Hold Me Thrill Me Kiss Me
Kill Me
|
|
Глава 11. Уничтоженный Каме лежал, широко раскрыв глаза. Он не совсем понимал, что только что произошло. Нет, он знал, что случилось. Деваться-то было некуда - мозг работал прекрасно, а тело было в состоянии заострившейся напряженности. Но что-то внутри Каме все еще удивлялось, пыталось разобраться с невероятным сексом, в середине которого он проснулся. "А что такого непонятного в обыкновенном сексе, что ты ведешь себя так, будто потерял девственность, которой у тебя с роду не было, Каме? Это же всего-навсего шестьдесят девять". Опять Голос? "А ты взял и не смог… Или нет, ты же так и не взял, в свой хорошенький ротик". Опять голос. Смеется. Над Каме. Над кем же еще Как умно со стороны Голоса выбрать такое редкий момент, чтобы разбрызгать свой яд. Такие мгновения, как сейчас, когда Каме открыт и расслаблен, и беззащитен, обычно можно было пересчитать по пальцам. В том, что это случалось все чаще, виноват был Ре. Он играючи разрушил всю защиту Каме, может, даже уничтожил ее полностью. Каме точно не знал, у него не было шанса оценить величину ущерба. Как ни крути, в данный конкретный момент суть была в том, что Каме был уязвим. Голосу нужно было всего-то проскакать по дороге, проложенной до него Ре, протанцевать прямо по развалинам чувств и мыслей внутри Каме и устроиться поудобнее. Как умно. И как скромно, решил Каме. Обнаружив эту хитрость, Каме заранее решил, что даже не подумает спорить с глупой сучкой. Он сдался. Позволил Голосу бить во что угодно у него в мыслях. Каме утешал себя тем, что в нормальном состоянии не отказался бы от борьбы так легко. Но сейчас, именно сейчас, благодаря Ре, у него не было сил ни на малейший протест. Что там говорить о том, чтобы выкинуть голос из своей головы. Единственное, на что он был способен - лежать и чувствовать, как над ним издеваются. Так что он просто лежал. Позволял Голосу глумиться. "Ничего не скажешь?" "Я не смог. Вообще ничего. Вообще". Каме сказал Голосу то, что тот хотел услышать. Все равно это правда. Что должно было быть шестьдесят девять, а он растерялся и вообще ничего не соображал. Он знал только то, что его член был во рту у Ре, удовольствие приливало и приливало, стало жарко так, что было страшно. Очень страшно. Так что да, у него на самом деле получилось ужасно. Да вообще не получилось. У Каме, правда, было одно оправдание. Нишикидо Ре, мать его, в сексе просто бог. "Ты-то тогда кто?" В противоположность Ре он, Каменаши Казуя, вел себя как гребаный девственник. Господи. "Туше!" - веселился
голос. "Или как там было? Touched for the very first time*".
