|
Глава 2. Посягнув
на святое, вы можете потерять голову. И найдется много желающих вам в
этом помочь.
Ночь опускается
на благословенный Аллахом город, укрывая тьмой его кварталы, заставляя
умолкнуть шумящий базар, разнося повсюду ароматный запах жарящегося мяса.
Луна - огромная пшеничная лепешка, ноздреватая и желтая, укорачивает тени.
Легкий ветерок, смешивая аромат розового масла и морских брызг, несет
его над крышами.
И муэдзин уже третий раз выкрикивает с башни минарета призыв к молитве:
"О правоверные, спешите прославить Аллаха, милостивого и милосердного,
как Он заповедал."
Но кому-то не о чем больше молиться. Да и некогда.
Нишикидо-ага щурится, поднимаясь
по крутой лестнице тюремной башни, в редких местах, даже скорее исключениями
из правил, освещаемой факелами.
Преступники попроще сидят в земляных ямах, где грязно, вонюче и полно
насекомых.
Здесь же содержатся преступники из знатных семей. Тут тоже не курорт:
сыро, полно крыс, практически все время темно, но это все-таки можно считать
тепличными условиями по сравнению с ямой, количество пленников в которой
ежедневно уменьшают заразные болезни и палач.
Он торопится, и глаза не успевают привыкать к частой смене неровного факельного
освещения на непроглядную тьму и обратно. Возможно, от этого в глазах
полощется красноватое марево и стучит кровь в висках.
Да, конечно, именно от этого, а не от почти хищного предвкушения прогибающегося
под ним тела.
Но вот - последние ступеньки. Чем знатнее, тем выше, да? Эмира в случае
чего прямо на крыше… приковывать?
Начальник стражи делает последние шаги, отделяющие его от безрассудно
желаемой цели.
На площадке, находящейся почти
под самой крышей, у противоположной стены полустоит-полувисит Уэда-аль-Китагава,
младший принц. Его тонкие запястья закованы в железные браслеты, закрепленные
в кладке стены. На звук шагов он с надеждой вскидывает голову.
Чтобы обмереть от многообещающей улыбки приближающегося Нишикидо.
Остановившись, начальник стражи
сначала машинально поглаживает рукой свою щеку и подбородок, прежде чем
самодовольно протянуть:
- Я знаю, что ты ждал не меня. Но у него появилось поручение, и его еще
не скоро отпустят, - и он кладет свою руку на кольцо, в котором заключена
правая рука Уэды.
И ногтем указательного пальца с усилием проводит по ней вниз, наверняка
даже через халат, оставляя беловатую полоску на коже Уэды, переходя на
грудь и неуверенно останавливаясь в районе живота.
Со свистом втягивая в себя воздух через стиснутые зубы.
Уэду бьет дрожь, но принц по рождению не будет опускать глаза перед каким-то
отбросом, пусть и выбившимся в люди.
- Ты знаешь, что тебе за это будет? - надменно спрашивает он.
Нишикидо опять плотоядно улыбается и, без сопротивления распахивая халат
на груди Уэды, откидывает его полы подальше. Затем, опустив руки ниже,
концентрирует внимание на бедрах младшего принца.
Оценивая их, словно выгодную покупку на рынке.
- Мне все равно, если ты хоть раз будешь мой.
Тут уже и невозмутимости младшего принца приходит конец. Уэда старается
вырваться из его рук. Выкручиваясь, он почти лезет на стенку:
- Отстань! Я не…
- Аааа? Что "не"? - Нишикидо-ага поднимает на младшего принца
глаза, внезапно разозлившись, - Разве я не знаю, зачем тебе нужно устраивать
эти заговоры? Ты должен быть мне благодарен хоть немножко, ведь это я
помогаю тебе попасть сюда. Иначе ты бы не увидел его больше, как своих
ушей.
Начальник стражи протягивает руки к лицу Уэды, заботливо заправляя пряди
его длинных волос за уши:
- А мне ведь нужно так немного…
Уэда только молчит, сверкая глазами, и пытается укусить руку, собственнически
гладящую его лицо.
И Нишикидо продолжает, пройдясь языком по ссадине на лице Уэды, понижая
голос:
- Я не знаю, что возбуждает меня больше: сводящий меня с ума вкус царственной
крови или то, как ты отшатываешься от меня оттого, что я тебе не нравлюсь.
