Глава 13. В любви нет советчиков – все глупости приходится совершать исключительно самому.
Взмывающая и снова опадающая грива его верного скакуна, что несется по пустыне под безжалостным солнцем на неведомый зов, ясно врезалась в память до последней блестящей волосинки. Сила, притягивающая к себе его коня и заставившая животное перестать повиноваться всаднику, непонятна и самому эмиру.
Горизонт приближается медленно.
Мучительно медленно, до напряжения натянутой тетивы лука, терзая своей недостижимостью. Слух эмира режет гневный шепот, будто кто-то сердитый и невидимый склонился над ним:
-Джжшшшшинниии…
Губы обжигает горьковатая мякоть грейпфрута, хотя эмир нетерпеливо ждет каждую каплю сока, только усиливающего ненасытную жажду, норовя угадать ее появление…
Еще секунда, и эмир Аканиши, просыпаясь с криком, приподнимается на кошме из шкур.
Приходя в себя под сводом одной из комнат Башни-которой-нет.
Я хочу тебя вернуть.
Больше всего на свете.
Это пришло не сейчас, не вчера – оно всегда было, теперь я это знаю.
Подари мне эту мелочь – остановись, прошу тебя, и задумайся на секунду…
Услышь меня.
Если ты где-то есть – я разыщу тебя. И я не уйду, пока не скажу тебе все!
Остановись, присядь, прислушайся к себе… И ты услышишь.
Ты точно поймешь, что хочешь выслушать.
И тогда я скажу это.
«Я виноват, но…
Если бы ты был предназначен не мне, разве я бы потерялся в твоих глазах?»
В растерянности проводя рукой по вспотевшему лбу, эмир оглядывается по сторонам. В комнате никого нет кроме него, ее стены из необработанного камня, и даже солнечный свет из кривобокого окна под самым потолком не делает ее уютной.
Но он настолько яркий, что Аканиши приходится прикрыть глаза ладонью, чтоб их не резало.
Все, что он может ощутить сейчас – это нытье тела, измученного пустыней, непривычного к таким нагрузкам, да холодок по спине от неизвестности.
Зато это здорово приводит в чувство.
Привыкнув к яркости света, эмир различает в углу комнаты столик, а на нем – запотевший медный кувшин.
И Аканиши сглатывает набегающую слюну. Да пусть хоть яд, лишь бы холодный.
До столика эмир добирается на четвереньках. Ухватившись руками за столешницу, он подтягивает тело вверх и, пошатываясь, встает на ноги.
Пьет он прямо из кувшина, жадно, ненасытно, проливая холодную воду на шею и халат.
Забыв о высочайших манерах напрочь.
В совершенно чудесном настроении человека, собирающегося устроить Апокалипсис с целью погреть на всемирном пепелище свои озябшие руки, Коки-ибн-Танака после привычной утренней работы с магическими книгами спешит по коридору в покои, отведенные джинну.
Самые большие покои в его Башне. Он бы с удовольствием оставил бы и себя там на эту ночь, но не все сразу.
Однако, сегодня с утра происходит что-то странное.
Даже, Аль-Азиф – великая книга и наследие некромантов Магриба – сегодня был не так понятен как всегда, выдавая сплошные загадки.
И Танака морщится, укоризненно качая головой.
Как можно расшифровать: Все от, чего мы бежим, рано или поздно догонит нас и надерет задницу? Небо никогда не помогает тому, кто не действует сам?
Или что любой, кто может отдать душу во имя любви, способен изменить мир.
Уже почти пройдя весь длинный коридор, ведущий к покоям джинна, магрибский колдун внезапно оборачивается. Его внимание привлекает странный шорох, доносящийся из комнаты Мару.
Звяканье, глухой стук, резкий выдох.
В его замке нет мышей, так неужели нерасторопный слуга прохлаждается в своей комнате, а не готовит розовую воду для омовения? И Танака хватается за бронзовое кольцо на двери. Намереваясь потянуть его на себя и заглянуть в комнату слуги, чтобы устроить тому грандиозный выговор за ослушание.
Аканиши ставит кувшин обратно на стол, тревожно уставившись на внезапно дрогнувшую дверь.
Напряженная тишина замирает, сворачиваясь песчаной гадюкой перед прыжком, за которым непременно последует смертельный укус.
Убивая своей тягучестью.
И в это время, как нельзя кстати для эмира, который уже оглядывается по сторонам в поисках места, куда бы спрятаться, в самом конце коридора появляется Накамару.
Увидев его, Танака убирает руку от двери, одновременно окликая:
- Вот ты где! Наш гость проснулся?
Накамару молча склоняет голову, подтверждая, что джинн уже изволил открыть глаза.
Коки улыбается и, выбросив из головы Аль-Азиф, давние предсказания, мышиную возню и все прошлые неудачи, спешит навстречу <i>своей</i> мечте.
Пробегая мимо не сводящего с него взгляда Мару, магрибский колдун нетерпеливо распахивает дверь в покои джинна:
- Подожди, я помогу тебе.
Эмир Аканиши еще раз вслушивается во внезапно наступившую тишину после зацепивших его ухо слов.
«Гость»? «Проснулся»?
Эмир не уверен, знаком ему этот голос или нет, но… здоровая царская паранойя еще ни разу не была так кстати. Попасть именно туда, куда тебе нужно больше жизни?
Это больше, чем везение, это судьба.
Сбросив с себя мокрый халат, на который пролилась вода из кувшина, и, оставшись лишь в шароварах и золотых браслетах, Аканиши стремительно направляется к двери.
Но сразу же останавливается и поворачивается вправо.
Обращая внимание на нечто, стоящее в углу и безмолвно зовущее к себе.
Прихватив с собой меч, Аканиши покидает комнату, сжимая перевитую кожей рукоятку.
Которая очень уж хорошо ложится в его ладонь.
Знакомо.
Когда эмир выходит в коридор Башни, аккуратно притворяя за собой дверь, у него от удивления просто лезут глаза на лоб.
Потому что коридор Башни-которой-нет – это точная копия коридора его дворца. Аканиши только крепче сжимает меч в руке.
Рисунок мраморных плит на полу, колонны, своды, украшенные той же самой резьбой… Словно его строил один и тот же архитектор.
