|
Глава 3. Кое-что
о физиологии и привычках джиннов.
Нехорошие предчувствия как-то
неуловимо укореняются в эмирском сознании, еще не особо просветлившемся
после такой поганой ночи.
Светлейший эмир спускается по ступенькам с возвышения, на котором стоит
его кровать. И разминает левое плечо резкими движениями, будто собираясь
задать кому-то трепку.
Кому-то? Кучке прихлебателей и тупиц, которым почти ничего и поручить-то
нельзя. Набедокурили сами и сваливают на сверхъестественное. Неужели повелителю
вселенной, защитнику веры, затмевающему своим блеском солнце, великодушному,
милосерднейшему, украшению земли, славе неба и носителю остальных титулов,
перечисление которых может занять минут пятнадцать-двадцать, нельзя даже
заснуть, чтобы что-нибудь не случилось?
Быстро сообразивший визирь, а ему и по должности положено обладать чувством
самосохранения, кланяясь, покидает опочивальню первым, торопясь указывать
дорогу, как будто к чему-то можно опоздать.
Остановившись и наградив Нишикидо выражающим недовольство взглядом, эмир
следует за визирем. Нисия-ханым выбегает следом, бормоча: "Бисмиллахи
ар-рахмани ар-рахим" себе под нос. Безразлично усмехнувшись и вздернув
бровями процессию неумолимо несущих возмездие замыкает Нишикидо-ага.
Настроение у эмира, идущего
по дворцовому коридору, меняется от любопытно-познавательного касательно
физиологии джиннов до устрашительно-казнетворительного для сочинителей
народных сказок про паранормальные явления.
Мысли эмира жмутся нестройным клином. Любопытство отступает куда-то туда,
на задворки воображения. Не передний план выходит праведное возмущение
отдавленным достоинством.
Его эмирство очень разгневан. Гарем - это его гарем. Только его. И только
его, повторяет он себе в пятый раз. Ему не кажется, что это место пригодно
для регулярных посещений джиннами. Там нет таблички "Добро пожаловать,
джинны!". Нет указателей: "Здесь вы можете передохнуть и устроить
дурдом!", "Разрушить самоуважение эмира всего за одну ночь?
- Сюда!".
Все бы ничего, он справится и с мыслями, и с настроением, если… Если бы
не эта странная волна, заставляющая замедлять шаг, окатывающая с головы
до пят: пощипывающая, колотящая, кружащая голову неуловимым ощущением
необычности происходящего.
Неумная любознательность! Меньше знаешь… ээээ… спишь все равно плохо.
Аканиши кажется, что визирь
идет слишком медленно. Эмир, обгоняя Томохис-бека, несется по коридору
так, что полы его халата развеваются, в порыве познавательной злости,
пролетая мимо зала совещаний, словно выпущенная из лука стрела. Из открытых
резных дверей залы выглядывают напуганные визири.
- Куда спешит светлейший? - тихо шепчет один из них, прикрыв рот рукой.
Такая суматоха с утра может объясняться либо войной, либо землетрясением.
- Некогда объяснять, - свысока отвечает проходящий мимо Нишикидо-ага с
видом человека, знающего все.
Визири и придворные поэты,
торопясь и спотыкаясь, выбегают из залы, присоединяясь к процессии. Любопытство
косит все новых и новых жертв. Последние бегущие спрашивают у бегущих
впереди, в чем дело.
- О, умнейший, а что случилось?
- О, неразумнейший, как вы не знаете, говорят - джинн сбежал!
- О, мудрейший, что могло случиться?
- О, непонятливейший, как же вы не знаете, говорят - джинн украл сокровищницу
эмира!
- О, рассудительнейший, что же случилось?
- О, сиятельнейший, как же вы не знаете, говорят - джинн захватил замок
эмира!
- А? Что? Что случилось-то?
До последних доходит новость о джинне, уничтожившем мир.
Навстречу, по коридору, идет
Йокояма-бек с докладом о самочувствии младшего принца, о том, что тот,
собственно, спал отвратительно, мучался всю ночь, но раскаяться в заговоре
пока не намерен. Он едва успевает прижаться к стене, пропуская целеустремленного
эмира и сопровождающий его паникующий кортеж придворных.
Все пролетают мимо него, однако Нишикидо-ага в приступе стервозности задерживается.
- Интересной формы у Вас родимое пятно на шее, почтенный, - задумчиво
говорит остановившийся Нишикидо, картинно наклоняясь к шее Йокоямы. -
Никогда не замечал.
