Hold Me Thrill Me Kiss Me
Kill Me
|
|
Глава 5. Vicious
Streak You've got a
vicious streak Эпизод сорок первый, дубль четвертый. Ску-у-чно. Ре уже сейчас мог с уверенностью сказать, что Китагава вырежет эту хрень при монтаже. Во-первых, там нет ни Каме, ни Ре. А во-вторых, приглашенная актрисочка не могла похвастаться не только хоть какими-то актерскими способностями, но и более-менее приличным бюстом, чтобы хоть на бюст полюбоваться можно было. Ре затянулся - восьмая сигарета из второй пачки за день - и со своего наблюдательного пункта (он забрался на крышку какого-то короба со всякими техническими штуковинами) принялся оглядывать съемочную площадку. На все, что угодно, смотреть приятнее, чем на это явное оскорбление важнейшего из искусств. На все. Даже на то, как костюмеры и стилисты суетятся вокруг Каме, готовя его к съемке, будто пчелы вокруг своей королевы. Ре задумчиво смотрел, как Орландо отнюдь не нежно отводит локоны Каме назад. Хотя сомнений в том, что конечный результат будет великолепным, как и всегда, не было, Ре втайне порадовался тому, что его прическа не требовала практически никакого ухода, поэтому стилисту рядом с ним делать было нечего. Прическа Каме - совсем другое дело. Она как по мановению волшебной палочки воспламеняла в Орландо вдохновенного гения. Взять, к примеру, вот этот вот взмах расческой. Ой. Ре мысленно поморщился. Это должно быть больно. Он вцепился в Каме взглядом - тот непременно должен как-то показать, что ему больно. Но ничего не последовало, разве что только Каме чуть сильнее поджал губы, а его губы всегда были подвижными и выразительными, причем явно только потому, что их владельцу так хотелось, или потому, что он считал, что это выглядит сексуально, а сексуальность надо демонстрировать всем без разбору. Как будто Каме ничего не почувствовал. Вполне возможно, подумал Ре с нарастающим раздражением, что это воплощение идеального идола действительно ничего не почувствовало. Поди, блин, разберись. Когда-то, совсем в другой жизни, так легко было задеть Каме. Легче легкого. Воспоминания. Ре с горечью усмехнулся. Ожидание на съемочной площадке всегда приводило к тому, что он думал чуть больше, чем надо, и не о том, о чем нужно бы. О детстве. О жестокости. Об удовольствии. Ре закурил девятую по счету сигарету. Он никогда не понимал, почему первые две вещи считаются такими несовместимыми. Детство и жестокость - неужели они действительно исключают друг друга, как это принято думать? Разве они шагают не рука об руку? По мнению Ре одно без другого вообще никак не обходилось. Или так у джоннисов было заведено?
Или дело было в самом Ре? Наверное, только в нем. Об удовольствии. Ре вспомнил, когда он впервые встретил маленького чудика с весьма странной аурой чего-то такого… странного, то просто прицеливался, стрелял и наблюдал за тем, как его слова злыми пульками пробивали слабую пародию на защиту, которой старался окружить себя Каме. Слова вонзались прямо в душу Каме, в самую мякоть его чувствительного сердца. Так просто. Так легко. И к удовольствию Ре Каме всегда боролся, храбро, неуклюже сопротивлялся. Делал вид, что ему все равно. Пытался отвечать оскорблениями на оскорбления. Эти попытки со стороны могли показаться доказательством того, что Каме крепкий орешек и просто так его не проймешь. Даже для прирожденного злодея и язвы вроде маленького Ре. Но маленький Ре, будучи истинным злодеем и язвой, ни на мгновение в это не верил. Тогда у Каме не было противоядия от того яда, которым бил его Ре, и Ре инстинктивно понимал это. И использовал это знание, не раздумывая. Вообще, он не то, чтобы был таким уж жестоким и злым. Сейчас Ре понимал, что тогда его завораживало то, как ощущения и чувства Каме хлестали из нанесенных ему ран, и то, что эти раны видел только он, Ре. Ничто другое не доставляло Ре такого удовольствия, как израненные, кровоточащие всеми цветами радуги чувства Каме. Никто