Победивший платит

Авторы: Жоржетта, Mister_Key

Бета: T ASH

Фэндом: Л.М. Буджолд "Барраярский цикл"

Рейтинг: R

Жанр: ангст, романс, детектив.

Саммари: Двадцатилетняя война - Великая - для одной стороны, Цетагандийская - для другой, - причудливо перекорежила и перемешала судьбы. Гем-лорд и барраярский офицер сами подошли бы к друг другу разве что на пушечный выстрел - была бы пушка! - но им придется уживаться вместе, связанным чужими обязательствами, формальностью закона, политикой, злым недоразумением... и, конечно, глубокой, искренней взаимной неприязнью. Но даже если они найдут компромисс, примут ли его окружающие?

Размещение: С разрешения авторов.

ЧАСТЬ 3. «Любовник»

ГЛАВА 15. Иллуми.

 

- Знаешь, целоваться с человеком, лежащим в кровати, в то время как ты сам сидишь в кресле рядом, дьявольски неудобно...

 

Это неоспоримое утверждения произношу, глядя на Эрика, расслабленно распластавшегося на постели после массажа. А, может, «расслабленно» – не самое верное слово? Скрытое напряжение, предвкушение, реакция на мои касания – все это его не миновало, хоть он и старается сохранить внешне целомудренную бесстрастность. Я знаю это по себе. Я едва дожил до вечера в беспомощном, неверящем, мучительно-сладком ожидании. Слабость нетерпения, которой почему-то не стыдно; даже спичка ломалась у меня в руках, когда я попробовал разжечь камин, и Эрику пришлось взять инициативу в свои руки, опустившись на колени рядом.

 

В Эрике все сильнее чувствуется телесный голод – и не тот, который утоляется набегом на полный буфет. Хотя он жаловался за ужином на волчий аппетит и даже вслух заподозрил в этом эффекте парфюм, но я-то знаю: всего лишь организм пытается взять свое после того, как мы вместе преодолели непростой перевал взаимного признания.

 

Ни голодать, ни мерзнуть я ему не дам – и, борясь с вечерним холодом, комнату наполняет жар от разожженного камина, не давая полураздетому и разгоряченному барраярцу даже повода потянуться за одеялом. А за терпение, неподвижность, упрямое нежелание просить пощады, когда ладони прошлись по всей его спине, не минуя и самой свежей хирургической отметины на пояснице, - за все это ему полагается законная награда.

 

Когда недавно Эрик имел неосторожность пошутить про мою тяжкую обязанность его баловать, я немедленно развил эту тему до пунктов, подпунктов, графика, неустоек и сатисфакции за неудовлетворительный результат. Вот теперь - исполняю, изумляясь силе своей физической реакции... и, признаться, отсутствию неприятных ощущений, не только своих. У меня никогда еще не было любовника с таким количеством телесных повреждений, и еще не факт, что Эрик решится пойти до конца, но он принимает мои прикосновения без страха и без отвращения, что поразительно приятно и, в большой степени, неожиданно.

 

Склоняюсь пониже - волосы, соскользнув, щекочут его плечо, - заглядываю в глаза. Не вытеснило ли физическое блаженство остатки давешнего любопытства? Что питает его доверие? Как после лагерных событий он, барраярец, вообще способен испытывать желание к мужчине?

 

- Мое варварское бесстыдство, - хрипловато сообщает Эрик, - отнюдь не доходит до того, чтобы приглашать кого-то в свою постель.

 

Что это, отказ? Боюсь, мое лицо отражает всю гамму разочарования - и покорности. Я не пойду дальше, чем дозволено, Эрику нечего бояться повторений.

 

Очевидно, барраярец читает по лицу. Иначе с чего бы ему смеяться, негромко и необидно и, протянув руку, гладить меня по щеке?

 

- Смотри, вытащу тебя оттуда, - объявляю о намерениях. - История показывает, что свою территорию вы защищаете до последнего.

 

Эрик неспешно убирает руку, потягивается и усаживается на край кровати, вид у него до крайности довольный.

 

- И давно это у нас в программе появился пункт "целоваться"? - осведомляется он, ухмыляясь и зная ответ. После успешно проведенной им провокации я бы этот пункт возвел в ранг параграфа. О чем и сообщаю.

 

- По утрам, - предлагает он, развивая тему в перспективе. - После завтрака. Как полагаешь, для воспитания силы воли или, напротив, на сладкое?

 

Надо полагать, это зависит не только от моих желаний. - А ты бы чего хотел? - нервничая и пряча под шуткой серьезность вопроса, уточняю. И, о чудо, получаю совершенно исчерпывающий ответ.

 

- Неожиданности, - задумчиво и полувопросительно сообщает Эрик. - Утоления собственного любопытства. Чего-нибудь изысканно сибаритского, и толику хулиганства впридачу. Видишь, какой перечень. И это только первое, что приходит мне в голову.

 

Сейчас, занятые полушутливой болтовней, мы оба тянем время, снижаем градус нервозности. Надеюсь, не мне одному эта пауза кажется исполненной предвкушения.

 

- Так как? - пополнив имеющийся у парня опыт еще одним поцелуем, интересуюсь. - Воспитываешь волю или лакомишься?

 

- Риск - сам по себе удовольствие, - Эрик легонько покусывает нижнюю губу и расплывается в улыбке. - Тебе как показалось, искушенный ты мой?

 

Одновременно уход от ответа, легкий комплимент мне и столь же завуалированная похвальба его собственной мужественностью. Что мне могло показаться, как он полагает? Для меня тоже справедливы оба смысла.

 

Эрик поднимается, полураздетый, и смотрит на меня вопросительно. Почти глаза-в-глаза - он ниже меня, аутская кровь в роду вообще сказывается в первую очередь на росте, - и, кажется, его это чуть смущает.

 

- Умерь свой здравый смысл, - прошу. У меня его сейчас за двоих, а от Эрика мне важнее добиться непосредственности реакций. Наклоняюсь поближе, проводя пальцами по шее вниз, по рельефу впадинок между ключицами, медленно от плеча до запястья, переворачиваю жесткую ладонь, целую. Он ощутимо вздрагивает, и я очень мягко предлагаю.

- Позволишь себе побыть ведомым?

 

Эрик высвобождается, словно готовясь отказать, и проводит ладонью в сантиметре от кожи, очерчивая лицо, но не касаясь меня. Решается?

 

- Ты льстишь моему терпению, знаешь? - со смешком сообщает. - Все-таки то, что ты делаешь... не совсем привычно.

 

Неужели настолько непривычно? Я не стану спрашивать о том, был ли Хисока первым мужчиной, но если так, то опасливая осторожность барраярца более чем понятна. Я ухитряюсь подавить вздох. Ну, что поделаешь. Впрочем, отступать, не получив твердого «нет», я не намерен.

 

- И ты больше не намерен терпеть? - уточняю. Сложней всего ему, наверное, что инициатива в моих руках. Эрик не в том положении, чтобы требовать, и у него не тот характер, чтобы просить. Он сам может не знать, насколько твердым это терпение окажется. Не на зуб же пробовать, как монету (и из каких книг я только вспомнил это архаичное действие?).

 

- Хочешь распоряжаться сам? - неожиданно серьезно интересуется родич. Значит, я угадал. - На этот раз я склонен уступить тебе такую возможность. Из соображений здравого смысла.

 

Я настолько удивлен этому приступу разумного послушания, что лишь киваю, проскальзывая ладонью по горячей пояснице над поясом мягких трикотажных брюк.

 

- У нас с тобой разве бывало иначе, Иллуми? – подшучивает он, и только сознательное усилие помогает мне не вспыхнуть трижды: от того, как он произносит мое имя, от легкого придыхания в голосе барраярца, и от этого невозможного «мы с тобой». Пульс у него частит почти так же, как мой, и следующий поцелуй кажется до нестерпимого желанным.

 

- На сей раз в качестве исключения я попробую не отбиваться, - обещает Эрик, и получает возможность подтвердить свое обещание практическими действиями.

 

Варварское бесстыдство восхитительно на вкус, коротко стриженный загривок ощутимо колет мне ладонь, когда я придерживаю тяжелую голову, продолжая целовать необычно послушного Эрика, и остается только сожалеть о конструкционной узости ложа, на которое нам предстоит опуститься.

 

Локтевая ямка, чувствительный бок, местечко за ухом, угол твердого рта. Я не знаю, насколько чувствительна его кожа; пульс под губами бьется отчаянно и часто, Эрик откидывает голову назад так, что затылок ложится в мою руку, а горло подчеркнуто открыто.

 

- М-м... ты всегда вот так - ласкаешься? – с усилием выталкивая слова, спрашивает он. Время длинных разговоров определенно осталось позади. Но неужели ему не нравятся нежности? Нет, горячее тело прижимается к моему с доверчивым воодушевлением.

 

Я прячу усмешку между плечом, отмеченным давним, почти стершимся, шрамом, и шеей. Запах болезни почти исчез, и хочется почувствовать его разгоряченную кожу своею, так что я предоставляю будущему любовнику возможность справиться с завязками, складками и узлами, удерживающими мою накидку на положенном месте, что вызывает у него жалобное:

- Нарочно ты, что ли, так упаковался?

 

Разговаривать не хочется. Хочется сцапать законную добычу. В качестве компромисса проскальзываю пальцами по бедрам, останавливаясь на выпирающих тазовых косточках. Эрик не отстает: стащив с меня накидку, гладит раскрытой ладонью, самым чувствительным местечком. Кожа на подушечках пальцев чуть огрубевшая, должно быть - многолетние мозоли от оружия, - но рука скользит осторожно.

 

Расслабленное удовольствие плохо сочетается с подрагивающими коленями – а эта напасть вскоре постигнет нас обоих, так что, пожалуй, стоит легонько подтолкнуть барраярца к кровати, спиной вперед, дождаться, пока он опустится на край постели и опуститься на колени между разведенных ног, уложив голову на крепкое бедро.

 

Эрик запускает пальцы в мою прическу, перебирает пряди, пропускает их между пальцами, словно стараясь отделить темные локоны от белых, и я не удерживаюсь от стона. Волосы – мое слабое место, а Эрик так явно старается сделать мне приятно, что одного этого хватило бы для взаимного удовольствия.

 

Своды ступней, голени под мягким трикотажем, колени и под ними, мышцы бедер, подвздошья... мурлыча от того, как грубоватые пальцы ворошат волосы, я ласкаю все, до чего могу дотянуться, слышу, как он дышит, хрипло и низко, сдавшись накатывающей телесной радости и не мешая себя окончательно раздеть.

 

На обнажающихся бедрах тоже наберется отметин на пару военных кампаний. И я словно плету сеть, где вместо узлов - прикосновения. Бок, спина, руки… не торопясь и не медля, уверенными касаниями, играя на контрастах: прижимая покрепче, отмечая ногтями, касаясь подушечками. Пальцы, дыхание, язык и зубы, ногти и волосы - все это может послужить к вящему удовольствию обоих, главное - знать, как. Я знаю. Еще не время добавлять темпа, но стоит показать явно непривычному к изысканным ласкам барраярцу все доступные возможности тела.

 

Остановившись на опасной грани между демонстрацией возможностей и прямой лаской, провожу языком по крепкому бедру в непосредственной близости от паха. Тихий стон мне, может быть, и почудился между стуком сердца и потрескиванием огня в камине, но непроизвольная дрожь ясно ощутима. Следующее касание, еще ближе - и отступаю, целуя живот и бок, слушая срывающееся дыхание, вдыхая дикий, подчеркнутый холодным дыханием парфюма, жаркий, звериный запах. Идеально.

 

- Иллуми. Ну что ты творишь, а? – старательно скрывая просительные интонации, спрашивает он. А действительно, что я творю?

 

- Издеваюсь, - поддразниваю, поцеловав припухшие губы. Помнится, я когда-то обещал себе, что барраярец научится просить. Чувствовал ли он сладость беспомощности с кем-либо рядом, или это впервые?

 

Эрик откидывается на постель, стискивает край одеяла до белых костяшек, на лице блаженство пополам с растерянностью.

 

- Я... а-ах! – коротко выдыхая, - я обещал только не драться. А если будешь издеваться, я дождусь момента... м-м,, да, и отвечу тем же. Не переусердствуй....

 

Задыхающаяся мольба заставляет меня улыбнуться явно непристойной по его меркам улыбкой, податься вперед и коснуться напряженного тела, пленяя и властвуя.

 

Строки из любовного трактата, цитируемого мягким голосом Нару, всплывают в памяти так ясно, словно я по-прежнему молод, как полураспустившаяся ветвь: [i]"…Игра на флейте - изящное искусство, приличествующее юношам благородных родов..." [/i].

 

Я слышу, как барраярец сдавленно стонет, и улыбаюсь вокруг плененной плоти. Ее вкус вполне соответствует запаху - соль, медь и полынная нотка. [i] "Не следует торопиться, перебирая лады и настраивая дух флейты на нужный лад... не следует и медлить, и колебаться - это ведет к разочарованию"… [/i]

 

Разочарования не будет. Судя по реакции, ощущения носят Эрика из стороны в сторону как океанская волна, чтобы выбросить в конце концов, всхлипывающего и задыхающегося, на покрытый белой простыней берег.

 

Я рефлекторно слизываю с губ соленые сливки семени.

- Жив? – интересуюсь для проформы, стараясь не выглядеть слишком самодовольно. Ошеломленно-блаженное выражение на лице Эрика необычайно ему идет.

 

- Хулиган, - нежно упрекает он, усмехаясь. - Все, стоп нашим сеансам массажа. Память у меня хорошая, кончу при первом же поглаживании по спине.

 

- Не беспокойся, - успокаиваю я, - в число моих достоинств входит умение делить работу и развлечения. - Угнездившись рядом, мягко оглаживаю все, до чего могу дотянуться. Спина, плечи, грудь - все в испарине.

 

- Не свалишься? – спрашивает Эрик, с варварской прямотой подгребая меня поближе. - У тебя-то с чего такой довольный вид?

 

- Я должен быть чем-то недоволен? – усмехаясь, уточняю я. Конечно, я знаю, о чем он; прямодушное искреннее создание.

 

- Понятно, что за удовольствие получил я, - замечает Эрик, - но подозреваю, что твое было несколько неполным. И скорее морального характера.

 

- Ну-ка, перевернись, - командую я и оседлываю узкие бедра. – Полежи, понаслаждайся, я с тобой еще не закончил.

 

Либо Эрик мне уже доверяет и не боится, либо память окажется сильнее, и придется лечить этот страх - самым примитивным способом. Как нечисть изгоняют зеркалами, так страх избывают развенчанием. Позиция, в которой барраярец не может видеть, что происходит, поскольку лежит лицом в подушку, беспомощно распластанный, и не в состоянии вмешаться в ситуацию чем-то бОльшим, нежели слова, должна быть ему чересчур знакома и чревата дурными воспоминаниями…

 

И действительно, тонкой нотой на пределе слышимости сквозь ощутимые попытки Эрика лежать смирно прорывается напряжение. Страх, загнанный глубоко и жестко, спрятанный, точно морщины усталости - на лице под официальным гримом. На секунду меня захлестывает ярость - горячая волна в животе и груди... А вслед за ней, безо всякого предупреждения, приходит нежность.

 

Затылок. Шея. Спина, уже знакомая до последней косточки. Барраярец доверяется мне, а я вылизываю его, как кошка вылизывает котенка. Покусывая, целуя, опираясь на руки, чтобы не было слишком тяжело, дразня кончиками волос и кожей, иногда прихватывая посильней и тут же зализывая отметины.

 

И бесчувственное тело, сохранявшее сперва показную неподвижность, начинает... дергаться. Эрик ежится, шевелит лопатками, вздрагивает - и отнюдь не от страха. Отзывается на мои поддразнивания. Вот теперь можно понемногу увеличивать степень свободы. Уже ведь понял, что ничего ужасного не происходит, да?

 

Вопреки возможным ожиданиям, коллекция его отметин не кажется мне неприятными недостатками. Но хочется выгладить затвердевшие полоски, слишком гладкие и светлые, как все старые келоиды, языком. Этому желанию я и уступаю. Нет, хороший мой, ты не конфета. Но растаять тоже можешь.

 

- Терпи, - подсмеиваюсь, в тон словам дразня дыханием по четко очерченному ромбу мышц у копчика. – Терпение – добродетель.

 

- В нашем ли пикантном положении... - глубоко и медленно выдохнув в подушку, интересуется Эрик, - говорить о добродетелях?

 

- Почему? – удивляюсь я, разрываясь между двумя равно приятными возможностями поддразнить моего барраярца языком: словесно и буквально. Гладкие, тяжелые волосы свободно стекают, расплетенные, скользят по его спине и ягодицам; Эрик чуть прогибается в пояснице… – Или в занятиях любовью не бывает добродетелей и грехов?

 

– Преимущественно второе. – По виднеющемуся краешку щеки понятно, что он расплылся в улыбке.

 

- Если, несмотря ни на что, мы добрались до постели, понятие греха теряет смысл, - сообщаю преувеличенно серьезно. «А если ты, дружок, перестал бояться и начал хихикать, хватит тебе отдыхать лицом в подушку». Отпускаю, сажусь в изножье кровати, скрещивая ноги. - Повернись-ка.

 

- Чтобы встретить опасность порока лицом к лицу? – фыркает Эрик. - Можно. - Он перекатывается на бок, почти лениво, блаженно вытягивается, раскидывает руки.

 

Мизансцена "иди сюда" настолько явная, что меня окатывает волной желания. Но если в любви и есть грех, то это – торопливость. Долгое томительное предвкушение сегодняшнего вечера, драгоценное сближение шаг за шагом не заслуживают быстрого соития на кровати, неудобной и тесной, как столь любимая моим барраярцем военная форма, и наверняка навевающей ему ассоциации с одиночеством и болезнью. Пора перебраться ко мне в спальню.

 

Прямолинейность приглашения, выглядящая неуместно час назад, сейчас дразнит прелестью полной откровенности, и Эрик оказывается не против его принять. Полуодетые, босиком – я обнаженный по пояс, а он и вовсе в моей короткой накидке вместо полагающегося халата, – мы отправляемся через пол-дома в мои покои. И хотя слуги давно спят, одна мысль о лицах гипотетических наблюдателей заставляет расплыться в улыбке, а уж когда я представляю на их месте моих светских знакомых… То-то было бы веселья и обмороков. Но сейчас я чувствую себя не Старшим с кодексом правил в голове, а совершеннейшим мальчишкой, не стесненным условностями приличий.

 

У Эрика же другие ассоциации. - «Римские патриции пускаются в разврат?» - уточняет он со смешком. Похвальное классическое образование и, главное, верное направление мыслей.

 

Барраярец с любопытством лисы проходится по моей спальне, изучая подробности интерьера. В комнате, как обычно, свежо, и дуновение воздуха шевелит занавеси, но, я надеюсь, эта прохлада подскажет Эрику не кутаться в накидку, а снять ее ради теплых объятий свежей постели или душистой горячей воды. С намеком открываю перед ним дверь в ванную, попутно дунув на взъерошенный затылок.

 

- Это, конечно, не привычный тебе слуга с кувшином и тазиком, - вспоминаю недавний разговор про гигиенические обычаи на Барраяре, - но тоже ничего.

 

Эрик, приподняв бровь, оглядывает панель управления ванной, хмыкает, трогает пальцем кран. Пересчитывает флаконы на полке, откровенно загибая пальцы. От предложения выбрать аромат самому благоразумно отказывается: мол, он-то выберет, а вдруг оно окажется средством для сведения мозолей?

 

Что ж, значит, нам предстоит плавать в лилейном масле. Расслабляет, но не усыпляет, обостряет чувства, и запах еле заметен. Золотистые блестки по воде. А ванна велика настолько, что сюда мы и вдвоем поместимся без неудобств, и, надеюсь, Эрик, нежащийся сейчас в теплой воде, не отпрянет, расценив это как злостное покушение на свою самостоятельность.

 

Переступив край, опускаюсь в воду и устраиваюсь у него за спиной, обнимаю. И он послушно откидывается назад, расслабляя мышцы и словно стекая по мне в воду. Я ловлю себя на невольной усмешке: гем-лорд в качестве подставки в бассейне… и гем-лорду от этого хорошо до невозможности скрыть возбуждение.

 

Эрик, словно нимало не смущенный, растирает душистую пену в ладонях, намыливается – и лишь потом оборачивается и спрашивает, улыбнувшись: - Ты всегда так обхаживаешь своих любовников… или любовниц?

 

Мне приходится помолчать, собираясь с мыслями, и, наконец, признаться: - Нет. Так сильно я еще не увлекался. – Странно и ошеломительно внезапно понять, что чужак вдвое тебя моложе вертит тобой, сам того не замечая, а ты с восторгом вертишься вокруг. Я быстро меняю тему: - Потереть тебе спину?

 

Эрик довольно фыркает. - Окажи такую любезность. И можешь рассчитывать на взаимность.

 

Отобрав флакон с мылом, деловито взбиваю шапку душистой пены у него на плечах. Эрик потягивается, на изогнувшейся спине виден каждый позвонок. От попытки прихватить его зубами за загривок останавливает лишь нежелание узнать, какова пена на вкус. Наконец, закончив , я отпускаю его, он выскальзывает из моих рук, на мгновение погружается в воду с головой, тут же выныривает, оглаживает мокрые волосы руками, стряхивая капли.

 

- Моя очередь. Ну, отдашься в мои хищные руки? – улыбается.

 

- Разумеется. Дай мне только салфетку из тех, что лежат за той синей коробкой? Мне лень тянуться.

 

Запрокинув голову, смываю грим. Лицевая краска – стойкая штука, обычная вода ее не размывает. И то, хороши бы мы были, если бы четкие линии расплывались на лице от прикосновений, жары или дождя, словно косметика на физиономиях накрашенных инопланетниц.

