не переименовать ли его в списке в "Стеклянный глаз". Дурак, все-таки. Когда он тогда услышал про этот глаз в самолете, ему вдруг стало так плохо, словно у него все парные органы поменяли местами. Он чешет пальцем темно-каштановую макушку под капюшоном и думает, зачем брякнул ему тогда про рыжий? Теперь придется перекрашиваться к приезду, чтобы не обмануть. Хотя, он и не против.
"Доброе утро" - пишет Джиён. Сынхён глянет, когда проснется. - "Напиши потом, как Твой глаз".
Он вдруг видит, что Сынхён пишет ответ сразу же:
"Еще не сплю. Глаз лучше прежнего"
"Почему не спишь?" - печатает Джиён.
"Скоро вставать на ночные съемки, спать без толку"
"Чем занят?"
"Читаю про Boeing B-29 Superfortress" - и пишет дальше, прежде, чем Джиён успевает что-то прокомментировать. - "Ты знаешь, что именно эти бомбардировщики сбросили бомбы на Хиросиму и Нагасаки?"
Джиён вздыхает и пишет: "Нет" с сердитым смайлом. В этом весь Чхве Сынхён. Черт возьми, у него мурашки даже от того, что он проговаривает про себя его имя: Чхве Сынхён. Он никогда не спросит, как дела, как Япония, как отпуск, как твой насморк, Джиён? Кажется, ему это просто не приходит в голову. Вместо этого он спокойно может написать ему в пять утра что-нибудь типа: "А ты знал, что член голубого кита это самый крупный орган в природе?" или например: "Ты помнишь, на каком лейбле Wu-Tang Clan выпустили "Enter the Wu-Tang(36 Cambers)"?" И когда Джиён, который полтора часа назад только лег спать, вскочит, включит комп, полезет в интернет, другой рукой продирая себе глаза, в итоге найдет, напишет в ответ: "Loud/RCA, а что случилось?", мог прислать в ответ: "Да нет, ничего, просто было интересно, помнишь ли ты)"
"На каком лейбле Wu-Tang Clan выпустили "Enter the Wu-Tang(36 Cambers)"?" - поддавшись внезапному чувству вдруг пишет Джиён.
"Loud/RCA" - незамедлительно приходит ответ. - "Что, опять забыл?)"
"Иди Ты" - пишет Джиён, с сердитым вздохом откручивает крышечку с бутылки. - "Хочу юккедян"
"Я приготовлю, когда приедешь" - через пару секунд, - "Не острый" - ещё через пару секунд, - "Когда ты приедешь?"
"Через неделю" - щелкает Джиён. Он успевает сделать несколько глотков, завязать шнурки, когда телефон опять дрожит.
"Без тебя плохо"
Джиён нарочито медленно расправляет шнурки и пишет:
"Кому плохо?"
"Всем" - приходит краткий ответ. Джиён сглатывает:
"Ю?"
Ответ приходит чуть погодя:
"Мне очень плохо. Ты мне снишься"
Они замолкают. Джиён успевает допить газировку, отклеить этикетку, покатать бутылку ногой, его сердце бьется уже почти в прежнем ритме, когда приходит короткое:
"Джиён"
"Что?" - пишет он и замирает. Ждет. Ждет.
"Что мне делать?"
Джиён так хорошо понимает это чувство, что ему самому становится страшно.
"Повстречайся со мной" - пишет он на автомате, и в самый последний миг окаменевает, отдергивает руку, словно чуть не задел ей растяжку с гранатой.
-О-о, - бормочет он, - стоп, стоп, стоп, Джи, - он лихорадочно трясет рукой, глядя на напечатанное, даже хочет перезагрузить телефон, чтобы оно точно исчезло, но потом принимается стирать дрожащими пальцами по букве, бормоча: "Проклятая привычка". "Повстречайся со", "Повстречайся", не дай бог задеть кнопку отправления, "Повстре", "Пов", "По". Он долго-долго смотрит на это "По", а потом медленно дописывает: "Подумаю".
"Пожалуйста" - вежливо просит Сынхён. - "Прости, мне пора вставать"
"Бывай" - пишет Джиён и первый уходит в оффлайн. По тому, как сладко и страшно у него сжимается все в животе, он ещё не готов опять к таким разговорам. Он холодно смотрит на свое отражение в экране телефона и строго говорит:
-Это была твоя последняя газировка, понял? Таким дебилам, как ты, она не положена.
Он сидит на пыльных деревянных ступеньках их командного пункта, перед ним, отчаянно пыля, проезжает дребезжащий грузовик, с которого свисает куча какого-то тряпья, потом проползает огромный танк. Солнце стоит в зените. Сынхён сидит, скрючившись и щурясь, растерянно провожает колонну техники глазами, глядит на происходящее вокруг него и пытается хоть чуть-чуть уловить связь с настоящей реальностью. У него не получается. Реальность сейчас - это песок, набившийся у него везде, в ботинках, в волосах, забивший поры кожи, трещинки в губах, брови, набившийся в ткань одежды, в ноздри. Руки ободранные, липкие и грязные, они так устали, что дрожат, и Сынхёну делается до тоски страшно от понимания того, что если бы все происходило по-настоящему, и ему пришлось бы на самом деле стрелять, он ведь ни в кого бы никогда не попал. А в него бы попали. Это страшно.
Он не может слушать плеер, он не может заставить себя пойти в фургончик, попить витаминизированной воды, прилечь на кушетку. Он знает, что на войне этого всего нет. Есть кровь, пыль, есть его винтовка и перепуганные люди вокруг и полная неизвестность того, что с ними всеми будет, и нет никаких гримерных или фена для сушки волос. Он не сразу понимает, зачем ассистентка подбегает и протягивает ему телефон. Смс-ка, которых в том времени, в котором он сейчас находится, тоже нет.
"What`s up! Общее собрание по поводу концепции клипа Tell me goodbye в среду 9го в 20:00 в главном офисе.
Лидер Квон"
Сынхён долго думает, а потом неуклюже печатает: "Так точно". Наверное, это то, что он должен ответить. Ему хочется написать Джиёну, что командира роты убили коммунисты, что горят деревни, что мародерство, что ему страшно от того, что его тоже убьют, страшно от того, как все громко, какая ужасная, безжалостная неразбериха, внутри которой он находится, страшно до того, что его иногда парализует посреди стрельбы и взрывов, и он не знает, куда бежать, что он уже ничего не понимает и круглыми сутками только отчаянно хочет, чтобы это все прекратилось, чтобы его забрали отсюда домой. И он откуда-то знает, как пользоваться этим тонким телефоном, которого в его времени ещё нет, и пишет только:
"Джиён, что мне делать?"
