Твоя свобода - в моих желаниях

Итак, настроение эмира резко меняется в сторону полнейшей решимости разрушить остатки своего же дворца, если джинн будет претендовать на них – лишь бы он не достался демону.
И колдуна он не будет ждать, хозяин он джинну или не хозяин? Кто освободил его?
Мы – Аканиши аль-Китагава, великий и блистательный, затмевающий собой солнце властитель и повелитель правоверных, защитник веры.
А значит, именем Аллаха джинн должен подчиниться.
Должен!
Мне!
- Хорошо – эмирский подбородок упрямо задирается вверх, и Аканиши говорит, поворачиваясь к Нишикидо-аге, - веди нас туда, где веселится это лживое отродье.
Начальник стражи довольно кланяется. Любые решительные действия по нему, а если они еще и могут изменить баланс сил в государстве…
О большем нельзя и мечтать.
Нишикидо-ага резким окриком командует страже сопровождать их, и процессия направляется к полуразрушенному замку, которому угрожает новая опасность в лице эмира, решительно настроенного на сеанс джинноукрощения.
Однако, для начала, не мешало бы поднять общий уровень знаний о противнике, выяснить все уязвимые места.
Хотя, вот насчет уязвимых мест…
Ну да ладно!
- Ну что, наимудрейший? Что ты знаешь о джиннах? - эмир не поворачивает головы, но визирь и так знает, что вопрос обращен к нему.
Томохис-бек убыстряет шаг, чтобы догнать эмира и, поравнявшись с ним, начать глубокомысленно изрекать:
- Их называют джиннами, о светлейший, из-за их способности быть невидимыми. Они были созданы Аллахом задолго до появления человека. Как сказано в Коране: «Создавая миры, Мы сотворили две категории живых существ. Мы сотворили человека из густой звучащей глины. А мир джиннов мы сотворили раньше, когда сотворили Иблиса из пылающего огня, который пробивается в поры человеческого тела».
Эмир морщится, выделяя в тоне визиря учительский тон, и он продолжает:
- …Абу Дарда же высказывал, что посланник Аллаха сказал: «Аллах создал три вида джиннов. Первый - это змеи и скорпионы, ползающие по земле. Второй - похож на дуновение ветра. А третий вид - расплаты и наказания». Некоторые из светочей современных направлений мудрости полностью отвергают их существование, считая упоминание о них в Коране некой аллегорией, тогда как другие утверждают, что джинны существуют, они обладают дьявольским притяжением и тенденцией к развращению человеческих душ…
- А…вот оно что, развращению, - глумливо протягивает Нишикидо-ага, замыкающий шествие озаряемых светом исламских истин по новой методике Томохис-бека – на ходу.
- Точно только душ? – деловито уточняет эмир.
…капля воды, оставляющая за собой на подрагивающей коже влажную дорожку, нерешительно замирающая перед тем, как упасть…
Она тоже не желает отрываться от тебя.

Эмир рад, когда они подходят ближе к полуразрушенному дворцу, ибо визирь потрясено замолкает, и наконец-то наступает долгожданная тишина для ушей и покой для разбушевавшегося воображения.
После проведенной джинном экстренной перепланировки, в тронный зал теперь можно войти и со стороны сада. Без всякой приемки строительной комиссией в стене дворца зияет архитектурное новшество, не знакомое зодчим эмира - гигантский пролом с неровными краями.
Заглядывая туда, эмир давится вязкой слюной. От приступа возмущения, конечно.
На его троне, чудом сохранившемся после локального джиннонашествия, непочтительно раскинувшись, лежит, собственно, виновник торжества неадекватности над средневековыми устоями - джинн.
С таким видом, словно он отдыхает исключительно в собственных апартаментах.
Он явно перепутал спинку трона с сидением, быть может не нарочно, ибо разве может эта легкая, светлая, почти невесомая улыбка быть злорадной.
Может, самую чуточку.
Его ноги задраны на украшенную золотом, рубинами и слоновой костью спинку трона, спина покоится на подушках на сидении, голова свешивается так, что рыжие волосы подметают пол там, куда так часто разгневанно топали расшитые серебром и голубым бисером эмирские туфли.
Никто, кажется, и не предполагал, что эмирский трон может настолько шикарно выглядеть.

Эмир решительно перешагивает пролом, за ним, прикидывая разрушения в денежном эквиваленте, заходит визирь, а за ними, быстро и профессионально окидывая комнату взглядом, Нишикидо-ага.
Глаза джинна все еще закрыты.
Хотя он явно слышал шаги, ведь его ресницы вздрагивают. Слабо дергающийся правый уголок рта выдает, что он готов расплыться в торжествующей улыбке.
В руках Каме вертит яблоко, откусывает кусок за куском и ест с таким непередаваемым удовольствием, не обходя вниманием каждый, даже самый маленький кусочек, слизывая и высасывая сок из уменьшающегося в его руках огрызка так, что эмиру тоже хочется яблоко.
Причем именно это.

Покончив с яблоком под повышенное слюноотделение и настойчивое внимание эмира, Каме отшвыривает огрызок в угол и берет персик со стоящего рядом с троном чеканного блюда, украшенного бесценной эмалью.
У эмира, лишенного с утра завтрака, выразительно бурчит в желудке.
Аканиши уже мысленно составил возмущенную речь и выскажет, если сейчас сможет произнести хоть слово.