 

Эрик, встав на колени на дно ванной, притягивает меня за плечо. Мочалка проходит по телу уверенно, размашисто и аккуратно, кожа начинает слегка гореть, и откликаются разогревающиеся мышцы. Наверное, и с массажем он знаком не только по нашим сеансам – движения идут от центра к периферии, на общестимулирующих точках давление слегка усиливаются. Откровенно наслаждаясь, я прикрываю глаза и не сразу замечаю, с каким удивленным сосредоточением он изучает мое лицо.

 

- Что? – переспрашиваю чуть хрипловато; вот уже и голос меня не слушается. Лишь потом до меня доходит: без грима он видит меня впервые. Улыбнувшись, уточняю: - Это что-то меняет?

 

Барраярец проводит влажными костяшками пальцев по моему лицу, очерчивая скулу, глубоко вздыхает и улыбается. - Вот ты какой.

 

Эффект неожиданности? И, пожалуй, этот эффект его возбуждает, если я хоть немного умею читать по лицу. Не в силах удержаться, притягиваю к себе и целую в полуоткрытые от любопытства губы.

 

- Если я тебя отшлепаю мочалкой, это будет не слишком для твоего аристократического достоинства? - вкрадчиво интересуется Эрик, когда ему удается вывернуться – увы, слишком быстро. Отложенная мочалка сползает с края ванны и уплывает. Он стоит на коленях, по пояс в воде, и смотрит на меня в упор, чуть запрокинув голову. - Я тебя мою. Занят важным делом. Не мешай.

 

- Кто тут старший? - вздергивая бровь, осаживаю я наглеца. Это удалось бы лучше, не будь улыбка устойчивей полос грима. - Хочу и буду.

 

- И кто-то говорил, что терпение это добродетель? - ехидно осведомляется барраярец. - Немного осталось. Погоди.

 

- Тебе еще придется вымыть мне волосы, - предупреждаю, умалчивая об истинной причине нелюбви к сложным прическам. Полтора часа терпеть прикосновения парикмахера – самый верный способ, позабыв о делах, тут же отправиться в Дом Услад. - И учти, в процессе я за себя не ручаюсь.

 

- Только не утони, - улыбается Эрик, проскальзывая мне за спину. Я чувствую его дыхание на шее, но гораздо сильнее легкого дуновения впечатляет ощущение пальцев, медленно перебирающих волосы, массирующих голову, с томительной неспешностью взбивающих белую шапку шампуня. Прикосновения осторожны, словно по контрасту с теми резкими движениями, которыми он орудовал мочалкой. Вот он проводит ладонью за ухом, подбирая пряди, и вновь перемещает пальцы на макушку, собирая локоны в кулак, пропуская сквозь пальцы, поглаживая… Я тихонько шиплю сквозь зубы.

 

И он все понимает. Потому что сообщает на ухо, чуть прихватив губами мочку. - Скажешь, когда хватит? Или подождать, пока это м-м... не станет очевидно? - Ладонь с растопыренными пальцами перемещается уже на основание шеи и по миллиметру движется вверх, чуть массируя кожу подушечками, и я не выдерживаю.

 

 - Ты, - сорвавшимся голосом прошу, - на сушу... не хочешь?

 

Черт, ну до чего же он хорош - поразительно, неожиданно хорош, притом что искушенность - не его стиль, и он не делает ничего особенного. Я чувствую себя так, словно искупался в "Пламенеющей розе", и только требования разума позволяют мне удержаться от того, чтобы подгрести под себя законную добычу.

 

Впрочем, прозрачно намекнуть мне не запрещено. Заведя руки за смуглую спину, я обхватываю барраярца за бедра и вжимаюсь, демонстрируя очевидность насущных необходимостей. У нас впереди еще полночи, и сладость предвкушения щекочет изнутри.

 

Эрик кивает, и струя из душа, включенного на игольчатый режим, неожиданно окатывает мою разгоряченную голову. Контраст ошеломительно приятен, но, не давая мне блаженно осесть на дно ванны, Эрик крепко придерживает меня за плечо.

 

С трудом вернувшись в реальность, я тяжело, как доисторический ящер, выступаю на мгновенно впитывающий избытки воды подогретый пол. Лишь досушивая волосы, понемногу прихожу в себя. Инстинкты тоже древние и тяжелые, так что самоконтроля хватает лишь на то, чтобы не наброситься на барраярца прямо здесь. Может быть, я переигрываю со спокойствием - но иного способа справиться с собою нет, и я все равно не могу не прожигать Эрика взглядом сквозь завесу волос. Если промедлить еще немного, случится пожар.

 

В спальню мы выходим, одетые лишь в полотенца, и те остаются лежать возле кровати. Занавесь, закрывающая постель – маленький дом в доме, темные невесомые полотнища, - расступается, повинуясь движению руки, и я приглашаю Эрика в это, защищенное от прочего мира, пространство.

 

 - Иди сюда.

 

Эрик ухмыляется и, неожиданно ускользнув из-под руки, падает на постель ничком - так, что пружинит матрац.

 

 - Ого! - по-мальчишески азартно заявляет он. - Такое бы ложе, да мне в семь лет. Как бы я на нем замечательно прыгал.

 

- Можешь попробовать сейчас, - в нетерпении согласный на любой его каприз, соглашаюсь. Вот я уже рядом, занавесь задернута, сквозь голубовато-серую ткань пробивается свет ламп, встроенных по краям кровати, создает впечатление полной отстраненности от мира: нет нигде и ничего, только это пространство, плывущее по ночи, как корабль.

 

Эрик крепко, медленно проводит ладонями по моим плечам, и я едва не срываюсь в стон, громкий и откровенный сверх допустимого.

 

- Ну, я в твоем распоряжении, - хищно и требовательно улыбается барраярец. - Вымытый, очищенный от предрассудков, как апельсин от кожуры, и изрядно разгоряченный.

 

Он, конечно же, понимает, насколько не одинок в своем состоянии.

 

- И не ты один... - констатирую, целуя, оглаживая жадными руками по плечам, по спине. - Хорошо, что ты достаточно крепок.

 

Притягиваю к себе, обхватив руками и ногами - а не так Эрик и тяжел, можно перевернуться на спину, увлекая его за собой, - и целую до головокружения и гипоксийных звездочек перед глазами.

 

Мой любовник выдыхает рывками, как после тяжелого бега. Я чуть отстраняюсь, поворачиваю его на бок, давая себе пространство для действий, и отвечаю уже не словами – чем-то из широкой гаммы шипения, стонов и мурлыканья: то втираюсь в него все теснее, то вылизываю шею, грудь, прикусываю соски, провожу пальцами по животу, лаская умелой ладонью ниже – и не встречаю ни малейшего возражения. Потом, положив ладони на ягодицы, прижимаю плотней.

- Так хорошо?

 

- Хорошо, - отвечает обычно упрямый барраярец с каким-то удивлением в голосе. - Наверное, я действительно изменился, если одна эта мысль не вызывает у меня бешенства. Но если я живу здесь, с тобой... то почему бы не жить с тобой, а? - Тихо смеется. – Или ты дожидаешься формальной капитуляции, Иллуми?

 

- Не капитуляции, - дразня зубами мочку его уха, предлагаю я. - Просьбы.

 

Пусть даже сдержанной - мне хватит, мне и сейчас уже более чем хватает, но нужно себя обуздать.

 

- Хм? - Он катает слово на языке, склоняется еще ниже. - Иллуми? Э-э… пожалуйста.

 

Ну, наконец-то. Сколько можно было испытывать мою выдержку, в самом-то деле? Ловлю губы нетерпеливым поцелуем и с деланной строгостью добавляю, когда отрываюсь от горячего, охотно отвечающего рта: - На первый раз сойдет.

 

Расслабившийся Эрик без сопротивления ложится на лопатки. Он не солгал, его и вправду покинуло обычное настороженное напряжение; поставь сейчас барраярца на ноги – не удержится, и не нужно.

 

Потянувшись за флаконом, предусмотрительно выложенным неподалеку, прошу, слыша в собственном голосе нетерпеливую жадность:

 

- Постарайся лежать смирно.

 

Медленно и нежно, укрощая желание взять свое целиком и без промедлений. Хорошо бы мой непокорный избранник сумел выдержать, не дергаясь особо, пять следующих минут, а лучше - десять...

Боль может быть приятной, пусть он об этом не имеет ни малейшего понятия. Но здесь и сейчас ей не должно быть места.

Я намеренно замедляю движения, раз за разом проникая в невольно сопротивляющееся тело, добавляя масла и глубины, стараясь дышать ровно - это помогает сдержаться.

 

Нависнув над добычей сверху, я ловлю себя на собственническом желании оставить метки, знак, что отныне он мне принадлежит, - жестко и требовательно, прихватывая зубами и зализывая, меняя силу и длительность, так, чтобы поцелуем вскружило голову.

 

И делаю. Удивительно, как точно Эрик отвечает, каждым полустоном и вздохом, и как легко и естественно случается все, чего в нетерпении дожидались и он, и я. Приходится приостановиться, чтобы - вдвоем же - перевести сбившееся дыхание. Мы вжимаемся друг в друга, замираем, я бормочу любовнику что-то бессвязное, задыхающееся, сладкое, сам не очень понимая, о чем.

 

- ... не больно? - наконец, спрашиваю. По-прежнему расслабленное тело подо мной словно идет волной, Эрик по-прежнему меня слушается, как ни поразительно.

 

- М-м, нет... Лежать... смирно? - переспрашивает он осторожно.

 

- Нет, - едва ли не со стоном разрешаю. Искусственное спокойствие должно даваться ему дорогой ценой, раздразненное долгой прелюдией тело пытается урвать свое, и я с величайшим трудом удерживаюсь от того, чтобы навязать парню предпочитаемый ритм. - Делай... что хочешь.

 

Мне приходится немного отстраниться - отчего-то Эрик чуть напрягается, - и снова прижаться, отбросив мешающиеся волосы за спину. Странное ощущение, он точно в смятении, и я пытаюсь и успокоить, и выяснить, все ли в порядке.

 

- Так хорошо ...?

 

Он подается ко мне навстречу - длинным, до невозможности медленным, почти робким движением, переходя наконец от полной неподвижности бесчувственного, или притворяющегося таковым, тела, к первому отклику.

 

Мед-лен-но. Еще медленней. Совсем тихо. Иначе и нескольких секунд не продержаться.

 

Короткие отрывистые поцелуи. Замедленные движения, шумное дыхание, сердце грохочет в каждой вене. Я чувствую его как самого себя... и даже эта непривычно прохладная, опасливо сдержанная телесная радость кажется мне не обидной, а прозрачно ясной. Как мне удалось изгнать страх из его души, так холодность постепенно покинет тело, и удовольствие когда-нибудь проявится в полную силу, разбуженное привычными для мужчины ощущениями. А пока - слитные общие движения, потихоньку усиливающиеся, естественные, как дыхание или ходьба. Постепенно увеличивая темп - остатками мыслей хоть немного себя придерживая, - с беззастенчивым довольным стоном при каждом движении...

 

Сквозь мое собственное удовольствие прорывается мгновение ошеломительной короткой разрядки, настигшей Эрика, - такой для меня сладкий, но почти сразу миновавший, спазм мышц и выдох-стон. Мудрое тело расслабляется сразу же - если бы не это, я бы, пожалуй, мог ему навредить. Потому что ручаться за себя я просто не в состоянии. И несколько десятков секунд, полных жара, дрожи и близкого предела, запоминаются смутно, как картина, увиденная сквозь вуаль. Наслаждением смыло все.

 

Я прижимаюсь щекой к потному виску, успокаиваясь, вслепую поглаживая покорного и горячего, как разогретый солнцем камень, любовника; справившись с сонливостью, отстраняюсь и заглядываю в лицо, проверяя, все ли в порядке.

 

Взмокший, ошалевший, он смотрит на меня и сквозь меня, явно слабо узнавая даже очевидные предметы: степень ошеломления барраярца очевидна хотя бы по тому, что он просто молчит, переводя дыхание, и даже не пытается сдержать расплывающуюся улыбку, абсолютно дурацкую.

 

- Воды, - требует, наконец, решительно мотнув головой.

 

Я невольно фыркаю от смеха. Вот она, непосредственность варвара - после сногсшибательного секса потребовать не признаний, обещаний или ласковых слов, а банального возмещения потери жидкости.

 

Разумеется, я помогаю Эрику с этой маленькой бедой, и он обнимает меня за плечи, притягивает поближе почти хозяйским жестом. Я не сопротивляюсь, устраивая тяжелую голову на своем предплечье и набросив поверх нас простыню.

 

Эрик решительно поворачивается на бок, лицом ко мне и не выбираясь из объятий, умащивается, щекоча коротким "ежиком" плечо и закинув ногу мне на бедро, заявляет напоследок "Все равно не женюсь, и не надейся", блаженно закрывает глаза и засыпает почти сразу. Поразительно – он язвит даже во сне, даже несмотря на то, что разгорячен и растаял. Мне стоило бы выбраться из постели, как минимум из соображений гигиены, но что-то подсказывает, что эта идея физически неосуществима.

 

Я тихонько посмеиваюсь, касаясь свободной рукой всего, до чего могу дотянуться.

- Замуж выйдешь, - еле слышно. - Шутка, не бросайся.

 

Слышится тихий необидный рык сквозь сон. Для порядка, очевидно. И я засыпаю тоже.

 

ГЛАВА 16. Эрик.

 

Утро. Солнечный луч, как ему и положено, просачивается сквозь щель в занавесях и стеснительно танцует где-то в углу. Архитектор, устроивший этот дом, разумно позаботился, чтобы прямой свет в глаза не будил спящего по утрам... Незнакомая комната, непривычная постель. И вытянувшееся рядом, разморенное сном, обнаженное тело. Мой цет тихо дышит, блуждая во снах, но рука его бессознательно и уверенно закинута мне на бок, и отпускать он не намеревается. Хотя бы волосы он еще вчера благоразумно свернул узлом, не то они бы заняли пол-постели.

 

Ну что, пришла пора для утренней истерики добропорядочного мужчины на тему "меня поимели"?

 

Только если я буду полнейшим идиотом. После моего лагерного опыта (кольнуло с привычной досадой и моментально отпустило) девственников в этой постели нет. И будь я проклят, если стану стыдиться хоть чего-то, бывшего вчера, вплоть до щекотного воспоминания о том финальном удовольствии, неподобающем, маловероятном, но самом настоящем... Э-э, стоп. Не стоит растравлять утреннюю эрекцию, пока мой... любовник еще спит.

 

И сладко же спит. Острые черты лица смягчены сонным довольством. Меряю его взглядом, в котором удивления не меньше, чем интереса. В гриме у моего гем-лорда вертикальная полоска у губ, словно брезгливая раздраженная складка. А этот незнакомец скорее мил. Точнее, не незнакомец - просто тот, с кем я впервые познакомился только вчера вечером.

 

Ха, как там говорится в пословице, "секс не повод для знакомства"? Повод, и еще какой, но смысл фразы не в том. Секс - не самое важное, что бывает в жизни. Если бы не так, черта с два я бы вчера лег даже под этого - желанного, искусного в постели, интересного до безумия типа. Но херами меряться, споря, кому быть снизу, было бы вчера мальчишеской глупостью. И немного трусостью, есть такое. Пробовать самое опасное лучше сразу, как в воду с головой. А уж наутро, обсохнув, размышлять у него под боком, страшно было или здорово.

 

Буду уж честен с собою: неплохо. Можно и повторить - через пару недель... или часов, как сложится. Но пока Иллуми беспечно посапывает и не намерен просыпаться, у меня есть время подумать. На кой черт я ввязался в интересные отношения с женатым, между прочим, мужиком? А мне скоро возвращаться в город и представать перед светлые очи его неизвестной пока супруги, и уж она не преминет высказать мужу все насчет странного выбора. Из нас двоих он сейчас уязвимее. Моя катастрофа уже позади, а вот кардинально поломать его жизнь я могу без усилий. Если он об этом не подумал, уж я-то мог? Хотя какое там думать, у меня вчера вся кровь отлила от мозга ниже пояса...

 

Аккуратно поглаживаю выпавшую из стянутого узла прядь, перечеркивающую подушку. Он вздыхает, всплывая из глубокого сна в поверхностный: веки начинают вздрагивать, чуть напрягаются мышцы, и меня он прихватывает еще крепче. Вот собственник!

 

- Привет, - хриплым со сна голосом сообщает Иллуми, наконец, и неверяще моргает.

 

Обычные утренние хлопоты - одевание и душ, неизбежный грим и расчесывание спутанной со сна шевелюры, случайные касания, почти дружеские объятия... Иллуми тактично не замечает моего возбуждения, я плачу ему ответной вежливостью, пока он не проговаривается, приказывая принести завтрак в комнату:

 

- Прятаться не будешь?

 

А смысл? Слуги уже точно знают, что я у себя не ночевал. Вряд ли они рыщут по саду, разыскивая меня, храпящего пьяным сном под каким-нибудь кустом. Улыбаюсь и отрицательно качаю головой, заслужив в ответ облегченное:

 

- Я боялся, что... - Иллуми недоговаривает, когда его некстати, или слишком кстати, прерывает на полуфразе вошедший с подносом камердинер. Лишь после его ухода объясняет: - Боялся, что ты... пожалеешь, что ли. Или не пожалеешь, но решишь на этом закончить проявления своего, хм, любопытства.

 

- Я - нет, - отвечаю твердо, и он облегченно делает шаг ко мне, обнимает, трется носом о загривок. Как будто само прикосновение - небывалое удовольствие. - А ты? Тебе скоро возвращаться в город. Ты уверен, что я в новом качестве вписываюсь в твою прежнюю жизнь? Жена, друзья, мальчики-девочки, или кто там у тебя... - Я с настороженностью жду ответа, пока мои руки машинально сооружают что-то многоярусное на тосте. - Похоже, я совратил тебя с пути истинного?

 

- Самонадеянный нахал, - смеется Иллуми, садится и делает первый глоток пахнущего специями кофе. - В мою, - подчеркнув голосом местоимение, - жизнь ты вписался, остальное поправимо.

 

- А в жизнь твоей семьи? - спрашиваю прямо.

 

Он медлит, постукивает пальцами по столу.

 

- Поймут они сразу, слепых у меня среди родни нет. Но, боюсь, у тебя неверное представление о ситуации. Кинти, мою жену, происшедшее может позабавить или удивить, но не более того. Вмешиваться она, безусловно, не станет. Моя подушка - это только мое дело; то же касается и увлечений Кинти.

 

- И ты даже не услышишь упрека, что тащишь в дом черт-те-что?

 

- Сам факт твоего наличия в семье ей бы и в голову не пришло оспаривать. Семейный долг - дело особое. А стали бы мы любовниками или нет - лишь наше с тобою дело. - Внезапно фыркает от смеха. - Я только что вспомнил о Бонэ. Провидец чертов.

 

- Стали любовниками... - Я пробую слово на вкус и задумчиво прищелкиваю языком. Нечто сладкое, терпкое и из области фантастики. - Надеюсь, это не отменяет остальных развлечений? Лисы, рапиры и вечерний чай?

 

- Массаж, пение и соревнования по скоростному разжиганию каминов, - подхватывает Иллуми в тон и смеется, а потом, отставив чашку, кладет ладонь поверх моей руки. - Конечно, не отменяет.

 

***

 

Несколько дней пролетели быстро, и, наконец, доктор Эрни согласился снизить строгость моего заключения - то есть ограничиться ежесуточной физиотерапией в городском доме. Сборы не заняли много времени - мое имущество свободно уместилось бы в бумажном пакете для пончиков. Разве что пришлось сходить попрощаться с садом, усыпанным хвоей, семейством неуловимых лисиц и беседкой - крайней слева, у пруда.

 

Вот уже машина - обтянутая изнутри шелком и кожей коробочка, высокотехнологичное чудо - скользит над землей. Мы сидим бок о бок и говорим.

 

- ... Совсем с ума сошел, - продолжает Иллуми наш давний то ли спор, то ли поддразнивание.

 

- Воистину, - подтверждаю я, сам запоздало удивляясь воркующему тону своего голоса. - Нормальный с тобой разве свяжется?

 

Иллуми улыбается. - Ты бываешь таким забавным... не обижайся.

 

- Я? - Делаю чопорное, надменно серьезное лицо. - Да я само совершенство.

 

Иллуми подхватывает игру, и его озадаченное выражение лица сменяется официальным. - Разумеется, - важным тоном соглашается он. - Поскольку ты являешься в некотором роде моим трофеем, постольку было бы странно обнаружить в тебе хоть один изъян.

 

- Ну, положим, если бы их не было вовсе, военным трофеем стал бы ты... - Воздеваю поучительно указательный палец.

 

- Имевшие место небольшие дефекты, - он прикусывает губу, явно чтобы не расхохотаться, - были созданы специально для того, чтобы я мог их устранить к собственному удовольствию.

 

Тут уже не выдерживаю я, начинаю хихикать. От иронии ситуации, от блаженного состояния удовольствия или от того, что в эти дни впервые за невообразимо долгое время - отпустило. То ли чувство вины, то ли ненависть к себе самому. Ушло и растворилось.

 

- А ты ведь нервничаешь, - тихонько замечает Иллуми.

 

Мандражирую перед возвращением, да, точно. - Ты здесь и ты в городе - два разных человека, - объясняю. Задумчиво тру переносицу двумя пальцами. - Должно быть, побаиваюсь, что прежний Старший Эйри неожиданно вылезет из потайного шкафа. - Можно просто прислониться к его плечу, даже не делая попытки обняться.

 

Он обнимает меня сам, притягивает к себе. - Официальная маска у меня, конечно, есть, без этого никак, и вполне возможно, что тебе придется с ней сталкиваться, но нечасто. Потом, ты великолепно умеешь вытряхивать меня из этой скорлупы.