Проходит немного времени, и экран его телефона светится:
"По"
Он тупо озадачивается и начинает беспомощно оглядываться по сторонам, думая, кого бы позвать, чтобы ему расшифровали. Ассистент режиссера начинает подавать какие-то знаки, скоро в микрофон зазвучит его голос. Трынь.
"Черт, опечатался. Хотел сказать, постарайся не потерять второй глаз, Биг Бэнг это будет совсем некстати. Я прилетаю завтра.
G"
"Биг Бэнг" - думает Сынхён, поднимаясь. - "Джи. Точно… Джи"
"Я снова в Корее"
"…"
"Я вернулся!"
"…"
"Эй, где Ты там?"
Минут через десять:
"Пока не знаю"
"?"
"Я готовлюсь попасть в ад"
"Ты не многовато бухаешь в последнее время? :/"
"Я немного. Скоро все закончится. В пятницу меня убьют, и я себя поминаю"
"Ты в курсе, что заранее не поминают? Ты сможешь помянуть себя только в субботу"
"Блин"
Долгая пауза.
"Меня опять убьют, и мне опять не понравится(("
"))) Уговорил, я предложу отказаться от сюжета, где Тебя убивают в Tell me goodbye"
Сынхён присылает ему сердечко.
"Джиён"
"Что?"
"Что мне делать?"
"По"
"По?"
"Помоги мне)" - пишет Джиён. Сынхён с любопытством ёрзает в кровати пару минут, роняет пустой стакан, и на одеяле образуется маленькое красное пятно от вина, а потом на экране его нетбука появляется куплет с припевом.
"Я считаю, твоего куплета не хватает"
Сынхён сам не понимает, как принимает сидячее положение. Глаза широко открываются, в голове светлеет так, что шевелятся коротко остриженные волосы, и строчки перед глазами проявляются четче некуда.
"По" - печатает он.
"Подождать?" - приходит с недовольным смайлом, и Сынхён улыбается.
"Да"
Он читает строки, впиваясь в них глазами, уже на четвертой он схватывает ритм и начинает покачивать головой, проговаривая слова губами. Да, вот оно. Ему очень хочется услышать, как Джиён их читает, и читать вместе с ним. Он представляет.
Они делают это по-разному, и он знает, результат какой длительной дрочки то, как Джиён читает. Сам Сынхён любил читать размеренно, как маятник, почти не сбивая ритма, он вставал на какой-то темп, как поезд на рельсы, и ехал по нему, безостановочно и равноускоренно, и бит от его слов раскачивался, как вошедший в резонанс мост. Его голос был низким и большим, каждое слово падало тяжело и значимо, мягко оседая в ушах, в пульсирующем, покачивающем ритме, как толчки сердца. Он любил слова, каждое из них было самодостаточно и совершенно само по себе, он любил их произносить, смакуя каждое, до мельчайшего звука, рисуя его голосом и губами так, что его почти было видно. Он складывал строки любовно и веско, давая простор для красоты каждого слога.
Рэп Джиёна был похож на тетрис на последней скорости. Когда он читал, его губы порхали, работая четко и легко, он клал слова с такой частотой, что, слушая его в первый раз, иногда сложно было поймать момент, где он берет вдох. Сбивки и бесконечные петли, которые он закладывал плотно, как пружину, виток за витком, при этом виртуозно вписываясь в ритм, так что ухо нигде не спотыкалось, проговаривал и проговаривал, стремясь высказать все, что имел. Он плевать хотел на слова, они совершенно не трогали его в отдельности, они интересовали его и обретали для него смысл только внутри ритмического рисунка его лирики, когда ни одно нельзя было вынуть. Все вместе было его страстью, слова становились незаметны, они растворялись в Джиёновой эмоции, теряли собственную ценность, становясь путем коммуникации, средством, которым Джиён передавал свои мысли чувства.
"По" - наконец пишет Сынхён и улыбается, когда мгновенно приходит:
"ТЫ ЗАКОЛЕБАЛ!"
Чуть погодя:
"Что "по"?"
"Политехнический словарь" - глядя на ответный смайл, он почти слышит, как Джиён смеется где-то далеко у себя в Сеуле. Он тоже помнит, чем они занимались целыми вечерами до дебюта, читая под биты адресную книжку, словарь, инструкцию к телевизору.
"По" - опять пишет Сынхён.
"???"
"Позвони мне)"
К утру у них получается песня.
Track 14: Cafe
-Значит так, - деловито говорит Джиён и отправляет в рот целый капустный лист кимчи, не разрезая, - раз делать все равно нечего, то мы делаем что? - он тыкает палочками в сторону Сынхёна, как на викторине.
-Умираем с достоинством? - осторожно предполагает Топ, почти в ужасе глядя на то, как Джиён совершенно спокойно выливает в свой стакан всю бутылку пива с шапкой пены с него ростом. И когда только он научился так пить пиво?
-Нет! - Джиён отхлебывает здоровый глоток и грозно вытирает пенные усы. - То есть, конечно, да, но не только это, - он со свистом и причмокиванием втягивает в себя огромный пучок скользкой лапши в черном соусе. - Если ты умираешь за родину, значит, ты должен что?
-Слушай, - с опаской говорит Топ, глядя, как он ест, - ты, случайно, не беременный?
Джиён давится так внезапно, что не успевает даже выговорить: "Бля". Глядя, как он, весь красный, отхаркивает лапшу едва не через нос, Сынхён невольно отодвигается, упираясь лопатками в деревянную перегородку между столиками, потому что, зная Квона, он может умереть не завтра, на войне, а прямо тут, нашинкованный его железными палочками.
-Сорри, - заранее говорит он и кривовато улыбается.
-Слушай, сволочь, - прокашлявшись, говорит Джиён, угрожающе вытирая физиономию от острого соуса салфеткой, - а тебе не приходит в голову, что я тоже иногда могу быть голодным? Может, я просто хочу пожрать нормальной корейской пищи после всей этой японской белиберды с сырой рыбой?
-Приходит, - соглашается Сынхён, - приятного аппетита.
-Так вот, - бурчит Джиён, приканчивая пиво и поедая лапшу уже спокойнее. - Если ты умираешь за родину, ты должен унести с собой как можно больше врагов, поотрывать им там к хренам ноги и головы, а главное, постараться самому при этом не умереть.
-Я унесу с собой, - обещает Сынхён и огорченно смотрит. - Но уже есть сценарий. И по сценарию меня пристрелят.
