МакаренаАвтор: Shiwasu Бета: schuhart_red Фэндом: Crows Zero Пейринг: по ходу. Предвкушай :] см. приквел. Жанр: криминальное чтиво, плюс(!) суровый флафф Рейтинг: NC-17 Предупреждения: рейтинг NC-17 идет в том числе за нецензурную лексику, плюс(!) жестокие сцены. Дети, беременные с неустойчивой психикой и люди старой советской закалки - на выход. Саммари: Выпускник! Купи себе справочник абитуриента. От автора: треть здесь принадлежит тем, кто ждал и подталкивал. Без вас не стал бы браться. Disclaimer: не принадлежат, не извлекаю. Размещение: с разрешения - пожалуйста |
1. - Хуиквел. - Это получается, что чуваки остались недовольны школьным аттестатом. Ностальгия по сломанному носу и урокам физкультуры. - Хуле они не спохватились, когда мы их ебали на их же территории. Полгода уже прошло, и щас снова здорово, опять бразильский карнавал. - …че такое сиквел? - … - … - Не, мужики, ну че такое сиквел? - Смотри сюда, - сжаливается один из Миками, после того, как они неделю назад одинаково подстриглись, хер разбери кто. - Ты "Матрицу" смотрел? - Куда? - настораживается Макисэ, весь как-то внутренне подбираясь. - Ну "Матрица", Макки, где тетка летала, - мягко подсказывает Чубрик. - Кино такое, "Матрица". - Хуятрица, - еле слышно, но отчетливо мрачно доносится голос из угла. - Не знаю, - решительно отказывается Макки, убирая руки за спину. В игру вступает второй Миками, Манабу. - Ман, ты "Годзиллу" смотрел? - Нет. Столбенеет весь бар. Манабу готов поклясться, что у него за спиной люди, сидящие за стойкой с коктейлями, молча выпускают трубочки и начинают медленно-медленно поворачиваться в их сторону. У бармена такое лицо, словно он щас вытрет руки и начнет фоткать Макки на телефон. - Но я слышал, - спохватывается Макисэ. - Я знаю. Но я вообще Джеки Чана люблю. Манабу сглатывает слюну. - Ну вот у "Годзиллы" были сиквелы. Много. Макисэ на пару минут замирает, руки висят вдоль тела, взгляд выше горизонта. Он представляет себе реально атомные вещи. - То есть, это типа лазер, которым она раскромсала город? - наконец догадывается он, и Миками синхронно давятся. - Ты к тому, что нам пизда или к чему? - Ай, иди ты в жопу, театрал хуев, - расстроенно махает рукой Манабу. - Не понял? - привстает тот. - Пососи пиваса, чувак, - мягко усаживает его первый Миками, Такэси, - Давай, давай, за кунг-фу, за стиль пьяного мастера. Не вникай. Это полюбому не сиквел. - Хуиквел, - опять раздается из угла голос Идзаки. Рыжий сегодня необычайно разговорчив, и его реплики необычайно бессмысленны. Вернее, Идзакина мрачность сегодня нырнула на такие глубины, где уже кончились отметки на шкале. Его остроумные рифмы просто оповещают об этом мир, как красная лампочка. - Слышь там, - говорит Макки, расстроенный недопониманием с Годзиллой, - спишь, вот и спи. Стоящий у дивана Чубрик чисто рефлекторно успевает поймать рыжего и схватить поперек туловища, иначе покатились бы чьи-то черные зубы по полу забегаловки, как бусы. Мгновенно на рык подрываются близнецы. От рывка с Идзакиного пиджака звонко брызгают пуговицы, как вишневые косточки. - Отошли, блять! - орет Сюн. - Убью тебя, сука, нахуй! - в баре встревоженно сдвигаются стулья. - Братан, алле! - орут вместе с ним Миками, стиснув с двух сторон, как клещи, но Идзаки вообще не "алле", - Свинти горелку, ты че вскипел?! - Убрали, блять, руки! Где этот дрочер?! - Чилл-аут, браза! - осеняет близнецов тоже хором. Они одинаково верят, что дрочка спасет мир. Перекрикивая рыжего, они пинками и уговорами оттесняют его обратно к дивану. - Все путем, дыши глубоко, да? Приходишь домой, заклеиваешь камеру на ноуте, врубаешь порнуху и сбрасываешь напряжение! Реальная тема, ман, по опыту говорим. А то у тебя уже к голове подступило, - и Манабу, и Такэси глядят на Идзакины белые от бешенства глаза и одновременно думают, что будь их против него сейчас не двое, а один кто, с этой сукой и обоссаться со страху недолго. Макисэ глядит, как близнецы, что-то успокаивающе бормоча про "сиськи" и "принесем кассетку", укладывают обратно на диван бывшего кумира девятиклашек, нынешних судзурановских десятиклассников. Макисэ с оторопением испытывает едва ли не самое сильное дежавю в своей жизни. - Он у Гэндзи этой хуйни набрался, - негромко говорит он подошедшему Чубрику. - Соскучился по Гэн-сану, а, Идзаки? - беззлобно подначивает тот. - Пошел на хуй, - незамедлительно отзывается рыжий и прикрывает локтем глаза от тусклого света. После окончания школы и после того, как Гэндзи неожиданно съебался на Окинаву и GPS сама по себе развалилась, Идзаки одичал и озлобился, как выброшенная собака. Про него как всегда мало кто что знал, но и без особых фактов, по взгляду и заебанному всем и вся виду, отчетливо было понятно, что что-то у рыжего не заладилось с дорогой в жизнь. Одни говорили, что у него кто-то умер, другие - что разбежался с подругой. Точно не знал никто. Может, Идзаки просто не хотел расставаться с детством. Видя, что очаг конфликта локализовался и притих, Миками устраиваются на одной табуретке поближе к Идзаки, на случай чего. И подальше от его тяжелых ботинок на случай чего еще. В висящем над стойкой телевизоре заканчивается бейсбольный матч. Матч повторяют - бывшая банда молча, большими грустными глазами провожает предпоследний мяч, которым Ниппон Хэм Файтерс показательно взъебывают Гигантов. 8:4, ну ты только подумай. Бармен искренне доволен - он болеет за Ниппон Хэм, потому что сам с Хоккайдо, и готов крутить этот матч бесконечно. В каждой паре больших грустных глаз возникает желание удалить бармену гланды без наркоза, даже не смотря на то, что в честь праздника он наливает пиво без пены. - Наверное, это был бейсболист, - громко и раздельно говорит Чубрик. Все поворачивают головы и выразительно смотрят на разбитое окно у входа. Дыра кое-как заклеена сероватой бумагой, оторванный скотч меленько трепещет на январском ветру. Все молча застегивают молнии уличных курток, в которых сидят, и соглашаются. То, что диаметр и форма дыры больше намекают не на бейсбольный мяч, а на то, что стекло разбили пони на одноколесном велосипеде, сути дела не меняет. В баре нулевая температура, и взять вместо пива горячего чайку не позволяет только пацанская гордость. - А на Окинаве щас пиздато, - тянет Такэси. - Тепло, море, смуглые телки, - все мечтательно вздыхают. - Я бы ни за что не вернулся в нашу жопу. В чем там у главного проблема, а, Макисэ? На глупо ухмыляющейся, перечерченной шрамами роже Макисэ написано "Работа завершена, вы можете выключить ваш компьютер". - Слышь, гамадрил? - Чего? - оттаивает тот. - Как там че было, спрашиваю. В баре раздается хрюканье, похожее на застенчивый смех. В хрюканьи все: смущение, радость и затаенная гордость собой. - Мы пришли к ней домой, - хрюкает Макисэ, заливаясь румянцем так, что шрамы белеют. - У нее были такие милые розовые трусишки, у моей Кёко-рин… Оба Миками с одинаковым стоном отваливаются от табуретки в разные стороны. - Ну Макки, - укоризненно говорит Чубрик. - Мы щас уссымся, - стонут близнецы, завывая от хохота, и утирают слезы рукавами. - Пиздец. - Да че вы ржете, - недоумевает Макисэ, - я ж женился. - Че? Даже Идзаки приподнимает с дивана патлатую голову. - Ну так вот, - Макисэ расстегивает потертую тужурку и вытаскивает из-под рубахи нашейную веревочку, где раньше висел амулет. На веревочке простенькое золотое кольцо. - Голл-м, - говорит Идзаки изменившимся голосом, и близнецы натурально начинают орать от смеха. Чубрик различает звонок только по вибрации мобильника. Видит номер и вскакивает. - Але! Да! Так ждем! Че?! Не, все путем, смеемся! Да! Бегу, иду! Ща! Жди! Он выбегает сломя голову, смачно хлопает дверь. От разбитого стекла отваливается кусок и повисает на скотче. Рожи у всех красные от смеха, парни поржали от души, погрелись, когда они дружно выпивают за новоявленного женатика, холодное пиво кажется вкусным, как летом. - Бля, - говорит Такэси, утирая слезы, - ты крут чрезмерно, но я вобще про Гэндзи спрашивал. - Смуглые телки - это тема, - поддерживает его брат, - но че так внезапно? Окинава - это ж вообще у мира в конце. - Идзаки, - осторожно зовет Макисэ, как больного, озабоченно вытягивая шею, - пиво будешь? - Нет, - говорит рыжий и вставляет в рот сигарету, не открывая глаз. - Ну ладно, - Макисэ садится и пару секунд потирает колени, собирает мысли в горсть. Телевизор орет о победе Осакских Тигров. - Батя у него не вовремя занемог, - говорит Макисэ. - Я слыхал, подстрелили. У Гэндзи ж батя не на заводе детали точит, ну… - близнецы одинаково кивают. "Якудза" - думает Манабу. "Круто" - думает Такэси. - Пока батя валялся в койке, в клане завелись крысы - продали их конкурентам как нехуй делать, - когда Макки говорит об этом, лицо у него серьезное и осуждающее. У него есть понятия. Глядя на него, близнецам даже неохота больше стебаться на предмет женитьбы. - Отсюда погнали весь клан. У них были завязки на Окинаве, вот они туда