 

Пожимаю плечами. - Если маска - часть церемониала, мне она не мешает. Но, боги, как же ты меня тогда ненавидел! Как будто я вызов самому твоему существованию. И одновременно держал мертвой хваткой, не отпуская ни на сантиметр. После такого наша идиллия выглядит подозрительно, - усмехнувшись.

 

- А ты и был вызовом, - коротко. - Но мало ли проблем случается в старых семьях... И далеко не все они заканчиваются вечной враждой. Люди мирятся, знаешь ли. Никого не удивит, что и мы с тобой нашли общий язык, - веско подытоживает он как раз в тот момент, когда машина опускается на подъездную дорожку городского особняка.

 

Выходя оглядываю смутно знакомый - сколько раз я его видел, три, четыре? - подъезд, поднимаю на миг глаза к затянутому облаками небу. Чего тянуть? Пора.

 

Сквозь ряд выстроившихся в вестибюле с приветствиями слуг мы проходим, как нож сквозь масло. За ними гостиная, и нас там ждут. Очень красивая дама, хрупкая золотистая блондинка с серо-зелеными глазами. Интересно, сколько ей лет на самом деле? Безупречно молодая внешность не скрывает острый, проницательный взгляд зрелой женщины. И трое парней - от семилетнего где-то пацана до почти совершеннолетнего юноши. И вся эта родня - кто важно, кто с визгом, а кто и с мягкой улыбкой, - направляется к нам.

 

Торможу так, словно вылетел из-за поворота прямо к засаде, и замираю в паре шагов позади Иллуми, с очень вежливой улыбкой на лице и заложив руки за спину. Я рассматриваю воссоединение семейства с дистанции, пока дети забрасывают отца энергичными приветствиями и ворохом новостей, а их мать мягко улыбается при этом зрелище.

 

Когда Иллуми наконец представляет меня - не скажу, что ждал этого мига с нетерпением, но хорошее воспитание обязывает, - с самым официальным выражением на лице склоняю голову и чуть не щелкаю каблуками. Не нарочно, машинально. Эдакое высокомерие от застенчивости.

- Рад личному знакомству, миледи. Благодарю за гостеприимство вашего дома.

 

Каким я предстал ее глазам? Чужак-варвар, любимая игрушка ее мужа или сомнительное наследство от родственника? А что объяснили детям - "настоящий живой барраярец, не кормить и не дразнить" или просто безымянный "гость дома, новый родич"? Мягкая улыбка леди и негромкий чистый голос красивы, но ситуации не проясняют.

 

Дети удаляются, а взрослым в соответствии со светским этикетом предлагается выпить по бокалу прохладительного.

 

- Солнечная ягода, плюс еще... восемь компонентов? - гадает Иллуми, покатав глоток во рту.

 

- Девять, - поправляет его леди Кинти, и переводит сектор обстрела на меня. - Будет ужасно банально спросить вас, Эрик, как вам здесь нравится, - прячет улыбку за бокалом. - Поэтому считайте, что я задала этот и все полагающиеся вопросы, а вы ответили и с честью пережили это испытание.

 

- Обязательно, миледи, - киваю я в тон, цедя напиток из бокала. Пальцы сцеплены на колене, спина прямая, на губах легкая улыбка - осанку контролирую. как по учебнику хороших манер, только что губами не шевелю, перебирая в памяти подпункты. - Смиренно надеюсь, что сумел снабдить свой воображаемый ответ всеми положенными в этом случае комплиментами.

 

Кажется, у дамы нет слишком явных претензий, что я не так пахну или не так выгляжу. Мою военную куртку она, должно быть, приняла за милую инопланетную причуду, а запах мужниных духов от чужого человека пусть уловила, но ничем не дала этого понять. Прекрасная выдержка. Даже не хихикнула.

 

Она заговаривает с мужем о семейных делах, и я ненадолго получаю передышку. Полушутливые жалобы на хлопоты воспитания; предупреждение о каком-то очередном серьезном разговоре, который хочет устроить с отцом Лерой - "он твоя копия, и ты знаешь, как трепетно он относится к своим обязанностям старшего сына"... Я не знаю, обычна ли такая супружеская беседа или спектакль поставлен в расчете на постороннего зрителя, которого, впрочем, немедленно вовлекают в орбиту обсуждения.

 

- Дети, - возводит глаза к потолку Кинти, - это что-то потрясающее. В смысле, трясет похуже урагана. Эрик, у вас юноши такие же... бодрые?

 

- По разному, - тихонько хмыкаю. - Но нашим, похоже, отпущено меньше времени на взросление, поэтому их разрушительная энергия направлена вовне.

 

"Удачный эвфемизм для того факта, что в свои шестнадцать-семнадцать они уже приносят присягу и идут стрелять в ваших парней". А я тут сижу и пью изящный коктейль в компании моих родственников-цетагандийцев. Мать твою за ногу (хорошо, что утонченные дамы не умеют читать мыслей), до чего же все запуталось!

 

Услышав, что леди Эйри отправляется в город за покупками, Иллуми немедленно предлагает: - Дражайшая, если ты намерена нанести серьезный урон магазинам, мы с Эриком, пожалуй, составим тебе компанию. Выедем в город вместе, разбежимся часа на четыре - за меньше ты не управишься, и мы тоже, - а потом, пожалуй, встретимся в "Облачной чашке".

 

Прогулка по магазинам меня, как любого истинного мужчину, ужасает заранее, но делать нечего. Надо сбрасывать старую кожу и маскироваться нынешними одежками, а в одиночку я, к сожалению, потрачу в этом страшном месте вдвое больше времени и со втрое меньшим толком. Дай только бог, чтобы, сжалившись, меня повезли в магазин с готовой одеждой, а не устроили визит в дорогое ателье.

 

Дорога запоминается в основном легким щебетом леди - жалобы, что ей не позволили сесть на водительское место ("ты же не ездишь, а летаешь в полуметре над мостовою, Кинти!"); рассказ про какие-то модные живые ткани ("от солнечных лучей бутоны на рисунке начинают распускаться"); упоминание о предстоящем бале, на который "идти не хочется, но что поделать - надо"; ироничные комментарии к действиям других водителей. Я образцово играю роль "застенчивого провинциала". Интересно, жена Иллуми старается держаться нарочито легкомысленно потому, что смущена моим обществом или, напротив, хочет успокоить мои возможные страхи? Облегченно вздыхаю, когда светловолосая головка скрывается за дверью разукрашенного, как зимнепраздничный пряник, магазинчика.

 

Результат прогулки по торговым рядам вкупе с моими попытками осознать масштаб цен и перевести цетагандийские деньги в барраярские марки, один: то ли у меня проблемы с арифметикой, то ли у Иллуми - с головой, раз одна рубашка стоит как половина лошади. Движимый одновременно экономной скупостью и привычной сдержанностью, выбираю фасоны попроще, любимые темные тона, закрытый ворот и уж если вездесущую здесь вышивку, то заметную только вплотную. Это был общественный долг, а напоследок оставляется капелька удовольствия. Еще за городом Иллуми обещал подобрать мне на свой вкус что-нибудь для дома, с крепкими пуговицами, которые обязаны будут выдержать, когда он станет с меня это одеяние сдирать. Теперь он с самым чопорным и гордым видом выкладывает передо мной рубашку из бархатной, тонкой замши, медово-рыжего оттенка палого листа или полированной грушевой доски. Строгий покрой и высокие манжеты - уступка мне, но скользящая мягкость материала, точно живая шкурка, выбрана моим хитрым соблазнителем уж точно не случайно.

 

И на этом, пожалуй, хватит - стыдно будет, если моя стопка коробок с одеждой окажется выше, чем у его жены. Устал. Хочется посидеть где-нибудь наедине. Что-то многовато впечатлений за один день, и толпы посторонних людей - цетов, чужаков, врагов... - вокруг с непривычки действуют на нервы.

 

Иллуми ведет меня в обещанную "Чашку", и мы устраиваемся в закрытой кабинке. Там царит тишина - уютная, мягкая, как одеяло, или как шапка сливок над кофе. Сижу, грею ладони о тонкий фарфор, расслабленно молчу. Через час сюда придет супруга моего любовника, но пока - комфортное молчание на двоих и возможность ни о чем не думать.

 

Лишь маленькую кофейную бесконечность спустя я решаюсь приступить к осторожным расспросам о том, что сейчас меня беспокоит больше прочего - о его семье. Да, жена и дети Иллуми действительно не очень понимают, что я такое. Глава семьи сообщил им только самую официальную информацию, без подробностей: начиная с того, что я воевал, и заканчивая моим лечением. Им со мною неуютно, да и мне проще быть со своей новой роднею деликатным, как с хрустальной вазой, и не слишком часто попадаться им на глаза, о чем я и сообщаю, смягчая иронию улыбкой.

 

Иллуми сомневается. - А если ты решишь остаться здесь надолго, - с надеждой подсказывает он, - не надоест вам танцевать этот словесный менуэт? Вам надо привыкать друг к другу по-настоящему.

 

Что тут причина, а что следствие? Может, наоборот, я не смогу остаться потому, что не сойдусь со своими цетскими родственниками? Как далеко простираются мои способности к адаптации? Забавно. Иллуми считает что я по-барраярски упрям и агрессивен, я уверен, что во мне чересчур много гибкости и склонности приспосабливаться...

 

- Я постараюсь. Но менять пришлось уже так много... Полагаешь, я сумею измениться еще сильнее? Ради тебя?

 

На этот раз задумывается надолго.

- Ради меня - вряд ли. Честно. Ради себя - возможно, не знаю. Но я рад, что ты говоришь о своей адаптации в таком ключе. Звучит так, словно ты начал воспринимать Цетаганду как всего лишь один из существующих миров, а не как персональный ад на земле. Это вправду радует, Эрик, вне зависимости от того, останешься ты со мной или нет.

 

- В большой степени меня примиряет с этим миром наличие в нем тебя, но я не сказал бы, что это говорит о моем здравом рассудке, - признаюсь честно.

 

Горячий взгляд плавится сладостью, как шоколад. И перед ним негоже отступать в страхе, как и перед маленькой чашечкой вязкого коричневого напитка. Ох, как хочется домой, признаюсь искренне. С чувством исполненного долга и совершенного подвига запереться у себя в комнате, и не в одиночестве. Пусть семейство Эйри штурмует дверь с целью освободить заложника...

 

 - Учти, еще парочка таких выпадов, и я не смогу ручаться за здравость своего поведения, - угрожающе мурлычет Иллуми.

 

- Нечего облизываться на дальних родственников сомнительного происхождения, явно перепутав их с пирожным, - парирую, но накрываю его ладонь своей.

 

Хорошо, что столик узкий. Словно нарочно придуманный для того, чтобы над ним целоваться, закрыв глаза и чуть ли не урча от сосредоточенного удовольствия. Поцелуи вперемешку со смехом - это... замечательно. Как пузырьки в шампанском. Еще и еще...

 

От двери слышится отчетливый смешок.

 

Я сижу лицом ко входу, и если бы не закрыл глаза, когда целовался, сумел бы увидеть, как приоткрылась дверь. Но теперь мы застигнуты на месте преступления, и супруга Иллуми взирает на происходящее с ясной улыбкой, острой как ее любопытство. Щеки у меня горят. Решив, что не стоит усугублять адюльтер еще и невежливостью, приподнимаюсь со стула, склоняю голову - приветственно или покаянно, даме решать. - Миледи...

 

Миледи кивает и садится на спешно придвинутый законным супругом стул.

- Дорогой, - обращается она к нему очень вежливо, - я хочу кофе с мороженым. Тот, холодный, помнишь? И с шоколадной крошкой. Будь так добр...

Да, похоже, выпроваживает, и совершенно неприкрыто. Иллуми остается только смерить свою половину взглядом и ретироваться, закрыв дверь за собой.

 

Ну что, леди сейчас будет снимать с меня шкуру лопаточкой для торта, верно? Имеет все права. Сижу, жду.

Ее улыбка такая спокойная, почти ленивая. - Я очень не вовремя, да?

 

- Вам решать, леди Кинти, - отвечаю твердо, решив мученически пасть под острой лопаточкой и не менее острым язычком разгневанной супруги. - С драматической точки зрения вы появились именно в нужный момент.

 

Не с гневом, но с легкой грустью она мне сообщает:

- Не знаю, радоваться или огорчаться, но я вечно оказываюсь в нужном месте в нужное время. - И с любопытством, слишком чистым, чтобы быть естественным, прибавляет: - По меркам твоего народа мне сейчас полагается устроить скандал?

 

- По меркам моего народа я совершил как минимум три позорных вещи одновременно, - соглашаюсь.

 

- Три? - морщит тонкую бровь. – А, соблазнил женатого мужчину, да еще и чужака?

Да, наивное удивление нашими обычаями у нее точно не получится. Попадает практически в точку. Интересно, какие книги брала в своей библиотеке миледи Эйри, готовясь к возвращению мужа с барраярским родственником в нагрузку.

 

Улыбаюсь непроизвольно, ловлю себя на этом и возвращаю лицу по возможности каменное выражение. - Я должен вам извинения, или в данной ситуации они бессмысленны?

 

- Они хуже, чем бессмысленны - они попросту глупы, - парирует Кинти Эйри. - У вас это все серьезно, судя по некоторым признакам, я не ошибаюсь?

 

Вот сговорились они, что ли? Или Иллуми открыто демонстрирует нечто - как там бывает у наших дам, язык цветов, вееров и лент? - непонятное чужаку вроде меня, но ясное, как открытая книга, для его близких. Надо бы спросить.

 

- Этот вопрос тоже стоит задать не мне. Хотя я бы ответил "да", - прибавляю честно, понимая, что ложь уже не спасает, но смотрится отвратительно. И все же любопытство побеждает, и я добавляю, усмехнувшись смущенно: - А... по каким признакам?

 

- Иллуми очень... - она задумывается, подбирая термин, - инопланетники назвали бы это "деловым человеком". Это не совсем то, но тебе должно быть понятно. Человек, у которого на первом месте всегда стояли семейные дела, бизнес и так далее. Ни разу не видела его таким... воодушевленным. - Улыбается, склоняет голову. - Я бы только порадовалась за него, но, Эрик, есть два щекотливых вопроса.

 

- Спрашивайте, леди, - не принимая пока нового обращения по имени, соглашаюсь. - Я отвечу. На них, или за то, что натворил, простите мне мой каламбур.

 

- Во-первых, успокой меня: вы не собираетесь оформлять отношения? Официально, я имею в виду?

 

Брак? С мужчиной? После того, как я один раз уже наступил с размаху на эти же грабли? До такой степени мое свободомыслие еще не дошло, и представить себя в белом платье в свадебном кругу как-то совершенно не тянет. Ожесточенно мотаю головой. - Ни в коем случае, насколько я понимаю ситуацию. Я не дам своего согласия, даже если об этом сумасшествии и зайдет речь.

 

Она улыбается с явным облегчением.

- Замечательно. Не то чтобы я была против таких браков, но... они - удел младших сыновей. Для Старшего клана подобный союз означает явную потерю лица и уступку низменным эмоциям, а, значит, понижает позицию всех Эйри. Тем более с чужаком, чей генный статус... словом, это совершенно неприемлемо, ты же понимаешь. Скандал, и если Лероя я удержу от дуэли, то за мужа не поручусь. И второе, не менее важное: ты собираешься уезжать с Цетаганды, или нет?

 

Еще неделю назад ответ на этот вопрос был мне самому почти ясен. Теперь же мир сделал сальто в воздухе и перевернулся вверх ногами, и в этот самый момент решение уехать потеряло почти всю свою былую привлекательность. Тем более когда меня настойчиво к нему подталкивает белокурая хрупкая женщина с глазами, точно два пистолетных дула. И все же я не могу сказать ни да, ни нет. Кто поручится, что мое мнение не переменится еще раз через пару суток, а то и недель?

 

- Я вынужден нарушить свое обещание отвечать, - пожав плечами, - потому что вы попали на вопрос, на который у меня нет ответа. - Смотрю в глаза. - Вы предпочли бы ответ "да"?

 

- Я бы предпочла вариант, при котором мой муж остался бы здесь, - твердо ставит точку гем-леди. - О Барраяре, хвала богам, речь не идет, но и другие планеты могут быть небезопасны. Здесь иногда тоже бывает жарко, но Иллуми опытен и знает, откуда ждать удара, поэтому нам хватает сил его отразить. Если ты вправду хочешь передо мной извиниться... - чуть кривится, - удержи его от глупостей вроде поездки на эту ненормальную Бету без охраны.

 

Вот так мысль. Неужели охватившая нас с Иллуми страсть не только так очевидна, но еще и так легко описывается для окружающих словом "безумие"? "Уехать" для меня всегда означало покинуть Цетаганду одному и не оставить обратного адреса. И я уверен, признаться, что такой вариант леди Эйри не огорчил бы.

 

Чуть морщусь, прочищаю горло. Такие вещи надо не только решать, но и произносить твердо.

- У меня нет намерений увозить Иллуми с его родины. Мне на личном опыте известно, что значит "сломать жизнь", и с ним я так не поступлю. Так что можете умерить свои опасения, миледи. Даю слово, что не посягаю на ваш покой и семью.

 

Она сидит, подперев щеку рукой, и смотрит на меня со спокойной прохладцей.

- Мне все равно, с кем мой муж делит подушку, но я не стану покорно терпеть, если он начнет подвергать свою жизнь опасности - неважно, из-за тебя или нет. Не ошибись, считая мою позицию шаткой. И эти слова - угрозой.

Еще одна улыбка, яркая и тонкая, как клинок солнечного луча, прорвавшегося сквозь тучи.

- И не вздумай сейчас убегать. Он, возможно, и обещал не искать тебя по свету, но я-то нет.

 

Даже так? Черт побери, Иллуми был прав, говоря про "свое второе Я в юбке". Опасная дама. И традиционная цетагандийская ошибка в попытке сломать меня силой... впрочем, о барраярском упрямстве гем-леди тоже могла быть осведомлена, и нарочитые ошибки могут быть ловушками, мне об этом надо помнить.

 

Упрямо, коротко склоняю голову. - Вам нечем угрожать мне, леди, и нет причины опускаться до угроз. - Она не может сделать мне ничего, а вот Иллуми не заслуживает тихой войны в собственном доме, разразившейся безо всякого повода. Лучше избежать силовой конфронтации с противником, чье положение куда крепче моего, или позиционная война будет длиться вечность. Поэтому смягчим тон: - Я и сам могу обещать вам, что не претендую ни на иное официальное положение внутри клана, ни на влияние на Иллуми, вследствие которого интересы вашей семьи будут ущемлены. Такая формулировка достаточно точна?

 

- Достаточно, - кивает леди Кинти. - Взамен я не буду усложнять вам жизнь... и начну, пожалуй, с того, что открою дверь несчастному мужу, уже четверть часа ждущему возможности войти. - Смешок звучит как прелестный серебряный колокольчик. Хрупкая, беззащитная женщина... с железной хваткой.

 

Что же, думаю я, глядя с самым безмятежным выражением лица на входящего Иллуми, обещание с меня взяли с запасом. Попытаюсь ли я отнять у него семейное время, затрону ли семейную репутацию - все послужит для его супруги законным предлогом открыть военные действия. Но собираюсь ли я претендовать на нечто большее, чем ни к чему не обязывающий приятный досуг?

 

- Ну как, открыт огонь и есть ли жертвы? - шутит Иллуми, ставя на стол матовый высокий стакан с сахарным инеем по ободку.

 

- Мы не обсуждали ничего опаснее свадебных фейерверков, - отвечаю, не солгав ни единым словом. Но ощущение такое, словно я вышел из-под обстрела, и только сейчас, передохнув, начну подсчитывать, насколько велики потери.

 

Ревнив все-таки женский род, на одной планете или на другой - роли не играет. Дома так могла бы реагировать форская жена, застукавшая своего мужа с игривой горничной. Судя по всему, допустимые здесь вольности с подушкой не распространяются на соперничество с леди за планы, разум и интересы ее законного супруга. Хотя отдадим ей должное. Невообразимо сложно поверить в то, что душевное равновесие и благополучие гем-лорда Эйри для меня постепенно становится чем-то очень важным. Я и сам-то с трудом это понимаю.

 

***

 

Домой все трое возвращаемся в одной машине, улыбаясь друг другу до того благостно, что сводит скулы. День был долгий, и вымотал он всех преизрядно. Но все, когда-нибудь кончается, и мы с Иллуми остаемся наедине.

 

Теперь можно бесстыдно предаться отложенной до вечера нежности, как другие предавались бы пороку. Она-то нам не возбраняется? Ходить по пустующим гостевым спальням, проверяя, в какое из окон вернее заглядывает закатное солнце; примерять свежекупленную одежду, превращая постылое занятие в откровенный стриптиз; ловить кожей ласку тонко выделанной замши и нахально проскальзывающей под нее теплой ладони; выбирать шпильки из его волос, точно ягоды из травы... А потом остаются лишь жадные вскрики и быстрая разрядка, которая не расслабляет, а наполняет силой. Стимулирующий коктейль, блаженно ноющее тело, энергии хоть отбавляй - она преображается в болтовню, которая сама слетает с кончика языка.

 

- Фантастика какая-то. У тебя репутация человека замкнутого, гордого и прагматичного. Я - злой, отчаянный и в принципе не умею быть мягким. А как мы себя ведем? - вопрошаю я Иллуми, не шевелясь и не сдвигаясь ни на миллиметр в его объятиях.

 

- Как два влюбленных идиота, - дает он единственно правильный ответ.

 

Хм, точно. - Одно нас оправдывает - что нашему, э-э, роману еще и недели не исполнилось.

 

- Больше, на самом деле, - негромко и доверительно поправляет он. - Я давно понял, что у вас, барраярцев, очень странный метод ухаживания. А я его только подхватил.

 

- Ты еще скажи, я тебя соблазнил, - фыркаю. - Совсем с ума сошел. Оба сошли.