Но архитекторов, построивших эмирский дворец, еще его дед по давней восточной традиции ослепил сразу же после окончания строительства, чтобы они не создали что-то подобное тому чуду из белого мрамора.
Остолбеневший эмир находит в себе силы наконец-то шагнуть от двери и, выйдя в центр коридора, еще раз оглянуться вокруг.
Да, идеальное соответствие. Это его дворец.
И то, что знакомое в один миг стало чужим, что все, что он знал и любил, где вырос – стало таким враждебным, ранит больше всего.
Как будто на самом деле здесь не изменилось ничего.
Кроме него.
И старые страхи без предупреждения заползают в душу.
- Мать тебе больше не нужна. Не держись за юбки, детеныш льва должен вырасти львом.
- Никто не должен видеть твоих слабостей!
- Править нужно сильной рукой.
- Это то – от чего ты не можешь отказаться.
- Делай что хочешь, но это нужно преподнести так, чтобы ни у кого не было сомнений.
- Не давай визирям сильно поднять голову.
- Убьешь сотню – спасешь тысячу!
- Ты не можешь доверять ни единому человеку в мире, кроме себя! Запомнил?
Кем был джинн, появившийся во дворце так внезапно?
Чем-то, заклинившим обычный ход времени? Проклятьем рода? Лживым созданием Иблиса?
Или шансом на пробуждение, разрывающим бесконечный круг?
И вспыхнувшее нечто, будто существовавшее где-то там внутри…
Всегда.
То, ради чего можно поступиться всем, рискнуть.
И проиграть?
Дверь-близнец входной двери в тронный зал возникает перед эмиром почти неожиданно, и он нежно касается резьбы на ней.
В вязи истертых арабесок находя свою историю, вычитывая ее самыми подушечками пальцев, удивляясь, как он не прочитал ее ранее в своем дворце.
Удивляясь, как очевидны ответы на все его вопросы.
Дверь поддается под его рукой и широко распахивается.
Это последние минуты, утекающие как вода из пальцев, вместе с дыханием.
Это единственное место на самом краю земли, где я могу увидеть тебя, могу помнить тебя своим. Я отдал бы все за последний шанс, что станет одним общим вздохом или нашим последним поодиночке.
Так далеко, так долго…
Я бы не отпустил тебя, если б знал, что буду так одинок, вдыхая с каждым разом все реже.
Забывая, что мне нужно тебе кое-что сказать.
Слишком поздно.
Гнет ошибок, которых не отменить, не забыть - они уже совершены. Если собрать их все – они пыльной бурей накроют пустыню, украв наше солнце.
Но ты знаешь, знаешь…
Знаешь.
Не можешь не знать, что несмотря ни на что и по-прежнему необъяснимо я люблю тебя.
Медленно-медленно створки дверей распахиваются, ударяясь о стены и слегка отскакивая от них с легким звуком жемчужин, рассыпающихся по полу.
Магрибский колдун Танака, который в этот момент неторопливо накидывает халат на плечи Каме, стоящему во весь рост на кровати, медленно оборачивается, не веря своим глазам.
Кожа Аканиши блестит от пота, словно золото, рука нервно сжимает меч, мокрые волосы прилипли ко лбу…
Половинка души пришла изменить мир. Проклятый Аль-Азиф со своими загадками!
Пока остолбеневший колдун, так и не отпустивший халат и вцепившись в него намертво, пялится на стоящего на пороге эмира, джинн неторопливо поворачивает голову в сторону вошедшего, словно просыпаясь от своих снов, которые знает наизусть.
Постигая, что все идет не так, как в них, устало открывая прикрытые ранее глаза.
Распахивая их еще шире, когда эмир, бросившись сперва к нему, останавливается, разглядев за его спиной Коки.
Слова «Я виноват, но…» отчаливают в неизвестном направлении, и Аканиши не находит ничего умнее в этот момент, как спросить у Каме, кивнув в сторону колдуна:
- Кто это?
Джинн и колдун вдвоем молча укоризненно смотрят на эмира, как на полевого суслика, восставшего из мертвых.
- Это? – переспрашивая, Каме выразительно поднимает бровь и, быстро пройдя пару шагов, спрыгивает с кровати на пол. – Это мой друг.
Танцующим шагом он так решительно направляется навстречу эмиру, что Аканиши от нехороших предчувствий даже пятится назад:
- Так, может, не надо было мне спешить?
- Может, и не надо было, - Каме останавливается совсем близко от него. Задрав вверх подбородок и сжав губы, он гневно и оценивающе взирает на эмира, словно пытается разглядеть в его глазах даже самые маленькие признаки готовности к предательству.
- Так ты меня не ждал? – облизывая внезапно пересохшие губы, спрашивает Аканиши, опасливо посматривая на капризно искривленный рот джинна и вспыхивающие в его глазах угрожающие огоньки.
- Я тебя не ждал? Я? – Каме возмущенно окидывает эмира с ног до головы уничтожающим взглядом. - Почему так долго? Ты не спешил, я посмотрю!
- А с чего ты взял, что я вообще отправлюсь за тобой? – и эмир перекладывает меч из руки в руку, нервничая. - Я, может… может, и не собирался даже.
- Чего? Ах, значит, все мое терпение и муки - все напрасно? – от кажущейся способности Каме держать себя в руках не остается и следа. Он выглядит, словно разозленный тигр-людоед из эмирского зоопарка, полный намерений перегрызть решетку и добраться до вкусных сторожей. - Может, надо было убить тебя сразу?
- Ну, знаешь! Мучался со мной? – пыхтит от возмущения эмир, а потом переходит на крик: - Надо было, значит, и убил бы! Лучше! Это было бы лучше, чем сейчас!
- Ты! – заражается его тоном Каме. - Да какой из тебя правитель и защитник веры?! Тебе арбузами на базаре торговать!
- Ну уж это лучше, чем двухсотлетний циник, мечущийся между «хочу» и «ах, чего бы мне такого отмочить?»
- Да ты…
- Прекратите немедленно! - громко орет Коки, на которого никто из них не обращает внимания, и топает ногами. - Вот просто прекратите! Слушать вас не могу! Пе-рес-тань-те!
Так и не расслышав ни одного из слов колдуна, Каме первым целует эмира.