-Да насрать на сценарий, - Джиён махает рукой, допивает бульон прямо из глубокой миски, утирает рот и удовлетворенно откидывается. - Скажи мне, кто твой боевой командир?
-Полковник Кан, - рассудительно отвечает Сынхён, и ДжиДи цыкает.
-Неправильно, - говорит он. - Твой боевой командир - это капитан Джи. То есть, лидер Квон, то есть, я. И я говорю тебе, чтобы ты постарался не умирать.
-Так точно, - говорит Сынхён и вздыхает, - я постараюсь.
Джиён удовлетворенно кивает, наливает себе ещё пива, задумчиво смотрит на него, а потом приканчивает в пару глотков. Джиён сегодня весь в черном, и из-за этого его ярко-рыжая голова кажется цветом почти как кимчи. После отпуска он вернулся посвежевший, синяки под глазами исчезли, губы приобрели вместо серого свой нормальный теплый цвет, Дэсон радостно утверждал, что лидер Квон даже немного наел себе щеки, но Сынхёну этого не видно. Наверное, он просто слишком рад был, что снова его видит перед собой, бодрого, собранного, жующего с аппетитом. Что Джиён больше не плачет и не обижается на него. Джиён ещё не улыбался ему так, как раньше, был немножко чужой, но уже одно то, что он приехал к нему в Хвачхон, и они сидят в ресторанчике, пьют пиво и разговаривают, иногда наступая друг другу под столом на ноги - уже здорово.
К ним присоединяются помощник оператора, с которым Сынхён подружился, и Ким Сынву, который играет того самого полковника Кана, Джиён встает, с искренней вежливостью раскланивается, здороваясь.
-Джиён.
-М? - Квон поворачивается к нему через плечо, приподнимая подвижные брови. Сынхён подвигается к стенке и тихонько кладет ладонь на сиденье рядом с собой.
-Пересаживайся ко мне?
Джиён смотрит на него, на сиденье, потом пожимает плечом, берет свой запотевший стакан и усаживается с ним рядом, напротив помощника оператора и Кима-сонбэ.
Они засиживаются позже, чем собирались. Оператор травит байки, Джиён рассказывает что-то про Лос-Анджелес и внимательно слушает, когда сонбэ рассказывает про Сынхёна, про то, что он слишком глубоко вживается в роль и не может потом из неё выйти, чем страдают многие неопытные актеры. Джиён внимательно кивает, его брови хмурятся, с интересом спрашивает что-то про съемки.
Сынхён в разговоре почти не участвует и мало пьет, растягивая свой стакан пива так надолго, что он уже делается теплым. Его это не волнует, потому что пока они разговаривают, он держит под столом Джиёна за руку. И тот не отнимает у него ладонь. Вздрагивает сначала, когда он только нащупывает его тонкие теплые пальцы и сжимает, но руку не отбирает и сидит тихонько, давая себя гладить, активно участвует в разговоре, но Сынхён видит, как он внутренне сосредоточен.
Сынхёну ужасно давно хотелось взять его за руку, он просто боялся, и он хочет, чтобы Джиён это понял. Он поглаживает его запястье большим пальцем, проводит по косточкам, сжимает, ласково щипает его за кожицу между большим пальцем и указательным, видя, как тот все-таки чуть неловко ухмыляется посреди фразы, не уследив за лицом. И Сынхён понимает, что наконец-то можно, разрешение получено, поворачивает его руку и переплетает свои пальцы с его. Джиён закусывает губу, слушая сонбэ, сопит, потом подпирает подбородок рукой, а пальцами под столом тихонько, еле ощутимо, сжимает его пальцы в ответ, и Сынхён лыбится, как дурачок, от того, что не ошибся и все сделал правильно.
"Пойдем гулять?" - пишет он ему смску под столом. Трынь. Джиён свободной рукой лезет во внутренний карман, читает, корчит какое-то задумчивое выражение лица, потом хмыкает и строчит в ответ: "Пошли". "Ю май ха-ха-ха-ха-ха-а-артбрейкер!" - разрывается Сынхёнов телефон у него в руке.
-Извините, - сконфуженно бормочет Топ и краснеет. У Джиёна вытягивается лицо, он поворачивает рыжую голову, смотрит на Сынхёнов телефон расширившимися карими глазами, потом на самого Сынхёна, потом моргает три раза подряд. А потом наконец-то улыбается так, что его глаза делаются узкими.
Они раскланиваются с помощником оператора, чье имя Джиён так и не расслышал, и с сонбэ, а потом бредут пошататься немного по темным улицам. Ночью тепло, даже жарко и сухо, но Сынхён все равно держит Джиёнову руку у себя в кармане, плотно переплетя пальцы, ладонь к ладони, потому что не хочет отпускать. Сегодня его преследует чувство, что он наконец-то сможет все сделать правильно. ДжиДи давно не восемнадцать, и чтобы опьянеть теперь ему нужно куда больше пива. Он бредет рядом с Сынхёном ровно, нога за ногу, смотрит на свои черные ботинки, молчаливый и тихий, и часто, неуспокоенно и немного несчастно вздыхает, и тогда Сынхён каждый раз сжимает его пальцы у себя в кармане. Они гуляют совсем недолго, просто проходятся обратно до гостиницы, и молчание между ними здорово неловкое, но совсем не плохое.
Гостиничный холл светится мягким приглашающим светом, ветер меняется, начинает дуть с севера, теплый и влажный. Они долго стоят на тротуаре перед лестницей, дожидаясь Джиёново такси, молча, дыша ночным свежим воздухом. Джиён стоит, закусив губу, засунув руки в карманы и перекатываясь с пятки на носок, смотрит на дорогу или себе под ноги и то ли о чем-то думает, то ли чего-то стесняется. Так странно представлять, что когда-то он выяснял с ним отношения или был вне себя от горя или злости, говорил ему какие-то страстные, обидные вещи. Сынхён мучительно раздумывает, что бы ему сделать, уместно ли как-то к нему прикоснуться, или он будет недоволен посягательством, а может, наоборот обидится, если Сынхён ничего не предпримет. Джиён никак ему не помогает и не показывает ничего своим видом, чтобы Сынхён мог правильно догадаться, как поступить. Вообще-то, Топ с ним согласен, потому что тоже считает, что это заслужил. Правда, выбрать все равно не может. Такси приезжает очень красивого синего цвета, оттенок «электрик», Джиён вынимает руки из карманов.
-Напиши завтра, как все закончится, - наказывает он, как будто и не было между ними этой долгой-долгой паузы и не спешит садиться в машину. Сынхён кивает:
-Хорошо, - трет между пальцами бусину на шнурке своего браслета. – И ты напиши, как доедешь.