и двинули. - Значит, Хоусэн побоку, главный едет по своей теме, - подытоживает Такэси в наступившей тишине. - А пизды за холод все равно мы получим, - ухмыляется Манабу, и в этот же момент начинает играть музыка, которую ни с чем не спутаешь. Она действует на близнецов, как ультразвук на дельфинов - с бодрым воплем они рвут с места, вцепляются в окоченевшего Макки и волокут со стула. - Давай, вытягивай руки! Давай, одну, вторую! - Че? - Ну давай, раз-два! Теперь переворачивай! Да ладонями вверх, ман! Во! Так, теперь одну на плечо… Да не эту, мудлон, че ж ты как деревяшка?! - близнецы ржут, тягая Макки из стороны в сторону, как куклу из театра Но. - Да че?! - Греться, ман! Давай, улавливай ритм! Вот так, двигай! Руку на жопу... На свою, блять!! Двигай тазом, пляши, хуле, встреча выпускников! И на 90 градусов в прыжочке - опа! А-а-а, вот ты, сука, бэтмен, Такэси, ты видал?! Близнецы танцуют макарену так синхронно, как не танцуют по телику в рекламе лапши или мобильных телефонов. Макисэ путается в конечностях, как сороконожка, но ему тоже весело. Когда они поворачиваются втроем на 90, потом еще на 90, а потом еще - видят, что у входа стоит Чубрик, свирепо сдвинув короткие брови, и рожа у него красная, как кетчуп из отборных помидоров. Чубрик бросает все силы на то, чтоб не заржать, потому что рядом с ним со своим вечным отстраненным ебалом стоит Гэндзи. Стоит, настороженно глядит на них и молчит, явно не зная, то ли улыбнуться, то ли развернуться и выйти. - Гэндзи, - говорит Макисэ, еще подергиваясь по инерции в такт на полусогнутых. С ликующим "пиздец!", не тратя себя на лишние раздумья, близнецы прыгают на Такию. Так одинаково, что у того мелькает мысль, что не просирай Миками жизнь на хуйню, Япония бы уже не знала, куда деваться от золотых медалей по синхронным прыжкам в воду. - Вы балаган пиздец, - бубнит Гэндзи, и близнецы в первый раз в жизни видят, как он улыбается. Под шумок "макарены" обняться лезут и Чубрик с Макисэ. - Гля, какой охуенный приехал! Бля, ман, ты че, зубы отбелил? - А? - говорит Гэндзи, пытаясь устоять на ногах. - Да он загорел, мудло! Скучал по нам, да? Мы тут озверели ждать. - Ну да, - отвечает Такия, стиснутый со всех сторон, - скучал. "Макарена" длится около восьми минут. Если не спать, за это время можно успеть поплясать, встретить прилетевшего с Окинавы главаря, ну и вообще нормально гульнуть, главное, чтоб пиво наливали побыстрее, пусть хоть с пеной. - Гэндзи-сан! - орет Чубрик громко и ликующе, как в почетном карауле. - Тебе чего брать? Такия запихивает под куртку длинный черный шарф и застегивается до самого носа. - Бери чай, - говорит он, выдыхает облачко белого пара, кивает на дыру в стекле и спрашивает. - Это кто? - Это до нас, - отказывается Макисэ, глотая остатки схватившегося на дне ледком пива, чтоб тоже взять чай. - Говорил тебе, пизды огребем, - Манабу с ухмылкой дает брату щелбан. - Бля, - закипает Такэси, - во-первых, не огребли, во-вторых, я не спорил! - Холодно, - Такия с непонятным чувством осматривается, как летчик на заброшенном аэродроме, и вместо "блять" выдыхает еще одно облачко пара. Миками чуть не до слез умиляются, какой Такия у них интеллигент. За эти полгода внешне он не изменился, а внутренне всегда все было слишком неясно, чтоб заметить перемены, даже если они есть. - Ну че как? - коротко спрашивает он. Близнецы с чувством поднимаются, вытаскивают заначенный пакет, достают новую олимпийку и разворачивают. - Вот это, - говорит один. - Наш новый тренд, - говорит другой. Держа за рукава, они протягивают ее Такие так торжественно, словно это не олимпийка, а олимпийский флаг Зимних Игр в Солт-Лейк Сити. Кофта чернильно-синяя, с белой и серой полосой по рукавам, на спине снизу доверху полыхают четыре лиловых иероглифа "Братаны Миками". - О, - говорит Гэндзи, встает и начинает раздеваться. Миками взвывают так, будто перед ними раздевается мексиканская стриптизерша из "От заката до рассвета". - Гля! Он до сих пор в нашей кофте летает!! Под курткой у Гэндзи старая черная олимпийка, которую они ему дарили. - Мы думали, ты в гавайской рубашке приедешь, ман! - Гавайские рубашки - это не ко мне, - бубнит Гэндзи, - кстати, где Сэридзава? - Не знаем, - говорят близнецы. Такия расстегивает молнию, снимает кофту, и на крики начинают оборачиваться люди. - Блядское молоко! Ты глянь, какая майка! Окинава! В рот мне ноги! - Вы так орете, - говорит Гэндзи, надевая обновку, - словно я тут с удавом танцую. - Ты не втыкаешь, это ебаническая майка! Мы такую с первого класса хотим! - Багаж приедет, - говорит Гэндзи и отцепляет от себя их руки, - принесу. - Чува-ак! - Такия побаивается, что они сейчас начнут орать ему "банзай", как императору. Миками торжественно встают рядом и синхронно поворачиваются в профиль, влево-вправо. - Заценил? - Не заценил, - не понимает Такия. - Да ты че, не вкуриваешь? Мы ж подстриглись, как ты, гля! Это наш тебе респект! - О, - говорит Гэндзи, хотя при слове "респект" в его лице что-то меняется. - Ну, как тебе? Смотри, у меня полосы справа! А у меня слева! Ваще огонь, скажи? Такиева загорелая почти до черноты рука берет кружку с чаем. Он пьет, внимательно глядя исподлобья, и в какой-то момент братья понимают, что его темные глаза, как маятник, передвигаются с одного на другого, и в них недоумение. - Заебись, - говорит Такия, медлит и добавляет. - Только вы какие-то одинаковые стали, - олимпийские прыгуны с трамплина расхерачиваются об воду с двумя синхронными шлепками. - Не догоняю, кто из вас кто, - об бортик. - Гэн-сан, - оглушительно суфлерит Чубрик ему на ухо, - они ж близнецы. У них одинаковые ебала! Такия поворачивает к нему озадаченное лицо. - Че, - шепчет он, - и раньше так было? - Ну да. - А, - Гэндзи застегивает кофту опять до самого подбородка с упором на то, что все как ни в чем не бывало. - Спасибо, - близнецы думают про обещанные майки и улыбаются. - Че еще нового, где Идз… - Я женился и скоро стану папой!! - голосит Макисэ, опрокидывая чай. Такия медленно поворачивает голову обратно к нависшему Чубрику, как к переводчику с албанского. - Макки? - оторопело озвучивает Чубрик. Близнецы продолжают думать про обещанные майки и улыбаются. - Из тебя папа, как из меня мама, - доносится из угла. - Идзаки, - оторопело выговаривает Такия в свою очередь. Похоже, как будто все сидят за большим круглым столом, и каждый должен сказать свою охреневшую реплику в порядке очереди. Рыжий со вздохом спускает ноги с дивана, садится и смотрит одним глазом, заспанный и хмурый. У Такии, который секунду назад вообще не подозревал, что Идзаки тут есть, по лицу разливается такое могучее охуение, как река Ганг в начале сентября. "Я стану папой!" еще шарахается о стены помещения. - Здорово. Гэндзи рассматривает его очень долго и оторопело. Такиево лицо чуть обдуло загаром, ни синяков, ни пластырей, скулы гладкие. Смотрит внимательно, словно читает новые правила поведения. Руки, эти его ебучие дотошные глаза, губы бантиком, черные волосы, запах - все опять по накатанной лыжне, по тому же месту. "Ай, иди ты на хуй" - думает Сюн и ложится обратно, не дожидаясь, пока тот поздоровается в ответ, отворачивается и молчит. Слышит его голос затылком и в который раз думает про ебучую манеру бубнить под нос и про то, что охота сжаться, в ноль, до радиуса Шварцшильда. - Слышь, Чубрик, - негромко говорит Такия, - у вас тут че, атомная война прошла, пока меня не было? - Че? - переспрашивает Чубрик, еще пережевывая мозгом новость про "папу". "Годзилла" тут и рядом не валялась. - Чего с ним? - тихо, кивая на помятый затылок рыжего. - Случилось что? - Он в последнее время всегда такой, еще до наездов Хоусэна. Злой, на пацанов бросается… - Идзаки, - поза рыжего говорит обо всем лучше, чем куртка с надписью "Пиздуй назад на свою Окинаву!" на спине. - Ты не рад? - Не рад, - кидает Сюн через плечо, как потухшую спичку. Близнецы забывают про обещанные майки и перестают улыбаться, когда Такия встает. Шаги замирают у Сюна в изголовье. - Хера ли ты спишь, Идзаки? - раздается откуда-то сверху. - И так треть жизни проебываешь, просыпайся, время уходит. - Не заинтересован, - отзывается рыжий. Страха нет, потому что после "не рад" двигать и так уже некуда. - Подъем. - Ебал я твои приказы… "…и пусть льется золотой дождь тебе в рот, пидарас" - успевает додумать Идзаки вдогонку, когда кружка горячего чаю опрокидывается ему на голову. Он даже слышит звук, с которым горячий, как уголь, чайный пакетик шлепается ему на висок. Кровь у Такии закипает чуть ли не на разбитых губах. Когда он убирает локти из лужи разлитого чая на столе и поворачивается - он больше не видит Идзаки. Он видит не добитую в прошлой жизни суку из Д-класса. В войне все средства хороши. "Хэй-хоу, летс гоу, блять…" - успевает подумать Идзаки. - Сука, - единственное и последнее слово Гэндзи выделяет особо, коленом в ребра. Ощущение такое, что бьет себя сам - кулак Идзаки почти