Победивший платит

Авторы: Жоржетта, Mister_Key

Бета: T ASH

Фэндом: Л.М. Буджолд "Барраярский цикл"

Рейтинг: R

Жанр: ангст, романс, детектив.

Саммари: Двадцатилетняя война - Великая - для одной стороны, Цетагандийская - для другой, - причудливо перекорежила и перемешала судьбы. Гем-лорд и барраярский офицер сами подошли бы к друг другу разве что на пушечный выстрел - была бы пушка! - но им придется уживаться вместе, связанным чужими обязательствами, формальностью закона, политикой, злым недоразумением... и, конечно, глубокой, искренней взаимной неприязнью. Но даже если они найдут компромисс, примут ли его окружающие?

Размещение: С разрешения авторов.

ГЛАВА 26. Эрик

 

Шутить - так всерьез, без халтуры. Хорошая шутка требует не только доли правды, но и серьезной технической подготовки. Передо мной ложится лист плотной дорогой бумаги с матовыми мраморными прожилками и ставится письменный прибор. Я должен составить ответную записку Рау, и диктовать положенные слова Иллуми решительно отказывается.

 

- Хватит и того, - ворчит он, - что я не только разрешаю своему любовнику писать письмо потенциальному сопернику, но и даю советы по художественному оформлению этого бесстыдства. Воистину новый опыт.

 

Ворчание это нарочито, и мы оба это понимаем. Такая показная ревность - скорее как фигура танца, исполняемая им из уважения к моим барраярским традициям. Куда менее искренняя, чем намерение присесть на ручку кресла и приобнять меня, заглядывая из-за плеча.

 

Пожевав в творческих муках кончик ручки, я, наконец, вывожу размашисто: "Иллуми свидетель - вы меня изрядно насмешили. Эрик Форберг". Оборачиваюсь и гляжу на Иллуми вопросительно: - Так пойдет?

 

- Пойдет, - пробежав глазами текст, одобряет он. - Хорошо, что ты подписался. Не то с Рау сталось бы задуматься, от кого письмо.

 

- Неужто многоумный майор способен подумать, что это ты подбиваешь к нему клинья? - фыркаю, воочию представив себе картину.

 

- Этот может все, что угодно. Представляю себе его ужас в таком случае, - саркастически комментирует Иллуми. - Решил приударить за очаровательным Эриком, а получил мрачного старшего.

 

- Он тебя и так получил, - резонно возражаю. - В комплекте. И пусть только посмеет выказать недовольство.

 

- Да, ровно вдвое больше, чем ему бы хотелось, - ехидствует Иллуми, но не слишком едко. Ага. Нас двое, этот факт уже ничем не изменить. - Признаюсь, я испытываю некоторую неловкость, издеваясь над юнцом за влечение, в котором и сам грешен. Но он сам виноват. Теперь давай букет.

 

Обсуждение затягивается. Кактус был отвергнут еще вчера, репейник сегодня постигла та же участь - а жаль, по-моему. Перебрав половину ботанического атласа, Иллуми останавливается на камнеломке и хризантемах - "скромность и верность традициям", добавляет он, глядя на меня строгим взглядом Старшего, который учит достойному поведению юнца. - И в букет нужно будет добавить намек на встречу. Сколько ты хочешь потратить на выдержку кавалера до нужной кондиции, дня два?

 

- Не более того, - соглашаюсь. - Загадывать на неделю вперед у нас сейчас не получится. - Единственный осторожный намек на истинное положение дел, который я согласен позволить себе этим смешливым утром. - Послезавтра вечером подойдет?

 

Иллуми кивает. - Значит, вложить лепесток темной розы и дважды обернуть букет серебряной нитью. Рау сразу поймет, что я, семейный тиран, разрешил тебе потратить вечер на собственного ухажера.

 

- Я уж допишу по-простому: "Заходите на чашку чая послезавтра и объясните, с чего это вас угораздило", - решаю.

 

- Ничего не имею против, - отзывается Иллуми. - Можешь считать это официальным разрешением.

 

- На открытие сезона охоты, - подытоживаю. - Бедняга Рау. Невинная жертва.

 

- Невинная? - возмущенно всплескивает руками Иллуми. - Хороша невинность, соблазнять тебя практически у меня под носом! Я жажду мести.

 

Я тоже не против проучить одного самоуверенного цета. - Стоит показать местному обществу, что дикий барраярец - неудачная мишень для розыгрышей и вполне может пошутить в ответ. Чертовски забавно будет глянуть на лицо майора после финального громкого "нет".

 

- Только учти, - улыбается Иллуми, - отказ из моих уст он воспримет лишь как пряное дополнение к твоему возможному согласию. Рау высокого о себе мнения и не очень-то сообразителен. Я ведь тебе не рассказывал о том, как он подбирал лошадь под цвета материнского клана? Представляешь себе жеребца в шафранно-пурпурных полосах?

 

- Ой. - Я представляю себе сумасшедшую раскрашенную зебру и невольно вздрагиваю. - И что, подобрал?

 

- Его тетка вывела такого, специально для мальчика, - смеется. - Вид был сногсшибательный, в прямом смысле слова. Боевые офицеры сглатывали от ужаса, пока до парня не дошло, что, наверное, что-то здесь не так.

 

Я начинаю малоприлично ржать, как тот жеребец. Отсмеявшись, комментирую: - Тем забавнее с ним таким будет пообщаться. Ты не против? Или предпочел бы отказать?

 

Иллуми мягко проводит ладонью по моему запястью и переплетает пальцы. - Видишь ли... отказать или разрешить хоть сейчас - не проблема. И отказать вежливо, не сделав неудачливого воздыхателя недругом - несложно. Но... мне кажется, тебе интересно с ним общаться, нет? Не в любовном, упасите боги, но в обычном смысле?

 

- Ну... в общем, да, - признаюсь. - Во-первых, он относится к Барраяру без обычного вашего высокомерия и любопытствует. А во-вторых, мне самому интересно и поучительно оценить собственную реакцию на человека, который воевал со мной по разные стороны фронта.

 

- Вот-вот, - наставительно подтверждает Иллуми. - И поскольку он небезнадежен, то мне не хочется отказывать ему от дома. Он - один из немногих цетагандийцев, чье общество не заставляет тебя ни зевать, ни переходить в боевую позицию, так зачем лишать тебя этого удовольствия? Опасным он мне не кажется. То есть, - быстро добавляет он, - я не жду от него, например, попытки тебя похитить из романтических соображений, если он вообразит, что дело лишь в самодурстве Старшего, а предмет его увлечения намекает на согласие. Запреты - источник искушений, а запрет, данный Старшим семьи - еще и повод развязать маленький симпатичный передел власти и влияния. Хотя этот-то красавец вряд ли мыслит подобным образом.

 

Пожимаю плечами. - Рау же воевал у нас и даже живой остался, значит, не совсем идиот. На черта ему заложник, который перережет похитителю горло, стоит его выпутать из ковра? Он должен понимать, что попытка оторвать меня от тебя силой - чревата фатальными последствиями, а добровольно я тебя ни на кого не променяю.

 

Объятия делаются крепче. - Слушаю и сам не верю. Скажи на милость, что это ты так... привязался? - Иллуми вздыхает тоскливо и сладко.

 

Можно отшутиться или ответить чем-то бессмысленным и ласковым, но мне вдруг кажется, что вопрос этот задан всерьез... или должен быть задан. - Есть одна хитрая гипотеза, - осторожно пожимаю плечом.

 

- Ну-ка? - заинтересованно переспрашивает Иллуми, отстраняясь на расстояние вытянутой руки и глядя мне в глаза. - Просветишь?