- Так, уважаемый, Вы и смотрите обычно не туда, - поправляя воротник и
дергая плечом, отвечает начальник тюремной башни, - куда Вам можно смотреть!
Йокояма-бек, присоединяется к процессии, за ним, недовольно хмыкнув, устремляется
Нишикидо-ага, взмахом руки приказывая стражникам сопровождать их.
У стражи на огромный дворцовых
дверях-воротах в сад подкашиваются ноги при виде стремительно летящей
на них толпы народа под предводительством самого эмира. Для полного сходства
с разбойниками этой надвигающейся ораве не хватает ножей в зубах, а озверелым
выражением лица эмир смело может поделиться с кем угодно.
С трясущимися руками и подгибающимися коленями стража еле-еле успевает
распахнуть тяжеленные ворота. Светлейший эмир, который на ступеньках,
ведущих в сад, теряет парчовую туфлю с загнутым носом, внезапно останавливается.
Спешащий визирь врезается в спину эмира со всей исполнительной дури.
Эмир, размахивая руками, как птица, пытается сохранить равновесие, но
все равно слетает на песчаную дорожку, после чего разгневанно оборачивается.
Тридцать человек немедленно склоняют головы, искусно выказывая трепетное
уважение и почитание.
Закрыв глаза и размеренно
выдохнув, эмир тщетно пытается собирать остатки спокойствия, бормоча молитву
"Во имя Аллаха, милостивого и милосердного!.." себе под нос.
Честно говоря, помогает мало, и, поворачиваясь обратно, Аканиши недовольно
ступает на садовую дорожку, посыпанную светлым речным песком.
Сад эмира известен среди многих ценителей. За сотнями гранатовых, персиковых,
апельсиновых и других деревьев ухаживает целый штат садовников. Белые,
желтые, розовые, синие цветы распускаются здесь в любое время года. Несколько
фонтанов журчат в разных углах сада. Беседки из белого камня увиты диким
виноградом. Не смолкает ликующее пение разноцветных птиц, подаренных падишахами
и халифами. Здесь никогда не наступает осень.
Но эмиру некогда любоваться.
Так же бодро, как и в начале
пути, процессия поборников нравственности во главе с самым важным блюстителем
веры подбегает к гарему, где томные красавицы в тиши и неге должны ожидать
своего правителя.
Но что-то здесь, в этом углу сада, мешает настроиться на сладострастный
лад.
Да то, что здесь совсем-совсем не тихо и совершенно не томно. Шум, гам,
музыка, женские выкрики, звон разбитой посуды. И сидящие перед закрытой
дверью грустные евнухи, вскакивающие на ноги при виде неотвратимо надвигающегося
эмира.
Аканиши подходит ближе и, сложив руки на груди, отрывисто командует, кивая
на дверь:
- Открыть!
Главный евнух, словно это было командой, подобострастно распластывается
по земле:
- Да будет над тобой милость Аллаха, о, справедливейший и милосердный!
Но это никак не возможно…
- Ленивые сыновья прелюбодеяния, а ну-ка немедленно открывайте двери!
- разгневанно орет эмир и топает ногами.
- Пощади нас, недостойных, светлейший! Двери заговорены. Их не открыть
отсюда! - главный евнух отползает от эмира, прикрывая от страха глаза,
потому что Аканиши уже замахивается ногой для пинка.
Но удара не следует. Еще один выдох, и Аканиши из последних эмирских сил
удается совладать с наследственными инстинктами рубить что попало.
- Что они там делают? - кивает головой эмир, указывая пальцем на закрытые
двери гарема, из-за которых доносится грохот, сопровождающийся радостным
писком. - Джинн там? - как бы невзначай интересуется Аканиши.
Главный евнух слегка колеблется с ответом, не сводя глаз с эмирских ног:
- О, солнце вселенной, да хранит тебя Аллах! Этого негодника там уже нет.
А твои жены, светлейший… - евнух беспрерывно кланяется как китайский болванчик,
- Они танцуют и веселятся, давно их такими довольными не видели. Сладостей
потребовали…
- Чтоооо? - опять теряя самообладание, Аканиши разозлено упирает руки
в бока и кричит в сторону гарема. - Эй, вы там, пришел ваш муж, господин
и повелитель! Немедленно открывайте!
На плоской крыше здания появляется яркая блондинка. За ней, зевая и потягиваясь
- полураздетая черноволосая богиня. Обе сокрушено облокачиваются на заграждение
парапета, всем своим видом выражая вселенскую скорбь и скуку.
