Track 8: I`ll Be There (feat. Daesung)
-У меня уже такое ощущение, что я как в фильме «Шестое чувство» с Брюсом Уиллисом! – громогласно причитает Сынри. – Ну, там, где в конце оказывается, что Брюс Уиллис давно умер, и теперь он призрак, и его никто не видит, кроме этого мальчика! Вы же меня видите, ведь да, меня только Джиёни-хён не видит? – Ёнбэ хочется его стукнуть. Он не понимает Сынриевых аналогий и его раздражает то, что у мелкого никак не закрывается рот. – Мне уже по ночам снится, что я прозрачный! Нет, хён, ну как у него хватает терпения меня так долго презирать? Что я, в конце концов, такого сделал, чтобы так меня ненавидеть?
-Ты сказал, что он тебя задрал и пинком выставил его в коридор, - услужливо подсказывает Дэсон.
-Не ври!! – возмущенно орет Сынри. – Когда это я такое говорил?! Да я даже извинился предварительно, я точно помню, я сказал: «Ты, прости за выражение, заколебал», а не просто «Ты заколебал»! Это разные вещи! И где ты видел, чтобы я его пинал?! Я же из комнаты его почти на руках вынес!
-Вот бестолковый ты, - с сожалением говорит Дэсон. - Ну, какая разница? Как будто не знаешь, что он обижается, даже когда ты кофе первому наливаешь себе, а не ему.
-Что значит, какая разница? Большая такая разница! Пнуть и осторожно вынести на руках, это аж две большие разницы!.. Так вот, почему он мой кофе тогда пить не стал, - бормочет Сынри. – Вот оно что. А я-то все думаю… Нет, ну скажи, я же его осторожненько вынес, на руках вынес, как принцесску, все видели, за что он так меня? Хён, ну хоть ты скажи ему, что добрее надо быть к людям! Он же меня здоровья лишит скоро, мне снятся кошмары! А если я облысею, как Брюс Уиллис, что мы будем делать? Кстати, - спохватывается он и дергает Тэяна, - посмотри «Шестое чувство», хён, обалдеть, какой фильм. Там в конце такая сцена, ты сойдешь с ума! Там выясняется, что у него нету обручального кольца на пальце, и что жена его не видит и давно встречается с другим мужиком с тех пор, как он умер, а он призрак, и сам не знает, что он умер. Обязательно посмотри, классный фильм!
Ёнбэ мучительно сдерживается, чтобы не зарычать, на кой хер ему теперь смотреть этот траханный фильм, если он уже в курсе, что «у него нету обручального кольца на пальце, и что жена его не видит и давно-бла-бла-бла».
-Сынри-я, - сдержанно говорит он, терпеливо не пуская в мозг непрерывный поток Сынриевой речи, - я не знаю, доходит ли до тебя. Но. Вчера Джиёну предъявили обвинения в плагиате. Ты у нас знаешь, что такое плагиат?
-Ну, это такая хрень, - встревает Дэсон, но видит глаза Ёнбэ, - …а, ладно, объясняй сам.
-Джиёна. Обвинили. В плагиате. Вчера, - еще раз с расстановкой обозначает Ёнбэ, разговаривая с ним доходчиво, как с дебилом. – В плагиате. Ты же понимаешь, что ему сейчас немного не до тебя и твоих кошмаров про Брюса Уиллиса?
-Вообще-то, хён, - со сдержанным, скорбным достоинством в голосе говорит младший Сынхён, - я не тупой. Разве мне для себя это надо? А ты подумал, как я могу его морально поддерживать, если он меня в упор не замечает и не говорит ничего кроме: «Пошел в задницу»? Ты думаешь, я рад, что у него такое произошло? Ты думаешь, я не переживаю за него? Да мне кажется, я завтра найду у себя седой волос, хотя я еще так юн. Почему вы надо мной все глумитесь? А вместо того, чтобы помочь мне с ним помириться, ты еще меня же и обвиняешь!
Ёнбэ устало прикрывает глаза и опирается на перила.
-Ну, вот ты сам виноват, - расстроено говорит Дэсон, - зачем выпендривался?
-Хён! – голосит Сынри. – Да он с меня штаны уже снял, я что ж, по-твоему, должен был делать?!
-Да что это творится, боженька! – раздается снизу полный слез голос. – И с тебя тоже штаны снял?! Да что же это такое происходит?
Менеджер Ким, сидя прямо на цементе под перилами на самом деле снимает очки и начинает вытирать пальцем глаза. Другой рукой он неумело двумя пальцами держит сигарету, роняя пепел себе на брюки. Галстук съехал у него на бок, рубашка не очень свежая, и весь облик менеджера Кима выражает крайний раздрай и несчастье. Он дрожащими губами кое-как тоненько, неумело затягивается, почти не втягивая дым, даже облачко получается у него какое-то жиденькое и горестное. Дэсон, Сынри и Ёнбэ смотрят вниз с жалостью.
-Ну что же это такое происходит! – причитает Джиёнов менеджер, кособоко надевая на нос очки обратно, и вцепляется в виски. – Что такое творится с нашим Джиёни, ну посмотрите, в какое ничтожество надо было впасть, чтобы уже и этого обалдуя лапать! – Сынри открывает рот и весь аж краснеет от возмущения. – Проклятые америкосы! Проклятые негры! Фак ю, Сони Мьюзик! – он с жалобным отвращением тушит чуть прикуренную сигарету и жадно глотает из маленькой баночки коктейль из макголи с газировкой, уже четвертый. – Где же они там нашли плагиат, скажите мне кто-нибудь? Ну боже ты мой! – он даже начинает раскачиваться из стороны в сторону, горестно шлепает себя ладонью по вспотевшему лбу, оставляя грязноватый отпечаток. – Ну как же мы до такого дожили! А все эта песня! – орет он во внезапном исступлении. – Она никогда мне не нравилась! Вот и дожили до суда! Что за «разбитое сердце»?! Что за «хартбрейкер»?! Я говорил ему, что это американщина, чтоб успокоился, написал бы что-нибудь про солнце и море – глядишь, все бы и обошлось. А кто теперь будет с ним таскаться по судам? – менеджер Ким Донсун будет! По судам! Говорил ему! Айщ-щ-щ, - он горестно машет рукой и обхватывает голову. Только Дэсон собирается открыть рот, как менеджер Ким снова оживает. – А я знаю, кто виноват, - вдруг с пронзительной интонацией говорит он. – Сказать вам, кто во всем виноват? Сказать?! Чхве Сынхён во всем виноват! – он вскакивает, потрясает кулаком, и даже у Ёнбэ на лице выплывает офигение. – Чхве Сынхён виноват! Он! Говорил я! Ругался! А кто меня слушал? Да никто!
-Ким-шши, - Дэсон осторожно трогает его за плечо, - да вы бы не переживали так... Чем вам хён-то не угодил?
-Здрасьте! – вопит менеджер Ким. – А он про кого, по-твоему, эту песню писал?! Про меня, может?! Джиёни мне как сын родной, у меня сердце разрывается, когда гляжу, как он по нему сохнет! Знаете, сколько он у меня сейчас весит? 57 килограмм и 600 грамм! – из менеджера натурально брызгают слезы. – Измучал мне парня! Соблазнил и изводит, вот до чего довел! – его вдруг осеняет какая-то мысль. – Где он? Тут он?! Вот я сейчас его менеджеру Чону позвоню! Пойду сейчас и вломлю ему по-отцовски! Мужик он или нет?! Жениться на нем заставлю! – Сынри горящими жадными глазами косится на маленькую баночку с коктейлем, с которого так прет менеджера Кима, явно запоминая название. – Он у меня его быстро полюбит! Щас я ему выскажу!
-Ким-шши, - увещевает Дэсон, осторожно придерживая его за плечи, - не надо никуда ходить. Хён же в три раза вас здоровее. А если он вам вломит, что получится? Вы знаете, какой он здоровый? Он мне однажды ухо чуть в шутку не сломал. Правда, хён?
Ёнбэ молча стоит, прикрыв рукой глаза.
-Ну-ка, - требует менеджер Ким, - ну-ка набери ему! Там он еще?
-Вы только не переживайте, - предупреждает Дэсон, с опаской его отпуская. – Все будет хорошо, - он набирает старшему Сынхёну и прикладывает трубку к уху, контролируя менеджера Кима на случай, если тут вздумает падать или куда-то бежать. Макнэ вожделеющими глазами смотрит на баночку. – Алло! Хён? Хённи, ты все там стоишь ждешь?.. Да, мы на крыше. Менеджер Ким буянит. Да представляешь, сначала ходил адвоката доставал, вот только его у него отняли, - он косится на засыпающего менеджера Кима, - и теперь пока не придут результаты экспертизы, ему нечего делать. Ты больше заходить не пробовал к Джи-хёну в переговорную?.. Чем-чем швырнул?! Вот беда-то, а. Да, это он может… И координатора тоже? Какие ужасы ты говоришь, - он осторожно придерживает начинающего сползать обратно на цемент менеджера Кима, усаживает, придерживая плечом трубку. – Давай мы придем?.. А что? Сэвен-хён? А… - на Дэсоновом некрасивом подвижном лице отражается озабоченность. – Ясно. А ты будешь еще ждать?.. Понятно, хён. Да. Я тебе буду звонить. Хорошо, - менеджер Ким тоскливо пытается высосать из баночки последние капли и отрубается. – Там Сэвен-хён пришел, - озабоченно говорит Дэсон вполголоса, - Джи-хён его к себе пустил. Как бы не вышло чего, я вот думаю. А?
-Чего еще как бы не вышло? – тихо шипит Ёнбэ и уже практически скрежещет зубами. – Чего не вышло?!
-Ну хён, - почти укоризненно говорит Дэсон, - Джи-хён, Севен-хён, переговорная. Как будто не помнишь.
-Я тебя сейчас не слышу, - предупреждает Тэян. – Не слышу.
-Да ладно, прекрати. Ты же видел, у него аж волосы дыбом, мало ли ему там сейчас в голову что взбредет. А наш хён там в коридоре под дверью стоит. Ты же знаешь, как Джи-хён орет под это дело, представь, что будет?
-Как переговорная?! – доносится снизу истеричный голос только что заснувшего менеджера Кима. – С Донъуком в переговорной?! Бежим!
-А вы что это, тоже знаете? – обалдевает Дэсон. – Вам же никто не говорил.
Ёнбэ поворачивает голову и смотрит на Сынри почти злобно. У того в невинном испуге вытягивается лицо.
-Что? – быстро говорит он. – А что сразу я? Вообще-то, это Дэсон всем растрепал… Ну и вообще это было три года назад! До дебюта еще!
-Я Дэсон-хён, между прочим! - негодует Дэсон и наглядно поясняет Ёнбэ. – Я захожу к Сынхён-хёну в комнату, а там Джи-хён на полу на карачках стоит, вот так вот, отклянчив, и изображает, как они там с Сэвен-хёном в переговорной трах-тибидох. Мне что же, промолчать про такое надо было?
-Так, может, - говорит Сынри, и глаза у него откровенно бегают, - может, это Топ всем и растрепал.
-Топ-хён! – Дэсон возмущен. – Да хённи до сих пор даже передо мной делает вид, что и не в курсе этой истории. Он никому ничего не рассказывает.
-Мелкий, - тихо и угрожающе говорит Ёнбэ с такой интонацией, что на секунду становится очень похожим на Джиёна, - а не пошел бы ты сейчас домой?
-Не пойду, - быстро отказывается Сынри и даже мотает головой, пятясь, - а кто хёна утешать будет? Вы что не знаете, что когда у него горе, он только меня к себе подпускает? Кто его будет успокаивать? Топ? …Топ-хён?… Вы же знаете, что я лучше всех его утешаю!
-Мда, - задумчиво говорит Дэсон себе под нос, оценивающе его оглядывая, - с тобой, кстати, я тоже думаю, как бы чего не вышло…
-У вас что-то было?! – вопит менеджер Ким так, что тот аж шарахается. – И с тобой что-то было?! Выкладывай, гаденыш, я все равно давно все про вас всех знаю! Я уже отчаялся, так что давай, добивай!
-Ничего не было, Ким-шши, - с тихой усталостью говорит Ёнбэ, со своей стороны придерживая его за плечо, - ничего не было.
-Но по-любому будет, - говорит Дэсон с каким-то воодушевленным фатализмом, - я уверен. Вот стопудняк, - Сынри пятится, Ёнбэ смотрит на Дэсона с тоскливой ненавистью.
-Ребята, - умирающим голосом говорит менеджер Ким, - ну ни о чем больше не попрошу… идите… выгоните Донъука из переговорной… выручите… не дайте беде произойти… Помирите их с Сынхёном, и хрен с ними уже… пусть только он успокоится…
-Что значит, хрен с ними?! – вопит мелкий, не выдержав. – Как это, хрен с ними, минуточку?! Это что, значит, ущемление прав гетеросексуальных меньшинств?! Погодите, им, значит, уже друг с другом можно, а мне даже девушку завести нельзя?! А если я вон с Дэсоном встречаться буду?!
-Я не согласен, - не соглашается Кан.
-Нет, - не унимается Сынри, - что за двойные стандарты, я не знаю! Раньше вы запрещали и грозились уволить, а теперь хрен с ними?! Я требую девушку, я у вас тоже три года выпрашиваю! Я уже на три девушки навыпрашивал!
-Так тебе просто сиськи, - чуть не плачет менеджер Ким, - а у Джиёни-то любовь…
-Да что вы все пристали к сиськам, как будто мне больше ничего в жизни не надо?! – негодует Сынри. – Хён, пошли со мной на свидание! – он дергает Дэсона, но никто уже не слушает, как он возмущается.
-Ким-шши, - умоляюще говорит Ёнбэ, - Ким-шши, ну вы, вы-то куда? Что же вы все за спектакль устраиваете?
-Хён, - уговаривает Дэсон. – Мы ведь не предлагаем им рассказывать, - не дергай меня, никуда я с тобой не пойду! – рассказывать, что мы все в курсе, что у них там как. Но он ведь объективно громко орет, а в переговорной двери тоненькие. Ты в Японии сам слышал, когда они с хёном ну-ты-понял-да-да-он-просто-каждую-ночь-вправлял-ему-позвоночник-но-ты-все-равно-понял-что.
-Вот именно, - причитает менеджер Ким. – Ну, неужели, этот вражина не мог помягче?! Ну, зачем же калечить мальчика так, чтоб он потом хромал?
-Вот видишь, - ободряется Дэсон, - и менеджер Ким со мной согласен, - отпусти меня по-хорошему, пока не стукнул, говорю! Топ-хён же точно услышит, если вдруг они там с Сэвен-хёном вдруг что, и что же получится? Снова все отношения насмарку.
-Дэсон, - с тихой яростью предупреждает Ёнбэ, - или ты сейчас прекращаешь делать из Джиёна черти что или будет плохо.
-Да тьфу ты ну ты, - огорчается Кан и начинает шарить по карманам в поисках телефона, - сейчас, я тебе дам послушать, если ты отрицаешь факты, я эти стоны даже на телефон записал.
-О! – радуется Сынри, отцепляется от него и тоже лезет в карман. – И я записал! – Ёнбэ тихо мутнеет.
-Вот когда они наконец-то перестанут валять дурака и станут встречаться, как люди, я это на звонок поставлю, - мечтает Кан, - то-то прикольно будет.
-Ну да, - с завистью говорит Сынри, - тебя он, может, ещё и не насмерть изуродует за это, а вот у меня вообще нету шансов.
-Вот скажите мне, - голос у Ёнбэ начинает дрожать, - а? Скажите мне, зачем вы все в это лезете? Ребят, какое вам всем до этого дело? Ведь это несложно – сделать вид, как будто ничего нет, и дать им самим разбираться в своих делах, правда? Зачем вы туда влезаете?
-Хён, - серьезно говорит Дэсон, - а это уже не их личное дело. Оно уже общественное. Один вопрос, когда всем хорошо, а другой – когда хённи не может сообразить, что происходит, а Джи-хён весит уже 57 килограмм и четыреста грамм.
-Шестьсот грамм, - грустно говорит Тэян.
-Неразрешимые противоречия, - со знанием говорит Сынри и вздыхает, - у меня такое случалось…
-Ну как не лезть? – спрашивает Дэсон. – Ты и дальше хочешь, чтобы они как кошка с собакой ходили друг вокруг друга? Вот взять хотя бы тот случай…
-А, это ты про «скажи мне что-то хорошее»? – подхватывает Сынри.
-Про него, - подтверждает Дэсон. – Хороший пример! У Сынхён-хёна же правда иногда тупизна в таких вопросах. Джи-хён вокруг него ходит, к нему ласкается так и эдак, понимаешь, хочет, чтобы он на него внимание обратил как-нибудь, потом уже открытым текстом ему, наполовину в шутку говорит: «Скажи мне что-то хорошее?». Этот посмотрел на него, - Дэсон неожиданно похоже таращит глаза, заводя брови к макушке, - потом вот так вот потрогал его переносицу и выдал: «Нифига себе, какой у тебя нос на самом деле большой. А выглядит таким маленьким». Того аж чуть не в трясучку, а хён и не понимает, что сказал, он-то искренне думал, что Джи-хён порадуется, что у него нос выглядит меньше, чем есть. Я ему потом поясняю, что на Джи-хёновском языке это он только что сказал ему, что у него шнопак, прости господи, как у слона, а он недоумевает. Потом подумал и до кучи сказал, что чего он обижается, если «у тебя, Дэсона, нос еще в два раза больше, чем у него». Так что ещё и я от него пострадал ни за что, ни про что.
-Да-а, - поддерживает Сынри и лицемерно вздыхает, - а мне Джиёни-хёна потом утешать.
-Ты же видишь, как он переживает, хён, - утвердительно говорит Дэсон, - если ты ему друг, ты должен ему помочь наладить отношения с Сынхён-хёном.
-Дэсон, - тихо, неверяще, почти умоляюще говорит Тэян, - ну какие отношения? О чем ты сейчас говоришь? Джиён мужик, он усы бреет. Какие еще отношения? Опомнись, с кем? С хёном?!
-С хёном, - фатально говорит Дэсон, - именно с ним. Мужик он, конечно, мужик, это да, но втрескался он в хёна ого-го как.
-Ого-го, - подтверждает Сынри, качая головой. - А утешать его кому потом?..
-Я не заставляю тебя это одобрять, - твердо и проникновенно, как герои в сериалах, говорит Дэсон, - но делать вид, что ничего не происходит – это жестоко, потому что плакать он всегда приходит к тебе.
-Я не буду вмешиваться, - глухо говорит Ёнбэ и смотрит на поручни в сторону. - Это не общественное дело, это его жизнь.
-И зря не будешь, - замечает Дэсон тоном, может быть, более наставительным, чем следовало бы. – Мы же одна команда, мы должны подумать, как им помочь!
-Ох, пойду, вмажу ему, все-таки, - бормочет менеджер Ким, неверно поднимаясь, - ух, сейчас ему… все-е ему выскажу.
-Сынри, - тихо говорит Ёнбэ, продолжая глядеть на город, опершись на перила, - найди водителя и отправь менеджера Кима домой.
-Почему я?! – возмущается Сынри. – У нас для этого другие менеджеры есть! Или пускай Дэсон отправит, вон он какой здоровый, я-то его как потащу? Я лучше пойду хёна караулить, он, наверное, уже отошел, пустит, я его защищу, если Сэвен будет тянуть к нему свои грязные…
-Ты совсем страх потерял? – оплеухи Дэсон умеет давать звонкие, мастерские. – Что это раскомандовался? А ну-ка, потащили его! Бегом-бегом!
