Твоя свобода - в моих желаниях

Автор: ~Рейко~

Бета: Lady_Asher

Фэндом: JE. RPS

Пейринг: Джин/Каме, Йоко/Уэда, Пи/Тегоши.

Рейтинг: NC-17

Жанр: Сказка, AU.

Предупреждения: АУ, ООС.

Disclaimer: Все нижеследующее лишь выдумка.

Размещение: С разрешения автора

Глава 7. Домострой. Устои, быт и нравы… все к черту!

Вообще-то, по утрам главному визирю полагается уже с восходом солнца прибыть во дворец эмира. Принять доклады от визирей помладше и дожидаться пробуждения светлейшего, а время сего действа имеет случайный характер, варьируясь с 8 утра до 12 дня. Присутствовать при царственном одевании, выслушивая описания эмирских снов и жалобы на частую головную боль, а также почтить своей мудростью утренний совет, тренируя несокрушимое терпение.

Наслаждался ли благостным сном сам главный визирь этой ночью или нет – это эмира вряд ли заинтересует.

Но в это утро главный визирь Томохис-бек просыпается поздно.

Он долго лежит в кровати, слушая птиц, которые, не зная о том, что они благородные и редкие, нахально устраивают свару из-за крошек во дворе.
Какие голоса…
Томохиса ехидно улыбается.
Он словно опять в эмирском дворце. Вот торопливый, прерывающийся голос самого громогласного придворного поэта, вот этот резкий, словно обвиняющий, клокочущий… индюк? Нишикидо-ага. Усталый, надменный голос – светлейший защитник веры и наместник Аллаха на земле.
Хорошо, что у эмира нет детектора лжи, упс, колдуна на службе, и он не рубит головы только за мысли.
Усердно неся службу, главный визирь никогда раньше не позволял себе так поздно просыпаться, чтобы расслышать их.

Заслышав робкий стук в дверь, Томохис-бек даже не поворачивается к ней. Он и так знает, что это управляющий.

- Повелитель, уже утро, - управляющий неспешно входит в опочивальню, делая знак слугам за его спиной занести в комнату расшитый серебром черный халат и украшенный драгоценностями и пером тюрбан.

- Я вижу, - не отводит визирь взгляда от окна.

- Твоя одежда, - слуги раскладывают халат по кровати и управляющий, выгнав их, сам аккуратно расправляет тонкие рукава.

- Зачем? – говорит визирь после секундного молчания, все так же гипнотизируя кованую решетку, украшающую окно.

- О, повелитель, что я слышу? – управляющий собирается подать визирю меч, но останавливается. - Ты не пожалуешь сегодня во дворец?

- Нет, - сварливо говорит Томохис-бек, отвлекаясь, наконец, от окна. И, усаживаясь на кровати, одаряет управляющего пристальным взглядом. - Я беру этот… как его?… выходной! Я на днях получил письмо от знакомого визиря. Так вот, он мне написал про то, что при дворе ТаккиТсубов, например, уже давно действует профсоюз визирей. И их требования меня очень даже устраивают. Надо организовать такой здесь. Я не должен пахать на светлейшего все семь дней в неделю.

- Я… я прикажу подать тебе завтрак, о, великий! - в голосе управляющего ясно слышится удивление, граничащее с озадаченностью, но он не посмеет прекословить причудам господина.
Визирь спускает ноги с кровати и продевает руки в рукава халата, наброшенного на его плечи управляющим.

- Как новенькая? – как бы невзначай спрашивает он, завязывая узорчатый пояс.

- По твоему приказанию, о, повелитель, никто не входил к ней, - в голосе управляющего явно сквозит ужас. Попробовал бы он когда-то нарушить приказ визиря. Ему вполне уютно работать здесь, а не торговать переспелыми дынями в жару на базаре.

Или еще что похуже.

- Я изволю проведать ее после завтрака, - говорит Томохис-бек, цепляя меч к поясу.
Управляющий оживляется прямо на глазах:

- Прикажете умастить и обрядить? – он доверительно и намекающее понижает тон голоса.
Томохис-бек, думая в это время о чем-то своем, внезапно представляет себе процесс переодевания и, как следствие, обнаружения природного несоответствия «наложницы» своему гордому званию:

- Нет! Я сам.

Связки шелестящего бисера, взлетающие от движений его бедер, презрительно-упертая в его плечо голая нога, задранный подбородок, в который направлено лезвие его меча и бесстрашное упрямство в глазах…

… дорогой жемчуг, рассыпанный по ковру…

- Пожалуй… Исключительно я сам!

После завтрака Томохис-бек, несомненно, в более лирическом настроении, чем до него, покидает мужскую половину дома, чтобы перейти на женскую.

Хотя дом главного визиря достаточно велик, а его звание и происхождение – лишь немногим ниже эмирского, в его владениях нет отдельно стоящего гарема. За женской лаской приходится прогуляться всего лишь на другую половину дома.

Нет у них ни отдельного уютного дворика, ни розовых кустов в нем, круглогодично покрытых роскошными цветами, ни искрящего фонтана, в струях которого блестит солнце, вокруг которого можно прогуливаться и кормить птиц.

Гадюки должны содержаться в серпентарии.

Почему-то вот эта «неземная красота» - основное требование к обитательницам - чаще всего сопровождается сварливым характером, будто они перечитали подпольных женских романов, вроде этой… бррр, «Профессия: пери». Да кто научил женщин писать? Покарай его Аллах!
Спасибо, что они еще не красят волосы в рыжий цвет.

Всего жен у визиря четыре. И три наложницы.

Вчерашний… гхм, вчерашняя – четвертая по счету, и именно «ее» он собирается навестить сейчас.

Поднимаясь по невысокой лестнице, небрежно держа в одной руке небольшой шелковый тюк, он попадает в женскую половину, вход в которую охраняют два рослых охранника–афротюрка, похожих на мифических ифритов.

Хотя, как теперь оказалось, и джинны, ранее считавшиеся вымершими, тоже не особо мифичны.

Томохис-бек делает шаг в распахнутые перед ними двери и его сразу обнимает сладковатый запах розового масла и мускуса.

Резной камень низких потолков, кажется, намертво пропах благовониями. Здесь царит полумрак, чтобы жаркое солнце не наводило его обитательниц на горячие мысли раньше времени.

Раньше того, как их позовут к их господину.

Подскочивший к нему евнух уже предупрежден управляющим о том, кого именно его повелитель желает облагодетельствовать разделением ложа.

- Сюда, сюда, повелитель, - непрестанно кланяясь, он подводит Томохис-бека к двери, запертой на два засова, и долго копается в своих одеждах, доставая ключ.

- К ней никто не входил? – отцепляя меч от пояса и оставляя его перед дверью, Томохис-бек все равно не сводит внимательного взгляда с евнуха.