-Да, - говорит Джиён, его серьезные глаза с лисьим разрезом внимательно смотрят в сторону. – Ну, пока?
-Пока, - бормочет Топ. – Пока-пока, - бусина на шнурке падает обратно в рукав, когда он поднимает руку и глуповато машет Джиёну. Дверца синего такси закрывается со спокойным плотным звуком, такси уезжает.
Сынхён стоит, глядя вслед, потом считает ступеньки широкой лестницы, когда поднимается, сбивается, снова спускается к дороге. Он думает, что бы ему написать, держа телефон в кармане. Наверное, вежливо было бы написать: «Спасибо за сегодня». Можно было бы написать: «Свидание ыбло здорово», это было бы смешно – то есть, на его взгляд смешно, так что лучше было не рисковать, потому что его взгляд часто не совпадал со взглядом окружающих. А, черт с ним. Он вытаскивает телефон и просто пишет:
«Надо было тебя поцеловать».
Отправить.
Он собирается заняться подсчетом ступенек, пока ждет ответа, но не успевает даже начать, как «Хартбрейкер» опять звучит из его кармана.
«Ну вот и дурак».
Сынхён читает короткое сообщение раз, другой, и понимает, что, судя по всему, это повод здорово расстроиться. Он решает все-таки пересчитать ступеньки, а потом так и поступить. Сынхён поднимается по лестнице, понимает, что забыл считать, спускается и начинает по-новой. Ступенек набирается уже восемь, и это только половина лестницы, когда телефон в его кармане опять дрожит. Сынхён тыкает в светящийся экран и голубой конвертик сообщения вдруг разворачивается в картинку. Фотка неожиданно четкая, желтовато-фиолетовая от света фонарей возле дороги, на ней виден только кусочек всей картины, но Сынхёну хватает этого кусочка: краешек сиденья, Джиёновы ключицы, шея, подбородок, его лицо снято только до половины, до кончика носа – и его смешно вытянутые трубочкой губы с дрожащими от улыбки уголками, сложенные сердечком для поцелуя, у фотографии в самом центре.
Это так хорошо, что Сынхён не поторопился расстраиваться. Стоя посередине лестницы, на той же восьмой ступеньке, он ласково трогает экранчик пальцами. Умирать завтра немножко обидно, но теперь уже совсем-совсем не страшно.
-Опять трясти мудями?
-Да ты слышишь?! - Джиён упирает руки в бока. - Ты за весь прогон ноги-то в коленках хоть раз согнул?
-Я согнул? - интересуется Топ, поворачиваясь к остальным.
-Согнул, хённи, - подтверждает Дэсон, встряхивая мятую влажную олимпийку. - Один раз - уж точно согнул.
-Вот видишь, - добродушно журит Топ, - а ты говоришь, ни разу.
-Ты танцуешь, как пенсионер, - мрачно говорит Джиён, - и это не перестает меня убивать.
-Ну, я же ветеран войны, - пожимает плечами Сынхён. Он бочком делает два шага к ДжиДи, придвигается и аккуратно показывает пальцем с кольцом на свой влажный, снова обросший висок. - Смотри. Пот.
-О, да что ты, - Джиён склабится, как лисица. - Ну-ка, дай посмотрю. О, ничего себе, аж целые две капли! А теперь глянь на мелкого, - Сынри медленно расстегивает свою олимпийку, и распахивает, откидывая голову назад с видом победителя конкурса мокрых маек.
-Я просто пользуюсь дезодорантом, - скромно улыбается Сынхён. Подтанцовка начинает противно смеяться, Сынри замирает с возмущенно открытым ртом и выражением: "Вот же гадина". У Джиёна тоже дергаются губы.
-Даже если так, - упрямо говорит он. - Ты бы тоже, если поверх этого, - он тянет его за рукав толстенной худи, - ещё нацепил костюм водолаза, тоже, может быть, взмок бы.
-Мне просто холодно, - с достоинством отвечает Топ, поправляя худи.
-О, серьезно? - отзывается ДжиДи, приподнимая брови, складывая на груди руки в ярких напульсниках. - Так приходи на репетиции в спальном мешке, будем класть тебя тут и водить вокруг тебя хороводы, а ты оттуда будешь бубнить свои партии и вяло перекатываться с боку на бок, - не переставая смеяться, подтанцовка расходится. - Хорошо поработали, ребята, счастливо.
-Худые люди часто мерзнут, - задумчивым басом говорит Топ и нацепляет на нос очки в леопардовой оправе - с тех пор, как он ещё похудел на войне, с ним, из-за всепоглощающего довольства собой, стало практически невозможно общаться. - Мерзнут, да.
-Ну что ж я-то не мерзну? - не выдерживает Джиён, вжикает молния, он едва не наворачивает толстовку об пол. - Ха?! Смотри, я не мерзну! Ты мерзнешь? Ты мерзнешь? А ты? ("Хёнчик, я мерзну…" - слышится тихий, как звон колокольчика, голос Сынри) Никто не мерзнет! А ты мерзнешь?
-А я самый худенький, - застенчиво отзывается Топ, и взгляд у него делается задумчивый, едва не романтический, и Дэсон, Ёнбэ и Сынри испытывают желание едва не аплодировать, потому что так мастерски доводить ДжиДи умеет только он.
-Это я самый худенький! - рявкает ДжиДи и растопыривает свои довольно изящные руки, широченная розовая майка провисает на нем, как парус. - Смотри! 58 кг хип-хопа! Почему же я не мерзну?
-Хм-м, - гулко тянет Топ. Остальные трое, затаив дыхание, следят за представлением. Топ делает пару шагов к Джиёну, протягивает обе руки в длинных рукавах и кладет ему на плечи. Лениво трогает большими пальцами выступающие Квоновы ключицы, и лицо у него делается при этом, как у богатого педофила со стажем.
-Понимаешь, моя худенькая детка, - низко и вкрадчиво говорит он, глядя на Джиёна сверху вниз, добро, как девочка на мармеладку. - Дядя Топ мерзнет, потому что ему не хватает его законных ста килограммов. Ста двадцати, - у Сынхёна были очень тяжелые руки, и они лежали у Джиёна аккурат на тех местах, за которые так больно щипать. Джиён очень сильно напрягается, и лицо у него делается сосредоточенное, когда он понимает, что дернуться не успеет. - Ему не хватает его подкожного жира, его складочек, которые его бы грели, - Топ так затуманенно улыбается самыми уголками губ, что ясно, что он готовится сделать гадость. - И из-за этого он мерзнет.