Сынри причитает, менеджер Ким безвольно болтается у них в руках, когда они, переругиваясь, не очень аккуратно волокут его с крыши.
Они в здании студии с самого утра. Тэян думает о том, что не знает второго города такого же синего по утрам, как Сеул. Сейчас он уже наполнился красками и шумом, потому что день уже перекатывается к вечеру, блестит, если смотреть на него сверху, движется под большим синим небом. Ёнбэ смотрит на кромки гор, виднеющиеся дальше, за высотками, и думает о том, что под вечер будет дождь.
Ему даже страшно представить, что этот огромный синий мир, который он видит с крыши здания их агенства, для кото-то сейчас полон черного беспросветного отчаяния, что кто-то его сейчас ужасно ненавидит, запершись в переговорной, ссутулившись почти на корточках на стуле во главе огромного длиннющего блестящего пустого стола, уперев в коленки локти и не шевелясь. Джиён так и сидел в здоровенных солнечных очках, свежепокрашенная из белого в черный ровная челка торчала сбоку, по его совершенно расслабленным неподвижным губам ничего нельзя было понять. Но то, что он растрепанный, во вчерашней одежде, да ещё и небритый, говорило предостаточно. Ёнбэ несколько раз заглядывал, звал его, подходил, пытаясь как-то расшевелить, трогать боялся, потому что знал, чуть что, и Квон впадет в неконтролируемое состояние. Он разговаривал только по необходимости, с менеджерами, с их координатором. ДжиДи физически ничего не мог сделать, он не был ни юристом, ни копирайтером, он не мог сейчас себя никак защитить. Он просто сидел и ждал, и его это медленно убивало.
Его обвиняли в плагиате. Что он украл. Что это была не его идея, не им сочиненная музыка, что он сделал это не сам, а украл у кого-то.
Плагиат.
Сынхён вчера так и не появился, не смог уехать со съемок. Он приехал сегодня, к обеду. Ёнбэ совсем немного не успел за ним по коридору, когда тот ввалился в переговорную. Он услышал только Сынхёнов голос и засунул голову в дверь на тот самый момент, как Джиён поднял лицо от своего нетбука и с отчетливой неприязнью сказал: «Уйди отсюда». Сынхён, конечно, оторопел от такого приёма, вышел, но, видимо, решил, что бестолково будет просто так уехать, когда он столько сюда добирался со съемочной площадки, а может, он понимал, насколько Джиёну сейчас плохо, и как ему нужна поддержка, поэтому он просто остался стоять в коридоре перед закрытой дверью переговорной, мешая всем ходить, большой, как оставленная плюшевая игрушка.
Дэсон возвращается через несколько минут.
-Я отправил этого бестолкового. Подкрепись, хён, держи, - заботливо протягивает Тэяну фруктовый лед на палочке, радостно откусывает большущий кусок своего.
-Здорово, - грустно говорит Ёнбэ, - Джиён сильно обрадуется, если ко всему еще и мы с тобой осипнем.
-Бери-бери, не стесняйся, - настаивает Дэсон, всовывая мороженое ему в руки, - кушай, у нас с тобой сегодня отличная возможность в кои-то веки поесть мороженого. Когда случается какое-то большое несчастье, - объясняет он, - обычно параллельно с ним не происходит маленьких гадостей, так что вероятность того, что мы с тобой заболеем, очень маленькая, вот такая. Давай есть, я уже и не помню, когда в последний раз мороженое ел, - Дэсон опять с удовольствием откусывает большой кусок своего эскимо и перевешивается через перила, болтая ногой. На улице ещё ярко сияет солнце, купаясь в рыжеватых Дэсоновых волосах, голубое небо намекает, что и знать не знает ни про какой дождь. Дэсон хитро смотрит и намекающе напевает какую-то старую песню про любовь. Все-таки, в Дэсоне есть что-то из Диснеевских мультиков. Тэян устало кладет мороженое себе на загривок и усаживается прямо на пол, свешивая голову между коленок.
-Ты на что-то намекаешь про Джиёна и хёна сейчас? – глухо говорит он, заранее ненавидя себя за этот разговор.
-Конечно, намекаю! – сияет улыбкой Кан и с хрустом откусывает мороженое, как огурец. – Еще как намекаю, хён. Хённи до сих пор стоит перед переговорной и ждет, пока он его пустит. Они же влюблены друг в друга по уши, оба! Ха-ха! Это любовь, сто процентов, говорю тебе!
Тэян хмуро бьет его по ноге, не глядя.
-Ну, ты в себе, все-таки? – хмуро спрашивает он. – Ты не обижайся, но если кое у кого изначально нет мозгов, то про тебя я иногда думаю, что ты того.
Дэсон беззлобно смеется и усаживается рядом.
-А любовь и делает людей безмозглыми, - говорит он. На нем мохнатый шарф, отросшие волосы немного вьются, и кончик большого носа с горбинкой розовый от липкого мороженого. Ёнбэ иногда тревожится, что быть таким лучезарным – ненормально. Вообще говоря, постоянно тревожиться о том, что Дэсон слегка не в себе, у мелкого вообще непонятные, и оттого еще более тревожные пристрастия, что хён – дурачок, да еще и где-то заблудится, а Джиён – скорее всего гей, да ко всему прочему еще и не ужинал и опять ходил на балкон курить босиком со своим вечным насморком – тоже было не особо нормально. Но он просто за них за всех переживал.
-Конечно, это любовь, - напевает Дэсон, как добрый волшебник. – Это очевидно, - он докусывает мороженое до самой палочки. – Помнишь, Топ-хён рассказывал, как увидел Джи-хёна в пять лет во дворе, в голубых шортах и подумал, что хочет дружить с этой девочкой? Это судьба. Джи-хён потом позвал его на прослушивание – это снова судьба! На-на-на-на~
-Дэ, -мрачно говорит Ёнбэ и разворачивает свое мороженое, - хён сочинял. Они в пять лет вообще-то жили в разных городах.
-Да? Ха-ха-ха! – смеется Дэсон, но его это ничуть не смущает. – Ну, неважно! Важно то, как они друг на друга смотрят! Ну и делают ты-сам-понял-что! И даже не в этом дело, например, кто смеется шуткам Топ-хёна больше всех?
-Ты, - честно говорит Ёнбэ. Мороженое холодное, кисло-сладкое, до чего же он давно его не ел из-за боязни простудить голос.
-Это у меня просто смех громкий, - не теряется Дэсон. – А так, конечно же, громче всех смеется Джи-хён, просто у него тонкий голосок. Ну, а кого Топ-хён больше всех тискает, а?
-Тебя, Дэ, - вздыхает Ёнбэ, - а Джиён – Сынри. А спать вообще приходит ко мне. На месте Топ-хёна я бы вообще мог подумать, что Джиён с нами всеми ты-сам-понял-что.
Дэсон хохочет и хлопает себя по коленке.
-Надеюсь, он не стал настолько далеко думать, или что-то такое говорить Джи-хёну, иначе это был бы прям ночной кошмар, - отсмеявшись, он вздыхает и ловко обкусывает палочку. – Мне кажется, - серьезно говорит он, - их сердца начинают биться быстрее, когда они видят друг друга. Я уверен.
-Дэ, - зовет Ёнбэ и щурится от солнца, - тебе пора завязывать с комиксами про карамельных мальчиков. Они вообще-то живые люди, а не эта… фигня.
-Ну почему же фигня, - добродушно не соглашается Дэсон, аккуратно подцепляет обертку. – Если это и фигня, то очень-очень милая-милая фигня.
-Как можно находить милым истории про то, как один парень имеет другого в задницу? Да еще в картинках?
-Ладно, - улыбается Дэсон, - зачем ты так категорично. Там все про любовь и никакого ты-сам-понял-что.
-Зачем тогда ты вообще это читаешь? – недоумевает Ёнбэ. – Не понимаю…
-Ну, потому что там про любовь, - говорит Дэсон, пожимает плечами и улыбается еще шире, - про такую любовь, как в сказке.
-Дэсона, - говорит Ёнбэ мягко, как с умалишенным, - не обижайся, но это ведь и есть сказки. Я все понимаю, что ты хочешь, чтобы всем было лучше, я тоже хочу, но давай признаемся, что ты выдаешь желаемое за действительное? – Дэсон приподнимает брови и многозначительно лезет в карман за телефоном. – Нет-нет, не надо, с этим я соглашаюсь, это было, тут ничего не поделаешь. Я по поводу любви. Джиёну… ему… ну как бы не всегда нужна для этого любовь, понимаешь, - бормочет он. – Ну… эта переговорная, Сэвен-хён, помнишь…
-Но Сынхён-хёна-то он любит, - недоумевает Дэсон, не понимая, в чем проблема. – Вспомни, как он переживал, когда они тогда повстречались и расстались. И вот столько времени прошло, а он его любит только сильней. Я думаю, - с энтузиазмом заявляет он, поднимая палец, - он его все-таки скоро дожмет. Если уж Джи-хён за что-то взялся, как говорится…
-Вот о чем и я, - бормочет Ёнбэ, слишком сосредоточенно отгибая краешки обертки и прижимая их, чтобы не торчали. Знал бы кто, как ему мучительны такие разговоры. Разговаривать про то, как живому Джиёну с его же, Джиёнова, согласия, пусть даже и гипотетически, засовывают в задницу… - Я о том и говорю. Если бы… ну одним словом, если бы Топ-хён ему сразу дал, извини за выражение, ему бы и в голову не пришло так по нему страдать. Он получил бы свое и пошел дальше. Ты же знаешь, его хлебом не корми, дай чего-нибудь добиться – славы, уважения, признания, обожания, ему надо, чтобы все его любили, чтобы он доказал и показал всем, как многое он может. Он скучает, когда все просто и когда ему нечего делать. А Топ-хён – это самый далекий от реальности и простоты вариант, вот он к нему и прицепился. Ну и тем более ты знаешь, - тихо и даже как-то укоризненно говорит Тэян, - когда у Джиёна в жизни какая-то трагедия с чувствами, ему здорово пишется. Ему нужны встряски.
-Все так, - легко соглашается Кан и слизывает с палочки последние капли, - я уверен, что именно так с нечего делать все и началось, но сейчас, даже если Джи-хён такого и сам не предполагал, все зашло уже слишком далеко. Он на него, как это сказать… подсел? То есть, - Дэсон не выдерживает, фыркает и начинает незло смеяться. - Нет, я не про то, ха-ха-ха! Ну, хён, разве кто-то будет так долго и сильно любить кого-то только ради… встрясок? Ха-ха-ха!.. Я опять не про это. Нет-нет, не будет.
Ёнбэ опять передергивается, представляя себе, как Джиёну, в его тощую задницу… Боже. Он откусывает слишком большой кусок мороженого, но, странно, так и правда вкуснее.
-Знаешь… - задумчиво говорит он, катает кусочек мороженого во рту, продолжая глядеть на город, думает, вправе ли он обсуждать такие вещи насчет Джиёна или нет. - На самом деле… Ну, на самом деле, Джиён вообще всю жизнь боится, что его никто никогда не полюбит. Это если честно…
-Как же это не полюбит? - заинтересованно наклоняет голову Дэсон. - Да его же вон сколько народу обожает. Он же у нас прям как национальный герой.
-В этом и дело, - говорит Тэян, трет рукой загривок, мучительно думая, как объяснить. - Ну… ты в курсе, что он не считает себя красивым, ему не нравится, что он такой худой, щеки ему не нравятся его, глаза, раньше он ещё очень стеснялся своего голоса.
-С ума сойти, что ты говоришь, - с недоверчивым изумлением говорит Дэсон, - а я не знал.
-Да по нему так и не скажешь, - вздыхает Тэян, - чтоб он где-то позволил себе показать, что он не офигенный, куда там. Я его очень сильно уважаю за то, как он сам себя сделал, я не видел второго человека, который столько бы над собой работал, как он. Но я его уже долго знаю… Он всю жизнь ужасно боялся, что никогда никому не приглянется, не понравится, что его никто никогда не сможет полюбить такого, какой он есть. Поэтому ему настолько нужно признание, чтобы он показал каждому, что он чего-то стоит, что он достоин того, чтобы его любили, чтобы им восхищались.
-Да что ты, - все еще не верит Дэсон, - он, такой крутой, и боится, что кому-то не понравится?
-А ты послушай его песни, - тихо говорит Ёнбэ. - "I`m so sorry, but I love you". Не замечал, что он почти в каждой песне за что-то извиняется? У него это уже подсознательное. Он как бы знает, что он не нужен, что его все равно не полюбят, и извиняется за то, что, зная это, все равно любит сам. Он всегда заранее боится, что его не полюбят, поэтому спешит сам любить, как можно сильнее, наверное, надеется, что своей любовью растрогает сердце любимого человека, и за его любовь его полюбят в ответ.
-О-о, - задумчиво тянет Дэсон, переваривая все однокоренные слова.
-И поэтому, - с удручением заключает Ёнбэ, - его почти всегда бросают. Это вечная история. Из-за его страха его почти всегда тянет к девушкам, которым он не особо нужен. У него какая-то тоска по девочкам, с которыми он изначально понимает, что ничего не получится, но все равно не верит, что нет шансов, и пытается дать ей столько любви, чтобы она растаяла, не хочет смиряться и все время зачем-то бьется. У него каждый раз какая-то навязчивая идея, что именно этот равнодушный к нему человек - и есть его судьба, и он должен биться за него, что тот не любит его просто потому, что чего-то не понимает. Девушкам это сначала нравится, импонирует, как он вокруг них прыгает, старается, пишет им песни, а потом надоедает, они начинают воспринимать все его чувства и подвиги ради них как что-то само собой разумеющееся, а потом бросают его.
-Ах ты, боже мой, - огорчается Дэсон.
-Нет, - рассуждает Ёнбэ, - иногда ему по ошибке попадаются замечательные девочки. Последняя его, Мивон, такая славная была, очень сильно его любила, нежная, ласковая, все ради него, ждала его по ночам, а он просиживал в студии до четырех утра и в ус не дул, дурень. Он про это даже не задумывался, но он вел себя с ней точно так же, как его девчонки до этого вели себя с ним - воспринимал, как должное. Когда его так сильно любят, и он сам в этом уверен, для него это становится завоеванная территория - где его любят сто процентов точно. А то, что он освоил, его уже не будоражит, ты знаешь. Ему все равно нужно новое и больше. Когда человек его определенно, точно, на сто процентов любит - человек теряет для него свою ценность, потому что ему не надо ничего доказывать, он и так ухитрился его, такого, полюбить, он уже принадлежит ему, ок. И он вспоминает о том, что в мире осталось ещё неохваченные шесть миллиардов человек, которым он потенциально может не приглянуться, которые могут его не полюбить, и он с чувством выполненного долга чешет дальше.
-Боже ты мой, хён, - восхищенно бормочет Дэсон, - может, тебе книги по психологии писать? Я и не знал, что ты у нас такой умный. Сколько ж ты думаешь, чтобы вот так все раскладывать??
-Само собой думается, - глухо говорит Ёнбэ и кладет палочку с оберткой на цемент. – Не специально. Просто я давно его знаю. Я к тому, что ты сказал, что Джиён хёна скоро "дожмет", если уж взялся. Он правда может его "дожать", я чувствую. И если так будет, очень большая вероятность того, что ему станет скучно. И мне хочется свалить в Америку, как подумаю, что начнется тогда, - он чувствует, как ему на плечо мягко опускается Дэсонова ладонь.
-Хён, - говорит он своим характерным голосом чуть в нос и смотрит на него доброжелательно, с каким-то сочувствием, - ты не думай слишком много, на самом деле, это просто. Ну сам посуди, как ему с хёном может стать скучно? - в его голосе искреннее снисходительно недоумение. - Это же хён. С хёном скучно не бывает. Не думай лишнего. Мне кажется, клево будет, если они будут вместе.
-С чего это? - грустно спрашивает Ёнбэ.
-Ну, - говорит Дэсон, - потому что один такой большой, бестолковый и с бровями, а другой такой маленький и прикольный, они друг друга любят, и им здорово вдвоем, - и смеется, потому что довод кажется ему классным и исчерпывающим.
-Хочешь, подарим тебе футболку с надписью «Я люблю фан-сервис»? - невольно улыбается Ёнбэ.
-О! – говорит Дэсон. – Хочу! – и опять смеется.
Track 9: Big Boy
-Хён!
-Уйди.
-Хён…
-Уйди.
-Хён, ну у меня просто кончились деньги на телефоне.
Джиён поднимает от экрана нетбука непроницаемо холодные лисьи глаза в тяжелой оправе очков.
-Тебе денег дать? - с отрешенным презрением уточняет он и видит, как треугольные брови младшего Сынхёна заламываются несчастно, как у наказанного ребенка. Шел уже шестой день с тех пор, как Джиён начал воспитательную работу.
Будь ДжиДи героем сериала, кроме женских ролей ему еще подошла бы какая-нибудь роль со словами: "Ты об этом пожалеешь!". От него никто и никогда такого не слышал в жизни, но по части заставить пожалеть он был мастером. Сынри заметил себе на потом посчитать, сколько смсок он ему отправил, сколько оставил записок с рисунками и сколько раз извинялся вслух. Одних сообщений, которые он ему отправил за сегодня, хватило бы, чтобы отмолить небольшой смертный грех. Разница была только в том, что в случае с Джиёном ты попадал в ад сразу, еще при жизни. В их отношениях с макнэ Джиён не считал нужным скрывать, что он садист.
На этот раз все было как-то особенно плохо, даже хуже, чем когда он без спросу напялил в клуб Джиёновы кеды от Кристиана Лубутена и хорошо потоптался в них по заблеванному полу в туалете, и даже хуже, чем когда однажды проспал их прямой эфир на радио, и им пришлось врать, что у него экзамены. На этот раз у Джиёна еще параллельно произошло нечто на редкость плохое - обвинение в слове, которое нельзя произносить, хотя все знают, что это слово "плагиат", и первую неделю он так абсолютно не замечал Сынри, что у того начались приступы нешуточной паники по поводу того, что он реально стал невидимым, он даже пересмотрел фильм с Брюсом Уиллисом. Еще поплохело.
И вот тогда он понял: он должен действовать его же методами – человек чаще всего делает то, что хочет, чтобы сделали с ним. Логично? Да! На память Сынри никогда не жаловался, он запоминал все. Ему всю жизнь достаточно было прочитать что-то один раз, чтобы рассказать потом практически наизусть – это всегда всех бесило, и в группе, и на учебе, все злобно называли его пиздоболом и завидовали, но он-то знал, в чем дело… Короче. Он надел свою любимую пижаму, дождался времени, когда Джиён должен был крепко уснуть. Пока ждал, даже брызнул на себя немножко Kenzo. Когда нужное время, по его мнению, наступило, он, воображая себя ниндзя-убийцей, неслышно двинул к нему в комнату с тайным умыслом: забраться к нему под одеяло и умилить. Это была стратегия. И она ему удалась. Ну не дурак же он был, в конце концов.
Он аккуратненько и радостно свернулся у него под боком, в тепле, набрался смелости, все еще раз в деталях припомнил, потом набрался смелости еще и осторожно полез рукой ему под майку, не очень чтобы лихо, как делал Джиён, когда ему самому было шестнадцать, а так. Он уже даже положил на его голый бок подушечки пальцев, когда хён протяжно вздохнул и завозился. Сынри окаменел, как олень в лучах фар цементовоза, но руку не убрал. Черная взъерошенная голова заерзала по подушке, лидер Квон зашевелился и медленно, сонно повернулся на подушке к нему, открыл в темноте свои узкие смешно заспанные глаза и поглядел на него как-то чуть снизу. Сынри карикатурно громко сглотнул и часто заморгал, понимая, что теперь из-за смены позиции его рука залезла на хёновой спине под майку уже ого-го как, и он его практически обнимает, лежа с ним нос к носу в его кровати. Лидер Квон молчал, близко на него глядя и сонно, расслабленно моргал длинными ресницами, как будто ждал от него чего-то. У него было такое мягкое, усталое лицо, и ясно было, что он знал, что его Сынри к нему придет, хотел этого и больше не обижался. У Сынри пересохло во рту, он даже сам не успел понять, откуда у него случилась такая вспышка смелости и бессмертия. Он зачем-то облизал губы:
-Джиён, - еле слышно прошептал он, - ты больше на меня не обижаешься?..