- Упаси Аллах! Твое слово - закон для нас! – повозившись с замками, тот распахивает перед ним дверь. - Мази и притирания приготовлены для вас, господин.

Визирь заходит в покои новой наложницы, захлопывая дверь у него перед носом.

Запах благовоний властвует и здесь.

Однако, тут светло, потому что занавесь, в нарушение внутреннего распорядка, сорвана с окна. Кровать задрапирована розовым пологом с рюшечками, на ней валяется разорванное в клочья зеленое платье. Перед кроватью, на полу, навалена горкой куча покрывал – их так и бросили в комнату вместе с ней.
С ним.

Тегоши Юя, почти голый, если не считать бывшей занавески, сложенной в несколько раз и обернутой вокруг бедер, сидит на подоконнике. Он даже не шевелится, когда в его комнату заходит Томохис-бек или уж очень умело делает равнодушный вид.

Оценивая быстро или нет, можно спуститься из этого окна, если разогнуть решетку.
Томохис-бек бросает на кровать новое платье и прерывает тишину, не ведая, что судорожные измышления побега в его присутствии принимают несколько другую окраску:

- На, переоденься.

Тегоши хватает секунды, чтобы прекратить созерцать решетку и переключится на не менее серьезное препятствие, мешающее ему покинуть это место.

- Ты не мог принести мне мужскую одежду? – в ехидном тоне слышна затаенная угроза, хотя «наложница» и выдерживает абсолютную наивность во взгляде.

Развернувшись, Тегоши спускается с окна – скорее, плавно изгибая бедра, стекает с него и Томохис-бек немного отступает назад, шарахаясь от того, как он это делает.

Слишком мягкие женственные движения, слишком нежный голос.

Не ощути он вчера, что у его «наложницы» есть чем гордится в плане принадлежности к мужскому полу, он бы подумал, что это…

Слишком уж влажный взгляд. Это дело привычки? Кто он вообще такой, с такими привычками? С какой поры в Японском халифате приняты такие подарки?

Если он, конечно, оттуда.

Шайтан побери все родинки на свете, кроме вот этой - аккуратной и небольшой, как семечко кунжута, над его верхней губой. Ну почему в этот момент ему приходят в голову только строчки великих поэтов о возлюбленных?

Когда тот, кто только вчера два раза пытался его убить, так смотрит.

Но в глазах Тегоши по-прежнему стоит вопрос, и визирь, вынырнув из размышлений о литературных памятниках, пренебрежительно сжимает ладонью его подбородок, приподнимая:

- Да мне все равно, в каком виде ты будешь кидаться на меня! Но если ты не оденешься – тебя отсюда вынесут. Потому что из фактических мужчин здесь могу находиться только я. А так как я планирую не держать тебя взаперти, вероятность обнаружения постороннего довольно велика. Понятно?

«Наложница» вырываясь, удивительно напоминает кошку, которая случайно влезла в костер и рассержено шипит теперь.

А визирь, «добивая» несчастное животное, высоко подняв руку, высыпает на кровать то, что принес завязанным в тонком платке вместе с платьем: жемчужные ожерелья, серьги с бирюзой, серебряные кольца, шпильки для волос, украшенные гранатом и сердоликом.

- Это тоже тебе. Подарок. За прошлую ночь.

Тегоши алчно смотрит на шпильку для волос, прикидывая, как она будет смотреться в шее главного визиря, чуть повыше ключицы.

Кровь, пульсирующими толчками вырывается из поврежденной артерии, стекая вниз по его груди.

Уносящая его жизнь.

Работа будет сделана - он будет мертв.

И не будет больше ничего. Ни этого красивого тела с рельефом мышц на груди от постоянных упражнений с мечом, ни этих пронзительных черных глаз, которые кажется если и видели не все, то очень многое.

Тегоши все-таки перестает подозрительно разглядывать шпильку, но, от взгляда в упор в прорезь черного халата главного визиря, у него перехватывает дыхание.

Через две комнаты от покоев новой наложницы развивается сцена, так мастерски изображенная века спустя на полотне «Военный совет в Филях». Не иначе художник обладал даром провидения.

- … И когда я спросила его «Где наш повелитель, где наше солнце?», он ответил «У новой наложницы»

Ответом Нарике-ханым, старшей жене главного визиря, служат два робких вскрика младших жен, многозначительные переглядывания наложниц помладше и одно закусывание платка Элвией-ханым, второй жены визиря.

Нарика-ханым строгим взглядом обводит всех собранных ею жен визиря и его наложниц, усевшихся перед ней в полукруг и внимающих свежим утренним сплетням - одному из утонченных развлечений в гареме.

- Представьте, ханым! Я, старшая…

- Страшная ты, – наложницы помладше честно понижают голос, но не высказаться они тоже не могут.

- Цыц! - в их строну презрительно шикают официальные жены. - Продолжайте, о, благороднейшая Нарика!

Нарика-ханым, подчеркивая весь ужас происходящего, прижимает руки в перстнях к роскошной груди:

- Сказали, что повелитель выгнал всех и сказал… о, Аллах, дай мне силы! Сказал, что желает сам умастить ее притираниями!- окончание фразы она выпаливает на едином дыхании.

- О, Аллах вездесущий! – всеобщий шепот и растерянные переглядывания тормозят выступление борца за права официальных жен минут на десять.

- Неслыханно…

- Да я,… но повелитель ни разу…

- Умастить притираниями? Сааааам?

- Ах…. аааааах.

- …

Нарике приходится хлопать в ладоши, призывая их к порядку и опять привлекая внимание:

- Ни разу! Я повторяю - ни разу за все мое пребывание в этом доме, муж не обижал нас различиями. Всем доставалось поровну его внимания. Но сейчас существующий порядок… покобе… покобле… поколеблен. После проведенного с ней вечера, он идет к ней опять с утра, забывая о нас, ждущих его в нетерпении!

(Короче! Что будем делать, девочки?)

Тегоши поворачивается для того, чтобы взять платье с кровати и, рассмотрев его на вытянутых руках, перевести возмущенный взгляд на Томохис-бека.

Наемный убийца он, не наемный убийца, но надо же приличия соблюдать, нэ?

- Отвернись, - командует он главному визирю.

Было бы чем, так Томохис-бек бы поперхнулся от такой наглости:

- Что? Я? Ты принадлежишь мне! И к тому же мне интересно, что ты сложишь сюда, - визирь рукой выразительно пытается поддержать несуществующую грудь «наложницы», а потом оглаживает его длинные, до середины спины, волосы, - И… у тебя свои волосы? Лет пять готовился к поступлению в мой гарем?

Тегоши только пренебрежительно хмыкает.