Когда руки джинна, скользя, нежно обнимают лицо его возлюбленного, а губы нетерпеливо приникают к его рту…
«Я виноват, но… »
И когда эмир подается вперед, вкладывая остатки души в поцелуй…
«… Если бы ты был предназначен не мне, разве я бы потерялся в твоих глазах?»
Тогда магрибский колдун Коки-ибн-Танака разводит руками, поднимая через каменные плиты пола самую страшную армию, над которой дает власть Аль-Азиф.
Армию мертвых ассасинов, проклятых зомби, обреченных неупокоенными служить черным колдунам из века в век. Заслышав треск мертвых костей и отпрянув от эмира, Каме оглушено оглядывается по сторонам. Подняв руку, он пытается успокоить их.
Но мертвые слушаются лишь вызвавших их чернокнижников, преданных наследию черного тома. И джинн оборачивается к колдуну, стараясь перекричать шум и лязг сотен ятаганов и щитов:
- Что ты делаешь?
- Ты же целовал его,…целовал… - Коки сжимает голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону и уставившись невидящим взглядом в пол. А потом, не совладав с собой, со всей силы бьет кулаком в стену.
- Что тебе в этом? - спрашивает Каме, но потерянный взгляд Танаки объясняет все более чем доступно. Отвернувшись обратно, джинн выхватывает ятаган у ближайшего к нему зомби и прокладывает себе дорогу к эмиру, которого уже теснят четверо.
Пытаясь добраться до него по трупам.
- Старайся рубить им шею! - кричит ему эмир, после того, как первый пораженный таким образом зомби рассыпается яркими, пылающими брызгами.
Джинн, быстро оглядываясь вокруг, выхватывает второй ятаган и, орудуя двумя одновременно, врубается в толпу, быстро расчищая место вокруг себя.
Стоя один посреди бушующего моря нежити, магрибский колдун поднимает лицо, не сводя взгляда со вспышек, искрами оседающих на плиты.
Вспышки – это все, что остается от зомби, приближающихся к Каменаши со всех сторон.
В силах Коки остановить этот бой. Но Танака не может отвести тоскующего взгляда от джинна. Неотрывно следя за тем, как само совершенство, дарящее смерть и покой, с оправданным ощущением превосходства расправляется с его солдатами – отшвыривая их от себя, рубя наотмашь ятаганами.
Продолжая поражать колдуна красивым изгибом шеи, четкими выверенными движениями, как в танце, и кажущимся отсутствием эмоций на лице…
И только ради этого зрелища магрибский колдун готов положить всю свою армию.
Готовый расстаться с джинном раз и навсегда, лишь бы не дать ему приблизится к Аканиши.
Пока эмир, подпирая спиной уже стену коридора, отбивается от наседающих на него ассасинов, разгоряченный Каме добирается до него. Оттолкнув ближайшего к эмиру зомби, джинн вынужден обернуться на внезапный шум шагов сзади.
Трое нападают на него одновременно.
Взмах парных ятаганов, и возле ног Каме осыпаются искры.
Когда джинн оборачивается, намереваясь расправиться с оставшимися на его пути ассасинами, то стоящий между ним и эмиром зомби, не дождавшись удара и ехидно скалясь голым черепом, оседает пеплом.
В пылу битвы всего лишь одно неосторожное движение может стоить дорого.
Ятаган, который держит Каме, оказывается у горла Аканиши, оцарапывая его лицо.
В тоже время меч эмира подпирает кромкой горло джинна. Глаза эмира, испуганно расширившись, вглядываются в лицо Каме.
Ожидая смертельный момент прыжка времени-змеи.
Зомби тут же останавливаются, словно по команде, а из покоев раздается негромкий смешок:
- Каменаши! Убей! - Коки нетвердыми шагами подходит к ним ближе. – Он у тебя в руках. Это все, что тебе надо, чтобы стать свободным. Вспомни все! Все, что было. Его предательство, отказ от тебя, эгоизм… Это не последняя боль, что он причинил тебе. Ее будет больше, намного больше. Поверь мне! Будет всегда. Не позволяй, прошу тебя! Убей сразу, чтобы не жалеть! Чтобы не было больше боли. Это не трусость, нет… Справедливость. Высшая справедливость!
В глазах джинна появляется странное выражение.
Что-то среднее между мечтательностью и облегчением.
«Если бы ты был предназначен не мне…»
Каме опускает ятаган, убирая его от горла эмира, и сухо кидает Коки через плечо:
- Ты сказал сам – боль будет всегда…. Так лучше пусть я буду с ним.
Сильно зажмурившись, Танака пытается не выпустить свою боль наружу.
Ассасины пробуждаются снова, словно что-то сдерживающее их пропало.
Одной рукой эмир отодвигает джинна за спину, закрывая его собой и скрещивая свой меч с ближайшим зомби, занесшим было свой ятаган над Каме.
Теперь они оба оказываются у самой стены, без шансов уйти, а нежить встает и встает из каменных плит, отряхиваясь и бряцая оружием, пока их повелитель не произнесет заклинание, обращающее их снова в прах.
Но Коки-ибн-Танака не собирается этого делать.
- Пчхи!
Резкий чих заставляет магрибского колдуна подпрыгнуть на месте.
- Алергия на зомби-пыль, - поясняет ему Кимутака - двадцать восьмой ифрит, сморкаясь в бязевый шарфик. - Семьдесят первый, ну сделай с ними что-нибудь!
- Именем Сулеймана-ибн-Дауда приказываю Вам – обратитесь в прах! – Мацумото, не торопясь, поднимает вверх бронзовый медальон с выгравированной на нем печатью, висящий у него на шее.
Зомби удивленно и любопытствующе поворачиваются к ним, но распадаться на составляющие никто из них не собирается.
- Ты опять забыл настоящую дома? Пчхи! – строго, насколько позволяют ему его слезящиеся глаза, пытается спросить Кимутака. - Или опять будешь отговариваться тем, что Сакурай постирал все твои амулеты вместе с шароварами? Ааааапчхи!
- Вот еще! Не получается так – будем действовать по-другому, - и Мацумото подходит ближе к Танаке. - Коки-ибн-Танака, у нас есть повеление и пожелание господина нашего Сулеймана забрать тебя с собой, дабы предстал ты перед его очами… Так что не отягчай себе карму – останови их!
В лице магрибского колдуна борются разные эмоции, но здравый смысл, утверждающий, что сейчас сила не на его стороне, ненадолго побеждает. Танака машет рукой – и зомби оседают прахом.