другой не швырял в ответ на его удары такие сложные, спутанные сгустки ощущений. Перед Ре храбрились. На него смертельно обижались. Взрывались гневом. И все это надоедало. Сначала одно, потом другое. Ре надоедало, и он искал новую жертву. Но когда это был Каме, Ре купался в его реакциях, и им не было конца и края. Когда-то было так. Но время, когда Ре обладал такой властью над Каме, вдруг прошло, и так быстро, что Ре даже думал, не навоображал ли он себе всякого. А если не навоображал, значит, Каме с тех пор весьма успешно избавился от всех признаков этой свой гребаной чувствительности. И никакой тебе больше радуги. Теперь Каме был ходячей фальшивкой, колдовской крепостью. Ничего не осталось снаружи, во что можно было вцепиться, в чем можно было упрекнуть. Каме стал до того сухим и истощенным, что в нем не осталось беззащитной плоти, в которую Ре мог впиться острыми зубами. Образно выражаясь, естественно. Самые едкие и жестокие насмешки скользили по его совершенной коже, идеальным волосам. И над бровями Каме уже нельзя было посмеяться, они тоже стали совершенными. Так глупо. Теперь Каме был настоящей, мать его, крепостью, и никто не знал, что там внутри. Может быть, там вообще ничего не было. Казалось, когда внешность Каме обернулась прекрасной иллюзией, душа его, его суть превратилась в ускользающую от взгляда пустоту. Там не было чувств, чтобы ранить. Там больше не кипели и не плавились беспомощная обида и ярость. Никакого удовольствия. Одни неуловимые иллюзии. Жить с таким в одном номере - хреновее не придумаешь. Ре докурил девятую сигарету и, подумав, закурил десятую. Орландо вносил последние исправления в свой шедевр, явно наслаждаясь проделанной работой. Каме чуть сильнее скривил губы. Или Ре только кажется? В памяти всплыло утреннее - язык Каме скользнул по его губам, которые и без того уже влажные, и нежные, и мягкие, даже если просто смотреть, наверняка потому, что эта самовлюбленная шлюха тщательно смазала их увлажняющим средством перед зеркалом в ванной. Просто по ассоциации, наверное. Хотя эта картинка все утро то и дело вставала перед мысленным взглядом Ре. Вставала, ага. Непонятно, почему. Может, потому, что на крохотную долю секунды Ре почувствовал в этом Каме что-то такое, что напомнило ему того, давнего Каме. Что-то было в выражении его глаз. Ре был уверен, это ему не показалось. Ну вот. Орландо закончил. Поразительно, но прическа Каме вдруг оказалась безупречным примером изящества и простоты одновременно. Каме тепло поблагодарил Орландо и встал, явно желая уйти. Он всегда уходил от людей, заметил Ре. Однако на этот раз Ре пришлось слегка удивиться, потому что Каме уходил прямо к нему. Подвижные губы сложились в непринужденную улыбку, обращенную не к кому иному, как к Ре. В улыбке была обычная доза очарования, она светилась идеально вымеренной дружелюбностью. До Ре вдруг дошло. Это могло значить только одно - репортеры. В непосредственной близости от них. Не нужно было оборачиваться, чтобы убедиться в этом. Правила джоннисов относительно репутации и имиджа Каме соблюдал неукоснительно - все же он был идолом высочайшего класса. Предполагалось, что Ре должен соответствовать его уровню. Теоретически. - Безумно хочу курить. Можно? Ре не мог не восхититься тем, с какой легкостью Каме абстрагировался от их невозможно напряженных, хотя и немногословных перепалок в гостиничном номере, как только они оказывались рядом с кем-то или чем-то, связанным с работой. В том, что Каме был настоящим профессионалом, сомневаться не приходилось. А Каме тем временем протянул руку и взял сигарету из губ Ре так, как будто делал это постоянно, как будто они были близкими друзьями. Он сжал сигарету своими влажными, блестящими губами и медленно, глубоко затянулся. Несложный фокус с сигаретой. Старый, как мир, и все равно всегда срабатывает. Щелк, щелк, щелк. Ре не стал смотреть через плечо - он знал, что фотограф