Эти знатные вельможи. Что они знают об этом? О работе, ошибка в которой может стоить жизни… и рассудка.

Вот как сейчас.

Он набрасывает на себя платье, причем, визирь, явно выбрал самое узкое, и Тегоши возмущенно пыхтит, напяливая его на себя и извиваясь всем телом. То, вчерашнее платье, он дорывает с нескрываемым удовольствием прямо на глазах визиря. После чего засовывает ткань в лиф новых одежд, делая верх более притягательным.

- Нравится? Формы устраивают? Или подбавить на ваш вкус?

Теперь приходит черед Томохис-бека страдать грудной жабой, заслушиваясь стуком сердца.

Он так похож на женщину.

На самую красивую женщину.

Тегоши, покачивая бедрами, изображает женскую походку, неспешно обходя кровать. Взяв в руки шпильку, он, собирает одной рукой волосы в пучок, намереваясь закрепить их ей:

- Повелитель, какой красивый подарок! Она идет мне? – говоря так, он жеманно тянет слова.
Он уже рядом с визирем. Куда делась его сердитость и недовольство? Смотря в глаза главного визиря и легкомысленно улыбаясь, Тегоши игриво поводит плечами, демонстрируя получившуюся у него на голове композицию.

- Господин доволен?

Но Томохис-бек успевает перехватить его руку, в резком выпаде метящую нанести удар шпилькой в шею чуть выше ключицы.

Наматывая его длинные волосы на руку, от чего красивое лицо «наложницы» запрокидывается, главный визирь другой рукой сжимает его запястье, чтобы Тегоши выронил острую шпильку, но это не так-то легко – рука Тего намертво вцепилась в нее.

- Проклятое порождение ехидны! Я предлагал тебе честное сражение на мечах, а ты используешь все, что попадется под руку. Безродный щенок!

Тего полузадушено хрипит, но все равно пытается сказать, смотря на визиря с упрямством и ненавистью:

- Я все равно буду пытаться убить тебя!

- Вот так! Все равно как? Даже так подло? Ну, хорошо, давай, – говорит Томохис-бек, который наслаждается этим всплеском эмоций. - Давай! Но потом…

- Что потом? – настораживается Тегоши, даже переставая вырываться.

Томохис-бек проводит рукой по его задранному подбородку и ниже, почти залезая в вырез платья, удовлетворенно цедя слова:

- Давай оговорим условия. Я не буду больше с тобой церемониться. Одна неудачная попытка - и ты будешь принадлежать мне!

- В каком смысле? – впервые в голосе Тегоши появляется что-то отличное от безразличия. Правда, оно граничит с возмущением.

- Во всех! – говорит визирь, любуясь его расширившими от удивления глазами.

Тегоши, приходя в себя, открывает рот, пытаясь что-то сказать, но в это время в дверь покоев раздается робкий стук

- Войдите, - говорит главный визирь, даже не делая попытки отпустить «наложницу».

Евнухов в его гареме уже ничем не удивишь, даже композицией «Ща я тебе объясню, кто в этом доме визирь».

– Прости своего ничтожного раба, повелитель, но меня привело серьезное дело! Только что пришел придворный, посланный светлейшим нашим эмиром, да продлит Аллах его дни, чтобы узнать о здоровье повелителя и развеять его беспокойство.

Беспокойство, как же! Опять просто не на кого перевесить ответственность за решение. Или подозревает, что что-то творится за его спиной, а он не в курсе.

Нет уж, пока ко двору не прибыл Танака, визирю там делать нечего.

Но Томохис-бек, согласно кивая и улыбаясь, выпускает волосы «наложницы». Тегоши сразу распрямляется, потирая затекшую поясницу.

- Я зайду позже, персик! – Томохис-бек отступает к двери.

- Меня зовут Тегоши, - и «наложница» даже не пытается спрятать возмущение, забыв о женских ужимках.

- Нет, - сладко улыбаясь, говорит главный визирь, - тебя зовут персик!

Выругавшись, Тегоши резко выдыхает.

Иблис, а теперь мне в два раза сильнее хочется его убить.

Да я бы отказался и от половины гонорара… А может, отдать половину в мечеть? На богоугодные дела? Чтобы…

Он поворачивается как раз вовремя, чтобы заметить, что евнух не закрыл за дверь на засов.

Половину? Многовато, может, хватит и четверти?

Крадущимися шагами он подходит к двери и раскрывает ее.

Нос к носу сталкиваясь с Нарикой-ханым и остальными женами, стоящими за ее спиной.

То, что евнух оставил дверь «не случайно» становится ясно сразу же.

Старшая жена визиря уперла руки в бока, и обойти ее совершенно нереально. Из-за ее широкой спины виднеются любопытствующие лица остальных жен и наложниц визиря, участвовавших в совете.

Ее оценивающий взгляд заставляет Тегоши вздрогнуть, и он поплотнее заворачивается в ткань.

Минутное молчание, оказывается, может длиться вечно.

Но вот, Элвия-ханым, на правах второй жены, убрав руку благороднейшей Нарики, заглядывает в комнату, окидывая ее любопытным взглядом. Ее примеру следуют остальные. Одна из наложниц цепляет его покрывало, чтобы рассмотреть, поднеся к глазам, и он бьет по ее рукам, заставляя выпустить тонкую ткань из пальцев.

Но вечный двигатель зависти уже запущен.

Тего хмурится, потому что они трещат наперебой, как сороки:

- У нее комната больше…

- У нее платье, что он обещал мне…

- Только посмотрите на ее драгоценности…

- Что ты сделала нашему повелителю?

- И наш господин был тут с самого утра…

Ахи и вздохи составили бы честь небольшому борделю… ээээ… гостеприимному дому. Однако старшая жена по-прежнему невозмутима:

- Перестаньте, ханым, и не таких мы выживали. А ты, запомни! Если ты думаешь, что можешь отобрать у нас любовь нашего мужа, то тебе придется иметь дело со мной. Я буду постоянно наблюдать за тобой!

Гордо повернувшись, она уползает, простите, уходит, уводя за собой весь серпентарий.

Тегоши выглядывает вслед этой странной процессии. Однако, пожалуй, ему серьезно недоплатили за задание. Предложи ему сейчас половину эмирского города – он и то бы не взялся.

Несмотря на осознание собственной глупости, он не может злобно не похихикать над этими священными коровами – вот же идиотки, они сейчас сами всего добьются.

Но когда одна из жен случайно оглядывается, его лицо принимает постное и скорбное выражение.

Постояв немного на пороге, он заходит в свои покои, прикрывая дверь, и падает животом на кровать. Опуская руки на ковер, он задумчиво перебирает браслеты на своих руках, наслаждаясь звоном тонких серебряных колец.

Его легкий и ехидный смех вряд ли услышат за дверью.