Кто-то почти разрушил его дворец, его конюшню, устроил в его гареме революцию, не дал ему позавтракать – и он может позволить себе есть?!
И даже не обращать внимания?!

К джинну, заметив неравную борьбу эмира с рассудком, поворачивается Томохис-бек, возмущенный таким очевидным игнорированием представителей законной власти, в состав которых, кстати, входит и он.
- Что за непочтение, о, греховное порождение Иблиса! - говорит великий визирь.
Заслушав все лестные эпитеты, Каме открывает глаза, но менять расслабленную позу, вызывающую столько праведного возмущения и совсем неправедного вожделения, не спешит.
- Вкусно… - говорит он сам себе, привередливо кривя губы.

Визирь ведет себя как выловленный из речки рак, отправленный в кастрюлю с кипятком, то есть меняет зеленый цвет на багровый, выпучивая глаза.
Эмира вытянутое лицо визиря откровенно смешит. Вместо уже сложившейся пафосной речи призвания несознательных мифических персонажей к порядку именем Аллаха, Аканиши, издевательски похлопывает его по плечу, кивая на Каме:
- Продолжай, продолжай. Иди, ему расскажи про Свод законов.
Однако, визирь не торопится исполнять ответственное поручение, осторожно высказываясь:
- О, светлейший эмир, согласно Своду законов, Вы – защитник веры, слова Ваши способны развеять демона без остатка.
Но эмир лишь скептически смотрит на него.
Томохис-бек, поняв, что спорить дальше с эмиром – это приближать собственные похороны, выдохнув, будто собирается нырнуть, решительно бросается к трону, но, натыкаясь на невидимую преграду, останавливается.
Потому что Каме, внезапно становясь серьезным, переворачивается и усаживается на троне правильно, словно и не выглядел засыпающим пять минут назад:
- Остановись! Еще один шаг и ты будешь танцевать для меня!
Его подбородок надменно вздернут, в глазах больше нет улыбки, и Томохис-бек застывает, потому что не может двинуться с места по своей воле.
Аканиши разочарованно причмокивает:
- Ну что, не работает? Ты всем надоел уже своим Сводом, хоть бы никогда о нем больше от тебя не слышать! Вот это сейчас - самое большое мое желание.
Что-то в этот момент заставляет эмира поднять глаза на джинна.
Каме заинтересованно подается вперед, с трона, держась за подлокотники, и в его глазах опять появляются золотые искры.
И эмир понимает, что только что сказал.
-Упс! Считай, что твое первое желание исполнено, - Каме лишь смеется на желание Аканиши зажать себе рот руками.
Джинн хлопает в ладоши. Но ничего не происходит: нет ни синих искр, ни грома.
И визирь, оглядев себя, хватается за лицо руками, посылая вопрошающий взгляд эмиру.
Но Аканиши в ответ лишь пожимает плечами, строя разочарованную гримасу – на первый взгляд с визирем все в полном порядке.
- Возможно, его сила преувеличена, - ликующе шипит визирь, который, правда, еще не может двинуться с места.

Каме, лениво зевнув, спускается с трона, собираясь пройти мимо Аканиши к выходу.
Он идет с видом хозяина, только что отучившего свою собаку писать в ботинки.
Но эмир не позволит ему уйти отсюда, чувствуя себя победителем.
…капля воды, с сожалением отрывающаяся от его тела, чтобы упасть в песок с оглушающим звуком…
… «кап»!

Эмир ловит его за руку. Просто.
Просто так, не думая ни о чем, уступая порыву «последнего слова».
Просто, потому что последнее слово должно быть за ним, за Аканиши. И, когда Каме останавливается, удивленно смотря вниз, на схватившую его за запястье руку эмира, орет:
- Пошли все вон!
И разворачивается к остолбеневшим Томохис-беку и Нишикидо-ага, повторяя еще более взбешенно:
- Мне еще раз повторять? Пошли все вон!
Он не знает, что будет, хотя готов расставить все точки над «и» прямо сейчас, но рисковать репутацией не хочется.
Визирь пытается сказать, что он, собственно, уйти не может, потому что «греховное порождение Иблиса» обездвижило его. Но Каме, даже не оглянувшись, делает быстрый взмах, освобождая его от неподвижности.
Сладко улыбаясь, когда вся пятятся, оставляя эмира наедине с ним.

…капля воды, неспешно ползущая по трепещущей коже, оставляющая за собой узкую влажную дорожку, высыхающую под эмирским взглядом, нерешительно замирающая перед тем, как с сожалением оторвавшись от его тела, упасть в песок с оглушающим звуком…

- Что ты сделал? Что ты сделал с моим замком? Почему? – Аканиши дергает джинна за руку, разгневанно и как-то слишком уж отчаянно крича: - За что?
И Каме медленно обращает на него свой взгляд.
Аллах милосердный, когда успели потемнеть его волосы?
Аканиши отступает от неожиданности, но не выпускает руку Каме. От нее вверх, по руке эмира поднимаются искры. Сначала немеет ладонь, потом плечо, но Аканиши не отпускает запястье джинна, продолжая выливать свой гнев, бешенство и обиду:
- Что ты сделал? Я же твой хозяин! Меня… Меня не пускают в собственный гарем. Это что, нормально - заколдовать моих женщин?
Джинн только манерно пожимает плечами, закатывая глаза:
- Повелитель, я никого не заколдовывал и уж тем более, не заставлял. Почему ты не можешь понять, что они просто предпочли меня тебе? – и он отворачивается с издевательским смешком: - Ах да, тебе так легче думать.
Повисает зыбкая тишина.
Во время которой, джинн смотрит в угол зала, кусая губы. Он хмурит брови, будто ведет разговор с кем-то, невидимым эмиру.
Эмир замечает его задумчивость и ошибочно думает, что пробудил в Каме совесть.
О Аллах! Совесть у джинна?
- Почему бы это?- грубо дергает эмир Каме за руку, пытаясь вновь привлечь его внимание, - Не смеши меня, как бы ты мог это сделать, если не волшебством?