Уэда целит коленом ему в пах и напрягает правую руку, пытаясь в бешенстве
вытащить ее из железного кольца, сдерживающего его адекватную реакцию
на происходящее.
Нишикидо, отступая, распахивает халат на себе и выражение его лица непередаваемо,
по крайней мере, приличными словами:
- Давай, давай, сопротивляйся. Мне надоела покорность. Я надеюсь, ты собираешься
кричать?
Но Уэда замирает, опустив глаза, и меняет тон, почти неслышно шепча, немного
распутно, на мой взгляд:
- Освободи мне руки.
- Что? - шагает к нему нерасслышавше-неверящий Нишикидо.
Восхитительно приоткрытые губы приближаются к самому его уху:
- Освободи меня. Я сделаю все. И даже больше.
Секунду начальник стражи колеблется, приходя в себя. Но только секунду:
- Ты что, принимаешь меня за осла? - широко ухмыляется он, практически
смеясь в голос, - Развязать тебя? Когда ты так очаровательно беспомощен?
- Вы что-то забыли здесь,
досточтимый? - раздается еле сдерживающийся голос за его спиной. На верхушке
лестницы стоит начальник тюремной башни Йокояма-бек и за ним три человека
из тюремной охраны. При всем уважении к убийственному таланту Нишикидо,
силы не равны.
Но прежде чем уйти, начальник стражи, целуя прядь волос младшего принца,
тихо шепчет ему:
- Запомни, когда-нибудь его может не оказаться рядом.
Нишикидо-ага, направляясь
к лестнице, замедляет шаг, оказавшись рядом с Йокоямой, и не может устоять,
язвительно беспокоясь:
- Постарайся его не сильно за… зае…замучить до смерти.
Уничтожающий взгляд Йокоямы записывает пожелание начальника стражи в долги,
которые нужно непременно отдать, желательно так, чтобы навсегда отбить
способность подшучивать.
- Проводите, Нишикидо-ага покидает нас, - кивает он охране.
Вряд ли кто-то сможет объяснить,
почему Йокояма-бек был назначен начальником тюремной башни. Существовали
разные версии, однако мне кажется более вероятной та, в которой говорится
про неудачную шутку.
Вроде как это он пустил слух среди иноземных послов про то, что изменилась
процедура церемониального приветствия светлейшего эмира. После того, как
десятый посол попробовал выказать нижайшее почтение щупаньем эмирских
ключиц, а некоторые подходили и по два раза, Йокояма-бек и получил эту
работу.
Психологическую травму послов пришлось ликвидировать Томохис-беку, обеспокоенному
взаимоотношениями с соседними государствами, на которое светлейшему Аканиши
в ярости было просто наплевать. Возможно, Йокояме грозило бы и более жестокое
наказание, но его спасло, что перед этим он обстряпал две шутки над Томохис-беком,
жутко повеселившие эмира.
Сам же Йокояма-бек считал свою новую должность не спасением от четвертования,
а слишком суровым и скучным наказанием. До тех пор, пока в башне первый
раз не появился младший принц Уэда-аль-Китагава.
Так что для своей работы начальник тюремной башни слишком веселый человек.
Однако сейчас он не смеется.
Удостоверяясь, что начальник
стражи в сопровождении тюремной охраны спустился по лестнице и скрылся
из вида, Йокояма-бек разворачивается к Уэде.
И обалдевает.
В оковах, переходя на визг, бьется настоящая фурия, только обликом напоминающая
младшего принца:
- Где тебя носило о, низкорожденный кретин! Меня тут… Меня чуть…
И начальник башни часто моргает, видя, как расшатаны железные кольца в
стене.
Теоретически Уэду можно успокоить
несколькими способами: дать попить водички, ласково проникновенным голосом
"поговорить об этом", погладить по голове, дать кого-нибудь
убить.
Практически существует только один.
Не обращая внимания на возражения, ловить все оскорбляющие слова с его
губ своими губами, выслушать все, не дав произнести и слова, высказаться
самому, подкрепляя свои аргументы языком, спешащим попасть внутрь рта
Уэды.
Он поддерживает затылок Уэды своей рукой, целуя, пока не чувствует, что
сопротивление стихает, что губы младшего принца становятся мягче, и он
отвечает на поцелуй.