Разделяй и властвуй? Ты точно уверен, что ты хозяин своего курятника, визирь?
Что если твои несушки устроят переполох?

Тегоши стремительно вскакивает с кровати, распахивая дверь. Жены визиря все еще стоят кучкой в коридоре и Тегоши, выглядывая из двери, размахивает длинной жемчужной ниткой, смущенно улыбаясь и хлопая глазами, стараясь произнести как можно дружелюбнее:

- Высокородные и досточтимые ханым, подарить их вам? Я хочу познакомиться с вами поближе. Не хотите поговорить о нашем господине?

***

Над эмирским садом так и царит затишье. Молчат птицы, в такой зной предпочитая тихо и сонно сидеть на ветвях деревьях, на которых не шелохнется ни один лист.

Но, когда Аканиши поднимает взгляд, отвлекаясь на секунду от лежащего перед ним джинна, ему кажется, что полуденное марево едва ощутимо дрожит и колышется, словно легендарная птица Рухх.

Жара достигает апогея.

- Кто ты? Кто ты на самом деле?

Эмир должен понимать, что вряд ли дождется ответа на свой вопрос.

Но едва ли он сейчас озабочен именно разумностью.

Не спеша, закрыв глаза, покрывать поцелуями его спину…

Зная, что времени сколько угодно, и сейчас для него нет более важного занятия, кроме как, наклоняясь и затаив дыхание, словно оно грязное и может запачкать тело джинна, касаться горящими губами прохладной кожи, спускаясь ниже.

И, временно уняв томящую жажду, так же подниматься вверх, чтобы начать все сначала.
Чувствуя, как сами поцелуи доставляет больше удовольствия ему.

И он не сможет остановиться, растягивая эту пытку бесконечно.

Он поднимается выше, к шее, где ненадолго останавливается, привлеченный тонким ядовитым запахом, по-прежнему кружащим голову.

Я думаю, что так не должно быть…

Хотя где-то я даже верю, что такое возможно…

Но ничего больше я поделать не могу... При любом взгляде на тебя мне кажется, что это единственно верное и правильное…

Я не раздумываю больше… Я не буду делать это вообще никогда!

Чем больше я это делаю - тем больше меня тянет к тебе…

Когда светлейший эмир закрывает глаза и, уткнувшись носом во вспотевшую шею, жадно вдыхает аромат порока, он чувствует, как джинн шевелится, отодвигаясь от него.

Каме расслаблено переворачивается на спину, широко раскидывая руки. И Аканиши настораживает его взгляд: ищущий, спрашивающий и напряженный.

Вспомни, вспомни, это так просто…
Это же было… это не снилось ни тебе, ни мне…
Нет?
Это было неправда?
То, ради чего я вернулся? Все напрасно?
Или где-то просчет?

Его глаза – это целая Вселенная, их темнота таинственно вспыхивает пульсирующим светом, а черная дыра зрачка затягивает в себя. И, хотя видеть искру творца в глазах джинна – богохульство, но разве не Аллах сотворил и джиннов, и людей?
- Ты спрашиваешь, кто я?
- Да! - Эмир пододвигается ближе с интересом, но во взгляде джинна уже что-то потухает, уступая место разочарованию.

В молчании, взгляд эмира опускается на губы джинна, все еще горящие и неестественно красно выделяющиеся на его лице. Пытаясь поцеловать их, он приближается к Каменаши, но тот отталкивает эмира и, пошатнувшись, неловко встает, набрасывая на себя халат.
Все так же молча, он выходит на балкон и горячее солнце заставляет его болезненно зажмуриться и прикрыть лицо рукой.
Эмир выходит следом за ним и джинн, повернувшись, прожигает его взглядом. А после, равнодушно отвернувшись, изящным жестом он протягивает вперед руку и указывает эмиру черную точку на горизонте:
- Смотри! Вот оттуда завтра придет то, что глупец может назвать «избавлением», а умный «мудрым решением».
Аканиши тоже устремляет взгляд туда из-под руки:
- О чем ты говоришь? – он усердно всматривается. - Я ничего не вижу!
- Я вижу, - со вздохом отвечает ему джинн.

Каме возвращается в комнату, а эмир остается стоять на балконе, не чувствуя изнуряющей жары.
Смотря ему вслед.
Сейчас джинн ведет себя спокойно, как обычный человек, не щелкает пальцами, не разрушает его дворец, не накладывает на него чары…
Но каждое его движение напоено чем-то таким, что сводит с ума.

Каме садится, поджав колени под себя по обыкновению простолюдинов, возле накрытого стола и окидывает его глазами. А потом,… потом он странно улыбается и ломает лепешку пополам, вытаскивая из горки жареных перепелок румяную тушку.
Он, придирчиво оглядывая, знакомится с ней всего минуту, прежде чем откусить.
Эмир все также пристально смотрит, как кусочек мяса исчезает во рту. Как Каме прикрывая глаза, языком слизывает брызнувший жир с запястья и пальцем подталкивает в рот кусок лепешки.
- Ты… не ел раньше? – Аканиши подходит ближе к нему.
- Не так, - подняв лицо, улыбается ему Каме, и эмир, очарованный легкостью улыбки, усаживается рядом как завороженный, а джинн продолжает дальше. - Как ты говорил? Джинны не могут чувствовать так, как люди? Это правда. И сейчас я просто делаю это по-человечески.

Птичьи косточки падают на стол, а Каме тщательно жует мясо, слегка прикрыв глаза от удовольствия. И эмир раскачивается из стороны в сторону, чувствуя себя коброй перед факиром. Однако одной здравой мысли все же удается всплыть на поверхность:
- Ты не благодаришь Аллаха за еду?
- Мне не за что его благодарить, - глаза Каме медленно открываются.
Джинн дергает головой, отбрасывая упавшую прядь волос назад, и эмир протягивает руку, желая во внезапном порыве коснуться его щеки, но…
Синие искры, пробегающие по рыжей шевелюре и собираясь в затейливые узоры, осыпаются по плечам и Каме лишь презрительно улыбается, не сводя с Аканиши обиженного взгляда.
Он медленно приподнимается, а потом, выпрямившись во весь рост, сгребает светлейшего защитника веры за ворот халата:
- Думай о своем третьем желании, повелитель. Твое время выходит.
Аканиши еще разглядывает эти обиженно-капризно поджатые губы, когда джинн растворяется струйкой голубого дыма, разжимая хватку рук.