 

- Конечно, - киваю. - Мне нужно быть кому-нибудь по-настоящему верным, понимаешь? Я к этому привык, и... это в нашем характере. - Делаю паузу, ища в лице моего любовника малейшие признаки неприятия, отрицания, злости. Продолжать? - Странно для фора быть верным цетагандийцу, но еще более дико и неправильно - быть верным только самому себе и своим желаниям. Ради этого жить смысла нет. Понимаешь, о чем я?

 

Иллуми встает со своего насеста-подлокотника, придвигает собственное кресло, садится напротив.

- Что неправильного в том, чтобы быть верным себе и своим желаниям? - удивленно, но без раздражения спрашивает он.

 

- С другим приоритетом ценностей в войну не выжить, - пожимаю плечами и усмехаюсь. Усмешка предназначена скорее мне самому и той горячности, с которой я сейчас отстаиваю вещи, отныне для меня абстрактные. - Считай это моим очередным пунктиком. Моим единственным способом прийти в себя после всего, что стряслось. Жить снова для кого-то, а не для себя самого.

 

- Ты совсем не умеешь жить для себя, - с сожалением замечает он. - Что будет, если то, для чего ты живешь, исчезнет с горизонта?

 

Спасибо, не надо. Уже пробовал.

- Не знаю, - признаюсь. - А куда это ты собрался исчезать, скажи на милость?

 

- Да не собираюсь я, - качает он головой и молчит какое-то время, рассеянно трогая пальцем динамическую скульптурку на столе. Два металлических шарика, вроде бы ничем не связанных и описывающих друг вокруг друга сложные траектории. Как мы с Иллуми. - Это был риторический вопрос, призванный продемонстрировать шаткость твоей философии. Хотя моя ненамного устойчивей.

 

- Всем мы не идеальны, - развожу руками. - Оправдаюсь только тем, что эта философия и не предполагает выживание отдельного человека. Зато здорово способствует выживанию нации. Теперь я сам по себе, но... этого из меня не вытравишь.

 

- Иногда ты кажешься таким уязвимым, - тихо признается Иллуми. - Ладно, ты - это ты, и принципы у тебя куда лучше и достойней, чем, скажем, у того же Фирна. Ты же не виноват, что вас так воспитывают.

 

Не время сейчас спорить о вине и войне. Да, цеты принесли на нашу землю двадцать лет сражений, то затухающих, то вспыхивающих в полную кровавую силу... но до них у нас были баталии гражданские, война Дорки за объединение Барраяра, графские междоусобицы... Наша история никогда не была благостной и тихой, а форам всегда находилось место на самом острие войн.

 

- Жизнь у нас всегда была суровее вашей, - соглашаюсь. И неожиданно добавляю: - Черт. Смешно мне сейчас говорить "мы", не находишь? Привычка.

 

- Не худшая, - спокойно комментирует мой гем-лорд. - Ты ведь по-прежнему принадлежишь Барраяру.

 

Если бы. Барраяру я больше не нужен, и отсеченная часть моего "я" болит, как несуществующая рука после ампутации, стоит о ней вспомнить.

- Тебе я принадлежу, - говорю я решительно. - А эти две вещи мало сочетаются. Помнишь, с чего мы начали этот разговор? Что я перенес на тебя привычную верность. Терпи теперь.

 

- Оно, пожалуй, к лучшему, - Иллуми кивает и берет мои ладони в свои. - Вдруг небеса взяли бы и исполнили твое былое и очень жгучее желание от меня избавиться? То, чего хочешь слишком сильно, обычно исполняется... так или иначе. Боюсь, в этом случае именно "иначе".

 

- А ну, хватит пророчествовать, - командую, грозно нахмурившись. - Тебе не идет. И вообще, я тогда не знал...

 

- Действительно, как это ты не догадался, что предназначен мне судьбой? - фыркает Иллуми. Лицо его сейчас близко-близко, и во взгляде горит веселье, смешанное с желанием как раз в той в дозе, которая валит наповал.

 

- Ну а раз предназначен, так и волноваться не стоит, - подытоживаю. - Я уж тебя точно никуда не отпущу.

 

***

 

Насчет "никуда не отпущу" я явно погорячился. Количество обязанностей, лежащих на плечах Старшего рода, даже в спокойные времена достаточно велико, сейчас же, раздираемый заботами о раненом сыне, обвиненном любовнике и скомпрометированном семейном имени, Иллуми не может больше безвылазно сидеть дома и развлекать меня своим обществом. Он собирается уезжать - "надолго, возможно, до ночи", предупреждает сразу, - и его терпеливое получасовое общение с парикмахером окончательно убеждает меня в крайней серьезности происходящего.

 

Без Иллуми дом делается пустыми и слегка враждебным. Я помню и о полицейском наряде в комнате при входе, и о бросающих в мою сторону косые взгляды слугах, и о неестественной тишине в том крыле дома, что обычно отведено под гостевые покои прочих Эйри. Ничего. Эти дни надо просто пережить, как лихорадку, и потом все войдет в свою колею.

 

Хватит попустительствовать лени и дурному настроению, а лучше всего они выгоняются физическими упражнениями. Спортзал в подвале, окон там нет, и вряд ли полиция может рассматривать визит туда как поиск способов для побега. Конечно, бдеть они не перестают, рожи у них деловитые, и допрос, почему я хожу по дому без конвоя моего Старшего, вполне придирчив - приходится объяснять, что Иллуми Эйри уехал, - а ворчливое "мы вечером сменяемся, не хотелось бы ловить тебя по округе, вместо того, чтобы ехать домой" несет намек на угрозу. Но все же, охлопав меня по бокам и не найдя под тонкой футболкой полного арсенала военного времени, меня пропускают в гимнастический зал.

 

Вымотавшись до приятной дрожи в мышцах и полного отсутствия мыслей в голове, я возвращаюсь в комнаты и заваливаюсь немного подремать. Поверхностная пленочка дремоты не переходит в настоящий сон, но и реальность отодвигается куда-то подальше. Поэтому резкий стук в дверь волею психики оказывается где-то на периферии сна; его можно было бы игнорировать, чем я и занимаюсь несколько секунд, прежде чем понимаю, что настойчивость слуги должна иметь свои причины.

 

- В чем дело? - несколько раздраженно интересуюсь, приоткрыв дверь.

 

Полицейских возле моей двери втрое больше, чем обычно. И старший из новеньких нетерпеливо похлопывает себя по ладони закатанным в пластик листом.

- Форберг, какого черта не открываешь? Ознакомься. Ордер на временное задержание для допроса.

 

По пищеводу точно скатывается ледяная крошка. Но нет, высказывать какие-то эмоции в присутствии парней в мундирах - неудачная идея.

- Лорд Эйри внес за меня залог, - говорю спокойно и достаточно громко. Участившийся пульс, слава богу, никому не виден. - Он утратил силу?

 

- А тебя и не арестовывают, - холодно информирует меня полицейский, - а всего лишь намерены снять показания, Будешь сопротивляться - запишем отказ от дачи показаний и изменим меру пресечения. Тебе это надо?

 

Что мне надо, так это сообщить эту радостную новость Иллуми, причем как можно скорей.

- Нет, не отказываюсь, - сообщаю холодно. - Но вам придется подождать за дверью, прежде чем я приведу себя в порядок и буду готов с вами ехать.

 

- Пятнадцать минут, - конвойный смотрит на часы, - поторопись. И не вздумай брать с собою что-либо запрещенное. Все равно обыщем.