Лидер Квон мягко моргнул и осторожно высвободил руку из-под одеяла, потянулся к нему. Сынри понял, что мурашки уже побежали по спине вверх и вытянул губы трубочкой, покоряясь судьбе и собственной неотразимости.
Больнее было только когда он в детстве по недосмотру получил по башке летящей железной качелей. Удар по уху с размаха был такой безошибочный, четкий и неожиданно тяжелый, что своим верещанием он разбудил, кажется, всю округу. Тонкая лидерская рука по силе удара оказалась такой убийственной, что Сынри грешным делом подумал, что он поджидал его, сжимая гантелю под одеялом. Джиён просто спихнул его на пол, безразличным тоном пообещал изувечить, если он еще раз так сделает, и равнодушно отвернулся, всем своим видом показывая, что даже денег на пластические операции не даст.
И вот тут-то наступила просто катастрофа, потому что если слово «заколебал» Джиён еще как-то мог когда-нибудь простить, то то, что макнэ назвал его по имени, было таким вопиющим проявлением неуважения, что будь они в соседней Японии, Джиён бы давно настоял, чтобы Сынри сделал себе харакири.
Кажется, улучшение наконец-то наступило спустя еще неделю, потому что теперь он все-таки вернул его в свою жизнь хоть в качестве объекта издевательств. Например, сейчас - он мог бы заткнуть уши плеером, отключить телефон, в конце концов, просто куда-то уйти, но нет, он сидел в их комнате, и даже майка с буквой S, хорошо видная из-под специально для этого расстегнутой безрукавки, намекала на первую букву в слове "садизм".
Собственно, Сынри был уже ужасно рад тому, что он хоть в принципе начал его замечать. Он с каким-то смешанным чувством думал, что, наверное, страдает расслоением личности: один Сынри был нормальный, а другой - тот, который общается с лидером Квоном. Потому что только с ним он мог себе представить ситуацию, что будет испытывать практически ликование от того, что когда он пытается залезть к нему на кровать, его спихивают худой босой ногой, а не просто не замечают. Причем спихивают явно аккуратно и больше не хотят его смерти.
-Хё-ён, - ныл он, покорно усаживаясь перед кроватью, - ну посмотри на меня, посмотри, как я мучаюсь, я уже не могу страдать сильнее. Или мне надо еще сильнее? Ну посмотри на меня-а. Хён, ну я уже Тэяновскую "Look Only At Me" наизусть выучил, хочешь, спою?
-Только попробуй.
-Хённи! Ты заговорил! - голосит Сынри. - Ну, пока ты говоришь, хоть скажи, когда ты меня простишь, намекни хотя бы, в этом году, в следующем? Ну прими меня назад, хё-ён.
-"Так", - будничным голосом говорит Джиён и поднимается, - пойдет-ка «Джиён» «погуляет», - и Сынри почти с физическим содроганием думает, что больше никогда не сможет произнести эту фразу вслух ни в каком контексте. Если Джиён на тебя обижается, поверь, ты реально будешь страдать.
У Топа написано на лице, что он работает киллером в международной террористической организации, даже когда он готовит на кухне суп. Дэсон сидит за столом в какой-то дурацкой повязке на волосах и неизменных шортах с дорэамонами, которые Джиён в очередной раз клянется себе порезать бритвой прямо на нем, и лечит ему что-то про войну 1950 года. Почему-то лидеру Квону он внезапно очень радуется, так, словно того только что выписали из больницы или что-то такое, усаживает его, предлагает накормить. Джиён соглашается на салат и даже внутренне смягчается насчет его шортов, усаживается с нетбуком и кладет босые ноги в бриджах на подоконник. У него мелькает невольная мысль, уж не человечину ли Сынхён разделывает с таким сосредоточенным переживанием в глазах, но валить уже поздно. Он даже не тратит волн холодного презрения, чтобы окатить его, потому что знает, что тот все равно не заметит, и просто занимается своими делами, которых хватает. Дэсон приносит ему салат и чашку ячменного отвара и так рьяно предлагает принести тапочки на его босые ноги, что Джиёну становится отчетливо ясно, что не только контрнаступление ООН они тут обсуждали.
Он монотонно пережевывает листья салата с какими-то помидорами, даже не особо задумываясь, какой рецепт Кан там хотел изобразить. Ему в целом все равно, он никогда особо не фанател от еды, разве только это было что-то расчудесное и особенное. Вроде бы, это можно есть, даже вполне вкусно, поэтому он благодарен и просто жует и пялится в развернутый на экране план расписания, больше не слушая, про что они там разговаривают.
В интернет он строго-настрого запретил себе лезть. Он давно спокоен, и слово, которое обозначает «умышленное присвоение авторства чужого произведения науки или искусства, чужих идей или изобретений» в его словаре просто-напросто отсутствует. Он спокоен. Президент Ян запретил ему думать про это слово и сказал, что все это полная херня и чтобы он вылезал из переговорной, и что они все это уладят. Он великодушно сказал, что даже не будет списывать с него за поломанную мебель и подставки для карандашей, которые он расхерачил об дверь. Хорошо хоть он не высадил оконные стекла, и разбитый ноутбук был его личной собственностью. Джиёну было очень стыдно за то, что он ломал вещи, и страшновато думать, что бы вышло, если б он и правда попал чем-то тяжелым в кого-то, кто пытался к нему сунуться.
Обвинение в «умышленном присвоении авторства чужого произведения науки или искусства, чужих идей или изобретений».
Это было настолько резко, бессмысленно больно и унизительно, что он всю ночь бродил по переговорной туда-сюда, стараясь ровно дышать, как люди делают, когда чем-то сильно, до хруста ударятся, а орать в голос и плакать от боли нельзя. Он был в бешенстве и раздавлен одновременно, как будто его покалечило. Ему хотелось и оправдываться, и послать всех в задницу, потому что ему на самом деле было не за что оправдываться и просить прощения, потому что он ничего не делал. Он знал, что много кому не нравится, что многих раздражает его голос, его возраст, его манера одеваться, но здесь уж объективно были не его проблемы. Да, он на самом деле очень плохо переносил, когда его ненавидели, потому что не понимал, что сделал всем этим людям, но он учился, учился представлять себе радугу с цветами «Каждый Хейтер Может Сдохнуть, Сдохнуть, Сдохнуть, Сдохнуть». Он вообще хорошо учился. Но все, что угодно, только не его музыка. Пусть лучше кто-нибудь опять скажет что-то типа: "Нифига себе, какой у тебя большой нос. А выглядит таким маленьким". Лучше нос, только не музыка. Это было самое нежное место, и от удара по нему было исключительно больно и дико, неистово, почти непереносимо обидно.
У него сжалось сердце, когда он сквозь пелену отчаяния и ненависти услышал родной, характерно гнусавый голос президента Яна. Его он боялся больше всего. Если бы он услышал в этом голосе осуждение, наверное, в нем что-то окончательно бы надломилось. Саджанним был немного озабочен и озадачен, но в целом спокоен, как маленький танк. Он не первый год был в этом бизнесе и хорошо понимал желание некоторых людей отмыть немного денег на чужой популярности. Конечно, ситуация с Америкой и с Sony Music в частности была достаточно херовая, но с ней надо было как-то справляться. Он строго запретил бросать в себя карандашницей, сказал успокоиться, сказал, что это бизнес, и тут ничего не поделаешь, когда так происходит. Сказал ехать домой, нормально отдохнуть и не пороть горячку, и вообще офигеть от радости, потому что если уж на тебя наезжает не соседняя лавочка, а такой американский мега-корпорейшн, как Sony Music, то ты воистину популярен. Сказал, что все уладится, что он верит, что Джиён ничего ни у кого не крал, и чтобы он даже не забивал себе голову по этому поводу.
Более того. Промоушен и продажи альбома идут хорошо, говорил президент Ян, мы будем думать о сольных концертах. Даже при словосочетании "сольный концерт" у Джиёна все начинало сладко плыть в голове, он готов был срываться с места и бежать. Промоушн и продажи объективно шли куда как хорошо, и это его радовало намного больше, чем мог бы порадовать регулярный хотя бы шестичасовой сон. Выспаться он всегда мог в старости. И черт с ним, даже слово «плагиат» ради такого он тоже мог пережить, если в него верили. Черт с ним.
С тех пор, как пару дней назад менеджер Ким по секрету намекнул ему, что саджанним в ближайшее время планирует собрать совещание по поводу организации Джиёновых сольных концертов, Джиён начал этим просто бредить. У него давным-давно был готов список номеров, варианты порядка исполнения, варианты оформления сцены, прикидки по возможным концертным площадкам, и количество разных концептов величиной с гору. Он уже гонял в своей голове танцы, костюмы, отбирал танцоров, сочинял видеовставки и аранжировки. Он так давно этого ждал, что теперь, когда это да или нет вот-вот решится, это было почти мучительно.
Он вдруг явно чувствует свежий, кисловатый вкус помидора у себя во рту и слышит давно наступившую тишину одновременно с тем, как чувствует Это. "Это" можно описать очень просто, всего в четырех словах, а именно: Топ. Пялится. На ноги. Ощущение такое, словно ко всему, что не закрыто домашними бриджами, поэтапно прикладывают горячее полотенце: к коленкам, к икрам, к щиколоткам и ступням босых ног. Джиён невольно хмурится, пока жует, испытывая противоречивые желания одновременно и вытянуть ноги еще дальше, и прикрыться, и уйти, и доесть салат, а блюдцем переебать ему в голову. Хотя знает, что последнего все равно не сможет, ни при каких обстоятельствах, даже если Сынхён по простоте душевной вслух предположит, что он, Джиён, перетрахался с половиной Кореи в самых грязных позах, включая стариков и детей. Хотя будет и крайне обидно. Как же его перекрутило, когда он увидел его на пороге переговорной, где сидел. «И я думал, ты им… с ними…». Ты с ними всеми, и они все тебя, спасибо огромное. Сынхён как будто стал частью обвиняющего его мира, мира, который не понимает его, осуждает и отталкивает, ни в чем толком не разбираясь. Он буквально задохнулся тогда, ему хотелось видеть его, но это было физически невыносимо. Он готов был вытолкать его к черту силой, чтобы только не видеть его глаз, не слышать его голоса и слов, и сразу захотелось бежать за ним, когда он молча вышел.
Он с расстановкой допивает ячменный отвар. Отвар остыл. И он остыл.
Мир по определению должен был завидовать Сынхёновой будущей избраннице, потому что совершенно точно это должна быть девушка с такими богическими ногами, которых еще не видывала Вселенная. Если сам Джиён всегда смотрел девушке в глаза, на ее улыбку, волосы, а малой с Дэсоном совершенно солидарно ценили большие сиськи, то старшего Сынхёна совершенно очевидно не интересовало ничего кроме ног. Ноги и туфли. Наверное, он не возражал бы, если б верхняя часть тела вообще отсутствовала. Все могли пересчитать по несколько случаев, когда Топ западал исключительно на ноги, на то, что к ним прилагается, ему было очевидно наплевать.
Вообще Джиён никогда не питал особых иллюзий насчет собственной исключительной красоты, и испытал немалый шок, когда как-то увидел в зеркало, что старший Сынхён стоит и пялится на него со спины. Это было, когда эра широких штанов и маек-простыней прошла, и Джиён впервые влез в узкие джинсы адовой расцветки. Судя по отсутствию осмысленности в глазах, розовый цвет Джиёновых штанов лишал Сынхёна воли. Будучи человеком довольно нежадным, когда это только не касалось тапок от Кристиана Лубутена, Джиён честно спросил у него:
-Хочешь, я тебе их отдам?
Нормальный человек сказал бы: "Это не мой размер, спасибо" или "Ну что ты, Джиён, я не ношу такой цвет", но Сынхён, так же в упор зачарованно глядя, спросил:
-НОГИ? - таким голосом, что даже стоящий неподалеку Сынри обхватил себя руками, словно на него повеяло холодом, и бочком отодвинулся.
На самом деле, сейчас Сынхён пялится не на ноги.
После съемок клипа для их японского сингла, где Сынри пришлось лезть на крышу, Ёнбэ ходить по краю карниза; где Джиён сидел на полу в заброшенном ангаре, сам Топ торчал в поле, с таким лицом, словно стоит над телом убившегося парашютиста, а Дэсон тоже что-то делал, но никто не запомнил, что – под горестное событие, когда его обвинили в плагиате (ну вот, кажется, он опять сказал это слово), ДжиДи наконец-то перекрасился. Белесый перец, вид которого иногда вызывал у Сынхёна фантомные боли в селезенке, исчез, на его месте снова сидел почти прежний Джиён. Виски коротко острижены, ровная темная челка, очки, серьга в ухе, майка с буквой S, что, видимо, отражало Квонову садистскую роль в их с Сынри отношениях, мягкие хлопчатые домашние бриджи и ноги на подоконнике. Ладно, на них он действительно пялится немного.
Кальбитан сладостно и душисто булькает в кастрюле, Сынхён медитативно смотрит, как широкая резинка обтягивает изящную коленку, на его стройные икры, тонкие лодыжки, на какую-то пеструю плетеную фигню на левой, которую ему все недосуг было рассмотреть, и размышляет. Он помнит, как эта фенька ощущалась у него под ладонью вместе с его щиколоткой, и думает, что ведь раньше он никогда не испытывал желания трахаться с парнями. Собственно, он абсолютно не испытывает такого желания и сейчас. С парнями. А с Джиёном испытывает.
Он косится на его суровое сосредоточенное лицо с высокими скулами, на чуть обиженную складочку, которая появляется каждый раз, когда тот поджимает нижнюю губу, на чем-то сосредотачиваясь, и неодобрительно думает, что ему больше нравится, когда Джиён улыбается, когда он смеется, когда он обращает на него внимание. Вообще-то, он тоже на него обижен за его это: «Уйди отсюда». Он не один час добирался к нему со съемок, чтобы потом еще столько же простоять перед закрытыми дверьми переговорной и дождаться только того, как Сэвен-хён выйдет и сочувственно и отрицательно покачает ему головой и предложит оставить Джиёна дуться и пойти выпить кофе.
Сынхёну не нравится, что Джиён своими словами заставляет его думать. Ему не нравится думать над чем-то, из чего он не видит выхода.
Меньше всего было похоже на то, что Джиён собирается менять пол, завязывать с карьерой и печь ему блинчики. Это было не про ДжиДи даже в порядке абстракции. Сынхён прикинул, что скорее тот сейчас доест салат, а блюдцем переебет ему в голову, если он такое предположит. Он все время очень близко к сердцу принимал Сынхёновы предположения, и поэтому с ним невозможно было договориться. Он говорил ему: "Я переделал барабаны в дабл-трек, не могу понять, надо еще обрезать или нет, пойдем, послушаешь", а потом, когда Топ только загорался предложить добавить подтяжек, выделить сильную долю и разбросать барабаны еще сильнее по панораме, оказывалось, что Джиён хочет не послушать его мнение, а пообжиматься с ним в углу студии, бормоча, какой он красивый и судорожно вздыхая, когда за дверью ходят толпы народа, и в любой момент может зайти кто угодно, когда он тут лезет ему в штаны. Эта бестолковость огорчала Сынхёна, он ее не одобрял, как и то, что Джиён не может сказать толком, что ему от него конкретно надо, и что он имеет в виду под своим бесконечным "повстречаться" и "ты мне нравишься так, что у меня мурашки". Он не имел ничего против того, чтобы нравиться, но мурашки были уже чем-то лишним.
ДжиДи постоянно смотрел на него, постоянно на него обижался и давал понять, что он от него что-то хочет, и тот должен сам догадаться, чего, и что Сынхён в чем-то виноват, и самому Сынхёну это не очень нравилось. Джиён постоянно задавал ему какие-то каверзные вопросы, и Топ от греха подальше предпочитал на них ничего не отвечать, чтобы ненароком не вышло, что он опять сказал не то, что Джиён хочет услышать, и чтоб тот ему в очередной раз высказал, какая у него паршивая интуиция. Дело было в Джиёне, а не в Топовой интуиции. ДжиДи был замечательный, совершенно не такой, как все, он вел их, у него были идеи, он о них заботился и по-своему защищал, и давал им огромные толчки вперед, заряд вдохновения. Топ не мог припомнить второго такого клевого человека в своей жизни, но иногда ДжиДи было чересчур.
Сынхён не был до конца уверен, то ли он делает, тогда, в Японии. Он специально уточнил, все ли нормально, можно ли, не имеет ли Джиён опять в виду какие-нибудь одному ему известные вещи. Квон нетерпеливо дернул голым красивым плечом и раздраженно сказал: "Нет. Просто давай уже" - и вот это было чудесно, другим словом не назовешь.
Если бы Дэсон или Ёнбэ как-нибудь предприняли какие-то поползновения в его сторону, Сынхён бы опешил и предложил им опомниться. Но Джиён, сколько он себя помнил, всегда вел себя так, что это на что-то намекало, ничего не стеснялся, поэтому Сынхён никогда не напрягался особо по этому поводу. Конечно, он изрядно удивился, когда Джиён как-то поцеловал его в кинотеатре, но никакого отвращения не почувствовал. Наоборот, ему было приятно, что поцеловали именно его, его это заинтересовало и даже понравилось, и захотелось узнать, что из этого может выйти. Вышло не совсем то, чего ему бы хотелось, столько бурных эмоций, которых он от него не совсем ожидал. Джиён реагировал на него так, как на своих предыдущих девушек, и Сынхёна преследовало отчетливое ощущение, что он где-то что-то путает. Или что это еще могло быть.
На самом деле, у него все прекрасно было с интуицией, и он еще в самый первый раз, когда они смотрели порнуху в его комнате, хорошо понял, какими глазами Джиён на него косится и чего он, вероятно, от него хочет. Он озадачился и долго думал, но так как Джиён не бросался на него с рычанием и ничем себя не проявлял, а от совместной дрочки очень здорово прибавлялось довольства и хорошего настроения перед лицом дебюта, от приближения которого их всех аж трясло, то Сынхён не видел объективных причин с этим завязывать.
Собственно, когда Джиён поцеловал его в кино, а потом начал постепенно наращивать обороты во время съемок пародии на «Кофе Принц», он тоже не слишком забеспокоился и не стал отказываться, когда Джиён позвал его выпить. Даже менеджер Ким разрешил, как двум старшим, сказал, хрен с вами, заработали, развлекайтесь, поэтому Сынхён был предельно расслаблен и доволен жизнью.
Они выпили по несколько хайболлов под громкую музыку, оживленно разговаривая про что-то веселое, и Джиён то и дело заливался искренним смехом, когда Топ ему что-то рассказывал. Потом он взял его за руку и потащил покурить на улицу, на лестнице на задворках клуба, и Джиён пристально смотрел на него, пока они курили по одной, и вторую предложил поделить на двоих. По сути, довольства жизнью у Сынхёна только прибавилось, когда вместо того, чтобы чинно затянуться в свою очередь и отдать обратно, Джиён, не выпуская дыма, наконец-то потянулся и перестал томить, поцеловал его в губы, сразу забирая внутрь его язык, и почти уложил его на ступеньки лестницы, едва не опалив ему волосы сигаретой. Это было чертовски сексуально, хайболл щекотно пузырился на самой корочке мозга, и Сынхён по-свойски облапил его в ответ, реагируя на него, как на девушку. Плоскую, но такую ужасно хорошенькую, что хотелось лапать и лапать.