Стражники под дверями эмирских покоев не живы и не мертвы от страха, вслушиваясь в шум за дверью, а потом внезапно наступившую тишину. Эмиром завладел Иблис - это уже знает весь город, может быть, только кроме самого эмира и главного визиря, который куда-то запропастился.
Стража жжет палочки бахора, отдавая дань суевериям, и сжимает покрепче мечи, будучи все-таки при исполнении. Вот-вот должен прийти мулла, святой человек, его присутствие обережет их от врага всего сущего.
Но, еще до прихода муллы, ревностно охраняемая ими дверь распахивается с треском. На пороге стоит сам светлейший эмир Аканиши в состоянии крайнего негодования:
- Шайтан оторвал вам, презренным, уши? Сколько можно звать? Что это за неповиновение, о, сыны ослиц?
Пока светлейший во всем блеске своего недовольства шествует к тронному залу, далеко впереди него из уст в уста передается весть, что эмир в плохом настроении после полуденного сна. И, когда он проходит мимо собравшихся в зале и медленно усаживается на изукрашенный трон, даже у придворных поэтов подгибаются ноги от страха.
- Да славится великий эмир! О, затмевающий собой… - один из младших визирей-выскочек, неосмотрительно желающий воспользоваться случаем и замахнуться на место повыше, начинает традиционное приветствие, которое пристало произносить только Томохисе.
Но хватает только единственного косого эмирского взгляда, и свои же затирают певца высокородных достоинств плечами в толпу поглубже.
- Мы недовольны вашей службой, уважаемые, - Аканиши мрачно обводит глазами толпу придворных и тихий голос звучит так, что даже видевшим много становится страшно. - Сдается мне, пришел день укоротить вас на голову. Где начальник эмирской стражи?

Начальник эмирской стражи, благороднейший Нишикидо-ага, дерзко пренебрегая своими обязанностями, обрывает созревшие гранаты с деревьев в саду. Их спелые плоды предназначены, конечно, только для эмирского стола, но начальник стражи считает, что если учесть его профессиональную "охрану" гарема, периодические поимки младшего принца и попытки познакомиться с ним поближе, отношение к эмирской семье он, все же, какое-никакое имеет. Поэтому, вогнав зубы в спелый плод, он утоляет свою жажду свежим соком.
К тому же, он сам изо дня в день старательно охраняет собственность эмира, так что можно считать это премией за усердие.
Движение за деревьями привлекает его внимание, и он, замерев и прищурившись, высматривает тех двоих, что идут по пыльной дороге, которая ведет от ворот к самому дворцу.
Наметанный взгляд Нишикидо сразу распознает в них чужеземцев.

Тот, кто идет немного позади, очень улыбчив, но его улыбка вымучена, а глаза оценивающе бегают. Дорогая одежда: оранжево-желтый халат, яркие цвета, соколиное перо в тюрбане.
Начальник эмирской башни презрительно сплевывает на песок.
Знатная птица, и из ученых. Наверняка звездочет, эмир постоянно приваживает таких, а вот после несбывшихся предсказаний, начальнику стражи приходится их тащить палачу.
Так что, с этой будущей работой все ясно и Нишикидо-ага привычным жестом сжимает рукоять меча, так что камни, украшающие ее, впиваются в ладонь.
А вот тот, кто идет впереди…
Если тот знатен по одежде, то этот не только по ней, а еще и всем внешним видом. Кажется, он даже прилагает усилия, чтобы взмахнуть густыми ресницами, кидающими невесомую тень на тонкую светящуюся кожу его лица, на которую, будто кто–то шутливо, брызнув кисточкой, разбросал черные капли родинок. Породистые, обманчиво изнеженные руки, но, когда ветер играет легким рукавом зеленого халата, заворачивая его, Нишикидо может разглядеть вздутые вены на них, понимая, что кроме калама и веера, им также не чужд лук или меч.
И начальнику эмирской стражи кажется, что он опять чувствует во рту вкус граната. Но только того, редкого и дорогостоящего, с золотистыми зернами, что растет под неусыпной охраной в самом сердце эмирского сада. К этим плодам нельзя прикасаться под страхом смертной казни - они предназначены исключительно для особ царских кровей.
Который ему так и не удалось ни разу попробовать.

Нишикидо-ага выступает на посыпанную белым песком дорожку, ведущую наперерез идущим, отбрасывая очередной надкушенный гранат в кусты.
В те кусты, где незамеченное им, что-то блестит медью и манит вязью старо-арабских слов по боку.

- Мир вам, правоверные! – преграждая им путь, Нишикидо-ага как бы невзначай поправляет меч – знак его власти.
Ресницы идущего впереди взлетают вверх, как птицы, и взгляд темных глаз неподвижно останавливается на начальнике стражи.
Даже, скорее, на его широкой улыбке, делающей честь любому хищнику.
Но на приветствие Нишикидо отвечает тот, второй, подойдя поближе:
- Мир и тебе, уважаемый!
- Я – Нишикидо-ага, начальник стражи славного и достойнейшего эмира из ныне живущих. Откуда вы, путники? Что за дело привело вас во дворец?
Говоривший с ним учтиво кланяется в ответ на его слова, а тот, что стоит перед ним, так же неподвижен.
Да Нишикидо бы и удивился, склони он голову.

Начальник стражи продолжает все так же беззастенчиво рассматривать его вблизи. Палящая жара будто не причиняет этому чужестранцу неудобства, щадя его белую кожу. Это все наверняка благодаря тому, что они прибыли к главным воротам на носилках, но от прогулки до дворца по солнцепеку на его лбу должны уже блестеть жемчужины пота, но кожа его лица матовая, а о солнце напоминают только золотистые отблески в его темных глазах.
И еще есть что-то неуловимо доброжелательное в его взгляде, что-то, что заставляет начальника эмирской стражи умилиться, будто он смотрит на лохматого щенка, неловко ковыляющего по двору, интересуясь одуванчиком.
«Аллах милосердный!» - у Нишикидо встают дыбом волосы от собственных мыслей. Он где-то подхватил простуду? Какие еще щенки?
- Мы прибыли сюда издалека, славный Нишикидо-ага, из самого Багдада. Это… - начальник стражи, все еще пытающийся избавиться от видений щенков, котят, утят и цыплят, так и не замечает, как рука стоящего перед ним предостерегающе ложится на запястье говорящего. - Ээээ… Я – Рюхей-аль-Маруяма, сын…
Но Нишиикдо-ага нарушает все приличия, бесцеремонно прерывая его:
- А кто это?
- Слуга. Он не говорит на вашем языке, просто сопровождает меня, - Маруяма пытается протиснуться между ними, но Нишикидо сознательно делает шаг вперед, угрожающе приближаясь ближе к тому, другому.
Настолько близко, что теперь слышен тонкий, с прохладной ноткой, чужой, незнакомый запах.
Настолько, что пропадают солнечные зайчики в незнакомых глазах, оставляя место поглощающей тьме.
Но добивается лишь того, что по-прежнему молчащий чужестранец отворачивает от него голову, как от досадной помехи.
Как норовистый породистый скакун от пришедшего за ним оборванного конокрада.
- Не понимает? Интересно, - начальник стражи расплывается в широкой улыбке, обнажая ослепительно белые зубы.
Они его за бесноватого держат? Как может быть слуга одет в платье дороже господина?
Или это особенный слуга?
- Приветствую вас, правоверные, в нашем славном городе. Позвольте только предупредить, уважаемые, что после злостного покушения проклятых на нашего солнцеподобного эмира, по его велению, каждый желающий увидеть его должен быть подвергнут тщательному досмотру, - рука начальника стражи как бы невзначай хватает хрупкое запястье. – Пойдем.
- Эээ… - открывает рот представившийся Рюхеем.
Но один резкий, быстрый взгляд его «слуги» и он замолкает.