 

Четверть часа - более чем достаточно, чтобы одеться: костюм - пригодный для пребывания в не слишком комфортабельных условиях, но не представляющий меня скверно одетым дикарем; комм на руку, расческу и платок в карман; каплю духов за ухо - я быстро учусь принятым здесь правилам... А вот для важного звонка этих минут катастрофически мало. Секунды растягиваются, и знакомый голос из комма оказывается всего лишь издевкой автоответчика. Без паники: Иллуми говорил, что сегодняшний визит крайне важен и официален, логично ожидать, что он выключит комм. Ладно, пусть не он, но стряпчий хотя бы должен оказаться на месте?

 

Получив от мэтра Дерреса заверение, что через полчаса он будет ждать меня в участке, я отсчитываю последние секунды и выхожу. Ощущение, словно я ступаю по готовому провалиться льду, подстегивает выплеском адреналина. И хорошо. Мне на ближайшие часы нужно боевое настроение, ледяная ярость и абсолютное равнодушие ко всему прочему. Я покидаю дом вместе с полицией под сочувственным взглядом Кайрела, держась спокойно, стараясь блюсти дистанцию между мною и конвоем. И обуздывая собственную подозрительность. Убивать меня никто не намеревается, так ведь?

Да, предстоящий цетский допрос у меня теплых чувств и приятных ассоциаций не вызывает. Но и паники тоже. Меня не будут ни пытать, ни угрожать расстрелом; и воинская присяга на сей раз не требует от меня молчания. Ситуация примитивна в своей простоте: держись спокойно и говори правду. Не обязательно всю.

 

Хотя червячок сомнения грызет меня по-прежнему. Несколько дней назад Лерой Эйри указал на меня как на несостоявшегося убийцу, это невозможно, но так. Не окажусь ли я сегодня на очной ставке с каким-нибудь тихим человечком, который с уверенностью подтвердит, глядя мне в глаза: да, он это, душегуб, живодер барраярский, ребенка резал? Неприятная, хоть и возможная, перспектива.

 

Впрочем, первые слова следователя, произнесенные в присутствии моего адвоката, неожиданностью не оказываются. "В связи с вновь открывшимися обстоятельствами дела о ранении Лероя Эйри и показаниями потерпевшего... предъявить Эрику Форбергу д'Эйри обвинение в покушении на умышленное убийство..."

 

- Ситуация для меня выглядит следующим образом, - сообщает следователь невозмутимо. - У вас, Форберг, была возможность и был мотив. Свидетели вашего разговора с Лероем Эйри утверждают, что на его претензии вы не сумели найти ответа. Свойственная вашему народу мстительность толкнула вас на нападение. - И глядя мне в глаза, полуутвердительно: - Вы ткнули его ножом, потому что другого аргумента не нашлось, так ведь?

 

Я прекрасно понимаю, что полицейский хочет вывести меня из себя и что в его логике присутствует немалая прореха. - Не тыкал я его. Ничем. Ни ножом, ни деревянной шпилькой для канапе. Лерой Эйри злился на меня, а не я на него, и если у кого-то из двоих были основания для мести, то тоже у него.

 

- О юном Эйри говорят многое, но никто еще не называл его вспыльчивым, - усмехается полицейский чин. - Юноша, наследующий и украшающий род, серьезен и вдумчив, идеальный сын - если он принялся вас упрекать, значит, не без оснований. И теперешний Старший рано или поздно должен был в этом убедиться, несмотря на свое... увлечение. Вы напали на того, чья правота угрожала вашему положению?

 

- О моем Старшем говорят многое, но никто не посмел назвать его пристрастным, - парирую тон в тон. - Я верю объективности его суждения. И я не нападал на мальчишку. Ни с оружием, и с голыми руками.

 

Сидящий рядом стряпчий молча кивает. Значит, пока я не перешел границы осторожности.

 

- Поведение Старшего Эйри нетипично, в этом я согласен с его сыном. Не суть важно, как вам это удалось на него повлиять, но его снисходительность к вам меня не убеждает. А иных доказательств вашей невиновности нет, - пожимает следователь плечами. - На вас показала сама жертва.

Он доверительно чуть подается в мою сторону.

- То, что барраярцы упрямы в заблуждениях, знает каждый, кто видел их хоть раз. Но вы зря не желаете помогать следствию и вспоминать подробности, могущие вас спасти. Вам самому было бы проще, сознайся вы честно, что все произошло во внезапном приступе аффекта, естественном для варвара, и что вы раскаялись в своей несдержанности.

 

Неужели я выгляжу дураком, готовым ему преподнести свое признание на блюдечке с золотой каемочкой? А Иллуми - жертвой порчи или любовного напитка?! Ни того, ни другого, как известно, не существует.

- Я не нападал на мальчика ни по обдуманному решению, ни в приступе аффекта, - отвечаю в тон.

 

- А кто тогда? - задает следователь совсем риторический вопрос, и я пожимаю плечами:

 

- Откуда мне знать? Я не должен делать за вас работу и выяснять, кто преступник. Достаточно, что я - не он.

 

Очевидно, чтобы доказать, насколько активно они ищут убийцу - в моем лице, - следователь засыпает меня градом однотипных вопросов. От меня требуется чуть не поминутно вспомнить подробности общения с каждым из семьи Эйри, причем допрашивающий особо упирает на то, что и миледи, и ее сын уверены, что я необычайно опасен. Вопросы явно повторяются с минимальными изменениями, и намерение следователя поймать меня на лжи или разногласии прозрачно, как вода.

 

Кстати, о воде. На третьем часу беспрерывной болтовни я начинаю ощущать определенный дисбаланс жидкости в организме. Горло пересохло почти до хрипа, а вот кое-от каких излишков не мешало бы избавиться.

 

Моя просьба о техническом перерыве на попить и отлить не вызывает у полиции восторга, однако десятиминутное разбирательство с участием истомившегося молчанием адвоката заканчивается победой Дерреса: тот дожимает противника, припомнив нечто совершенно зубодробительное и законодательное. Так что, неохотно и "всего на пять минут, Форберг", но перерыв я получаю. И, рысцой вернувшись из сортира, куда меня водит конвой, успеваю еще отпить из стоявшего на столе графина. Следователь и так смотрит волком, словно готов выхватить даже этот стакан прямо у меня из руки, поторапливая.

 

И все снова идет по кругу.

 

"Чем вы можете объяснить наличие ваших, и только ваших, отпечатков на оружии?" "Вы не передавали это оружие кому бы то ни было?" "Ваше военное прошлое не оставило вам наследства в виде внезапных головных болей или выпадения памяти?" "Вы не принимали никаких медицинских препаратов в день бала?" "Вы успели обзавестись знакомыми в столице или за ее пределами?" "Близких контактов вы завести не успели? Со слугами, возможно? Вашего дома или милорда Табора?"

 

Нет, нет и нет. Все выстрелы в молоко, но следователя это не обескураживает. Впечатление, словно он намерен взять меня измором, положившись на количество, а не смысл вопросов.

 

В какой-то момент Деррес выразительно стучит пальцем по хроно. - Напоминаю, сэр, что согласно процессуальному кодексу допрос, не сопровождаемый заключением под стражу, не может длиться более пяти часов подряд. Я веду запись.

 

Какая неожиданность? Похоже, я могу идти?

 

- Подозреваемый взят на поруки лично Старшим Эйри, - замечает капитан с плохо скрытым ехидством. - Если тот пожелает забрать своего родственника, я с удовольствием передам барраярца в его руки. Или в руки человека, которого Старший наделил подобными полномочиями. У вас есть доверенность такого рода, господин Деррес? Нет? Какая жалость. В таком случае подозреваемому придется пока побыть у вас. Наряд на его перевозку я могу выделить только с появлением утренней смены.

 

- За меня внесен залог, - поправляю мягко. - Вы что, желаете оспорить эту сумму, капитан?