-Не надо, - очень сосредоточенно предупреждает Джиён.
-Понимаешь, - продолжает Сынхён, и пальцы уже лежат на стратегических точках, - ты всю жизнь был такой худенький…
-Не смей.
-Такой худенький-худенький…
-Убью, - говорит Джиён, и его брови жалобно вздрагивают.
-С тонкими косточками, - голос Сынхёна уходит еще вниз, на самое дно диафрагмы. И в нем вибрирует едва не сладострастный садизм каждый раз, когда он произносит очередной уменьшительный суффикс. - И голосок у тебя всегда был такой тоненький…
-ЯЙ!! - и Сынхён улыбается удовлетворенной маниакальной улыбкой.
-Да что за паразит!! - орет Джиён, наконец-то отскакивая и хватаясь за плечи. - Сок из яблок своими руками иди дави, понял? О, как я это ненавижу!
Дэсон на заднем плане счастливо улыбается, глаза у Сынри такие сладко-затуманенные, словно сейчас отомстили за всю его семью разом, даже Тэян улыбается, потому что ему это тоже, черт возьми, нравится. - Вот вы все обезьяны, - злится Джиён, ощупывая плечи. Когда Сынхён вцепился в него, у него чуть слезы из глаз не брызнули. - Хватит лыбиться, валите домой, пока я вас ещё на час не оставил.
-О, - задумчиво говорит Ёнбэ и счастливо улыбается, - иди в задницу, Джиён, - проходя мимо, он отвешивает обалдевшему Квону смачный шлепок по ущипнутому плечу. Дэсон хочет проделать то же самое, но едва уворачивается от пинка и гогочет.
-Ёнбэ, - настороженно зовет ДжиДи, - почему ты такой довольный?
Ёнбэ оглядывается, смотрит на Сынхёна, потом на него. Взгляд у него такой мягкий и гордый, словно его детеныш не только выстоял в борьбе за жизнь, но и наконец-то стал взрослым. На канале Дискавери царит мир и покой.
-Я тебе потом расскажу, - говорит Ёнбэ и уходит, чему-то тихо улыбаясь. Кан спешит за ним вслед.
-А ну стоять, - страшным голосом говорит Джиён, и Топ потешно замирает, пытаясь слиться с обстановкой. - Ты остаешься.
Сынри копошится, запихивая кеды в сумку, и поспешно убегает, захлопывая за собой дверь.
-А ты со мной остаешься? - спрашивает Сынхён.
-А куда я денусь, - вздыхает Джиён и закатывает рукава майки, Сынхён хлопает в ладошки, - теперь опозориться ещё страшнее, чем до дебюта, - и он вдруг понимает, что Топ бежит прямо на него, нелепо размахивая руками, и это так неожиданно страшно, что он окаменевает, вместо того, чтобы по всем правилам врезать ему на ходу с ноги. Сынхён, как дурачок, бросается на него, сгребает обеими руками к себе, в охапку, Джиён остолбеневает. - Что ты делаешь? - осторожно спрашивает он, чуть погодя.
-Я радуюсь, - говорит Сынхён ему куда-то в шею и фыркает, и у Джиёна мелькает дурацкая мысль, уж не специально ли он это все. Он отвергает её только потому, что не верит, что так паршиво танцевать можно нарочно.
-Точно что-то будет. Подвинься-ка.
-Нет, а почему чуть что - сразу я?! Мне что, по-твоему, не интересно тоже посмотреть?!
-Совсем страх потерял.
-Сынри-я, мне больно.
-Прости, хён. Так если что-то будет, что, куда мы сегодня все сваливаем на вечер? Может, клуб? Или, может…
-Никаких клубов, у нас завтра фотосессия.
-Ну и что теперь, опять хочешь слушать крики "О май гад, ещё, глубже!!", как в Японии?
-Не ори.
-Смотрите, сейчас они будут танцевать и рухнут. Вот сто процентов, я прямо чувствую.
-Нет, хён, ну пойдемте хоть пиццу поедим, сколько же я должен слушать эти оргии за стенкой? У меня психика нарушается с подросткового возраста, сколько ж уже можно…
Хлобысь.
-Ну! А я вам что говорил! Рухнули! Гляньте, прямо с размаха!
-О господи, хён, да ты ж круче, чем осьминог Пауль! Предскажи мне много денег! И телку! Да, вот такую вот, и чтобы вот тут ещё вот так вот…
-Не будет у тебя телки.
-За… зачем ты это сейчас сказал?!
-А пойдемте сегодня накидаемся текилы.
-…А?
-…Хён?!
-И Гахо с собой возьмем. Я угощаю.
-Хён сошел с ума! Клево! Текила!
-Зачем ты щас вот это сказал, а?!
Из-за неплотно притворенной двери доносится заливистый хохот Дэсона, а потом шаги трех пар ног удаляются с покрикиванием и возней.
-Ты это специально делаешь, да? - цедит Джиён, с шипением подтягивая отбитую об деревянный пол руку. - Я знаю, что ты не в отключке, отвечай.
-Нет, - говорит Сынхён, скашивая на него глаза в каком-то несчастном удивлении. - Честно, нет.
Справедливости для, когда они рухнули на этот раз, Сынхёну пришлось хуже, потому что Джиён упал на него. Он лежит на полу навзничь, раскинув руки и ноги звездой, тяжело и несчастно дышит и смотрит на него своими невероятными черными глазами. Джиён, лежа на нем сверху, глядит на него в ответ и думает, что вроде бы и не забывал, какой он мучительно красивый вблизи, и все равно каждый раз дух захватывает.
-Пошли в кино, - вдруг непосредственно предлагает Сынхён. - Премьера в пятницу.
-Нет, - бормочет ДжиДи и ёрзает, пытаясь распутать ноги, как-то перекатывается с него на дощатый пол. – Если я прислал тебе поцелуйку, это не значит, что я готов видеть, как тебя убивают на экране.
Он вытягивается на полу рядом с ним и вздыхает, глядя в высокий светлый потолок репетиционного зала. Он опять с ним рядом, как будто никуда не девался. Они лежат, касаясь друг друга плечами, и молчат. Сынхёнова большая прохладная рука снова неуверенно нащупывает его ладонь, тонкую и теплую, и осторожно сжимает. Он буквально слышит, как Сынхён широко ухмыляется от слова «поцелуйка». За окнами ещё немного тлеющая у горизонта темнота. Станки и гладкий деревянный пол отражаются в огромных оконных стеклах и в зеркалах, воздух прогрет от движения, пахнет деревом и немножко малиной.