Терпение джиннов не бесконечно.
Каме резко поворачивается к нему, и этот холодный, расчетливый взгляд - новый. Такого эмир раньше не видел.
- Повелитель, покажи мне, как ты целуешь женщин, - джинн облизывает себе губы в подготавливающем жесте, приближая свое лицо к лицу эмира, слегка откинув голову назад.
От неожиданности эмир даже выпускает его руку, отступая на шаг:
- Что?
Но Каме не уходит.

Выражение легкой задумчивости передается лицу Аканиши, когда Каме едва заметным движением легко касается своими губами его губ, отрываясь и переспрашивая:
- Так?
Они ничуть не горячие, не сухие, не напряженные.
Словно студеная влага, такая долгожданная в жару, утоляющая жажду, небрежно тронула губы эмира.
Аканиши растерянно хлопает глазами от изумления, прижимая руку к губам, словно он не может вспомнить, кто он: повелитель эмирата или благовоспитанная девица на выданье.
Но он вспоминает:
- Да я сейчас прикажу…
- Не успеешь все равно, - быстро перебивает его Каме, отстраненно поправляя серьгу в ухе и не обращая на эмира никакого внимания.
- Почему? – столбенеет от такой внезапной безразличности Аканиши.
- Потому! – отвечает Каме.
Целуя эмирские губы еще раз.
Подольше.
По-воровски, незаметными движениями языка, притрагиваясь к его губам, слегка посасывая нижнюю, кружа голову эмиру, заставляя Аканиши безуспешно ловить его язык своими губами.
Но, не сдерживаясь, джинн ухмыляется. И эмир отталкивает его, вытирая рот.
Аканиши хватается за кинжал инстинктивно, но легкий жест Каме - и его руки прилипают к кинжалу, делая полностью беспомощным.
Сам джинн неспешно делает круг почета вокруг застывшего эмира, останавливаясь за его спиной, чтобы, сложив голову ему на плечо, высказать свое, будем считать независимое, мнение:
-Уууу... Да тебя разбаловали, повелитель. В этом плане ты ничего собой не представляешь. Просто незаслуженно захвалили, льстили - отдаваясь сразу, не заставляя тебя, светлейший, утруждать себя ничем.
И джинн, вновь становясь перед лицом эмира, произносит, откровенно издеваясь:
- Чем-то вроде этого…
Каме берет обеими руками правую руку эмира, ту, что судорожно вцепилась в рукоятку кинжала, и, прикладывает к голой коже на своей груди.
Аканиши закрывает глаза, у него ходят желваки на скулах, когда он пытается удержать свою собственную руку, которая хочет вцепиться в это тело и, сжав, мять его до беспамятства, как те пахучие цветы в саду.
- А, может, так? – глаза наблюдающего за ним Каме темнеют.

Джинн еще на секунду задерживается, заглядывая Аканиши в глаза и облизывая губы, перед тем как поцеловать его еще раз.
От прохлады, утоляющей жажду, не осталось и следа. Жар, пробуждающий желание, опаляет губы эмира. Язык Каме не просто обжигает его рот, а не дает вздохнуть.
Не оставляя времени подумать, заставляя сердце эмира выпрыгивать из груди.
Но добраться до седьмых небес ему не позволяют.

Отстранившийся Каме спокойно смотрит, как Аканиши пытается совладать со своим дыханием. После чего, довольно четким и жестким голосом пренебрежительно произносит, щуря холодные глаза:
- Повелитель, пожалуй, твои поцелуи пресны. Ты, правда, думаешь, что кого-то можно возбудить этим? Думаешь, тебя должны хотеть только потому, что ты эмир? Хмммм…Может, я открою тебе глаза, но это не так!
От возмущения, у эмира стучит кровь в висках, румянцем бросаясь в лицо:
- Что ты понимаешь? Что ты можешь знать? – заносчиво говорит Аканиши.
Откуда эта обида в глазах Каме? Она жжется, давит, тонет и тянет за собой
…на самое дно горько-карих глаз.

Я достаточно долго жил на свете,
чтобы узнать с первого взгляда то, что хочу!

- Запомни, твои желания – это моя свобода, - говорит Каме, игнорируя обязанность отвечать на вопросы вслух, - Но не разбрасывайся ими. Хорошо обдумай второе, мой повелитель.
Он отворачивается, будто собрался уходить, но потом стремительно разворачивается обратно, словно что-то забыл:
- Аааа! Кстати! Возвращаю тебе твой дворец. Не благодари, не надо, это - аванс за сегодняшнее.
И, пока Аканиши оглядывается по сторонам, следя, как камень за камнем в рое пыли прыгают на свои места, становясь опять единым целым - дворцом, джинн опять исчезает, и узнать, что именно он имел ввиду, не у кого.
- За что, за что? – переспрашивает эмир пустой тронный зал, немного недоумевая

Все это время Томохис-бек прикрывает собой пролом в стене дворца. Он сделал одну или две попытки заглянуть туда сам, но сцена, наблюдаемая им в тронном зале, настолько … эээ… абсурдна, что он, поспешно отвернувшись и закрыв собой обзор, выпаливает стоящим придворным и охране:
- А ну, бездельники, проваливайте - разве вам нечего делать, что вы стоите здесь?
После того, как все расходятся, он не может отказать себе в удовольствии опять заглянуть в пролом.
Когда же, перед его глазами чудесным образом восстанавливается стена дворца, он немного отшатывается, но спешит в тронный зал вполне обычным путем – через главный вход во дворец, отмечая, что снизошедшее на стену чудо - снизошло на весь дворец полностью.
Белоснежное здание поднимается из руин в прежней красоте.