 

- А вы и не арестованы, - пожимает он плечами. - Но разгуливать свободно мы вам позволить не вправе. Ждите своего поручителя или утренней смены.

 

Какая, право, мелочность. Как будто Иллуми не вытащит меня отсюда сразу же?

Ни досады, ни, тем более, паники я не испытываю. Скорее всего, подсознательно я ждал если не такого варианта развития событий, то какой-нибудь гадости - точно.

 

- Деррес, вы можете вытащить меня отсюда поскорее? - спрашиваю, наклонившись.

 

Адвокат явно разрывается между необходимостью курировать подопечного здесь и неотложной надобностью повидать своего клиента.

- Я предоставлю требуемые вами документы в кратчайший срок, - говорит он наконец. - Но для этого я должен уехать. Надеюсь, вы понимаете, капитан, что до момента моего возвращения всякий допрос подозреваемого должен быть приостановлен? Я оставляю моему подопечному записывающий монитор.

 

- О чем речь, - капитан полиции ехидно улыбается. - Если вы обернетесь за час-другой, господин Форберг просто подождет вашего возвращения. Прямо здесь, в кресле. Или он предпочтет прилечь отдохнуть в комфортном охраняемом помещении? Нет? Не настаиваю.

 

Адвокат одобряюще похлопывает меня по плечу.

- Если вы не устроите ничего катастрофического и не дадите новых показаний, противоречащих существующим, - тут взгляд мэтра приобретает дивную выразительность, - то вам не придется прождать более двух часов. Я вызову скоростной флайер.

 

Деррес покидает меня, торопясь изо всех сил, а мне достается холодноватый кивок следователя и продавленное, но мягкое кресло в углу его кабинета. На меня неожиданно накатывает упадок сил, мышцы делаются вялыми, словно разговор был тяжелым спаррингом, вытянувшим из меня всю энергию. Странно, час еще не поздний, что же меня так клонит в сон? Сейчас я бы не отказался прилечь и на топчан из голых досок, а тем более подремать в мягком кресле. Пусть крепко в нем не уснешь, но сторожкая полудремота-полубодрствование тоже сойдет.

 

Я не очень понимаю, сколько прошло времени.

- Вы можете не храпеть, Форберг? - вдруг доносится сквозь пелену сна раздраженный голос полицейского. - Отвратительная привычка.

 

Да неужели я храпел? Я вздергиваюсь, сажусь ровнее. Голова у меня тяжелая, а состояние совершенно нереальное, словно пленочка сна по-прежнему застилает мне глаза.

- А вам-то, - машинально огрызаюсь почему-то, - что за дело, к чем я привык по ночам?

 

Ответный смешок не слишком приятного свойства явно намекает на мои гипотетические ночные обязанности. Но вслух капитан ограничивается лишь шпилькой: - Не пытайтесь меня убедить, что вы хрупкое создание, не привыкшее к ночным бдениям.

 

Улыбаюсь, - Иногда приходится. Приходилось. За скальпами ходить удобнее по ночам. Но вам это вряд ли, - зеваю, - интересно.

 

- Ну почему же, - хмыкает полицейский. - Психологический портрет опытного убийцы, очень интересно. Теперь-то вы стараетесь выглядеть безвинным ангелочком, но не получается. Даже на светском приеме не можете удержаться от ссор. Вот, читаю, - он приподнимает бумагу двумя пальцами за уголок, - про ваш скандал с молодыми офицерами. Интересно, публично оскорблять цетагандийцев, будучи принятым в доме гем-лорда и незаслуженно имея статус подданного Империи - это неблагодарность, хитрый расчет или дурная привычка?

 

Ну что ответить на такую глупость? - А кого еще, кроме цета, можно встретить на цетском балу? Обошелся кем были.

 

- Так что же, вам все равно, кому высказывать оскорбления? Это национальная традиция? - Следователь ухмыляется.

 

Тебе я их высказал бы вдвое охотнее, паршивец.

- Если человек меня задирает, у меня тоже найдутся для него колючки под языком, - ставлю его в известность, если он сам не понял.

 

- Насколько мне известно, - следователь вновь шуршит бумагой, - эти господа говорили не про вас, а про ваших соплеменников в целом.

 

- Я что, кретин: поверить, будто эти ребята случайно принялись обсуждать барраярцев в двух шагах от меня? - Хмыкаю. - Они хотели поругаться, они это сделали. - Хмыкаю еще раз. - Молодые идиоты. Некоторые даже младше меня чином.

 

- Но выше происхождением, и не перешедшие на чужую сторону, - капитан полиции усмехается и наставительно воздевает палец. - Немудрено, что вы так болезненно воспринимаете упоминания о сородичах.

 

- Я тоже не переходил, - долго зеваю, прикрыв рукой рот. Опять ему нужно объяснять очевидное. И как только офицерский чин дают таким тугодумам? - Меня взяли в плен.

 

- Ваши не слишком стремились забрать вас, как остальных пленных. - Следователь наклоняется вперед, над столом, и впивается в меня глазами. - Вы поставляли полковнику Эйри данные, не так ли? И до судорог боялись репатриации, так что придумали этот брак в качестве защиты? Или вы боитесь говорить об этом даже сейчас? Трудно терпеть правду о себе, Форберг?

 

Морщусь, машинально вспоминая, как эта история звучала на самом деле. - Где вы эту чушь взяли? Это Хисока Эйри боялся, что ему отольются его забавы. Мерзавец и насильник. Вот его я придушил бы с удовольствием, да поздно. Впрочем, семья не отвечает за свою... паршивую овцу.

 

- Но не тогда, когда это, как вы выражаетесь, животное вредит репутации семьи одним своим наличием, - усмехается. - Вы сами - наглядный пример.

 

- А вот это не ваше дело, любезнейший. - Я вдруг резко вспоминаю, что я дворянин, с какой стороны ни посмотри - на Барраяре по рождению, на Цетаганде, гм, по браку. И не всяким там низшим рассуждать о моем клане. - С каких это пор о репутации семьи лорда смеет судить простолюдин из полиции?

 

- Ну-ну, - спокойно произносит полицейский, отнюдь не обескураженный. - Вы-то вовсе инопланетный варвар, Форберг. Признанный вменяемым членом клана разве что из милости. У вас любопытная история: агрессия, скандалы, суицид, употребление алкоголя. Миледи Эйри считает вас опасным для окружающих. Наследник Эйри показал на вас как на несостоявшегося убийцу. Все сходится.

Следователь потягивается и откладывает бумаги в сторону.

- Скажу честно, вопрос уже не в том, в ваших ли руках был нож, а всего лишь в выборе между нападением обдуманным или совершенным в аффекте. Держите свое признание при себе, если хотите, вам же хуже. Обвинение обойдется и без него.

 

- "Перестал ли ты бить по утрам свою жену?", знакомый сценарий, - хмыкаю. - Пальцем в небо.

 

Следователь разводит руками. - Истина всегда банальна. После ссоры с юным Лероем вас трясло от ярости, не так ли? Вы и без того не слишком любите цетагандийцев, а молодой человек вдобавок не постеснялся высказать вам правду в самом ее неприглядном виде...

 

- Ну, злился, - признаюсь. - С удовольствием догнал бы тогда мальчишку и надавал ему по заднице, чтобы вколотить немножко ума. Чтобы не смел решать за отца, с кем тому, э-э, водиться, пока у самого усы еще не растут. Обидно было. Пришлось выпить, чтобы успокоиться.

 

- И вы окончательно потеряли над собой контроль, - удовлетворенно договаривает.