Голос хихикал. Если Голос начал цитировать Мадонну, значит, пора занервничать. Сильнее занервничать. Потому что ему и так постоянно приходится нервничать, чтоб его. Прямо сейчас, например, кое-что весьма и весьма беспокоило Каме, так, что у него в животе все сжималось. Каме думал, что ему было головокружительно хорошо, но Ре явно не получил и половины этого удовольствия. Как стыдно. Голос был прав. На сто процентов. "Ты прав. Стерва" Последнее слово Каме добавил просто из вредности. Не обязан же он радостно соглашаться. Особенно если ему сейчас плакать хочется. "И подумать только, это ведь ты начал. Ты сказал, что хочешь отсоса…" "Да, это я. Я предложил". Действительно, он. Он это предложил, с его губ сорвались эти слова, наверное, его рот так сильно хотел член Ре, что намеренно выдал Каме. Но в конце концов, так и не смог претворить свою фантазию в жизнь, не так, как должно было бы быть. Ох, да что там его фантазии. А желание Ре? Оно ведь не было удовлетворено. Ре и вполовину так хорошо не было, как Каме. Он, конечно, кончил - его сперма была у Каме во рту. Но оргазм немного значил, Каме знал. Оргазм Ре просто значил, что его чудеснейший половой орган был в отличном рабочем состоянии. Глаза Каме были широко открыты, но он пока ничего не видел, не до того было, он слишком много, чтоб его, чувствовал, чтобы видеть. Однако теперь, когда Ре закончил нежно облизывать и обсасывать его ставший ужасно чувствительным член, заставляя Каме бессвязно постанывать (Каме даже не подозревал, что Ре может прийти в голову такая забота), Каме моргнул и сфокусировал взгляд на мокро поблескивающем объекте своего желания. Каме сглотнул. Неважно, что он так облажался. Неважно, что он вдруг так застеснялся прикоснуться к той самой части тела Ре, которую так безумно хотел. Надо хотя бы сделать для Ре то же самое, что он сейчас делал для Каме. Каме наклонил голову, приоткрыл губы и уже коснулся обмякшего, но все равно красивого члена Ре, как вдруг кое-что привлекло его внимание и заставило замереть. Укусы - на карамельно-темной коже на бедрах у Ре. Так и бросились в глаза. Следы зубов, как от маньяка какого-то, множеством полукружий безжалостно впечатанные в кожу, и кожа - покрасневшая до неприличия. "К твоему сведению, Каме, маньяк здесь ты". "И вправду, я", - удивленно подумал Каме и сам себе не поверил. Будто бы для того, чтобы удостовериться в том, что сделал, нащупал во рту кончиком языка острый клык. Но он же знал, что кусает Ре. И ни на мгновение не задумался. Отчаянно нужно было выплеснуть то, как это было хорошо, что Ре делал с ним, а Ре не отпускал, играл с ним безжалостно, оттягивая оргазм, до которого сам же едва-едва-едва доводил - и не доводил Каме, садист хренов. И Каме сорвался. Он с такой ясностью помнил, какой Ре был на вкус, как это было вкусно, когда он кусал и кусал Ре. "Восхитительно, не правда ли?" Да. Да, восхитительно. В миллион раз вкуснее, чем горячий жареный миндаль. В сто миллионов раз. Да и вообще, плевать на жареный миндаль, плевать на все, кроме кожи Ре. Никаких сравнений этому нет. И сколько еще роскошной, нетронутой кожи у Ре на внутренних сторонах бедер, да и на внешних тоже… Черт, это же самое настоящее наваждение. И Каме никак не мог выбрать, хочет ли он осторожно, застенчиво, жадно и дочиста облизать член Ре или впиться зубами в кожу Ре, поддавшись дикому первобытному инстинкту. Он открыл рот шире, все еще не зная, на что решиться, но прежде, чем он смог что-либо сделать, увидел, как загорелые ноги перед его глазами зашевелились. На том конце кровати бог собирался с силами. Явно не испытывая никаких тревог и сомнений (еще бы, он ведь, мать его, настоящий бог), Ре в последний раз легонько поцеловал головку члена Каме, и Каме закрыл рот, прикусив язык. Потом Ре задвигался, сел на постели, развернулся, летели мгновения - и Каме запаниковал. Он не был готов смотреть Ре в глаза. Дело не только в том, что было утром. Была еще до боязливой дрожи необъяснимая ночь, которую тоже нужно было обдумать и передумать, тысячу и один раз, и только потом Каме сможет смотреть Ре в глаза. На это уйдут годы. Каме никогда не будет готов. Сейчас, по крайней мере, он не готов точно. Он не был ни спокоен, ни собран, ни