Войдя в тронный зал, визирь опускается на одно колено, всем своим видом выражая ликование и радость:
- Да здравствует наш сиятельный эмир! Спаситель и заступник! Я поздравляю Вас, светлейший, с оглушительной победой – враг посрамлен! Дворец полностью восстановлен! Ваши подданные ликуют и славят Вас.
- Да? – поражается эмир своей избранностью и осмыслением того, что версию восстановления замка, оказывается, можно изложить настолько емко и красиво.
А визири, оказывается, – необходимое условие для правильного пиара.
В задумчивости, эмир снимает с пальца кольцо с гранатом и протягивает главному визирю. Томохис-бек подходит ближе и, принимая кольцо, утвердительно кивает головой:
- Безусловно, светлейший! Как Вам быстро удалось совладать с джинном! Этот чудесный способ надо занести в летописи – в назидание Вашим потомкам.
- Ээээ? - и воображение развертывает перед Аканиши свиток, где мужественный, вооруженный до зубов, эмир…
… стоит, как вкопанный в землю шест, вокруг которого извивается плотоядно улыбающийся джинн.
Тут в дело вступает эмирская совесть:
- Мы думаем, не надо!
- Скромность повелителя свидетельствует сама за себя, - еще раз почтительно кланяется визирь, - Но, светлейший, осмелюсь сказать, Вам обязательно нужно посетить сегодня Главную мечеть – очиститься, совершив омовение и вознести молитву, поблагодарив Аллаха милосерднейшего.
И видя, что эмир согласно кивает, Томохис-бек говорит:
- Я прикажу, чтобы к воротам подали Ваши носилки.

Через полчаса визирь, стоя у главных ворот, наблюдает, как эмир усаживается в носилки и, в сопровождении охраны отбывает в мечеть.
Еле удерживаясь от того, чтобы не взмахнуть на прощание платочком.
Задумчиво стоящего Томохис-бека кто-то осторожно трогает за низ халата. Когда же верховный визирь поворачивается, ему в ноги падает его слуга:
- Повелитель, вас ждут дома, - протягивая визирю клочок бумаги.
Томохис-бек разворачивает записку. Почерк у управляющего отвратителен и все, что он может понять, это то, что вопрос довольно серьезен и необходимо присутствие хозяина дома.
Сделав вывод о том, что его помощь здесь, во дворце, вряд ли понадобится, главный визирь направляется к себе домой.

Томохис-бек ровным шагом идет по улицам славного города. Вообще, ему по статусу положено передвигаться на носилках, но визирь презирает это свидетельство его социального положения. И личная охрана Томохис-беку не нужна, все знают, что меч он все равно успеет вытащить быстрее.
Причем уже из бездыханного тела напавшего.
Кроме того, на улицах города его узнают, низко кланяясь ему. И визирю нравится это почитание.
Мысли главного визиря, однако, не такие ровные, как шаг.
Вечно держать себя в узде. Контролировать слова и эмоции, чтобы добиться желаемого результата. Эмир, как большой ребенок, с ним полно возни. Дайте эту игрушку – нет, принесите другую. Светлейший постоянно щадит тех, кого не следует, а визирю приходится потом успокаивать вспыхивающие то там, то сям волнения.
А Нишикидо-ага? Пять человек ежедневно только и делают, что строчат отчеты: где, с кем и когда встречался начальник стражи, о чем там говорили. Остается только предугадывать, как еще он собирается подставить Томохис-бека.
А тут еще этот джинн, выполняющий желания эмира. И вызывающий их во всех остальных вокруг, без разбора. Но ничего, визирь сегодня же напишет письмо Танаке, ведь разрешение эмира на это уже получено. Это надо прекратить!
Мудрый не позволяет себе желаний! Это - тюрьма, но это и шанс. Шанс контролировать все и вся.
Но сегодня, следя за отблеском своего вожделения в глазах Каме, визирь понял, что устал.
Устал все время говорить то, что не думаешь и видеть то, чего нет.

Дом Томохис-бека – самый огромный и роскошный из всех домов на главной улице. Он - светел, полон цветов, персидских ковров и золотых вещей. И в связи с этим, охраняется едва ли не почище дворца, ведь визирь не часто бывает дома, задерживаясь на службе.
Погреба заставлены кувшинами с маслом и вином. Амбары ломятся от риса и пшена. Штат слуг главного визиря немногим меньше, чем у эмира.
Томохис-бек второй по состоятельности вельможа в стране.
После эмира.
Да, он всегда только второй.
Но у себя дома, для всех домочадцев визирь сам – глава, светлейший и наместник Аллаха.