- Ты не торопился, - этот тон Уэды уже даже и укоризненным не назвать,
так, задохнувшийся котенок.
- Прости! - легко поцеловав его губы, отвечает Йокояма, - Прости, любимый…
Моральнорасплавленный Уэда указывает ему взглядом на браслеты на своих
руках:
- Расстегнешь их?
- Ни за что на свете, - твердо отвечает Йокояма, вспомнив фурию.
И, предупреждая следующий эмоциональный выброс, прижимает Уэду к стене,
настойчиво гладя его тело, целуя шею отвернувшего лицо младшего принца.
И скоро Уэда перестает отворачиваться. А жар их тел позволит минут за
десять накипятить небольшой чайник.
Йокояма закидывает ноги младшего принца на свою талию, торопливо развязывая
веревку, поддерживающую его штаны.
В принципе, тюремные башни
не краснеют. А этой, видавшей столько их встреч, так вообще уже море по
колено.
Пятки младшего принца ощутимо давят спину Йоко в районе поясницы, а колени
сжимают его ребра. Крепления железных колец в стене расшатываются еще
больше с каждым рывком напряженных рук Уэды, провисающих после каждого
толчка.
До того, как ослабевший Йокояма, застонав, уткнется лбом в стену, а зубы
Уэды чувствительно прикусят его шею, сдерживая крик.
- Пожалуй, теперь можно, -
отдышавшись, говорит Йокояма, поднимая лежащие на полу ключи и расстегивая
кольца.
Ловя обессиленного Уэду в объятия, и опускаясь с ним на пол, на сброшенный
халат.
- Я сегодня останусь здесь, с тобой,- шепчет он, не выпуская младшего
принца из рук, прежде чем их накроет еще одна волна желания.
Висящая низко луна неспешно
танцует, выворачиваясь от прозрачных облаков, пытающихся прикрыть ее лицо.
Она заглядывает в окна дворцов и хижин - ей все равно, она превращает
обычные сады в островки диковинного леса, она ведет влюбленных, вдохновляет
поэтов, отпугивает воров и привлекает кошек.
В лунную ночь все обманчиво: тени и отражения могут быть не тем и не этим.
В такую ночь мало кому хорошо спится.
Занавески реют в открытом
окне, не отпуская ночной ветерок, но духота все равно давит.
Даже если ты смог заснуть, сосчитав стада топчущихся на месте верблюдов,
скакунов, овец, сусликов, ты мечешься по ложу, поворачиваясь то на один,
то на другой бок.
Жарко, о, милосердный Аллах, как жарко!
Кажется, что полог кровати, через который любопытствующе смотрит круглая
луна, шипит, испаряя влагу.
И твое обнаженное тело, светлейший, не знает прохлады.
Кто-то играет по струнам твоего неспящего разума, словно подает сигнал,
что происходит то, чего ты не можешь понять и это - твое упущение, твоя
ошибка, твое проклятье.
И из-за этого будоражащего звука невозможно спать.
Аканиши обхватывает ногами подушку, прижимает к себе еще одну, пытаясь
свернуться клубочком, защищаясь от вмешивающегося в сон назойливого звука.
Звука, сопровождающего неясную картину. Глаза же закрыты, откуда эти видения?
Он растягивается на кровати, набросив на себя шелковую простынь. И через
секунду откидывает ее на пол.
Снова этот дурацкий сон, что его пытаются задушить.
И Аканиши вскакивает в кровати, мало что соображая. И садится на ней,
раскачиваясь из стороны в сторону, находясь между сном и явью, пытаясь
приоткрыть глаза.
Кто принес сюда этот кувшин? Он прыгает по комнате, словно пляшет зловещий
танец.
Он звенит, стучит, гремит. Это невыносимо!
Аканиши поднимает кувшин, размахиваясь, выбрасывает его из окна и укладывается
спать обратно. И, когда его голова касается влажных подушек, сон про далекие,
несуществующие, покрытые вечным снегом земли обосновывается в ней.
А в эмирском саду закатывается под куст цветка юкки пробка из небольшого
затертого кувшина красной меди.
В городе эмира в свои права
вступает утро.
Лениво начинает жужжать базар, неспешно набирая децибелы.