-Скажи, - задумчиво говорит Джиён. Венка на его шее подрагивает, когда он говорит, карие, чуть сонные глаза скользят по ровному потолку. - Зачем ты моешься моим гелем для душа?
Сынхён медленно-медленно поворачивает обросшую черную голову к нему, и Джиён боковым зрением видит, как ползут вверх низкие темные брови.
-А ты откуда знаешь? - с благоговейным страхом спрашивает он, и его голос по полу идет Джиёну мягко прямо в прикрытое волосами ухо.
-Я каждый раз замеряю, сколько там осталось, - серьезно говорит он, не моргая. Сынхён медлит, потом сглатывает и спрашивает:
-Правда?
Джиён не выдерживает и поворачивает к нему лицо. Он хочет смотреть на него, в его искренне серьезные черные глаза, на то, как неуловимо в них меняются выражения, смотреть, как двигается его четко очерченный рот с кокетливо вырезанной верхней губой. Он столько всего хочет. Почему, черт возьми, какие-то вещи в себе он изменить не в силах?
-Неправда, - говорит Джиён и улыбается ему, так что у него под глазами появляются красивые лисьи морщинки. - От тебя пахнет, как от меня.
-Затем и моюсь, - бурчит обманутый Сынхён. Джиён безмятежно улыбается и закрывает глаза. Запах малины. Сынхёну идет.
-Сегодня, - сам не понимая, что говорит вслух, произносит Сынхён, глядя на его лицо с каким-то неназываемым чувством. - По…
Квон Джиён чуть отодвигает свою голову, чтобы лучше его видеть. Точеный подбородок, овальные, бархатные, чуть обиженные губы, мягкие линии бровей, красивая шея с тонкой выступающей жилкой. Матовые, прикрытые ресницами глаза, темные и узкие, как у лисы.
-По? – спрашивает Джиён.
-По… - говорит Сынхён, и во рту у него пересыхает, не получается толком сглотнуть. - Ты… сегодня… со мной… по… по…
-Я знаю много слов на «по», - говорит Джиён. Топу нужен лимон, или хотя бы шоколадка, слова не проговариваются сухими губами. Он сглатывает и пробует снова.
-По… по…
-«Порно»?
-По…
-«Политкорректность»?
-По…
-Что, - подозрительно спрашивает Джиён, - неужели «поцелуйка»?
-Да, - бормочет Сынхён, - поцелуйка, конечно, да… но я хотел, чтобы ты со мной по… по…
И он вдруг видит, как Джиён приподнимается с пола, приближается и медленно, пристально глядя, как будто перетекает на него. Сынхён даже сам не может понять, как и почему это в конце концов происходит. Одна острая коленка, обтянутая тонкими тренировочными брюками, упирается в пол по другую сторону Сынхёнова тела, и Джиён, раздвигая ноги, все так же не отрывая загипнотизированных глаз, медленно опускается верхом на него. Киллер.
Снова. Это оно. Снова. Снова. Снова.
Наконец-то.
На этот раз у Сынхёна не получается держать подальше свои руки. Его больше ничто не останавливает. Будто не веря сам себе, он опускает ладони на Джиёновы лодыжки, голые и тонкие между кроссовками и узкими брюками, осторожно гладит их, сжимает, потом ведет ладонями по икрам, до твердых, стройных коленок и по его бедрам вверх, чувствуя, как во всем теле у него начинается какая-то сильная химическая реакция, выделяющая тепло. Ему становится горячо там, где они с Джиёном касаются друг друга. Джиёновы глаза тоже меняются, сосредоточенный взгляд как будто расфокусируется. Эти глаза он уже видел.
-Так? - негромко спрашивает Джиён. - Так проще вспомнить слова?
-Сегодня… - шепчет Сынхён и гладит его, гладит ладонями по бедрам и коленям, как сумасшедший. - По… по… - Джиёновы руки ложатся ему на грудь, и рот наконец-то наполняется слюной. - По… - шепчет он, чуть набирая голос. - По… по-о-огигайо, по-о-ги-га, аджу, по-о-огигайо, по-о, по-о…
-Аджу погигайо, - шепчет Джиён, и его лицо освещает самая красивая улыбка, которую Сынхён когда-либо видел в своей жизни. - Аджу поги-поги-поги-поги-погигайо… - у Сынхёна отшибает разум от того, как ритмично и округло двигаются его губы.
Джиён склоняется к нему почти нос к носу и долго смотрит. А потом тихонько говорит:
-Кажется… я знаю, что тебе делать. И мне. Нам.
-Джи…, - начинает Сынхён и спотыкается, видя перед собой его карие глаза и чувствуя губами тепло его губ. Джиён не дает ему договорить свое имя, он улыбается, снимает с него очки, склоняется ниже. Бормочет: «Поцелуйка…» и закрывает глаза, прижимаясь влажным горячим ртом к его рту.
Сынри чувствует, что его аж припекает с той стороны, с которой рядом с ним сидит лидер Квон. Джиён до безумия рыжий, одет до безумия безумно, и даже улыбка его, широченная, сверкающая ярче, чем солнце в стеклянных громадах Сеула за окном, бесшабашная и очаровательная, кажется какой-то чудесно-рыжей. Джиён сидит вдоль просторного сидения их странного темно-розового цвета Лексуса, опираясь спиной о дверь и перекинув ноги через Сынри, и излучает влюбленность и счастье так, что это аж чувствуется на расстоянии вытянутой руки. Они едут не очень быстро, и Джиён иногда выставляет яркий рыжий затылок в свежий ветерок в открытое тонированное окно.
-Ну что ты надулся? - спрашивает Джиён и, запрокинув голову, смотрит на него сквозь синие полутемные очки. - Ме-е-елкий, - Сынри еле успевает поймать блестящую кеду, осторожно приближающуюся к его лицу, чтобы повернуть носком.
-Ненавижу вас всех, - бубнит Сынри. - Хочу себе девушку. Как такое может быть, даже Дэсон, Дэсон, с вот таким вот носом, и то себе девушку нашел, про вас с Топом я не говорю, я ещё когда первый раз вас увидел, понял, что вы оба с девиц… с деве… с дево… как их?
-С множественными девиациями, - добродушно подсказывает Джиён.
-Тем более с множественными, - возмущается Сынри. - Ну ладно девитации, но нос, его же объективно видно, что он вот такенный, неужели, телки до сих пор ведутся на такую фигню, что, мол, нос соответствует размерам всего остального? Нет, это просто невозможно так жить, - Сынри реально мрачен.