Стоя в воротах, Томохис-бек презрительно разглядывает управляющего:
- Что тут у вас? Неужели без моего присутствия так сложно обойтись?
Но, по знаку управляющего, визирь переносит взгляд на персиковое дерево, растущее во дворике перед домом.
И на стоящую под ним стройную фигуру, замотанную в светло-зеленое покрывало.
Легкий ветерок играет им, и тонкая изящная рука в серебряных браслетах придерживает трепыхающуюся ткань на уровне лица.
- Вам прислали наложницу, господин. Советник Тома-сан из Японского халифата, что гостил у Вас в прошлом году. Вот ее бумаги и письмо советника. Мы посмели побеспокоить Вас, о, господин, потому что она верещит на непонятном языке и не дает никому подойти к себе, – оправдывается управляющий. Но визирь не удостаивает его взглядом.

Ветер облепляет тканью ее невысокое стройное тело. Пепельно-зеленый шелк собирается складками в изгибах и очерчивает выпуклости.
Практически не скрывая ничего, давая полное представление о ее сложении. Вероятно, она очень молода, потому что ее фигура скорее неоформившаяся.
Томохис-бек, подойдя ближе, и, не встречая сопротивления, убирает покрывало с ее лица.
Гарем визиря небольшой, времени маловато, и служба отбирает много сил. Иногда даже глянуть на них, послушать их пение, нет времени.
Его уже почти и не тянет туда.
Но не сегодня.
Даже среди эмирских наложниц нет таких красавиц. Смугловатая кожа, сияющие весельем глаза и соблазнительно развратный взгляд. Таких не встретишь даже у одалисок. Обычно, женщины не смотрят так прямо и уверенно, воспитание предписывает им опускать ресницы и смущаться.
Но не эта. Огромные глаза смотрят в упор и, когда темные ресницы все-таки прикрывают такой заманчиво многообещающий взгляд, визирь ощущает физическое подтверждение своего интереса к ней.
Он еле находит в себе силы сказать спокойно:
-Это очень хорошо. Я доволен. Выделить ей отдельную комнату в гареме и дать все, что она попросит – я сегодня войду к ней.
Томохис-бек медлит опустить покрывало, пребывая в рассеянности, управляющий строго поднимает бровь и одна из служанок опасливо набрасывает на наложницу зеленую ткань, обхватывая за плечи, чтобы увести в гарем.
Управляющий затыкает уши.
Но новая наложница, медленно повернувшись, дает себя увести в полной тишине, если не считать яростный стук сердца Томохис-бека.

Два стражника, стоящие на воротах, лениво переговариваются, наблюдая, как наложницу уводят в гарем:
- Странные все же эти японки. На любителя. Вон, походка какая… мужиковатая.
- Ты чего? Это у них ноги, слышал небось, бинтуют. Вот и походка, того…своеобразная.

Визирь продолжает смотреть ей вслед, чувствуя, как дурацкая улыбка поселяется на его лице. В его голове укрепляются мысли о том, что на сегодня он во дворце явно не понадобится. И он хлопает ладонями:
- Эй вы, бездельники! Готовьте горячую воду для омовения, несите мой любимый халат. Я остаюсь дома.
После чего Томохис-бек поворачивается к управляющему, все еще листающему сопроводительные бумаги:
- Там написано, как ее имя?
- Неразборчиво написано. Тего…, Теши…, Ю.., Тегоши Юя. Какие интересные имена в этом халифате, господин.

Эмир Аканиши, после чтения молитв и совершения очистительного омовения, остаток дня проводит в медресе при главной мечети. Он сидит на доставленных из дворца подушках и коврах, а перед ним стоит навытяжку десятка два преподавателей религиозных ценностей.
Перед ним, на ковре, перед уложенной на деревянную подставку священной книгой, сидят два старейшины и незыблемые авторитеты в вопросах веры – шейх Коичи и кади Цуеши.
И им абсолютно все равно, что тут присутствует только что пообедавший эмир, засыпающий под их голоса, если им выпал шанс наконец-то устроить ученый диспут: «Что такое джинны и как с ними бороться?» и выяснить кто прав.
Аканиши очень хочет видеть главного визиря, подкинувшего эмиру такое внеплановое обучение, чтобы лично высказать ему собственное мнение.
Шейх Коичи, укоризненно грозит пальцем мулле Цуеши:
- Некоторые из упоминаемых Вами, уважаемый, источников - определенно ложь, так как они противоречат знаниям, которыми мы обладаем. У джиннов порочна душа. Когда человек пытается приблизиться к нему посредством заклинаний, клятв и духовных магических книг, показывая этим неверие Аллаху, он подкупает этим Иблиса, и тот выполняет некоторые его желания. Джинны, как и люди, могут причинить человеку душевные страдания, лишить его аппетита, отнять силу. Чаще всего это происходит из-за ненависти и мести - например, если человек навредил им, или они убеждены, что люди намеренно навредили им. Попомни, великий эмир, попомни - он вернется. Вернется, чтобы навредить тебе. Найди кувшин, в котором он был заключен, чтобы властвовать над ним.

Но эмир уже сладко посапывает, естественно не услышав ни одного слова, однако ни кади, ни мулла не замечают этого.
Они слишком заняты друг другом.
Кади Цуеши обводит взглядом стоящих у стены преподавателей, как бы призывая их в свидетели:
- Только Аллах в силах защитить. Вот почему Аллах позволяет искушать человека, предлагая ему прекрасные вещи, чтобы человек понял вред от этого и просил убежища у Аллаха. Если джинн явится опять – нужно всего лишь, прочитав суру, защитить себя. Я сам обеспечу охрану повелителя.
- Что бы Вы понимали, мудрейший, в джиннах, - расплывается в оскорбительной улыбке шейх.
-Да, уж больше чем Вы, умнейший, - отвечает кади, прикидывающий как достать до бороды шейха.

