[2] – Ни за какие коврижки (PG-13)
Nami ha jetto koosutaa
Suteki na kaze wo atsumenagara...*
Репетиция.
– Стоп! Стоп, а если сделать так? – хореограф Агентства, Санче (никто из юных айдолов не знал наверняка, есть ли у него имя), выключил магнитофон и встал перед ребятами. Домото Коичи и Домото Цуёши стояли впереди и взглядами спрашивали друг у друга: «Неужели опять?». За ними же были юниоры, которые смертельно устали от еще одной перестановки. – А если сделать так. Имаи-кун! Имаи-кун! – Он громко похлопал, подзывая юношу, и чуть позже Имаи Тсубаса, кусая губу и начав паниковать, робко выбрался из первого ряда юниоров.
– Я что-то не так сделал? – едва слышно поинтересовался Тсубаса (Хидеаки тяжело вздохнул).
– Вовсе нет. Ю, – произнес Санче по-английски, на манер самого Джонни. – Ю, встань сюда. Сейчас же, – он кашлянул и указал на особое место на полу: как раз между обоими Домото. Даже те двое слегка удивились. – Наблюдай за Домото-кун и Домото-кун, смотри, что они делают, и повторяй за ними. Понял?
– Понял, – Тсубаса склонил голову и внезапно почувствовал, как взгляды десятка человек жгут ему спину. Санче мрачно кивнул, сообщил, что они начинают с самого начала, и если все хотят закончить пораньше, то лучше бы им больше не ошибаться. Цуёши и Коичи размяли руки и усмехнулись: в конце концов, они мирились с нравом Санче гораздо дольше юниоров, – и тепло улыбнулись Тсубасе, который тут же снова отпрянул от них.
– Тебя не позвали бы сюда, если бы ты плохо танцевал, – прошептал ему Коичи, желая подбодрить, но Тсубаса чувствовал себя так, словно ему вынесли смертный приговор. Как теперь избежать последующих издевательств в школе? Времени на раздумья не было, вообще: Санче снова ударил по кнопке, и в который раз мелодия заиграла с начала. Как же Тсубасе уследить одновременно за обоими «КинКи Кидс»? Быстро сориентировавшись, он стал смотреть в зеркала, занимавшие всю стену напротив, и следить только за отражением Коичи, повторять его движения под музыку, неожиданно перешедшую в быстрый ритм. Коичи хорошо танцевал, было полезно понаблюдать за ним.
– Хорошо, хорошо! ... Осака-кун, выше подбородок, выше! Сколько можно смотреть себе под ноги! Такахаши-кун, что ты делаешь, поворачиваемся направо, а не налево, мы же это уже проходили! Айба-кун, и ты тоже, выше подбородок! Такизава-кун, расслабься, смотри на Имаи-кун, смотри, как он двигается, и делай так же!
Тсубаса почувствовал, что краснеет еще сильнее. Санче произнес самые ужасные слова из всех возможных: Хидеаки наверняка смотрел на него, но явно не затем, чтобы учиться. Думал, как можно отомстить Тсубасе, вне всякого сомнения (хотя, честно говоря, Хидеаки уделил подобным мыслям около секунды, пытаясь сосредоточиться на танце). Когда Коичи остановился и начал петь, Тсубаса перевел взгляд на Цуёши, плавно перестраиваясь и повторяя движения уже за ним, и снова привлек к себе внимание:
– Имаи-кун, молодец, молодец! Хорошо вписался!
Черт. Тсубаса посмотрел в зеркало и увидел, что все (кроме Коичи и Цуёши) наблюдают за ним. Сейчас уже нельзя было сдаваться, только не когда Санче смотрел прямо на него. Тсубаса сделал над собой усилие и успокоился, продолжив танцевать, больше ему ничего не оставалось. Тсубаса то и дело переключал внимание с Коичи на Цуёши и с Цуёши на Коичи, с волнением ощущая на себе завистливые взгляды...
– Хватит на сегодня. – Когда музыка стихла, Санче похлопал в ладоши и улыбнулся, давая всем возможность опуститься на колени и расслабиться. – Имаи-кун, ты сегодня молодец. Еще поработаю с тобой на выходных. Домото-кун, Домото-кун, вы тоже придете? – Он посмотрел на Коичи с Цуёши, и те молча кивнули. – Ладно тогда. Встали! – по его команде все поднялись. – Лицом ко мне! – Все повернулись к Санче. – Поклон! – Все поклонились и, наконец, услышали:
– До встречи на выходных.
– До встречи на выходных, – нестройным хором пробормотали в ответ юниоры, быстро зашаркав ногами к выходу из класса. Санче подобрал свои вещи и вскоре ушел, оставив в комнате Цуёши, Коичи и Тсубасу, хотя последний ужасно спешил собраться и уйти после репетиции.
– Тсубаса-кун, ты разве не останешься с нами порепетировать? – Коичи наклонил голову, немного озадаченный поведением Тсубасы. – Так ты быстрее выучишь движения, если только не хочешь застрять на все выходные вместе с Санче-сан.
– А, нет, я... мне надо идти, простите, – Тсубаса быстро поклонился и, собравшись, быстро ушел, шаркая. У него не получалось мыслить здраво: слишком много сомнений и ужасных мыслей помутняли его разум. Тсубаса хорошо танцевал – с этим он еще мог согласиться, но почему надо было выделять именно его? Кто еще теперь будет смеяться над ним, сколько злых взглядов будет направлено в его сторону в общежитии? Не замечая, куда идет, Тсубаса столкнулся с кем-то, кто выходил из туалета.