 

- Я это первым сказал, нет? - смеется Иллуми.

 

Помню: для посторонних наши отношения должны напоминать, самое большее, необязательный легкий флирт. Правильнее сохранять хоть немного автономии; жить порознь, захаживая друг к другу, принимать своих гостей, вставать каждому в то время, в какое удобно, не выслушивать взаимных претензий насчет беспорядка в ванной. И... не показывать всем и каждому, что я - приложение к Иллуми.

 

Но это потом, а пока мы лежим в его постели, без зазора прижавшись друг к другу, как две фигурки в паззле. И зачем я только потратил пол-вечера на выбор собственной комнаты, если в его в кровати уютнее?

 

ГЛАВА 17. Эрик.

 

Через пару дней Иллуми безапелляционным тоном объявляет, что не дело сидеть дома и ему пора показаться приятелям. И я к этой поездке прилагаюсь. Я пытаюсь было возражать, но он только уточняет, весело прищурясь:

 

- Ты, помнится, когда-то рвался в Дом Услад? Мы обычно встречаемся там и проводим уйму времени за беседой и любованием танцами.

 

Да, было дело. Вечность назад. Если тогда я получил решительный, чуть ли не грубый отказ от человека мне, в общем, постороннего, почему сейчас подобное предложение делает мне мой любовник? Настороженный, отвечаю чуть суше, чем стоило бы: - В танцах я ни черта не смыслю, а к девочкам нам точно лучше ходить поодиночке.

 

- Не можешь же ты вечно быть в изоляции? - мягко спрашивает Иллуми, словно не видя никакого дурного подтекста. - Я не принуждаю, упаси боже. И девочки, - вдруг ухмыляясь, - там появляются не сразу.

 

Странно. Когда у нас дома заваливается развлекаться мужская компания, они быстро представляют новичков, моментально договариваются, будут ли в кабаке платить по кругу, и уже минут через пять начинается самое веселье. - Как это?

 

Иллуми усмехается.

- Это целый ритуал. Сперва люди долго здороваются и интересуются делами - болтают, проще говоря; потом угощаются, и на этом этапе присматриваются к девушкам... потом, как правило, девушки поют или танцуют, или развлекают гостей приятной беседой... и вот потом парочки удаляются, чтобы пообщаться более интимно.

 

Какое, однако, чинное поведение в веселом доме. - Больше всего мне это напоминает ухаживания на деревенской вечеринке, - признаюсь. - Жареные орешки, осторожные переглядывания, обязательные танцы и лишь потом можно удаляться в сторону сеновала. Разве что барышня вправе сказать кавалеру "нет".

 

- Так и здесь, - кивает Иллуми, сравнением отнюдь не задетый. - Ни одна девушка не пойдет с неприятным ей человеком.

 

Гражданские свободы для работниц борделя? Видимо, у меня слишком явно падает челюсть, потому что он поясняет: - Если девушка ублажает партнера, не испытывая добрых чувств, он не может этого не ощутить. Много ли удовольствия он получит? Нужно быть полным идиотом, чтобы, получив отказ, настаивать... и таким неприятным клиентам просто возвращают деньги. Пусть идут в дома для низших, там дела обстоят иначе.

 

Ах, да. Для низших. Отголосок старого разговора царапает, как могла бы резать слух диссонирующая нота, и я со злой язвительной усмешкой напоминаю: - Я-то низший. Меня туда хоть на порог пустят?

 

- Что за чушь приходит тебе в голову! - тут же вскипает Иллуми. - Любить можно только равного. Так что не вздумай меня оскорблять подобными высказываниями.

 

Повисает напряженная, потрескивающая статическим электричеством тишина. Я не хотел его обижать, напоминаю себе. И он меня тоже. И... "любить". Черт.

 

- Знаешь, Иллуми, - предлагаю кротко, - не заказать ли нам в дорогом салоне парочку-другую шелковых флажков с вышитой вручную надписью "Внимание, культурный барьер!" И поднимать их посреди разговора в качестве превентивной меры.

 

- Замечательная идея, - ворчат в ответ, - но ты ошибся с размерами. Нам целый транспарант понадобится.

 

... Прошла гроза стороной. Я успокаиваюсь. Ладно, бывает, не поняли. - Наверное, заслужить от платной девочки отказ позорно? - осторожно прощупываю почву.

 

- Да нет, - удивленно пожимает плечами Иллуми. - И мне отказывали пару раз. Ну не понравился, бывает. Жизнь несовершенна.

 

- Пришлось уйти с вечеринки? - догадываюсь.

 

Усмехаясь, он меня поправляет нарочито назидательным тоном, как папаша, открывающий своему юному отпрыску тайны взрослой жизни. - Я разделил вечер с другой, и не могу сказать, чтобы был разочарован. Все девушки - и юноши, если того пожелает гость, - в Доме первоклассны, и обижаться на кого-то из них так же нелепо, как на дождливую погоду. Дом Услад - не место для соперничества, туда приходят просто получить удовольствие. А нарочно оставаться весь вечер одному - неявный упрек заведению. Так что ты без красотки не останешься.

 

Таким тоном он мог бы расхваливать мне какие-то особенно удачные пирожные, которые мне непременно стоит попробовать. И, черт возьми, я сам не против.

 

- Если ты категорически откажешься, можем ограничиться официальной частью и сбежать, - предлагает Иллуми с сомнением и добавляет совсем жалобно. - Но не хотелось бы.

 

Интересно, это хитрость, призванная придать мне легкомыслия, или... - Погоди-ка. Это не затем, чтобы скрыть, что я тебе больше любовник, чем дальний родственник?

 

- Идея хорошая, - фыркает Иллуми, прижимая меня к себе, - да разве удастся? Вокруг нас ведь не слепые. Ох, и припомнят мне поединок с Бонэ... Не станешь же каждому объяснять, что я раньше терпеть тебя не мог? К тому же ты барраярец... сам знаешь, какое количество общеизвестной чуши разделяет наши народы.

Чуть кривится.

- Пока тебя не узнаешь получше, в эту чушь даже можно поверить.

 

М-да. Про дуэль я как-то забыл. Остается отшутиться: - Будешь говорить, что я не устоял перед тобой и сдался на условия победителя. - Делаю преувеличенно смиренную мину. - Как, выгляжу я укрощенным? - Вздыхаю. - Боюсь, с моими нынешними привычками я безвозвратно испортился для нормальной жизни.

 

- Ничего, - мягко утешает меня Иллуми. - До тех пор, пока ты не начал выращивать котят на деревьях, ты еще не полностью потерян для своих устоев.

 

Хохочу, с трудом выговаривая: - Если я начну... выращивать на деревьях котят, а в чайной чашке разводить рыбок... то окажусь потерян для всего, кроме уютной психиатрической больницы.

 

Иллуми не подхватывает штуки, озадаченно морщит лоб, лишь потом понимает. - А, ты не в курсе. Это биотехнология - традиционное развлечение наших дам.

 

- Только дам? - уточняю с некоторой тревогой, представив разговоры сегодня вечером. Мутанты... бр-р, не лучшая тема.

 

- Мужские хобби обычно гораздо обыденнее. Из тех, с кем мы сегодня встречаемся, - живопись, поэзия, старинное оружие. Сам увидишь. Пора одеваться, между прочим. - И шлепком по плечу он отправляет меня к двери.

 

Час спустя выясняется, что мы составляем замечательную контрастирующую пару. Я в своем закрытом полувоенном стиле - пиджак застегнут доверху, высокие ботинки зашнурованы и даже перчатки в кармане. И Иллуми в новой накидке из мелко искрящейся на складках ткани, с драгоценными камнями в прическе и хитро свитыми браслетами на обеих руках. Он одобрительно кивает и, как последний штрих, добавляет несколько капель из уже знакомого флакона с "Ястребом". Себе на шею, волосы и кисти рук, мою же стрижку только ерошит душистыми пальцами. - Хватит и намека.

 

***

 

Дом Услад оказывается банально уютен. В небольшом округлом зале у дальней стены нечто вроде подиума, остальное место занимают диваны и столики с угощением. Пахнут ароматическим маслом светильники, переговаривается сидящая компания. Появившемуся Иллуми откровенно рады, я вызываю скорее настороженное, но незлое любопытство. В ответ на представление сам коротко киваю, щелкая каблуками. Полдюжины названных имен пока не говорят мне ничего, но постраюсь их запомнить.

 

Занимаю руки бокалом и разглядываю тех троих, к кому подсел Иллуми.

 

Светловолосый скуластый мужчина без возраста - Арно, кажется. Холодное лицо вместо грима отмечено лишь наклейкой на скуле, да и приковывает оно взгляд меньше, чем накидка сочного багряного цвета. Второй, Пелл - моего примерно роста (значит, невысокий для цета) крепыш; он играет кончиком длинной рыжеватой косы и реплики бросает отрывисто. И третий, которого я невольно разглядываю, точно скульптуру в музее, и неудивительно: безумно переливчатые складчатые одежки, авангардный грим, и на этом раскрашенном лице просто написано, что главная из его работ - он сам. Иллуми говорил, что один из его друзей - художник? Фирд или Фирн, вот как его зовут.

 

Заметив мое внимание, переливчатый цетагандиец с именем на Ф принимает картинную позу, давая собой полюбоваться, и лишь затем встает и подходит ко мне. Надеюсь, он сам начнет разговор; у меня на языке вертится только бестактное "этого наряда лошади не пугаются?"

 

- Какой минималистичный стиль, - осматривает он меня с ног до головы. Похоже, разговор и впрямь пойдет об одежде. - Такова барраярская мода?

 

- Скорее ее имитация из подручных средств, - вежливо киваю, вступая в разговор.

 

- Напоминает армию и все ее несвободы, - заявляет категорично. Еще один штатский умник. - Вы воевали? - Я успеваю только кивнуть, как он продолжает делиться сведениями: - Пелл тоже побывал на вашей войне; недолго, впрочем.

 

Меряю невысокого гем-лорда взглядом и решаю на этот вечер сию подробность не акцентировать. - Я носил форму не один год. Привычное - значит комфортное, - развожу руками.

 

- Одним словом, война взяла вас за руку и ведет своей тропой, - отставляет бокал. - Вы очень отличаетесь от других барраярцев? Характером, принципами, судьбой?

 

- А вы сильно отличаетесь от остальных гемов? - парирую. - Эстетизмом или любопытством?

 

Разноцветная улыбка приобретает некоторый оттенок надменности.

- Не стану утверждать, что отличаюсь кардинальным образом, но эстетизм - моя работа. А любопытство - сопутствующий фактор. Вы рисуете?

 

- Вовсе нет. У меня точная рука и хороший глазомер, - улыбаюсь проникновенно, вспомнив про мою основную специальность, - но рисование тут не при чем.

 

- Тогда вам будет понять сложней, но я попробую. Без любопытства художник мертв. Если добавить к этому достойному чувству утонченный вкус, получим признанные произведения, - хихикает, - и пару выставок в столичном зале искусств.

Закуривает сигарету, запах от нее сладкий и непривычный.

- Но если, - вдруг очень серьезно, - к любопытству и вкусу добавить настоящую жизнь, можно получить шедевр. В вас этой жизни хоть отбавляй, будет жаль, если здешняя обстановка это исправит. Вы так резво взялись за, э-э, адаптацию...

 

- Резво? Не сказал бы. Нам понадобилась пара месяцев обоюдных усилий, чтобы найти хоть какой-то путь, - вежливо пожимаю плечами. - Спасибо Иллуми, что мы сейчас вообще ведем этот разговор.

 

Улыбается.

- Благодарите его? Забавно. Я, знаете ли, в курсе того, каким Иллуми может быть, если его хорошенько рассердить. А этим браком он был чертовски рассержен.

 

- Я тоже не подарок, когда злюсь. Мы были оба рассержены сложившейся ситуацией, но выбора не было: из нее следовало найти приемлемый выход. Как видите, мы сумели. - Ставя точку в сентенции, отпиваю глоток. Нечто освежающее и пряное.

 

- Похвальное здравомыслие, - замечает безмятежно Фирн. - Теперь вам остается познакомиться поближе с его друзьями? Я вам помогу. Мой коллега по изящным искусствам - Арно, - окликает он.

 

Киваю подошедшему. Хорошо, что он, а не тот третий, воевавший. Незачем дразнить старые рефлексы.

 

- Наша жемчужина поэтики, - представляет Фирн, - капризная, как все таланты. Кто-то, помнится, обещал появиться на именинах моей кузины? И не с пустыми руками?

 

У поэта чуть розовеют скулы.

 

Сам не знаю, с чего это я встреваю в выяснение отношений старых приятелей со своей вежливой репликой: - Рад познакомиться. Стихи мне в некотором роде понятней, чем живопись. Даже в походной жизни им найдется место; ведь, кроме головы, поэту мало что нужно.

 

- Так и есть, - кивает, - я бы сказал, что это благословенное сумасшествие, которое иногда получает признание окружающих...

 

- Одним словом, - язвит Фирн, - нашей жемчужине очень повезло. Иначе она украшала бы больничные стены.

Он смеется, негромко и со вкусом. Любитель шуток, это очевидно.

 

- Перышко! - взвивается тот. - Я триста раз просил не называть меня этим дурацким прозвищем, плодом убогой фантазии "Тонкого Ушка"!

 

- Это одна газетенка, - поясняет мне Фирн, видя мое недоумение. - Ее редактор осмелился составить нечто вроде конкурсного листа поэтов, соотнеся их с драгоценными камнями. Арно достался жемчуг, и с умыслом. Общеизвестно, что жемчужина гаснет, разлученная со своим владельцем. А у Арно тогда как раз были проблемы с покровителем... все, я умолкаю, иначе светоч нашей поэзии убьет меня

или скончается от ярости сам.

 

- Куда мне до темперамента Иллуми, - довольно меланхолично возражает Арно.

 

- О, да, - подтверждает Фирн. - Патриарх у нас человек опасный. Безо всякого оружия, прошу заметить.

 

И какой черт меня дернул, расслабившись, подпустить шпильку?

- С вооруженными цетагандийцами я справлялся без труда, вряд ли испугаюсь и здесь...

 

Пелл, услышавший это, принимает реплику на свой счет и немедля подключается к разговору с мрачным:

- Не вижу чести в войне, превращенной в успешную бойню. Лишь поэтому она мне не интересна. Я доказал, что сражаюсь не хуже всех этих примитивных карьеристов и вернулся.

 

- Пелл, ради всех богов, - возмущается Фирн, - хоть сегодня избавь нас от филиала военных действий в отдельно взятом мирном доме услад! Война окончилась, не забыл?

 

- Окончилась, - сообщает Пелл досадливо. - Но еще не вывелись идиоты, которые смеют намекать, что наш Дом приложил недостаточно усилий для победы. Хотя вон он, - Пелл подбородком указывает на меня, - живое доказательство пусть малой, но победы нашего духа.

 

-... но он, - сладким голосом добавляет Фирн, - скорее на счету Дома Эйри, нет?

 

Краска заливает щеки и уши, румянец стыда или гнева - сам не разберу. Я тяну паузу до тех пор, пока мое дыхание не делается абсолютно ровным, и лишь потом с любезной улыбкой отвечаю:

- Если с одним барраярцем, и то пленным и раненым, пришлось несколько месяцев справляться двум цетагандийским гем-лордам - неудивительно, что победили мы.

 

Воцаряется крайне неприятная пауза, достаточно долгая, чтобы все все оценили и поняли. Поэт хладнокровно прикидывает в уме вероятность начала боевых действий, художник с удовольствием следит за эскалацией конфликта, а вояка окаменел лицом и готов сорваться. Но в этот момент мне сзади на плечо мягко ложится уверенная рука.

 

- Господа, - суховато и очень спокойно изрекает Иллуми, - сейчас вы говорите с младшим моей семьи. Примите этот факт как должное и не провоцируйте изменений его статуса в боевую ипостась. Воспоминания слишком свежи.

 

Старший, да? Точно. Даже вспыльчивый гем-офицер его слушается. А уж мне и закон велел, что очень кстати.

 

Благодарю пришедшую на помощь кавалерию коротким кивком - или тенью почтительного поклона, как кому покажется, - и, поворачиваясь к оппоненту, ровным голосом предлагаю:

- Лорд Пелл. Взаимные счеты между нами слишком глубоки и вынуждают нас к поступкам, нежелательным для собравшихся, вне зависимости от их исхода. Предлагаю заключить перемирие. Ради ваших же друзей.

 

Пелл выдерживает паузу, потом кивает. Фух, обошлось.

 

К нему почти сразу же подсаживается девушка и начинает что-то щебетать, явно сглаживая настроение гостя. И не к нему одному - похоже, хозяйка заведения решила, что лучший способ избежать скандала - отвлечь и развлечь мужчин, и отпустила своих девушек с танцпола к гостям. Мне достается миниатюрная брюнеточка в алом, хорошенькая, и для своей профессии - просто скромница: и косметики на лице по минимуму (особенно в сравнении с безумьем грима на лицах мужчин), и стоит она в паре шагов поодаль, улыбаясь, пока я не соизволю обратить на нее внимание. Лишь тогда устраивается рядом на диванчике и принимается легко и ненавязчиво щебетать, вовлекая меня в разговор, так что даже вопросы вроде "а как господину у нас нравится?" звучат не обязательной программой, а искренним интересом. Иллуми говорил, здесь принято поболтать, прежде чем вести девочку в номера? Не буду нарушать традиции, тем более что спешить некуда.

 

- Милорд Иллуми с друзьями посещают нас уже полтора десятка лет, - с гордостью за заведение сообщает она. - Мы низшие, да, но мы высшие низшие, иначе господа не находили бы удовольствия в нашем обществе и не тратили бы на нас времени больше, чем требуется для удовлетворения страсти.

 

- Постоянство привычек - это хорошо... - изрекаю задумчивую бессмыслицу, потягивая коктейль по капле. - Значит, ты хорошо их знаешь?

 

Брюнетка пожимает плечиками, звякают какие-то подвески на рукавах платья.

- Я знаю всех, но, - позволите? - чуть доверительно склоняется ко мне, - чаще всех со мною бывал господин Арно. Он нравится мне. Он добрый, веселый, и мне всегда понятно, о чем он говорит, даже когда не понять ни слова.

 

- Ты бы хотела сейчас сидеть с ним, а не со мною?

 

- Нет, - качает головой. - Его я знаю давно, а вы, господин, совсем непонятны - это интересно...

 

- Ну что во мне интересного? - усмехается. - Разве что экзотика. Я с... с планеты, где успел повоевать вон тот лорд.

 

Смеется негромко. - Пойдемте погуляем, господин? - предлагает. - Я вам на ухо расскажу.

 

Гулять мы в отправляемся в комнаты, и остальное выходит приятно и предсказуемо. Грудь у нее как раз такая, как я люблю - маленькая, помещающаяся в мою ладонь, - и желание девочка вызывает сразу, вопреки всем подсознательным опасениям. Нарочитая покорность, прячущая профессиональное умение, мускусный женский запах и мягкость, от которых я успел отвыкнуть... Мое тело и мужское самолюбие быстро получают свое. Порцию дистиллированного качественного удовольствия, не осложенного чувством, - не больше и не меньше. И ионный душ напоследок, когда я вежливо отказываюсь от десерта - возможности быть вымытым с ног до головы нежными ручками с наманикюренными алыми ногтями.

 

Спустившись вниз, вижу в зале оживление, кто-то хлопает - ах да, все тот же Фирн, - сквозь шум пробивается характерный резкий голос Пелла - "нет, вот сюда". Черно-белой головы с блеском камней в прическе среди собравшихся не видно; очевидно, Иллуми тоже отправился инспектировать верхние этажи в женской компании.

 

- Милорд Пелл будет бросать ножи, - тихонько поясняет моя спутница, держащаяся в полушаге позади. - Это задумано как состязание, только он его всегда выигрывает, так что редко кто пробует.

 

- И какой интерес в состязании, в котором нет соперников? - усмехаюсь. Я, конечно, кроткок и миролюбив, но упускать такой конвенционный случай просто грех. Вижу низенького гем-лорда в десятке шагов от мишени. Хотя какой он низенький - просто так смотрится на фоне остальных. "Я тут скоро комплекс неполноценности заработаю, рядом с этими дылдами..." Девица, видимо, повинуясь здешнему этикету и не приближаясь к делам мужчин, отходит в сторону.

 

Раз за разом - сизоватый блеск короткого лезвия в руке Пелла, быстрое движение и глухой стук стали, пронзающей доску, обтянутую кожей. Судя по виду, кожу недавно меняли, но порезов на ней уже

наберется прилично. Свист - удар, свист - удар. Через какое-то время начинаются фигуры, так сказать, высшего пилотажа: с закрытыми глазами, с оборота, в узенькую щелочку между двумя уже вонзившимися клинками... Неплохо. Только, на мой вкус, дистанция должна быть побольше раз в пять, а мишень - норовить нырнуть за камень при малейшем шорохе и обдать тебя оттуда плазменным огнем.

 

- Красиво работает, - вежливо замечаю Фирну. "Выпендрежник", добавляю мысленно. - И какие тут правила?

 

Оборачивается удивленно. - Правило только одно - не промазать, соблюдая изящество и скорость. Неужели тоже хочешь?

 

- Нельзя? - уточняю.

 

- Нет, почему нельзя. - Фирна идея как минимум забавляет. - Эй, Пелл! - громко окликает он. - Когда закончишь, одолжишь мне ножички?

 

Пелл, не оборачиваясь и не сбиваясь с ритма бросков, отрезает: - Тебе? Эстетическое вдохновение накатило - хочешь предложить кому-то с ними попозировать?

 

- Как это ты так с лету догадался? - ехидничает Фирн.

 

Запас ножей у Пелла в руках заканчивается, и он великодушно предлагает, поворачиваясь: - Бери. - Лишь теперь гем-лорд видит меня; лицо его твердеет, но он ничего не говорит. И правильно: отпусти он шуточку насчет скульптуры дикаря с ножом в зубах, конфуз бы так легко не погасили.