одновременно врезается ему в то же место. Каждое ребро гудит, как камертон, сообщает, что бьют его как врага, во всю дурь. Они успевают еще раз съездить друг друга по роже, прежде чем их растаскивают. - Отошли блять! - орет Гэндзи. - Убью тебя, сука, нахуй! - в баре тревожно сдвигаются стулья. Миками чувствуют, как бешеный Идзаки вдруг перестает рваться и как будто даже сдает назад. Потом обмякает и опускается на близнецовую табуретку, свешивает голову, как подстреленный. Видя это, Гэндзи тоже остывает. Молчит, все еще тяжело сопя, утирается. Все дергаются, когда он опять шагает к Идзаки, но сразу понимают: с мордобоем пока все. Своим пацанам всегда охота показать все, что имеешь. Сейчас Идзаки имеет только сопли и тупо борется с желанием вцепиться в волосы. Куда дальше - чтоб показать то, что он тут щас изобразил, с тем же успехом можно было вывернуться наизнанку. - На. Такия стоит рядом и хмуро протягивает свою черную олимпийку взамен пиджака, попорченного чаем с сахаром. - Простудишься, - угрюмо говорит он, не глядя и не претендуя на особую оригинальность. - Надевай и пошли. Сюн молча расстегивает пуговицы, те, что еще не рассыпаны по полу забегаловки, и оставляет пиджак висеть на спинке дивана. Черная олимпийка пахнет дымом и миндалем, так пахнет, что режет глаза и не дает дышать ровно. Близнецам не по себе, но судя по тому, что когда Такия молча тащит рыжего за локоть на улицу, ни Чубрик, ни будущий папаша не двигаются с места - ведет не убивать. На улице зима - сыро, темно и пахнет снегом. Идзаки не спорит, когда его сажают задницей на холодную кирпичную клумбу. Гэндзи устраивается рядом, достает сигареты и ежится. Он думает о том, какой кайф быть здоровым. Это доходит, когда впервые за полгода пытаешься прикурить разбитыми губами. Дым прикольно меняет цвет в свете вывески. - На тебя наехала хоусэновская мразь? - мрачно спрашивает Гэндзи, когда сигарета уменьшается почти вполовину. Столбик пепла длиной с ноготь падает на мокрый асфальт. - Неа. - Значит, телка, - резюмирует Такия, прокручивая в голове все рассказы Макисэ и Чубрика. - Пойдем поправим прикус этому вафелу, - сухо предлагает он. - Некому, - вяло роняет рыжий. Бычок падает и рассыпается на искры. - Телки не уходят в никуда, - не верит Гэндзи. - Только к кому-то. Идзаки поворачивает взъерошенную голову, смотрит спокойно и чуть сонно. - А эта ушла, - говорит он, глядя Такие в глаза. - Взяла и упиздовала к черту на рога. Гэндзи втыкает бычок в холодную землю в клумбе у себя за спиной и вздыхает. - Красивая? - коротко спрашивает он. - Красивая. Высокая, длинные ноги, худая… - Модель? - Неа, хрен знает че. - Сиськи? - Нет, - говорит Сюн, не моргая, - плоская, как доска. - Че, - напрягается Гэндзи, - готовила хорошо? У рыжего чуть загибается уголок рта. - Ваще не умела. Жрала пиво, сука. Такия думает долго и напряженно. Потом спрашивает: - Неужели, такая красивая? - Ну да, - говорит Идзаки. - Охуенная. Высокая… - Ну сколько? - Метр восемьдесят. Слышно, как в баре в сотый раз начинают крутить матч Тигры-Ястребы. По узкой улочке, где они сидят, прокатывает на велике дед в панаме и старых развалившихся кедах. - Метр восемьдесят? - Метр восемьдесят. - Это ж как я. - Как ты. - Спортсменка? - Нет, - говорит рыжий, - хер знает че. "Леди и джентльмены, на поле под номером пять выходит…" - И нахуй тебе такое было надо? Идзаки наконец отводит от него глаза и усмехается. - Вот и я подумал, - тянет он, потом вытягивает правую руку вперед, хлопает Гэндзи по плечу и встает. - Как соберетесь давать этой сволоте на орехи, - бросает он через плечо, - зовите. Гэндзи закуривает и смотрит, как он уходит, унося на себе его куртку, которая еще пахнет им, Гэндзи, и следы его, Гэндзиных, кулаков. А еще полгода назад как-то уходил от него точно так же, только весь засосанный, помятый. И улыбался. Хэй-хоу, летс гоу, блять… Воспоминание шибает по корке мозга как-то резко, словно медленно выдавливаешь из тюбика на язык васаби светло-зеленой полосой, а потом сразу глотаешь. Такия не зовет, просто пробует имя на вкус. Констатирует: - Сюн. Вверх по улице, там, куда ушел Идзаки, раздается такой звук, словно кто-то с досады расхерачивает ногой автомат. Такия слышит, как на холодный асфальт падают жестяные банки. Падают и катятся. - Ох, блять, - без выражения говорит сильно знакомый голос. Голос явно имеет много чего высказать этой жизни и высказал бы, не начни его обладатель, высунувшись из машины, блевать прямо на грунтовую дорогу. Блюет недолго, но смачно. Слышится возня, захлопывается дверь. В свете фар мелькает длинная черная фигура и, пошатываясь, неверно бредет по пологому откосу к морю, как бредут топиться старые тюлени. Под тяжелыми ботинками скрипит галька. Справа пирс и что-то светится вроде домиков, на пирсе даже стоит кто-то живой, дальше, за парой огоньков, все теряется в ночи, как во тьме токийской подземки. Но Гэндзи знает: там, за пирсом, на воде покачиваются ЛОДКИ. - Ах ты ж ебаный ты сука нахуй, - угрюмо бормочет он, слыша, что под ботинком плещет вода. Чтобы выдохнуть облачко белого пара вместо каждого матного слова, как любят Миками, надо легкие, как у чемпиона в заплыве на 500 метров кролем. Ебал он эти лодки и катера, с веслами, с хуеслами и с мотором, каждого рыбака в радиусе тысячи километров и метал икру на каждую ебучую рыбу в этом ебанном синем море. Гэндзи наклоняется зачерпнуть воды в горсть, чтоб умыться, и чуть не теряет равновесие. Вода ледяная, аж ломит суставы в пальцах. "Одно и то же море, - слабо думает он, - почему на Окинаве оно было теплое?" Он уже не знает, сколько времени, и где он вообще есть. Ощущение, что он целую вечность нарезает круги по побережью одного и того же маленького острова, и везде причалы-лодки-рыбаки-ангары, и он уже плохо помнит, кого тут ищет. На причале кто-то продолжает шевелиться. На фоне огоньков можно смутно различить человеческую фигуру. Гэндзи думает подъехать на машине, посветить на местного фарами, но бросает эту затею и топает пешком, чуя, как в левый ботинок просачивается ледяная вода. Этап с "прекрасный вечер, не так ли" он решает выпустить. - Эй, мужик. Шевеление на пару секунд замирает. Потом доносится: - Ну? - Ты знаешь… блять… ты знаешь… ну короче, ты знаешь его или нет? Фигура думает. Потом спокойно говорит: - Проблюйся. Полегчает. С щедрой мыслью о том, что его не надо просить дважды, Гэндзи сгибается пополам. - Ну, зачем же в море? - с тихой укоризной спрашивают рыбы. "Зачем Такия наебенился?" - думает Гэндзи и зачерпывает пригоршню черной морской воды с говорящими звездочками. Хоть вспомнить зачем - про "чем" и "с кем" и напрягаться без толку. Уехавшая в недры мозга картинка начинает проступать контурами. - У друга скоро родится малой, - наконец более-менее уверенно отвечает Гэндзи. - А, у этого, - без интереса тянут рыбы. - У Макисэ, что ли? Гэндзи кивает. - И доехал же, - удивляется рыбак, - такой бухой. - Я не Сэридзава, - бурчит Гэндзи и кое-как усаживает себя на край деревянного причала. Уже полная иллюзия, что бредет по воде босиком. И это не особо иллюзия. - Сэридзава, между прочим, получил водительские права, - сухо замечает рыбак, - чтоб ты знал. - На мопед? - Водительские. Права. Гэндзи вздыхает. Зима. За полгода разучился дышать зимним воздухом, отвык видеть свое дыхание. Постепенно попускает. - Ты знаешь Катагири Кэна? Фигура думает. Потом спокойно говорит: - Знаю. - Где он? - Тысяча йен. - А? - В итоге ты так и остался должен. - За что? - не догоняет Гэндзи. - Я поставил на тебя тысячу йен, - терпеливо объясняет фигура, - а ты просрал Риндаману. - Я не просрал, - без выражения говорит Гэндзи. - Ничья… - Но не выиграл же. Гэндзи поднимает лицо к мутноватым звездам. Значит так. Сегодня он прилетел с Окинавы, подрался с Идзаки, нажрался за женитьбу Макисэ, танцевал с близнецами макарену, полночи колесил по побережью, чтобы в итоге набрести… - На меня, - коротко подтверждает Сэридзава и подходит ближе, скрипя по причалу резиновыми сапогами. Когда он опускается на корточки рядом, Гэндзи чует, что от его комбинезона пахнет рыбой. Белый экран Гэндзиного телефона загорается, освещая флегматичное лицо Тамао со спокойными вечно чуть прикрытыми глазами, как у Мэрилин Монро на постере. Прежде, чем раскладушка выпадает из Такиевой левой руки, вытянутой перед собой, и булькает в воду, он успевает заметить только, что волосы у Сэридзавы отросли чуть ли не до плеч. Перед Катагири стоит незнакомый парень в черном. Позднее время - черт с ним, в дела Кэн-сана никто не лезет, но Каваниси настораживает поза: чувак застыл в глубоком поклоне, уперев руки в колени. - Гэндзи, Гэндзи! - доносится радостный хрипловатый говорок Кэн-сана, он бросается его распрямлять, - Да окстись, че ты! Стоящий рядом Сэридзава смотрит на Каваниси и хмурится. "Гэндзи" медленно, чуть покачнувшись, выпрямляется во весь нехилый рост, и Каваниси видит его лицо. Тогда Каваниси не было