Кимутака заходится бесконечным чихом и, закрывая рот и нос шарфом, машет рукой, что-то доказывая магрибскому колдуну, что озадаченно уставился на него. Мацумото подходит ближе к Аканиши, который с недоумением пинает кольчуги и шлемы, еще недавно угрожающие ему, а теперь валяющиеся в кучках пепла:
- А… вот и наш Меджнун. Успел, пока твоя Лейла не согрешила?
- Что? – вскидывает голову, к счастью не расслышавший его, эмир.
- Да ничего, – все еще глумливо хихикая, Мацумото поворачивается к Каме. - Мы забираем колдуна с собой в Город Колонн. Ты с нами?
И когда Каме поворачивается к Аканиши, то по одному его взгляду эмир сразу понимает, что все что было до этого: разрушенный дворец, разоренный сад, послы ТаккиТсу, ифриты, пустыня, колдун, зомби… все было так, не стоящими упоминания мелочами.
И настоящий удар придется выдержать именно в эту секунду.
- Отпусти меня сейчас. Просто скажи, что хочешь дать мне свободу.
В покоях повисает такая тишина, что слышно как на той стороне пустыни через песок пробивается росток финиковой пальмы.
Аканиши чувствует, что взгляды всех, кто находится тут, устремлены только на него.
Но только чувствует, потому что видит сейчас перед собой только глаза Каме.
Знаешь…
Знаешь, что несмотря ни на что и по-прежнему необъяснимо я люблю тебя.
Знаешь, что нет ничего, в чем бы я отказал тебе.
Потому что, когда ты так на меня смотришь – у меня нет ничего, что не принадлежало бы тебе.
Все мои мысли, слова и поступки.
Ты знаешь.
Все, что ты захочешь…
- Я желаю, чтобы…
- Остановись! – кричит Коки эмиру, отталкивая Кимутаку. - Ты же убьешь его!
Эмир и ифриты с удивлением уставляются на него, а магрибский колдун, пытаясь разорвать магическую цепь, обвивающую его запястья, продолжает яростно кричать:
- Если ты сейчас освободишь джинна – ему станет ровно те двести с чем-то лет, что он жил на свете. Принадлежность к джиннам держала его, позволяла жить вечно, всегда оставаясь молодым. Не отпускай его, не давай ему свободы! А если послушаешь его и отпустишь - он умрет у тебя на глазах от старости. Хочешь – забирай его себе! Все, слышал? Все! Я отказываюсь от него! Ты сможешь всегда забавляться с ним, молодым, когда захочешь. Ты его единственный хозяин сейчас – он не будет повиноваться никому, кроме тебя! Тебе же… О, тебе он будет подчиняться беспрекословно! Подумай… все, все, что бы ты ни сказал, ни приказал, ни захотел…
Аканиши болезненно морщится, а потом опять поднимает глаза на стоящего напротив Каме.
- Поверь мне, - одними губами шепчет джинн, продолжая пристально смотреть только на эмира. - Только мне. И отпусти. Даже если так.
- Ты этого хочешь? – переспрашивает эмир так обыденно, словно они сидят за обеденной трапезой в его дворце и Каме просит передать ему блюдо с лепешками.- Я сделаю все, что ты захочешь…
Даже если потеряю тебя навсегда.
Словно здесь больше кроме них никого нет, Каме утвердительно кивает. Облизав губы, он опускает руку на плечо Аканиши и крепко сжимает, делая тому почти больно. Эмир привлекает джинна к себе, крепко обнимая и закрывая глаза, и утыкается носом в его волосы:
- Я желаю дать тебе свободу.
И нет ничего.
Ни вспышек, ни молний, ни синевато-зеленых отблесков, ни дыма… Ничего того, что в порядочных историях неизменно подскажет нам о том, что случилось что-то грандиозное. То, ради чего мы и читали все нудные двести страниц.
Прости, дорогой читатель, но в этот раз – без спецэффектов. Бюджет дес.
Без вывесок, лишнего пафоса и сверкающих указателей.
Так, как это обычно и происходит... когда никто не затруднится тебе объяснить, что вот сейчас и есть один из самых важных моментов твоей жизни.
И ты постигнешь это сам…позже.
Ничуть не изменившийся Каме отстраняется от эмира, немного недоуменно и подозрительно осматриваясь вокруг себя. Магрибский колдун, не сводя с него взгляда, отступает к стене, что-то беззвучно шепча, и, прислонившись спиной, съезжает по ней вниз. На лице Аканиши разъезжается совершенно глупая улыбка. Каме поворачивается к ифритам.
- Ну, в первый раз вижу такое, – неверяще щиплет себя за руку Мацумото.
Кимутака, скептично подперев подбородок, недоверчивым взглядом сверлит то джинна, то эмира. Мацумото приходит в себя первым. Разворачивая невесть откуда взявшийся у него в руках свиток пергамента, он услужливо подсовывает его под нос Кимутаке:
- Не знаю, что они сделали и знать не хочу, но он пропал из списка действующих джиннов. И возник в списке переведенных на покой. Как официальный джинн, джинн с рождения, понимаешь?
Двадцать восьмой ифрит стучит пальцами по подбородку, закатывая глаза вверх:
- В таком случае ситуация нетипичная. Он и наш, и не наш одновременно. Вопрос должен быть обстоятельно доложен Сулейману-ибн-Дауду. Что делать-то с ним? Давай до решения высшего суда поселим его неподалеку?
Мацумото неопределенно пожимает плечами, явно затрудняясь с ответом, и двадцать восьмой ифрит знаком подзывает к себе Каме:
- Да простит нас Сулейман-ибн-Дауд, мир с ними обоими, но на днях освободился тот дворец, что рядом с Городом Колонн – можешь занять его, пока наш господин не примет решение насчет тебя.
Семьдесят первый ифрит обнимает джинна, хлопая его по плечу и одобрительно на него посматривая. Вместе они поворачиваются к эмиру Аканиши, что вслушивается в разговор ифритов, понимая его через слово, и который, смело можно сказать, до сих пор в себя еще не пришел.
- А…эээ…. А у меня осталось незаконченное дело, - замечая, что все на него смотрят, говорит эмир, медленно поднимая вверх указательный палец. - Одно.