Стайке воробьев приходится прервать свою трапезу свежим инжиром и покинуть гостеприимные ветви, когда Нишикидо-ага отводит свою добычу в тень фигового дерева.
Отпуская его руку и оборачиваясь, начальник стражи делает несколько шагов вокруг него, искоса посматривая:
- Какие розовые губы. Тебя будто пери кормили своим молоком. Клянусь Аллахом великим, милосердным и милостивым, ты - самое красивое существо, кто бы ты ни был! И, наверно, бесподобно сладкое, словно белая халва торговца Муххамеда.
Взмах легких ресниц, и стоящий перед ним опускает глаза.

Оказавшись опять перед ним, Нишикидо-ага, кладет руки на плечи чужестранца. Светло-зеленая шелковая ткань холодит вспотевшие ладони, скользящие по ней.
- Это потрясающе заводит. Надо будет узнать, в каком караван-сарае вы остановились, и заглянуть туда вечерком. Хочешь, чтоб я навестил тебя?
В ответ – только молчание, но начальник стражи внезапно прекращает свое занятие, пытаясь унять заколотившееся сердце.
Он не зря руководит всей эмирской стражей уже целых два года. На этом месте трудно удержаться, оставшись в живых.
Если подсознательно не чувствовать откуда будет нанесен удар.
И сейчас чутье его опять не обманывает. От чужеземца веет опасностью и предупреждением.
Последним.

Начальник стражи убирает руки, но слова удержать он не в состоянии:
- Красив… Прямо без малейшего изъяна. Не понимаешь, что я говорю, да? - начальник стражи поднимает голову, заглядывая чужестранцу в лицо. Пытаясь всеми силами изобразить на лице почтительность пополам с серьезностью.
Получается, надо сказать, отвратительно. Но чужестранец только непонимающе улыбается.
- Что? Улыбаешься? Улыбайся, - окончив досмотр, и не менее достойно справившись с… эээ… внезапным желанием, Нишикидо-ага направляется к аль-Рюхею. Нервно сглатывая, тот, кого начальник стражи принял за звездочета, уточняет:
- Господин хочет досмотреть и меня?
- Ни в коем разе, - утешительно машет рукой Нишикидо. - Я и по вашему лицу вижу, что вы, несомненно, добродетельны. Вы можете пройти к солнцеподобному эмиру.
Нишикидо знает, что смысла проверять их нет ни малейшего. У стражи на воротах – строгий приказ. Все знают, что будет за ослушание.
Чтобы попасть во дворец – нужно как минимум быть приглашенным. И их вверительные грамоты возле ворот уже тщательно изучались, так что ему и делать-то здесь нечего.
Он и не глянул бы в их строну, если бы при взгляде на этого чужестранца у него так не зачесались… руки.
Но еще один человек, несущий свернутую грамоту со знакомой печатью, привлекает внимание начальника стражи, и он стремительно торопится ему наперерез:
- Ничтожный раб, ты несешь грамоту от визиря? Дай-ка мне - я передам ее эмиру сам.

Как только столь сурово несущий охрану бренного эмирского тела и собственности начальник стражи, покидает путников, «слуга» подходит к аль-Рюхею и тот сразу же склоняется перед ним в поклоне, не скрывая раздражения:
- Высокородный, этот наглец посмел притронуться к вам. Это оскорбление! Когда мы предстанем перед эмиром, я лично потребую отрубить этому проклятому голову на городской площади. Если бы не ваш приказ молчать…
- Нет, Маруяма, - отвечает тот, и голос его нежен, как и улыбка, что рассеяно блуждает сейчас по губам. Однако, становясь шире, она делается все более похожей на оскал. - Этот презренный сын ишака так и не понял, что я знаю их язык. И это пригодится нам. Но… хватит стоять на месте, почтенный!
Аль-Рюхей понимая намек, поднимает то, что до этого времени нес свернутым, и взваливает ему на правое плечо.
Это был песец (с)

Песцовый мех переливается на солнце голубовато-серебристыми оттенками.
- Ваш знак отличия, высокородный. Чтобы всем правоверным было видно, что вы - посол великих халифов ТаккиТсу.
Посол, дергая плечом, рукой расправляет ворс на шкуре:
- Не вскипай, как переполненный котел, аль-Рюхей! Все идет так, как заповедал Аллах. Хотя… - и он прячет довольную улыбку, продолжая говорить только себе, - слава ему, он приготовил нам приятные неожиданности.

Рябой стражник, перепугано косясь на них, распахивает высоченные двери в залу. Визирь, вышедший встретить их, сворачивает грамоту и громко объявляет:
- О великий! Посол халифов ТаккиТсу - высокородный Тадайоши-ад-Окура с переводчиком просят дозволения явиться перед твои очи.
Под шепот придворных и любопытные взгляды ад-Окура проходит к подножью эмирского трона, учтиво кланяясь.
Но не низко.
Посол такого уровня, к тому же практически кровный родственник халифов. Он склонит голову ровно настолько, насколько позволяет этикет, не больше.
Прошлая военная кампания халифата, сложившаяся на редкость удачно, увеличила его границы чуть ли не вдвое и сделала соседом эмирских земель.
С такими соседями принято дружить, засылая послов и выискивая повод для нападения.
И Аканиши тоже это знает:
- Мы рады приветствовать послов наших славных соседей! Что вы скажете нам? Как здоровье великих халифов?
Незнакомая для многих речь раздается в зале в ответ: владение иностранными языками не выходит в достоинства большинства придворных и мало кто может понять, о чем идет речь на багдадском диалекте. Эмир, прошедший царское обучение, понимает, о чем говорит посол, но ведение беседы требует определенного церемониала – общие фразы должны слышать все.
Произнеся фразу, Тадайоши-ад-Окура опускает глаза, опять слегка склоняя голову, а, по взмаху его руки, его ответ переводит Маруяма:
- Высокородный говорит: «Да продлятся твои дни, светлейший, мы оставили наших повелителей в добром здравии!»
Темнокожие невольники уже внесли большие, расшитые золотыми нитями подушки для сидения и разложили их перед троном. Еще двое встали сзади с опахалами из павлиньих перьев. Никто не скажет, что послов ТаккиТсу встречают неподобающим образом.
Аканиши, нервно поворачивая перстень на безымянном пальце, усаживается поудобнее на троне, настраиваясь на долгий неприятный разговор:
- Мы счастливы услышать об этом. Не хотите ли отдохнуть с дороги? – и эмир указывает послам на подушки.
Перед расположившимися послами ставят столик с холодным шербетом из базилика. Некоторые придворные сглатывают слюну, но для утоления их жажды предназначен только фонтан в эмирском саду.
Опахала начинают мерно навевать прохладу.