-Сейчас лопнешь, - насмешливо говорит Джиён, ухмыляется и легонько тычет его пальцем в надутую щеку. У него есть для него новости, но он пока держит их при себе, дирижируя в такт Сынриеву бубнежу.
-Тебе хиханьки да хаханьки, - горько говорит Сынри, - у тебя хоть кто-то есть, а у меня вообще никого, ну что мне, собаку, что ли завести, я не знаю уже? Неужели, телки правда ведутся на такую фигню, как большой нос? Ну вот, к примеру, у тебя он тоже большой, а там, если посчитать в сантиметрах…
-Мне кажется, - говорит Джиён, и в его лице появляется что-то безмятежно-хищное, - или твою маленькую жопу давно не посещали наказания? - он медленно начинает приближаться. - Ты уже забыл, как я тебя тогда раздел, упер и от…
-Хён, - бормочет Сынри и весь багровеет, - уйди, ради бога, и без тебя тошно. Вы с Дэсоном и так меня прокляли, телки теперь думают, что я такой, как ты, и никто меня больше не хочет, ну что у меня, слишком маленький нос, что ли?..
Джиён радостно смеется, показывая белоснежные зубы. Сынри угрюмо думает, что он в последнее время только и делает, что смеется, как дурачок, пропадает в студии с Топом, да стонет по ночам, когда уже охрипнет.
-Ладно, - говорит Джиён, отсмеявшись, - будет тебе маленькое волшебство для привлечения телок. Я разговаривал сегодня с саджаннимом, на следующей неделе объявят официально, но я тебе по секрету скажу - твой сольный альбом на очереди. Если ты прекратишь страдать фигней, постараешься и наскребешь хотя бы на семь треков…. Нет!! Нет, уйди-уйди-уйди-уйди! Пусти, мелкий! Уйди-и!! У меня телефон звонит, пусти меня!
-Сынхён, прекрати! - кричит сидящий за рулем менеджер Ким. - Мы выедем на встречную, если ты не уймешься!
Сынри лихорадочно опускает окно, высовывается наружу едва не по пояс, раскидывает руки и начинает ликующе орать в голос, рискуя лишиться головы об первый же встречный автомобиль.
-Твой альбом выйдет после нашего с Сынхёном, бестолочь! - кричит Джиён, пытаясь втащить его назад за пояс штанов, другой рукой берет трубку. - Алло! Привет, да, подтвердилось, выпускаем в конце декабря. Мелкий, ты ничего не сможешь записать без башки! Да, он был серьезен. Поговорил с Бом-нуной, она только за. Черт, Сынхёна, мне правда не до того, - Джиён упирается ногой в дверь и тянет Сынри на себя, едва не вынимая его из штанов. - Что, что тебе делать? По-о-огигайо, по-о… Что? Хм, - Джиён наконец дотягивается, хватает Сынри за ухо и втаскивает внутрь так, что тот верещит. - По… - он улыбается во все тридцать два зуба, слушает и начинает смеяться, а потом вдруг сам выставляет голову в противоположное окно и орет, в трубку и просто так. - По… Покрась волосы!!!
И снова наступает зима.
Эта зима действительно намного лучше, чем предыдущая.
Дэсону снился сон.
Сон снился настолько муторный и монотонно-мрачный, насколько вообще может быть сон про то, как Топ-хён моет ноги. Дэсону было одновременно и скучно, и как-то не по себе.
Говоря стратегически-точно, это был сон не про то, как Топ моет ноги, а про то, как Топ собирается мыть ноги. Вода течет пенящейся, упругой, как столбик пенопласта, струей в розоватый тазик, а Топ стоит над ним и на кой-то ляд снимает с пальцев рук бижутерию и кладет на полочку, с отсутствующим видом глядя в стену без зеркала перед собой.
Вода все течет, полочка плавно заканчивается, а Топ со скучающим видом островного царька все стаскивает и стаскивает свои гайки. Дэсон провожает глазами перстни, пока полочка не заканчивается под самой хёновой рукой, и он вот хоть убей не может понять, зачем он снимает кольца, если собирается мыть ноги? Топ моргает, челюсть напрягается, губы твердеют. Дэсону становится страшно. Сынхён медленно поворачивает голову.
-Какой у тебя все-таки большой нос, Дэ, - говорит он и хитро улыбается.
Дэсон понимает, что просыпается от кошмара из-за такой смеси криков, которой ещё не слышал. Он в панике вылетает из кровати, вываливается из комнаты в одних трусах и едва не на четвереньках несется по коридору. Крики резко умолкают. Скользя возле угла, он заворачивает в коридор, ведущий к ванной. На этот раз он босой, поэтому он просто врезается в потерявшего последние остатки осмысленности Ёнбэ на пороге и, к счастью, не впадает внутрь. И замирает с такой же смесью шока и офигения. Вот чего-чего, а такого он не видел никогда. В душе с упавшей занавеской во весь рост стоит голый и оторопевший до последней степени Топ, а на голове у него…
-Хён, - вырывается у Дэсона совсем не то, о чем он думает в данный момент, - я, кажется, понял, что мешает тебе танцевать…
Сынхён спохватывается и высоченный, мокрый, начинает кутаться в кокетливую полосатую занавесочку, слишком короткую для него, пытаясь приладить её на манер индийского сари.
Всегда смиренный и уравновешенный Ёнбэ наконец подает признаки того, что на его душевном равновесии все-таки сказалась жизнь с придурками. Он вытягивает дрожащую руку, за последнее время ещё уплотнившуюся в районе бицепса, указывает ею на голову Топа и ошалело, членораздельно выговаривает только четыре слова:
-Это что за пежня?!
Гахо врывается в ванную, визжа от восторга, скачет по лужам на кафеле и гавкает во всю глотку. Сынхён как-то застенчиво выключает душ и стоит, смаргивая воду с длинных черных ресниц и думает, что бы ответить.
Раздается стук чего-то упавшего, а потом резкий, пронзительно-короткий визг Сынри. Джиён, вошедший в дом вместе с мелким, тупо роняет на пол в коридоре свою сумку с новым макбуком.
-Я не нервный, - лепечет Сынри, - я смелый… я отважный… это просто внезапный испуг…
Джиёновы свежепокрашенные волосы вместо рыжих атласно-темные, а глаза, которыми он смотрит внутрь ванной, огромные и круглые, как у лемура. Он простирает в сторону Сынхёна нервно потрясывающуюся руку ладонью вверх, в точности копируя позу Ёнбэ, и почти без голоса шепчет:
-Это… это господи блять… что?