 

Подхожу к мишени, выдергиваю метательные ножи - полдюжину штук, чуть длиннее ладони, с удобно обтянутой рифленой кожей рукоятью. Посоревнуемся, мои размалеванные друзья? Прикидываю один в руке, сложив прочие на столик. Простой бросок, без переворота, цель слишком близко, баланс смещен к рукояти... поехали. Первый блин получается не слишком удачно - нож ложится в левый верхний квадрант. Ладно, превратим недостаток в достоинства. Цокаю языком и быстро отправляю ему вслед остальные пять; попадания ложатся по кругу плотно - все торчащие рукояти легко было бы охватить растопыренной пятерней, даже такой изящной ручки, как у маленькой брюнетки. "Цветочек", как мы это называли.

 

Что еще можно сделать с ножом, кроме как уложить в мишень? Обычно эту задачу превращают в нетривиальную дистанция, видимость и дурная привычка мишени вслушиваться в лесные шорохи. О красоте мы обычно не задумывались, как и об изысках. Валяясь на привале, бойцы выбирали для своих упражнений подходящую сосну, и по условиям первый промахнувшийся бежал собирать весь урожай. Поэтому никто не всаживал ножи в ствол выше человеческого роста - и пользы в таком навыке мало, и есть шанс, что именно тебе придется потом оттирать руки от смолы после лазанья по деревьям.

 

- Не против, если я отойду подальше? - вежливо спрашиваю, когда на ум приходит одна мысль.

 

Пелл пожимает плечами. - Хоть до той стены, - кивком указывает на позицию в двадцати метрах от мишени.

 

Вот это уже дело. Ножи летят с моих рук - серией: прямой бросок, с оборотом, с разворотом корпуса, из-за плеча, от бедра, хватом за лезвие. Четыре с самого краю по углам, два вплотную в центр. "Конверт". Хитрость невелика, но когда Пелл станет выдергивать ножи для себя, то обнаружит еще одну тонкость - они ушли не только с двойной дистанции, но и утоплены в доску почти по самую рукоять. Кожух энергоблока у машины такой бросок пробивал, если удачно...

 

Тяжкий вздох на ползала заставляет зрителей отвлечься. Фирн, несколько раздраженный тем, что всеобщее внимание приковано не к нему, демонстративно зевает.

- Это все очень здорово, - кивая на мишень, ощетинившуюся ножами, - но мы сюда пришли общаться или зарабатывать комплекс недостаточного владения оружием?

 

Хватит, пожалуй... Мое накормленное мужское эго сыто урчит, и я ничуть не против мирно посидеть на диванчике, ожидая возвращения Иллуми сверху. Только хихикаю мысленно: "Хм, комплекс у него. Побаловаться не дал, зануда." Полуобнаженные танцующие красотки приятны взору, пусть по родным домашним меркам танцу не хватает и живости, и хорошей кулачной драки вблизи сцены, если уж на то пошло.

 

Иллуми подходит ко мне, смотрит сверху вниз, чуть улыбаясь. С уважением отмечаю, что, чем бы он ни занимался этажом выше, прическа - волосок к волоску. - Доволен, Младший? Пора и честь знать. Пойдем. - Почти не двигая губами, добавляет неслышно: - Я соскучился.

 

Мой Старший решительно и с прямой спиной направляется к выходу, по дороге объясняя друзьям, что на сегодня с него хватит удовольствий - дома ждет супруга...

Уже у порога, почти в спину, долетает реплика Фирна, негромкая, но крайне удачно вклинившаяся в паузу.

- Ладно, Иллуми. Тебя супруга ждет, но Эрика-то нет, оставь младшего повеселиться!

 

Достаточно громко и очень выразительно, без единой тени улыбки Иллуми чеканит от дверей:

- У моего подопечного не окончился срок траура по супругу. Нужный для здоровья физиологический минимум и необходимость быть представленным нашему кругу - это одно, а предаваться развлечениям ему пока рано.

 

Хорошо, что я расстался с бокалом, не то поперхнулся бы коктейлем.

Физиологический минимум?

Ну погоди у меня!

 

Я усилем воли придерживаю выяснение этого вопроса, пока мы не доедем до дома. Салон машины - слишком экзотическое место для того, что за этим должно последовать. Может, как-нибудь потом...

 

- Как тебе компания? - добродушно интересуется Иллуми, полулежа на сидении и вытянув длинные ноги.

 

- Подобрана как по заказу, - хмыкаю. - Агрессор, эстет и хитрец. И все зубастые.

 

- Ты не хуже, - ободрительно констатирует он. - От Фирна не шарахнулся, хотя на то были все шансы. Пеллу по носу нащелкал слегка, а на это немногие решаются. Да и выглядел так, что и на фоне Перышка не потерялся. Короче говоря, я тобой горжусь.

 

- Ты мне льстишь, - отвечаю небрежно. Но похвала на самом деле приятна и загадочным образом только усиливает плотское желание, на которое накладывается сейчас мужское ревнивое чувство собственника. - Я просто старался помнить, что они не собираются меня съесть. Труднее всего было перевести на ваш язык "Мужик, ты полагаешь, твоему приятелю понравится, если его друг и любовник передерутся?"

 

Иллуми хохочет. - Я тебя обожаю, - выдавливает сквозь смех, - за точность формулировок.

 

- Ты тоже в этом смысле небесталанен, - отдариваю ехидным комплиментом. - Фраза, с которой ты меня увел... э-э, долго репетировал? Или cболтнул, что на язык пришло?

 

Машина уже останавливается у дома, мы выходим, можно и зацепить эту тему.

 

- А что, неплохо вышло? - с возмутительной гордостью переспрашивает Иллуми. - Даже Фирн онемел, а ты вылетел из зала пулей. У меня на тебя сегодня виды, учти. Кто-то должен разбирать мою прическу?

 

Привычный ритуал за закрытой дверью, прелюдия к самому сладкому. Я начинаю вытаскивать скрепляющие сложную конструкцию шпильки по одной, расправляя пряди на плечах - с тем же чувством, как извлекал бы драгоценные гребни из волос дамы, рассчитывая в самом скором времени увидеть эти волосы разметавшимися по подушке. Прическа тугая, почти тяжелая, Иллуми с явным удовольстием жмурится.

 

- Да ты сейчас уснешь, - подсмеиваюсь, ведя пальцами по шее вплоть до затылочной ямки, зарываясь в волосы .

 

- Издеваешься?! - Ого, он даже глаза распахнул возмущенно. - Не надейся так быстро отделаться.

 

- О, испугал, сейчас закричу от страха, - чуть тяну за прядь, заставляя запрокинуть голову.

 

Губы Иллуми расплываются в улыбке, которая выглядит явной провокацией. - Тогда явятся разбуженные слуги и домашние и начнут тебя спасать. Хочешь?

 

Не могу удержаться от смеха.

- О да, представяю! Слуги ведут спасательную операцию, извлекая обоих из постели в чем мать родила, за ними наступает твоя жена со скалкой и с криками "Не обижай мальчика!"...

 

Иллуми фыркает смешком. - Скорее она упрекнет: "Супруг, как неизящно: насиловать Младшего под аккомпанемент криков в третьей октаве".

 

Размечтался, дорогой. Сейчас у меня другое настроение. - Не будем рисковать и поступим с точностью до наоборот, - говорю склонившись к нему, нежно и чуть насмешливо. - Хочу тебя.

 

Вот мы уже сидим на краю кровати, и я путаюсь от нетерпения в непонятных застежках и шнурках цетагандийской накидки, а хитрый Иллуми интересуется мне прямо на ухо, и дрожь от теплоты дыхания по ушной раковине отдается аж в затылке: - Подсказывать или сам справишься?

 

- Да куда нам, - хмыкаю, постигнув, наконец, секрет крепления, - непросвещенным барраярским варварам...

 

Одежда падает на пол, мы - на простыню. Я подминаю Иллуми, прижимаюсь всем всем телом, целую плечи, чуть прикусывая и удовлетворенно вздыхая в ответ на откровенную реакцию, оглаживаю бока, грудь, руки... я тяну время, притворяюсь спокойным, ласково и насмешливо советую моему любовнику лежать смирно и терпеть... Он покорно позволяет закинуть его руки мне на шею, я откидываюсь, напрягаю мышцы - и мы уже сидим обнявшись, плотно притиснувшись друг к другу, и у обоих твердо и недвусмысленно стоит, скрывать нет никакой возможности, и хочется так, что невыносимо - время на невинные обьятия точно истекло. Прохожусь ладонями по спине, прощупываю ложбинку позвоночника, спускаюсь к копчику, ладонь проскальзывает под ягодицы, сжимается.

 

- Мой, - урчу удовлетворенно.

 

- Пока еще нет, - выдыхает Иллуми с явно нетерпеливыми интонациями. Он просто трется об меня, разметавшиеся волосы щекочут плечи, лицо сведено гримасой желания. Как нас обоих разобрало...

 

- Мой. Будешь моим, - угрожаю сорванным полушепотом, пока испытующие пальцы исследуют, на какое прикосновение ты отзовешься сильней. И насколько сильным должно быть это прикосновение. - Ничьим больше. Мой.

 

Он смеется сквозь стиснутые зубы.

- Какая... самонадеянность, - выгибается, бесстыдно разводя колени; глаза блестят от жадного нетерпения. И не выдерживает. - Эрик!

 

- Сейчас, - обещаю, решительно мотнув головой. Предусмотрительные цетагандийцы держат флакон в прикроватной тумбочке, кажется. И хотя не хочется убирать с тебя руки не на минуту, придется. Голова кружится, словно я хватил неразбавленным полстакана чистого бренди. И если я не получу тебя сейчас, то сам больше не выдержу.

 

Ты мой. Все, теперь уже точно и буквально. Дыхание рваными выдохами, толчки навстречу, пальцы, до синяков вцепившиеся в плечи, и зубы, которые тоже не стесняются оставлять свои отметины; скулящее "еще!", но черные глаза блестят почти свирепо - посмей я только остановиться, и случится то самое насилие... Иллуми вдруг ахает и успевает прикусить собственную ладонь, сдерживая крик, и это зрелище оказывается для меня уже чересчур.

 

Немного прихожу в себя, когда мы уже лежим бок о бок, и я крепко его обнимаю, прижавшись головой к груди. Тело ноет от удовольствия, что-то условно называемое душой - от счастья. Мой. Будь я проклят, если в этом есть хоть капля от желания властвовать. Только страсть и ощущение полнейшей, счастливой обреченности судьбой. Крепко зажмуриваюсь и прячу эту неуместную сентиментальность поглубже.

 

Подтягиваю к нам одеяло и накрываю обоих. Целую куда-то около ключицы - кожа у него всюду соленая и гладкая. Мокрый шелк.

- Спи.

 

ГЛАВА 18. Иллуми.

 

Несомненно, это утро призвано продемонстрировать мне неизбежность наказания за позднее начало дня, неугодное лишенному внимания рассвету. Пробуждение выходит сумбурным и резким: звонок комма разбивает уют сна, как летучая рыба - тихую гладь пруда; Эрик спросонок лихорадочно шарит по полу - в поисках оружия, как он признался потом... для первых пяти минут воскресного утра многовато раздражителей, и жизнерадостный, подрагивающий голос Фирна в трубке обещает, что покоя не будет и дальше.

 

Эрик зарывается в одеяло, скрываясь от провинившегося недосмотром слуги. Впустить в дом гостя, не удосужившись уточнить, бодрствует ли хозяин дома, поставив тем самым в неловкое положение и меня, и заглянувшего на огонек друга юности, и Эрика, пытающегося разобраться в причине переполоха - промах почти недопустимый.

 

- Да, - отмахиваясь от нерадивца и пытаясь завязать халат, отвечаю я. С выговором я подожду, как с любой второстепенной задачей. - Да. Пять минут ты можешь подождать? Лучше десять. Да, спал. Фирн, потом, ради всего святого!

 

Мой гость явно и не думал ложиться, раз заявился в такую отчаянную рань. Распоряжаюсь обеспечить ему кофе и завтрак, выяснив попутно, что супруга в приступе истинно женской интуиции полчаса назад уехала, пообещав возвратиться к вечеру. Слуга почтительно кивает, стараясь всячески не коситься на лежащего в постели ... э-э-э... молодого друга своего господина. Кстати, не сообщит ли мне упомянутый друг, намерен он составить мне компанию внизу или предпочтет отсыпаться дальше?

 

Эрик хочет лишаться моего общества не более, чем я - расставаться с ним, поэтому поднимается из постели.

 

- Дай я на тебя посмотрю? - предлагает он, взяв меня за плечи и разворачивая к свету; едва касаясь кончиками пальцев, озабоченно проводит из-за уха вниз. Ссадину - то ли царапину, то ли засос, - на его шее тоже спрятал бы только шарф. Обоюдный критический осмотр заканчивается закономерным выводом: плохо, но деваться некуда. Утаить следы минувшей ночи невозможно; стоит принять их как данность, не унижаясь попытками мимикрировать под святош, благопристойно спавших порознь. В конце концов, Фирн, несмотря на повышенную словоохотливость, всегда знает, где находятся границы допустимой болтовни.

 

Спонтанная забота так же хороша на вкус, как короткий поцелуй, делающий утро правильным, и, когда в комнате появляется слуга, мы все еще слишком близко друг к другу, но теперь это уже, кажется, неважно.

 

Столовая полна света, падающего косым золотистым полотном на блестящий кофейник, блюдо с разнообразной утренней снедью и Фирна, с ночи не сменившего наряда. Яркие лиловые с розовым разводы, производившие незабываемое впечатление и в вечернем освещении, сейчас беспокоят не только взгляд, но и сердце.

 

- Ты не заезжал домой? - удивляюсь. Небо определенно упало на землю, раз Перышко не привел оттенки грима и одежды в гармонию с цветом утренних облаков, как он ее понимает.

 

- Более того, - подтвердив очевидное, кивает гость. Прическа у него чуть распустилась. - Я и спать не ложился. А если бы и ты последовал моему примеру, то я не разбудил бы тебя этим, безусловно, добрым утром.

 

 - Доброе утро, - ответно кивает Эрик, и не удержавшись от простодушного вопроса, интересуется: - У вас часто принято бодрствовать по ночам, Фирн?

 

Ответный лихой жест рукой едва не переворачивает чашку, и я совершенно ясно понимаю, что преувеличенная бодрость Фирна, равно как и солнечная улыбка, и радостное настроение - результат фармацевтического воздействия. Проще говоря, Перышко принял стимулятор, и, судя по внешним, проявлениям, не из слабых.

 

- Постоянно! - щебечет Фирн, добавляя к химическому коктейлю, поддерживающему его, как ниточки марионетку, еще и кофеин. - Ведь ночь лишена грубой откровенности дня, и тем прекрасна...

 

Послушав эту оду еще пару минут, я экспроприирую кофейник в пользу себя и Эрика. Нам тоже не помешает проснуться.

 

- Ясно, - констатирую, обжигая язык бодрящей горечью. - У тебя, друг мой, один из тех приступов дурного настроения, которые ты пытаешься лечить всякой синтетической дрянью.

 

- Вот еще, - капризно скривив рот, обижается Фирн. - Чистейший "Фиолетовый рис", без примесей...

 

Лицо невольно сводит недовольной гримасой. Мое отношение к стимуляторам друзьям хорошо известно и секрета не составляет, и, значит, Фирна привела сюда суровая необходимость, так что я поторапливаю его перейти к делу.

 

На прямой вопрос Фирн кривится; зрелище, должен признать, незабываемое: многослойный грим словно идет разноцветными волнами, на мгновение превращая вполне миловидное лицо в подобие полихромной абстракции, так обожаемой владельцем.

 

- Я нечаянно влез в твои дела, - с наигранной легкостью сообщает он, - надеюсь, у тебя сегодня доброе настроение, хоть по твоему младшему этого и не скажешь. Ты же не оставишь меня без помощи, Патриарх?

 

Судя по отпущенной шпильке, наблюдательности и способности к построению логических связок наркотик у Фирна не отнял, в отличие от привычки контролировать сказанное. Не нужны даже наводящие вопросы: расскажет сам. Я устраиваю подбородок на сплетенные пальцы и готовлюсь слушать.

 

- Это все "Златый эль", - не разочаровав моих ожиданий, выкладывает Фирн. - И чертов Слайк. В попечительском совете его кузен - родич третьей или четвертой степени, я никогда не интересовался, контрактов с их кланом у нас не было уже четыре или пять поколений... Так. О чем это я?

 

Мы с Эриком переглядываемся. В его глазах лишь легкое недоумение: мой родич знаком с аналогичными симптомами отравления этанолом не понаслышке, и заплетающийся язык Фирна для него не сюрприз.

 

- В общем, - добирается до зерна своего рассказа Фирн, - ему взбрело в голову, что ты хотел убить Эрика. Глупость несусветная. Я так и сказал. Ну... потом добавил, что я прекрасно знаю вас обоих, и могу это доказать.

Могу же, правда? Так что волноваться не о чем.

 

Эрик, как ни удивительно, не взвивается в гневе на подобное вмешательство в нашу жизнь.

- Я так плохо выгляжу, что похож на ожившего покойника, Фирн? - интересуется он весело.

 

Фирн осматривает Эрика от носков домашних туфель до короткого ежика волос цепким взглядом художника, привыкшего подмечать мельчайшие детали. Я невольно следую его примеру. Плохо Эрику выглядеть не удастся при всем желании, но на жертву хищника он смахивает... по крайней мере, в области шеи.

 

- Есть немного, - рассеянно резюмирует уже поплывший Фирн. - Иллуми, ты что, бьешь своего младшего? Или, - смешок, - он неудачно катался на лошади, и его исхлестало ветками?

 

- Ага, - подтверждает Эрик прежде, чем я успеваю вмешаться. "Даже не покраснел, паршивец", думаю с нежностью. - По старой памяти продирался ночью через кусты и поцарапался.

 

Фирн ухмыляется еще ехидней и демонстративно тянет воздух носом.

- Судя по всему, в кустах ты был не одинок, - замечает. - Но я не завистлив.

Конец фразы тонет в непроизвольном зевке. Так-так...

 

- В любом случае, это все ерунда, верно? - прикрывая рот ладонью, невнятно продолжает живое средоточие яростных красок. - Я в жизни не поверю, чтобы наш брезгливый законопослушный Иллуми принялся бы выпускать внутренности из своего... шурина, да? Или деверя? Проклятье, постоянно путаю, кто есть кто.

 

В здравом уме Фирн не посмел бы сболтнуть подобное, несмотря на всю нашу дружбу. Значит, симптом серьезный, и надо принимать меры. Надеюсь, за несколько минут, что мне потребуются для того, чтобы дойти до спальни и вернуться, Фирна не развезет окончательно.

 

- ... Черт, - слышу я, вернувшись. Перышко сидит, зябко ежась и кутаясь в складки тонкой накидки так, словно в комнате поселился северный ветер. - Не нужно было двойную дозу...

 

- Не нужно было, - соглашаюсь. Некоторые люди просто созданы для того, чтобы усиленно издеваться над собой. - Подними-ка рукав, окажи любезность.

 

Перышко кривится: то ли блеск шприц-пистолета кольнул ему глаза, то ли перспектива детоксикации не вызвала восторга. Следовало ожидать.

- Это еще что, Патриарх? - риторически интересуется он. - Не порть мне утро, будь другом. Ну да, тебе-то я испортил, но ты же не опустишься до мести? - почти жалобно просит он, поддергивая, впрочем, рукав.

 

- Ты еще примись пререкаться, - обещаю я, озлившись, - и вместо привычного тебе гемосорба я, поверь, попробую на тебе какой-нибудь из новых сорбентов, посерьезней.

 

Фирн поворачивается бочком, пряча руку за спину - ребенок, да и только.

- Хорошо, Иллуми, я тебе уступлю, - обещает, почти послушно. - Ну и ты уступи. Поможешь мне?

 

- Шантаж? - вздергивая бровь, интересуюсь я. - Помогу, еще бы. Эрик, будь добр, пошли кого-нибудь за одеялами и пачкой салфеток для грима, сейчас этого красавца начнет трясти.

 

Фирн с видом покорности жестокой судьбе вновь опускается в кресло. Мировая скорбь так и читается на его лице, когда он закатывает рукав. - Что бы не прийти к тебе на пол-дня позже? - вопрошает.

 

Фирново шипение вторит тихому шипению разряжающегося шприца, своеобразный дуэт завершается мучительным стоном.

- Ох... - бормочет Фирн. Зрачки у него сужены, физиономия бледна даже сквозь нарисованную красоту, и руки невольно подрагивают от чрезмерного возбуждения. - Ненавижу эту пакость.

 

Эрик, очевидно, решив не делать слуг свидетелями творящегося безобразия, приносит одеяла сам, и я, укутав Фирна по самый нос, наливаю ему чая - сладкого, горячего, с лимонным бальзамом.

 

- Ооо, - слабо радуется Фирн, когда я подношу чашку к его губам, благоразумно не доверяя его координации. - Чай - это хорошо. А еще лучше - что я не ел, а то бы...

 

Пока Фирн греет о полупустую термочашку руки, я стираю поплывший от подскочившей температуры и пота грим. К моменту, когда третья салфетка покрывается многоцветными разводами, дрожь Фирна отпускает, а лицо, лишенное декоративной защиты, предстают во всей красе: полудетское, почти инфантильное, из тех, что престарелые тетушки обозначают умиленным "какой миленький мальчик".

 

- Все? - раздраженно, но и облегченно уточняю я, поворачивая друга к свету и изучая зрачки. - Перышко, ты одурел? Знаешь же, что твоим мозгам противопоказана эта отрава! Ты так и до девяноста не доживешь.