– Ой, извините ме...
Такизава Хидеаки.
– Простить ю, – Хидеаки кашлянул и угрюмо посмотрел на Тсубасу, проходя мимо, и Тсубаса не выдержал, больше не смог делать вид, что ничего не происходит. Он забежал в туалет, закрыл дверь на замок, бросил сумку и тяжело опустился на пол. Тсубаса не плакал, по крайней мере, пока (если бы кто-то искал его и пришел сюда, Тсубаса бы, наверное, расплакался), но столько нужно было передумать, а думать лучше всего, как он уже выяснил, в одиночку. Он прислонился к стене, поджимая колени к груди и опуская голову.
Любой другой на его месте был бы счастлив, что его заметили, ведь так? Только не он, Имаи Тсубаса, который и двух слов перед камерой не может выговорить без стеснения. Он Имаи Тсубаса, который никогда не выделяется, всегда все делает правильно. Он Имаи Тсубаса, и именно поэтому над ним стало легче легкого издеваться, когда он наконец-то выделился. Он ужасно мучился, несмотря на то, что мечтал о шансе вырваться на первый план, и от мысли о бесконечных издевках его тошнило. Он с легкостью представлял, как придет в школу, как все отвернутся от него и будут стонать, покачивая бедрами, пока он проходит мимо...
– Тсубаса-кун? Тсубаса? – в дверь стучал Цуёши. – С тобой все хорошо, а?
Тсубаса отпрянул дальше. Цуёши же не станет дразнить его, правда? Тсубаса с трудом мог представить кого-то из семпаев за подобным занятием, но...
– Все хорошо, – отозвался он в слабой надежде на то, что после этого Цуёши уйдет, хотя и понимал всю тщетность подобных ожиданий. – ... Все хорошо.
– Слушай, я, конечно, не специалист по разговорам с глазу на глаз, но обычно люди, когда у них все хорошо, не запираются в кабинках туалетов. – Цуёши, как всегда, был невероятно прав. – Нам тут приходится присматривать друг за другом, верно? Если ты не хочешь, чтобы Санче-сан ставил тебя посередине, мы можем...
– Я не знаю, – Тсубаса почувствовал, как дрогнул голос. – ... Я не знаю.
– Думаешь, все будут тебе завидовать, да? – заговорил Цуёши, вновь оказавшись чересчур проницательным, по мнению Тсубасы. – Тсубаса-кун, выходи, и мы сможем поговорить об этом. Если бы ты плохо танцевал, тебя бы не поставили туда. Тебя другие юниоры задирают?
Тсубаса не ответил, и Цуёши продолжил. – Если кто-то из них станет угрожать тебе из-за этого, скажи мне, ладно? Мне или Коичи. Мы разберемся.
Только не с Такизавой Хидеаки, с ним – нет. И все равно Тсубаса вздрогнул, схватил сумку, медленно поднялся и открыл дверь, но не вышел из кабинки. Цуёши зашел туда, положил руку ему на плечо и вывел наружу. Всю дорогу до танцкласса, где все еще тренировался Коичи, Тсубаса молчал и не проронил ни слова, когда Цуёши легко похлопал его по плечу, прося сесть на пол. Цуёши махнул рукой Коичи, тот замедлил темп, и вскоре они втроем сидели на полу.
– А все думают, что мы ничего такого не замечаем. Что случилось, приятель? Кого ты боишься? – Цуёши дотронулся до лица Тсубасы.
И он все им рассказал.
—
У Такизавы Хидеаки теперь была своя квартира.
Узнав о ней, его мать подняла шум, брат и сестра закатили глаза, но с тех пор как общежития закрыли (по причинам, которые юниоры в силу возраста понять не могли), у Такизавы появилось свое жилье. Вечеринок там устраивалось совсем немного – по крайней мере, пока; у Такизавы Хидеаки они просто обязаны были проводиться. Однако в то время пол в квартире загромождали лишь сценарии, нотные листы, диски с демо-записями, хореографические листы и, наверное, одна-две пустые упаковки из-под бенто. Тогда Хидеаки больше всего волновали репетиции танца, которые он проводил, как ему и сказали, перед зеркалом в полный рост, прикрепленным к двери спальни. Дело не в том, что он каким-то образом пытался превзойти Тсубасу, но... где было чувство, о котором упоминал Санче?
Такизаве нравилось танцевать. Он не считал танец обязанностью, не ненавидел его всеми фибрами души, но почему в движениях, которые ему хорошо удавались, не было видно ни капли техники? Точно на середине песни Хидеаки наконец сдался и сел на пол, жалуясь самому себе. Не очень-то и важен этот танец. Конечно, нет. Если ему просто хотелось как-то доказать себе, что он не хуже Тсубасы, то существовал десяток других вариантов для сравнения, ведь так? Незачем гнаться за своей полной противоположностью.
Звонил телефон. Такизава побежал в гостиную и как раз успел поднять трубку.
– Алло?
– Такки! Сможешь сегодня вечером погулять с нами? – На другом конце провода был Айба Масаки; кто еще входил в это «мы», он рассказать не потрудился. – Мы хотели пойти поесть якинику, но если народу мало, будет совсем тухло. Тут рядом Матсуджун, а еще придут Нино, Хина, Бару...