В этом месте диспута просыпается эмир, который соглашается и с тем, и с другим. Вечером половине прислуги будет приказано обыскать весь сад в поисках кувшина, а мулла и тридцать его учеников будут читать молитвы в разных уголках дворца, отгоняя иблисово отродье, покушающееся на эмира.
Однако, Аканиши немного разочарован. Он слышал кое-что, кое-что понял, но так и не узнал ответа на интересующий его вопрос.
Джинны действительно таят в себе опасность только для души?

Обстановка в эмирском дворце, куда эмир возвращается с сумерками, начинает напоминать военное положение.
В тронном зале, где всегда толпилось так много народа, эмир трапезничает в гордом одиночестве. Беря тремя пальцами из чеканного блюда едва-едва остывший, но все еще ароматный плов с молодой бараниной, приправленный зирой, барбарисом и имбирем, он оправляет его в рот, запивая горячим зеленым чаем.
Облизывая пальцы.
Тишина, после такого наполненного событиями дня, очень благотворно действует на эмира, и сейчас он ожидает ежевечернего доклада в почти хорошем настроении.
К сожалению, кувшин еще не найден. То самое, важное, что может дать возможность поймать то, что ускользает.

В тронный зал решительным шагом входит начальник стражи Нишикидо-ага, явившийся на доклад, прерывая эмирские размышления о душе и теле.
Чужом теле.
- Где визирь? – раздраженно спрашивает его Аканиши, - я же сказал явиться обоим!
- Главный визирь – дома, о, светлейший эмир, передали, что он плохо себя чувствует, – лицо начальника дворцовой стражи непроницаемо, но можно биться об заклад, его эта новость забавляет.
- Начальник тюремной башни? – продолжает спрашивать эмир, удивившись. Не иначе на визиря напала падучая, он не припомнит случаев, ни чтобы визирь болел, ни чтобы пропускал доклад по неуважительным причинам.
- Йокояма-бек? О, великий, этот сын шайтана все также тащит из тюремной башни все, что плохо лежит. Или, точнее, хорошо, – упивается своим остроумием Нишикидо-ага.
- Джинн? – спрашивает эмир, почти не слыша собственного голоса.
- Не слышно и не видно, о, мой господин, – кланяется Нишикидо-ага, - Мулла читает молитвы в твоей опочивальне, а его ученики дежурят по дворцу – он не сможет пробраться сюда.
Эмир решает, что теперь, для разнообразия, можно поговорить и о государственных делах.
- Мы забыли сказать тебе, - кивает головой Аканиши, - на днях прибывает посол из Багдадского халифата, надо будет обеспечить охрану – и этим займешься лично ты. Ты знаешь обстановку, и знаешь, что есть люди, которые не упустят такой шанс. Если Тадайоши Окуру найдут с кинжалом в груди, ТаккиТсу заявятся сюда с войском, оба, а нам не нужна война. По крайней мере, сейчас. Тебе понятно?
- Твой ничтожный раб уяснил приказ, светлейший! - склоняет голову начальник стражи, - Послу будет обеспечена надежная охрана. Я не оставлю его одного ни днем, ни ночью.

После трапезы, эмир отправляется в опочивальню. Мулла, кланяясь выходит, желая эмиру спокойной ночи, и, занимая вместе со стражниками пост под его дверью, начинает бубнить защитные суры.
Пергамент с молитвой лежит на эмирском ложе, ее бы надо читать до полуночи, но Аканиши валится с ног от усталости, и, поэтому перекладывает его под подушки в изголовье, поближе к мечу, падая в постель прямо в халате.
Но ему не спится. Он таращится в пустоту, ему мешает бубнеж и лязг сабель под дверью.
Спустя полчаса сон берет над ним верх.
Опять ночь пытается накинуть сеть рваных облаков на полную луну, но той удается снова вывернуться и плыть совершенно свободно, посмеиваясь над тьмой-неудачницей.

Почти в полночь, после последнего призыва муэдзина: "О, правоверные, спешите прославить Аллаха, милостивого и милосердного", кто-то садится на подоконник большого окна эмирской спальни.
Эмир спит на животе, обняв руками подушку, но он тот час же открывает глаза, словно почувствовав постороннее присутствие, ведь услышать легкий шелест занавесок он вряд ли смог бы.
Лунный свет заливает комнату, освещая все своим бледным, неверным свечением.
Тишина такая, что слышен треск цикад в саду.
На подоконнике, поджав колени, закусив ноготь большого пальца левой руки, сидит джинн в, уже заношенном им до неприличия, эмирском халате нараспашку. Он просто сидит, но что-то заставляет Аканиши беспокойно дернуться, перевернувшись в кровати, и сунуть руку под подушку, нащупав там свиток с молитвой и меч.
Наверно, хищный блеск в глазах Каме, не прекращающего рассматривать его в упор, и загадочная улыбка.
Так смотрят на любимую еду, основательно проголодавшись.
Может то, что он демонстративно медленно облизывает большой палец, проводя им по своей голой груди.
Ну, наверно и то, что при этом джинн молчит. Словно все решено и обсуждать ему с эмиром тут больше нечего.