Кажется, они ничего ужасного не делали, когда приехали домой. Конечно, Ёнбэ видел их упражнения на обувной полке в прихожей, но Сынхёну и в голову не могло прийти, что Ёнбэ, который обычно первый знает обо всех Джиёновых телодвижениях, не в курсе этой истории про ДжиДи, Сэвена и переговорную, и что его могло тут что-то удивить. В принципе, с накрашенными глазами и в узких штанах намекающей расцветки они все частенько бывали похожи на ребят из нетрадиционного лагеря, но Джиён, который всем улыбался и всех одинаково трогал вне зависимости от пола, из них объективно бывал похож чаще других. Топ был вообще почему-то уверен, что для Квона тискать мужиков вполне в порядке вещей, и если не он первый, не он последний, то почему бы ему отказываться. Сынхён тоже любил красивые вещи и красивых людей.
Впервые четкое чувство, что он чего-то недопонимает, его настигло утром, когда ему предложили встречаться. Здесь он по-настоящему оторопел, но так как условием было "один день, сегодня", решил, что Джиён просто хочет растянуть игру на подольше. Игра Топу понравилась: раздевать его, смотреть на него, трогать, слушать, как колотится его сердце, как он громко, охотно стонет, закусывает губы, трется об него и смотрит ему в глаза, когда кончает. Это был какой-то новый, незнакомый Джиён, и Сынхёну чрезвычайно понравилось, что у него есть еще и такая сторона. Конечно, прижимать к кровати парня немного отличалось от того, как было прижимать к кровати девушку, и Сынхёну ни разу не пришло в голову забыть о том, что Джиён все-таки парень, что он мужчина, а не женщина. Но его это в целом не слишком смутило, отличия были, но не такие кардинально недопустимые, как можно было предположить. Может быть, потому что Джиён смотрел на него каким-то очень похожим на влюбленную девушку взглядом. Сынхёна это забавляло, забавляло, как он трется с ним рядом, как смотрит, забавляла игра в эротические смски, но даже и в голову не пришло, что он должен изобретать какие-то сообщения в таком же духе в ответ.
Он сначала даже не сообразил, из-за чего такой обстоятельный скандал, как будто кто-то от кого-то залетел, они же не собирались пожениться или что-то в таком духе. Но он глядел на крайне серьезные лица Ёнбэ, Сынри, их менеджера и понимал, что кажется, что-то упустил. Он перепугался только когда увидел после всего этого осунувшееся, неподвижное лицо Джиёни, его затравленный убитый взгляд и то, как резко, почти в истеричном испуге он шарахнулся от него прочь. Кажется, для Джиёна все было куда серьезней, чем он подумал. Сынхён и предположить не мог, что тот будет так сильно из-за этого переживать, он не хотел такого, пытался вести себя с ним как раньше, но Джиён от него практически бегал, поэтому Топ в итоге пришел к выводу, что лучше его не трогать для его же душевного спокойствия. Более того, он испытывал перманентное желание удавить Джиёнова менеджера, который продолжал капать тому на мозги, хотя очевидно видел, что тот и так не в себе, и все равно не давал ему покоя и продолжал доставать нотациями. Сынхён был предельно недоволен и с трудом сдерживался. Чуть спустя, когда все малость улеглось, в гримерке после фотосессии он мягко, серьезно объяснил Джиёну, что не хотел ничего плохого, не хотел его обижать или делать ему больно, предложил просто оставить это и забыть, раз в результате получаются такие сложности. Джиён с ним согласился, и все постепенно вернулось в свою колею, как Сынхён и предполагал.
И он честно не знал, что думать, когда два с половиной года спустя выяснилось, что ничего никуда не вернулось, и ни о чем Джиён не забыл, и все оказалось еще сложнее. Это Сынхёна опять забеспокоило и взбудоражило, даже больше, чем он от себя ожидал. Он немного испугался, когда под влиянием момента Джиёни договорил себя до того, что любит его. Сынхёну стало не по себе, он попытался как-то осторожно уладить ситуацию, но не смог. Самоустраниться он тоже не смог, потому что в какой-то прекрасный момент обнаружил для себя, что Джиён слишком нравится ему физически. И, видимо, не только.
Он даже втайне гордился своей интуицией, потому что он как-то сразу догадался, что будет, еще когда они сели в самолет до Японии. Джиён поселился в гостинице с ним. Он явно был не из тех, кто опускает руки, когда ему в первый раз не дают. Интуиция не подвела: ДжиДи много молчал, молча наворачивал вокруг него круги и глядел исподлобья. Сынхён отрабатывал концерты, даже выучил два каких-то новых японских слова и наблюдал за тем, как круги сужаются. Он был в курсе, что Квонова упорства с лихвой хватает на них всех вместе взятых.
Круги сузились очень быстро. Как-то вечером, когда Сынхён лежал на животе на своей кровати, залипая в ноутбук и изредка лениво сплевывая с глаз челку, на него взобрались верхом, и на задницу уселось что-то с Джиёна по весу. За волосы потянули, и Топ почувствовал, как его длинную челку собирают ладонями в горсть и затягивают на макушке резинкой. Сынхёна получившийся хвостик не особо заинтересовал, главное, видеть стало лучше. Джиён долго пялился в экран ему через плечо, потом оперся руками ближе, и Топ почувствовал, что от него тоже пахнет гостиничным гелем для душа - тем же самым, каким Сынхён помылся полчаса назад сам. На клавиатуру легла пластиковая карточка с миленькими желтыми сердечками. О да, он тоже заприметил неприметный маленький автомат скромного вида в конце коридора. За не такие уж большие деньги, при совершенной анонимности и отсутствии интерэкшна с портье или кем-то еще, славная машинка выдавала пропуска ко всем благам ночного телевизионного разврата. Видимо, Джиён успел по-тихому к нему сгонять, пока он мылся. Эти желтые сердечки неизменно заставляли Топовы глаза загораться. Гостиничный номер, платный канал, по здоровенной коробке бумажных платков, больше похожих на полотенца, на каждой тумбочке, никаких бродящих по ночам по коридору Сынри.
-Я угощаю, - довольно говорит Джиён, видимо, видя наивно-радостное выражение его лица в мониторе.
Они с азартом листают свернутую втрое программку, среди кокетливо заклеенных сердечками сисек наконец-то находят что-то интересное и вырубают свет. Сынхён по прочно укоренившейся привычке усаживается на полу перед кроватью, Джиён рядом, и пачка салфеток между ними. Удачный день: на экране особенно удачные длинные ноги с такими лодыжками и в таких безупречных туфлях, что можно было бы дрочить на картинку, даже если бы она не двигалась. Сынхён так увлекается, что не сразу понимает, когда его задевает Джиёнова рука.
ДжиДи сосредоточенно всматривается в экран, и свободной рукой тянется куда-то в его сторону. Сынхён заботливо протягивает ему коробку салфеток, мимо которых тот, очевидно, промахивается. Джиён не глядя берет, хмурится, не глядя отставляет в сторону, и так же не глядя скользит пальцами наощупь по твердой головке его члена и наконец кладет свою руку поверх его. Топ громко сглатывает, боясь шевелиться, Джиен медленно отрывает глаза от экрана и переводит на него, потом вниз, потом опять на него, и на его лице в голубоватых отсветах телевизионного экрана не отражается никакой ошарашенности от того, на чем лежит его рука, напротив, у него в глазах полное недвусмысленное понимание. Отсветы обливают его скулу, сосредоточенно сомкнутые губы, когда он зачарованно к нему приближается, Сынхён чувствует, что он горячий, чувствует на себе его руку, чувствует, что они с ним одинаково пахнут одним и тем же мылом, он берет его за подбородок и целует в губы, влажные от того, что он облизывался, и облизывает их сам. В темноте ощущается тепло, запах его еще не до конца высохших волос, его сладкий вкус, он ласкает его рукой, а Сынхён целует его до тех пор, пока не перестает понимать, что с ним дальше делать. Джиён придвигает себя ближе, сжимая его в кулаке, заглядывает Сынхёну в лицо в свете работающего, включенного на половину громкости, чтобы вздохи не было слышно из-под двери, телевизора. Он думает совсем недолго, просто упирается второй рукой в ковролин за его ногами, сдвигает свою ладонь на его члене вниз, чтобы обнажилась головка, наклоняется и берет ее сверху горячими губами и на язык.
За те единственные сутки, что они встречались, они трогали друг друга по-всякому. Но так они еще не делали. Сынхён дергается, невольно хватает его за худую шею с мягко выступающими позвонками под затылком и мягко надавливает вниз, чувствуя, как его губы раздвигаются, и он входит глубже, до самого нёба, где горячо-горячо. Джиён не возражает, упираясь рукой в пол, под его майкой выступают подвижные лопатки, он берет в рот сколько дают и начинает осторожно сосать ему, закрыв глаза, плотно обнимая губами. Это одно из самых потрясных ощущений, что он испытывал в жизни. Сынхён пару раз чувствует, как нежную кожицу задевают его зубы, и дрожь начинает идти по телу удушливыми волнами, он сильнее сжимает его напряженную шею, лежащие на ней длинные, тогда еще каштановые волосы, и откидывает затылок на кровать почти сразу, вздыхая в темноте громче и глубже, чем телевизор. У него волосы дыбом от одной мысли, что там сейчас Джиёнов рот, что он на себе ощущает его сильные подвижные губы и язык, и все результаты его постоянной читки. Когда он нежно проводит по нему снизу доверху, Сынхён чувствует почти каждое проговоренное этим ртом слово. Его еще никогда не ласкали языком люди с такой потрясающей артикуляцией, как ДжиДи. Он трогает пальцами его лицо в темноте, чувствует горячую слюну, которая остается на его коже, когда Джиён скользит выше, чувствует подушечками, как его ноющий твердый член изнутри упирается ему в щеку, растягивая. У него в голове возникает слово "лоллипоп", и Топ низко, сладко стонет в голос. Этот звук заставляет Джиёна вздрогнуть, он отстраняется, усаживается на коленки, часто дыша и облизывая губы. Сынхён чуть не ловит его за волосы и не притягивает его голову обратно.
-Ты, - говорит Джиён, задыхаясь, - ты даже ничего не хочешь у меня спросить?
-Не-ет, - почти с тоской ноет Сынхён.
-Что, - бормочет Джиён, глядя горящими лисьими глазами из-под еще чуть влажной челки, - даже не хочешь спросить, как это - трахаться с парнями? - он совершенно недвусмысленно смотрит на его скользкий от слюны член, и Сынхён невольно тянется к себе пальцами.
-Вот смотри, - говорит Джиён, пятясь коленками от него на шаг назад, - представь меня голым… вот я, а вон там ты, и я делаю вот так: "Да, детка, сильнее, гив ми сам мор", - лаская себя, Сынхён во все глаза смотрит, как он встает на колени и локти перед ним, прогибаясь в спине, прижимаясь грудью к ковру, вытягивает перед собой красивые татуированные руки и смотрит на него из-под волос тяжелым, почти умоляющим взглядом. - Иди ко мне, - выдыхает Джиён и трется щекой о ковролин, - иди сюда.
И Сынхён слушается.
Джиён лучше него знает, что и как должно происходить, у Сынхёна все здорово получается, пока он его ласкает и раздевает, а потом начинает ехать крыша от того, насколько все дальше сложно и непривычно. Джиён бесится, но конкретными словами сказать заставить себя не может, поэтому просто пытается показывать, и Сынхён местами тупо не понимает, что должен сделать, а если и понимает, то поверить не может, потому что ему это кажется невозможным. Джиён смотрит на него почти с отчаянием, когда на его лице отражается выражение "запихать в незапихуемое?" и почти осуждение, что "вот я, а вон там ты" на самом деле оказалось так сложно, ему непонятны и чужды все эти манипуляции. Наконец Джиён просто останавливается, ребра под тонкой кожей тяжело ходят. Сынхён уже думает, что он сейчас просто обреченно вздохнет тем вздохом, которым всегда оканчивались их совместные репетиции, поднимется и начнет одеваться. Но через пару секунд молчания Джиён весь вдруг обмякает и опускается на ковер всем телом. Он переворачивается на спину, безвольно раскидывая руки, пододвигается к нему и ставит босую ступню ему на грудь.
-Так? - хрипло спрашивает он. - Так тебе понятней? - Сынхён медленно сжимает его лодыжку, и самые кончики его пальцев едва не соприкасаются. - Делай как привык, - шепчет Джиён. Сынхён глядит на него и ужасно сомневается.
-Все нормально? - осторожно спрашивает он, поглаживая его по ноге. - Точно?
-Точно, - бормочет Джиён, - делай как тебе хочется. Как угодно. У меня уже трубы горят.
-Правда можно? – доверчиво и очень серьезно в последний раз спрашивает Топ, осторожно сжимая его узкую ступню. - С тобой ничего страшного не случится?
-Нет, - Джиён раздраженно дергает красивым голым плечом, - Просто давай уже, - Сынхён молча кладет его щиколотку себе на плечо, и Джиён сглатывает и раздвигает перед ним ноги.
У них есть большая банка приятного жирного крема, но, кажется, он все равно делает ему ужасно больно. Он как может старается действовать осторожно, но все равно, когда он только начинает в него входить, Джиёна всего прошибает, он прикусывает губу и зажмуривается, издает какой-то тихий, жалобный вздох. Сынхён ждет, готовый прекратить, если он скажет, но Джиён молчит и только переводит дух, у него на груди выступают капельки пота. Потом тянет его на себя, и Сынхён, затаив дыхание, очень-очень медленно, растягивая его, вдвигается внутрь него почти до конца, в горячего и тугого. Он видит, как у Джиёна в углах глаз выступают слезы, и до ужаса боится, что тот сейчас умрет.
-О, - шепчет вдруг ДжиДи, - вот и все…
-Ты умираешь? - бормочет Сынхён.
-Выеби меня, - внятно говорит Джиён. - "Вэ" ту зэ "ы" ту зэ "е", ту зе "бэ" ту зэ "и". Понимаешь? - у него по щекам сбегают горячими каплями нервные болезненные слезы. - Трахни меня. Как хочешь, только быстрее. Пожалуйста…
Сынхён осторожно вытирает его слезы. Он такой хороший у него. Сынхён понимает, что все становится по-другому и от этого еще сложнее. Сынхён наклоняется, долго медлит, потом осторожно целует его в губы.
Кажется, первый раз по-настоящему.
Собственно, оставшиеся девять дней их гастролей, они занимались практически исключительно этим. Днем они оба ходили как нещадно обдолбанные, Сынхён иногда плохо понимал, где находится, от недостатка сна, и жутко тупил, когда на очередной передаче его в очередной раз просили что-то сказать по-японски. Джиён не вылезал из темных очков, которые были больше его головы, и стал просто на редкость паршиво танцевать, но, наученный горьким опытом, хранил абсолютный покерфейс и даже не смотрел лишний раз в Сынхёнову сторону. Остальные ни о чем не спрашивали. Ёнбэ ходил какой-то бледный, видимо, от японской еды, Дэсон и Сынри с дебильными улыбками постоянно зачем-то ковырялись в своих телефонах, что-то слушали и улыбались еще шире и еще дебильней. Менеджеру Чону они с Джиёном сознались, что ужасно бухают, тот неожиданно посочувствовал, и даже прикрыл, когда они вдвоем совершенно откровенно забили на экскурсию по Сибуе. Кажется, на четвертый год совместной работы в них всех проснулась человечность.
У Сынхёна никогда не было возможности устроить такой марафон со своей девушкой, хотя всегда хотелось попробовать. Сначала не было девушки, теперь не было времени. И эти девять дней, когда у него был Джиён, были почти как рай.
В тот первый раз, выебав его по полной, он перепугался, что покалечил его. Джиён лежал на полу голый, на ковролине щекой, в слюне, в слезах и всем остальном, не моргал, не отзывался и здорово его напугал. Сынхён до сих пор понятия не имел, что это у него был за блэкаут, понравилось ли ему тогда, не знал даже, кончил он или нет до тех пор, пока не наступил в пятно на ковре. Он кое-как попытался его вытереть, потом отчаялся и перетащил в кровать прямо так, накрыл одеялом. Джиён отпустил его от себя только выключить телевизор, не успокоился, пока он не лег с ним рядом, и намертво отрубился, а потом всю ночь нервно вздрагивал, вздыхал и дергался у него под боком, точь-в-точь как его Гахо, когда за кем-то гонялся во сне. К утру Сынхён проснулся от того, что он, голый, возбужденный, опять исступленно засасывает его в шею, запустив руки ему под одежду, гладя через штаны. Сынхён испытал желание послать его куда подальше с его не в меру похотливыми заебами, зарыться в одеяло и дальше спать, но Джиён просто повернулся на бок, прижимаясь спиной к Сынхёновой груди, откровенно приподнимая задницу, положил его ладонь на косточку своего бедра, повел по боку, по животу, глядя на него через плечо своими сонными нагловатыми глазами с задумчивой блядской искрой, узкими и карими, как корица, и когда тот стал зачарованно гладить его сам и потянулся губами к его плечу с татуировкой, вплел руку ему в волосы у себя за головой. Иметь Джиёна было чудесно, трахать его на полу, в кровати и везде, где придется, в их гостиничном номере, до стонов и криков. Это был какой-то другой Джиён, незнакомый, с расфокусированными глазами, постоянно облизывающий и без того покусанные губы. Если Джиён что-то делал – он делал это с полной самоотдачей.
Они за это время даже ни разу не поговорили нормально, только трахались до потери пульса или спали без сновидений. Сынхёну ни разу не удалось за это время хоть раз прийти в себя, сесть, подумать о том, что вокруг него происходит, он просто по сто раз на дню превращался в животное и пялил его раз за разом, все жестче и, наверное, все больнее. Они делали это везде и во всех известных позах, но вне постели Сынхён почему-то до смерти боялся даже взять его за руку, когда они стояли рядом. Не потому, что их мог кто-то увидеть. Нет, он боялся чего-то куда менее конкретного и куда более тревожного. Он постоянно беспокойно прислушивался к себе, к тому, что ощущал, когда видел Джиёна, и ни в чем, совершенно ни в чем на свой собственный счет не был уверен.
После секса, когда он еле уползал на свою кровать, Джиён иногда смотрел ему вслед с какой-то тоской, как будто хотел что-то сказать или сделать, но в итоге молчал. Или медленно влезал в какую-нибудь кофту и убредал прочь, тихонько закрывая за собой дверь. Сынхён спрашивал - Ёнбэ говорил, Джиён приходит спать к нему. Он особо не беспокоился, считая, что каждый поступает, как хочет, хотя и подозревал подспудно, что, наверное, стоило бы как-нибудь остаться спать в постели с ним или позвать к себе. Но он никак не мог найти подходящего довода для такого предложения, кроме того, который его сильно пугал.
Девять дней кончились, они вернулись обратно.
К вечеру дня, когда они прилетели, Сынхён наконец начал чуять постоянный пристальный взгляд на своем затылке и спохватился. Для него это было в порядке вещей, но он все равно решил удостовериться на всякий случай. Когда все более-менее разошлись, он поманил Джиёна на кухню, тот доверчиво пошел за ним следом, кажется, потянулся взять за руку. Сынхён чисто в порядке бреда уточнил, ведь Джиён же не собирается продолжать заниматься этим прямо в общаге… ведь нет? Ну… и вообще, они же приехали назад, гастроли кончились… ведь да же? И когда он это спросил, Квоновы глаза ему как-то совсем не понравились. Кажется, он снова на него за что-то обиделся. Неужели, он на полном серьезе надеялся продолжать этим заниматься? Джиён ничего не ответил, просто безо всякого выражения сказал ему, чтобы он уходил спать. Сынхён помедлил немного и ушел.