страшно, его гнал адреналин. Страшно было потом, в духоте тесного гостиничного номера. В окно красным и зеленым мигала вывеска, он сидел на полу у кровати, закрыв голову, качался из стороны в сторону и думал о том, что убил человека, и ему было страшно даже встать и задернуть штору. Ничего не двигалось, мозг рассылал по нервам только сигналы SOS. Как сейчас. Только теперь страх за то, что убьют его самого. Каваниси стоит на углу лодочного ангара и держится за холодную ржавую стену рукой, чтобы от накатившего дурнотой страха не сблевать на месте только что выпитый кофе. Он сам не знает, как по лицу понимает сразу - это сын Такии Хидэо. "Вот так, - думает Каваниси. - Нашелся. Вот так. Вот так." -Тосол в ремонтном ангаре, - громко говорит Сэридзава. - Там посиди пока. Катагири, держа за локти немного нетвердо стоящего Гэндзи, успевает только коротко обернуть напряженное лицо, чтоб убедиться - Каваиси скрылся с глаз. - …, - слышит Кэн, чуя, как ему в комбинезон вцепляется рука. Спохватывается: - Не реветь, - шепчет Такия, сжимая прорезиненную ткань до скрипа. Кэн глядит и аж пугается - думал, такие слезы бывают только у крокодилов. - Эй, Гэндзи, эй, да ты че, слышь, да ты успокойся, эй, - хрипло частит Кэн, хлопает его по спине. - Да ты не реви, парень! Ну, давай, бодрись-ка, слышь? Уговаривает, усаживает его на борт продырявленной лодки. Прихрамывает следом и садится рядом с некоторым трудом, устраивая больную ногу. - Артист, - со знанием дела изрекает Катагири, с теплотой глядя, как Такия, всхлипывая, вытирает сопли рукавом. - Ишь тонкая натура. У моря холодно, с воды тянет сыростью и запахом водорослей. В темноте слышно шум мотора проплывающего катера. Сэридзаве похуй на натуру и наследственность. Он стоит с каменным выражением лица и думает, что Гэндзи пьяный и Гэндзи трезвый - все равно что Хиросима до бомбежки и после. Еще он думает про Каваниси. Про то, что ведь Катагири хромает с тех пор, как Каваниси продырявил ему ногу в больнице, когда Кэн защищал продырявленного Каваниси Такиева отца, когда Каваниси пришел его додырявливать. И если эту хитрую схему прознает Такия - пизда лютикам, и прогноз погоды не смотри. - Ну будет, будет, парень, эк тебя развезло, - утешает Катагири и объясняет Сэридзаве, как будто тот вообще что-то спрашивал. - Как нажрется, так в слезы, такой вот странный парень. Сэридзаве, опять же, похуй. Он думает про погоду в Хиросиме и про то, как бы не найти сейчас в ремонтном ангаре Каваниси в петле из лески. - Ничего, Гэндзи, не плачь, все путем, а? Вот и свиделись, скажи, свиделись, а? Говорил тебе, парень, Кэн просто так не помрет, - Такия тупо кивает, смаргивая слезы. - Я и на дне залива побывал, слышь, а? Рассказать тебе, как оно, на дне залива-то? - Пускай у меня сегодня спит, - говорит Сэридзава. Он прикидывает, что на случай чего, скорая к Каваиси сюда будет ехать долго. - Да, пускай. Слышь, Гэндзи? Ну чего ты ревешь, парень, а, чего? Опять из-за телки, что ли? А? Из-за телки, да? Да телки фигня, Тамао, подтверди, они ж дуры. Да таких, как она, пруд пруди, сами толпой еще за тобой бегать будут, самки! Ну скажи ему, Тамао! - Да, - меланхолично говорит Сэридзава, - рыжие телки - это пиздец. - Рыжие телки - это пиздец, - потом одними губами шепчет Гэндзи, чувствуя, как с него снимают ботинки где-то в тепле. - Рыжие… рыжие… Гэндзи опускает ресницы. Поднимает. "Попробуй еще раз" Гэндзи опускает ресницы. Поднимает. "Сдаваться мы не умеем. Попробуй еще раз" Гэндзи чувствует, что если опять моргнет, его укачает. Опускает ресницы. Поднимает. Представь: ты лежишь в кровати. Чуть брезжит серый рассвет, ебучее холодное зимнее утро. Тебе мутновато, но мягко и тепло. Ты открываешь глаза и не понимаешь ни где ты, ни сколько времени, ни какой сейчас год. Ты слабо помнишь, кто ты сам такой, но ты точно знаешь, что чувак, который лежит с тобой на одной подушке - это Сэридзава. Так выглядит утро после ядерной войны. Гэндзи в последний раз хмуро моргает слипшимися глазами и молча смотрит на Тамао без единой мысли в голове. Сэридзава тоже еще сонный, расслабленный, явно проснулся только что. Волосы лежат на лице, как вуаль, полуприкрытые глаза рассматривают спокойно и пристально, без тени улыбки или насмешки. Гэндзи видит, как кончики волос вспархивают над его губами и понимает, что проснулся от звука тяжелого дыхания рядом. Чувствует босой ногой, как ритмично двигаются туда-сюда складки одеяла, потираясь о лодыжку, разлепляет губы с саднящей ранкой и думает: "Давай остановимся на этом". Отец учил никогда не отводить взгляд. А "никогда" значит - даже если на тебя откровенно дрочат с утра пораньше. Сэридзава так бесстыже смотрит, что с тем же успехом мог лапать его руками. Его взгляд вязнет в ресницах, спускается на Гэндзины щеки, подбородок, губы. Что бы сказал в таком случае отец? Он сказал бы: "Гэн, если на тебя дрочат, пока ты спишь…". Да хуй бы он там насоветовал, старый хер. Гэндзи думает, что в такой ситуации батя бы просто плюнул на ладонь и достал свой без лишних комплексов. Еще бы, при нем даже коты не стеснялись ебать друг друга. Сэридзава сглатывает и раскрывает губы. Гэндзи бессмысленно наблюдает за тем, как его со вкусом разглядывают, и припоминает, что вообще-то и сам как-то раз представлял, как кончает Сэридзаве на лицо, душа одноглазого змея на веранде весенним вечером. Вообще, все по честнаку. Но все равно как-то чересчур близко. Хорошо, скажем, что бы сделал в такой ситуации сёгун Токугава Ёсимицу. Почему он? Почему нет. Гэндзи отстраненно прикидывает, что даже если бы у Сэридзавы в принципе хватило борзоты крахмалить сёгунское кимоно, Токугава Ёсимицу, пожалуй, сложил бы какое-нить ебучее хокку про доблесть, а потом все равно плюнул на ладонь и достал свой. В то время в Японии было столько пидарасов, что неясно, как остров вообще не вымер. Ну, хорошо, собственно, где проблема? То, что у Сэридзавы волосатая грудь, - не новость ни для кого, кто хоть раз видел его в гавайской рубашке цвета "отрыв башки". С другой стороны, опять же, Гэндзи - не семилетняя девочка, чтобы пугаться Сэридзавиного члена. Чего он там не видел - член как член, ровный, твердый, с темной, уже влажной головкой. Гэндзи даже готов хладнокровно признать, что довольно большой. Все как у всех. Хотя и непривычно, что в одной с тобой постели и так вот рядом. Чего можно бояться, так это только того, что он сейчас сделает что-то неожиданное, например, скажет, что любит или спустит Такии на живот, на "ебаническую", по словам близнецов, футболку. Ага. Гэндзи понимает, что рот все-таки наполняется соленой слюной, сердце ударяет куда-то мимо, рассылая мурашки по телу, как от гонга расходятся волны звука. Он вспоминает, как Идзаки сидел на крышке унитаза в туалетной кабинке, а он, Гэндзи, сидел на нем, и как рыжий, шепча что-то, тянул к себе и ерзал. Вспоминает, как терся об Идзаки, держа его за глотку, ловил тяжелое дыхание, как целовал в губы, ощущая его твердый член в своей ладони. Тогда Гэндзи шел домой, как последний еблан, обсосанный, еще пьяный. И как он, черт возьми, был тогда доволен жизнью, даже не смотря на то, что Идзаки вытер ему об спину обкончанные руки. Он чувствует, как одеяло все сильнее ездит по его босой ноге, и понимает, что хочет трахаться. И хочет сильно. Глаза у Сэридзавы уже не спокойные. Они напоминают ему непроницаемые, ласковые сучьи глаза смуглых окинавских шлюх. "Давай остановимся на этом" - думает Гэндзи и встает, оставляя одеяло откинутым. Не оглядываясь проходит босыми ногами по татами. Подбирает у двери ботинки и так и выходит на улицу босиком. Дверь закрывается, Тамао зарывается лицом в еще теплую вмятину на подушке, обхватывает себя крепче и наконец закрывает глаза. Чужая сторона подушки еле пахнет виски с колой. Утренний стояк - такое дело. Делай пять: Руку на плечо - Это был мой утренний стояк. Респект был бы, если б я залепил в тебе глаз, - объясняет Тамао, невозмутимо попыхивая на ходу папироской. - Много о себе мнишь. Гэндзи вздыхает и прячет нос в шарф, исподлобья оглядывая окрестности. В рыбачьем поселке нет даже нормальной асфальтовой дороги, раздолбанная плитка на пешеходной дорожке, грунт на проезжей части - бухим только и ездить. Маленькие магазинчики торгуют рыбой всех цветов, запахов и расцветок. Многим Гэндзи не знает даже названия. Гэндзи думает, что после Окинавы с терморегуляцией что-то не то, потому что из всех окружающих холодно явно только одному ему. Он оборачивается вслед деду в панаме и старых развалившихся кедах, проезжающему мимо на велике. - Сэридзава, - зовет он тормознувшего у чего-то съестного Тамао, - потом пожрешь. Пошли. И Сэридзава топает дальше, так покладисто, словно они уже год женаты. Гэндзи мрачно думает, что дружелюбие объясняется не иначе тем, что Сэридзава качественно кончил с утра. Если бы Такия сейчас шел в таком настроении не по улице, а по коридору Судзурана, по стенам бы жались и свои, и чужие. А здесь