Аканиши, с недоверчивым ужасом, лежа на кровати, смотрит, как Каме, своенравно дернув бровью, покидает окно. Он не спускается - он медленно и невесомо перетекает телом в его покои с подоконника, перемещаясь, как бесплотная тень. Чтобы запрокинув голову, привлечь внимание к шее, и, поглаживая ее пальцами, пританцовывать у открытого окна, под только ему известный ритм.
Не сводя взгляда с потрясенного этим эмира.
Который ошеломленно наблюдает, как джинн непристойно покачивая бедрами при ходьбе, приближается к его постели. Чтобы, нагнувшись, опереться ладонями на ее край и, нервно облизнувшись, сказать:
- Ты помнишь свои желания?

И, от срывающихся на шепот звуков этого голоса, к Аканиши возвращается так некстати утраченный дар речи:
- Я не звал тебя… - говорит он зло, садясь в кровати, чтобы отодвинуться как можно дальше от джинна.
Каме просто плюхается на эмирское ложе, заходясь смехом, и зажмуривая глаза, довольно урчит и качает головой, словно ответ Аканиши его очень умилил. Насмеявшись вдоволь, он медленно встает на четвереньки на краю кровати, продолжая пристально рассматривать эмира:
- Ты все еще думаешь, что хозяин здесь ты?
И Каме, вытягивая вперед правую руку, чтобы упереть ее ладонью в одеяло и, коленом примяв край тюфяка, очень медленно начинает приближаться к эмиру.
Который уже подпирает спинку кровати собственной спиной, в безуспешной попытке отодвинуться как можно дальше.
- Почему ты отодвигаешься, повелитель? – все так же веселится Каме, перенося тяжесть собственного тела на левую руку и колено.
Теоретически эмир может позвать на помощь.
Может, но не хочет.
Непостижимо непонятные, блестящие глаза джинна завораживают, лишая желания противоречить.
Тому, что все равно случится.

Не ускользай, дай мне опять прикоснуться к тебе.
Я так хочу!

Сердце эмира уже давно бухает в том же ритме, что выстукивает и сердце Каме, голова Аканиши уже давно пытается откинуться назад, будто мышцы его шеи ослабли сами по себе.
Но эмир еще пытается сопротивляться, и, когда он вытаскивает свиток с молитвой, выбрасывая руку с ним перед собой, Каме внезапно остановившись, садится перед ним, озадачено склоняя голову вправо, наигранно-наивно вопрошая:
- Повелитель, ты хочешь спасти себя молитвой? И зачем ты позвал муллу к себе под дверь? - это не простое удивление, кажется, он попросту насмехается над тщетностью очередных попыток эмира призвать его к повиновению.
Правая рука Каме выбивает свиток из руки эмира.

Джинн напоминает гигантскую кошку, когда становится опять на четвереньки, выгибая спину, и преодолевает то крохотное расстояние, что отделяет его от Аканиши, чья спина уже вжата в подушки в изголовье кровати:
- Зачем? – повторяет он вопрос, улыбаясь еще более откровенно, - Я – не гуль, не порождение тьмы, я не съем тебя.
Теперь его глаза совсем близко и хорошо видно, как расширены его зрачки. Кроме этого ничего не выдает его волнение.

Это стоило всего.
Всего: тесной посудины, того бреда, что пришлось выслушать, повиновению презираемым мной, ежедневных попыток не сойти с ума.
Если бы ты знал, сколько пришлось вынести, чтобы дождаться...
…тебя!

Каме садится возле Аканиши и тыльной стороной руки, манерно, утирает свой рот.
Чтобы, после секундной передышки, усыпив бдительность эмира, поднявшись на колени, прижать Аканиши к спинке кровати, откровенно выдохнув ему в губы:
- После того, как я поцеловал тебя, ты – мой!
- Мы посмотрим еще кто чей! – неожиданно ухмыляется эмир.
И, после этих слов, руки Аканиши тянутся к голове Каме, который словно чего-то ждет, забавляясь его решимостью. Забираясь в волосы, крепко вцепляясь в них, притягивая его к себе.
Сейчас он ему покажет.
Язык скользит внутрь приглашающе открытых губ. Каме в свою очередь запускает руки в волосы Аканиши на затылке, перебирая их, разделяя и накручивая на палец колечки, изредка тяня за какую-нибудь побольнее, отстраняя Аканиши от своего рта.
Управляя эмиром, заставляя его слегка рычать от недовольства на ускользающие губы джинна и усиливать поцелуй.
Руки Каме оставляют затылок эмира в покое и легкими прикосновениями сбегают вниз, распахивая халат на груди. По телу Аканиши пробегает дрожь, и, разрывая поцелуй, он сам высвобождает руки из рукавов халата, сбрасывая его на пол.
Поворачиваясь опять к Каме.
Предоставляя себя в распоряжение его рук.

В гареме наука возбуждения – одна из основных, а умение обратить на себя внимание - вопрос профпригодности и, соответственно, выживания.
Эмира ласкали сотни женщин, но такого он не испытывал даже от самых изощренных их ласк. А может, они все-таки делали это не так. Не так настойчиво, не так нагло, не так знающе.
Не так, что от каждого прикосновения начинает колотить как в припадке безумия. Не так, что уже больно от стоящего члена. Не так, что темнеет в глазах и кружится голова от нетерпения и резкого запаха чужого пота.
А может, все дело в том, что ему хочется, страшно хочется, обладать именно этим…джинном.