Ночью, придя за стаканом воды, он нашел Джиёна на том же месте. Тот стоял перед посудной полкой и зачем-то, как лунатик, перекладывал чашки и блюдца в соответствии с какой-то своей логикой. Сынхён понаблюдал, понял, что он разбирает их по цветам, чтобы одинаковые не стояли рядом. На той неделе Сынри грохнул красную чашку, а блюдце от нее осталось, и теперь получалось так, что на одну красную чашку приходится два красных блюдца. На лице у Джиёна было столько тоски, едва не слезы, кажется, даже губы дрожали, видно было, что он мучается. Сынхён тихонько подошел к нему сзади, взял блюдечко из его рук - тот медленно обернулся и замер, глядя на него близко, заломив брови, с такой затаенной надеждой. Сынхён не мог ему не помочь - он взял со стола печенинку, положил на блюдце и поставил его в холодильник. Вот и все, сказал он, добродушно оглядывая полку, проблема решена, теперь всего поровну. И он буквально увидел, как у Джиёна глаза становятся какими-то пластмассовыми. Он не понял, что дальше произошло, почему тот вдруг открыл рот и тихо, монотонно, горячо заговорил что-то про то, как Сынхён умеет просто убирать ненужные вещи с глаз долой, как он умеет это делать - раз, и задвинул в холодильник, как будто не было ничего, и доволен. Наверное, он подразумевал под этой аллегорией их отношения друг с другом, но в данном случае Сынхён просто положил печенину на блюдце и убрал. Вот и все, что он имел в виду.
Это выводило его из душевного равновесия. Он старался по возможности держаться от Джиёна подальше, благо тот вплотную врубился в подготовку выпуска своего сольного альбома, и его практически не было видно. Вместо этого, он постоянно начал сниться, причем даже не в мокрых снах, а в обычных, цветных. Сынхён просыпался с абсолютно точным знанием, что сейчас видел во сне его лицо, и в его сне он ему улыбался, и ему от этого почему-то становилось необъяснимо грустно, сам не понимал, почему. Был уже август, приблизился Джиёнов день рождения и выпуск его сольного альбома. Один из дней августа перед этим ознаменовался сразу несколькими событиями: репом про пульгоги, падением занавески в ванной, ну и еще тем, что ДжиДи покрасился в абсолютно белый цвет, напился и устроил ему совсем не клевую сцену на столе, припомнив и гастроли в Японии, и еще какие-то свои обиды, и опять пытаясь добиться от него неизвестно чего. Сынхён уже просто побаивался что-то говорить в ответ, потому что это все равно будет не то, что Джиён ждет. Поэтому он просто говорил: "Нет", выясняя для себя, что и это тоже доводило Джиёна до трясучки. Замкнутый круг. Ему вообще не нравится, когда все так сложно и мучительно, ему легче просто отпустить и быть без этого. Наверное. Тогда Джиён влез на стол и принялся орать, как его это все заебало, словно потерпевший был он, и Топ просто уже разозлился и ушел. Всё, наверное, могло бы быть хорошо, только он не знал, как.
Съемки в "Айрисе" его здорово отвлекли и встряхнули, он почти перестал беспокоиться по поводу сумасшедшего Джиёна. Тот просто продолжал ему часто сниться, и в цветных снах, и в черно-белых, а потом и в мокрых, причем в таких развратных и реальных, что он вздрагивал и просыпался в целой луже, с чувством изумления и даже какого-то стыда, до чаждой черточки помня его лицо, которое только что видел во сне перед собой и видел в гостиничном номере до этого. Под собой. Ему с какой-то навязчивой упорностью снилось, что он его трахает, пока Джиён сосет чупа-чупс. Чупа-чупс, и хоть ты убейся. Он чуть не рехнулся с этого чупа-чупса. Видимо, это происходило потому, что после Джиёна в Японии у него толком никого не было, и мозг, как браузер, сохранил последнюю сессию. Та сессия, которая теперь иногда ходила по общаге, изможденная, белобрысая, была другая - она ему не улыбалась и от чупа-чупса была куда как далека.
Наверное, Сынхён реально пересмотрел снов, потому что в итоге в студии его тогда так здорово разобрало. Это было прямо как первый солнечный день после года дождей. Губы у Джиёна были все такие же вкусные, и он весь под руками был такой ладный, желанный, приятно знакомый. Конечно, это было как-то чересчур будоражаще, когда он отсосал ему прямо в аппаратной в студии, ничего не попросив взамен, но про чупа-чупс он угадал исключительно классно. Когда они сидели потом рядом в комнате отдыха на полу, Джиён ему снова улыбался своей яркой теплой улыбкой, прямо как он хотел. Здорово было. Джиён рассказывал ему про себя, про свое детство, они как и раньше говорили про музыку, и Джиён улыбался ему. А Сынхён запоздало понимал, откуда берутся все эти сны: он ужасно по нему скучал.
"Ты для меня почти как музыка…" - вот что Джиён ему сказал.
Раз он так здорово разбирался, когда и куда у Сынхёна бегут мурашки, он должен был их почувствовать, как они мелко-мелко разбежались по его ногам, спине, и по шее вверх. Топ не знал, что уж там про чашки и блюдца в холодильнике, но он знал, что такое музыка. И он оторопел. Кажется, он чуть ли не в первый раз понял Джиёново пространное сравнение, и если он понял его правильно… Он почему-то запаниковал, он смутно знал это сладкое, оторопело-беспомощное чувство, то же самое, как когда они в первый раз занимались сексом, и он поцеловал его в губы по-настоящему. Он должен был узнать, понял ли он его так, как надо. Что как музыка для него только он и никто еще, или он совсем не то имел в виду. Он понял, что хочет знать не просто потому, что ему интересно.
И он просто эпически все испортил. Оно все просто взяло и снова развалилось у него в руках, тем самым движением, каким Джиён изобразил свое разбитое сердце. Сынхён больше не знал, что ему делать, у него ничего не получалось. Совсем.
-Дэсони, - вдруг раздается посреди его мыслей голос Джиёна, - кстати. А к тебе я еще не приставал, случаем?
-Да боже ты мой, хён, - бормочет Дэсон, - ну ты как спросишь иногда…
Сынхён переводит на ДжиДи глаза, смотрит и видит его раздраженное лицо, и то, что тот как раз доел салат и теперь держит пустое блюдце. По его глазам видно, что сейчас он скажет какую-нибудь гадость, и от этого их спасает только мелодичное пиликанье Джиёнова телефона. Он с неохотой опускает блюдце, берет трубку, и его лицо сразу же меняется. Он хватает трубку и подносит к уху.
-Да, саджанним, - он коротким жестом показывает Дэсону, что салат был вкусный, благодарит кивком и торопливыми шагами выходит из кухни. Они слышат, как он говорит: "Да, да… да", а потом вдруг: "Саджанним! Правда?!"
Track 10: ??? ??(Open The Window) (ft. G-Dragon)
Сынри осторожно, одними пальцами поправляет прядочку на виске, стараясь особо не шевелить рукой, чтобы не смять красиво разложенных складок на покрывале, на котором лежит. Он слышит приближающиеся к комнате ритмичные шаги, нервно думает напоследок, может, не стоило на этот раз брызгаться Kenzo, а то посмеется еще, и торопливо прикрывает глаза в тот самый момент, когда в комнату отворяется дверь. Он старается не шевелиться как можно натуральней, но от наступившей тишины у него по голой спине все равно ползут мурашки, здоровые, как пупырышки на целлофановой упаковке. Что-то никакого звука не слышно слишком долго, и он наконец открывает глаза, невольно испугавшись, что зашел вообще кто-то не тот.
Но Джиён стоит на пороге, весь какой-то ужасно радостный, и смотрит на него, приподняв брови, и весь чуть ли не сияет. Сынри хотелось бы верить, что это он так рад видеть его, полуголого, лежащим в своей кровати вниз лицом, в той самой позе, в тех самых синих пижамных штанах, как в то утро, когда случилась их ссора, но недавний опыт подсказывает насторожиться.
-Хён, - серьезно и проникновенно говорит Сынри, глядя на него и стараясь придать взгляду и голосу глубины. - Давай вернемся в то утро. Я хочу все исправить, все сделать правильно, и чтобы ты меня простил…
-Пятого декабря, - с какой-то идиотской радостью говорит Джиён и весь расплывается в широченной улыбке, показывая сверкающие белоснежные зубы. Сынри спадает с лица, все еще лежа в красивой позе:
-Хён, - лепечет он, - ну будь добрее к людям. Сейчас только сентябрь, мне что ж, еще три месяца мучиться? Ты меня только в декабре простишь?!
-Нет, - говорит Джиён и хихикает.
-Еще и не простишь?
-Нет, - говорит Джиён. - Пятого декабря - мой сольный концерт.
Сынри резко офигело садится, сминая все любовно разложенные складки.
-Ты серьезно?! - спрашивает он, и у него тоже почему-то загораются глаза. - Правда?!
-Ага, - Джиён, кажется, уже не может улыбаться шире. - А шестого декабря…
-Ты меня все-таки простишь? - предполагает младший Сынхён.
-Неа, - Джиён смеется, - шестого декабря мой второй сольный концерт.
Они пару секунд смотрят друг на друга молча, а потом совершенно одновременно начинают орать громче, чем во время гола на футбольном матче, и прыгать. Сынри, вопя, спрыгивает с кровати и несется его тискать, Джиён несолидно голосит и скачет, повисает на нем, они вразнобой прыгают на месте, обнявшись. Дэсон спешит на крики, из кухни запоздало появляется Топ и добирается до них только когда они скачут кучей уже втроем, вопя. Он понимает, в чем дело, сгребает их всех, и они немножко скачут вчетвером, пока он сам не врезается в Джиёна подбородком. ДжиДи наплевать на мелочи, потирая бровь, он возбужденно рассказывает, что ему только что сказал УайДжи по телефону, радостно изображает с помощью рук и оттопыренной изнутри языком щеки, что и куда взяла Сони Мьюзик Корпорейшн, и счастливый бежит звонить Ёнбэ, Тедди, Кушу, маме, сестре, Севену, Бом-нуне, он должен обрадовать всех. Сынри таскается за ним хвостом, тоже счастливый сверх всякой меры, и все старается под шумок на нем как-то повиснуть. Когда Джиён во время разговора, держа одной рукой телефон, другой по привычке накручивает его волосы на палец, Сынри тает, понимая, что счастье наступило.
-Поверить не могу, - Джиён с размаху плюхается на кровать, катается, потом закладывает руки за голову. – Мечтал об этом с детства. Надо осмыслить, - младший тычется так, сяк, пытаясь найти место, потом осторожно пристраивается невинно на краешке кровати. - Куда? Я тебе не разрешал.
Босая нога опять сгибается, упирается ему в плечо и настойчиво спихивает. Сынри несчастно вздыхает и сползает на пол, усаживаясь по-турецки.
-Разве ты меня не простил? - жалобно спрашивает он и нарочито ежится, показывая, что в конце октября сидеть на полу в одних пижамных штанах уже довольно зябко.
-А что, - невинно говорит Джиён, - я разве сказал, что простил? Может, я собираюсь простить тебя пятого декабря в честь своего концерта? Или совсем не простить?
-Хён, - тихо зовет Сынри, - ну серьезно, хватит меня мучить, я столько не заслужил. Я уже столько раз извинялся, у меня даже выдумка кончилась, как еще сказать.
-Да, - задумчиво говорит Джиён в потолок, - выдумка у тебя и правда всегда была скудная, вечное "хён-подскажи", - он садится, спуская одну ногу с кровати, и лицо у него хитроватое. – Ну, так и быть, - Сынри с ожиданием смотрит на него с пола. - Начни так, - предлагает Джиён, - скажи: "Отшлепай меня".
У Сынри вытягивается лицо, треугольные брови расползаются как-то несимметрично:
-"Отшлепай меня"?
-Нет, - поясняет Джиён, - не то, ты должен не спрашивать, надо вот так, - он придвигается к краешку кровати еще ближе и чуть наклоняется вперед. - Отшлепай меня, - выговаривает он губами почти на выдохе.
-Ой, хён, - бормочет Сынри, немножко отодвигаясь, и неуютно поджимает пальцы на ногах внутри тапочек-ящерок, - а можно на что-то другое заменить?..
-Нельзя, - с холодком говорит Джиён, не переставая улыбаться. - Или так, или фак офф.
-Да? - переспрашивает Сынри, несчастно ерзает. - Прямо-таки фак офф?.. ох, прямо не знаю… - он буквально чует, как лицо у Джиёна каменеет, и сдается. - Ладно. Отшлепай меня? - жалобно говорит он, поднимая глаза.
-Нет, - не одобряет Джиён, - ты опять спрашиваешь.
-Отшлепай меня, - сообщает Сынри.
-Нет.
-Отшлепай меня, - бубнит он.
-Нет.
-Отшлепай меня!
-Нет.
-А-а-а-а-а-атшлепай-ка меня!
-Да что за хрень, - Джиён начинает профессионально раздражаться, - ты песню народную, что ли, поешь? Ниже говори: отшлепай меня.
-Отшлепай меня, - послушно басит Сынри.
-До-диез.
-Отшлепай меня.
-Черти что, - Джиён сердит. - Я не слышу чувства.
-Отшлепай меня, - безнадежно вздыхает Сынри. Он вдруг видит, как Джиён придвигается к краю кровати еще ближе, с опаской поднимает взгляд. ДжиДи медленным движением, прикрыв глаза, снимает с себя очки, проводит пальцами по уголку рта, а потом приподнимает прямые ресницы и смотрит на него из-под них, проводит игривым взглядом из-под челки по его лицу и прикусывает нижнюю губу. Он медленно наклоняется еще ближе к нему и с хрипотцой, на прерывающемся выдохе шепчет:
-Отшлепай меня…
Сынри кажется, что ему как будто проводят против шерсти ладонью по коротким волосам на загривке. Джиён облизывает губы и настойчивее шепчет снова, глядя прямо в глаза:
-Отшлепай меня… отшлепай меня, ну же…
-Ох, хён, - лепечет Сынри, глядя на него и забывая дышать, он чувствует, как его начинает почти тащить по доскам пола ему навстречу, - что ж ты делаешь…
-Отшлепай меня, - повторяет Джиён, глядя на него своими глазами с поволокой, - скажи это… тихо скажи…
-Отшлепай меня, - хрипло бормочет Сынри, облизывается, придвигаясь к нему, уже не соображая, кладет ладонь на его твердую теплую коленку. - Отшлепай меня, - шепчет он и приподнимается, тянется к упругим зовущим губам, уже воображает, какие они на вкус.
-Вот я так и знал, - обескураженно говорит Джиён. - Так и знал, - Сынри лупает глазами, не дотянувшись до него всего сантиметров пять. - Я недаром подозревал. Мелкий, и давно тебя интересуют леденцы на палочке?
-Чего это? - бормочет Сынри, и глаза у него как всегда начинают бегать. - Какие еще такие леденцы…
-Ты меня понял, - Джиён щурится, пальцем недвусмысленно показывая на лежащую у себя на коленке руку. - Те самые.
-Ничего я не понял, - быстро говорит Сынри, убирая руку, - о чем речь?
-Мелкий, - с непонятным проникновенным чувством спрашивает Джиён, - да тебя на парней потянуло?
-Чего?! - вопит Сынри и часто моргает. - Еще чего не хватало, вот еще!
-И давно? - спрашивает Джиён.
-Да что давно?! - голосит младший Сынхён. - При чем тут я?!
-Пробовал уже с кем-то?
-Ничего не знаю! - в панике отказывается Сынри. - Чего чуть что, сразу я. Ничего я ни с кем не пробовал, что вы меня всегда обвиняете во всех смертных грехах?
-Сынри-я-а, - зовет Джиён, делая все возможное, чтобы не прыснуть.
-Да знаешь, чего?! - взрывается вдруг Сынри, весь ярко-красный, как зрелая редиска. - Между прочим, это ты меня испортил, ты! Бедному мне было всего шестнадцать! За такое сажают, между прочим, это я тебе не угрожаю, а вот просто чтоб ты знал, на всякий случай, так!
-Ясно, - Джиён усмехается, глядя на его пылающие уши, - значит, бедный ты все-таки не спал.
-Да какое тут спал?! - возмущается Сынри. - С тобой поспишь, пожалуй! С тобой спать - все равно, что в стиральной машинке! Ты же со своими руками-ногами как сорокоручка-сороконожка! Каждую ночь мацал меня, а теперь еще удивляешься, что я тут… не знаю, чего-то-там! Я не чего-то-там, я не такой! Просто это все ты со своим "аввввв" - неожиданно похоже передразнивает он, - "Сынхёни, можно, я тебя поцелую?". Ты же хён, ты же должен думать был о моем психическом здоровье! А ты… ну я прям не знаю…
-Поцеловать?
Сынри тупо спотыкается о собственный поток речи и оторопело вскидывает глаза с темными подглазниками на его улыбающееся лицо.
-Чего, - ошарашенно говорит он, - вот прямо так, что ли?
-А ты, наверное, хочешь, как в "Титанике"? - интересуется Джиён, улыбается и вытаскивает из-под себя ногу. – Давай-ка, иди сюда.
-Погоди, - Сынри накрывает паникой, он начинает ёрзать, нервно облизывает губы, - что, вот прямо сейчас вот?
-Вот прямо вот, - подтверждает Джиён и тянется руками к его голове, глаза у него делаются узкие от смешинок. - Такой красный.
-Еще бы не красный, - бормочет Сынри, пытаясь смотреть куда-нибудь мимо, - покраснеешь тут, когда я тут чуть ли не голый… нет, слушай, погоди, ну как-то…
-Мелкий, - тихо говорит Джиён, - я не люблю, когда ломаются. Иди сюда.
-Ну, тогда я не виноват, если что, - почти шепчет Сынри и закрывает глаза, когда тонкие теплые пальцы берут его за подбородок, другая рука проводит по короткой челке, ставя ее торчком.
Он ужасно благодарен, что Джиён не дразнит его, и просто целует сразу. Лидерские губы касаются его рта и приоткрываются с влажным звуком, обдавая теплом. Сынри зачарованно трогает их кончиком языка, упругие, капризные, ощущает вкус табака и прозрачного помидорного сока и вздрагивает, когда они соприкасаются языками. Дрожь проходит вниз по позвоночнику почти как звук миллиардов лопающихся целлофановых пузырьков. Джиён приобнимает его за шею, подтаскивая ближе к себе, позволяет придвинуться и положить руки себе на колени, и закрывает глаза. По-настоящему целуется с ним, вязко, вкусно, придерживая его за затылок сзади, посасывает его губы и пускает, позволяет трогать себя в ответ, когда Сынри все-таки осмеливается. Не так, как поцеловал его тогда на кухне в вечер, когда его "все заебало", бессмысленно, со вкусом водки, вряд ли уже разбирая, кто перед ним, о чем, наверное, и сам даже уже не помнил.
Целоваться с макнэ здорово, очень уютно и интимно. И интимность эта не только эротическая, а больше похожая на ту, когда в детстве с кем-то зарываешь тайник, о котором знаете только вы двое, будоражащая, как будто они сейчас шалили, как мальчишки, а не целовались, трогая друг друга, скользя губами и языками, как взрослые. Все-таки, без Сынри мир был бы хуже. Мелкий был неиссякаемым источником бестолковости, глуповатых шуток и болтовни и раздражал порой так, что рука чесалась стукнуть. Но хорошее перевешивало.