Снизу, из гарема доносится голоса:
- Девчонки, кто там?
- Опять эмир, - разочарованно машет рукой черноволосая, смотря куда-то
вниз.
- А джинна рядом с ним не видно? - интересуются сразу несколько голосов.
- Нет! - кричит блондинка.
- Тогда что нам с ним одним делать? - возмущается кто-то из-за ворот.
- Отворяйте, бесстыдницы, посмевшие открыть свои лица! - приходит в себя
ошалевший Аканиши. Для него полная неожиданность то, что они умеют говорить.
А уж то, что у них есть свое мнение - полнейший шок!
- И не подумаем! - хором отвечают ему из-за ворот и с парапета, - Нам
и тут хорошо! Девчонки, запевай!
Hanasanaide
ai de tsukandete ai de
Amai uta dake kikasete
Лицо эмира идет красными пятнами.
Он дышит через зубы, думая, что дошел до предела своего терпения. Томохис-беку
кажется, что он слышит, как где-то поблизости закипает большая кастрюля.
- Ломайте дверь! - эмир делает знак сопровождающей его страже.
Стражники кидаются с пиками на резные ворота. Но голубые искры, пробегая
по дверям, собираются небольшими завихрениями вокруг кончиков пик, оружие
вспыхивает и рассыпается в пыль.
- О, повелитель правоверных, это бесполезно!
- Где он? Где ОН? Дайте его мне! - закрыв глаза, Аканиши рычит, закрывая
себе рот ладонью, так что ногти впиваются в щеки.
Кто-то осторожно трогает его
за локоть, и эмир поворачивается, демонстрируя зверский оскал и сжатые
зубы. Томохис-бек отшатывается от ужаса, но все равно говорит, хотя и
слегка заикаясь при этом:
- Осмелюсь прервать размышления величайшего и сиятельнейшего, но я знаю,
где сейчас джинн!
Главный визирь делает еще шаг назад. Невербальное общение эмира еще более
опасно, чем словесное.
- Сюда, повелитель, - Томохис-бек указывает на крайнюю левую дорожку,
ведущую вглубь сада и эмир, бессознательно сжимая рукоятку кинжала, ступает
на нее.
К чириканью птиц в саду добавляется настойчивых хруст, когда туфли тридцати
придворных дружно вышагивают по песку.
Тропа петляет и Аканиши, только что получивший веткой сливового дерева
по лицу, нетерпеливо переспрашивает визиря, намекающе поигрывая кинжалом:
- Сколько еще идти?
И замолкает
Шаг. Еще один.
В просвете между апельсиновыми деревьями открывается вид на любимый бассейн
эмира с золотыми рыбками. И оттуда доносится легкий смех и звук брызг.
Безобразие! Ведь это - любимое место отдыха эмира после утреннего совета.
После подписания приказов на повешения и четвертования, так удобно сидеть
на бортике бассейна и, опустив руку в прохладную воду, смотреть, как плавают
рыбки. Проникаться красотой окружающей природы, выдумывая очередную газель
о любви народа к эмиру.
Сейчас же на этот бортик, выложенный разноцветными ракушками, бесцеремонно
закинуты голые скрещенные ноги.
Рыжая голова покоится на руках, закинутых на другую сторону бортика. Пальцы
правой ноги неблаговоспитанно трут лодыжку левой, и голова лежащего запрокидывается
назад. Ровно настолько чтобы увидеть эмира, не справляющегося со своим
дыханием от злости.
Довольно улыбаясь, словно
только этого визита ему и не хватало, джинн переворачивается и, удобно
укладывая подбородок на руки, устремляет удовлетворенный взгляд на Аканиши.
Между полами цветастого халата, распластавшегося по поверхности воды,
пытаются проплыть золотые рыбки, запутываясь в мокром шелке.
Внимание эмира привлекают возмутительно белеющие пятки.
И светило вселенной не находит ничего умнее, как банально спросить:
- Что ты здесь делаешь? - не спуская глаз с ног джинна, наносящих сокрушительный
удар по его мировоззрению.
За эмиром большая толпа, но явно чем-то довольный Каме смотрит только
на Аканиши. И отвечает вопросом на вопрос:
- Повелитель, сколько у тебя женщин в гареме? Я чувствую себя… ммм… немного
уставшим.
- Триста девяносто четыре… - машинально отвечает обалдевший Аканиши.