Солнечные лучи неторопливо спускаются по остроконечным башням молочного
мрамора, освещая эмирский замок. Среди белого камня стен блестит в лучах
разноцветная мозаика, в саду взлетает чем-то напуганная стайка красных
попугаев.
Солнце приветствует эмира, непочтительно щекоча его нос.
Когда даже самые близкие родственники
могут возжелать твою голову как еще одну ступеньку к трону, привыкаешь
спать с саблей под подушкой. И в тот момент, когда открывается дверь в
его покои, светлейший крепко хватается за эфес.
Но, видя на пороге начальника стражи и главного визиря, эмир прежде всего
великодушно сдерживает желание порубить их в капусту. Потому что с таким
радостным лицом Нишикидо-ага приносит только плохие новости:
- О, лучезарный, да хранит тебя Аллах, - убедительно кланяется начальник
стражи, закатывая глаза от мнимого усердия, - прости нас за то, что мы
нарушаем твой благостный сон и мешаем светилу вселенной, озаряющему своими
лучами …
- Достаточно! В чем дело? - занося это утро в разряд испорченных, Аканиши
садится в кровати, обхватив колени.
Молчащий в шоке визирь всецело уверен, что ничто так не подчеркивает розовый
цвет кожи эмира, как смятые бордовые прокрывала на его ложе.
Аканиши лениво тянется за тонкой расшитой рубашкой, лежащей на краю кровати
Томохис-бек наклоняет голову вправо и может посмотреть эмиру опять в глаза
только, когда тот соизволит накинуть на себя еще и парчовый халат, завязывая
сложным узлом пояс с золотыми нитями.
- О, светлейший эмир, к Вам главная жена, - радостно говорит начальник
стражи, оглядываясь за спину.
Женщина, вбежавшая необыкновенно
резво для своего возраста в эмирскую опочивальню, замотана до ушей, согласно
предписаниям шариата. Но ее взглядом можно плавить чугун в домне, а самомнением
подпирать падающую башню. Это страх и ужас каждой жены и наложницы светлейшего
- главная жена, почетный старожил гарема Нисия-ханым. Именно она распоряжается
в гареме очередью доступа к эмирскому телу, правда, сама в ней участия
не принимает по причине старости. Ее указания насчет комнат, украшений
и одежды для каждой обитательницы должны были выполняться в гареме беспрекословно.
И даже светлейшему эмиру приходилось неоднократно выпихивать ее из опочивальни,
успокаивая, что с наложницей или женой он уж справится как-нибудь сам,
без ее рекомендаций. За которые он ей, да, все равно безмерно благодарен
и все такое прочее.
Даже сам отец эмира не мог вспомнить, когда она появилась.
Если учесть, что старых и сварливых жен топили или сбывали замуж налево,
приглянись они кому-нибудь, скорее всего это был непотопляемый дедушкин
подарок.
Теперь утро не просто испорченное.
Оно дрянное.
Скрипучий голос Нисии-ханым умудряется сочетать одновременно командные
и укоризненные интонации с легким оттенком чего-то такого, что взрывает
мозг изнутри:
- Мир тебе, светлейший, да пошлет тебе Аллах еще много лет здоровья и
благоденствия!
Эмир выжидающе молчит, потому что вряд ли старая карга ограничится стандартным
приветствием.
И точно.
- О, повелитель, даруй нам, недостойным, свою милость, вчера в гареме
поймали… ээээ…
Наверняка, комара или муху.
Может быть, туда забежала мышь и подло спровоцировала массовое гаремовизжание.
Потому что больше никто туда проникнуть не в состоянии. Если он сам себе
не враг.
Кто-то коллекционирует старинные
вина, кто-то - дворцы, кто-то - драгоценности, кто-то золотые миниатюры
с изображением профиля эмира, именуемые людьми без фантазии "просто
деньгами".
Эмир же коллекционирует женщин.
Гарем повелителя, состоящий из 154 жен и 240 наложниц, охраняется как
военно-стратегический объект пятой категории, то есть ни одна птица мимо
не пролетит, не пройдя фейс-контроль и не обследовавшись на птичий грипп.
Среди обитательниц гарема белокожие румийки, черноволосые хорезмийки,
худощавые китаянки, полногрудые турчанки, голубоглазые европейки, темноокие
гречанки.
Только лучшее со всего света.