Джиёна забавляла его непосредственная любознательность, иногда неуместная открытость и активное дружелюбие, бесхитростная вера в свое обаяние и в то, что все вокруг его обожают. Хвалить его в лицо было чревато, потому что мелкий сразу же весь раздувался от гордости и начинал ходить, снисходительно поглядывая по сторонам с выражением "ну не молодец ли я". Обычно Сынри и так неплохо справлялся с задачей самого себя похвалить и поощрить, даже еще лучше, чем большой Сынхён, который любил позалипать перед зеркалом, с гордостью и умилением любуясь на "красивенького себя", приглаживая височки и самому себе улыбаясь. Ни у кого не было такой уверенности в том, что "ну подумаешь, сейчас не получилось - в другой раз получится" и в том, что все телки мира хотят не кого-нибудь, а только Ли Сынхёна, даже если сами еще об этом не знают.
При Сынри Джиён старался помалкивать с похвалами, наоборот никогда не упуская шанса сделать ему замечание, поправить или выразить недовольство тем, что он не следит за своим языком и поведением, но в целом все были в курсе, что Джиён очень хорошо к нему относится и здорово к нему привязан. На вопли Сынри про то, что он "самый лучший в мире утешатель" Джиён бы только закатил глаза, но он и сам знал, что это на самом деле была правда. Ёнбэ был тем человеком, которому можно выговориться и который всегда поймет, что Джиён пытается сказать, объяснит, что тот сделал неправильно и почему что произошло. С Дэсоном можно было посмотреть какое-нибудь дурацкое шоу, наворачивая что-нибудь сладкое и липкое, поржать, отключив мозг. С Сынхёном… Сынхёна лучше пропустить, это отдельная категория.
А Сынри можно было помучить и потискать. Можно было послать его куда-нибудь за оставленным плеером, можно было заставить его почитать себе вслух или помассировать окаменевшие после репетиции плечи, разминая и растирая именно так, как хотелось, так, что Джиён аж мурлыкал. У него не было способности видеть суть вещей или что-то анализировать, ну и ему точно не хватило бы ни смелости, ни сообразительности пойти и решать вместо Джиёна его проблемы, зато он был тем, кто всегда мог искренне порадоваться его радостям и попричитать вместо него его горестям, бестолково всплескивая руками и выкрикивая какие-то бессмысленные угрозы мирозданию. Он не стеснялся показывать ему, когда завидовал белой завистью, и говорить, что хочет стать таким же, как Джиён, он утешал его какими-то маленькими утешениями вроде чашки какао, тапочек, подушек, прыгал вокруг него, когда ему было плохо, и мог неожиданно серьезно, по-взрослому позаботиться, когда ему было плохо по-настоящему, не подпуская к нему даже Ёнбэ, который по доброте душевной довольно бестактно иногда лез со своим обедом или настойчивыми советами все рассказать менеджеру или там вызвать врача. А еще он все ему позволял.
Джиён нежно гладит его затылок, тихонько щипает уши кончиками пальцев и улыбается. Ему самому приятно дать мелкому немного такой долгожданной ласки. Он целует его мягко, бесстыже, со всей теплотой, и ничего не может поделать с откровенной гордостью за то, что мелкий целуется не хуже, чем Джеймс Бонд. Конечно, ему он этого никогда не скажет, но, кажется, Сынри умеет делать это куда лучше, чем он сам, по крайней мере, вот так трогать язык языком ему самому никогда и в голову не приходило. Джиён испытывает чувство глубокой удовлетворенности от того, что за мелкого можно быть спокойным. Он всегда любил Сынри за то, как легко ему все дается.
Джиён разрывает поцелуй первым и несильно дергает его за ухо, близко глядя и улыбаясь. Сынриевы глаза с тенями под нижними веками, темные, глуповато-пьяные от поцелуя, широко раскрытые и бестолковые.
-Ох, хён, - бормочет он, - кажется, у меня… - понимая, что сказал, моргает. - Но это не потому! - быстро говорит он. - Это потому что у меня давно никого не было, а не потому… не…
-Что, - говорит Джиён с улыбкой, - я для тебя недостаточно хорошо целуюсь?
-Достаточно! - выпаливает тот. - Очень, то есть, вполне достаточно, то есть реально достаточно, хён, я прямо, то есть… - он и не думает отодвигаться, глаза у него горят чистым энтузиазмом. - Хён, а давай, еще разок, для закрепления, чтобы я уже точно знал, что ты меня простил, а? - он берет его за коленки и снова тянется, закрывая глаза и вытягивая губы трубочкой.
-Хорошего понемногу, - говорит Джиён и щелкает его пальцем по губам. Почему-то ощущая, насколько крепко на его коленках сжимаются руки, он припоминает, как Сынри, не особо напрягаясь, приподнял его и вынес из комнаты, держа под мышки, так, что аж ноги не касались пола.
-Как это? - огорчается мелкий. - А дальше?
-А дальше, - говорит Джиён, - постарайся не проболтаться девчонкам о том, что ты целовался со своим хёном и тебе это понравилось. Девушки недолюбливают таких, как ты, потому что такие, как ты, отбивают у них таких, как я.
-Ну вот, - обиженно бубнит Сынри. - Сам ты, как девушка, завел и бросил.
-Кстати, - задумчиво говорит Джиён, почесывая пальцем голову, подтягивает ноги обратно на кровать и милостиво пропускает последнее мимо ушей. - Я даже знаю, с каких пор тебе такое нравится. Со времен Strong Baby, ведь да?
-Почему это? - Сынри смотрит с искренним интересом.
-Потому что, - ДжиДи указывает пальцем на самый кончик его носа, - в том году, когда вы с хёном бессовестно напились без разрешения после съемок Strong Baby, я точно слышал твои стоны из ванной: "О да, хён, о да", - Сынри начинает моргать и щуриться, как будто его очень заинтересовали Джиёновы наушники, лежащие на полочке. - Не пытайся мне наврать. Я хочу знать, кого ты представлял, когда занимался там рукоблудием?
-Ну и дела, - бормочет Сынри, - я вот вообще такого и не помню, например.
-Я считаю до трех, и ты полетишь с балкона. Раз.
-Хён, - Сынри искренне недоумевает, - да с чего это ты вообще вдруг про это вспомнил, год-то спустя?
-Два.
-Да я правда не помню, какая еще такая ванная?
-Три.
-Ладно, - с внезапной покорностью соглашается младший Сынхён, - тебя-а-а-а-ау!
-Кто учил тебя врать? - добро спрашивает Джиён, тонкими пальцами чуть не с мясом выкручивая ему ухо из головы. - Я? Я не учил. Спрашиваю еще раз: кого ты…
-Сынхён-хёна!!! – громко орет Сынри. - Ну, прости!!
"Прощаю" - приглушенно доносится откуда-то далеко из кухни. Джиён весь сникает и с омерзением отпускает его ухо.
-Все, - говорит он с неодобрением, - поди прочь, мелкий. Я слишком рано тебя простил.
-Ну хё-ё-ён, - ноет Сынри и моргает, - это совсем не то, что ты подумал. Топ - это же так, плотское желание, интрижка, а мой самый-самый любимый хён - это ты. Даже не самый, а вот прямо единственный и любимый.
-Плотское желание?
-Это я для красного словца, а на самом деле просто тьфу, - мгновенно меняет курс мелкий, как рыбка, - ты, хён, в стопицот раз красивей, чем он, и песни сочиняешь какие классные, и голос твой мне, кстати, больше нравится, и целуешься ты лучше, чем он. А он даже танцевать не умеет, и петь, и вообще ни то, ни се, я на него бы даже и не посмотрел. Ну подумаешь, длинный, ну подумаешь, брови, а так больше и глазу-то зацепиться не за что, если подумать, просто воображает из себя…
-Опять, - мрачно бормочет Джиён, - та же самая история, как с Гахо. Опять все фангёрлят его, а не меня.
-Ну, это потому, что все собаки похожи на своих хозяев, - догадывается брякнуть Сынри. - А ты его фангёрлишь больше всех на свете… ой, или нет? - он пугается раньше времени, потому что Джиён просто вдруг пристально и подозрительно на него смотрит прищуренными, о чем-то догадывающимися глазами.
"Даёптваюмать!" - глухо и смачно доносится с кухни, и это явно не строчка из разучиваемой роли, потому что в воздухе разносится благоухание сгоревшей пластмассовой крышки.
-Ой, - спохватывается Сынри и суетливо вскакивает с пола, от Джиёна подальше, - кажется, беда! Надо спешить на помощь, а то этот неуклюжий там что-то натворил! Я побегу! - стараясь не поворачиваться к лидеру Квону спиной он с видом спасателя из бригады скорой помощи устремляется к двери.
-И принеси мне с кухни яблоко, - доносится ему в спину голос с интонацией, которую он не может разобрать. – И… Стоп, и твою мать, что значит, я целуюсь лучше, чем он?!
Дверь торопливо захлопывается.
Track 11: Crazy Dog
"Хён обещай, что ты не будешь ругаться!" - и куча заливающихся слезами смайлов. Сынри всегда писал, как девочка. ДжиДи сжимает зубы, но откладывает телефон в сторонку на стол, под план Сеульского олимпийского стадиона. Не сейчас. Координатор концертной площадки косится на него с неодобрением, и Джиён улыбкой извиняется. Он не хочет, чтобы у кого-то возникли сомнения, что организация освещения для собственного концерта ему менее интересна, чем смски. Тем более, если они от Сынри.
Минут через пять план зала с тихим "тр-ры" опять ползет по стеклянному столу. Мелкому повезло, что он сейчас не здесь.
"Молчание означает согласие, это значит ты не будешь ругаться ведь правда, мой любимый хёнчик?!"
-…и другой пульт контроля света, как вы думаете, Квон-шши?
-Простите, - виновато говорит Джиён, убирая телефон себе на колени, чтобы не ползал по столу, - повторите, пожалуйста, - он слышит, как менеджер Ким рядом с ним начинает сопеть, режиссер по свету смотрит с интересом.
"Хённи не ненавидь меня, я нечаянно проболтался Топу, что мы с тобой целовались! НУ ПРОСТИ!!!" - и куча душераздирающих смайлов. Джиён с холодной отстраненностью понимает, что багровеет. Нет, вот только не сейчас, схема расположения центральных многолучевых приборов, стробоскопы, да, для интро в начале концерта то, что надо, стробоскопы, побольше стробоскопов, цветовая заливка, контровый свет, прострелы, световые пушки, софиты, убивать.
У него с самого утра раскалывается голова, он опять поспал четыре часа и на самом деле уже не помнит, когда в последний раз высыпался. Кажется, опять заболевает. Концерт захватил все его мысли, 24 часа в сутки, он думал о сцене Сеульского Олимпийского стадиона, на которую выйдет пятого декабря, об огромном зале, о том, что хочет сделать и как. Вчера вечером он думал об видео-интро, которое нужно будет отснять ближе к концерту, когда приполз домой, разделся, с отвращением выпив чашку чего-то холодного, лег поспать, представляя себе нарезку из черно-белых фотографий, не заметил, как уснул, всю ночь это интро ему снилось, он слышал музыку, продрав глаза, первым делом дотянулся до блокнота и почти вслепую, разлепляя веки пальцами, стал зарисовывать то, что видел во сне, продолжая вчера не додуманные мысли. Надо было с утра еще выпить какую-нибудь дрянь от симптомов простуды. В этот концерт он вкладывал себя всего, нужно было работать. Сынхён пропадал на съемках, они почти не виделись.
И вот тут опять это. Если бы Сынри был рядом, Джиён без раздумий выстрелил бы ему в затылок, забрызгав его мозгами всю переговорную. Конечно, он и сам был дурак, но в этом признаваться было не время. ДжиДи приехал прямиком с фотосессии для японского K-star Lovers, поэтому сейчас сидит уже в своих шмотках, но еще красивый, как не пойми что, с уложенной по волоску сверкающей головой и подкрашенными уголками глаз, и это хорошо, потому что под гримом не видно, какого на самом деле цвета сейчас его лицо. Он выключает телефон.
Он пишет ему ответ гораздо позже, когда у него находится пять минут в студии съесть таблеточку и попить кофе. Он решает выпустить все подробности того, как будет вытягивать кишки ему через рот и пишет просто:
"И что он сказал?"
Ответ приходит секунд через десять, как будто мелкий только того и ждал:
"Он ничего не сказал, но посмотрел на меня так словно сейчас удавит(((("
Джиён прикрывает глаза, хочет потереть веки, но вовремя вспоминает про краску.
Сынхёнчик.
Это слово еще более запретное, чем слово "плагиат". Дело по обвинениям все тянется и тянется, с Сони Мьюзик практически невозможно договориться. Все хотят денег. Джиён не может позволить себе сейчас тащиться аж до самой Америки в разгар подготовки к концерту, чтобы что-то выяснять, поэтому ничего не остается делать, кроме как пустить это на самотек, доверить юристам, а самому просто стараться не думать над этим и не слишком переживать, отвечая на одни и те же вопросы в каждом интервью, проговаривать заученные ответы и глядеть на фальшивое сочувствие на лицах ведущих.
"Хён!" - приходит еще секунд через десять, Джиён лениво глядит в телефон, облизывая кромку картонного стакана с кофе из Старбакс. - "Ты же меня спасешь, если что правда? Я теперь его боюсь, он со съемок пистолет принесет и пристрелит меня когда вы все отвернетесь((("
Джиёну хочется написать ему про запятые перед "правда" и перед "когда", но лень возиться. Он отпивает свой латтэ без сахара и пишет:
"Правильно боишься. Я сказал ему, что мы занимались безудержным сексом за стенкой, пока он готовил"
"ЗАЧЕМ?!?!?!?!?!"
Судя по тому, сколько времени Сынри потребовалось на ответ, "зачем?!" было крайне отцензуренным вариантом.
"Не люблю ваш с Гахо фан-клуб" - тыкает Джиён обоими пальцами, как в тетрис. - "Ты должен умереть".
Он закидывает голову на спинку дивана, накрытого вязаным из ниток покрывалом в зеленые и белые ромбы и закрывает глаза. Хочется себе такое же покрывало. Хочется курить.
Хочется к Сынхёну.
До воя хочется к Сынхёну. Пусть даже не смотрит на него, пусть стоит к нему спиной, просто пусть сейчас будет тут. Он хочет быть с Сынхёном. Прямо сейчас быть с ним. Обсешшн. Достаточно просто сидеть рядом, прислонившись к его плечу. Быть с ним.
Он так по нему соскучился.
"А ОН ТЕБЕ НЕ ПОВЕРИЛ ПРО БЕЗУДЕРЖНЫЙ СЕКС ПОНЯТНО?!?!" - и сатанинский хохочущий смайл. - "Сказал что безудержный секс он бы слышал!! И вообще ничего ты ему не говорил я знаю!!"
У Джиёна вспыхивают уши, как будто по ним хлестнули резинкой, и дергается рука со стаканом, кофе не выплескивается на покрывало только потому, что его там уже нет.
"Ты умрешь сегодня вечером" - сердито печатает он. - "И за запятые в том числе" - отключает звук и вибрацию и засовывает телефон в карман, закрывает глаза, сосредоточенно хмурясь и стараясь успокоиться.
Конечно, он бы слышал.
Еще когда он целовался с ним на обувной полке давным-давно, Джиён и сам про себя понял, что если они с Сынхёном в конце концов займутся сексом, он будет вести себя очень громко.
Он никогда в своей жизни не хотел никого так сильно, как его тогда, в гостиничном номере в Японии. В голубоватом свете телевизора он не мог отвести от него глаз, от сильного, неуклюже-грациозного и красивого какой-то по-детски совершенной красотой, которая пропадает во взрослых людях. Он хотел его и больше никого, хотел так сильно, что готов был позволить делать с собой что угодно, сумасшедшее влечение к нему отшибало у него все нормы, понятия, здравый смысл. Это было даже сильнее, чем инстинкт самосохранения.
Если бы в мире существовала премия Дарвина не за самые нелепые смерти, а за самый неуклюжий и неумелый секс, Сынхён стал бы лауреатом сразу в куче номинаций: боль, слезы, травмы, несовместимые с жизнью, кома партнера во время полового акта, общая абсурдность происходящего. Кажется, Джиён умер тогда несколько раз подряд. Умер, когда сам раздвинул перед ним ноги, умер, когда сам вслух попросил себя выебать, умер сразу трижды, когда он только начал входить в него, твердый, скользкий и очень большой, умер, когда увидел близко над собой его горячие, темные, как магнит тянущие глаза, и понял, что он внутри него уже целиком. Это было больнобольнобольнобольно, он мог только жалобно всхлипывать, лежа под ним, прижатый его телом, пытаясь вздохнуть и глядя на него снизу, в его черные, полные жалости и бесконечной нежности глаза. От этой нежности было больнее всего. Глядя на него, Сынхён тихонько потерся черноволосой головой о его напряженную ступню с поджатыми пальцами, погладил его ногу ладонью и осторожно прикоснулся губами к лодыжке, грея горячим дыханием, и Джиён невольно вздрогнул и выгнулся - от этой маленькой, незатейливой ласки ему захотелось взвыть. Он судорожно нащупал его руку, сжал и потянул на себя. И когда тот понял, наклонился к нему поближе, уперся руками в пол рядом с его головой, так что Джиён почувствовал, как под щиколоткой перекатилось его плечо, и, продолжая внимательно смотреть ему в лицо, предельно осторожно двинулся совсем чуть-чуть назад, а потом снова внутрь, от этого короткого движения у Джиёна остановилось сердце. И вовсе не от боли. От того, что в него сейчас вдвинулся Сынхён.
Он сам никогда не думал, что умеет так самозабвенно стонать, но он стонал, с этого самого первого движения и до конца. Он никогда не думал, что во время секса может быть настолько хорошо. Возбужденное до предела тело реагировало жадно и остро, привыкая и принимая в себя с каждым толчком все легче, впуская глубже, постепенно он почувствовал, что начинает тереться по ковролину спиной, ездя туда-сюда. Сынхён осторожно придерживал его за шею рукой, большим пальцем гладя его щеку, смотрел на него сверху, рассматривал, и трахал его, сначала тихонько, а потом все сильнее и слаще, как будто видел, как меняются выражения в Джиёновых глазах, слышал по звуку его голоса.
Джиёну хотелось плакать, хотелось раздвинуть ноги еще шире и закрыть лицо руками, хотелось, чтобы это не кончалось, это было почти мучительно, у него уже мозги текли из ушей от того, как Сынхён его имел, никуда не торопясь, обстоятельно, наслаждаясь каждым длинным толчком, от которого Джиён проезжал голой спиной по ковролину сантиметров пять, обтирая кожу. У него все горело снаружи, внутри от его движений и смазки стало уже горячо, влажно и скользко, толчки теплой боли становились все ощутимее, и Джиён почти с ужасом понимал, что вот-вот кончит, не получив и половины того, что ему хотели дать. Он убрал ногу, жадно притянул Сынхёна за шею к себе рукой, повернул голову и приоткрыл рот перед его губами, давая ласкать и иметь себя еще и языком, сжимая коленями его бока и подаваясь к нему, и услышал, как Сынхён в первый раз низко стонет в поцелуе, пуская шоковую волну по его телу, как лавину. Сынхён целовал его по-другому, не так, как всегда, его сердце билось гулко и неровно, каждый удар как выстрел пушки, толчком разрывался, разбрасывая по телу миллиарды мурашек.