– Блин, вечером должны были показывать Антонио Иноки, – приуныл Такки, разглядывая одну из телепрограмм, раскиданных по полу: та была открыта на передачах, посвященных профессиональной борьбе. – Он будет драться за звание чемпиона с Акудамой Джет-Шином! Знаешь, как долго они соревнуются между собой? Года с 1984, как минимум!
В трубке на минуту замолчали.
– Ну так ты с нами пойдешь сегодня вечером?
Хидеаки чуть не упал.
– Айба-кун, давай сделаем так. – Хидеаки неожиданно улыбнулся. – Приносите якинику ко мне, устроим небольшую вечеринку. Идет? И я смогу посмотреть свою передачу, и повеселимся вместе. Сейчас никто нам свет выключать не будет, никаких правил и всего такого... Ну, ты меня понял, – он понизил голос, намекая на все, что Айба сможет придумать.
– Такки! Ты гений, – Айба звонко поцеловал трубку и позвал Джуна. Минуту спустя тот уже, обзванивал всех и предупреждал о смене планов. – Скорее бы уже. Обожаю якинику! Во сколько нам подходить?
Было уже шесть.
– Может, в восемь? В восемь нормально.
– Тогда в восемь! – Айба радостно повесил трубку, а Хидеаки, оставшись сидеть на своем месте, откинулся на спину и стал смотреть в окно на сверкающие огни Сибуи внизу. Жить одному было не так уж плохо, по крайней мере, бoльшую часть времени. К нему постоянно приходили друзья, а в друзьях Хидеаки недостатка не испытывал, так почему же ему внезапно стало так тоскливо? Может, он просто скучал по обстановке в многолюдном общежитии? Там все время что-то происходило, всегда было чем заняться, с кем поиграть...
Он тихо рассмеялся, перехватив свой взгляд в отражении. Может, люди так взрослеют, подумал Такизава про себя. Всегда чувствуя, что чего-то не хватает, чувствуя себя неполноценными. А почему он, собственно, должен был быть полноценным? С семьей он не ладил, в школу больше не ходил, работал каждый день, почти не выделяя времени на сон, – такая пустота наверняка была естественной. Друзья должны были ее заполнить, разве нет? Если да, то как объяснить остававшуюся пустоту?
Может, он просто устал. Может, он направил в сторону Тсубасы слишком много злых взглядов из-за того, что произошло в танцклассе, и чувствовал себя виноватым. Какова бы ни была причина, Хидеаки не мог ее понять и решил пока оставить эти мысли: может, Субару или еще кто-нибудь разберется. Интересно, Ниномии знакомо это чувство? Парень он странный, но голова на плечах у него имеется; может, спросить у него, когда он придет? Но... У Золотого Мальчика, оказывается, проблемы? Хидеаки живо представил, как над ним будут смеяться, осмелься он задавать вопросы.
И даже когда с приходом его друзей квартиру наполнили шум, гам и смех, Хидеаки этого не заметил. Включенный телевизор он еле удостоил парой взглядов, жареное мясо едва попробовал, друзья вокруг улыбались, а он почти ни на кого не смотрел. Всем было ясно, что Хидеаки неспокойно (если только вы не Айба Масаки, который говорил о голубях, или Мураками Шинго, который не столь сильно любил Такизаву, чтобы беспокоиться о таких пустяках). И только когда за столом смолкли последние разговоры, Хидеаки понял, что ребята заметили, как он выпал из реальности.
– Для того, кто хотел остаться дома и смотреть борьбу, ты не очень много внимания обращаешь на телевизор, – Матсумото Джун подмигнул ему и подтолкнул локтем. – О чем задумался, Такки?
Хидеаки поднял голову, с удивлением замечая, что все смотрят на него с любопытством.
– Что? А, ну... просто задумался. Глубоко, – он рассмеялся, пытаясь обратить все в шутку, хотя собравшиеся у него ребята, казалось, были обеспокоены сильнее самого Хидеаки. – Что? Ладно, меня слегка накрыло ностальгией, но...
– Джентльмены, джентльмены, – Субару помахал собравшимся за столом, заставляя стихнуть неожиданно загомонивших приятелей. – Джентльмены. Давайте успокоимся и хорошенько все обдумаем. Такки, ты сказал, что тебя накрыло... ностальгией? Что ты имеешь в виду?
– Ну... Это как... Черт, я не знаю, – Хидеаки закатил глаза. – Кажется, что чего-то не хватает, наверное. То есть с нас типа десять шкур в Агентстве не дерут, не знаю, почему я себя так чувствую. Может, мне хреново из-за того, что случилось сегодня в танцклассе, – он встретился взглядом с Айбой и усмехнулся. – Меня не настолько волнуют танцы, просто...
– Чего-то не хватает? ... Мне кажется, я знаю, что не дает тебе покоя. – Субару прокашлялся, подполз к Хидеаки и закинул руку ему на плечи, приложив вторую к своей груди и принимая чересчур наигранный вид. – Джентльмены, мои дорогие господа... У Такки еще не было подруги. Ведь так? – Он развернул голову Такки к себе и одарил его проницательным взглядом.
Хидеаки покачал головой. – Не было, но я не понимаю, при чем тут подруга вообще. Ты просто как обычно пытаешься снова втянуть меня в какие-то неприятности, я прав?