Как раз в этот момент, в залу совещаний залетает запыхавшийся Нишикидо-ага с перехваченными им письменными вестями о состоянии визиря. Вскрыть пергамент и прочитать его намного быстрее, чем опять так же скатать и повесить на него печать, но, надо отдать ему должное, он старался сделать это попроворнее.
- Начальник нашей стражи! – в голосе эмира слышно раздражение, - А где главный визирь?
- Я принес вести о нем светлейшему эмиру, - Нишикидо-ага, торопясь с письмом в руке к эмиру, проходит мимо сидящих на подушках и чуть не спотыкается, видя своего недавнего знакомого и его «слугу».
И то, что песцовая шкура на плече у того, кого он так… с кем он разговаривал под фиговым деревом.
Соображая, наконец, что пятнадцать минут назад, в саду, он чуть не развязал кровопролитную войну между халифатом и эмирским государством.
Или уже развязал?
Начальнику эмирской стражи кажется, что мертвая песцовая голова оживает прямо у него на глазах, хищно скалясь мелкими острыми зубами.

Нишикидо-ага протягивает эмиру сверток и тот, не глядя, кидает его на трон рядом с собой, делая знак Нишикидо встать за спинкой трона.
И начальнику эмирской стражи оттуда все очень хорошо видно.
По крайне мере, как посол поднимает свои ресницы так, словно делает одолжение всему сущему.

- Прими приветствие и благоволение от наших повелителей, - аль-Рюхей передает одному из невольников пергамент, перевитый золотистым шнуром, на котором болтается красная печать, и тот подносит его эмиру.
Аканиши разворачивает письмо, быстро пробегает глазами мелкую вязь букв и удивленно вскидывает брови:
- Покиньте нас все, – и он оглядывается на стоящего за его троном. - Нишикидо-ага!
Ширина дверей не позволяет одновременно покинуть зал всем желающим остаться в живых, но помещение становится практически пустым за несколько секунд.

Аканиши поднимает глаза от строчек, переводя взгляд на послов:
- Тут написано, что у высокородного есть ко мне важное поручение.
- Да, это так, светлейший, - отвечает ему Маруяма, приложив руку к груди, - И только Тадайоши-ад-Окура уполномочен предложить его тебе.
Эмир опять утыкается в письмо:
- Халифы не скупятся на… гхм… угрозы, заклиная хранить его жизнь – он наследник высокородного семейства и их кровный родственник. Еще здесь написано, что он был послом в… десяти государствах и везде его пытались убить… Убить? – он опять поднимает на них глаза, - За что?
И снова учтиво отвечает Рюхей:
- Его красота заставила многих ослепнуть от безумия по эту сторону шелкового пути, светлейший.
Тадайоши, заправляя благоухающую черную прядь волос за ухо, лениво и скучающе обводит взглядом зал.
Перед глазами начальника эмирской стражи везде, на троне, на балках, поддерживающих купол, на решетках окон, везде скользят лианой стебли, цепляясь за малейшие выступы, и густо распускаются огромные, пряно пахнущие цветы.

То, что эмир сейчас произносит в душе, просто никак не сочетаемо с образом поборника нравственности и защитника веры.
Но это объяснимо - ему подсунули сюрприз – почти объявление войны в случае отказа от «выгодных» предложений. И плюс посол, за которым тянется шлейф покушений и скандалов. Рекомендацией ему служит хотя бы то, что любое государство, где он побывал, рано или поздно подминал под себя халифат. И теперь, значит, сочный кусочек земли с морской гаванью не дает ТаккиТсу вкушать спокойно молочного барашка.
Нельзя допустить, чтобы хоть одно покушение случилось здесь.
- Начальник стражи! – зовет эмир, не отводя глаз от Тадайоши, как от ядовитого скорпиона.
- Слушаюсь и повинуюсь, повелитель! - Нишикидо-ага выходит из-за трона.
Аканиши задумчиво снимает с пальца огромный перстень с лалом и протягивает ему:
- Нашим именем ты отправишься в тюремную башню и освободишь младшего принца. Проводишь в его покои - скажи, что вечером мы соблаговолим говорить с ним.
Начальник стражи берет перстень и ретиво отправляется на выход. Такой энтузиазм что-то будит в памяти эмира и заставляет его отвлечься от немигающего созерцания послов и крикнуть вслед Нишикидо:
- Перстень вернешь!

- Спасибо, но переводчик нам больше не нужен – Эмира воспитывали сообразно его положению и язык Багдадского халифата ему знаком. - Благородный Тадайоши-ад-Окура, мы слушаем вас.
- Я подтверждаю то, - тихий голос Тадайоши долетает только до ушей эмира и ни один из визирей, что тщательно вслушиваются за дверью, не расслышит его, - что написано в этом письме о династическом браке между младшим аль-Китагавой и племянницей багдадских халифов. Я прибыл договориться о деталях, светлейший эмир.
- Это великая честь, - уклончиво говорит эмир, опуская глаза.
В его планах нет ни одного, что предполагает скорейшую женитьбу младшего принца.
После последних событий во дворце – у него вообще нет никаких планов.
Но если он располагает верными сведениями о ТаккиТсу - времени на раздумья у него не много.

Привычным путем, через эмирский сад Нишикидо-ага направляется в тюремную башню. Дойдя до нее, он с неизменным удовольствием ломится в двери.
- Доброго дня тебе, высокочтимый! Давно не виделись, - он протягивает перстень открывшему ему Йокояме-беку. - Повелитель желает освободить младшего принца. Веди меня к нему.
Начальник тюремной башни осматривается по сторонам. Но пришибить Нишикидо незаметно прямо сейчас не получится – разомлевшая от жары охрана смотрит только на них, и он ограничивается кратким:
- Много чести. Сейчас я приведу его к тебе, уважаемый.

Йокояма-бек поднимается по лестнице. Как не затягивай каждый шаг, но все равно рано или поздно он доберешься до самого верха.
По ступенькам, количество которых уже не замечаешь, когда поднимаешься по ним несколько раз за день.
Преодолевая этот путь последний раз поздним вечером, и спускаясь по нему с раннего утра.