снял это на пленку, а может, и на видео, а репортер (сегодня приехали из Gar?onne) строчит в блокноте, как настоящая чокнутая. В гугле все появится уже завтра. Какая-то часть Ре отстраненно заметила, что Каме действительно выглядит так, будто умрет без дозы никотина. Может быть, энтузиазм Орландо оказался все же более суровым испытанием, чем Каме делал вид. Но потом Ре напомнил себе, что у Каме специализация - выглядеть голодным. Голодным до секса, почему всегда хотелось сказать. Между ними поплыл сигаретный дым. Вечновлажные губы сложились в слова: - Что ты хочешь на ужин? Сегодня моя очередь угощать. Каме снова обворожительно улыбнулся, и если то не была безграничная уверенность в себе, то тогда Ре вообще ничего не понимал в людях. Мысль о том, что они дружны настолько, чтобы каждый день друг с другом ужинать, была настолько абсурдной, что Ре дико захотелось рассмеяться. Особенно смешным было предположение о том, что Каме вообще ест. Ре слегка улыбнулся. Если Каме хочет играть, Ре сыграет. Да, даже сейчас, уже будучи взрослым, Ре был не против поиграть в жестокие детские игры. Он сделал вид, что задумался. А потом лениво протянул: - Как насчет "МакДональдса"? Я знаю, ты очень хотел попробовать большой техасский бургер, верно? И так я тебя не разорю. Почему-то представив тощую задницу Каме в "МакДональдсе", Ре окончательно и безудержно развеселился. Он пристально смотрел на Каме, давая понять, что, несмотря на обязательную для каждого джонниса теорию всеобщей любви к своим товарищам, он смеется над Каме и его сексуальными притязаниями. Только вдруг неожиданно, непонятно откуда, в маске Каме появилась та самая трещинка, которую Ре увидел утром, и Ре услышал, как часы головокружительно быстро начали отсчет в сторону прошлого. - Хорошо, - пробормотал Каме. И моргнул. Раз, другой. Казалось, он хочет сказать что-то еще, но потом он замялся и просто неловко кивнул. Ре мог остановиться и наслаждаться победой, потому что он победил, несомненно. Но потому, наверное, его и занесло. После воспоминаний о том, как в счастливом безоблачном детстве он издевался над Каме; после той коротенькой сцены на кровати в номере, когда он увидел, как в миндалевидных глазах проскальзывает что-то из прошлого; после того, как только что то же прошлое вспыхнуло и погасло между ними опять, Ре почувствовал, будто бы он снова и впервые встретил странного чудика Каме. Ему понравилось это чувство. Оно как будто опьяняло. Так что он поддался искушению и решил зайти еще немного дальше. Он потянулся за своей сигаретой, намеренно коснувшись пальцами губ Каме. Оказывается, его губы не просто влажные, они мокрые, Ре этого никак не ожидал, и почему вдруг эта маленькая сучка оказалась к нему так близко… какого черта он стоит между ног Ре, наверняка затем, чтобы попасть в объектив камеры, но опять этот запах, одуряющий запах, заполоняющий все его личное пространство, и даже дым от сигареты не мог одолеть запах Каме, ничего не могло, и шутка Ре обернулась против него самого. Все это время камера отщелкивала кадр за кадром: щелк, щелк, щелк, удачный сегодня день у этого гребаного фотографа. И если фотограф снимал под нужным углом - а Ре не сомневался, что под нужным - нужно было срочно придумывать, как оправдаться. Или Пи превратит его жизнь в настоящий ад. Ты когда-нибудь про фотошоп слышал, Пи? Конечно, Ре. Это такая штука, про которую мы говорим фанаткам, когда, хотя и хотим, чтобы они это увидели, все же не можем сказать прямо: фотография, на которой у тебя стоит на Каме посреди бела дня, ходит по Интернету потому, что у тебя действительно встал на Каме посреди бела дня. Ха-ха. Пи превратит его жизнь в настоящий ад. Ирония заключалась в том, что если только Каме не посмотрит вдруг вниз, он будет последним, кто об этом узнает. Может, он и не узнает никогда. Хвала небу за его щедроты. В это мгновение Каме опустил
голову и посмотрел себе под ноги. |