 

Все этому идиоту надо объяснять как маленькому. - Это было не спиртное, а коктейль-транквилизатор, ясно? Я сделался спокоен, как вынутая из холодильника змея. - Смеюсь, но смех неожиданно переходит в глубокий, раздирающий челюсти зевок.

 

- И решили убить наследника Эйри уже вполне хладнокровно?

 

- Дурак ты, капитан, - не выдерживаю. - Сколько можно твердить одно и то же? Я решил, что Иллуми со своим сынком сам разберется. Хоть и жалко его этим рассказом расстраивать.

 

- Вы не боялись того, что аргументы Лероя окажутся весомее ваших, м-м-м... прелестей? - щурит глаза полицейский. Кстати, а чего это он на месте раскачивается? Сидел бы ровно...

 

- С аргументами у него было не густо, - фыркаю, - сплошь эмоции. Вся моя якобы вредоносность в его изложении ограничивалось сослагательным наклонением. "Будь у бабушки яйца, она была бы дедушкой".

 

Я делаю широкий жест руками, в иллюстрацию к этой пословице, кресло вдруг наклоняется на бок, и я оказываюсь на полу.

Нет, даже не так - пол вдруг кидается мне в лицо.

 

Я определенно не теряю сознания - поскольку происходящее я вижу совершенно отчетливо. Просто сила гравитации взбесилась, кресло наподдало мне под зад, половицы встали вертикально, и я чувствительно прикладываюсь к ним щекой. Пытаюсь приподняться, но голова кружится до тошноты. Сквозь ресницы наблюдаю, как стены, предметы и ноги подошедшего следователя плывут вокруг меня по сложной дуге. Закрываю глаза, так хоть капельку легче.

 

- Прекратите притворяться, Форберг, - слышу я гулкий голос откуда-то сверху. - Ваша вина неоспорима, и симуляция нездоровья тут не поможет.

 

- Я не симулирую, - сердито буркаю примерно в направлении следовательских ботинок. Я не дурак поворачивать сейчас голову. После этого в кабинете придется подтирать пол, а мою одежду - отмывать от неаппетитных следов. - Голова кружится. Де-зо-ри-ентация.

 

- Вы утверждаете, что больны, и требуете медпомощи? - скептически интересуется полицейский. - Учтите, на заключение о вашей вменяемости этот инцидент не повлияет. Так что если вы переигрываете в надежде избежать наказания... советую для сохранения лица минуту отлежаться, встать и честно сказать, что все прошло, и тогда я соглашусь не заносить вашу выходку в протокол. Вы меня поняли? Или через пять минут вы прекратите этот цирк, или я официально вызываю медика.

 

Понятно. Зафиксирован новый вид хулиганства - попытка злостно облевать кабинет в полицейском участке, - но при хорошем поведении мне его еще могут простить... А, может, эта дрянь и впрямь пройдет через несколько минут? Я человек здоровый, меня даже скачковая болезнь по дороге на Цетаганду не взяла. Не нужны мне врачи. Мне бы вправду полежать спокойно, все прошло бы. Только мысли идут по кругу, отчего кружится и голова. Минут, другая...

 

Топот ботинок отдается вибрацией в полу - на сцене появилось новое действующее лицо. Полицейский медик. Меня воздвигают вертикально, без особых нежностей, весьма бесцеремонно разворачивают лицом к свету, смотрят зрачки. Я инстинктивно вцепляюсь в то, что подворачивается под пальцы - сукно рукава. Сложения полицейский подходяще рослого и массивного, иначе мне бы не устоять - по моим ощущениям, пол сейчас наклонен градусов под тридцать, да еще покачивается.

 

- Не знаю, отчего его прихватило, - выносится брезгливый вердикт, - может, со страху. Так случается. Укол синергина и пусть в камере до утра проспится.

 

Укол? Не люблю я врачей. Посторонних врачей. Цетских врачей. Посторонних цетских врачей в полицейском участке, где нет никого, кроме меня, и куда еще не приехал мой адвокат... Паранойя наконец-то меня настигает со всем грохотом вырвавшегося из туннеля поезда.

- Эй! - отшатываюсь я - увы, проиграв при этом центробежной силе и немедленно грянувшись задницей об пол. - Никаких уколов. Подите к черту.

 

- Придержите язык, Форберг, - раздраженно отвечают сверху. - Преставитесь из-за сосудистого криза - нам вынесут выговор.

 

Хорошее соотношение ценностей, ничего не скажешь.

- Клал я на ваш выговор... с прибором, - отвечаю без тени элегантности, зато по существу. - Никаких препаратов и никаких разговоров без моего поверенного, ясно вам?

 

Быстрые переговоры над моей головой заканчиваются тем, что меня снова поднимают, но на этот раз устраивают полулежа в кресле. Голове это мало помогает - кружится она по-прежнему.

 

- И вообще, - запоздало меня осеняет, - дайте мне ему позвонить. Опечатанный комм в вашем сейфе…

 

- Пока вы станете развлекаться разговорами по комму, мы что, будем ждать, не соизволите ли вы вдруг отдать концы, Форберг? - скептически интересуется следователь. - Вот приведем вас в порядок, и звоните кому угодно. Хоть самому сатрап-губернатору. - Дружный смех в ответ, вероятно, должен намекать, что у жалкого типа вроде меня сатрап-губернатор и «который час?» спросить побрезгует.

 

- Я не согласен... - упрямо повторяю я, но меня уже не слушают:

 

- Запись. Учитывая общее тяжелое состояние господина Форберга д'Эйри вследствие развившегося сосудистого криза, а также в связи с его отказом принять квалифицированную врачебную помощь, я вынужден дать распоряжение о принудительном медицинском вмешательстве. Конец записи. Приступайте, господа.

 

Головокружение и тошнота не помеха, если пытаешься отбиваться всерьез; по крайней мере, тот тип, на мундир которого меня вывернуло, с проклятиями скрывается из кабинета - и явно в направлении химчистки... Но как итог мне без затей выворачивают руку. Затем шипящий звук, острый щипок в предплечье - шприц-пистолет. И вслед за ним холодная волна дрожи, прокатывающаяся по всему телу вместе с током крови. Что такое синергин, я за годы войны узнал прекрасно, и такого поганого побочного эффекта у него в жизни не было: холодный пот, дрожь и слабость...

 

Неожиданно всплывает в уме картина: Перышко, теплым осенним утром кутающийся в одеяло и жадно вцепившийся в кружку с горячим чаем. А вслед за ней - вторая, лицо моего адвоката, предупреждающего: "Никаких допросов подозреваемого в мое отсутствие". А я-то тут распелся...

 

- Требую... - черт, голос сорвался, - требую зафиксировать: препарат, который мне ввели, судя по действию - никакой не синергин, а ч-чертов г-гемосорб, - выдавливаю сквозь усиливающийся стук зубов.

 

Дальше - холод, ночной сквозняк, пара резких комментариев - один из них, медицинского характера, о якобы "затененном сознании", - и мутное долгое ожидание. Меня все еще трясет. Глаза слипаются, в горле стоит тошнотворный ком - совместное дитя недосыпа, гемосорба и... наркотика? Да, пожалуй. Поспать бы. Стискиваю кулак, впиваясь ногтями в ладонь, чтобы не уснуть. Сейчас появится Деррес, сейчас... хотя брать пробу крови наверняка уже поздно.

 

Появившийся наконец адвокат с торжеством размахивает нужными бумагами, а за его спиной маячит пара телохранителей в сине-черном, и все бы замечательно, но поздно. Чего запирать конюшню теперь, когда лошадь украли? Впрочем, за успешное вызволение меня отсюда я многое бы отдал и сейчас.