– Вовсе нет, вовсе нет. Видишь ли, Такки, у ребят вроде нас подобная пора в жизни называется юность, это весна нашей молодости, – у Субару довольно хорошо получалось не снижать градус театральности. – И в эту пору происходят некоторые увлекательные перемены, если точнее, перемены в области желания неких взаимных, дружеских отношений...
– Бару, только без обид. Мне кажется, я понял, что такое переходный возраст, еще в начальной школе, – Хидеаки приподнял бровь. – Не думаю, что наличие у меня девушки решит что бы то ни было, в этом-то и проблема. Не все так просто, – он снова ушел в свои мысли. Может, Субару был прав: если Хидеаки не хватало любви, отношения наверняка стали бы первым шагом к ее обретению. Или, по крайней мере, к пониманию, что ему нравится в девушках, – этого он тоже толком не знал.
– Тогда устроим мальчишник. Мне кажется, нам всем нужно немного встряхнуться. Ну что, встречаемся здесь же на следующей неделе? Ладно, тогда договорились. Теперь доедай свое якинику, а то дамы решат, что ты голодаешь, – Субару похлопал Хидеаки по плечу, пока тот хватал ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды: ему даже не удалось вставить ни слова против использования квартиры для такого скандального мероприятия. Впрочем, какая разница; все равно, если сюда придут девушки, от Хидеаки не убудет. И никто из работников Агентства не сможет запретить ему приводить в собственную квартиру девушек...
Субару уже сбежал на свое место. Хидеаки слабо рассмеялся и наконец приступил к ужину, чувствуя, что с каждой секундой дурные предчувствия по поводу следующей недели становятся все сильнее.
—
Интерлюдия – затем мы продолжим нашу историю.
Кажется, два недавних события – Имаи Тсубаса и Такизава Хидеаки выбирают разные дороги в жизни – произошли не по воле самих мальчиков (у них возникла необходимость приобрести квартиры в Токио благодаря грамотно организованным скандалам и обвинениям, приведшим к закрытию общежитий. Двум самым популярным юниорам в Агентстве статус не позволяет возвращаться домой по выходным). Так или иначе, когда эти двое наконец-то снова встретятся, причины встречи будут немного иными.
Имаи Тсубаса в последнее время страдает от недостатка уверенности в себе. Сакурай Шо больше не делит с ним комнату, и вечером Тсубасе больше не с кем поговорить о проблемах. Кому-то это покажется пустяком, но у Тсубасы, к сожалению, пока не хватает ни сил постоять за себя перед целой толпой, ни храбрости, чтобы дать отпор любому, кто насмехается над его танцами. На этот раз проблема была не в Агентстве: сомневаться в себе его заставили проблемы в школе. Надо особо заметить, что Имаи Тсубасу ни в коем случае нельзя назвать плохим учеником: возможно, он не лучший в классе, но уж точно в числе самых успевающих. У него хорошая память, он быстро усваивает информацию, хотя математику он всегда считал трудным предметом. Тсубасу жестоко мучают вовсе не проблемы с учебой; скорее, он не может разобраться с проблемами социальной иерархии.
Он хочет закончить школу. Конечно, он не обязан этого делать, Такизава Хидеаки же бросил учебу. Но желание обогнать Такизаву Хидеаки не движет Тсубасой. Он звонит матери каждые выходные, и это дает ему силы не сдаваться. Он не рассказывает ей о том, что происходит в школе, – об этом знает только Сакурай Шо, и больше никого в свои дела Тсубаса посвящать не будет, если только станет совсем невмоготу. Он хочет закончить школу ради своей семьи. Ведь он единственный сын в семье Имаи; ему не очень хочется получить от отца жесткий выговор, во время которого ему разъяснят, почему важно получить хорошее образование.
Тем более он не хочет просвещать отца по поводу того, что может быть больше чем простой симпатией к бывшему соседу по комнате.
Именно эти чувства заставляют Тсубасу страшиться травли в школе. Наверное, было бы не так больно, если бы оскорбительные прозвища не попадали точно по живому: Тсубаса мучается, так как уверен, что ему нравятся представители одного с ним пола. Разобраться в своих пристрастиях ему еще не удалось, но Тсубаса совершенно убежден, что его лучший друг относится к тем, кого он обязательно выделил бы из толпы. Тот факт, что его привлекает лучший друг, чрезвычайно пугает Тсубасу.
Такизава Хидеаки в последнее время страдает от недостатка бескорыстной любви; ему очень одиноко в новой квартире, а все связи с семьей он фактически разорвал. Быть может, вы очень удивитесь, что Хидеаки, к сожалению, не умеет разбираться со столь прискорбными проблемами. Хорошего совета, который мог бы помочь все разрешить, ему тоже никто не дает. На этот раз проблема была не в людях, которые его окружали, теперь винить следовало его самого. Надо особо заметить, что Такизаву Хидеаки ни в коем случае нельзя назвать жестоким человеком: он, может, и любит подразнить и пошутить, но он невероятно добр к своим друзьям. Такизава очень привержен традициям и при возможности настаивает на том, что за угощения заплатит сам. Его жестоко мучает вовсе не недостаток в общении; скорее, он не может разобраться с проблемами социальной иерархии.