только рыбьи туши вянут на глазах. Гэндзи понимает, что школа кончилась, и пошла жизнь, которой он не понимает. Гэндзи думает, что слишком много думает. Раньше все было как-то проще. Раньше был Судзуран. Судзуран кончился, и понеслось порево, которое он еле успевал осмысливать. Гэндзи закуривает и идет, перешагивая через маленькие лужицы под ногами. Он вспоминает, как у самого аэропорта в машине раздался такой звук, будто лопнул туго надутый шарик. Лопнул и разбрызгался красным на весь салон. То безголовое, что осталось от шофера, устало прилегло на руль, открывая пулевое отверстие в лобовом стекле. Гэндзи тогда вытер глаза и губы, посмотрел на свою белую майку, на облепленное мозгами стекло рядом с собой и подумал, что жрать не сможет до конца жизни. Протягивал стюардессе билет изгвазданной рукой, а сам чувствовал за шкиркой липкие кусочки. У стюардессы были испуганные глаза. За эти два часа до окинавского Наха, как же он изблевался. И не потому что его укачало. - Але, - говорит Сэридзава. Гэндзи поднимает голову и читает вывеску отделения Софтбанка***. - Добро пожаловать! Чем могу вам помочь? Таких пидарасов не может быть в рыбачьем поселке. Это или намек свыше или какой-то ебучий заговор. Сэридзава тоже молча оглядывает тоненькие подбритые брови мальчика-продавца, его сережки, гель на волосах, кладет в рот жвачку и начинает жевать. Мальчик улыбается кривоватыми зубами. - У вас есть телефоны? - бубнит Такия, глядя куда угодно, только не на него. - Конечно! Вас интересуют безлимитные или тарифы с предоплатой? - Безлимитные, - говорит Гэндзи, чуя запах женских духов, и явно не от Сэридзавы. - Безлимитных, к огромному сожалению, нет, - расстраивается мальчик. Золотая сережка в ухе поблескивает и дрожит. - Давайте что есть, - обреченно бормочет Такия, недоумевая, откуда в задрипанном рыбколхозе такой чудо-юдо-йогурт. Сэридзава флегматично жует. - А нет… черных? - оторопело спрашивает Гэндзи. - Ах, все, что осталось. "Ах, сука" - с тоской думает он, глядя на это "все, что осталось". Модельный ряд из серии "нормальный рыбак не возьмет и задаром" - белые, розовые и золотые раскладушки. Гэндзи косит глаза на маленького невозмутимого Сэридзаву и думает: "Улыбнись мне, гнида, и будешь ласточкой нырять с пирса за моим". - Возьмите этот! - не смущается мальчик, подвигая вперед тонкую темно-розовую трубку. Сэридзава продолжает жевать, Гэндзи пятится так, словно ему предложили взять в рот. - Полифония, интернет, отличная камера, отличная! Вот, посмотрите. Встаньте поближе, да, так, так! "Рвать надо из этого поселка…" - думает Такия. - Да, улыбочку, пожалуйста! Снимаю. В последний момент Сэридзава успевает степенно улыбнуться, как будто его фотографируют на доску почета. Так они и получаются на экране розового телефона - Гэндзи с настороженным ебалом и взглядом исподлобья, и рядом Сэридзава с добродушной ухмылкой председателя профсоюза рыбаков. - М-м, - со знанием дела тянет Тамао, хлопая его по плечу. - Отличная камера. Я на улице. За ним закрывается дверь. Гэндзи через стекло по его спине видит, что он выходит и начинает смеяться. Гэндзи обреченно смотрит в последний раз на раскладушку и говорит: - Ну давайте. - У вас есть телефонные карточки? - Конечно! Вас интересуют на тысячу, на три тыс… - На десять есть? - На десять, к огромному сожалению, нет. "Ах, сука" - обреченно думает Гэндзи. - То есть, их совсем нет, в природе, - объясняет мальчик-продавец. - Возьмите две по пять. Идзаки молча достает жвачку и начинает жевать со скучным лицом, глядя на педерастичной внешности продавца. А Гэндзи не смешно. Софтбанк как сеть начинает пугать - продавцы одинаковые что в рыбачьем поселке сегодня утром, что тут, в городе. Других не берут, что ли? - Ну давайте, - говорит Такия, как в плохом фильме про день сурка. Кто же знал, что тысячной карточки, которой Сэридзаве хватает на месяц, на деле хватает всего на три звонка на Окинаву. Знать бы, что с этой предоплатой столько еботни, держал бы на пирсе телефон крепче. Мальчик-продавец не придает значения тому, что клиент тянется в карман брюк одной рукой, а мелочь на прилавок выгребает другой. - Блять, - вдруг членораздельно произносит до этого смирно стоявший рядом рыжий в темных очках. - Сука. Мальчик спокойно считает 500 йеновые монетки, как будто в магазине кроме него вообще никого нет. Днем он учится в медицинском и из курса психиатрии знает, что есть такая болезнь, когда люди неосознанно ругаются матом вслух. "Копролалия" - думает мальчик, пересчитывая мелочь. "Копрохулия, - с тихой ненавистью думает Идзаки, чувствуя, что все ощущения его тела отхлынули к тому месту, где легла Такиева теплая ладонь. Теряют контакт с мозгом даже зрительные нервы. - Ах ты сволота" "Подумаешь" - думает Гэндзи с непроницаемым лицом, ласково гладя его по жопе. 2 тысячи, 2 500, 3 000 Соскучился. Соскучился по этому рыжему черту, по голосу с ленцой, по короткой улыбке, по глазам, борзым и грустным одновременно. Соскучился по тому, как все было. Школа, открытые окна, оголтелые драки, тихая пыльная лестница и его теплые руки и рот. 5 500, 6 000, 6 500 Пока можно, пока не вышли на улицу и снова не начались эти заебы с агрессивным отталкиванием - поглаживает его и осторожно сжимает. Трогает с какой-то глупой нежностью. Гэндзи понимает, что на этом, наверное, и все. Воспоминание останется воспоминанием. Где-то он понимает Идзаки и знает, что с серьезностью не надо перегибать. Знает, что от него самого сейчас помощь самая хуевая, нельзя теребить. То, что он сейчас делает - все равно что двигать раненого с переломами. Но от рыжего пахнет так знакомо, так все поджимается при одной мысли. - Ваши десять тысяч йен, прошу, две карточки. Помочь вам с активацией первой? Гэндзи вытаскивает из кармана черных штанов розовый телефон, кладет на прилавок и придвигается ближе. - Давайте. Он прижимается к нему бедром и чувствует - Сюн напрягается, как перед прыжком. Отчаянный инстинкт самосохранения. Пахнет Идзаки. Внутри начинает что-то побаливать. Жалко. Так, черт, жалко всего, что тогда не сделал и теперь больше не сделает. Кэн-сан говорил, у него на дне залива было похожее чувство. Пока обоим весело, надо было отжигать на полную катушку. Гэндзи смотрит на его руку с часами, сжатую на прилавке в кулак, и вспоминает оба раза, когда Идзаки дал ему себя выебать - без ломаний, страстно и обоюдно. Тянет наклониться к нему и вдохнуть запах волос на затылке у шеи. Тянет начать его раздевать. Поздно. Проехали. Гэндзи берет телефон, карточку. Выходят. - Тебе дать пизды, чтоб ты понял, что мне нихуя не смешно? - отстраненно спрашивает Идзаки. - Не кипеши, - хмуро говорит Такия. - Прости. Пора научиться собирать себя быстро. Сейчас они вернутся обратно в бар и продолжат разговор с Кирисимой и остальными, кто воцарился в Судзуране после их ухода. Надо сказать, что воцарились они хуево, и школа опять распалась, как конструктор Лего. Бившиеся друг с другом одиннадцатиклассники выпустились, и Хоусэн, не особо терзаясь, обнулил счет матча. С весны две школы опять танцевали макарену. Гэндзи и так не любил разговаривать, а тут ему хотелось натянуть Кирисиме глаз на жопу вообще без слов, одними жестами. Но Идзаки предложил переговоры, а Гэндзи уважал Идзакины переговоры. Тем более, там и не осталось ничего путного, чтобы избить - по виду Кирисимы и его людей было ясно видно, что Судзуран с весны берет за щеку, не закрывая рта. Белые ловили их группами и поодиночке, в своей любимой, хорошо отработанной манере и драли так, что классы пустели, как от эпидемии гриппа. Гэндзи считал, что это реально хуевый предлог, чтобы вернуться домой с Окинавы. Но нового пока не находилось. - Идзаки, - хмуро зовет он, - что… Тот приподнимает голову в середине фразы. - Оп-па, - напряженно говорит он. На улице никого нет, и звуки драки слышны особенно отчетливо. И там "оп-па" не то слово. Они подрываются из-за угла как раз в момент замаха. Бейсбольная бита успевает блеснуть в свете фонаря. -Такэси!! - орет чей-то голос. Свист. Глухой удар. Голова откидывается, и тело в руках у двух гондонов обмякает и заваливается на асфальт. Четверо, твари. Не тратя секунды даже на крики, Идзаки и Гэндзи рвут с места. - Такэси!! - слышится нечеловеческий крик. Миками Манабу несется с другого конца улицы, со стороны бара, с диким ревом, - Суки! Суки!! Патлатый хрен с битой в руках оборачивается к Гэндзи. Девичья стрижка, холодное изящное лицо. Призрак из прошлого. Урусибара Рё. Бита - не бита, теперь суке не поможет даже катана. Такия налетает всей массой сверху, не давая времени на замах, встречая биту предплечьем у самой рукоятки. Удары с разворотами остались в красивом школьном махаче, нахер мордобой, Гэндзи бьет сразу в кадык - это побольнее, чем пропущенный скользящий в плечо. Бита звенит по асфальту, рядом слышатся вопли и узнаваемый Идзакин мат. Урусибара хрипит и молотит, как змея, не растерял форму, выблядок. Такия