- Ничего, - почти угрожающе кивает Каме, - я пока займусь обустройством.
И почему-то ни у кого, ну ни у одного присутствующего не возникает вопроса, для кого он собирается обустраивать этот дворец.
Когда эмир и джинн в сопровождении Кимутаки покидают покои Башни-которой-нет, причем Каме и Кимутака степенно беседуют на ходу, а эмиру даже кое-где удается вставлять свое «О!», Мацумото направляется к сидящему у стены Коки, уже почти не реагирующему на действительность.
Отдавшего себя своим демонам на разграбление.
И они рушат все, что возводилось и строилось так долго, в своем бесконечном, неутолимом голоде обрушивая кусок за куском его личности. Проигрывать – это тоже умение, и если не справиться – становится невозможным даже просто встать и оттолкнуться от стены.
Мацумото приближается, равнодушно покручивая в руках очередной амулет на послушание, ведь руки колдуна уже связаны цепью, и он не опасен. Он никуда не сбежит.
Просто забрать и привести к Сулейману – и получить заслуженную награду. Ослушание должно быть наказано.
Господин даровал им законы. Разве не для того, чтобы они исполнялись?
Танака смотрит на приближающегося ифрита в упор, прекрасно понимая, чем и как это грозит.
Застенками дворца Сулеймана, обожженными запястьями и бесконечными годами заключения, постепенно сводящими с ума...
Но попытка стоила того – и он заплатит эту цену.
Танака собирается закрыть глаза, чтобы не видеть, как семьдесят первый ифрит, шаг за шагом, приближается ближе, неся с собой всю безжалостность и неотвратимость наказания.
Но невесть откуда взявшийся Накамару преграждает путь Мацумото.
И магрибский колдун с изумлением наблюдает, как ладони его слуги начинают светиться синим:
- Ты не заберешь его.
- Ты что, смертный? – удивленный такой наглостью, семьдесят первый ифрит поднимает руку, намереваясь послать в досаждающего ему огненный шар, или на худой конец, отравляющее облако. - Пахлавы объелся?
Мацумото с пренебрежением смотрит на неизвестно откуда возникшего перед ним человека. В темных, как ночь, глазах смертного – синие отблески шаровой молнии, что уже формируется в его ладонях – и больше ничего.
Но, даже с учетом этой паршивенькой молнии, он не соперник ифриту – так чего бросаться на противника заведомо сильнее?
В это время семьдесят первый ифрит чувствует, как что-то тащит его в сторону. Вернувшийся Кимутака, видимо, почуявший неладное, хватает Мацумото за руку:
- Оставь их! Если меня чему и научили, то обходить стороной людей с таким выражением глаз. Заберем у Танаки Аль-Азиф – оставим тигра без зубов. Господину нашему Сулейману и того хватит.
Мацумото, которому не дали исполнить его ифритский долг, разобиженно складывает руки на груди и Кимутаке приходится приложить определенные усилия, чтобы насильно вытащить упирающегося семьдесят первого ифрита из покоев.
Синее пламя на ладонях угасает с легким треском, и Накамару усаживается у стены на пол, рядом с колдуном.
Демоны его господина испуганно поднимают голову, прислушиваясь к новой силе, способной смирить их, и... прекращают бесноваться, отползая на старые позиции.
- Почему ты почти все время молчишь? – все еще связанными руками Танака берет левую руку Накамару.
И тщательно рассматривает его ладонь, наморщив лоб.
Словно ища признаки того, когда это слуга превзошел своего господина.
В благородстве.
Вечерняя жара хрупка и тягуча, как карамельные нити восточных сладостей. Кажется, что солнце, влипнув в этот сладкий вечерний мед, радуется этой отговорке, чтобы не покидать город эмира и не впускать в него ночь.
Тегоши Юя, он же «новая наложница из Японского халифата», он же «любимая жена главного визиря эмирата», он же «персик», он же «я тебя убью» сидит на ступеньках беседки сада дома Томохис-бека и под веселое чириканье разноцветных попугаев деловито, не торопясь затачивает саблю.
На Тего так и надета женская юбка, правда, один конец ее он небрежно подоткнул за расшитый жемчугом пояс. Лиф, набитый тряпками, еще устало поддерживает его инкогнито, а вот от покрывала в такую жару Юя решил отказаться – кусок розового тонкого шелка, расшитого золотом, валяется рядом с ним на земле.
Время от времени Тегоши поднимает лицо вверх, к вечернему солнцу, чтобы глядя на него замечтаться, зажмуриться, и потрясти головой, успокаивая пляску солнечных пятен в глазах, а затем опять вернуться к оружию.
Возвратившийся домой Томохис-бек, зажимая рукой левое плечо, начинающее немного ныть, тихонько прикрывает дверь задней садовой калитки, не сводя взгляда с сидящего к нему спиной Тего.
Так увлеченно предающегося своему занятию, что он не замечает ничего вокруг
Сегодня ночью главный визирь спал с чистой совестью, как убитый. Спал так сладко, что проспал утреннюю молитву, дневную молитву и пять гонцов, посланных за ним из дворца эмира.
Когда в ворота дома постучал шестой посланец младшего принца, управляющему пришлось вмешаться. Растолкав толпу тревожно шепчущихся слуг и прикрыв рукой свои глаза от срама, он пробрался в покои визиря и пал на колени у ложа повелителя.
Но, на удивление управляющего, побудка обошлась без эксцессов – визирь проснулся в отличном настроении.
Может, потому, что без утреннего шума и переполоха гарема – как без привычного раздражающего фактора, что досадно выхватывал его из объятий сна по утрам - спалось визирю на удивление крепко, и он банально выспался.
Хотя… скорее всего, еще этому способствовал свернувшийся на кровати калачиком обнаженный Тего, обеспечивший это отсутствие шума.
В общем, в отсутствии женской части дома, надо признать, были свои неоспоримые преимущества.
Осторожно вытащив меч, визирь подкрадывается к сидящему Тего, сбивая ножнами пыльцу с цветов. Когда до «наложницы» остается всего пара шагов, визирь замахивается.
Тегоши, вскидывая вверх ткань покрывала, бросает его в визиря, а сам подпрыгивает, разворачиваясь в воздухе.
Меч и сабля пересекаются с резким бряцающим звуком.