 

- Художнику иногда полезно встряхнуть мозги, Иллуми, - тихонько вздыхает измученный Фирн. - Тебе не понять. Я и не думал, что он заговорит о тебе, честное слово.

 

Фирн кутается в плед таким отчетливо трогательным движением, что оно явно было заранее отрепетировано.

 

- Ты доиграешься до того, что нечего будет встряхивать, ясно? - злобно пророчу, стараясь изгнать неуместное сочувствие. Обрушиваюсь в кресло напротив. - Ну? Что мне еще следует знать? Или ты сам не помнишь, что наболтал?

 

- Помню, но остальное тебя никак не касалось, - говорит Фирн и, кажется, не врет. - Я выложил все как на духу. Теперь делись ты, а то мне чертовски не хочется потерять перед Слайком лицо.

 

- Если ему так любопытны дела моей семьи, пусть сам ко мне подойдет, - огрызаюсь в ответ на вкрадчивую настойчивость. Любой рассказ, переданный через третьи руки, - дополнительный шанс сделать моих родственников предметом очередной долгоиграющей сплетни.

 

- С него вполне хватит твоего слова... ну, через меня, - уверяет Перышко. - По-моему, его кузен из попечителей больницы слишком наслушался бредней тамошних пациентов из отделения для буйных. Вообрази, его фантазии дошли до того, что ты, мол, стрелялся со своим Младшим и - прости, Эрик, не хочу тебя обижать, - вышиб ему мозги, но барраярцу это не повредило.

 

Договорив, он горестно обмякает в кресле. А я понимаю, что ложь неизбежна: быстрая, доверительная и способная убедить любого в том, что мой родич не страдает и никогда не страдал манией суицида.

 

- Можешь рассказать Слайку, как было дело, с моих слов, - пожав плечами, небрежно предлагаю я. - Это чушь, причем исключительно глупая. Эрик однажды чистил учебный пистолет, тот выстрелил, но за исключением немалого испуга и небольшой царапины на голове, дело обошлось.

 

- Эрик настолько неуклюж в обращении с этими ужасными штуками? - удивляется Фирн. Сам штатский, он тем не менее подозревает подвох, учитывая, сколько лет воевал мой барраярец.

 

- Это была модифицированная модель, ему незнакомая, - ничем не солгав, отвечаю. - На Барраяре таких нет. Вот ты, к примеру, сразу разберешься, что к чему, если тебе выдадут барраярский набор для живописи?

 

- А у вас есть живопись? - переспрашивает Фирн Эрика совершенно непосредственно, как мог бы спросить, знают ли барраярцы огонь, колесо и грамоту. Дальше они на пару сравнивают изысканность цетагандийской фантазии и роскошь барраярского реализма, а я получаю короткую передышку, чтобы мысленно залатать наиболее явные дыры высказанной лжи. Надо быть аккуратным. Мне надоели любые сплетни, касающиеся клана, и до сих пор я считал, что равнодушного невмешательства вполне достаточно, но история с Бонэ меня переубедила, а сейчас я лишь дополнительно уверился в своей правоте.

 

- Ладно, скажу Слайку хотя бы это, - вздыхает Фирн, возвращаясь к теме разговора.

 

- Я с ним поговорю, - обещаю, надеясь на то, что ложь во спасение не заставит Эрика во мне разочароваться. - Лично. А тебе я сейчас вызову машину. Цени мое милосердие - я даже не прочел тебе приличествующую случаю нотацию.

 

Гость, заручившись обещанием, отбывает, оставив меня в несколько расстроенных чувствах.

 

- Вот это, я понимаю, то самое пресловутое доброе утро, - не удержавшись, принимаюсь брюзжать, скрашивая недовольство завтраком. - И вот что делает с людьми творческая, черт бы ее драл, натура. А Слайк настолько бесталанен в других областях, что болтает он, как дышит, безостановочно и бесконтрольно. Ты представляешь, каково будет веселье, когда он явится в надежде поживиться эксклюзивной информацией?

 

- Если бы отвечал я, я бы сказал правду, - признается Эрик. Неожиданное нашествие, кажется, не слишком его шокировало. - Но тебе видней.

 

Я тоже сказал бы правду, признаться. Несколько дней тому назад, до того, как наше внезапное и взаимное увлечение заставило меня потерять голову, мне не составило бы труда сообщить Слайку и прочим о том, что да - барраярцы иногда совершают опасные глупости. Что же изменилось сейчас, и что заставило меня сначала сказать, и лишь потом подумать?

Защитная реакция. Почти неподвластный контролю рефлекс, заставляющий в первую очередь ринуться отражать атаку, и зачастую порождающий большее, а не меньшее, количество проблем.

 

- Хочешь, чтобы мне, в твоем присутствии, принялись демонстративно сочувствовать по поводу твоего суицидального синдрома? - язвительно интересуюсь, испытывая немалую неловкость. - Благодарю, не стоит.

 

Эрик предсказуемо хмурится, уязвленный то ли интонациями, то ли тем, что я принял решение лгать о нем, не спросив его самого. А стоило бы, тут я с ним согласен.

 

- Нет у меня никакого синдрома, - угрюмо констатирует он. - А твои цетагандийские приятели не способны понять, что счастье жить с ними на одной планете не компенсирует прочих обстоятельств жизни?

 

- А всем не объяснишь, - со вздохом объясняю собственный страх. - Слухи - одна из форм поведения толпы, к сожалению, И контролировать их можно только страхом. Как ни жаль, воззвания к логике и морали в данном случае бессильны.

 

- Что-то в твоих словах неправильно, - чешет в затылке Эрик. - Ах, да. Слухи обычно перебивают не страхом. Их высмеивают. Не поверишь, но это действеннее.

 

- Предлагаешь соглашаться и утрировать? - саркастически осведомляюсь я. - "Знаете ли, господа и дамы, вышибать мозги собственному младшему было весьма занимательной, но бессмысленной процедурой по причине отсутствия таковых"? Я не желаю делать нас обоих посмешищем для всей столицы.

 

Эрик едва заметно морщится. Кажется, мои слова ему неприятны так же, как и описываемая перспектива.

 

- Я не знаю, что у вас считается достойной шуткой, - соглашается он, наконец. - Но "разбирал оружие и попал себе в голову" - это само по себе анекдот. У нас был случай, не один даже - но этот самый наглядный. Одному парню досталось... ранение в башку, он своего имени, и то не помнил. Но когда давали ему оружие на сборку-разборку - справлялся, и держал только стволом от себя. Рефлексы. Так что, держу пари, твой Пел в эту сказку не поверит ни на минуту, но из солидарности смолчит.

 

- Мне большего не нужно, - признав компромисс приемлемым, отвечаю я. - Не понимаю, отчего объектом пересудов должна быть именно моя семья. Неужели нет других тем для разговоров?

 

- У тебя мания величия, - с необидным смешком констатирует Эрик. Вид у него неожиданно умиротворенный, словно разговор его веселит, а не тревожит. - Ты всерьез думаешь, что языки чешут об тебя одного, а тому же Фирну не достается? Будет новая сенсация - какой-нибудь бедолага сотворит очередную глупость, - и прелесть новости "а у Иллуми настоящий ручной барраярец" кончится... Бороться со слухами - ловить пар руками. Вот сегодня мы с тобой запустили еще один: ты меня, оказывается, бьешь.

 

- Фирн никому не скажет, - вслух надеюсь я. - А мои слуги твердо знают, что происходящее в доме не должно выходить за его пределы, я плачу им еще и за это.

 

Эрик подсмеивается, намазывая тост маслом и с явным удовольствием похрустывая корочкой.

 

- Бедняга Фирн, - сочувствует он. - Я бы на его месте просто лопнул, если бы не поделился увиденным хотя бы с собственной подушкой. Кстати, а твои друзья женаты?

 

- Пел разведен, у Арно весьма свободный образ жизни, - успокаиваю я, и добавляю: - А если Фирн примется болтать направо и налево, то со Слайком будет разбираться самостоятельно. Надеюсь, он это понимает.

 

- Значит, ограничится кругом в три человека. И твои друзья будут при следующей встрече глядеть на меня с жалостью, - решает Эрик, рассмеявшись и пряча неожиданный зевок прижатой ко рту ладонью. Не выспался, как и я, приходится это констатировать. - Когда ты подобрался к своему приятелю со пневмошприцем, я еще удивился такому нетипичному всплеску энергии в столь ранний час. Он ведь уже большой мальчик, и точно не твой подопечный?

 

- Фирну достался незаслуженно здоровый организм, - ворчу я, отставляя опустевшую чашку и подсаживаясь к любовнику поближе. - Стимулятор последнего поколения, явно превышенная доза, и после этого он еще на ногах держался, что удивительно. Это очень вредно. Иногда заканчивается комой или гибелью нервных тканей, так что лучше убрать эту дрянь из крови, пока она не начала распадаться на составляющие.

 

- И ты проделываешь с ним эту штуку уже не в первый раз? - интересуется мой барраярец.

 

- Не в первый, - вздыхаю, ероша стриженный затылок. - За два десятка лет нашего знакомства это превратилось в неприятную традицию. Фирну доставляет нездоровое удовольствие прогуливаться по грани безумия. Стимулирует творческие порывы, так он это объясняет. А мне не доставит удовольствия труп в гостиной, знаешь ли.

 

 - Двадцать? Сколько же ему? - недоумевает Эрик. - Отмытым он смотрится, пожалуй, моложе меня. А на самом деле?

 

- Почти сколько тебе - Фирну тридцать четыре, он младше нас всех, - сообщаю, и, думаю, именно по этой причине он каждый раз наносит семислойный грим, выходя из дома. Хотя его внешность и без того выигрышна.

 

- Фирн по вашим меркам считается красивым? - любопытствет Эрик и добавляет быстро, словно смутившись своего интереса к внешности другого мужчины. - А ты?

 

Приятная перемена. Ранее мой суровый родич не проявлял интереса к цетагандийским представлениям о прекрасном, и тем более в столь практическом приложении.

 

- Если говорить о типах красоты, то в этом смысле повезло всем, кроме Арно. На его долю, - хмыкнув, констатирую, - не хватило подвида красоты. Относительно мужчин их три: красота мужественная, женовидная и красота закрытого бутона. Я вот - первый тип, и ты тоже; тут главное не правильность черт, а их характерность, не оскорбляющая взгляда.

 

- А правильность - это для второго? - смеется Эрик. - Ну а третье я представить себе просто не в состоянии.

 

- Третье - это как раз Фирн, - а улыбка у Эрика заразительная, надо признаться. - Обычно такая внешность - удел подростков, не успевших созреть, но он в ней застрял, кажется, навсегда.

 

- Вот уж не думал, - потягиваясь и потеревшись затылком о мою руку, ластится Эрик, - что подойду под здешние стандарты. Помню, как ты на меня смотреть не мог без содроганий, эстет чертов.

 

- Неправда, - сурово отвечаю. - Я говорил, что не собираюсь ложиться с тобой в постель, ощути разницу. Странный ты тип. Как я кривился на твою внешность, помнишь, а как объяснял, и вполне искренне, что тебя просто нужно откормить и приодеть - нет.

 

Эрик притворно вздыхает.

 

- Приодеть - чтобы было что снять? - интересуется исключительно невинным тоном, заставляющим сердце дать сбой. - А откормить затем, чтобы я вынес все твои... хм... всю степень твоего интереса?

 

Придется наказать наглеца. И к черту завтрак.

 

- Я совершенно сбил график, - притворно жалуется Эрик сильно погодя, взмокший и довольный. - Кофе пью в три часа дня, а ванну принимаю в четыре ночи. И мои благие планы подняться завтра рано наверняка окажутся торпедированы каким-нибудь ... неожиданным вечерним намерением. Кстати, мы ведь сегодня никуда не собираемся, в свете последних происшествий?

 

Выбираться к знакомым в нашем теперешнем состоянии тела и духа представляется затеей неразумной и не слишком привлекательной, но круглосуточно дарить своим вниманием постель - верное средство заскучать. Впрочем, сегодня скуки мы можем не опасаться: время к обеду и полагающимся после него медицинским дополнениям для Эрика, а что до меня самого, то я уже знаю, чем собираюсь заняться. Любовное вино киснет очень быстро, если заставляет забывать о данных другим обещаниях. Потому день посвящен младшим, на этот раз - детям.

 

Кинти не зря дразнит меня "наседкой" - возиться с младшими, а тем более с мелкими, мне нравится. Как результат дневной прогулки двое из них - мой наследник посчитал скучным для своих лет любоваться детскими биотехнологиями и покинул нас в городе, присоединившись уже на обратном пути, - получают в свое владение прелестную игрушечную помесь дракона с корветом. Оставив наследников в парке, наслаждаться редкими взмахами кожистых крыльев и изяществом музыкальных переливов, отмечающих силу ветра, я добираюсь до спальни. Приходится проглотить смешок. Кано и Шинджи бегают, запуская нового змея, а мой взрослый младший сидит за плазменной панелью, ругаясь вполголоса и азартно стараясь разнести компьютерную шахматную стратегию вдребезги.

 

- Пойдем погуляем? - предлагаю.

 

- С тем же настроением, с каким гуляют по весне коты? - язвит он в ответ, но послушно тут встает. - Хорошо, что мне только одеваться, а не краситься. Хм, коробочка с гримом. Предмет, необходимый в "наборе джентльмена", как и бритва, да?

 

- Депилятор или вовсе заморозка корней волос, - поправляю я, с легким ужасом представив последствия ежедневных микротравм эпидермиса. - От бритвы грубеет кожа.

 

- Понимаю, вам с этими рисунками на физиономии это принципиальный момент, а не просто эстетическая прихоть, - сделав верные выводы, замечает Эрик. Я невольно провожу костяшками пальцев по костистой скуле. Да, у моего любовника грубоватая кожа, к вечеру на ней проступает щетина - и что с того?

 

- Ты говоришь так, словно мы не гримируемся, а наносим фресочную роспись, - притворно ворчу я. - Хотя, глядя на Фирна, я иногда готов согласиться.

 

- Фирн ослепителен. В смысле, глядя на него, иногда можно ослепнуть, - замечает Эрик с усмешкой.

 

Нам приходится строго выдерживать дистанцию, пока он не наденет куртку. Гулять так гулять, незачем провоцировать друг друга, как бы ни хотелось подойти и... коснуться, погладить, неважно. Я позволяю себе объятия, лишь когда слои одежды разделяют нас достаточно надежно. Кажется, объятия у дверей, отделяющих спальню от прочего мира, стали для нас ритуалом, оберегающим обретенную близость.

 

Сад по-осеннему грустен и пуст, долгое тепло сентября все же уступило северному ветру, прогнавшему птиц, и в похрустывающей сухими листьями тишине слышатся издали детские голоса. Кано и Шинджи затеяли игру, и, судя по ломкому баску Лери, игра пришлась по вкусу и ему.

 

- Подойдем? - предлагаю, не уверенный в согласии Эрика. Моих отпрысков он, кажется, остерегается, и я примерно понимаю, почему.

 

- Они не будут против? - предсказуемо уточняет Эрик, имея в виду то ли вмешательство в игру, то ли реакцию детей на то, что рядом с их отцом ходит человек, так явно считающий себя посторонним.

 

- С чего бы вдруг? - отводя ветки в сторону, успокаиваю. Сыновья поднимают взгляды от свежекупленной забавы. Эрик держится в полушаге сзади и, будь я более ехиден, не упустил бы возможности съязвить о суровых барраярцах, что прячутся за моей спиной от этих страшных детей, но родичу без того нелегко приходится.

 

Разумеется, все трое оборачиваются разом: Шинджи, очевидно, воодушевленный присутствием Эрика, отвешивает мне необычайно развесистую благодарность за игрушку, Лери своим излюбленным взрослым тоном просит позвать его попозже на разговор, а Кано молча изучает гостя, словно прикидывая, стоит включаться в беседу или нет, и в итоге решает не вмешиваться. Это выглядит немного странно: оба мои, и оба стоят настороженно, словно статисты без слов на заднем плане сцены. Но этот молчаливый диалог как минимум обнадеживает: Кано не так мал, как Шинджи, и не так полон опасений, как Лерой. Какую мысль может с таким сосредоточением обдумывать десятилетний ребенок?

 

- Если ты подружишься с кем-то из них по-настоящему, то это будет Кано, - размышляю вслух, когда мы оставляем парней. Почему? Не знаю. Так показалось - может быть, из-за одинаково испытующих, осторожных и чуточку увлеченных глаз.

 

- Обычно сходятся противоположности, - улыбается Эрик, выслушав мое объяснение. - Надеюсь, я его не напугал. Они всем скопом меня - немного.

 

- Эти могут, - соглашаюсь, - чтобы быть родителем, нужны железные нервы.

 

- Поэтому ты решил расширить зону своей ответственности и опекать еще и меня, - беззлобно подкусывает спутник. - Неужели твоя семья настолько невелика?

 

- Не знаю, почему родители решили остановиться на нас с Хисокой. Теперь уже не спросишь, разве что Нару в курсе.

 

- Он, - после короткой паузы, - разве твой родной брат?

 

- Сводный, - пообещав себе впредь прикусывать язык, отвечаю. - По отцу. У нас... была небольшая разница.

 

- А вы непохожи внешне, - очень коротко и подчеркнуто нейтрально замечает Эрик. Он сорвал прутик и рассеянно вертит его в руке. - Ты пошел лицом в свою мать?

 

Сложно объяснить человеку, незнакомому с основными принципами геномного искусства, разницу между детьми одной семьи, но разных лучей.

- У нас разные генные линии, а росли мы вместе - таковы были требования аут-леди. - И, пожалуй, стоит сменить тему. - А у тебя?

 

- У меня брат и три сестры, - отвечает он, - братьев было двое, но... - Эрик неловко замолкает, словно сомневаясь в том, что мне следует знать подробности, и быстро сворачивает тему. - А почему у тебя только сыновья?

 

- Кинти настояла, - усмехаясь, отвечаю. - Заявила, что ее одной на нашу семью хватит, и она не потерпит конкуренции. В искусственном воспроизводстве, как видишь, есть свои преимущества.

 

- Но и оно не поможет, если девушка влюбилась в неподходящую партию? - со смешком парирует Эрик, и я вздергиваю бровь.

 

- Отчего же? Никто не мешает ей договориться с мужем, предоставить свой генный материал и чувствовать себя свободной с полным на то правом. То же касается и мужчин.

 

Эрика вдруг осеняет какая-то неожиданная мысль. - Гм, - деликатно покашливая, осведомляется он, - я надеюсь, в этом сумасшедшем мире никому в голову не придет заставить меня обзавестись потомством ?

 

Духи-хранители, придет же в голову такое! Удачный - не скрою, но набор абсолютно диких генов...

Моя изумленная реакция на подобную идею, пусть и лишенная слов, очевидна, и Эрика она парадоксально утешает.

 

Обнимаю моего совсем успокоившегося на тему семейных обычаев любовника. Щеки у него холодные, кончик носа покраснел, и пора бы возвращаться.

 

По дороге обратно Эрик интересуется, чуть тревожно, возятся ли мои мальчишки еще на свежем воздухе. Хочет пожелать им спокойной ночи? Беспокоится о них по привычке опекать тех, кто младше? Любой из вариантов был бы хорош, но я все-таки уточняю, что мой барраярец подразумевает в настоящую минуту.

 

Барраярец смеется.

- Хочу вести себя особенно благоразумно, если есть риск попасться им на глаза. Кто я, чтобы вмешиваться в дела твоей леди? Не она ли следит за тем, чтобы дети были в тепле к ужину и с насухо вытертыми носами?

 

- Для этого у детей есть свои головы, гувернеры и слуги, - объясняю я, не в силах представить Кинти в роли подобной наседки. - Дражайшая возвращается поздно... если возвращается.

 

Эрик чуть заметно хмурится.

- Я запутался, - признается. - Вы живете порознь, и дети с ней?

 

- Дети кочуют, - объясняю. - В зависимости от сезона, они живут со мной, но в принципе могут сорваться и к ней, если у леди нет других планов. Или уезжают к себе - с воспитателями, разумеется. В клане принято, чтобы молодым поколением занимались люди, имеющие к этому особый талант, и у каждого из моих сыновей есть свой воспитатель.

 

- К себе? - удивляется Эрик незначащему обстоятельству во фразе. - У детей отдельный дом?

 

- У каждого из них отдельный дом, - и родич замолкает так резко, что мне приходится остановиться и объясниться, почти извиняясь. - Это не хвастовство. Им вправду нужно привыкать к самостоятельности, не то я начну таскать их в зубах, как кошка котят, и окончательно испорчу.

 

- Ты, видимо, очень состоятельный человек, - говорит он, похоже, первое, что приходит на ум.

 

- Вот так мне повезло, - старательно перевожу неприятный разговор в шутку. Не стоило мне кичиться богатством семьи перед человеком, столь нервно относящимся к неуверенности своего положения. - Вполне вероятно, незаслуженно.

 

- Ну, это хорошо, - рассудительно решает Эрик. - Это значит, что расходы на лишнего человека в доме ты попросту не замечаешь, и мне как-то спокойнее.

 

Я сбиваюсь с шага, пораженный этой идеей.

- Эрик, - ошеломленно говорю. - Я не думал об этом в таком ключе.

 

- Так поэтому и не думаешь, - пожимает плечами барраярец.

 

- Остается вознести хвалу предкам, приумножившим достояние семьи, - бормочу больше себе, чем ему. По крайней мере, теперь я могу понять причину некоторой неловкости, которую Эрик так тщательно и тщетно прятал в магазинах, не говоря уж о диковатой для меня идее посетить магазин готовой одежды. Как справиться с этой проблемой, не обидев Эрика, я не знаю - а он идет рядом, думая о своем, и, кажется, вовсе не о предстоящем вечере на двоих.

 

- А-а, - машет он, наконец, рукой и, усмехнувшись, добавляет: - Ну и тему для разговора на ночь мы выбрали, извращенцы.