непоколебим. Он вообще не знал, как ему, черт побери, вести себя. Не знал, сможет ли вообще вести себя как-то. Он… Ре снова лег на постель, лицом к Каме. Он улыбался во все зубы, как Чеширский кот, сожравший всю сметану в доме. Или как волк. Чеширский волк, так будет вернее, поправил себя Каме, завороженно глядя на этот звериный оскал. Постарался там Каме или нет, но Ре просто сочился удовлетворением. Его губы сложились в донельзя самодовольную, непристойную улыбку. Не то, чтобы это было достаточно разумно - вот так разглядывать губы, которые минуту назад низвели Каме до того, что он мог только ощущать и чувствовать. Но пошло оно все, Каме не мог смотреть Ре в глаз, и не было того в Ре, на что можно было бы смотреть разумно. Даже в изгибе обнаженных плеч Ре играло то высокомерие, что сводило с ума измученную комплексами поклонницу в душе Каме. "То же мне, неожиданная новость. В самом-то деле, Каме, была бы у тебя хоть капелька смелости, ты все равно хотя бы посмотрел Ре в глаза". В самом деле. М-да. Да иди ты. Но Каме вдруг сделал это, может быть, чтобы позлить Голос, хотя это и было равнозначно тому, как из вредной, упрямой глупости шагнуть в бассейн с крокодилами. Чувствуя себя отчаянно храбрым, Каме поднял глаза и открыто взглянул в лицо Ре, будто нарываясь на удар током, который вывел бы его из оргазменного оцепенения. Глаза у Ре после утреннего секса - это был стопроцентно густой черный кофе, Каме чуть ли не чуял горький запах этого кофе, обжигался его жгучей горечью. Горький, горячий черный кофе, такой, какой Каме любит. Одна только мелочь, искажавшая все, как это всегда было с Ре. Кусочек желтого сахара. Горький, горячий сладкий черный кофе. Стопроцентный Нишикидо Ре. Как легко было бы обожать его, подумал Каме. Мысль должна была получиться смешной и забавной. Не должна была быть такой мучительно тоскливой. Каме взглянул в глаза Ре, нарываясь на удар током. Получай. Опасность. Высокое напряжение. "Лицемер. Признай это". Что признать? Каме мог согласиться со всем, что скажет Голос. Но он не мог что-то признать, если не знал, о чем идет речь. "Признай". Хорошо. Может быть, его давнее увлечение Нишикидо Ре было не таким уж и давним. Может, оно не совсем умерло, как Каме нравилось представлять. Лучшее, что он мог сделать с этой похожей на маленькую, несмышленую зверушку тварью, влюбившейся в Ре, это запереть ее в клетку в подземельях своего сердца и надеяться, что она умрет не слишком болезненной смертью, умрет одна, в темноте и холоде, но умрет. Но зверушка не умерла. Выжила как-то, бог знает, как, Каме совершенно точно не кормил ее, нет. Но суть была в том, что она выжила. И все это, то, каким и как Каме чувствовал себя, слишком было похоже на ту необъяснимую, только родившуюся и потому неопытную любовь, которую он когда-то испытывал к Ре много лет назад, только теперь к ней примешивалось сильное сексуальное влечение. Это может так сильно осложнить ему жизнь… Он сам понимал, не нужен был Голос, чтобы сказать очевидное, да и то, что Каме слышал Голос, само по себе было плохим признаком, так ведь? Каме знал, что давно превысил допустимое количество сложностей в своей жизни. Недалеко было до точки разлома. Спокойно. Спокойно. Надо подумать. Так значит, Тварька жива. Но она все еще в клетке. И уж Каме постарается, чтобы она там и осталась. Запертой. Он справится. Он справлялся все эти годы. Нужно просто делать то же самое. Все под контролем. Не стоить паниковать. "Ах неужели…" Ре облизнул губы. Он собирался что-то сказать. Пожалуйста, взмолился Каме. Пожалуйста, пусть он скажет что-нибудь ужасно злое, больше, чем злое - мерзкое, подлое. Чересчур жестокое даже для него. Что-нибудь, что если и не убьет Тварьку навсегда, то хотя бы больно даст ей в зубы, и она заткнется еще на несколько лет, что-нибудь вроде "Ты так уродлив, что сердце кровью обливается", это заклинание так помогло в прошлый раз! Как же нужно было новое заклинание! - Тебе лучше? - спросил Ре, и что же такого ужасного было в этом вопросе? А потом Ре даже не стал ждать, пока Каме ответит. Он завладел губами Каме, и Каме ощутил свой собственный вкус, а Ре самозабвенно целовал его. Влюбленная в Ре Тварька выбралась
из клетки на свободу. |