успевает схватить его за одну руку, потом за рукав другой, а потом, не отвлекаясь на раздающийся рядом короткий хриплый крик, рвет его на себя и врезается лбом в переносицу, ломая нос, как скорлупу крутого яйца. Под шок пробивает коленом в солнечное сплетение, а потом лицом об это же колено. Кушай, сучка. Кто-то из четверых бросается сзади, давит, перекрывая кислород и тяжело сопя в затылок. Секунда - и еще один сломанный нос, голова пока лидирует по эффективности. Гэндзи успевает ввалить тяжелым ботинком и охуевшему, почти ослепшему от крови Урусибаре, и докончить в челюсть неизвестного. Чмо со стрижкой манекенщицы оказывается живучей падлой, натренированной во всякой китайской хуйне. Словив удар сбоку, от которого у него чуть не отрывается селезенка, Гэндзи понимает, что надо ломать сволоте и руки, и ноги. Подставляясь под еще один костоломный удар, он все-таки достает его второй раз в живот, выбивает дыхалку. Все остальное - дело техники. Чужая коленная чашечка хрустит под носком тяжелого ботинка, Урусибара хрипит и рушится на целое колено. Это не азарт. Это желание убить нахуй. С мыслью "мое кунг-фу лучше твоего кунг-фу", Гэндзи ломает ему челюсть с полного замаха. Только после того, как он падает, Такия начинает слышать хрип и короткие крики, которые обрываются, когда Идзаки с размаху добивает ногой тело у заляпанной стены. - Такэси! Такэси! Блять, братан, родной, ответь! В ебучей розовой раскладушке еще не записано даже телефона скорой. Идзаки уже звонит, утирая бегущую из носа кровь. У стены скулит какой-то пацан в судзурановской форме, совсем малой. Гэндзи смотрит на лужу крови под головой Такэси, блестящую, как черный лак в фонарном свете. Лицо у Миками белое, как фарфоровая маска, просвечивают белки глаз, веки страшно подергиваются в темноте. Манабу орет дурниной, захлебываясь морозным паром, и его лицо, искаженное, живое, точно такое же - страшнее. Время на размышления? Оставь себе, тут не может быть вариантов. - Идзаки, - тот поворачивается, бледный, со ссаженным подбородком. - Сиди с ним. А ты пошли! Такия хватает Манабу за шкирку и силком волочет за собой, тот срывается едва не на истерический визг: - Хуле ты делаешь, блять?! Когда укатившаяся бита с коротким звуком чертит и отрывается от асфальта, он резко замолкает. - На. Манабу инстинктивно сжимает скользкую холодную рукоятку и нервно оглядывается назад, на лежащего на асфальте с разбитой головой брата-близнеца. Жалеть - о сделанном. Готов отвечать по факту. Гэндзи поднимает лежащего лицом вниз Урусибару рывком за шкирку, сажает на колени, подгибая ему сломанную ногу. Тот в сознании, рвется, кашляет, сипит что-то невнятное, Миками стоит с битой и молча глядит на него. Глаза у него черные, мертвые, осиротелые. Гэндзи садится на корточки рядом. Положив руку Урусибаре на голову, без выражения смотрит в его единственный не заплывший глаз на уже не похожем на человеческое, раскромсанном лице, обрамленном длинными черными волосами. - Смотри на меня, сука, - говорит он. Потом кивает подбородком вверх. - А теперь на него. Видишь то же самое ебало? Запомни. Следи глазами за битой, и молись, чтоб ты сейчас не выжил, хуйло. Больше трех секунд смотреть тут нехер. Манабу даже не моргает. Свист. Глухой удар. Голова откидывается, и тело падет. Ваш ответ засчитан. Манабу роняет биту и отползает к стене блевать. И не от того, что его укачало. Перешагивая через раскинувшееся на асфальте тело, Гэндзи думает, что некоторых мудаков надо учить даже притворяться мертвыми. Коротко стриженный пацан лежит лицом вниз, трясется и икает всем телом. Гэндзи переворачивает его ногой и садится рядом по-турецки прямо на асфальт. По сломанному носу и разбитой роже признает неудавшегося ниндзя, который запрыгнул ему на закорки. Ну, сейчас Большая Черепаха покатает тебя на славу, еблан. - Имя? - Гэндзи глядит, не моргая. - Сато… Юсукэ, - шепчет тот, еле двигая челюстью. - Хоусэн? - Закончил… в том году… Зря садился. Бить неудобно, и тем не менее, Гэндзи не жалеет руки еще на пару зубов. Пацан отплевывает черную кровь и тягучие слюни, начинает дышать коротко и истерически. Такию он узнал сразу. - Звони главному, - мрачно говорит Гэндзи. Молчание. Гэндзи вздыхает, и Юсукэ шепчет: - … денег… - А? - Нету денег на телефоне… Бита лежит очень близко. Юсукэ смотрит на нее и начинает плакать от страха, потому что не хочет, чтобы на ней сейчас оказалась и его кровь, вторая группа, резус-фактор положительный. Он смотрит на сложенные смуглые руки с разбитыми костяшками и чувствует, что еще чуть-чуть, и обмочится от испуга. - Софтбанк? - спрашивает Такия, и в его голосе эмоций не больше, чем при телефонном соцопросе. - Что? - Софтбанк? - Чего? - Ебаный в рот, Софтбанк? - А, да, да! Как у Юсукэ не течет по ноге, когда парень, сидящий в метре от размазанной головы Урусибары Рё, достает из кармана телефонную карточку на пять тысяч йен, он не знает. - Давай телефон, - Гэндзи спокоен. Ну что он, мозгов не видел? Телефон новенький и дорогой. Юсукэ - сын хороших родителей. А денег на телефон мама с папой не положили. - Идзаки? - Дышит. Гэндзи слышит, как Манабу плачет. Гэндзи сидит по-турецки и невозмутимо тыкает кнопки. Гэндзи считает, чтобы за каждую слезу своих выжать потом из сук по литру крови. "Ваш счет пополнен. Сумма на Вашем счету составляет 4 тысячи 700 йен…" -Триста йен сняли за сообщения, - хмуро сообщает Гэндзи, протягивая телефон обратно. - Давай номер. Когда он смотрит на высветившееся имя, все становится ясно. Значит, вот что мститель за брата подразумевал под "построить школу по-своему". - Бито Тацуя? - говорит он, поднимаясь и отряхивая ладонью зад и колени. - Это Такия Гэндзи. По улице к ним уже несется толпа, во главе Чубрик и Макисэ. Краем глаза он видит, как застывший на коленях над Такэси Идзаки вдруг вскакивает на раздавшийся всхлип, в два шага оказывается около чуть пришедшего в себя неизвестного в кровавых слюнях, упирается ладонями в стену и одним жестоким ударом ноги молча ломает ему ребра. - Судзуран, - хмуро подтверждает Гэндзи в трубку, не отвлекаясь на гомон за спиной. - Слышь, Бито, подходи отгружать своих пацанов. Сато, Урусибара, еще двое. - Какого хуя вы делали?! - трясет Идзаки белого, как мел, судзурановца, судя по виду девятиклашку, Чубрик его оттаскивает. - Что произошло?! - Покалечил, - отвечает Гэндзи. - Тронули моего парня. Если он перестанет дышать до скорой - нырнут в ад все твои четверо. - Миками-сэмпай, - всхлипывает, заикаясь, школьник. - Он… Миками-сэмпай… Слышно голос Кирисимы, злой мат. - Ты уже получил войну, - негромко говорит Гэндзи, убирая разбитую руку в карман. - Поимеешь все, что затевал. Подходи, поговорим. - Погоди! - орут Макки с Чубриком, хватая опять подобравшего биту Манабу. - Стой, парень! - Отошли, блять! - ревет тот, бросаясь к первому попавшемуся на глаза телу. - Убью тебя, сука, нахуй! - Значит, сейчас приду сам, - говорит Такия, не двигаясь с места. Он слышит вдалеке сирену скорой. Чубрик еле вырывает биту у осатаневшего Миками и швыряет за мусорный бак. - Я не спрашиваю, сколько вас, - хмуро говорит Гэндзи. - Я спрашиваю, где вы. Переулок озаряется красным и синим. - Вы ее полгода назад объявили. Почему продолжаете наезжать на моих людей? - Случившееся было ошибкой, я сожалею. Мы никогда не тронули бы вас. Я уважаю вас, Такия-сан. - На каких правах Хоусэн трогал судзурановскую школоту эти полгода? Мы убрали вас, а не наобороот. - Я уважаю лично вас и ваших людей, Такия-сан. Я не уважаю Судзуран. Гэндзи смотрит в красивое непроницаемое лицо белобрысого Бито. - Судзуран - это я, - Говорит Гэндзи. Белая мразь за спиной Бито напряженно молчит. Такия каждым позвонком чует дыхание Идзаки, Макисэ, Чубрика, чувствует мрачный взгляд Кирисимы и незнакомые глаза стоящих за ними девятиклашек, друзей побитого. Чует, как дно под ногами. - Мы не несем ответственности за Урусибару Рё, - холодно роняет Бито. - Он больше не часть Хоусэна. - А Миками - часть Судзурана, - говорит Гэндзи, и ему хочется добавить "…, уебок". - И мы не будем ни о чем спрашивать. Через три дня на вас выйдет вся школа. Ждите. В лице Бито дергается какая-то черточка. - Вас там больше нет, - говорит он. - На ваше место пришли другие. Вы уверены, что можете сейчас обещать за весь Судзуран, Такия-сан? - Уверен, - сухо говорит Гэндзи. - Потому что я всегда там есть. Можете готовиться. Уходя вверх по улице, вся банда молчит. Это опять банда. Чубрик думает, что поступил правильно, снова собрав всех вместе. Макисэ думает, что Кёко-рин будет плакать, когда узнает, что от близнецов осталась половина, и никуда его не захочет отпускать. Идзаки не хочет думать. Ни о чем, максимум о том, как они всей кодлой будут добираться сейчас до больницы, куда увезли Миками. Гэндзи думает про все сразу. Про то, что у Судзурана не может быть главаря, про то, что уйдут одни, на их место придут другие. А еще он думает про то, что через три дня Риндаман