Вначале составлением коллекции эмир занимался самолично, потом это перешло
в ведение целого штата евнухов. Так как добровольцев на такую работу найти
было сложновато, кадровый вопрос был решен эмиром с присущей ему царственной
находчивостью.
Всех истинных ценителей прекрасного, желающих составить собственное мнение
о коллекции эмира и выбирающих для этого неподходящее время и способы,
просто отправляли к дворцовому хирургу.
После этого количество желающих половить рыбку в эмирском пруду резко
сократилось.
До нуля.
То есть, чисто теоретически, посторонний мужчина может зайти в гарем,
но не в полной комплектации.
В полной комплектации туда заходит только эмир.
- Мы спрашиваем вас: из-за
какой глупости наше великолепие надо было будить? - преувеличенно медленно,
словно и не разгневано, говорит Аканиши, угрожающе поднимая глаза на начальника
стражи.
Нишикидо-ага мысленно резервирует себе место в тюремной башне поближе
к младшему принцу.
- Не поймали, а застали, - Нисия-ханым оглядывается на визиря, взглядом
прося помощи.
- … джинна, - еле слышно говорит Томохис-бек, наклоняя голову и отступая
к двери.
- Джинна? - эмир начинает сомневаться в умственных способностях разбудивших
его, размышляя о внезапной эпидемии болезни, сжирающей мозги и делающей
из просто болванов безнадежных идиотов.
- Джинна, о великий и блистательный, джинна, - подтверждает услышанное
Нисия-ханым, - В комнате одной из ваших жен, - она падает ниц, припадая
к краю эмирского халата. - Прости, о, прости меня, солнцеподобный, недоглядела
яяяяяяя…..
- Где? - спрашивает Аканиши, отпихивая ее ногой, сгребая визиря за ворот
халата и изображая слабослышащего. - Где, где?
- В вашем гареме, о, сосредоточие вселенной, - бодро отвечает Нишикидо-ага,
наслаждаясь лицом остолбеневшего визиря, - вчера почти под утро. Я подскочил,
как… Меня позвали, в смысле…
Эмир отпускает халат визиря, взбешенно поворачиваясь к начальнику стражи:
- А ты что там делал, ничтожный пес?
- В заботе о благоденствии моего эмира, я проверял караулы, - пряча улыбку
в низком поклоне, отвечает Нишикидо.
- И что там, в моем гареме, делал джинн? - эмир мрачно складывает руки
на груди, поочередно одаряя тяжелым взглядом визиря, начальник стражи
и Нисию-ханым, - Улыбался с потолка? А вы его отгоняли опахалом?
Томохис-бек бросает мимолетный взгляд в сторону Нисии-ханым, та уставляется
на Нишикидо. Начальник стражи пожимает плечами, как бы сомневаясь в последствиях:
то ли повесят, то ли закопают.
- Впрочем, что он сможет там натворить? Он же воздух, ничего, пустышка,
- полузадумчиво говорит себе под нос Аканиши.
Теперь Нишикидо-ага выразительно смотрит на Нисию-ханым, а она передает
эстафету многозначительных взглядов визирю. Тот только разводит руками.
- Поверь мне, о, несравненный, - осторожно выговаривает слова Нисия-ханым,
будто каждое из них колется. - Вчера у него были и руки, и ноги, и…
- И? - предлагает ей продолжить эмир, постепенно теряя терпение.
- Все было! - говорит Нисия-ханым, замолкая и устремляя взгляд в потолок,
как бы припоминая нечто, поразившее ее воображение.
Эмиру надоедает представление
лицедеев, которые сами не могут определиться - глухие они или немые. Он
спускается с возвышения, где стоит его кровать и, заложив руки за спину,
выразительно обходит вокруг жмущихся друг к другу визиря, начальника стражи
и Нисию-ханым:
- О, бездельники, кто-то сможет
сказать нам что-то внятное? Или все будут блеять, как овцы? Вы поймали
его?
Повисшее отчаянное молчание дополняется растерянными взглядами, а потом
визирь пытается сказать что-то типа "эээээ".
- Что еще произошло, о чем надо хранить мистическое молчание? Клянусь
Аллахом, я повешу вас всех, если вы и дальше будете молчать!
- Да выслушает эмир слово преданного раба своего! - не выдерживает Томохис-бек.
- Последуйте за мной! Вы все увидите собственными глазами.
<<
|| >>
fanfiction
|