 

Оценив диспозицию в секунду, Деррес с весьма перепуганной физиономией склоняется надо мной: наседка над цыпленком, да и только. Увы, мой монитор не зафиксировал ничего предосудительного, а в остальном остается только мое заявление против утверждений полиции. По их словам, я проявил невиданную хрупкость здоровья и был чудом спасен; по моим - я испытал приступ болтливости, а затем резкого головокружения, но купирован этот приступ был почему-то введением гемосорбента внутривенно...

 

Десятью минутами спустя меня, трясущегося, как после купания в зимней речке, грузят в машину. Уже почти полночь, и последний час-два кажутся мне совершенно нереальными, точно приснившимися в кошмаре.

 

- Я предупредил медика, - обещает Деррес, - он будет готов к нашему приезду. Вам окажут первую помощь и, конечно, составят документ о вашем состоянии. Что у вас с лицом, вас били? - В ответ на мою недоуменную гримасу адвокат разворачивает зеркало заднего вида. - Можете полюбоваться.

 

М-да. Не красавец. Щека ободрана, на скуле синяк. Иллуми будет исключительно в восторге.

- Это я упал, - сообщаю с неловкостью. - Действительно упал. В тот момент ко мне никто не прикасался. - Еще раз трогаю челюсть. Чешется и ноет. - Где мой Старший?

 

- Милорд Эйри добился личной аудиенции у сатрап-губернатора,- отвечает. - И остался на вечернюю церемонию. Я чудом успел его перехватить на несколько минут. Он просил вам передать, что все в порядке и его ходатайство подписано.

 

Ну хоть что-то.

- Думаю, не стоит тревожить Иллуми подробностями, пока он не вернется, - предлагаю. - Передайте ему просто, что вы беспрепятственно отвезли меня домой и я отдыхаю.

 

Надеюсь, к приезду Иллуми горячая ванна и крепкий чай с лимоном приведут меня в пристойное состояние. Выслушать его выговор относительно совершенных мною ошибок я предпочту в ясном рассудке.

 

ГЛАВА 27. Иллуми.

 

Есть некая явная прелесть в том, чтобы, вернувшись домой под утро, обнаружить любовника мирно уткнувшимся носом в подушку. В чем бы ни выражался интерес полиции, Эрик дома - и, значит, дело окончилось благополучно. Я коротаю время до рассвета, изучая отчет Дерреса о миновавшей ночи. Сухие фразы оставляют впечатление недоговоренности, но не будить же объект забот ради подробных расспросов.

 

Благостность мыслей оставляет меня в ту самую минуту, как Эрик просыпается и, сев на постели, касается рукой лица.

 

- Что это такое? - спрашиваю я, в ошеломлении пытаясь соотнести недочитанный отчет с синяком на пол-лица и ободранной скулой.

 

- Это? - переспрашивает он, рассеянно трогая щеку, словно не очень уверенный, о чем его спрашивают. - Упал.

 

- Что за шутки?!

 

Похоже, мой возглас прозвучал слишком зло. Отмеченное ссадиной лицо мгновенно приобретает выражение мрачного упорства.

- Я не шучу, - говорит Эрик. - Упал. Это не смертельно.

 

Я внимательно его осматриваю. Дело в утреннем освещении или тон кожи и вправду слишком бледен? Доклад медика не был щедр на подробности: неидентифицируемый химический агент, практически вымытый из крови гемосорбом, состояние удовлетворительное, назначены симптоматические препараты... К черту ученые термины. Я еще никогда не был так близок к тому, чтобы вновь приставить к моему барраярцу круглосуточную охрану. И злоба, горячим комком вздрагивающая в животе, направлена не на Эрика, ставшего заложником обстоятельств, а на свою собственную беспомощность и глупость.

- Больше я не стану оставлять тебя одного, - констатирую, стараясь не проявлять эмоций.

 

- Почему же? - уточняет Эрик настороженно и так же суховато. - Ты не можешь все время оберегать меня от моих проблем и держать надо мной раскрытый зонтик.

 

Он же умный парень, как он ухитряется не понимать очевидного?

- Учитывая то, где ты нашел свои проблемы... - поясняю я. И добавляю, неприятно пораженный его словами. - И с каких пор ты их вновь решил делить проблемы на свои и мои? Разве ты мне чужой?

 

Судя по последовавшим объяснениям, именно так. В ближайшие полчаса я узнаю, что с неприятностями мужчина должен справляться сам. Что ему глупо и унизительно при каждом громыхании в небесах прятаться за моей широкой спиной. Что, оказывается, он уже перессорил меня со всеми родными и друзьями и не намерен продолжать эту политику впредь. Что Цетаганда его все равно сожрет, как ни старайся. Что в своих диких горах он был с цетами на равных и здесь вряд ли выучится на кроткого домашнего любимца, которого всякий задира готов пнуть. И даже что он - не безрукий ущербный идиот, и если вдруг получит вызов, то сумеет защитить свою честь сам... И прочие злые глупости, которые разражаются грозой в стремительно темнеющих серых глазах.

 

Я тоже хорош. С трудом, до зуда в ладонях, подавляю желание сгрести его в охапку и не отпускать. Увы, это даже не любовная жажда, но недостойный дефект кода, примитивный мужской инстинкт захватчика, который демонстрируем мы оба. Я это осознаю, но осознание мало чем помогает. Ломать его упрямство силой мне не позволяет честь, а смириться с тем, что его барраярское воспитание меня низводит до положения дурной привычки, - гордость. Не вовремя вспоминается собственная самонадеянность - в мою, мол, жизнь вписался, остальное неважно. Знать бы тогда...

 

Из чего вырос нынешний скандал, вспыхнувший почти что на ровном месте, неужели - из чуть не случившейся катастрофы? Пожалуй. Я только сейчас понимаю, насколько обычно выдержанный Эрик взвинчен событиями прошлой ночи и насколько перепуган этим странным отравлением я сам. Испуг, который мы оба считаем недостойным испытывать, переплавляется в злость, резкие слова вдруг превращаются в настоящую ссору, и я внезапно понимаю, что сейчас с этого упрямца станется бросить в запале "довольно, уезжаю", а потом исполнить свое слово просто из извращенной гордости. Я впервые рад бюрократическим проволочкам, приковывающим барраярца ко мне до суда и обязывающим мне подчиниться. Хоть бы Небесный суд заседал лет десять. Лучше сорок, хватило бы на мою долю. Ведь после суда неизбежно придется выбирать: держать Эрика силой под хрустальным колпаком или увозить подальше от столицы, так и не ставшей для него домом...

 

- Хорошо, - ладонью стерев с лица гневную гримасу, констатирую я. Дико понимать, что вскормившая меня земля не желает кормить чужака; вот я и не понимаю. А поняв - не желаю признавать. - Ты прав. Я трус, а ты упрямец. Это не повод кричать друг на друга.

 

- Это ты упрямец, - фыркнув и опешив от неожиданности, отвечает Эрик. - Как тебя такого семья выносит, а?

 

Надо быть глухим, чтобы не услышать в этом сигнала к примирению.

- С трудом, - припомнив некоторые эпизоды, сообщаю честно. - Изредка я перегибаю палку. Но отчего мое желание видеть родных благополучными так их раздражает?

 

Я еще помню, как как бунтовал Хисока, когда я противился его желанию отправиться на барраярскую войну. Он служил Небесному Господину, как то и положено лорду из воинской касты, и тем приносил честь клану, но этот клан уже излишне проредили прежние несчастья... Мы несколько раз крупно скандалили, потом вмешался Нару, и я смирился с решением брата. Чем мне теперь счесть свою тогдашнюю уступку, злом или благом; проросли бы вредоносные склонности Хисоки вне разлагающего влияния барраярской дикости? Я не знаю ответа. Зато подозреваю, что пытаюсь сейчас переиграть с моим Младшим то, что не вышло в отношениях со сводным братом. Тот вечно выворачивался из-под моей руки.