Каме отрывает подбородок от рук и начинает что-то задумчиво пересчитывать
по пальцам, сводя брови, время от времени складывая губы в трубочку и
присвистывая.
- Вот же, бессовестные, - он изумленно качает головой, - неужели некоторые
посмели возвращаться?
При этом он усмехается прямо в глаза эмира.
Бешенство заставляет Аканиши бегать вокруг фонтана, меряя этого растлителя
эмирских гаремов уничтожительными взглядами. Эмир выдает три или четыре
круга. Каме крутит головой, лениво следя за первенством по легкой атлетике
для отдельно взятого эмира и угрызений совести на его лице не заметно.
Скорее, он интересуется физиологией таких редких зверьков, как эмиры.
- А чего ты хотел, повелитель? - говорит он поучительно, когда имитация
вечного двигателя начинает его немного утомлять. - Я больше ста лет сидел
шайтан его знает в чем! Ты тоже мужчина - должен понимать! Не маленький.
И джинн довольно потягивается, как сытый кот, наслаждаясь видом отвисшей
от такой наглости эмирской челюсти.
- Встать! - орет светлейший, доведенный до белого каления.
Каме равнодушно пожимает плечами, типа "ты сам напросился".
Он выгибает спину вверх, собираясь в комочек. Удовлетворенно вздохнув,
закрывает глаза и торжествующе улыбаясь, встает в бассейне, резко оттолкнувшись
руками от дна и разгибаясь, как пружина.
На песок падает несколько золотых рыбок, запутавшихся в складках халата.
Но кому есть до них дело?
Джинн вспархивает на бортик, не раскрывая глаз, словно шутя. Специально
или все-таки не специально он поскальзывается на нем?
Чтобы попасть в объятия Томохис-бека. Визирь от неожиданности отступает
на шаг, но рук не размыкает, понимая, что отпустить этого джинна невозможно.
Ведь сопротивления он не ощущает, и темно-карие глаза Каме медленно открываются.
В них нет ни капли удивления.
В них история. Та, что могла быть, но не будет. Приоткрытые губы, жемчуг
зубов. Неясный зов. Бархатная кожа и запах грейпфрутового сока на ней.
Вцепившиеся руки. Боль прокушенной губы. Наслаждение до отрыва от сознания.
И изматывающая усталость.
Темно-карие глаза джинна наполняют золотые искры. Глаза Томохис-бека пустеют.
Очнись, визирь! У тебя похищают душу.
Томохис-бек последним усилием воли сильно зажмуривается. Каме, разочарованно
улыбнувшись, медленно оседает, тесно прижавшись к телу визиря, выскальзывая
из его объятий.
Когда голова джинна на секунду задерживается напротив пояса его халата,
Томохис-бек близок к асфиксии.
Светлейший эмир же близок к апоплексическому удару.
В саду царит ошалевшее молчание.
В полной тишине джинн разворачивается
к светлейшему.
Никто не смотрит эмиру прямо в глаза: это угроза, это непочтение. Вот
только в правилах для джиннов это не указано. И они это смело игнорируют.
Стекающие по Каме водяные струйки превращаются в капли, падающие на песочную
дорожку.
У взглядов эмира и джинна матч-реванш.
Звенящая в
ушах тишина стекает по мне как вода по тебе.
Я не могу и не хочу ее прерывать.
Я слышу, с каким звуком капает вода, унося с собой в песок сладкий аромат
твоего тела.
И своим взглядом в упор ты выворачиваешь мне душу наизнанку.
Мое сердце трепыхается вместе с рыбками на этом песке.
Оно подпрыгивает. Воздуха! Ему не хватает воздуха.
Не воздуха - тебя!
Тебе здесь не место, ты смотришься как нечто чужое, враждебное нам.
Но ты должен здесь быть! Как грейпфрутовый сок обжигает мои губы, так
что-то обжигает мне память, пытаясь достучаться.
До чего?
Это же было!
А ты? Как будто ты не помнишь?
Я приходил всегда в одно и тоже время - под утро.
Ранняя прохлада светла, она позволяла рассмотреть твое тело, ждущее меня.
Я склонялся над тобой, будил тебя поцелуем, нетерпеливо предъявляя права
на большее.
Как жарко, о, Аллах милосердный, как жарко!
Слабый вздох отмечал начало нового дня и приближение новой ночи, когда
ты опять будешь мой.
Мне становится страшно, когда я понимаю, что ты не можешь этого помнить.
На этот раз первым взгляд
опускает эмир.