 

Надо бы подкинуть ему денег - имущество Хисоки состоит в основном из неликвидных активов, и наличности на покупки у Эрика почти нет. Но настолько я знаю этого щепетильного параноика - сам он попросить постесняется, а на прямое предложение еще чего доброго обидится.

 

Мы входим в дом. - Подождешь меня немного? - интересуюсь небрежно. Барраярский нрав тверже гранита, а безденежье Эрика меня не устраивает категорически.

 

- Без проблем, - улыбается Эрик, - мне как раз надо порыться в шкафу и выяснить, что из вещей стоит перетащить к тебе. Зайдешь за мной, ладно?

 

Подняться в кабинет, перебросить денег на нужный счет, предупредить банк о том, что аналогичная сумма должна поступать ежемесячно. Эрик не дурак и поймет, что поступления отличаются от ренты с имущества Хисоки в большую сторону, но он не бухгалтер и не сможет разобраться в хитросплетениях семейных финансов.

 

Сегодня определенно день нечаянной лжи. Но порой лучше обмануть, чем расстроить. Что поделаешь.

 

ГЛАВА 19. Иллуми.

 

Машина, мягко шурша попадающими в воздушную струю опавшими листьями, подъезжает к центру города. Улицы старой торговой части неторопливо плывут за окнами, каменное кружево поворотов и перекрестков изгибается сложными узорами, но мы уже почти на месте.

 

Теперь, когда Эрик не оставлен без гроша в кармане, мы можем гулять, перемежая любование городом с заходом в лавки, чье изобилие приятно всем пяти чувствам, и шестому - любопытству. Пусть посмотрит, как мы живем, начав с самого легкого - развлечений и необязательной роскоши. Я всерьез намерен порадовать моего подопечного контрастом, показав ему как то, чего он в принципе не знал дома - парфюмерный магазин (пункт программы был утвержден при эриковом смущенном интересе), так и то, что ему привычно и все же выглядит по-другому - оружейную. И отполировать это впечатление сладостями, интересу к которым этот аскет до сих пор стесняется.

 

Салон машины выпускает нас в хитросплетение старого города, где узкая улочка ведет вдоль парка с мостиками и ручьями с одной стороны и почтенными заведениями, как минимум трехсотлетнего возраста, с другой. Осеннее солнце подарило этим днем непривычно теплую пару часов: отчего бы не пройтись? По плоским плиткам тротуара, мимо особняков, скрытых за стенами зелени, витрин, кафе, минуя прохладную пестроту парка, уже тронутого желтизной...

 

Этот район - мой любимый, и, кажется, это очень заметно, раз барраярец спрашивает меня вполголоса, хвастаюсь ли я своим городом ему или им - своему городу?

 

Если бы этот город был моим, и если бы ты согласился принять хоть часть его в подарок, как принимают кусочек праздничного пирога, но нет. Сойдемся на том, что я просто люблю проводить с тобой время, раз тебе не нужны эти облитые карамелью солнечных лучей дома, хрупкие, как вафельное кружево, башенки, сливочно-взбитые облака и листья, хрустящие ледяной корочкой по утрам. Многовато кулинарных ассоциаций, да и сам подарок бесполезен, так лучше мне промолчать, тем более что парфюмерный магазин уже близко, и тихий перезвон листьев денежного дерева объявляет о нашем приходе.

 

Эрик оглядывает внутренность магазинчика с нарастающим удивлением, впрочем, не демонстрируемым сверх меры. Не лавка, полная разноцветной путаницы - скорее, аккуратная гостиная, и обитатели здесь заточены во флаконы, как джинны в бутылки. Несколько сотен бутылочек разных форм, размеров, расцветок, аккуратно расставленных и уложенных на подушечки; панно из сухих стеблей и одного живого цветка на стене, служащее эмблемой дома. Эрик переводит взгляд с этого элемента флоры на деревце при входе, явно пытаясь понять, стоит ли верить в натуральность бронзовых монеток-листков, либо стоит посчитать их очередной техногенной диковинкой.

 

Хозяин и творец этой армии ароматов приветствует нас едва ли не как родственников. Я бываю здесь не слишком часто - раз в пару месяцев, но приехав, скупаю все, что полагаю достойным своего внимания и носа.

 

- Что у вас нового? - интересуюсь я, разглядывая ряды флаконов. Сезон сменился вместе с модой на ароматы, и одна из зеркальных витрин заставлена незнакомыми пока составами. - Помнится, вы обещали что-то необычное к концу лета.

 

Необычное и есть. Хозяин быстро выставляет на высокий стол-прилавок обтянутую шелком коробку и миниатюрную вазочку с адсорбентом, откидывает крышку, демонстрируя содержимое.

 

- Коллекция "стороны света", - представляет. - Как и было обещано, с соответствующим эффектом. Вот восток... весна, - это уточнение предназначено удивленному Эрику, похоже, не знающему символических значений времен года.

 

Узкий, высокий, тяжелый даже на вид флакон ложится в сухую ладонь парфюмера прозрачно-голубоватым бликом. Льдистое стекло, один из моих излюбленных вариантов дизайна, украшено матовым узором веток с полураскрывшимися бутонами. Эрик осторожно берет предложенную пинцетом бумажную полоску, принюхивается неумело - нужно будет потом рассказать ему, как делается правильный вдох-знакомство...

 

Действительно уникальный образец: запах нежной свежести, набухших почек, первой колкой травы и размокшей земли... ни одна из этих ассоциаций не передержана, не сделана слишком грубой, выпуклой, и вместе с тем каждая из нот стоит на своем месте в той мелодии, что поет о надежде, которой у людей всегда сопровождается таяние тяжелых горных снегов.

 

Хотел бы я знать, что из этого чувствует Эрик. Иной опыт, и мысли иные? Или мы все же не отличаемся друг от друга настолько, чтобы запах весны означал для нас непреодолимое различие?

 

- Что здесь в основе, - спрашиваю я более для проформы, - "апрельский иней"? Очень, очень хорошо: чистый, легкий... воодушевляющий. Эрик, как тебе показалось?

 

Эрик откладывает пробник и неопределенно кивает, явно остерегаясь высказывать свое мнение в сфере, ему незнакомой, и я решаю сократить визит, коль скоро мой любовник чувствует себя неуверенно.

 

- Этому цветку впору ставить памятник, - подтверждает мастер; в его руках уже поблескивает острогранный "север", но я качаю головой:

- Нет смысла пробовать остальное. Если вся коллекция такова, то я возьму не глядя.

 

В подбитой шелком коробке заманчиво светится округлый яркий "Юг" и абстрактного вида "Запад", чем-то неуловимым напоминающий опавший лист. Я прошу добавить к этой роскоши несколько тонких палочек благовоний, и перехожу к основной части визита.

 

Моему младшему нужны свои духи.

 

Эрик покорно выдерживает тщательный, от кончиков коротко стриженных волос до обуви, осмотр, долженствующий помочь парфюмеру составить мнение о привычках, характере и впечатлении, которое предпочитает производить получатель аромата. Послушно держит в руках адсорбирующие салфетки, повинуясь указаниям, дышит на них, прежде чем сложить в герметичный пакет, и только коротким взглядом просит моего совета, услышав формальную просьбу дать согласие на использование данных своего генома при изготовлении духов.

 

- Это поможет подогнать аромат под ваш естественный гормональный фон, - объясняет парфюмер, и я киваю, а Эрик подставляет руку под прикосновение биосканера.

 

Следует объяснить парню, какие из мер предосторожности совершенно необходимы на Цетаганде, если дело касается образцов тканей. И именно эта благонамеренная нотация ожидает Эрика сразу после того, как двери салона закрываются за нами, а листья-монетки традиционным пожеланием возвращения оседают в карманах.

 

- Будь осторожней со своей ДНК, - прошу я, получая в ответ удивленный взгляд, и поясняю. - Этот мастер вне подозрений, у него хорошая репутация, а я его постоянный клиент уже четыре десятка лет, но в прочих ситуациях старайся не давать возможности получить пробы твоих тканей, хорошо?

 

Эрик даже останавливается.

- Суеверие, сглаз и порча? - недоверчиво уточняет он.

 

Ах, если бы опасность подобной неосторожности сводилась к глупым предрассудкам!

- Отнюдь, - качаю я головой, и, судя по тени, наползающей и на его лицо, Эрик понимает, что я не шучу.

 

- У врачей, - замечает он, - наберется примерно пол-холодильника моих образцов. И ты не высказываешь опасений по этому поводу. В чем разница, уж объясни, пожалуйста?

 

- Все образцы у тебя брали в присутствии Эрни, а ему я не имею причин не доверять, - объясняю я, - но если материал утечет в дурные руки, возможны эксцессы. Синтезированный персонально тотальный аллерген, яд, да мало ли что - увы, такие случаи были. В моей же семье. А ты слишком хороший повод и средство нанести по Дому удар исподтишка.

И никого не удивит нестандартная, но вполне объяснимая для чужака болезнь.

- Раньше я мог бы притвориться, что мне наплевать на твою судьбу, теперь нет, - заканчиваю, с расстройством замечая, что подпортил моему барраярцу настроение. Неловкость, которую Эрик так и не мог скрыть в парфюмерной лавке, теперь подкрашена тревогой, и это надо менять, как и тему разговора.

 

- Ого! Уже за полдень, ты голоден, наверное, - глянув на хроно, констатирую я, - а "Весенний мед" близко. Собственно, вот он, - кивком указываю на здание медового цвета и с колоннами, шагах в трехстах. - Только заглянем сначала, если позволишь, за парой безделушек. Купим мне шпильки для волос, - объясняю, ловя тень ехидной улыбки в углах его губ. Должно быть, шпильки не кажутся ему приличествующим мужчине аксессуаром: обычная ошибка любителей стричься коротко.

 

Впрочем, я бы обошелся сейчас без пополнения своей, и без того немалой, колекции, не будь у меня тайного умысла. Выбранный мною магазинчик держит семья, происходящая с самой Старой Земли, и этот ее товар считается у нас чем-то вроде недорогой экспортной экзотики. Пусть познакомятся, думаю я. Эмигрантам всегда есть о чем поболтать между собой, оно и к лучшему, если Эрик не будет чувствовать себя единственным чужаком на Цетаганде.

 

В витрине серебро, резные гребни, матово светящиеся полудрагоценные камни в витых оправах. Я долго разглядываю два комплекта шпилек. Один: модифицированная кость, витые изгибы, ажурные навершия; оскаленные волчьи пасти того и гляди укусят тонко вырезанными клыками. Второй гематитовый, гладкий и черный; камень чуть искрится, маслянисто поблескивает, это выглядит прекрасно, но удержит ли волосы?

 

- Может, возьмешь обе пары сразу, чтобы так не мучиться? - Эрик, оказывается, успел завершить свою беседу с продавцом у соседнего прилавка.

 

- Насчет одной я уверен, - объясняю свои мучения, проверяя костяную пару на гибкость и прочность. - Но гематитовые гладкие, как ртуть. Красиво, но функционально ли?

 

- Гематит для гема, - отвечает моя персональная ехидна. - Бери обе.

 

Так я и поступаю, и мы идем на штурм средоточия столичных сладостей.

 

Сложноопределимый и сложносоставной запах, тонкой нитью тянущийся на полквартала от кафе, сладок сам по себе и вместе с тем обещает удовольствия более полные и предметные. Эрик втягивает воздух носом, и я прячу улыбку. Мой барраярец лакомка, вспомнить хоть тот знаменательный шоколад... вспомнить и удивиться тому, как быстро в этот раз я оброс романтическими воспоминаниями.

 

"Мед", разумеется, не соответствует цветом названию: столь примитивная символика никогда не была в моде. Полированное дерево и занавеси цвета "пепел роз" с жемчужным блеском подсвечены мягким светом; помещение, перегороженное плоскими стенами из прозрачного зеленоватого стекла, похоже на внутренность дорогой бонбоньерки. Эрик, привлеченный переливами воздушных пузырей, подходит к стене и тихонько постукивает ногтем по стеклу, пытаясь заставить кружащихся в хаотическом танце рыбок метнуться в сторону, но яркие капельки с плавничками высокомерно не удостаивают его внимания - привыкли.

 

Занавеси отгораживают тех, кто желает оказаться в закрытом кабинете, или, если уединенность не слишком важна, а розовая мягкость отдернута в сторону, дают возможность почувствовать себя сидящим в середине облизанного мятного леденца. Даже мебель усиливает эту иллюзию: деревянная рама обрамляет массивную стеклянную столешницу, бархатные диванчики-кресла манят присесть.

 

Взвесив на ладонях меню, размерами сравнимое с фолиантом, и прочитав на пробу пару фигурно-заковыристых названий, Эрик с притворным ужасом поднимает ладони.

 

- Нет-нет. Выбираешь ты.

 

- Кофе обоим, - подумав, предлагаю я. - Тебе - столичный фруктовый пирог и пряный мед на закуску.

 

- Страшно подумать, что вы могли сделать с медом, - подсмеивается Эрик. - Это откусывают, пьют, намазывают на хлеб или нюхают?

 

- Пьют, - киваю я, вспоминая рецепт, один из своих любимых. - Немного мягкого стимулятора, пчелиный мед и смесь пряностей. А я, пожалуй, возьму сливовые лепестки и крем-брюле.

 

На изумленное выражение резковатого лица, право, стоит любоваться почаще.

- Вы едите цветы? - недоверчиво переспрашивает он. - Настоящие?

 

Странная позиция. Употребление в пищу плодов его не смущает, а мысль о засахаренных лепестках вгоняет в ступор.

- Попробуешь как-нибудь "двенадцать звезд", - обещаю. - Это засахаренные хризантемы. И сам убедишься в обоснованности моих вкусов.

 

Заказ отдан и выполнен, и удовлетворенное деятельное молчание, длящееся до последних капель кофе на дне чашки, служит лучшим комплиментом повару и лучшим же ответом на незаданный вопрос - нравится ли здесь барраярцу. Глаза у него подозрительно блестят, пока он рассматривает содержимое моей тарелки.

 

- Это и есть твой засахаренный гербарий? - явно напрашиваясь, интересуется он, приоткрывает рот и подается вперед, всем своим видом показывая, что готов снять губами угощение с вилки.

Разумеется, я не сопротивляюсь; жадность - дурное чувство.

 

Но как только пряный, отдающий медом и кофе поцелуй заканчивается, острое чувство дежа вю заставляет нас обоих обернуться к двери, и мы оба смеемся от такой вспышки ментального единения. В этот раз судьба благосклонна, и свидетелем произошедшего становятся только мелькнувшая стая рыбок.

 

- Хоть бы занавеску задернули, - констатирует Эрик. Лицо у него разрумянилось от горячего сладкого напитка, и благоразумнее всего было бы не задерживаться тут дольше необходимого, но я так же далек от благоразумия, как мой барраярец - от того мстительного и вредоносного существа, которым я его когда-то представлял.

 

- Если задернем - я за себя не ручаюсь, - честно предупреждаю я, задаваясь вопросом, с каких это пор в кофе здесь подмешивают "пьяную розу". - Кофе с барраярцем - опасное, как я погляжу, сочетание.

 

- Вприкуску? - осведомляется Эрик без тени смущения. - Правильный ответ "в постель, а не в чашку", в отличие от анекдота.

 

Я поверил бы менторскому тону, если бы прилипший к губам кристаллик цветочного сахара не заставил барраярца облизнуться. Я молча смотрю на искусителя. Постели поблизости нет... увы.

 

- Твоя машина стоит поблизости, - негромко и понимающе напоминает Эрик. - Если, конечно, шофер не закрутил роман с хорошенькой продавщицей и не повез ее кататься.

 

Я никогда еще не радовался чужой прагматичности. Как поразительно легко это создание меня правит по своему вкусу.

 

В машину, и поскорее, пока терпение не иссякло окончательно. Я не замечал раньше, как медленно двигаются местные слуги. Бок-о-бок, стараясь сохранять на лицах пристойность выражений, мы вышагиваем по залитой солнцем улице и ныряем в убежище, отсекая хлопнувшей дверью и свет, и фланирующих прохожих. Моя добыча вжата в мягкую обивку; морская раковина, обитая шелком, черный перламутр стекла между салонами, и поцелуи, более приличествующие безумцам.

 

Эрику следовало бы ценить мою сдержанность: вся его одежда осталась цела, просто сброшена на пол. Глупые, вечно мешающиеся тряпки, туда им и дорога. Моя, судя по нетерпеливому шипению, вызывает у Эрика сходные чувства.

Да и снимать ее дольше.

 

Ни разу еще не собирался заняться любовью в тесном пространстве едва ли не посередине улицы, смутно понимая, что в нескольких метрах прогуливаются прохожие. Да, они-то нас не видят, но смазанные тени их силуэтов мелькают сквозь колпак кабины. От этой кажущейся близости ощущения еще усиливаются; да и сама ситуация не способствует ни долгим ласкам, ни сдержанности.

 

А если Эрик продолжит соблазнять меня в неподходящих местах и дальше, а я так же охотно буду подхватывать эту игру, то придется покупать шелковые платки и носить с собой; без импровизированных кляпов не обойтись - если же прикусывать губы, легкая припухлость потом слишком очевидна постороннему взгляду.

 

Эрик бережет мне прическу: обняв за шею, осторожно просовывает пальцы под основание пучка волос, ласкает затылок, и я выгибаю спину, как кот, прижавшись лопатками к узорчатой обивке. Частое дыхание обжигает шею, а напряженная плоть - ладони, Эрик тяжело дышит и улыбается. Кто из нас хищник, и кто - добыча?

 

- Нежно. Сдержанно. Ос-то-ро-жно, - уговаривает он, забираясь ладонями под мою накидку и выглаживая кожу в такт слогам. - Вовсе нет нужды раскачивать машину, а?

 

Я подчиняюсь, послушно поворачиваюсь, закусываю кисть руки, иначе не получится сдержаться, особенно когда мой барраярец проводит грубоватыми ладонями по бедрам изнутри, и хочется только одного - раздвинуть их пошире, и позволить все, никогда не останавливаться, не думать о том, как сейчас выглядит Старший дома Эйри: выпрашивающий, бесстыдно предлагающий себя низшему. Барраярцу. Любимому. Отец бы сошел с ума, если бы дожил и узнал.

 

Медленные, плавные, глубокие, словно вздохи, движения - и дыхание, обжигающее затылок, резкое, как удовольствие. Густое наслаждение, сладкое, словно пьяный мед невозможной крепости, затопляет все вокруг, заставляя задыхаться. Эрик перехватывает мою руку и сам зажимает мне рот, мешая громко взвыть от нетерпения и от нахлынувшего блаженства. Необходимость сдерживаться обостряет ощущения, и на самом взлете к ним примешивается нотка саднящей боли - видимо, и Эрику удалось смолчать, лишь прикусив меня за плечо.

Распластываюсь на сидении полулежа, почти плашмя, пока на зависть деятельный Эрик подбирает с пола вещи, поштучно передавая их мне. К счастью, ничего не измялось до неприличного состояния, и прогулку, пожалуй, можно продолжить. Когда мы оба отдышимся.

 

Отдавая распоряжения водителю, я отстраненно думаю о том, на какие мысли мы спровоцировали вышколенного, но не слепого слугу, и имеет ли это значение. Приходится признать: мне все равно. Кто бы мне предсказал такое будущее полгода тому назад - отправился бы прямиком в сумасшедший дом.

 

На ощупь проверяю прическу, по отражению в стеклянной перегородке пытаюсь определить наличие огрехов грима.

 

Эрик поправляет мне волосы, хмыкает еще раз.

- Погоди.

Он достает из кармана и вкладывает мне в руки... гребень. Резной кости, почти идеально подходящий в комплект тем заколкам с волками, явно из той же лавки. - Тебе сейчас причесаться не помешает. Держи, - с нарочитой легкостью предлагает он.

 

Дар речи возвращается не сразу. - Так ты там в лавке просто торговался? - наконец, подшучиваю, стараясь не показать, что костяной гребешок приобрел ценность награды из сокровищницы Императора. Но, кажется, часть плеснувшего в груди тепла проявилась в голосе. - Спасибо.

 

- Пожалуйста, - отмахивается Эрик и принимается одергивать свой китель. - Надеюсь, он тебе еще пригодится. И не в такой, хм, экстремальной ситуации.

 

Очень похоже на то, что у меня счастье вызывает приступы косноязычия, а у барраярца - неистребимого ядовитого ехидства.

 

Все то время, что занимает дорога до оружейного мастера, Эрик поглядывает наружу, сняв затемнение с одного из окон.

Это любопытство, которое я боюсь спугнуть вопросами, ценно не столько результатами - полагаю, удовольствий и разочарований в эриковой новой жизни наберется поровну, - сколько самим фактом наличия. Придавленная снегом ветка распрямляется, полнится новыми соками, и само желание узнать мир вокруг и найти в нем собственное место - признак выздоровления.

 

На лавку дом оружейного мастера похож не более, чем набор столовых ножей на клинки, что можно купить внутри. Основательная постройка из серого камня, зримое воплощение прочных традиций, о смысле которых сейчас осведомляется мой младший.

 

- Все зависит от рода оружия, - отвечаю я на заданный вопрос. - Огнестрельное продадут каждому, у кого есть разрешение и нужная сумма, но здесь его попросту нет. Церемониальные саи, их еще называют высшими клинками, право имеют носить только гем-лорды. А все прочее - экзотика для любителей и домашнего употребления.

 

- Как реальную защиту за пределами дома я предпочту игольник, - сообщает Эрик, - а к твоим саям, извини, не прикоснусь, как и к гриму.

 

- Ты спросил, и я ответил, - пожимаю я плечами. Что поделать, Эрик слишком долго воевал. - Я сам беру свои, только если обстановка требует максимального официоза; этикет этого не запрещает. Ну или на дуэли.