- Персик, ты определенно вырастаешь из женских нарядов, - выпутавшись из розовой ткани, Томохис-бек отталкивает Тего подальше.
Тот перекидывает саблю из рук в руки, кружа вокруг визиря и прищуриваясь:
- А то!
Тегоши делает неожиданный выпад, но меч визиря опять останавливает саблю, скользя по ее кромке и отбивая.
- Тренируешься? – нейтральным тоном интересуется визирь.
- Разве что, только немного, - отвечает Тего, облизывая губы, и рукой отбрасывает назад волосы, собранные в длинный хвост. Схватив саблю обеими руками, он наносит рубящий удар. Визирь приседает и, уйдя из-под опускающейся сабли влево, отбивает ее:
- Готовишься к визиту «ножей»?
- А если и так? – прищуривается Тегоши, размахивая саблей и слушая ее свист в воздухе.
- Можешь не беспокоиться больше.
Кусано несговорчив, как и положено главарю такой организации.
Найти, правда, его было довольно легко. После рассказа в чайхане о «давнем враге», вываленных якобы «случайно» деньгах, бродяга за пару менок отвел визиря к расщелине в городской стене и пропал, как сквозь землю.
Но на просьбы главного визиря Кусано только расхохотался.
И правильно - Томохис-бек и сам бы над собой похохотал.
Заявить главарю банды убийц о том, что хочешь, чтобы они отступили от своих вековых традиций.
Просто потому что ты так хочешь.
- Можешь не беспокоиться больше, - меч визиря подрезает застежку лифа Тегоши, и шикарная трудоемкая конструкция шлепается на песок.
- Как так? – Тего внезапно останавливается, но потом, приходя в себя, наносит удар, который засмотревшийся на него Томохис-бек пропускает.
Сабля плашмя задевает ворот халата визиря и скользит дальше – на плечо.
На мгновение визирь замирает, а потом, зажав рукой плечо, бурчит:
- В шахматы тебя выиграл.
Из раны, полученной им сегодня, начинает сочиться кровь.
А сил после стольких воинов «ножей» уже так мало…
И еще меньше осторожности.
Теряешь чувство опасности, иногда сознательно подставляясь, чтобы подобраться ближе и нанести смертельный удар.
Но у него есть неоспоримое преимущество перед «ножами».
Ни у кого из них, ни у единого, нет того, что он защищает сейчас. Разве это их дома ждут одомашненные убийцы-женоненавистники?
Которые умеют смотреть так, что выворачивают всю душу наизнанку...
Когда визирь уже обхватывает шею Кусано, усиливая нажим до хрипения противника, тонкий свист привлекает его внимание, и он едва успевает крутнуться, защищая спину, но метательный кинжал все равно впивается в его плечо.
Закусив губу, визирь выхватывает его из плеча и резким, отточенным взмахом завершает историю «длинных ножей» в городе эмира на ближайшие лет пять.
Томохис-бек морщится, когда Тего, отбрасывая саблю, подбегает к нему, приобнимая его и суетливо пытаясь добраться до раненного плеча через быстро пропитывающийся кровью халат:
- Покажи, покажи! Откуда это? Это я?
Морщится и тогда, когда Тегоши, наплевав на свой внешний вид - розовая юбка и ожерелье - вызвав управляющего, строго и властно покрикивал на него и на слуг, помогая доставить Томохис-бека в его покои.
Рана на самом деле не опасна – дворцовые лекари уже ее осмотрели, просто удар Тегоши слегка задел ее и она опять закровоточила.
Но Тегоши же этого не знает.
Морщится визирь и тогда, когда в покоях его укладывают на диван, и Тего, отогнав всех, начинает рассматривать рану, обмывая кожу вокруг нее отваром трав, и перебирать целебные мази.
Только тогда он ухватывает Тегоши за подбородок, чтобы пристально посмотреть ему в глаза.
- Я бы никогда не проиграл тебя.
- Чтобы ты сделал?
- Я бы убил его, не задумываясь... если б не осталось других шансов выиграть эту партию.
- Ну? И что ты там увидел? – обеспокоенный Тегоши, вырываясь, продолжает обрабатывать его рану, продолжая немного обиженно: - В шахматы? Ага. Да какие шахматы! Ты пошел к ним без меня!
- Пошел, - немного ехидно отвечает визирь, - но все ж в порядке.
Возмущенный до глубины души Тегоши Юя встает во весь рост и укоризненно смотрит на Томохис-бека сверху вниз:
- Это так теперь называется? Мы же должны были пойти туда вместе!
Искать совесть у второго лица в восточном государстве того времени – занятие бесперспективное. Томохис-бек довольно откидывается на спинку дивана:
- Главный визирь изволил передумать.
- Любимая жена главного визиря тоже может когда-нибудь изволить передумать! – многозначительно шипит Тегоши, наклонившись к нему, чтобы чистой тканью перевязать рану.
- Вай, шайтан, - кричит визирь, нарочно скривившись, - ты что? Ты хочешь добить меня? Вай мне, как больно!
- Прости, прости, - охает Тего, в замешательстве убирая руки от больного плеча визиря, - я делаю больно?
- Да, когда так говоришь, - здоровой рукой Томохис-бек обнимает Тегоши за шею. - Я желаю, чтобы ты сопровождал меня завтра в эмирский дворец.
- В качестве кого? – от удивления Тегоши приоткрывает рот. - Что-то я никогда не слышал о том, чтобы во дворец пускали замужних женщин.
Влажные губы Тегоши, жилка, бьющаяся на его шее, запах, идущий от волос...
О, шайтан, он опять залез в его притирания без спросу!
Все это очень мешает визирю сосредоточиться, и говорить о важных вещах, но Томохис-бек берет себя в руки:
- Как мой телохранитель. Раз уж я пострадал из-за тебя, завтра ты будешь охранять меня. Я же сказал, что ты уже вырос из женских нарядов.
Тегоши оживленно вскакивает на ноги:
- Я смогу наконец-то снова надеть мужской халат? Завязать чалму? Прицепить к поясу свою саблю? О, это... просто...
Визирь, прикрыв глаза, кивает, словно пересчитывая эти радостные выкрики. Но потом, когда они внезапно иссякают, изумленно открывает глаза, наталкиваясь на пристальный взгляд «любимой жены»:
- Ну, если ты обманешь! – грозно шипит Тегоши, отворачиваясь уходить.