Краем глаза замечая, что халат на джинне его собственный, эмирский.
Самообладание возвращается
вместе с гневом.
- Где ты взял халат, о, сын Иблиса? - угрожающе понизив голос, говорит
Аканиши
- Повелитель, это твоооой? - издевательски тянет слова джинн. - Ну, так
я могу отдать его тебе!
Каме распахивает халат, и эмир узнает, что всесильность джиннов преувеличена.
Даже если джинн и отрастит себе ноги, вырастить на себе штаны или хотя
бы набедренную повязку он все-таки не в состоянии.
За спиной эмира слышно дружное
"Аааах!"
Ни на улице, ни дома не следует правоверному показывать свое тело от пупка
до колен, ибо оно не чисто!
Однако джинн - не правоверный и может делать что угодно. Например, все,
что он может сделать, чтобы очередной раз щелкнуть эмира по носу.
Но смотрящий нарушает ритуальную чистоту и должен совершить малое омовение
перед любым ритуальным действием - молитвой, принесением клятвы и т.п.
Хранитель веры должен заботиться о соблюдении заповедей. Хоть иногда.
- Отвернуться! - командует эмир стоящим позади него.
Внезапно севшим голосом.
Каме пытается удержать своим
взглядом взгляд Аканиши, но это невозможно. Потому что против воли и предписаний
Аллаха взгляд эмира, как ранее вода стремится вниз по телу джинна.
От презрительно задранного подбородка, по размерено бьющейся жилке на
шее, белой, как алебастр, коже на груди, почти незаметным соскам, подтянутому
животу, колеблясь возле почти незаметной впадины пупка, но решительно
перемещаясь на узкие бедра.
Эмир сглатывает.
Все? Нет! Взгляд опять перемещается в район подбородка. И повторяет свой
путь вниз раз за разом.
Аканиши провожает взглядом каждую каплю воды, ползущую по телу джинна,
стоящего раскинув руки в тени апельсинового дерева.
Солнце перемешивает тени и свет на белой коже, тени от листьев делают
ее немного похожей на леопардовую шкуру.
Недвусмысленно предупреждая об опасности.
Аллах великодушный, как же хочется пить! Аканиши не замечает, как облизывает
себе губы.
Из столбняка эмира выводит
джинн, продолжающий моральное душегубство:
- Повелитель, правда, мне твой халат идет лучше? - Каме поворачивается
спиной и, демонстративно прикусывая кусок халата, медленно оборачивается.
- Немедленно прекрати это! - опять рычит Аканиши, которого уже бьет озноб,
- Чего ты хочешь?
- Чего? - Каме запахивает халат, и тон его голоса неожиданно меняется
с игривого на обиженный. - Это ты выбросил меня! Ты! Получи!
Он хмурится и поворачивается к Аканиши спиной:
- Я помню, что должен тебе 3 желания, повелитель - я их исполню. Но я
свободен в своих.
Но Аканиши не собирается мучаться совестью, с него сходит оцепенение.
- Схватить! - командует он охране.
- Ты чего? - наигранно возмущается Каме, оглядываясь.
- Или отправляйся к себе в кувшин! - цедит слова нахмуренный эмир.
- И не подумаю. Я там слишком долго сидел! - не поворачиваясь, потягивается
Каме.
В конце концов, что ты можешь мне сделать? Приковать воздух? Приказать
хлестать плетьми туман? Не смеши меня, повелитель! - джинн поворачивается,
чтобы еще раз встретиться взглядом с Аканиши.
Тренированный эмирский взгляд должен повергать в трепет, но он нацелен
не на того, кого это может напугать.
- Не сможешь, если я не захочу, - кивает Каме, растворяясь в синем тумане,
уже не успевая прочесть удивительные перспективы в глазах у эмира. Причем
первым исчезает эмирский халат, нанося завершающий удар по самолюбию Аканиши.
Успевая дойти до ближайшей
беседки, эмир обессилено плюхается на кресло с расшитыми подушками.
В этой беседке проводились совещания на свежем воздухе в экстренных случаях
- днем, в самую жару. Сейчас как раз такой экстренный случай. Порядок
в отдельно взятом дворце и пресечение дальнейших попыток превратить его
в дурдом требовали немедленно собрать государственный совет.
И эмир мрачно смотрит на главного визиря, склоняющегося, чтобы войти в
беседку:
- Что это было?
- Я не знаю, светлейший, - Томохис-бек виновато качает головой.