 

- Следовательно, если я захочу с кем-то драться, мне придется им обзавестись. И наоборот, - задумчиво замечает этот потенциальный бретер. - Спасибо. Ценная информация.

 

Небольшое квадратное помещение между двумя тяжелыми дверями, считающее себя прихожей, выводит нас в неожиданно большой зал, пронизанный полотнищами света, проходящего сквозь глубокие окна и квадратами ложащегося на пол. Узость окон, более напоминающих бойницы, - и причина царящего в зале полумрака, и объяснение горящих над каждой витриной аккуратных точечных ламп. Легкий, почти неуловимый запах полировочной пасты и кожи, который въелся в занавеси, прикрывающие дверные проемы, заставляет Эрика тревожно принюхаться.

 

В каждой закрытой витрине покоится на замшевом ложе свой клинок - эти из дорогих; модели поскромнее висят в ножнах на настенных кольцах или превращают в причудливые веера деревянные напольные стойки. Здесь ничего не меняется со временем, и суховатый седой старик, владеющий этим царством металла, кажется, научился неизменности у своих изделий. Сорок лет тому назад он выглядел точно так же; впрочем, это может быть и фокусами памяти.

 

Я интересуюсь здоровьем, делами и новостями хозяина, как это делал мой отец, и отмечаю краем глаза реакцию младшего. Невольно вспоминаю, как я, попав сюда впервые, онемел от восторга. Эрик неторопливо прохаживается по залу - не то с целью рекогносцировки, не то стараясь освоиться в незнакомом помещении, я любуюсь тем, как осторожно и бережно он вынимает понравившиеся клинки, и даже не сразу слышу знакомый голос друга, пробивающийся сквозь эту абрикосово-золотистую тишину, и понимаю, что обращен он ко мне.

 

В сущности, нечему удивляться: любитель оружия зашел за новыми покупками. И естественно, что мы ходим в одни и те же лавки, раз эту посоветовал ему я.

 

- И верно, - пребывая в благодушии, подшучиваю я, хлопая Пелла по плечу, - где бы еще могли встретиться двое благородных лордов. Зашел за чем-то определенным, или просто решил попытать счастья?

 

- Договориться о заказе, - озвучивает он третий вариант; У него на редкость хорошее настроение; очевидно, его день тоже выдался удачным.. - и то почти случайно - я в этих краях по семейным делам. А ты что-то уже присмотрел?

 

- Куда там! - отмахиваюсь, - еще пара клинков, и оружейную придется расширять, сам знаешь.

 

- Пока ты не начал это грандиозное дело, - усмехается Пелл, - нужно нанести тебе визит. Как насчет того, чтобы пофехтовать сегодня?

 

Я киваю, с немалым удовольствием предчувствуя хороший вечер.

 

- На это можно будет посмотреть, лорд Пелл? - осторожно вмешивается в разговор подошедший Эрик.

 

Эрик. Идея весьма недурна, как по мне, однако Пелл отвечает так, что я невольно вздрагиваю. Меряет Эрика взглядом, словно вдруг заговорившую кошку, и прохладным тоном, явно демонстрирующим, насколько неуместно и бесполезно присутствие низшего во время спарринга, интересуется:

- Зачем это тебе, Младший?

 

Пелл может быть отвратительным типом, если захочет, и сейчас именно такой момент. Одним тоном он дает понять, что любому образованному человеку ясно: барраярец и высокое искусство фехтования в одном помещении не уживаются.

 

Эрик реагирует предсказуемо: очень вежливо и самую малость обиженно кивает, извиняется и отходит к оружейной витрине, старательно сосредотачивая внимание на оружии в стойке, а не на голосах в пяти шагах за спиной.

 

Куда и делось хорошее настроение. Полупрезрительный тон и взгляд, обращенный к моему младшему, злит чрезвычайно.

 

- Друг мой, - вполголоса и раздраженно замечаю я, - хоть у меня и нет формального права учить тебя вежливости, но еще пара выпадов в том же стиле, и наша встреча может оказаться отнюдь не тренировкой.

 

Пелл понимающе усмехается. Перспектива драться всерьез обычно греет ему кровь и радует сверх достойной цивилизованного человека меры.

 

- Ладно уж, - решает он отступить. - Если тебе, Патриарх, так хочется покрасоваться перед своим младшим, а он достаточно воспитан, чтобы вести себя во время поединка тихо, так и быть.

 

Хотел бы я знать, был ли я таким же невыносимо спесивым ублюдком? Если так, то поразительно, как я только не умер, подавившись собственной гордыней.

 

- Если ты при этом будешь помнить о том, что он - мой младший, и вести себя соответственно, можем считать этот вопрос решенным, - отвечаю, находя в официальном положении дел спасение от его высокомерия.

 

- Я помню, что он твой, - кивает Пелл, намеренно опустив определение. - И позволь выразить тебе восхищение. Он теперь почти не похож на барраярца, а я-то их повидал достаточно.

 

- Ну что ты, - любезно парирую я, сощурясь, - это не моя заслуга, и не его. Как нет твоей вины в том, что даже твоя безупречная доблесть не смогла даровать победу твоему полку. Судьба, что с ней поделаешь...

 

Удар достигает цели, и Пелл морщится. Его полк изрядно поредел в свое время, и превосходство крови все равно не принесло Империи победы над упрямыми, дикими, отгородившимися от внешнего мира мужчинами, ставящих интересы своих господ выше собственного будущего.

 

- На поверку судьба обычно оказывается чьей-то глупостью, - отвечает Пелл, сбавив тон. - Так я зайду сегодня?

 

- К ужину, - предлагаю я, и мы прощаемся. Спина у Пелла прямая, как палка, и оттого он кажется выше своего роста. А Эрик замкнулся, как забрало опустил, и я, не будучи уверен в том, бешенство ли это или простое раздражение, побаиваюсь предстоящего вечера. Безусловно, он не станет вести себя недостойно, но смогу ли я если не примирить этих забияк, то хотя бы вынудить их не враждовать в открытую?

 

И случившуюся сцену, и предполагаемый спарринг лучше обговорить без посторонних ушей. Мы выходим, попрощавшись с мастером и ничего не купив: в подобном состоянии не стоит брать в руки острую сталь.

 

- Не принимай на свой счет, - стараясь смягчить ситуацию, прошу я. - Пеллу придется поумерить свою спесь, или это сделаю я. Дело не в том, что ты мой любовник, - быстро добавляю, дабы расставить точки над и, - но так говорить о моем родственнике?

 

Что до спеси, то Пелл и вправду исключительно самолюбив и норовист, даром что не Старший. Его дед, лорд Хар, исключительной крепости старик, - страшен, вспыльчив и мудр в равной степени. Но лет через пятьдесят, если ничего не изменится, Пелл и его переплюнет.

 

Эрик разводит руками.

- Иллуми, я тебя испортил. Тебя уже удивляет нормальная цетагандийская реакция на меня. Ты же сам так ко мне относился?

 

Парень прав, все дело именно в этой нестыковке ожидаемого и действительного. Я бешусь, когда замечаю в сородичах свои недавние реакции. И чем больше сходства, тем больше и бешенства.

 

- Я изменил свое мнение, - отвечаю, - и прочим неплохо бы уяснить, почему.

 

- Ты дружишь с Пеллом не меньше времени, чем я воевал, - негромко напоминает Эрик. - И он имеет полное право, - тут барраярец замолкает, явно тщательно подбирая слово, - сторониться меня. Не то, чтобы я боялся твоего друга, но если мы поссоримся, неприятно станет тебе.

 

- Если дружба крепка, то вынесет и несогласие с моим выбором, - приходится отрезать. - А если нет - это проблемы Пелла, не мои и не твои.

 

- А мне тогда что делать? - спрашивает он почти беспомощно.

 

Я пожимаю плечами.

- Отбивайся от Пелла, когда он в очередной раз попробует тебя уязвить, и не лезь в драку сам.

 

- Иллуми, - укоризненно вздыхает он, - я и так держусь как какой-то чертов пацифист.

 

И я это ценю, в том не зазорно признаться.

 

***

 

Пелл выходит из машины и идет к дверям своей обычной, размашистой и упругой походкой. В сочетании с его невысоким ростом и взрывным характером эта манера ходить всегда создавала впечатление спешной целеустремленности, и рукопожатие тоже выходит энергичным.

 

- Ну, привет, - жизнерадостно здоровается он. - Заждался?

 

- Мы с тобой фехтовали в последний раз месяца три тому назад, - напоминаю. - Заждался, конечно.

 

- Ужас как давно, - соглашается Пелл, и продолжает беседу на ходу. - Когда ты удалился за город в это свое отшельничество, я чуть было не заключил пари, что больше недели тебе там не выдержать. Хорошо, что я не так азартен, а то бы с треском проиграл.

 

- С кем же ты пытался поспорить? - улыбаясь, интересуюсь я. - С нашим Перышком?

 

- Ну как ты только догадался? - иронизирует Пелл. - Впрочем, что взять с человека искусства, который видит, я цитирую, "подлинное эстетическое совершенство в отступлении дикой природы перед человеческим гением", час подряд наблюдая за фигурной стрижкой кустов... Но не думал, что тебя хватит на два месяца сплошного эстетизма. Были сложности, от которых ты мудро решил укрыться за городом, я верно понял?

 

- Нет. И да, - не желая лгать, отвечаю я. - У меня были сложности, которые я решал за городом.

 

- Могу лишь порадоваться тому, что они закончились, - усмехается Пелл. - Сделать твоего младшего предлогом отъезда - тонкий ход, аплодирую.

 

Я незаметно улыбаюсь. Пелл перехитрил себя сам без малейших усилий с моей стороны.

- Это был не предлог, - сообщаю я, решив не вводить друга в заблуждение. - Условно удачное стечение обстоятельств.

 

- Тем изящнее, - возражает Пелл. - Твоего появления уже ждут с нетерпением, дружище. Столичные сплетники договорились чуть ли не до вашей с Бонэ клановой ссоры. Хотя много ему чести. Но если это и вправду так, рассчитывай на меня как на секунданта; никого другого на этом месте я не потерплю.

 

- Я думаю, с него уже хватит, - поясняю свою позицию. - Пусть благодарит судьбу, что жив остался. Наказание за глупость он получил, какой смысл убивать его сейчас, заново впутываясь во всю эту историю? Нет, ну его к демонам. Но за предложение - спасибо.

 

- Это не предложение, - полушутливо хмурит брови этот забияка, - это требование. Ну что, покажешь, чему хорошему ты научился на вольном воздухе?

 

Мне нечем похвалиться. За последние месяцы я брал в руки оружие раза три или четыре, и вот результат: Пел чуточку раздраженно интересуется, не счел ли я за благо предаться пацифизму после того, как чуть не зарезал юного идиота. Всего лишь четвертый подход, а я уже замечаю за собой участившееся дыхание, что уж говорить о результатах боя...

 

- Я посвящу тебе ближайшие пару недель, - угрожает и обещает Пелл, не слишком интересуясь моим мнением. Короткий перерыв между боями предназначен для смены оружия, и мой приятель добивает меня с помощью нотаций. - Из эгоистических мотивов: не хотелось бы терять подходящего партнера из-за его лености.

 

В этот момент дверь фехтовального зала все-таки приоткрывается, и Эрик заходит внутрь с видом рассеянным, деловым и независимым: сочетание, невольно и недвусмысленно демонстрирующее крайнюю степень смущения.

 

Пелл даже отвлекается от процесса выбора клинков; его недовольство не демонстративно, но и не скрыто.

 

- Решил полюбопытствовать, Младший? - интересуется он. Отчего-то обращение, верное по сути, царапает слух, хотя фамильярное "Эрик" звучало бы еще хуже.

 

Эрик лаконично кивает и усаживается чуть в стороне, снимая с жаровни греющийся чай. Я не успеваю увидеть, сделал ли он хоть глоток: Пелл, в отличие от меня, навыков не растерял, и наседает быстро и агрессивно, так что я вынужден обороняться, теряя все преимущества роста. И хотя за много лет фехтование перешло для меня уже в разряд рефлекса, но я с досадой вижу: по точности сложных связок я сейчас уступаю. Вот уже два очка потеряно... На пятом подходе я перехватываю взгляд Пела и понимаю, что дальнейший бой бессмысленен. Пеллу фехтовать неинтересно, а я делаю ошибки, простительные для дилетанта, но недопустимые для человека благородного.

 

Я кланяюсь, благодаря за бой и испытывая острую неприязнь к себе самому; а впрочем, чего я ожидал, пренебрегая регулярной тренировкой? Не стоит искать себе оправданий: проблемы, требующие немедленного решения, закончились, и самое время вспомнить об обязанностях не только перед семьей, но и перед самим собой.

 

Эрик, наблюдавший за боем с азартом зрителя и, похоже, тоже расстроенный моим проигрышем, не выдерживает и отставляет чашку.

 

- Не окажете ли и мне любезность спарринга, лорд?

 

Пелл одаривает его выразительным прищуром, в котором удивление сочетается с недоброй насмешкой.

 

- С чего ты взял, - неторопливо отвешивает он, нимало не тревожась о моей реакции, - что мне интересно драться с барраярцами, Форберг? Во время войны - еще куда не шло, а здесь ты мне не соперник.

 

Я вижу, как у Эрика на скулах расцветают некрасивые пятна румянца; сдерживается он с явным усилием.

 

- Пелл? - полувопросительным намеком вмешиваюсь в происходящее. "Ты разговариваешь не просто с "Форбергом", он мой младший, это в каком-то смысле его дом. Какого черта ты нарываешься, дружище?"

 

Недосказанное увещевание оказывает действие: пожав плечами, Пелл вновь берется за оружие, кивком предлагая Эрику взять подходящий клинок. Я сижу, опершись подбородком на сплетенные кисти, и наблюдаю. На первый, неожиданно быстрый и хлесткий удар Пелла Эрик отвечает агрессивной защитой; да, запас сил и времени у него мал, несколько минут всего, и он старается выложиться полностью. В глазах у Пелла видна легкая скука, когда он аккуратно отражает атаки Эрика, раз за разом. Я сам знаю это чувство - верный спутник превосходства, неравенства сил, обращенного в свою пользу, когда каждое движение противника предсказано твоим опытом и умением.

 

- Достаточно? - приостанавливаясь посередине атаки, насмешливо осведомляется Пелл. - Я же говорил, ты мне не противник. Или ты благоразумно поддаешься, чтобы не превзойти своего Старшего?

 

Что за ядовитый язык, и никакого почтения к дому. Впрочем, Пеллу простительно. Его кожа не отмечена шрамами, но того же не скажешь о душе. Война, как видно, не проходит бесследно для каждого, кого задела.

 

Эрик нарочито медленным движением убирает в стойку меч, и я равно готов возблагодарить его сдержанность и рассердиться на нее же.

- Нет, - коротко буркает он, обуздав раздраженную горечь и честно отвечает: - Я переоценил свои силы, и сожалею, что отнял у тебя время. Надеюсь в будущем оказаться успешнее.

 

- Надеюсь, - бесстрастно отмечает Пелл. - И я предпочитаю официальное обращение, когда разговариваю с малознакомыми мне людьми. "Лорд Пелл", на будущее. Что простительно для твоих сородичей в лесу, не подходит для цивилизованного дома.

 

- Не смею вас более обременять, - цедит Эрик как можно более сдержанно и стараясь не демонстрировать ни раздражения, ни горечи. - Намерение было неудачным с самого начала. Иллуми, мои извинения.

 

Кивнув, он выходит, оставляя нас наедине, и, право же, я никогда еще не был так близок к тому, чтобы в осколки расколотить многолетнюю дружбу.

 

- Ну что ж, - сообщает Пелл, проследив взглядом закрывающуюся дверь, - это разумно, не пытаться прыгать выше собственной головы. Ты хотел, чтобы я проверил, не совсем ли он безнадежен?

 

Что Эрик не безнадежен, я знаю без тебя, и хотел бы привести зарвавшегося вояку в чувство холодностью интонаций, но умению держать удар фехтовальщиков учат в первую очередь.

- Хотел проверить твою, дружище, наблюдательность, - безмятежно отвечаю я, - каковы твои выводы?

 

- А мне стоило заметить что-то особенное? - пожав плечами, интересуется он.

 

- Хочешь сказать, ты не заметил, как он держит спину? - удивляюсь я вполне невинно. - Ты же мне когда-то хвалился, что по походке бойца, входящего в зал, легко определишь количество стычек, в которых он побывал.

 

Пелл отпивает чая, ставит чашечку на край подставки из душистого дерева.

- А, ты об этом, - слишком небрежно отвечает. - Да, зажат чересчур. Что-то я читал у наших мудрецов про пагубный эффект барраярской выправки.

 

- Это не выправка, - качаю я головой. - Или, по крайней мере, не только она. Ну и что же, кроме этой зажатости и недостатка опыта, он показался тебе потенциально неплохим фехтовальщиком?

 

- Да, - соглашается Пелл рассеянно, но без колебаний, - у него могут быть перспективы: лет через десять усердных тренировок. Он наблюдателен и не бездарен, но даже твой сын держит оружие в руках крепче.

 

Полагаю, этот сомнительный комплимент мне стоит принять на свой счет, оставив на долю Эрика поздравления с выздоровлением. О чем я и сообщаю, и теперь наступает мой черед скрашивать молчание чаем.

 

- Болел? - переспрашивает Пелл, покачивая оставшийся глоток с мельчайшей чайной пылью на дне чашки. - Проблемы с адаптацией или прививки не сделал вовремя?

Предположение отчетливо отдает традиционным неудовольствием человека, считающего инфекционное заболевание вызовом роду человеческому и результатом личной глупости заболевшего.

 

- Что ты, - качаю я головой. - Раздробленный поясничный позвонок, и полгода без лечения.

 

Стоило сказать это хотя бы ради того, чтобы увидеть, как широко умеют раскрываться обычно суженные карие глаза.

- Полгода? - недоверчиво переспрашивает Пелл. - Ваша семья никогда слишком не интересовалась медициной, но все равно со стороны твоего брата запускать этот случай было слишком. Если ты ничего не путаешь, твой младший должен ходить по дому с палкой и не переступать порог этого зала.

 

- Полгода, - подтверждаю я. - Ничего не хочешь изменить в своем прогнозе, Бойцовый? Учти, барраярцы живут меньше - следовательно, делают все быстрее.

 

- Ах, конечно же, и шестимесячные дети у них уже кусают сырое мясо, - саркастически соглашается он, однако уверенности под этой колкостью немного. - Поживем-увидим. Ты всегда любил трудные задачи, Иллуми, но эта может не иметь решения. Сделать из инвалида фехтовальщика и из барраярца - члена своей семьи... тебя спасет разве что упрямство.

 

- Благодарю за комплимент, - отвечаю в тон. - Мне действительно хотелось бы, чтобы время от времени с ним фехтовал и ты. Так он восстановится быстрее. Впрочем, я сомневаюсь в том, что эта затея не закончится лазаретом, если вы приметесь при каждой встрече заново переигрывать войну.

 

- Что ж, немного поучить его фехтованию и смирению было бы полезно, - парирует уязвленный Пелл, и мне приходится поправить сказанное.

 

- Фехтованию. Я буду тебе очень благодарен, если им ты ограничишься, друг мой.

 

- Я - ограничусь, - веско сообщает оправившийся от изумления Пелл. - Второму он научится сам, если способен делать выводы. С виду он, кстати, обучаем. Хотя самолюбив не по способностям.

 

Ох, кто бы говорил о самолюбии... мы все трое хороши.

- Его врожденная гордость получила почву, - спокойно замечаю. - Для члена моей семьи это нормально; я бы обеспокоился, случись иначе.

 

- Надо полагать, Хисока подбирал его именно по этому качеству? - легко спрашивает Пелл. Мне приходится проглотить ярость, с некоторых пор полыхающую при упоминании имени братца.

 

- Не думаю, - отставив свою чашку, отвечаю, - но его выбором я доволен.

Это правда, а правда заслуживает того, чтобы быть сказанной вслух.

- И ты его еще оценишь, - добавляю, усмехаясь. Я очень удивлюсь, если два таких задиры не найдут общего языка... и да хранят их боги от тяжелых ран.

 

- Очень мне надо оценивать варвара, - хмыкает Пелл, поднимаясь. - Ты - мой друг. А он, пусть по странному стечению обстоятельств и твой Младший, все же изначально генетический брак, невоспитанный и необученный. Но пока ты им доволен, на остальное можно закрыть глаза.

 

- Я буду благодарен, - повторяю, не желая заново ввязываться в спор, - если ты примешься за нас обоих.

 

Кажется эта фраза - последняя точка в примирении. Неловкая напряженность, чуть было не вылившаяся в открытую взаимную обиду, если не забыта, то похоронена глубоко. И желая сгладить ее мельчайшие следы, мы с нарочитым оживлением обсуждаем последние новости: кого повысили в чине, кто заключил генетический контракт, когда и где будут проходить концерты столичной оперы и светские приемы...

 

- Ты ведь не намерен провести этот сезон вдалеке от событий света? - интересуюсь полувопросительно.

 

- Ну да, - подтверждает Пелл. - Мои обязательства, разумеется, не идут в сравнение с твоими, ведь я не обременен семьей...

 

- ...обременят и тебя, не сомневайся, - подхватываю я. - Я слышал, лорд Хар всерьез подыскивает тебе невесту.

 

- Он занят поисками достойной меня пары последние пятнадцать лет, - отмахивается Пелл. - Поверить не могу, что его требованиям удовлетворил, наконец, хоть один контракт. И даже дед не говорит о моей потенциальной супруге так часто, как ты о своем дикаре. Он твой новый проект? Или просто новый сердечный друг?

 

- Он - вдовец моего брата, - твердо отвечаю я, поднимаясь и провожая гостя до машины. - Будь с ним бережен.

 

- Как с яйцом феникса, попади оно мне в руки, - уверяет Пелл, и мы прощаемся до следующей встречи.

<< || >>

fanfiction