Хидеаки хочет заботиться о ком-нибудь. Он еще не знает – а кто бы на его месте знал? – что им движет не желание физической близости. У него есть друзья, и до сих пор их поддержка давала ему силы. Но Хидеаки (обычно) не говорит им о снедающем его чувстве. Как вы сами видели, Хидеаки только что рассказал о нем, но лишь когда его заставили. Для очистки совести он сказал нескольким друзьям о своей внезапной меланхолии. Все же он Такизава Хидеаки, ему не слишком хочется быть лидером, который не может излить друзьям душу. Но при этом Хидеаки не хочется просвещать лучших друзей по поводу догадок, почему же ему так одиноко.
Именно эти чувства заставляют Хидеаки отказываться от поисков первопричины. Наверное, было бы не так больно, если бы он не знал, что отчасти виноват сам. Хидеаки мучается из-за отношений с семьей и практически полной потери связи с родными. Разобраться с причинами его состояния Хидеаки еще не удалось, но он определенно не исключает, что именно из-за них у него так пусто внутри. Тот факт, что у Хидеаки нет никакого желания исправлять ситуацию, пугает нас гораздо больше, чем его самого.
Это еще не те крайности, о которых упоминалось ранее, но мы на верном пути. В общем, почва для окончательного сближения Хидеаки и Тсубасы уже приготовлена, хотя они еще не дошли до предела, когда выносить друг друга станет и вовсе невозможно. Тогда и только тогда они смогут полностью примириться друг с другом; а пока мы продолжаем и благодарим вас за терпение.
—
– Красивое у тебя платье было, Имаи Тсубасако.
– Тебе правда понравилось носить на съемках передачи эту фигню с оборками? Ты чего, голубая фея?
Смех.
– Меня заставили его надеть, мне оно совсем не понравилось, – пробормотал Тсубаса, довольно внимательно вглядываясь в дифференциальные исчисления. Мало того, что Санче поставил его вперед и в центр, так на Тсубасу еще надели пышное платье, в котором он должен был танцевать. Конечно, все видели выступление на «Music Station», и, конечно, теперь все тихо лопались от смеха. – Я не выбираю, что надевать.
Однако общественность, казалось, была категорически не согласна с Тсубасой.
– Ты выглядел так, будто очень рад этому.
– И глаз не сводил с Коичи... Он тебе нравится, да?
– Он мне не... – Тсубаса поднял голову, собираясь возразить, но тут прозвенел звонок, возвестивший об окончании урока (и, слава богу, о конце учебного дня для Тсубасы: ему еще надо было попасть на репетицию). Торопясь изо всех сил, Тсубаса собрал тетради и карандаши, поправил сползшие очки и постарался уйти, не привлекая к себе особого внимания. Но, по обыкновению, не смог уйти без приключений: в последнее мгновение, когда он уже выходил из класса, в дверной проем выставили ногу, и Тсубаса оступился, уронил учебники и упал. В последнюю секунду он выставил вперед руку, чтобы не удариться лицом, но, как обычно, сильнее всего заболели не ушибы.
– Хоть бы раз смотрел под ноги, а не на парней впереди, – сверху послышались сдавленные смешки, и Тсубаса почувствовал, как у него горят щеки. Он будет делать, как сказал ему Шо, он не станет обращать на них никакого внимания – именно так он и поступил, потянувшись за учебниками и один за другим засовывая их в портфель...
Точнее, поступил бы, если бы ребята ногами не отпихивали книги прежде, чем Тсубасе удавалось ухватиться за них.
– Как ты быстро уходишь после уроков. Неужели не останешься прибраться? – Ребята снова рассмеялись, начиная отходить и перебирать страницы учебников, марая каракулями чистые поля.
– Я не могу, мне нужно идти... на репетицию, – ответил Тсубаса, метнувшись к вещам и собирая их. Он замолчал, не желая вызвать новую волну насмешек по поводу его юниорства, но какая еще уважительная причина у него могла быть? И просто сразу пойти домой он не мог, в конце концов, его в самом деле ждала работа, и эта причина была серьезнее всех, что могли бы предъявить те, кто стоял перед ним. Ребята держали его учебники, листали их и поднимали за страницы, растягивая переплеты.
– Что вы делаете?! Отдайте, пожалуйста. Мне правда нужно идти, – Тсубаса старался говорить не слишком обеспокоенно, но нотки отчаяния в его голосе слышались, и было ясно, что этим воспользуются.
– Так, кажется, кому-то не терпится снова натянуть на себя то платье, – послышался взрыв смеха, и Тсубаса покраснел еще сильнее. – Тебе это очень нравится, да? Когда все на тебя так смотрят? Как ты на них смотришь?
Тсубаса резко вытянул руку и выхватил один из учебников, пряча его. Говорил он тихо, как и во всех стычках:
– Носить такую одежду – часть моей работы. Пожалуйста, отдайте мои вещи, и я пойду. Учитель знает, что мне нужно уйти после уроков...
– Так ты учительский любимчик? Что ты для него сделал, чтобы попасть в такую милость? Ты же не убирал за ним, нет? – Мальчишки захохотали, и, черт, Тсубаса чувствовал, как в глазах собираются злые слезы; он меньше всего на свете хотел... – А может, ты оказал ему какую-нибудь «услугу»? Этому вас учат на репетициях джоннисов?
– Заткнись, – Тсубаса выхватил еще один учебник и затолкнул его в портфель так же быстро, как и предыдущий, начиная пятиться. – Я не такой. И другие тоже не такие, – он стал идти чуть быстрее.