все-таки соснет со своей философией. Он почесывается, садится и встречается глазами с якудзой Рюсэйкай. Сердце встряхивает, по жилам пускают тосол. Сын Такии сидит в напряженной позе, уперев руку в колено, и курит с лицом чернее тучи, глядя сквозь Каваниси. Вернулся. Наконец замечает, кивает вежливо. Каваниси не помнит, как кивает в ответ - его парализует недоумение: с какого вообще хера он тогда решил, что его пронесло? Он заставляет себя снять одну ногу со скамьи, другую, встать и идти, идти, хоть в море, за угол, идти. - Гэндзи! Опять приехал! Да сиди, не вставай. О, пивко, слышь, балуешь Кэна, балуешь. Как сам? Гэндзи все равно тушит окурок и встает поприветствовать Катагири. Невольно глядит на ангар, за которым скрылся Каваниси. - Тут щас ваш парень спал, - бормочет Гэндзи, - он немой, что ли? - Кава… а! а, этот! Этот-то да, такой, по мелочи с приветом! - Кэн торопливо комкает тряпку, которой вытирает руки, усаживается на скамейку поближе к упаковке пива, потирает ладони. Последнее, что он сейчас хочет- это чтобы Гэндзи спросил, где он видел Каваниси. - Ну, давай угостимся, после работы - самое то! - берет две банки, ставит Гэндзи, берет себе. Что отвечать в случае чего? Сказать, что он тоже из Судзурана, как они все тут? - Ну че там как, Гэндзи, ах, ебен батон, шипит, ты его тряс, что ли? Как дела? Про Судзуран и не рассказал тогда толком, а… Гэндзи так и не садится, стоит перед ним. Катагири ставит банку обратно, так и не отхлебнув. - Не начинай, а, Гэндзи, - бормочет он, невольно поглаживая больное колено через потертые брезентовые штаны. - Не начинай опять, не надо. Гэндзи кланяется, упираясь в колени руками, низко. Застывает. Черные волосы завешивают глаза. - Эй, Гэндзи… - Пожалуйста, Кэн-сан. Скажи, кто. Вечером над холодным море орут чайки. Между ангарами свистит ветер. - Скажи хотя бы имя. - Слушай, Гэндзи, - бормочет Катагири. - Слушай… Хидэо-сан сам отпустил, слышь, а? Брось ты его уже, ну… забыли уже… - Кэн-сан, не говори, где. Просто скажи имя. - Брось ты, Гэндзи, а?.. Ну не могу я… брось, Гэндзи, не надо… Хидэо-сан сам отпустил, не тронул… "Хидэо-сан, - спокойно думает Гэндзи, глядя на камушки под ногами, - теперь жрет одно детское питание без полуметра кишок после перитонита и даже не ебет больше шлюх" - и повторяет: - Пожалуйста, Кэн-сан. Скажи, кто. - Не могу, - коротко отвечает Катагири. Тема закрыта. Встает и сам усаживает Такию. Тот садится молча, потому что без Кэна сейчас тут бы не сидел и детское питание тоже покупать было бы некому. Открывая пиво, Гэндзи почему-то думает, что к прилету надо запастись. Персиковое. Другое старик не любит. - Все равно найду, - мрачно говорит Гэндзи. - Забыли, забыли, - примиряюще частит Катагири, маленький, кудрявый, теряющийся в своем комбинезоне. - Держи пивко, давай. Чего смурной, а, Гэндзи? - А, - бездумно тянет тот, глядя куда-то в колени своими угрюмыми глазами, - ничего. Хотел зайти к Сэридзаве, а он там девку жарит. Кэн смеется и хлопает себя по бедрам. - Рыжая такая? - Не рассматривал, - бубнит Гэндзи в банку. Ну конечно, не рассматривал. Зажмурился и вышел. Из прихожей просматривалась вся каморка до задней стены. Двери в комнату никто не закрывал и нахуй надо. Интимный полумрак, жарко, в комнате как будто пар. В углу розоватый ночник светит куда-то в сторону. На полу Сэридзава хлопает телку, размеренно и со знанием дела, уперев ее локтями в столик над котацу, накрытый одеялом. Подруга голая, Гэндзи видит ее плечи и прогнутую спину, влажную от пота, коротко стриженую рыжую голову, стройные икры в темных гольфах. Лица не видно, она насаживается на член сама, прогибается и коротко стонет с каждым толчком. Сэридзава сжимает в ладонях ее крепкую круглую грудь, трет темные соски пальцами и наклоняется ближе, губами к ее маленькому уху. Гэндзи смотрит на Сэридзавину широкую гладкую спину, упавшие на глаза волосы, на его плечи, подмышки и бока, на то, как он ложится на подругу грудью и начинает двигаться резче и чаще, прижимая ее к столу, так что ее локти елозят по одеялу, а стоны учащаются. Гэндзи думает, что был бы телкой - потек бы. Шагая обратно на улицу, чувствует, что вообще-то ощутимо и так. - …слушаешь, парень? Гляди, говорю, - хлопает его по плечу Катагири. Гэндзи поворачивает голову. Она закрывает за собой дверь и, так и не обернувшись в их сторону, уходит в направлении улицы. Темно-красное пальтишко, сапоги, из сапог виднеются бордовые гольфы. Идет женственно, мелким шагом, рука сжата в кулачок на холоде, гладкие коленки стукаются одна об другую. Рассказ про нее Гэндзи прослушал. Глядит в рыжий затылок. Некоторые люди так и отмечаются в его жизни - со спины. Этого хватает, об этом он не жалеет… …Когда он перешагивает порог Сэридзавиной каморки, он чувствует, что в комнате еще тепло и как будто висит пар. Все так же светит розовый ночник. Сэридзава сидит в расстегнутой на груди гавайской рубашке и лениво раскладывает пасьянс, засунув ноги под одеяло в котацу. Он вообще любит, когда тепло. Гэндзи думает, что дела подождут. - В карты будешь? - флегматично спрашивает Тамао, когда Такия оставляет в прихожей ботинки и идет в комнату по татами. На одеяло на столе становится картонная упаковка пива, рядом ложится банка крема для рук. - На раздевание, - довольно угрюмо сообщает Гэндзи без особых вопросительных интонаций, садится и разматывает длинный черный шарф. Тамао поднимает глаза от карт и смотрит на принесенное добро достаточно долго, но почему-то без должного удивления. Наверное, его в этой жизни уже ничто не удивит. Все решается секунд за десять. Сэридзава усмехается кривовато и чуть насмешливо, но вобщем незло, медленно переводит на Такию глаза и смотрит внимательно, расслабленно и так понимающе, словно уже с утра знал, чем кончится сегодняшний день. - Не проеби, - отстраненно и мягко роняет он. В конце концов, завтра выходной. Это игра с самыми короткими партиями, которую Гэндзи только может вспомнить - сдать карты и перевернуть комбинацию. В длинные игры играют на деньги, а не на это. За окнами начинает моросить не то снег, не то дождь. Почему-то он думал, что у Сэридзавы будет больше азарта - такое ощущение, что тот тоже совершенно точно знает, кто и кого сегодня разъебет в пух и прах, и лишний раз не напрягается. Переворачивает карты просто так, как ничего не значащее "здрасьте" соседке этажом выше. Комбинация у него - полное банкротство. - Я два раза не проебываю, - говорит Гэндзи. - Тогда на пирсе проебал три, - меланхолично урезонивает Сэридзава и тянется рукой под одеяло. Когда на стол ложится простой серый носок, Гэндзи испытывает всю гамму чувств. И злость на то, что тот успел натянуть ебучие носки, и непонятная оторопь от того, что носок простой и серый. Даже не драный. Гэндзи тупо смотрит на носок, носок так же вызывающе глядит на Гэндзи, словно всем своим видом говоря: "А хуле ты ждал?!". Сэридзава опять проебывает и лезет под одеяло. Но какого лешего следующими он снимает брюки - один господь бог знает. "Хан-ня-ха-ра-мит-та-син-гё…" - бубнит про себя Гэндзи, чуя, что начинает закипать. Не сказать, что Гэндзи ярый буддист, но его еще никто в жизни так не разводил на адреналин, просто сняв дешевые синие джинсы. - Сдавай, - предлагает Сэридзава. У Сэридзавы волнистые каштановые волосы до плеч и спокойные глаза. А еще перед свиданием с телкой Сэридзава побрился. Гэндзи, который уже мысленно начал тереться о гладкий подбородок щекой, встряхивает головой. Сэридзава опять проебывает. Спускает с плеч гавайскую рубашку и кладет ее на штаны. Гэндзи только на секунду успевает малодушно пожалеть, что опять не носок. Пока Сэридзава сдает карты своими голыми, не прикрытыми ни рукавами ничем руками, Такия успевает понять, что ему уже хватило визуалки. Хватит. Пора переходить к вкусовым и тактильным ощущениям, партия в шахматы затянулась. Сэридзава проебывает последовательно. Гэндзи успевает помучиться - ему и хочется, и не хочется, чтобы это был носок. Трусы. Какие? Семейники в цветок, в полоску, из той же ткани, что и рубашка? Это, черт возьми, почти страшно. А если носок правда с пальцами? Гэндзи замирает. И уже через секунду потрясенно думает: "Ах, ты сука…" Сэридзава непросчитываем, как черная дыра в галактике. И тебе не помогут твои сутры. Сэридзава кладет на стол трусы точно такие же, как у самого Гэндзи. Гэндзи, чувствует, что в нем все бурлит, он хочет перевернуть стол, расхерачить стены, расхерачить лодки и расхерачить море. Гэндзи понимает, что забывает дышать. Сэридзава опять невозмутимо ухмыляется, но в потемневших глаза уже читается понимание того, что он сидит тут перед Такией без трусов один на один, и шансы на победу катастрофически стремятся к нулю. Гэндзи молча лезет в задний карман и выкладывает на стол пятисотйеновую монету. Он уже охуел терпеть. - Кидай, - говорит он прежде, чем Тамао успевает подумать, что это предоплата. - Так быстрее. Орел. Сэридзава хмыкает и