- Ты - главный визирь? Или тебе надоело это звание? - Аканиши разгневанно
шипит в лицо визирю, притягивая его за ворот халата поближе к себе.
- Согласно Свода Законов… - пытается увещевать его визирь.
- В нем не сказано про джиннонашествия! - с трудом сдерживается эмир,
чтобы не выместить все зло на проделки неуловимого джинна, а главное,
на свою слабость, на главном визире.
Громкий визг и грохот прерывают
их беседу. Эмир с визирем выскакивают из беседки. Над частью эмирского
замка, там, где расположена кухня, поднимается огромное серо-фиолетовое
облако пыли.
Нехорошее предчувствие закрадывается в душу визиря.
Кухня - священное место для эмира. И что будет в том случае, если эмир
будет разлучен с дорогой его сердцу едой - лучше не думать.
К наблюдающим за интересными атмосферными явлениями эмиру и визирю опасливо
приближается чумазый стражник. Не дойдя до правителя и трех метров, он
падает на колени.
- О светлейший и несравненный, позволь говорить! Этот негодный джинн,
появившись в замковой кухне, разнес ее в пух и прах. Он говорил, - тут
стражник понижает голос, - что твоих поваров надо разогнать - они не умеют
готовить. Якобы кто-то из них добавил в мясо гвоздику.
Аканиши чувствует, что нужно что-то, или кого-то стукнуть. Сейчас же.
Под раздачу попадает стражник. Эмир, размахнувшись, отвешивает ему оплеуху
за оплеухой. Пока не начинает болеть рука.
- Убирайся, - рычит он через зубы, и стражник убегает, утирая кровь с
лица.
- Ну? - неугомонившийся эмир поворачивается к визирю. - Продолжим с тобой?
И выразительно потирает немного сжатые костяшки правой руки ладонью левой.
Визирь делает шаг назад.
От неминуемого снятия эмирского
раздражения их отрывает раздавшийся дикий крик со стороны конюшни. Эмир
оборачивается, отвлекаясь. Томохис-бек лихорадочно вспоминает, как пишется
прошение об отставке с должности главного визиря.
К ним подбегает главный конюх, и падает на садовую дорожку, лобзая песок:
- О, повелитель! Джин появился в твоей конюшне и сломал все загородки.
Он кричал, что никто не должен сидеть взаперти и ничего делать против
воли. О, лучезарное солнце, прости нас, недостойных, но твои лучшие лошади
разбежались!
Конюха спасает то, что узнать его от чумазости невозможно, а бегает он
быстро.
Громкий протяжный крик раздается
со стороны казарм. Эмир, с уже ничего не выражающим лицом, поворачивается
к визирю:
- Кто правит государством? Мы? Или это отродье Иблиса?
Аканиши отворачивается и оглядывает свой некогда прекрасный замок. Вопрос
о местонахождении джинна можно уже не задавать.
За его перемещениями можно следить по шуму то в том, то в другом уголке
дворца.
По поднимающимся то там, то здесь столбам дыма и пыли, визгливым выкрикам
людей. Дорогие цветы затаптываются лошадьми. Птицы стремительно покидают
сад. Визирю кажется, что только что мимо него пробежала крыса. В сторону,
противоположную замку.
Во всем этом бедламе спокоен только эмир.
Видение Апокалипсиса прерывает запыхавшийся начальник стражи Нишикидо-ага:
- Мы не можем его поймать! Мои воины гоняются за ним, но он только хохочет.
Сейчас он в тронном зале!
Аканиши поворачивается к визирю, четко выговаривая слова:
- Или ты сейчас придумаешь, что с ним сделать, или я отрублю тебе палец.
Я буду рубить их по одному в час, пока ты не придумаешь хоть что-то. Закончатся
пальцы - отрублю, что попадется.
Лицу Томохис-бека немного изменяет привычная безмятежность. Но он все
равно учтиво кланяется и говорит:
- Повелитель, я слышал, что в землях Магриба есть сильнейший колдун -
Коки-ибн-Танака. Его волшебная сила неоспорима. Его заклинания мощнейшие,
хотя их мало кто может разобрать. Если Вы, о, величайший, дадите разрешение,
я отправлю ему послание, и тогда он через три дня сможет быть здесь.
Аканиши машет рукой, не отводя взгляда от замка, на его глазах становящегося
собственностью некоего джинна:
- Делайте все! Все! Обещай ему от моего имени все, что угодно, лишь бы
он забрал это безобразие отсюда.
<<
|| >>
fanfiction
|