Джиён ужасно перепугался, когда в двух толчках от того, чтобы закричать, он вдруг почувствовал, что Сынхён вышел из него. Сынхён вдруг подхватил его под плечи, легко поднял с пола и мягко развернул к себе спиной, возвращая в ту самую позу, с которой они начали, и аккуратно нагнул к полу, нажимая на затылок. Джиён дернулся, когда его руки задели по растертой до выступившей сукровицы спине, а потом еще раз, от яркого ощущения того, как он коротко трогает его пальцами прямо там, дотрагиваясь с почти детским любопытством, потом прижимается и медленно входит в него сзади, растягивая, заставляя изнывать от наслаждения и боли. Сынхён тихонько наклонился, подул ему на стертые места на лопатках, влажно поцеловал в плечо, а потом толчком вошел до конца, и Джиён только уткнулся головой в локти, глухо завывая. Он сначала стонал, потом опять выл, а под конец только тихо беспомощно хныкал, стащив с длинной Сынхёновой чёлки резинку, вцепившись рукой в его мягкие волосы и чувствуя, как он тяжело дышит и шепчет ему что-то сзади в место, где плечо соединяется с шеей, и не перестает двигаться, глубоко входя в него. Джиён чувствовал, как у него по щекам сбегают горячими ручейками солёные слезы и сходил с ума. У него ехала крыша, он чувствовал себя так, словно его вывернули наизнанку, наружу нервами. Он всхлипывал и тихонько стонал от удовольствия и удовлетворения, ощущая, как сам прогибается в спине, приподнимая зад, потому что хочет его в себе еще, и еще.
-Детка, - шептал Сынхён ему на ухо, теряя голову, - детка… кричи… Джи… - и Джиён прогибался у него в руках, задыхаясь от накатывающего жгучего наслаждения и стыда. Сынхён был на нем, сверху, накрывая его собой целиком, держал его своими руками, крепко-крепко сжимая под плечи, под грудь, крест-накрест, стискивал пальцами, тяжело вздыхая ему во влажный напряженный загривок, шепча и целуя, и вдвигал ему до упора, в рваном, задыхающемся ритме. Ощущение было такое, словно с каждым толчком он въезжает ему прямо в мозг, достает до самого центра дрожащего Джиёнова существа. Джиён понимал, что он дотрахал его до самой его сути, до его боли, до его жадности, до его страсти, до его привязанности и ненависти, до всех его фантазий, желаний и страхов. Когда Сынхён вынимал, дразнил его, гладя по бедрам руками, а потом снова входил до самого конца, медленно, очень туго, у Джиёна как будто пригоршни красного перца взрывались на нервах в мелкую пыль. И он опять заходился в стоне, доходящем до хриплого крика.
Мучительно хорошо, больно хорошо, хорошо хорошо, еще, вот так. Его разум становился огромным.
Сынхён держал его, и он был совершенно беспомощен, он был слаб, он не мог контролировать совершенно ничего. И он был в полной безопасности с ним. Сынхён был в нем, на нем, он знал о нем все, обладал им, он держал его, ласкал, целовал, трахал его так глубоко, что Джиёна всего выгибало ему навстречу. Когда он, не выходя, укладывает его на пол на бок и бережно и крепко прижимает к себе, обнимая его и целуя под ухом, тепло дыша, он слышит, он чувствует кожей, насколько Сынхёну с ним сейчас хорошо, насколько он ему сейчас принадлежит, насколько он весь его, и Джиёново сердце поет и рвется, его пульс превращается в звук. Он беспомощен и он защищен, и вместе с Сынхёном ему принадлежит весь мир. Ему хочется умереть в этом самом моменте, потому что он счастлив.
Он чувствует под коленкой на ковролине что-то мокрое и с отдаленным изумлением думает, в какой же именно момент он успел кончить. Ему больше не больно, ему только бесконечно тепло и хорошо от любви, которой они сейчас занимаются. Он с ним. Он чувствует, как большие горячие руки трогают его худую грудь, чувствует его губы на своей шее и затылке. Это Сынхён. Джиён отчетливо чувствует, как он с наслаждением двигается в нем все короче, отрывистей, твердый до предела, и шепчет ему что-то, чего он уже не разбирает, и понимает только, что роняет голову ему на руку и слушает, как тот исходит низкими, самыми прекрасными на свете стонами.
Он внезапно понимает, что лежит ничком, его легонько трясут и тыкают пальцем в щеку, и приходит в сознание. Резкость постепенно наводится на близко глядящие на него, по-детски перепуганные Сынхёновы черные глаза. Кажется, прошло сколько-то времени, потому что он, уже одетый в штаны и толстовку, стоит на полу на карачках с ним рядом и, припав к полу щекой, заглядывает ему в глаза, не догадываясь его перевернуть лицом вверх.
-Джиёни, - испуганно зовет он. – Джи...
Джиён медленно моргает и вымаргивает. Он чувствует, что лежит на ковролине, раскинув руки, и что ему холодит мокрую голую поясницу, и что задница голая, и сам он весь голый, и что жесткий ковер под щекой весь мокрый от слюны. Тело ощущается как-то издалека, приятной волнообразной болью и какими-то отдельными фрагментами. Лицо у Сынхёна на редкость озабоченное.
-Я уже испугался, что убил тебя, - сообщает он с облегчением. Джиёновы подведенные красноватой полосой глаза смотрят на него сквозь спутанные волосы с тихим непонятным выражением. Он хочет сказать ему, что это и называется "трахаться до потери пульса", но не может, потому что, кажется, разучился разговаривать. По Сынхёнову лицу он догадывается, что у него напухла лиловая полоска под прикушенной нижней губой, завтра будут синяки от его поцелуев на шее, что у него полосатое от слез лицо, и надеется только, что Сынхён не нашел на себе кровь. - Давай, я тебя подниму? - предлагает он, и Джиён сгребает его рукой за шею, поднимаясь на стертом о ковролин локте. Он не пускает его, когда утопает в прохладном воздушном одеяле, притягивает его к себе, обнимает руками и ногами, снова утопая носом в его волосах, дыша его запахом. Сынхён замирает и притихает, ничего не спрашивая, молча соглашаясь принадлежать в данный момент. От него пахнет чем-то соленым и теплым, похожим на корицу.
-Я люблю тебя,- еле слышно шепчет Джиён ему на ухо, крепко держа его и не отпуская. - Я люблю тебя…
-…ТЫЦ-ТЫЦ, ТЫЦ-ТЫЦ, ТЫЦ-ТЫЦ, SHINE A LIGHT!!
Джиён подпрыгивает и все-таки роняет пустой стакан себе на колени.
-Пацан, ты влюбился?! - радостно горланит стоящий у пульта Тедди. На стуле уже лежит его сумка, чайник включен, судя по всему, он тут уже добрых пять минут. Из колонок лупит аранжировка "A Boy", которую Джиён впервые слышит.
-Ну ты и залип, коротышка, - добродушно говорит Тедди, делая тише, и лыбится во все лицо. - Прежде, чем начнем, я просто обязан буду узнать, кто она.
-Привет, хён, - бормочет Джиён, отставляя стакан и вытирая уголки рта. - Прости.
-Правильно-правильно, - одобряет Тедди, не оставляя жест незамеченным, - и слюнки подотри. Не хочу видеть твои слюни до тех пор, пока не услышишь аранжировку божественного Тедди, я тут на досуге покумекал кое-что.
Джиён с каким-то смешанным чувством смотрит на травянисто-зеленого цвета чашку у хёна в руках, в которую тот засыпает несколько ложек растворимого кофе, еще столько же сахара, дрянь, вроде кофейного сиропа, и вполуха слушает про "ебучие пробки на дорогах, хоть в метро езди". Сынхён тогда ведь догадался хорошенько помыть эту чашку? Ну, ведь догадался же? Тедди беззаботно трындит про ситуацию на дорогах, про то, что запись у 2NE1 на сегодня отменилась, потому что Бом приболела, так что они могут сегодня в студии хоть заночевать, и что вообще надо быть осторожней, потому что, кажется, сейчас ходит грипп. Потом он делает Джиёну зеленого чайку из пакетика, которого тот вообще-то не просил, и кивком зовет его за собой в контрольную комнату, и Джиён покорно идет, хотя у него буквально начинают болеть зубы и хочется зажмуриться от мысли о том, чтобы пить чай за 56-канальным Yamaha 02R96VCM, который стоит, как автомобиль.
-Ну, - говорит Тэдди, когда кресло под ним уютно скрипит, и отхлебывает своей ужасающей густой бурды из зеленой чашки, - давай, рассказывай. Времени навалом, некуда торопиться, можем перетереть за работой, тем более, я уже давно хочу, а то мы зависаем с тобой только по работе, совсем забили на подруг. Давай, поц, говори мне свое горе, - его лицо под кепкой благосклонно улыбается ему, как Будда Гаутама.
-Ну-у… - затрудняется Джиён.
-Правильно, а я пока покурю, - подхватывает Тедди, лезет в карман безразмерной сине-зеленой толстовки, - сейчас разгружу голову твоей историей, а то девочки за сегодня припарили на записи, да еще и эти ебучие пробки. Поболтаем, употребим чашечку кофейку, расслабимся, а там и работа, глядишь, пойдет хорошо, потому что разгребать там еще для твоего концерта целую хуеву тучу.
Джиён со вздохом оглядывается, достает из внутреннего кармана свои сигареты, вытягивает одну. Манера работы Тедди давно не вызывала у него оторопения, он ему верил, потому что покурив, побродив, попив кофе, они всегда и все успевали к сроку, и в подавляющем большинстве случаев результат был непревзойденно лучше, чем когда все бестолково бегали в панике, сталкиваясь лбами, вопя, что все умрут. Хён был просвещенным. Джиён с удовольствием прикуривает и подтягивает ноги к себе.
-По мне так заметно, что что-то случилось, хён? - спрашивает он. Тедди щурится от дыма и как будто только ждет этого вопроса.
-Как по биржевой сводке, - смачно произносит он. – Я и близко не удивился, когда мы записывали твой альбом, потому что уже тогда ожидал от тебя какого-нибудь сатанизма, - Тедди затягивается, оттопырив мизинец, и вздыхает. - Ты огорчил меня, не оценив идеи, которыми я фонтанировал. Надо было прислушиваться. Говорил тебе, в попу "Хартбрейкер", давай назовем альбом "Заебало быть милахой", ебанем между треками строчки из черной мессы. Зная, как Америка любит спасать мир, тебя бы не обвиняли в плагиате, а давно расстреляли бы к херам перед зданием Сони-Мьюзик, - Тедди довольно гогочет, но быстро успокаивается. - Ладно, коротышка, мы оба знаем, что ты не Хемингуэй, так что если новая песня Биг Бэнг называется "О, мой хомяк!", то кое у кого сдох хомяк. Это очевидная схема. То, что в песне он лирически повесился на прутьях клетки - вопрос другой, более философский. То, что хомяк всегда есть - это факт. Потерял нить, да? Поясню языком плаката: я уже полгода наблюдаю, как ты по кому-то убиваешься, я с тобой писал твои песни, слышал, насколько тебя это ебет, и раз уж выдался свободный вечерок, я решил вытрясти из тебя все говно, - Тедди сам себе удовлетворенно кивает. - Давай, расскажи хёну, что тебя так поимело. Ну хоть в общих чертах лав-стори?
-Это скучно, - говорит Джиён и выпускает дым. - Жили-были мы. С ней. Назовем ее А.
-Лучше Бэ, - гогочет Тедди, Джиён вымученно улыбается и стряхивает пепел в плоское блюдечко, которое держит в руке. Надо сказать, у Тедди Пака в личном списке людей, которым идут сигареты, Джи-Дракон болтался в почетной первой десятке.
-Мы с ней познакомились, стали общаться, мне многое в этом нравилось, какие-то моменты. По отдельности, - Джиён говорит скучным голосом, его карие серьезные глаза, подкрашенные под ресницами темно-серым, проходятся по фейдерам на микшерском пульте. - Как трек, когда отдельно слушаешь ударные, отдельно вокал, отдельно подложку, - Джиён тушит бычок, чешет пальцем голову и принимается ковырять блюдечко, поворачивая его на ладони. - Бестолково по отдельности, понимаешь? А потом бац! И собралось вместе у меня внутри в целое, я это как будто услышал. И меня безвозвратно закоротило.
-Ну, - говорит Тедди и тащит со стола ДжиДиевы тонкие сигареты, - а у нее что, не "бац"?
-Бац, - угрюмо говорит Квон и тоже протягивает руку ладонью вверх за еще одной. Из-под закатанного рукава клетчатого пиджака виднеется смешная выступающая косточка у локтя и черные перевернутые буквы "moderato" на коже. - В башке у нее бац, неоперабельное.
Тедди перегибается через подлокотник, дотягивается до бумажного пакета из своей сумки на углу стола, и кладет в протянутую ладонь упругий крупный лимон.
-Пожуй, парниша, - говорит он и вкусно затягивается, щурясь от дыма, - все, как ты любишь, - Квон забавно надувается из-под челки, как анимешка. - Дикция нужней, сейчас будем записывать кусок для твоего интро, которое порвет на тряпки этот стадион. Давай, лимон за щеку. И как хён советую тебе вместо девок, делающих "бац", лучше лишний часок в день репетировать свои скороговорки, концерт уже близко, будет не клево опозориться живьем.
Джиён сидит на стуле по-турецки, и его мордаха угрюмо-задумчивая, руки в браслетах и кольцах мнут пахучий, насыщенно-желтый лимон, потом неохотно отколупывают мягкую толстую кожицу и принимаются чистить. Про скороговорки он и сам знает не хуже него.
Это было очень по-Джи-Драконовски - постараться в 11 треков запихать весь прожитый 21 год своей жизни, все свои чувства и, кажется, все слова мира. В этот шанс он вцепился руками и ногами. В каждой песне текста было на две, как будто пока длится музыка, ДжиДи стремился успеть сказать как можно больше, успеть сказать все, не оставляя даже паузы для вдоха, успеть сказать, пока мир его слушает. Сработано было как всегда, лихо и безукоризненно, Джиён выложился на сто десять процентов. Единственное, даже не претензия, а просто вещь, от которой Тедди было немного не по себе, это то, какая в некоторых Джиёновых песнях сквозила тоска, злость, бессильная грусть, сколько в них было любви. Протяжно вздохнув, Джиён кладет дольку за щеку.
-Меня реально переклинило, - признается он. - В жизни не было такого, ни с кем. Случился бац, и я при одном взгляде начал превращаться в скотину по десять раз на дню, когда постоянно хочется бродить следом и держать за руку.
-Какая знакомая история, - мурлычет Тедди и закладывает руки за голову, на лице его отражается довольство. - Помню, что-то подобное мне рассказывал восемнадцатилетний Джи-Дракон, не в курсе, знаешь ли ты такого. Помню, там тоже присутствовала девочка и фраза про "превращение в скотину по десять раз на дню", а в конце выяснилось, что девочку звали Сынри, - Тедди ржет и тянется за зажигалкой, подкурить погасшую сигарету, в контрольной комнате под потолком разливается дымовая завеса.
-Я был пьян, - с укоризной говорит ДжиДи.
-Эй, - подначивает Пак, - просто признай, что ты трепло, коротышка. Ну-ка, ну-ка, продолжай, мне прямо интересно, кто там на сей раз окажется, может, опять Сынри? Или на этот раз, может, Топ?
-Угу, - говорит Джиён и сплевывает лимонную косточку в блюдечко в пепел, - именно он.
Тедди аж заливается хохотом.
-Да-а, - тянет он и даже утирает слезу, - вот это был бы прикол века: ДжиДи и Топ, оборжаться можно.
-Почему в меня с Сынри ты веришь, а в меня с Сынхёном - нет? - тихо спрашивает Джиён, вертя в руках дольку.
-Насмешил. Да потому что не верится, поц, - поясняет Тедди. - С малым вы постоянно едва не лижетесь, а вот к Топу я что-то не видел, чтоб кто-то лез. Он, конечно, в поряде парень, но у меня даже кошка съебывается в ужасе, как видит его по телику. От его взгляда дети ревут.
-Неправда, - тихо говорит Джиён. - Он очень обижается, когда так говорят. Он хороший.
Тедди неловко отщипывает у него кусочек лимона.
-Ну ладно, - примиряюще говорит он, - оставим Топа в покое. Так что там с этой чикой у тебя?
-Люблю, - очень тихо говорит Джиён и ковыряет лимон своими несчастными обгрызенными пальцами. Тедди даже ощущает нечто вроде щипания в носу.
-Ты ей это сказал? - с надеждой спрашивает он. - Вот так, как мне?
-Сказал.
-И?
-И ничего. По-моему, она не поняла.
Тедди аж оторопевает.
-В смысле, чего она не поняла? Ты ей стихами сказал?
-Прозой, - говорит Джиён и снова вытаскивает сигарету из пачки, закуривает и затягивается, как голодный. – Открытым текстом, в лицо. Несколько раз.
-А она отказала?
-Нет.
-То есть, встречаетесь?
-Неа.
-Поц, хватит бубнить! - возмущается Тедди. - Я слишком стар для твоих ребусов! Да или нет? В чем проблема?
-В том и проблема, - говорит Джиён, и его рука вдруг начинает барабанить по подлокотнику с раздражением, - что ни да, ни нет. Когда говорю, что люблю - делает вот так вот, - Джиён раскрывает глаза, пялится в потолок с наивным, едва не придурковатым видом, выпускает тоненькую глупую струйку дыма, оттопырив нижнюю губу, - и судя по всему, думает, что я шучу. Прошу сказать хоть что-нибудь - молчит.
-Она идиотка? - Джиён пожимает плечом. Его сигарета уходит быстрее, чем обычно. - Ну да, - неохотно признает Тедди, - ты у нас любишь бестолковых. А ты все еще продолжаешь к ней подкатывать?
-Продолжаю, - тихо говорит Джиён. - Потому что по-другому не могу. Я правда не понимаю, чего бояться, в чем меня подозревать? Предлагаю встречаться - отказывается. Соглашается только на сутки. Или на час…
-Вы ебанутые дети?! - возмущается Тедди. - На какой на хрен час?! Так дела не делаются. Что это еще за фигня, встречаться час?! А, - догадывается он вдруг, - в этом смысле? - ДжиДи неуютно кивает, и вот это объяснение Тедди уже ближе. - Ну, значит, ты ее хотя бы чпокнул? Если клевая соска - да, такое дело здорово затягивает, понимаю. Сосет, наверное, хорошо?
-Ну… - говорит Джиён, прокашливается, глядя на его зеленую чашку, и зачем-то начинает старательно тыкать в блюдечко наполовину скуренную сигарету, - как тебе сказать… ну… наверное, неплохо.
-Ну и хэлл ту еа. Тогда я не понимаю, на кой обставлять это как встречания, - рассуждает Тедди. – Все очевидно, и чем ты недоволен? Это прозрачная бухгалтерия. Есть телка, которая не хочет обязательств, но не против хорошего отсоса. Живи и радуй себя.
Джиён трет лоб и морщится. Разговор давно перестал приносить ему удовольствие.
-Хён, у меня, кажется, температура. Может быть, договорим в следующий раз? Давай поработаем по-быстрому, и я, пожалуй, поеду, а то меня начинает знобить.
-Ничего удивительного, говорю тебе, грипп ходит. Сейчас начнем, я только договорю. Мне больно видеть, как ты мучаешься, я хочу, чтоб ты понял, что твоя ситуация совсем неплохая, и ты должен просто чпокать ее в свое удовольствие, а встречание и прочая хрень - забей, это не для тебя сейчас, поц. На это все равно никогда толком нет времени, потом будет время и другие девочки, эта не первая и не последняя.
-Хён, проблема не в этом…
-Говорю тебе, - Тедди как будто не слышит. – Не еби мозг и успокойся. Трахайся пока в свое удовольствие, без обязательств - оно куда круче.