Цепи художественно развешаны по стене, а на то, чтобы высушить здешнюю сырость не хватит бесконечно солнечных дней. Однако суровую композицию, призванную одним своим видом внушать ужас в сердца закоренелых преступников, несколько искажает шикарный персидский ковер с длинным ворсом, расстеленный на полу.
На котором младший принц, развалившись, вкушает вечернюю трапезу. Видя расстроенное лицо Йокоямы, Уэда-аль-Китагава, тем не менее, улыбается:
- Уже? Он так быстро передумал? - и он встает, сопровождая свои движения чересчур томным вздохом, по мнению начальника тюремной башни.
Намереваясь пройти мимо Йокоямы-бека и спуститься по лестнице, принц на ходу подбирает полы распахнутого халата, собираясь завязать его поясом.
- И надолго? – Йокояма хватает его за узорчатый рукав.
- Как у меня будет время выдумать следующую гадость, - словно только этих слов он и ждал, младший принц тут же разворачивается к нему. Не тратя время даром, он прижимается к начальнику тюремной башни и обхватывает руками за талию.
- Не пускай никого сюда, не занимай мое место, - подняв лицо вверх, он подставляет свои губы под поцелуй Йокоямы. – Не волнуйся, я скоро.
Оттолкнувшись от него и гордо расправив плечи, Уэда-аль-Китагава первым спускается вниз по выщербленным ступенькам старой лестницы.

- Хоть бы вынесли мне бокал шербета, правоверные. Нелегко пережидать ваши прощания по такой жаре, - язвительно улыбается Нишикидо-ага и, пропуская Уэду вперед, уже примеривается, как можно подпихнуть его ладонью под роскошный, по его мнению, зад, но получает два обжигающих взгляда: предупредительный от Йокоямы-бека и контрольный от Уэды. Тогда он прикладывает руку к груди и насмешливо кланяется:
- Пожалуйте во дворец, младший принц. Светлейший брат желает видеть вас.

Пропустив это мимо ушей, младший принц еще раз оборачивается, чтобы взглянуть на начальника тюремной башни. И на секунду Йокояме кажется, что он видит нежность в его глазах.

Проводив младшего принца в его покои, Нишикидо-ага резво возвращается в залу заседаний. Сегодня сумасшедший день и он набегался более чем. Надо будет вечером хорошенько отдохнуть в той чайхане, где варят такой замечательный плов из баранины. Послушать сплетни и посмеяться над наполовину придуманными, наполовину и правдивыми рассказами о главном визире.
Еще бы вечером выловить этого маленького поганца – Тего. Его расхвалили как лучшего наемного убийцу, пусть и дорогого. Нишикдо-ага вывалил немалую сумму, но, к сожалению, визирь еще жив. И это как-то не вписывается в планы начальника эмирской стражи.
Чего же он медлит?
Нишикидо-ага уже приготовился бегать по городу с саблей наголо – искать убийцу главного визиря и не найти. Ну, может, по дороге только вскрыть еще один противоэмирский заговор.
Так что же происходит сейчас в доме главного визиря?
С такими мыслями он и подходит к запертым дверям залы совета. Стражники при его виде встают по стойке смирно, а придворные льстиво улыбаясь, убирают опухшие уши от двери.
Начальник эмирской стражи толкает двери, входя в залу:
- Приказание светлейшего эмира выполнено. Его брат пребывает ныне в своих покоях.
Но Аканиши раздраженно машет рукой и Нишикидо-ага отходит в сторону, за трон, пряча в карман перстень, до которого эмиру сейчас явно нет никакого дела. А к вечеру он и вовсе забудет. Отмечая, что посол все так же ровно и строго восседает на подушках.
К сожалению, как начальник эмирской стражи не напрягает уши, понять незнакомую речь он не в силах.
- Мы посоветуемся со своими визирями и через два дня сообщим вам ответ. А пока прошу высокородного посла наслаждаться нашим гостеприимством. Начальник моей стражи будет лично обеспечивать вашу охрану.
Нишикидо вздрагивает, когда Тадайоши останавливает на нем свой выразительный взгляд:
- Выражаю восхищение усердием вашей охраны, милостивый эмир.
Нишикидо-ага не понимает ни слова. Да будет с ними гнев пророка, но он не понимает ни слова из этого тарабарского языка.

Когда послы в сопровождении начальника стражи покидают зал, эмир встает с трона и, медленно пройдя к окну, разворачивает пергамент, принесенный Нишикидо. Судя по донесению придворного – главный визирь неизлечимо болен, но еще в сознании. А дело, которое ему необходимо решить, не терпит обсуждения больше ни с кем.
В залу робко заглядывает один из визирей:
- Пусть возрадуется повелитель правоверных! Гарем светлейшего спасен от заклятия подлого джинна. Жены жаждут припасть к стопам солнцеподобного и вымолить себе прощения.
- Что все сразу? – раздраженно машет в его сторону Аканиши. - Не сейчас. Шайтан с ними.

«Нишикидо, ты будешь охранять посла и днем, и ночью. И если отойдешь от него хоть на шаг, если проспишь покушение… ты будешь умолять меня о четвертовании на городской площади!»
Мечты о наваристом плове в веселой чайхане, кальяне и свежих сплетнях уплывают в небо, как дымок от ужина, готовящегося сейчас на эмирской кухне.
…и днем, и ночью…
Нишикдо-ага останавливается у двери покоев, спешно убранных под местопребывание посла. Рядом с покоями уже выставлена охрана в количестве десяти человек. Начальник стражи, осмотрев их бравый вид, поворачивается к Маруяме:
- Это покои господина посла. Переведите ему. Нет, вам не сюда, господин. Вам туда! – и он, пряча смех, указывает аль-Рюхею дверь немного дальше по коридору, где тоже стоит стража.
- Но посол не понимает вашего языка, - гордо поднимает подбородок Маруяма.
Нишикидо-ага ниже его ростом, но, подойдя к нему ближе и также гордо задрав подбородок, он четко выговаривает слова:
- Его охрана поручена мне. Мне! Не говорит? Ничего, мы как-нибудь на пальцах.

Тадайоши-ад-Окура распахивает дверь в покои, предназначенные ему. Комнату уже заливают огненные краски заката, и голубые завеси рвет вечерний ветер. Покои достаточно велики для него, и убранство их не унижает его звания посла и родства с великими халифами.
Тадайоши молча улыбается, стоя спиной ко входу.
Рассматривая, как в море без единого крика о помощи тонет солнце.
Слыша, как за его спиной Нишикидо-ага, заходя в комнату, крепко запирает за собой дверь.

<< || >>

fanfiction