тянется по одеялу голой рукой. "Ебись все конем" - мелькает в голове у Гэндзи напоследок, он стягивает через голову майку, роняет на пол, тянется за его голой рукой, придвигаясь ближе, и кусает в плечо. - Плохо бросишь - выебу, - хрипло говорит он ему в шею, наползая на него всем телом, ставя руки на татами возле Сэридзавиного голого зада. - Если плохо брошу, это я тебя выебу, - резонно замечает Сэридзава. Давай, монетка, не подведи. Тамао опускает глаза, и видит краешек пластыря, заклеивающего Такиевы плечи. Монетка коротко дзинькает в воздухе, Гэндзи слышит, как она падает. Кожа Тамао пахнет солью. - Решка, - сообщает Сэридзава. Он не врет. - Тогда я буду должен, - шепчет Гэндзи и наконец облизывает чисто выбритый подбородок, под челюстью. Ебал он эти монетки - он настроился на свое, пускай бы даже быть снизу ему предсказал Нотрадамус. Под котацу Сэридзава нагрелся. Когда Такия кладет его руки себе на поясницу, они горячие. Хочется сразу все - волосы, терпко пахнущую морем шею, плечи. Он бы не против лизать их, вгрызаться зубами, но уж слишком долго они играли в карты. - Пошли, - он встает, вытаскивает Сэридзаву из-под одеяла. Мелькает мысль выебать его точно так же, уложив грудью на стол, но Гэндзи решает, что это лишнее. Сэридзава ниже его на голову. Приятный такой рост. Банка с кремом кажется холодной. В полутемной комнате, в рассеянном свете розоватого торшера, он упирает его в подоконник и смазывает, гладя по спине. В Сэридзаве азарта не больше, чем когда они играли в карты. Чувствуя чужие прикосновения, он лениво думает, интересно, быть с членом в заднице так же забавно и бессмысленно, как с трусами на голове. Чего и греха таить, страшновато. Звякает пряжка ремня. Вжикает молния. Он слышит, как Такия вздыхает, и понимает: началось. Сосредоточенно сдавливает пластиковый подоконник пальцами и инстинктивно старается расслабиться, не зажиматься. Горячий. Сначала щекотно как-то и не по себе. А потом, когда на щекотке оно не останавливается и надавливает сильнее и настойчивее, Тамао еле-еле наскребает только на "блять…". Идет медленно, туго, но на удивление осознанно. Конечно, пиздец, но терпимо. А кому-то совсем рядом с ним, у него за спиной, от этого словами не передать, как хорошо. Такия обеими руками обхватывает его за живот, держит и дышит отрывисто, горячо. Тамао чувствует, как он медленно выдвигается, а потом снова начинает входить внутрь него, горячий и скользкий. С "началось" это он явно поторопился. Чуть наружу на тяжелом выдохе, а потом опять в него, и на этот раз еще глубже, сильнее растягивая, а потом назад и еще раз, до самого упора. Такия длинно, рвано выдыхает и прихватывает зубами за плечо. Тамао слышит: зажмуривается. - Ты как? - шепчет. Тамао говорит: - Терпимо. Гэндзи осторожно двигается назад, а потом снова внутрь - глубоко, до отказа. Хэлла гуд - мягко щекочет мозг и стекает по позвоночнику вниз, как кусок растопленного масла. Постепенно становится все легче, скоро можно начинать натягивать его на всю катушку, но что-то останавливает. Гэндзи понимает, что азарта в Сэридзаве как не было, так и не прибавилось. Он ему не мешает, не пытается вырваться или развернуться и переебать, нельзя даже сказать, про происходящее ему совсем уж похуй - это слишком высокий пилотаж. Но в целом, по инертности, с тем же успехом Гэндзи мог бы пристроиться ебать тушу свежепойманного тунца. - Ты жив? - Ну да, че мне, петь?.. И что у него спросишь? "Тебе нравится?" "Тебе со мной хорошо?" Еще, может, анкетку ему предложить черкнуть на подоконнике, пока он тут его пялит. - Скажи че-нибудь, - в итоге предлагает Гэндзи. Таким макаром дело свернется в самом начале. Тамао долго думает, не реагируя ни на осторожные фрикции в своем заду, ни на прикосновения. Гэндзи чувствует, что плечи у него под руками становятся холодными. - Могу анекдот рассказать, - наконец говорит Сэридзава. У Гэндзи как-то падает сердце. Нет, это что-то не то, не из серии "покажи, как я тебя волную". "Ты волнуешь пиздец…" - шептал рыжий, как вспомнишь, так вздрогнешь. - Идет по улице ослик… - Заглохни. - Слушай, - говорит Тамао. - Пошли ебаться на улицу. - А? - Там еще холоднее. Гэндзи ничего не отвечает. Он понимает, что тоже замерз так стоять, вроде и хорошо, а вроде как каждый сам по себе, еще какой-то нахуй ослик… Молчат. - Эй, ты, - наконец говорит Сэридзава, - у тебя уже хер как сосулька, - и добавляет тихо и почти ласково. - Пошли под одеяло? Гэндзи стискивает его сильнее, обнимая, и почти против воли улыбается ему в макушку. Как все оказалось просто. - Хочешь по-пидорски? - шепчет он ему в ухо и отодвигает волосы. - Ты знаешь способ долбиться в жопу не по-пидорски? - меланхолично спрашивает Сэридзава, и даже слышно, как он изгибает бровь. И они наконец вырубают розовый ночник. Футон еще холодный, но когда они забираются под одеяло вдвоем, становится тепло. Гэндзи буквально чувствует, что Сэридзава отогревается, расслабляется, оживает, как принесенная домой с улицы кошка, становятся теплыми ледяные ноги. Они смотрят друг на друга в темноте под одеялом, нос к носу. Потом чужие горячие губы все-таки прихватывают Гэндзину нижнюю губу. Целоваться с Сэридзавой уже знакомо и приятно, Гэндзи думает, что сегодня в кои-то веки более небритый, чем он. Облизывает его шею, стараясь, чтобы тот не лапал повязку на спине, нагибает его к подушке. Ласково - так ласково. Такия добавляет крема и вставляет ему снова, медленно и с наслаждением, судорожно сжимая пальцы на плечах. Вот теперь Сэридзаве почти хорошо, он начинает одобрять. И теперь наоборот никак не угомонится. - Прекрати ерзать, - бубнит Гэндзи, подтягивая одеяло. Облизывает губы. Сэридзава то привстает, то опускается на локти. - Че ты делаешь? - Тебе делали массаж простаты? - невозмутимо спрашивает тот. - Да. - Вот и заглохни. Давай. Через несколько минут Гэндзи начинает бесить эта аэробика. - Ты уймешься? - Я ищу простату, - сообщает Тамао так сосредоточенно, словно буквально минуту назад ее обронил. Гэндзи чувствует себя не то проктологом, не то вибратором и сердито думает, что был бы у него хуй с лампочкой на конце, как зонд, он бы, конечно, ему посветил, а так… Он гладит ладонями его спину, горячую, бархатную. Жалеет, что выключили свет - он сейчас с удовольствием смотрел бы на все то, что сейчас трогает руками, на спину, шею и затылок. Он кладет ладони Сэридзаве на задницу, проводит и вдруг чувствует непонятно что. Тот как-то дергается, не телом, а как будто нервами. Еще через пару толчков до Гэндзи вдруг доходит, что Сэридзава своего добился - тот вдруг прогибается в пояснице и начинает подаваться ближе, а потом еще ближе, и тут зарождается какой-то такой охуительный ритм… - Сэридзава, - бормочет Гэндзи через начинающий накатывать балдеж, - ты чего?.. Нашел?.. Сэридзава только тянет воздух сквозь зубы. - А вот теперь, - невнятно выговаривает он, - давай по-пидорски, Такия. Еби меня сильнее. Гэндзи чувствует, что ему наконец-то начинают активно давать - он в первый раз видит, чтобы человека так быстро раскочегаривало. Он подхватывает его под живот к себе, и тот приподнимается к нему на локтях, и это наконец-то "да". - Орать можно? - шепчет Гэндзи ему на ухо, придвигаясь бедрами к нему вплотную. - Ори, - бормочет Сэридзава, с трудом выдыхая, ему вставляет во всех смыслах этого слова, - никто не услышит… - Тогда поехали. И они начинают двигаться вместе, и футон превращается в остров с расплавленной почвой. Все кажется просто, как будто иначе и не бывает. И это уже настоящий секс, с укусами, засосами и стонами. С ласками. Со слюнями. С чужим вкусом и запахом. И не понятно, на кой нужно было столько разговоров. Чума. Под самый конец он снова заворачивает ему голову и начинает целовать взасос - тот отвечает с энтузиазмом, от которого окончательно рвет крышу. Сэридзава прогибается в спине - еще пара толчков, и он кончает. Гэндзи слетает с катушек следом, и наступает счастье - счастье кончить кому-то на горячую пояницу поздним зимним вечером. Тамао крупно вздрагивает. После секса Такия ненормально ласковый, эндорфины расслабляют, как наркота. Уже обмякший и осоловелый, лежа у Тамао на спине, он продолжает водить ему по плечу щекой и губами, вздыхает, коротко целует за ухом и посасывает прохладную мочку, как котенок, грея во рту. Постепенно дыхание успокаивается, он начинает отрубаться и засыпать. Разбираться, где чьи трусы, сил нет, махнув рукой, надевают как повезет. Гэндзи влазит в футболку и штаны и, даже не застегиваясь, валится обратно в теплый футон. Сэридзава не возражает. - Ты остался должен, - сонно говорит он. - Ага, - бормочет Такия в темноте. Он вспоминает про второй носок, которого по идее вообще не было. - А, - говорит Тамао, - так я начал… Гэндзи обнимают сзади, прижимаясь теплой широкой грудью к спине, ладонь ложится под самое сердце. Такия вздыхает. - Так вот, идет по улице ослик… - слышит он последнее перед тем, как заснуть. || >> |