-Хён, - тихо говорит ДжиДи, - я любить хочу.
Становится так тихо, как только может быть в звуконепроницаемой комнате.
-Мне правда хреново, - наконец с трудом выговаривает Джиён, - так хреново, что иногда хочется от этой тупизны просто лечь вниз лицом и лежать. Я иногда думаю, что было бы лучше, если бы мне прямо сказали, что меня не любят, думаю, я заслужил, чтобы мне сказали это в лицо. Хён, но когда я представлю, что правда могу это услышать, что мне скажут, что меня не любят, что я не нужен, что я достал - ты не представляешь, насколько мне от этого становится страшно. Страшнее, чем потеряться. Страшнее, чем выпасть в пропасть без парашюта. Я не могу про это даже думать. Так, как сейчас, - больно, но это дает мне возможность двигаться дальше и на что-то надеяться. Я не могу без Бэ.
Звукоизоляция такая хорошая, что несколько долгих мгновений не слышно совсем ничего, кроме биения собственного сердца внутри, и это чуть жутковато.
-Все так серьезно? - с какой-то печальной торжественностью спрашивает Тедди.
-Да, - хрипло говорит Джиён.
-Печалька, - густо басит Тедди и качает головой, туша сигарету. – Я не думал, что с тобой такое на самом деле случится так рано. Тогда это полная жопа, коротышка. Я говорю по себе… Ладно. Хён понял серьезность положения, хён сам спросил - хён будет помогать разруливать. Припомнился мне под нашу беседу один чувак, по характеру напоминает твою кралю, смешной. Вдруг, чего полезного скажет, как поступить, хороший совет всегда пригодится, а ты сам спросить не догадаешься. Слушай пока, что я тут накумекал с интро, - он запускает трек, - а я пойду звякну. Ручечки не крути, - строго предупреждает он в шутку, как маленького. Джиён трет голову, улыбается и кивает.
От лекарства от простуды у него всегда очень обостряется обоняние, он часто начинает чувствовать запахи, которых нет, а вот слух наоборот немного притупляется. Но Джиён все равно любит слушать музыку в наушниках, когда окружающий мир умещается только в твоих ушах, и по ту сторону звука - ничего больше. Микс действительно хорош, идет по нарастающей, раскрывается, хён знает толк в глубоких басах, как в вине, в холодной кипящей электрической гармонии все: темп, обработка, Джиён скорее угадывает, чем слышит добавленные для объема шумы. Он удовлетворенно поднимает большой палец и делает вид, что утирает слюнки ладонью, Тедди самодовольно машет рукой, другой прижимая к уху мобильник, говорит с кем-то и дожидается, когда чайник снова закипит. Тедди не признает кофе-машины и принципиально пьет только паршивый растворимый кофе.
"Shine a light…"
Отпечатавшееся где-то в мозгу "чувак… по характеру напоминает… смешной…", и предчувствие чего-то ужасного пронзает Джиёна, как укол, он дергает наушники вниз, срывается со стула и замирает на пороге контрольной комнаты, расширенными глазами глядя на Тедди, и тут же ощущает спонтанный приступ тошноты.
-…напоминает по характеру тебя, только такая тупая овца, - говорит Тедди, с неодобрением дожидаясь, когда закипит чайник. - Ну вот представь себя этой телкой. Ты замечал, нет, как Джиёни у вас извелся?.. да… нет, сам рассказал… Ты бы стал вести себя, как тупая сука, ни "да", ни "нет" не говорить и ломаться?.. да… Говорит, она сосет неплохо, еще бы он не запал… У самого была такая же хрень, все плохо кончилось, потому что такие - настоящие суки. Я не хочу коротышке этой бестолковой хуйни. И вот мне как раз у тебя поэтому интересно спросить, какого, по твоему мнению, хера… что? Алё? Эй! Что?!.. Э, алё, я же сказал, чтобы ты не обижался, а… Алё, Топ? Да что он, белены обожрался? - оторопело говорит Тедди, глядя на трубку в руке, - говорю же, без обид, а он на хер посылать. На свой счет, что ли, принял. Что за… - его рука, снова набирающая номер, замирает, Тедди вздрагивает, когда видит посмертную маску Джиёна прямо напротив себя. Лицо Квона белое до синевы, глаза остановившиеся. - Эй, парень?! - орет Тедди. - Плохо?! Эй, чего ты?! Сердце?!
-Блядь, - еле слышно говорит Джиён побелевшими губами. Он чувствует, как во рту становится кисло от желчи, выпитого кофе и сжеванного лимона. - Блядь, хён. Ты звонил Топу сейчас?
-Да, Топу! - нервно кричит Тедди. - У тебя с сердцем плохо, скажи мне, или какого хуя ты весь посинел?! - реакция ДжиДи его пугает, тот выглядит так, словно сейчас блеванет, или закатит глаза и обмякнет. - В чем дело? Что случилось?!
-Блядь, - шепчет Джиён, - ты что, сейчас все это ему, что ли, говорил? - а потом все громче, по нарастающей. - Блядь… Блядь… Блядь! Блядь!!
Тедди вмиг утрачивает связь с реальностью, когда Джиён вдруг натурально начинает метаться по контрольной комнате, чуть не захлебываясь какими-то несвязными выкриками. Из всего этого Тедди может выделить только что-то вроде "Ну на кой же хер ты это сделал, хён?! Кто тебя об этом просил?!" - полное боли. Тедди, который в его исполнении никогда такого не видел, отшатывается, ДжиДи ведет себя, как весь ебанутый шоу-бизнес вместе взятый. Он роняет трясущимися руками мобильник, от него что-то отлетает, он, нервно бормоча, ползает, собирает его и начинает судорожно набирать номер, не дозванивается, и вцепляется себе в висок, сидя прямо на полу, и говорит только: «Ну пиздец…»
-Да что вы все, колетесь, что ли?! - не выдерживает Тедди. Он уже начинает подозревать, что только что как-то жестоко его подставил. - Объясни мне хоть, что я не так сделал? Не надо было ему звонить?
Куда там. Джиён невменяем. Он звонит Сынри, потом звонит Ёнбэ, Дэсону, еще каким-то людям, и у всех не своим голосом спрашивает: где Сынхён? Дайте ему трубку, сейчас же, дайте! Где Сынхён?! Сольник явно подкосил Джиёнову всегда довольно устойчивую нервную систему. Он и так никогда не отличался крепким здоровьем, но недели промоушна со съемками, выступлениями там-сям и сном по три-четыре часа в сутки, а теперь еще и подготовка к концертам его, судя по всему, добили окончательно, потому что сейчас этот всплеск похож на эпилептический припадок, и Тедди очень здорово не по себе, потому что между звонками Джиён продолжает трясущимся голосом бормотать: "Ну зачем, хён? Зачем?! Ну почему именно ему?!". У Тедди звонит телефон, на экране высвечивается: "Дэсон, ББ".
-Хён! - слышится в трубке взволнованный голос Кан Дэсона. - Джи-хён у тебя? Он мне только что звонил. Что там у вас произошло? Что ты сделал?
-Да он охуел совсем, - бормочет Тедди и вздрагивает, когда с криком: "Сынхён!!", видимо, дозвонившийся ему ДжиДи, подрывается с пола, рвет в аппаратную и захлопывает дверь за собой. - Сейчас расскажу…
-Тебе не кажется, что сказать, Тедди-хёну, что я неплохо сосу - это уже слишком? - звучит в трубке густой Сынхёнов голос, и в нем отчетливо звучит столько эмоций, что они сливаются в белый шум, становятся неразличимыми.
-Зачем ты это обсуждаешь? - спрашивает Сынхён.
-Зачем ты так себя ведешь? – спрашивает Сынхён.
-Я не верю, что я для тебя, как музыка, - говорит Сынхён.
-Ты поступаешь нечестно, - говорит Сынхён.
-Я не понимаю, - говорит Сынхён.
-Мне это не нравится, - говорит Сынхён.
-Извини, я сейчас занят, - говорит Сынхён.
-Не хочу, - говорит Сынхён.
-Ты меня достал.
Этим вечером Тедди впервые слышит, как Квон Джиён говорит, что он не может работать. Не может ехать домой. Просто ничего не может.
Тедди долго стучится в аппаратную, прислушивается и все не может понять, ревет он там, что ли. Дэсон по телефону путано и сбивчиво объяснил ему, что там какая-то неправдоподобная история, будто это раньше была Топова девушка, потом стала Джиёнова, короче, там какие-то сложности, и серьезно не стоило Сынхёну с этим вопросом звонить, и уж тем более намекать, что кто-то неплохо сосет. Естественно, с этим концертом все сейчас в какой-то жопе и редко находят время даже на поесть, поэтому Джиёнов менеджер в такое время тоже где-то с какими-то документами, и быть сможет часа через два в лучшем случае, просит уложить Джиёна где-нибудь до своего приезда, напоить чем-то горячим, а лучше отвезти домой или в больницу.
Тедди укладывает ДжиДи на диване в комнате отдыха, накрывает пледом в белые и зеленые ромбы. Квон как неживой. Лежит, уставившись в свой телефон, пальцы с искусанными до заусенцев ногтями что-то набирают и отсылают, набирают и отсылают бесчисленное количество раз.
Приходит звукоинженер Минсо с пучком кабеля-тройки, заглядывает координатор по студии, девочка-костюмерша, все с интересом косятся на диван, на котором лицом к спинке лежит еле заметно вздрагивающий Джиён, спрашивают вполголоса, в чем дело, толпятся возле дивана вместе с Тедди в замешательстве, потому что кто-то сам ездит на работу на автобусе, а у кого-то еще работы дофига, и домой поедет не скоро, и никто ничем не может помочь. Девочка оказывается бойкой, она не боится пощупать Джиёнов лоб, несмотря на его тихие, задушенные просьбы, чтобы его все просто оставили в покое, говорит, что у него нехилый жар, пробует напоить его чаем, но он только сжимается в комок и глухо стонет. Все бессмысленно толкутся вокруг дивана, костюмерша звонит маме, звукоинженер Минсо, забыв про кабель, предлагает вызвать скорую или сходить вниз на пост охраны, Тедди еще раз бестолково звонит менеджеру Киму, потом Дэсону. Дэсон говорит, что заканчивает съемки вот скоро-скоро и примчится как только сможет, пусть Джи-хён еще потерпит, просит передать ему трубку, но Джиён отказывается разговаривать. Ёнбэ в Пусане, у Сынри телефон постоянно занят. Когда он с опаской пробует позвонить Сынхёну - слышит, что тот вне зоны доступа. Скорее всего, телефон отключен. Координатор студии настойчиво предлагает вызвать скорую, потому что у его девушки на работе был один такой случай, когда одна тетка… При слове "скорая" Джиён молча встает с дивана, помятый, лицо покраснело от температуры, краска под глазами размазана, и собирается уходить.
Севен, который тоже из тех трудоголиков, что сидят в студии допоздна, заходит в комнату отдыха исключительно на истошный галдеж.
-Он был там с девушкой, - бормочет Джиён, прижимаясь пылающим лбом к переднему сиденью, - я слышал ее голос, понимаешь?
-Понимаю, - Донъук улыбается на него в зеркало заднего вида и снова смотрит на дорогу. - Напиши Дэсону, что я тебя везу, чтобы он не ехал, - напоминает он.
У Донъука роскошный BMV Х5 с кожаным салоном и очень подходящая к нему манера водить, спокойная, плавная. Джиён прислоняется к спинке его водительского сиденья щекой и прикрывает свинцовые веки, чувствуя себя всеми брошенным и насквозь заболевшим, у него температура, опухло горло и больно глотать. Он через силу пишет несколько сухих слов и отсылает Кану.
За ним никто не приехал. Это так же обидно и грустно, как будто ему снова пять лет, вечер, всех детишек уже разобрали из детского сада, а его мама за ним так и не пришла. Кажется, он бредит. Все про него забыли, он никому не нужен. Весь мир считает его треплом и плагиатором. Его никто не любит. И только Донъуку на него не наплевать, он опять возится с ним, как возился еще до их дебюта. После того случая в переговорной, он ни разу больше не пытался как-то к нему подкатить, когда Джиён дал ему понять, что не хочет этого. Донъук не обиделся, не разозлился, не стал к нему относиться хуже. Ровное: "Как скажешь" - все, что Джиён от него получил. Они продолжали общаться, нередко зависали где-то, потому что внутри YG у всех были общие компании, все друг друга знали, поэтому в клубах они обжимали вместе девчонок, шутили дурацкие шутки. Джиён всегда мог прийти с ним посоветоваться, Донъук в свою очередь звал его в свои проекты, отметиться в своих песнях, приглашал также старшего Сынхёна и Ёнбэ. Он всегда мог подсказать что-то здравое. С ним было легко и приятно. И это вовсе не значило, как Сынхён думал, что они с ним…
"Я сейчас занят. Ты достал."
-Мне плохо, - тихо говорит Джиён, не поднимая головы, нащупывает рукав Донъукова пиджака с кожаной заплатой на локте, упрямо тянет.
-Мы почти у дома, - миндалевидные темные глаза глядят на него через плечо, - скоро приедем.
-Мне плохо.
-Остановить?
-Да.
"Ты понял неправильно. Все не так. Поверь мне. Пожалуйста. Поверь мне" - он никогда ни перед кем так не унижался и не поверил бы, что когда-нибудь будет, но сегодня он почти умолял его. В трубку, и потом, лежа на диване, печатая в телефоне одно и то же: "поверь мне", и отсылая. Смски доходили. Но он ни на одну не ответил. Он умолял его, как последний кретин, ему теперь противно от себя самого, а тот даже не понял, чего ему это стоило. Джиён понимает, что скоро перестанет быть собой, что это начинает ломать его. Он уже надломил ради него свою гордость, и она болит физически. Это предельно плохо. Он не уверен, что это прощается.
"Мне это не нравится".
"Не хочу".
"А я думал, ты им… с ними… Со всеми".
-Мне плохо, - тихо и холодно говорит Джиён и кладет руку ему на сгиб локтя, сжимает. - Мне плохо.
Они тормозят. Донъук выключает в салоне свет, так что гореть остается только мягко подсвеченная приборная доска, не убирает рук с руля. Слева от них через дорогу видно, как какой-то дедуля в дутой куртке заботливо закрывает свою лавочку овощей, опускает щитки. Неба над фонарями и многоэтажками не видно. Джиён почему-то думает о том, как же давно он просто не гулял вечером по улице.
-Я могу сделать лучше, - голос Донъука разносится мягко и приглушенно. - Ты хочешь?
Они стоят прямо у школьного стадиона недалеко от их дома. Темнота. Скоро наступит зима. Интересно, что будет следующей зимой. Интересно, будет ли следующей зимой хоть немного лучше.
-Я хочу, - тихо говорит он в ответ.
Передняя дверца хлопает, задняя рядом с ним открывается почти тут же и тоже захлопывается. Одеколон Донъука похож на хвою и кардамон с легким оттенком холодной синтетики, дорогой запах, как ощущение кожи под ладонью, как ощущение его мягких ухоженных рук на лице, когда они вытирают размазанную краску у него под глазами.
-Ты болеешь, - шепчет Донъук, бережно обнимая его обеими руками на кожаном сиденьи, Джиён закрывает глаза и опускает голову ему на плечо, поджимает под себя ноги и вздыхает ему в шею. До чего же тоскливо. - У тебя температура, ты такой горячий. Такой красивый, Джиён. Пока ты такой, можно, я подвинусь к тебе и поцелую тебя? - мягкая рука осторожно, почти робко гладит его по жестким от лака волосам, Джиён пожимает плечом. - Ты нравишься мне так, что у меня мурашки…
Джиён так и не открывает глаз. Даже потом, чтобы посмотреть, не осталось ли на боковом стекле изнутри отпечатков его подошв.
Они спотыкаются об огромную кучу пакетов в прихожей.
-Глупый Сынхёнище! - раздается из гостиной грудной женский голос, и вживую, не по телефону, Джиён его сразу узнает. - У-у-у, бестолковый! Опять испортил мне весь шоппинг своей мрачной миной! И себе испортил выходной! У-у-у, так бы и стукнула, молчун такой!
-Нуна, - слышится елейный голос Сынри, слышно, что он аж тает, - ну не будь к хёну так строга. Вот, возьми вафельку. Наверное, он мрачен, потому что вы опять спустили на твои покупки почти все его деньги… Но это потому, что он тебя очень любит!! Ну посмотри же на его лицо!
-Там кто-то пришел, - глухо доносится голос старшего Сынхёна. - Иди посмотри.
-Еще чего, - отрезает голос, - это ты со мной сейчас пойдешь, толстячок! - звуки возни, Сынхёново бурчание: "Нуна, отвали…". - И скажешь: "Добро пожаловать домо-о-ой!", как хороший мальчик.
Когда они появляются из гостиной, Джиён еще продолжает тупо думать, что со своим концертом даже не знает сейчас, когда у кого выходной. Не знает даже, какого черта Ёнбэ понадобилось в Пусане, и на съемках чего сейчас Дэсон.
Джиён висит на Донъуке один-в-один в такой же позе, как на Сынхёне висит Хэюн. Хэюн - Сынхёнова старшая сестра. Черные атласные волосы по пояс, челка, тот же нос, губы, такие же темные глаза, только более быстрые и хитрые - абсолютная женская версия Сынхёна. Обычно посещения общаги родственниками и друзьями не слишком поощрялись, но Хэюн прощалось все, поэтому каждый раз, после успешного спускания большей части Топова гонорара на шмотки и туфли, как обязательный аттракцион, она появлялась вместе с братом и большими коробками пирожных, которые, опять же, покупал Сынхён. Самому ему есть их было нельзя, поэтому он очень бесился и бурчал. Хэюн была старше его совсем ненамного, поэтому он преспокойно мог сказать ей заглохнуть или переворачивал вниз головой, когда она слишком активно пыталась им командовать и называла "толстячком". Хэюн любила китайские фильмы про Шаолинь и была страстной фанаткой Дэсона, которого сейчас, очевидно, и дожидалась. К Джиёну относилась с некоторым пиететом, ибо непонятно из каких соображений считала, что он стал лидером только потому, что смог навалять ее братцу в жестокой рукопашной схватке и завоевать право быть главным. Она училась на дизайнера, и чувство юмора у нее было такое же, как у Сынхёна, только еще чернее.
И она не была его девушкой, с которой он провел сегодня день.
-Кьяк!! - от ее вскрика Донъук вздрагивает, но Джиён не шевелится - он продолжает не моргая смотреть в огромные, пустые, как будто без зрачка, Сынхёновы глаза. - Сэвен-оппа! Добрый вечер! - а, да, кажется, она еще и страстная фанатка Донъука. Топ убирает с себя ее цепкие руки, поправляет одежду, долго переводит свои влажные черные глаза с Джиёна на Сэвена и обратно, в его взгляде ничего нет, Джиён чует что-то только по складочке, дрогнувшей у его губ. Он вежливо кланяется Донъуку и здоровается с ним. Донъук почему-то не остается пить чай, подписывает Хэюн что-то и уезжает. Джиён продолжает стоять, прислонившись ко входной двери, хотя чувствует, что сейчас упадет, и смотреть на Сынхёна. Кажется, к двери его прижимает только его тяжелый, грустный, мрачно неодобряющий взгляд. Слышно, как Сынри без спроса вызывает скорую. Потом Хэюн говорит ему, чтобы он скорее раздевался, и показывает пальцем, что у него на подбородке засохший йогурт, надо вытереть, о, еще и на штанах капли, он что, пил йогурт в машине на повороте?
Тогда Сынхён просто разворачивается и уходит обратно в гостиную.
<< || >>
fanfiction |