Визирь ловко делает подсечку ногой, после чего Тегоши шлепается ему на колени.
И на этот вечер, слава Аллаху, в доме главного визиря снова воцаряется блаженная тишина.
Столица халифата ТаккиТсу славится своей красотой. Запасы золота и драгоценных камней делают этот закрытый облаками город самым лакомым кусочком для захватчиков.
Но этим лакомым кусочком недолго и поперхнуться - само его расположение делает его недоступным.
А если прибавить сюда полководческий талант самих халифов, их родство со многими царственными соседями и обычай выстраивать сложные логические схемы мотивации персонала, то можно сказать просто – умалишенных настолько, чтобы нападать на земли ТаккиТсу, не сыщешь днем с огнем.
Столицу халифата Венус охраняют сотни воинов. Еще бы – халифы не жалеют денег на вооружение и войско, исправно платя жалованье.
Ведь в этом славном городе, и правда есть, что охранять.
Посреди столицы стоит парная золотая статуя владык – халифа Таккизавы и подхалифа Тсубасы, сидящих на двойном троне со спинкой из павлиньих перьев и держащихся за руки.
Высотой с пять человеческих ростов.
И это – только главная. Кроме нее сотни позолоченных статуй халифов из серебра, копий главной, величиной в нормальный человеческий рост, украшают множество храмов столицы.
Говорят, что некие еретики поклоняются только Тсубасе в образе прогнувшегося черного кота, вырезая его статуи из эбенового дерева, но настоящие ортодоксы отрицают их существование, поклоняясь лишь обоим владыкам одновременно.
Любой горожанин рад, что живет здесь, воины счастливы умереть за повелителей, торговцы рвутся сюда так, что ворота не успевают пропускать все прибывающие караваны.
Здесь не верят ни в заповеди Аллаха, ни в везение в кости, ни в загробную жизнь…
Здесь верят только в халифов.
Утро в халифате ТаккиТсу начинается тогда, когда сиятельные халифы соизволят выйти из своей опочивальни.
Третий бы, четвертый или пятый час дня не был бы.
Субару-аз-Шибутани, визирь и единственный, кому хоть немного хочется больше порядка и нормальности в халифате, измаявшись, ожидает халифов в тронном зале и уже в пятый раз требует принести себе свежего шербета со льдом.
Он с трудом сдерживает желание бросить бокал, когда на пороге показываются два его повелителя. Звон металла, конечно, может стать чем-то, что отвлечет их внимание друг от друга и заставит услышать визиря...
Но сколько Субару себя помнит – это непосильная задача во времена их примирения.
С другой стороны, когда они настолько зависают друг на друге – это все-таки лучше, чем...
Чем периоды их разногласий.
Во время их ссор Тсубаса уничтожает все живое. Соседские империи трясутся от страха, когда, перемазанный кровью врагов, он возглавляет армию ТаккиТсу и громит вражеских солдат, расширяя империю. И его невозможно остановить – он не дорожит жизнью.
А Таккизава, впадая для разнообразия в социальную оригинальность, ходит в народ как Гарун-аль-Рашид. И тут аз-Шибутани выпадает еще более изощренное развлечение – бежать впереди него и сыпать золото подданным, чтобы они «не узнавали» щеголяющего золотыми сандалиями правителя, доставляя ему этим истинное удовольствие.
Нет уж, пусть лучше неотрывно смотрят в глаза друг другу, как сейчас.
Чем по отдельности доставляют хлопот Субару.
Золотоволосый и немного растрепанный Таккизава, жадно вглядывается в полуприкрытые глаза довольного Тсубасы, ведя его за руку к трону со спинкой из павлиньих перьев.
Причем удовлетворение Тсубасы от происходящего вполне ощутимо и материально – оно прямо разливается по всей тронной зале, освещая все вокруг.
Разве что, только не отражаясь от стен довольным мурлыканьем.
Удивленный Субару отмахивается рукой от невесть откуда взявшихся нежно-голубых мотыльков, с подозрением смотря в сторону халифов, усаживающихся на свой двойной трон.
И тут же поворачивающихся друг к другу.
Тсубаса мечтательно крутит локон золотистых волос Такки и, взяв перо с подноса, что держит перед ним раб, вплетает в волосы соправителя, украшая его прическу. Такки, взяв немного хны с того же подноса, ставит красно-коричневую бинди на лоб Тсу между бровями.
Да, да… в этом их состоянии двойного гипноза во времена примирения есть свои нюансы.
Каваем фонит все вокруг.
Субару-аз-Шибутани, отмахиваясь от все наседающих на него мотыльков, светлячков и солнечных зайчиков, начинает поскрипывать зубами от того, как до приторности сладко отражается от стенок двойное мурлыканье, отдающее лепестками сакуры.
Пока Субару думает, как бы выбрать время, чтобы обратиться с более жизненными проблемами к халифам, Такки, не оборачиваясь и не отрываясь от любования Тсубасой, сам быстро кидает ему через плечо:
- Скажи-ка, визирь, не прибыл ли еще сиятельный Окура с посольством из эмирата Китагава?
- Может, все-таки объявить им войну, любовь моя? – Тсу и не думает отводить взгляд от Такки, ласково поглаживая пальцами левую щеку соправителя.
- Мммм… Мы можем подумать, - мурлычет в ответ Таккизава, тут же забывая про Окуру. - Если я разрешу разгромить тебе там все, ты будешь доволен?
- Гхм, – откашливается Субару, привлекая к себе внимание. - Посол ожидает еще с утра, когда вы сможете принять его.
- Прибыл? – удивленно поворачиваются к нему оба халифа сразу. - Так чего же мы ждем? Зови его сюда.
Высокородный Тадайоши-ад-Окура, с неизменной шкуркой песца на плече, склоняется перед двойным троном своих повелителей, изо всех сил стараясь сохранить равнодушное выражение лица.
И ничем не показать, что за спинами халифов удачно устроил свои дела.
Такки, взирая на него, благосклонно улыбается. Все-таки Тадайоши – родственник его сестры, почти двоюродный племянник ему:
- Наш драгоценный Окура, яхонт нашего сердца, какие вести из эмирата? Согласен ли эмир Аканиши отдать в жены нашей племяннице Маймису своего младшего брата?