– Всех джоннисов учат так убегать? – Тсубаса уходил по коридору под свист, опустив голову и пытаясь дышать спокойно. Он облизал губы, убыстряя шаг, и, завернув за угол, бросился бежать со всех ног, даже не думая останавливаться, пока не добежал до общественного туалета. Внутри никого не было – Тсубасе повезло. Кабинок было предостаточно (преимущество традиционных японских туалетов), и он побрел к самой дальней из них, сняв портфель с плеча и бросая его в угол кабинки, прежде чем зайти туда самому и закрыться на замок.
Лицо Тсубасы стало мокрым от слез еще до того, как он тяжело опустился на пол.
Неужели он такой слабак, что разрешает причинить себе боль подобными словами? Тсубаса запрокинул голову и расслабился, больше не сдерживая дрожь и позволяя отчаянию вырваться на волю и зазвучать в стенах туалета. Больше никого не подвергали таким ужасным пыткам, правда ведь? Ни Ниномию, ни ребят, похожих на Джуна или Шо. И что бы подумали родители, скажи он им такое? Он совершенно точно не мог сказать матери, что из-за травли хочет бросить школу, а от одной мысли о неприятном разговоре с отцом Тсубасе сразу хотелось отказаться от всей затеи. И что бы они сказали, если бы Тсубаса частично признал правоту своих обидчиков: он ведь смотрел на другого парня не так, как следовало бы? Мама, может, смогла бы понять, но отец?
Все казалось таким бесполезным, Тсубаса словно очутился меж двух огней. Ему повезло, что никому не понадобилось воспользоваться туалетом: если бы к Тсубасе попытались подойти, он, наверное, окончательно сорвался бы. Как ему выйти, ведь теперь окружающие будут еще больше смеяться над ним, ухмыляться и шептаться? Он проплакал почти десять минут и толком не успокоился, но наконец полез в портфель за мобильным и стал дрожащими пальцами набирать номер танцевального класса Агентства.
Ему пришлось несколько раз перезванивать, но в конце концов секретарь взял трубку и Тсубаса спросил, нельзя ли поговорить с Санче-сан, всего минуту. Прошла пара минут, и наконец Тсубаса услышал:
– Алло, Имаи-кун? Это ведь ты?
– Я в школе, – Тсубаса услышал, как дрогнул его голос. – Наверное, я опоздаю на сегодняшнюю репетицию.
– Чем ты... Имаи-кун, что случилось? ... Ты плакал?
– Простите. – Хотя это было грубовато с его стороны, Тсубаса быстро нажал на отбой и снова убрал телефон в карман. Бесполезно объяснять: Санче не будет его слушать и скажет немедленно приходить. Работа – лучшее лекарство от огорчений, скажет Санче, и Тсубасу снова запихнут в то дурацкое платье, и он будет танцевать, и не сможет долго сдерживаться и ни на кого подолгу не смотреть. Бросить Агентство тоже не выход, к тому же Тсубасе там очень нравилось: он любил танцевать, любил своих друзей, да и сниматься на телевидении было не так уж плохо.
В мыслях Тсубаса все время возвращался к одному вопросу: почему именно ему так не везет? К ребятам вроде Такизавы Хидеаки наверняка приставать не стали бы. Стоило только подумать о Хидеаки, как Тсубаса тут же начал раздражаться и злиться. Он хлопнул ладонью по стене и почувствовал, что его снова изводит зависть. Не стоило питать столь сильную неприязнь к человеку просто потому, что его никто не трогал, но в подобном состоянии Тсубасе подходила любая причина. И, конечно, больше всего он мучился, потому что не мог рассказать, до чего дошли былые насмешки. Кто ему поверит? Чтобы с джоннисом-юниором так обращались в школе? Да быть такого не может – даже сам Тсубаса не мог понять, почему на него накинулись. Станет ли он обсуждать свою ситуацию с кем-то? Ни за какие коврижки, решил Тсубаса.
Когда Тсубаса наконец-то доехал до танцкласса, репетиция уже час как закончилась.
—
У Такизавы Хидеаки теперь была своя квартира.
И, наверное, как у любого шестнадцатилетнего обладателя собственной квартиры, у Хидеаки была ужасная привычка постоянно что-нибудь там терять. Правда, он не ожидал, что потеряет и девственность, ну, по крайней мере, не так быстро после въезда.
Слава богу, Хидеаки сообразил, где лежит ее лифчик; найти его удалось не сразу. Кое-что занимало Хидеаки гораздо больше, чем поиски нижнего белья, раскиданного по комнате. Он сел на краю кровати, провел рукой по волосам раз десять и не собирался останавливаться на достигнутом. Вот он приведет к себе девушку и пустота в душе заполнится. Держите карман шире. Вообще-то, стало только хуже. Ему нравились сами холостяцкие вечеринки, но как он должен был выстраивать на них отношения, Хидеаки не очень понимал. Может, он слишком разборчив и привержен традициям, но ситуация, в которой он был бы знаком с этой девушкой, устроила бы его гораздо больше.
Она ведь была милая. Хидеаки нравились милые. Но в целом ему было слишком некомфортно – не в физическом плане, вовсе нет; если бы Хидеаки назвал это чувство эмоциональным дискомфортом, он попал бы в яблочко. На любовь оно совсем не походило – влечение, помноженное на тройную порцию крепкой выпивки, и Хидеаки это было совсем не по душе. Он не любил так поступать, а поступив, почувствовал, что балансирует на той грани, к которой и не думал приближаться. Золотой мальчик стал потихоньку терять свой блеск?