Аканиши не замечает, что очень громко дышит, и только ближе приближается к Каме, который ускользает, отодвигаясь, дразня, сводя с ума дальше.
Грейпфрутовый привкус его кожи. Это горчит, обжигает, вызывая воспоминания о тех пряно пахнущих цветах.
Аканиши целует шею Каме, сдерживаясь, чтобы не вцепится зубами в эту прозрачную кожу, жадно наблюдая, как закрываются его глаза, и его язык, наверно, уже в сотый раз облизывает губы.
Сам Аканиши уже нетерпеливо ерзает на постели.

Сейчас он завалит его.
Завалит на кровать и что-нибудь с ним сделает.
Какая разница кто перед тобой - мужчина или женщина, если тебе хочется именно то, что не дает тебе дышать спокойно.

Когда безудержная страсть Аканиши перевешивает осторожность, и он в погоне за дразнящим его Каме перемещается на середину ложа, Каме отталкивает его, пихнув в грудь головой, и эмир валится на спину от неожиданности. А джинн, встав на четвереньки над ним, сжав его бедра своими коленями, покрывает поцелуями лицо и шею эмира все интенсивнее и интенсивнее, кое-где оставляя следы от поцелуев. Спускаясь вниз по телу Аканиши.

Прости меня, но ты иначе не вспомнишь.
Мне нужно тебе все объяснить, но у меня нет времени.
Я должен объяснить тебе, что ты мой, чтобы ты себе не думал, где бы ты ни был в тот или иной момент времени.
Твое тело, твои мысли, твоя любовь – моя собственность.
Как бы ты не старался защитить себя, я все равно приду за тобой.
Я найду тебя везде, в любое время.

Эмир пытается оттолкнуть его, ахнув, потому что ему кажется, что он угадывает намерение джинна, но тот не прекращает свое занятие. Он добрался куда планировал и теперь облизывает напрягшийся член эмира, готовый просто взорваться от этих ласк.
А пальцы Каме уже возле ягодиц Аканиши.
Эмир выгибается и царапается, пытаясь вывернуться, когда пальцы Каме, смазанные чем-то, скользят внутрь него. Но это безрезультатно, Каме только сильнее сжимает колени, и Аканиши не остается ничего, кроме как бессильно толкаться в рот Каме.
- Не вырывайся, – шепота джинна эмир уже не слышит.
Сходя с ума от губ, посасывающих его член, от раззадоривающих прикосновений языка к головке, в сочетании с ощущениями внутри себя. Он уже не замечает, как сам подается навстречу пальцам Каме. Его вознаграждают за это, вбирая член в рот полностью.

Просто, так просто.
Думать не надо.
Поэтому так просто.
Просто отдаться тому, кто знает твое тело, как свое собственное.
Удивляясь странным ощущениям накатывающего взрыва.

Он так и не успевает кончить, и, когда джинн отрывается от него, Аканиши только недоуменно, словно в тумане, смотрит, как Каме укладывается на него сверху.
Зачем что-то твердое и напряженное упирается между его ягодиц, он понимает позднее.
И он не помнит, как его колени оказались так широко разведены.
Руки джинна, вцепившиеся в его плечи, не дают ему отодвинуться и все испортить, когда Каме входит в него. Джинн прижимается к нему так тесно, так трется о его член, направляя в него свой, что эмиру уже не долго остается ждать оргазма, которого его лишили несколько минут назад.
И с каждым толчком заветная цель все ближе и ближе.

- Разве это можно забыть? – спрашивает Каме, на секунду остановившись, всматриваясь в невидящие глаза эмира, который заходится беззвучным криком, прогибая поясницу, задыхаясь в спазме, сжимающем все внутри.
Понимая, что Аканиши ему не ответит.
Просто наслаждаясь видом его открывшихся припухших губ.
Ожидая свою волну.

Протяжный крик выводит из молитвенной дремы муллу под дверью покоев, и он умничает, просвещая всполошившихся стражников:
- Это исходит бес, напуганный силой молитв Аллаху милосердному!
Бес, действительно, исходит…
Липкой белой жидкостью, пачкающей эмира и его простыни.
- Ты - опять мой, – Каме обессилено падает на тело эмира, выплевывая слова ему в лицо.

Аканиши, отвернув лицо от головы Каме, упавшей на его грудь, безразлично смотрит в окно на светлеющий край неба на востоке.
Пребывая в молчаливом шоке от того, что пришлось испытать, от собственных эмоций и от того, отчего все его тело еще ноет, зовя и требуя, не слыша доводов рассудка.
Каме поднимается над ним на вытянутых руках, пытаясь добиться от него взгляда, но эмир не поворачивается, хотя прекрасно замечает, что джинн смотрит на него.
Но он не может встретиться с ним взглядом.
И тогда Каме наклоняется к его уху, срывающимся голосом еле слышно произнося:
-Я вернусь, не сомневайся… За этим же…
И, кинув быстрый взгляд в окно, на забрезживший рассвет, джинн поворачивается обратно:
-…уже сегодня!
Аканиши все равно молчит, и джинн встает с него, отступая в угол. Он еще минуту смотрит на эмира, пытаясь что-то сказать, но словно передумав – растворяется в воздухе.
Только тогда в глазах эмира вспыхивает прежний блеск. И губы кривятся от ощущения боли в теле, которая помешает уснуть.
Но он все равно забывается призрачным сном.

Однако то, что творилось этой ночью в доме у визиря…намного удивительнее.
И вот вновь наступило утро, и Шахразада прекратила дозволенные речи