- Мы слышали… - вкрадчиво перебивает Такки Тсубаса. - Мы слышали, ты привез себе из эмирата… нечто ценное?
Предания, повествующие о том, что сейчас халифы сидят на своем троне в основном благодаря хитроумию Тсубасы, беспочвенными слухами считать никак нельзя. Черные глаза Тсубасы сверлят посла подозрительным взглядом, но Окура старательно не показывает, что взволнован вопросом, однако тут же просчитывает в уме, кто его мог «заложить» подхалифу.
Показать Тсубасе хоть клочок правды – и он вытянет из тебя всю, даже признания в том, чего ты и не думал совершать.
И все так же – с этой неизменной улыбкой на лице.
- Ну, - пользуясь родством с Такки, Тадайоши может себе позволить кое-где отступать от этикета: - в каком-то смысле, так оно и есть. Я привез себе охрану - это модно сейчас. В остальных государствах уже давно так принято у знатных вельмож.
Эти слова словно заново включают тот волшебный механизм, от которого нападения мотыльков на Субару становятся только активнее.
- Может, нам тоже нужно завести личную охрану? – немедленно поворачивается Тсубаса к Такки.
- Нет, нам не нужно. Я должен лично охранять тебя, - отвечает ему Такки, ухватив его кончиками пальцев за подбородок и проникновенно смотря ему в глаза.
- А я - тебя, - почти шепчет Тсубаса, улыбаясь ему.
Субару закатывает глаза, пытаясь скрыть выражение усталой ярости в них.
С такими темпами вести о результатах посольства они выяснят разве что только на следующей неделе.
Грохот, с которым распахиваются двери в тронный зал, заставляет их всех обернуться.
При виде того, кто появляется на пороге, ТаккиТсу тут же отпрыгивают друг от друга, рассаживаясь подальше на троне, Окура пытается укрыться за колонной, а Субару хватается за голову, начиная раскачиваться из стороны в сторону.
Ибо сейчас в дверях стоит единственное существо женского пола в этом дворце - племянница халифов собственной персоной.
В платье из прозрачного красного газа, черных охотничьих сапогах из сыромятной кожи. И с непокрытой головой, естественно.
А о каких обычаях тут можно говорить? Что могло вырасти из Маймису с таким воспитанием, когда ее дяди периодически зацикленны друг на друге, однополые браки в халифате – обычное дело, а любое ее желание выполняется, прежде чем она успела его произнести вслух?
- Ну? Где? – и, разглядев Окуру за колонной, она еще раз нетерпеливо повторяет: - Где?
Все, кроме Тадайоши, выдыхают, а послу приходится выйти из убежища:
- Принц аль-Китагава… не достоин Вас.
- А как же портреты? - Маймису подходит ближе. По ее подозрительному взгляду можно предположить, что она племянница именно Тсубасы, а не Такки, хотя официально это не так.
- Врали, - твердо отвечает Окура. Субару с трудом удерживается от аплодисментов.
- Мм… очевидцы? – прищуривается племянница халифов, не собирась сдавать позиций.
И тут уже в ответы вслушиваются сами ТаккиТсу
- Мертвы, - не моргнув глазом, отчеканивает Тадайоши.
- Да что же это такое? - Маймису поворачивается к халифам, словно призывая их в свидетели. - Это уже пятый принц, которого вы мне предлагаете, и что? Он опять не соответствует?
- Собирать войско? – Тсубаса с горящими энтузиазмом глазами тут же поворачивается к Такки. – Объявим им войну за пренебрежение?
- Тсууу, - Такки убирает невесть откуда взявшийся лепесток сакуры с волос соправителя. - Мы чрезвычайно колеблемся. Ты так прекрасно будешь смотреться в доспехах! Или без них…
Оглядываясь на стоящих чуть позади Субару и Окуру, Маймису фыркает:
- Так, понятно. Войны не будет. Пока они решат как им лучше - в доспехах или без, они точно уже забудут о поводе.
Такой тон никак нельзя игнорировать, и Такки величественно встает с трона:
- Дорогая, - заботливо приобнимая племянницу за плечи, он пытается увести ее к двери, - Ну, видишь ли... нам сейчас немного некогда, ты же понимаешь. Женщинам очень трудно в нашем халифате. Поищи себе мужа сама за его пределами. Заодно, ты сможешь завоевать нам пару-тройку государств...
- И можешь начать с ифритов Затерянного города, - кричит ей вслед на прощание Тсубаса. - Будь умницей и всегда вытирай кровь с лезвия!
Усилиями заботливого дядюшки Такки, им все-таки удается выставить за дверь племянницу, регулярно вносящую разнообразие в их размеренную жизнь.
- Фууу, - халиф Такки поворачивается ко всем оставшимся, взирающим на него с восхищением. – Да если бы мы ходили войной на каждого, кто отказал... Ну, ладно, эмират Китагава вообще-то слабоват, расположен неблизко, культура не ахти, полезных ископаемых мало...
Но что-то сбивает его с политэкономических мыслей.
Тсубаса, завидев возвращающегося Такки, укладывается поперек трона, свесив ноги через один подлокотник, и положив голову на другой.
- Немедленно покиньте нас! - хрипло шепчет Такки, повернувшись и застыв от этой дивной, полной аппетитных намеков картины.
Субару выходит из тронного зала вместе с Окурой, оценивающе поглядывая на него:
- Говорят, ты привез себе не охрану, а наоборот – опасность...
- Опасность? – переспрашивая, улыбается Тадайоши, смотря прямо перед собой. - Да, опасность потерять сердце, раз ум я уже потерял окончательно. Знаешь, я ведь написал прошение об отставке. Хочу полностью насладиться… своей безопасностью.
Вышеупомянутая безопасность в это время, потирая руки, знакомится с расположением дома посла, ища лазейки, чтобы беспрепятственно улизнуть оттуда.
Когда Нишикидо выходит в сад, перед его взором открывается вид на множество гранатовых деревьев самых разных сортов, усыпанных свежими плодами.
Которыми засажена целая плантация, принадлежащая послу.
После минутного молчания Нишикидо-ага, сложив руки на груди, запрокидывает голову и смеется громко, как умалишенный, пугая слуг Тадайоши-ад-Окуры.
А потом возвращается назад, в прохладу дома.
<<
|| >>
fanfiction |