Он обернулся и посмотрел на девушку, устроившуюся под его одеялом, – она храпела. Хидеаки чуть засмеялся, но не от переполнявшей его нежности. Какой же он дурак: думал, что приведет к себе девушку и чувство одиночества сразу испарится. Субару очень старался, но иногда у друга радостное волнение и энтузиазм одерживали верх над здравым смыслом. Хидеаки рисовал в своем воображении вовсе не внезапную встречу с девушкой и неожиданную сильную любовь. Ничего удивительного, что в итоге все вышло, как вышло.
Хидеаки вздохнул, глубоко и тяжело. Ему было противно говорить лежащей за его спиной девушке, что у них ничего не получится. Все равно придется это сказать, просто... не сейчас, в данный момент он и себе едва мог что-то объяснить. Хидеаки обернул полотенце вокруг талии, подошел к окну спальни и развернул планки жалюзи, открывая себе вид на море огней внизу. Вот в них он бы не отказался потеряться. Какой смысл иметь все, когда в душе у тебя нет ничего?
Пробило час ночи, и Хидеаки подумал, что, наверное, уже потерялся.
Наверняка больше никого такие чувства не одолевали. Субару сказал, что в них нет ничего необычного, но Хидеаки так не казалось. Только не в этом смятении, не в этой пустоте. Если подумать, то причину всех его мучений, наверное, можно устранить одним звонком. Скоро День матери, Хидеаки мог бы позвонить своей, они бы поговорили. Только разговоры ни к чему не приведут. Разговоры перетекут в споры, пустые ответы, оправдания и обсуждения не относящихся к делу вопросов. В конце концов, не очень-то честно женщине с детьми снова выходить замуж, не спросив у дочери и сыновей, нравится ли им выбранный ей мужчина.
Да, он неделю назад признался всем за столом, что чувствует себя странно, но Хидеаки ни за что не станет обсуждать, почему, к примеру, он вообще так себя чувствует. Субару старается из всех сил, его не в чем винить. Проблемы с семьей и жизнь в одиночку, звездный образ жизни – вот что заставило его чувствовать такую отчужденность. Хидеаки понимает это. Смог бы он с кем-то поговорить о своих проблемах? Конечно, нет. Ни за что. Какой смысл? Все равно никто не поймет. Даже члены его семьи не поняли, что он чувствует, что уж говорить о друзьях или...
Девушка, лежавшая на его кровати, пошевелилась во сне.
... или о девушке, которую он едва знал? Почему-то такой вариант понравился ему еще меньше. Он мог бы понравиться больше, ведь всё, что Хидеаки расскажет ей, воспримут не иначе как слухи и сплетни. Но Хидеаки едва ли хотел признаваться даже самому себе, так что он решил ничего не говорить девушке – вообще никому – и вернулся на свою половину кровати. Он дотронулся до щеки девушки и стал нежно будить ее:
– Ами-тян, тебе нельзя оставаться здесь на всю ночь, это опасно.
– М-м-м... Зато тут тепло, – хихикнула она. – Иди в кровать, Такки. Все будет хорошо.
Хидеаки покачал головой, взял Ами-тян за руки и потянул, чтобы она села.
– Может, в другой раз, но не сейчас. Давай... Вот твоя блузка, – он подхватил ее с одного из ночных столиков и протянул девушке. Та неохотно бросила ее себе на колени, пока Хидеаки собирал остальное нижнее белье. – Что с тобой?
– А с тобой? Ты не спал, – она подтянулась к нему, прижимаясь голой грудью к обнаженной груди Хидеаки, провела руками по его волосам, и, очевидно, не заметила, как все было неправильно. – Ты слишком много думаешь об этом. Плыви по течению, – она потянулась за следующим поцелуем, и пока он едва заметно отвечал ей...
– Мне в самом деле надо плыть по течению, – когда она отстранилась, он опустил голову. – ... Ами-тян, мне кажется, нам не стоит этого делать.
Взгляд, которым его одарили в ответ, был весьма предсказуем: крайнее удивление, переходящее сначала в грусть, а затем в злобу. Что Хидеаки не ожидал, так это усмешки:
– Значит, это был просто секс на одну ночь и тебе не нужно большего. Да?
Хидеаки открыл рот, будучи не уверенным в том, как следует все уладить.
– Наверное, я пытаюсь возместить кое-что, чего мне не хватает, но как это сделать, я не знаю. Я не хотел втягивать тебя таким образом, если я могу как-нибудь загладить свою вину, я...
– Сейчас уже поздновато, тебе не кажется?! – Она зашипела на него и в ярости продолжила одеваться, каждый раз с силой шлепая Хидеаки по рукам, когда он пытался помочь. – Все мужики одинаковые, никогда не задумываются, что...
Она сама свела свою тираду на нет, и Хидеаки промолчал, позволяя словам запасть в душу. Так обманывать девушку было совсем на него не похоже. Черт, да всем своим поведением в последнее время он совсем не походил на себя. Он отвернулся, когда она встала, чтобы одеться, и проводил ее до дверей, как джентльмен, помогая надеть пальто и подавая сумочку. Надев туфли, девушка притормозила у двери, развернулась – Хидеаки решил, что это был более-менее последний шанс смерить его гневным взглядом за содеянное, – и нахмурилась.
– Если хочешь любви, удачи в ее поисках, – и громко захлопнула за собой дверь.