 

- Перегибаешь, - кивает Эрик, вздохнув, и придвигается поближе. - Ты напуган историей с Лероем.

 

- А сейчас меня пугаешь еще и ты, - честно признаюсь я, наконец. - И злишь, потому что пугаешь.

 

Я зависим от барраярца, оборотная сторона его несносного упорства - мой дикий страх и невольное уважение разом. И пусть причина паники миновала, но в крови плещется несожженный адреналин, и наше прикосновение выходит неловким.

 

- Мне отчаянно хочется подраться, но ссориться я больше не хочу.

 

- В спортзал? - предлагает Эрик.

Вот так я его сейчас туда и отпущу! Зеленоватого от отравления, бледного от миновавшей злости и, как там по медицинскому заключению, "с остаточным спазмом шейных мышц". Уж лучше я эту шею намну прямо здесь.

 

Пожалеть бы его, да я знаю, как мой стойкий барраярский солдат фыркает на любую попытку жалости.

- В таком настроении нам не стоит отсюда выходить, - немного лукавлю. - У тебя устрашающе сердитый вид, того и гляди, начнешь драться.

 

- Даже со стороны видно? - поморщась, переспрашивает так до конца и не успокоившийся Эрик. - Не бойся, я держу себя в руках.

 

- Лучше бы меня держал, - слетает с губ само собою.

 

- Единственный способ ненадолго одержать над тобою верх, - хмыкает моя ехидная барраярская язва, - и то для верности предпочтительно связать покрепче?

 

Неужели в этой полушутке прозвучала потаенная жажда? Я примеряю на себя перспективу воплотить ее в жизнь и улыбаюсь тому, как пылко реагирует тело. Хорошая альтернатива тренажерам. Эрика злит невозможность управлять ситуацией и пугает перспектива смирения ради безопасности? Тут все будет в его руках. Я измучен необходимостью отвечать за всё и всегда, непрестанно приводить свою семью к покорности? Приятно будет полностью отдать власть, пусть на время. Добровольное подчинение - игра, которая чарует новизной, обещая радость для тела, успокоение для души и возможность привязать Эрика еще крепче.

 

- Отчего нет? - смерив своего любовника прямым и откровенным взглядом, подначиваю. - Если осмелишься.

 

- Ты все-таки называешь меня трусом, - улыбается Эрик, обнимая меня за плечи и теребя узел накидки. Подозреваю, что он хочет поскорее добраться до добычи.

 

- Я тебя провоцирую, - шепотом признаюсь ему на ухо, и мой любовник ожидаемо вздрагивает. - Успешно?

 

Насколько успешно, я понимаю, уже будучи прижат к постели тяжелым телом: одна ладонь агрессора забирается под мою накидку, дразня прикосновениями, другой рукой он зажимает мои запястья за головой. Серые глаза прикрыты, скрывая блеск желания, но твердое доказательство интереса не оставляет место сомнениям.

 

- Сдаешься? - вопрос Эрика был бы окрашен иронией, не будь он похож на хриплое мурлыканье.

 

Сдаюсь. Отпусти. Будь уверен в моей полнейшей покорности, а как же иначе? Судя по опасливому восторгу во взгляде, для Эрика такой опыт тоже внове, и он в любую секунду готов остановиться, уступив возможной просьбе... которой я не произнесу, желая совершенно иного.

 

Барраярец испытующе смотрит на меня и негромко, но подробно и уверенно приказывает. А я подчиняюсь требованию, истаивая сердцем.

 

Все время, что я раздеваюсь - медленно, напоказ, как сказано и как нам обоим приятней, - ощущение тепла от напряженного взгляда возбуждает, томит восхитительной отсрочкой. Я медленно вынимаю шпильки, встряхиваю освобожденными волосами, щекотно стекающими по спине. Нравится? Я знаю, что да. Сердце у меня колотится изо всех сил, и узорчатый светло-голубой шелковый шарф я подаю едва ли не с поклоном. Это было бы манерным спектаклем, не будь я сейчас так жестоко возбужден непривычной, пленительной возможностью проявить силу таким странным образом - подчинившись чужому желанию, покорно дождаться решения собственной участи. Эрик обходит меня, рассматривая, вальяжными шагами удачливого охотника и останавливается за спиной. Холодный скользящий шелк обхватывает мои локти, пресекая последнюю возможность сопротивления, и я покорно опускаюсь на край кровати.

 

Несколькими минутами спустя приходится, закусив губу, впиться взглядом в узорную решетку камина. Завиток, завитушка, цветок... Изучение кованой ботаники помогает хоть немного придти в себя и не взмолиться вслух, пока лишенный всякой жалости барраярец выглаживает любой открытый его взгляду участок горящей кожи. Прикусывает загривок, проходится пальцами вдоль позвоночника, гладит руки, живот, внутренние поверхности раздвинутых бедер. Всюду, кроме того места, где прикосновение желанней всего. Я терплю. Убийственная сладость молчаливого самоотречения. Хотя ощущение такое, словно я действительно сейчас воспламенюсь изнутри, и это не метафора.

 

Дышу тяжело и неровно, воздуха не хватает. Хочешь услышать мой голос, Эрик, да? Заставь.

Произнеся это, я и ахнуть не успеваю, как оказываюсь лицом в складках постельного покрывала, грудью поперек кровати и коленями на подушке, так удачно смахнутой на пол.

 

Вот как это бывает, когда нет не единого шанса сопротивляться. Когда даже не видишь, что с тобой происходит, и лишь по прикосновениям с ужасом или предвкушением реконструируешь происходящее. Пьянящий вкус настоящей беспомощности туманит мысли. Буря. Жаркая, неудержимая, выбивающая слезы из глаз и дыхание из горла. Я стараюсь не кричать, и все-таки сдаюсь, умоляю, прошу, требую своего, беззастенчиво прогибаясь под него и подаваясь ему навстречу, втираясь в ладонь и безнадежно пытаясь высвободить руки из шелкового узла.

 

- И это ты называешь покорностью? - слышится хриплое, и следующее движение сопровождается увесистым шлепком. Не откровенно болезненно, но ощутимо.

 

Это слишком. Я прекращаю быть. То, что сейчас владеет моим телом - не я, и не я изворачиваюсь и кусаю удачно подвернувшуюся кисть, шиплю, оскалившись... и получаю еще несколько шлепков и невозможное наслаждение впридачу. Яростные рывки приводят к ожидаемому результату - взвыв, обмякаю, пытаясь отдышаться и почти не слыша вскрик Эрика.

 

Здравый рассудок возвращается вместе со свободой рук, быстрыми поцелуями и крепкими объятиями. Сейчас у меня одно желание - вцепиться в моего отчаянного барраярца, только что даровавшего мне изумительное по силе наслаждение, и не отпускать. Разве что еще - воды.

 

Эрик бросается исполнять мою просьбу столь торопливо, что я удивляюсь, но, кажется, понимаю. Предельное удовольствие может быть пугающим: так вместе мы могли переместиться из грешного мира в небесный, и не заметить перемены. Но опаски в сером взгляде слишком много, хотя обычно смертельный риск Эрика только подстегивает; так, может быть, его испугало не удовольствие, а я?

 

- Я тебя не слишком? - спрашиваю осторожно. Еще луны не миновало, как мы разделили подушку впервые, а привычки - самая неподатливая вещь на свете.

 

Эрик замирает с предназначенной мне чашкой в руках.

- Ты - меня? - недоумевающе встряхивает он головой. - Еще наоборот - куда ни шло.