Сынхён смущенно улыбается и машет, ладонью осторожно проводит по волосам, отжимая воду.
Его волосы белоснежные, как снег, такие ослепительно белые, что едва не сияют.
-Хоу, шит, - оторопело бормочет ДжиДи. Гахо тявкает во весь голос и скачет так высоко, что едва не запрыгивает в ванну. Гахо любит Биг Бэнг любым.
Outro
-Ю май ха-ха-ха-ха-ха-а-артбрейкер, - мурлычет Сынхён, сдувая белоснежную челку с глаз и высыпает в кастрюлю здоровую ложку красного перца с горкой. – Айм бренд-нью Ти Оу Пи.
-Ты нормальный человек вообще? - интересуется Джиён, сидя на табуретке, поджав босые ноги.
-Ты спрашиваешь в восьмой раз, - Сынхён смотрит на него через плечо и закусывает нижнюю губу очень характерно. - Я, кажется, показал тебе справку из диспансера, ав-в-в. Ю май ха-ха-ха-ха-ха-а-а…
-А-а-а-а!! - орет Джиён, обхватывая себя руками. - У меня мурашки от тебя, прекрати!! - Сынхён хохочет, помешивая ложкой в кастрюльке. Джиён слышит, как он еле слышно начинает мурлыкать "Breath", слов, видимо, до сих пор не знает, поэтому вместо куплета до противного четко присобачивает рецепт юккедяна и внятно произносит только "хардкор" и "гив ми сам мор". Джиён уже покрыл матом и причитаниями, всех, кому смог дозвониться, всех менеджеров и стилистов, которым, как выяснилось, Топ на голубом глазу наврал, что лидер Квон сам придумал такую концепцию и сам же её одобрил. Зная, какими честными глазами Сынхён умеет смотреть, понятно, почему никто не стал Джиёну звонить и уточнять, правда ли стоит красить этого человека в белый и стричь ему виски. Теперь Джиён просто пытался осмыслить происходящее, глядя в Сынхёнов торчащий торчком затылок, цвета ванильной сахарной ваты.
-Нет, - спрашивает он в пространство, - ну и что теперь делать?
-Убери свою пищевую собаку, - предлагает Сынхён, - он, кажется, хочет детей от моей ноги.
-Гахо, - зовет Джиён с нотками раздражения, - уйди от него, не все, что обесцвеченное, - хозяин.
-Я кладу в суп таких, как ты, - серьезно подтверждает Сынхён. Гахо офигевает от радости и начинает тереться о его ноги с удвоенным усердием, по-всякому выражая свою любовь. Сынхён тихонько улыбается.
-Нет, ну и что мне с этим делать теперь?.. – в сто десятый раз риторически вопрошает Джиён.
Оставив кастрюльку безопасно кипеть, Сынхён берет со стола темно-сиреневую кружку с какао, несколько раз помешивает против часовой стрелки, вынимает ложечку, облизывает, чуть двинув низкой бровью, и сдержанно причмокивает.
-Сделай себе химию, - добродушно предлагает он, - и будем, как два идиота.
-Ты похож на Рональда Макдональда с этой пежнёй на голове! - обвиняет Джиён.
-Ну да, - легко соглашается Топ, - а почему нет? Мы заслужили свое право немного побыть кретинами, правда? - он так легко и свободно улыбается, что Джиён только вздыхает.
В Сынхёне с каких-то пор что-то изменилось. Он не знает, почему, но в нем исчез какой-то страх, стало больше легкости и бесшабашной безнаказанности. Кажется, теперь он тоже готов нарушать правила, и у Джиёна такое ощущение, что кое в чем он сам его этому научил.
-Но зачем в белый? - упрямо спрашивает он.
-Симпатично, - легко отвечает Сынхён и неторопливо пьет своё какао.
-Серьезно, - тихо спрашивает Джиён. – Почему?
-У нас в группе как-то был белобрысый парень, - говорит он, и глаза у него черные-черные в контрасте с волосами, как лужицы блестящих черных чернил, насмешливые и доверчивые одновременно, - из-за него.
-Почему? – Джиён подпирает голову рукой, смотрит на него сбоку и улыбается.
-Он был интересный, но непонятный, - задумчиво говорит Топ, медленно, выбирая слова, как будто на языке, который недавно выучил. - Он постоянно от меня что-то хотел, но никогда не объяснял, что. Я никак не мог понять, что ему от меня надо, - Джиён со стуком роняет голову на обеденный стол. - А потом, - голос Сынхёна звучит низко и гулко, - он как-то сказал, что я для него как музыка. Это много значило. Я очень много и долго над этим думал.
-А почему было не сесть и не поговорить? - угрюмо спрашивает Джиён. - Почему нельзя было сказать словами, которые ты так любишь? Просто сказать что-то определенное.
-А я не знаю, какой ответ правильный, - неуклюже говорит Сынхён. - И… есть вещи, которые невозможно сказать в глаза, - Джиён молчит. - Мне было страшно пускать этого белобрысого человека в свою жизнь куда-то глубже. А потом, пока я думал, он исчез, и без него мне стало плохо. Пусто. Я не ожидал. Мне пришлось думать, что страшней, впустить его или насовсем потерять. И я рад, что он не наврал мне. Про музыку.
Сынхён как всегда делает не так, как принято делать, а по-сынхёновски. Он опять изобретает велосипед для того, для чего человечество давно придумало пару простых слов.
Джён больше ничего не спрашивает. Он уже знает, что не получит в словах ответа ни на один свой вопрос.
-Эй, - просто тихо зовет он, - иди ко мне.
Когда Сынхён обходит его, склоняется и обнимает его обеими руками сзади, крест-накрест, закрывая его с ног до головы теплом, и прижимается мягкими губами, дыша сзади в шею, от него пахнет какао, малиной и чем-то ещё, знакомо-теплым.
-По… - говорит Джиён, - по… - его сердце начинает колотиться, наращивая темп под Сынхёновой ладонью. Сынхён крепче прижимает его к себе, шепчет на всякий случай: «Поцелуйка?..», а потом перестает дышать, прислушиваясь.
-Полюби меня, - тихо говорит Джиён. Ему в шею медленно, тепло выдыхают, он чувствует, как губы на его плече улыбаются. Сынхён тихо смеется, потом, касаясь носом кромки его уха, уводит лицо в его волосы, прижимается к затылку губами и остается так.
Он как всегда ничего не отвечает вслух, но Джиён уже немножко понимает Сынхёнов язык.
На Сынхёновом языке это значит:
"Да-а, детка"
The End
<< ||
fanfiction |