Она была права. Заслуживал ли он любви после того, что сделал с этой девушкой?
Он медленно вернулся в спальню, пошатываясь, и снова сел на край постели, чувствуя, как в глазах опять собираются слезы, и мысленно возвращаясь все к тем же вопросам. Почему именно он оказался в такой сложной ситуации? Может, если бы он был таким же застенчивым, как Имаи Тсубаса, он бы с самого начала не увяз в этой мимолетной связи. От самой мысли о собственном поступке Хидеаки захлестнули гнев и отвращение, а сожаления были столь сильными, что его начало мутить. Ненавидеть других за то, что он дошел до такого, ему не стоило, но в подобном состоянии Хидеаки подходило что угодно. И, конечно, больше всего он мучился, потому что не мог рассказать, как все плохо. Кто ему поверит? Джоннис-юниор, который развлекается с девушками, сам по себе был причиной для скандала, а уж говорить о пустоте в душе, которая привела к таким последствиям, было просто немыслимо. Так что Хидеаки сам не знал, почему так поступил. Станет ли он обсуждать свою ситуацию с кем-то? Ни за какие коврижки, решил Хидеаки.
Когда у Хидеаки наконец высохли слезы, солнце уже час как появилось над горизонтом.
—
– Победа! Абсолютная победа! Икута и Ямашита, абсолютная победа!
Двое ребят широко улыбнулись и дали друг другу «пять»; что же касается Такизавы Хидеаки и Имаи Тсубасы, то их беззвучный вздох разнесся минимум на пять километров за пределами Токио, особенно когда оба закатили глаза. Однако Козоно Хироми и бровью не повел, особенно когда дело коснулось измывательств над его бедным соведущим.
– Да, это значит, что Такки и Тсубаса должны сыграть в штрафной игре... вместе!
Отлично. Превосходно.
– Хироми-сан... С ним?! Это же он виноват!
– Никаких оправданий, никаких, у меня они не пройдут, – Хироми щелкнул пальцами и, под восторженные крики зрительниц, на сцену из-за кулис вывезли подобие телефонной будки. Если, конечно, это было можно так назвать – вся конструкция была задрапирована черной тканью. – В этот раз в качестве штрафной игры... вам придется за пять минут полностью поменяться одеждой. Внутри нашей штрафной будки, разумеется.
– Что?! – под смех юниоров и крики зрительниц Такки с Тсубасой сделали шаг назад. – Мы не можем... Ни за что! – запротестовали они, совсем не рассчитав силу двух десятков юниоров, которые затолкали их внутрь и крепко-накрепко заперли дверь будки.
Хидеаки закатил глаза.
– Я тебе говорил, что у Ямапи защита слабая. Нет, мы должны были слушать тебя. Ты сказал, что Тома ворота не прикроет.
– Ну прости, что я не спец в стратегии и тактике аэрохоккея и не слежу, как в этом разбираются другие, – огрызнулся Тсубаса и снял с себя футболку. – Давай уже закончим с этим, ладно? Чем меньше времени мы проведем за грызней, тем лучше. И про микрофон в кармане не забудь.
– Договорились, – для разнообразия согласился Хидеаки и тоже стянул с себя футболку, передавая ее Тсубасе. Футболка Тсубасы была чуть шире в плечах, а у Хидеаки – чуть короче, чем нравилось Тсубасе; впрочем, это было не важно. Они скинули ботинки и стянули штаны – оба про себя подумали, что вся эта затея неимоверно глупа и что на их месте должны быть Тома и мелкий Ямашита. Но раз уж они здесь, то какой смысл сопротивляться?
– У тебя ботинки слишком большие, – пробормотал Тсубаса, засовывая ноги в обувь (начав с левой ноги, как всегда).
– Ага, а в твоих штанах места для задницы нет. Терпи, – Хидеаки не очень хотелось говорить. Только не с Имаи Тсубасой – кажется, в общении с другими везти ему перестанет. Сначала та девушка на выходных, а теперь он застрял тут с Тсубасой, втиснувшись в его одежду, – это чтобы ему еще понятнее стало? Выбор у Хидеаки был небольшой, особенно учитывая, что они закончили задание гораздо раньше срока: зрители отсчитывали время вместе с Хироми, оставалось еще три минуты. По крайней мере, можно было притвориться, что они ладят.
Тсубаса откашлялся, судя по всему, подумав о том же.
– Тебе... хорошо, когда своя квартира есть?
– Наверное. Девчонки приходят, – горько рассмеялся Хидеаки, вспоминая свой первый раз. А потом он выбрал худший из возможных вариантов продолжения разговора с Тсубасой. – А тебе... нравится школа, да?
В маленькой будке царила звонкая тишина и на отсчете последних секунд, и когда Хидеаки с Тсубасой, которым явно было очень некомфортно в вещах друг друга, выпустили из их небольшого места заточения. Хидеаки морщился от боли и крепко сжимал пах, делая осторожные шаги.
– Что такое? Такки, со штанами Тсубасы-кун все так плохо? – засмеялся Хироми.
– Нет, зато с ботинками – да, – кашлянул Хидеаки, обмениваясь гневными взглядами с Тсубасой. Оба молча утвердились в своем решении:
никогда в жизни.
______________________________
* первые строчки песни «Jet Coaster Romance» группы «КинКи Кидс»:
Волны похожи на американские горки,
когда собирают вместе прекрасные ветры
<< || >>
fanfiction |