 

Я выразительно смотрю на четкие отпечатки зубов, двумя полумесяцами отметившие его руку. Не сдержался.

- Прости, - вздыхаю. - Больно?

 

- А, это. Забыл, - досадливо отмахивается Эрик и снова отводит глаза. - А ты... как?

 

- Это не очевидно? - удивляюсь я, запивая улыбку холодным чаем.

 

- Я хватил лишнего, - полуутвердительно произносит Эрик. - Прощения не прошу только потому, что это было бы еще большей глупостью.

 

Приходится сделать официальное заявление о том, что произошедшее полностью соответствовало моим желаниям и не вызвало протеста. Вот о том, что лежать связанным и принадлежащим ему понравилось мне настолько, что даже стыдно признаваться, я умалчиваю.

Но вот понравилось ли Эрику?

 

- В определенный момент я переборщил и ты перестал ... хотеть, - сумрачно озвучивает свои подозрения любовник.

Я готов рассмеяться, но молчу. Иногда побояться бывает полезно.

- Словом, - заканчивает он, - у тебя были все шансы прийти к финалу с грамотно завернутой за спину в болевом захвате рукой. А вот этого я себе бы точно не простил.

 

Вот тут я не выдерживаю и принимаюсь смеяться.

- Лучше того, что я в любой момент мог тебя остановить, - признаюсь, - было то, что останавливаться мне нисколько не хотелось. Не смей портить мягкость подушек раскаяньем.

 

Эрик втекает в мои объятия, как растаявшее масло, тяжелой головой опирается о мое плечо и, кажется, вовсе не против объятий. Мы пьем чай и беседуем о том, что опробованный способ спустить пар не так уж плох. Совсем не плох, если начистоту. Страх потери меня оставил, и Эрик опустил колючки, получив желаемое.

Так что, пожалуй, можно поговорить о том, что действительно важно. С чего все началось. Потому что в одиночку я не могу разобраться с этой загадкой.

 

- Наркотик, - констатирую я, выслушав подробный, по моей просьбе, пересказ событий. - Я практически не сомневаюсь. Что ты резистентен к фастпенте, полиция не могла не знать; очевидно, попытались развязать тебе язык хоть так. Скажешь, я параноик?

 

- Меня не кололи, - пожимает плечами Эрик и почему-то усмехается. Снова непонятная мне барраярская шутка?

 

- Значит, исхитрились как-то иначе, - настаиваю я. - Знать бы, как.

 

- Если бы я знал, как, - с досадливым - или покаянным? - вздохом отвечает Эрик, - я бы не попался. Признаю себя идиотом.

 

И он не идиот, и я не параноик. Лучше бы это усвоить обоим.

- Ты что-то нюхал, ел, пил, держал в руках? - перечисляю.

 

Эрик качает головой, потом вспоминает: - Держал разве что ручку, подписывал протокол, - и вскидывается: - Выпил воды, самой обычной, без привкуса.

 

Вода, как выясняется минутой позже, была из графина. Немного странная для полицейского участка склонность к архаике. И, кроме Эрика, при нем оттуда никто не отпил ни глотка. Я едва не скрежещу зубами: надо же было Дерресу так оплошать, Эрику - попасться, а мне не оказаться рядом!

 

Впрочем, дело обошлось малым злом. Это был не яд, полиция не добилась ничего - разве что убедилась в том, что и в наркотическом бреду мой родич не признает себя виновным, - а мы впредь будем осторожней. И, кроме того, визит к сатрап-губернатору оказался весьма успешен.

 

- На этот раз повезло, - говорю я, и не удерживаюсь: - Вот же мерзавцы. Они тебя взяли точь-в-точь в нужное время: когда меня не было в доме, но до того, как ты вышел из под их юрисдикции. Эти парни тут не просто тебя охраняют, кто знает, что еще они могут изобрести... хотя теперь это им будет сложнее, раз дело перенесено в Небесный суд.

 

- А разница? - осведомляется Эрик.

 

Я потаенно вздыхаю: он ведь и вправду не понимает, мое обожаемое барраярское чудовище.

 

- До суда я сам тебя сторожу и отвечаю во всем, - объясняю. За собственную безопасность Эрика, за безопасность окружающих от него... Был бы он иным человеком - я уже беспокоился бы о возможном побеге. - После суда... Если ты выиграешь дело, наказание понесет Лерой, если проиграешь - осудят тебя. А определять меру и наказывать придется мне, как Старшему, по клановому праву. Кому-то из Эйри придется пострадать, так или иначе... плохо. Я хотел бы уговорить Лероя решить дело миром, это было бы лучшим из исходов. И еще, - непоследовательно добавляю я, вспомнив, - на суде нужны свидетели. По три с каждой стороны. Я посоветуюсь с Нару, но как минимум один у нас уже имеется. Наглый юнец...

 

Такая масса хлопот, но дело не в них самих, а в поводе, и от осознания шаткости своей позиции я устал, как не уставал от тысячи дел. И Эрик. Его нельзя оставлять в одиночестве - мало ли, какими могут быть провокации тех, кто лишился сладкой добычи, уже практически распробовав ее на вкус.

Было бы легче, вероятно, будь я окончательно уверен: Лери не передумает, шанса уговорить его нет. А так - каждый звонок комма отзывается тревожным, изматывающим ожиданием, обманывающейся надеждой. Нет иного способа спасти Эрика, грешно укорять судьбу в жестокости, но до чего же тяжело воевать против собственной крови!

 

***

 

Бремя забот не украшает никого, и Кинти не исключение. Супруга бледна, тени под глазами и у скул это подчеркивают; охрана маячит поблизости, как будто Кинти опасается вторжения неизвестных врагов под ее кров. Надеюсь, меня она к ним не относит.

 

Пожалуй, только осознанная необходимость примирения могут служить причиной этого визита. Мы договаривались о нем, не глядя друг другу в глаза, из одного лишь благоразумия.

 

- Я рада, что успела увидеть тебя прежде чем состоится Высокий суд, - без предисловий заявляет жена, - и хочу попытаться спасти что можно, если от репутации нашей семьи осталось что-то, кроме осколков.

 

Неужели все же дух возобладал над словом, а честь - над надменностью? Я выжидающе смотрю на супругу, решительно настроенную и держащуюся слишком прямо.

 

- Я хочу, - продолжает она, - избежать позора для семьи, который может случиться буквально завтра. Что бы ни решил Небесный суд, с нашего имени это пятно не сойдет несколько поколений. Я желаю примирения не потому, что мне неуютно в одиночестве - хотя, признаться, я скучаю по тебе, - тут она улыбается легко и быстро, - а потому, что семья - большее, нежели любые сиюминутные капризы и желания обоих.

 

Я улыбаюсь в ответ, и на душе теплеет. Лерой решил верно, неужели все обернется так просто?

- Лерой снимет обвинения? - не веря своему счастью, спрашиваю я.

Если он это сделает, я отдам ему старшинство. И это решение будет им заслужено по чести.

 

- Я уговорю его это сделать, - обещает Кинти; уголки ее губ вздрагивают. - Он не изменил своего мнения о происшедшем, но он, как и я, знает, что семейное имя заслуживает жертв.

 

Жить, не надеясь, невозможно, но в этот раз мечта погибает, едва успев расправить крылья. Лери просто так же упрям, как и я. Впрочем, готовность идти на компромиссы - не худший вариант.

 

- Это будет разумно и правильно, поскольку я своего мнения тоже не изменил, - решаю я, наконец. Худой мир лучше доброй ссоры.

 

- Лерой полон готовности доказать свои слова, - качает головой Кинти. - Это я решила переговорить с тобой первой в надежде, что вы оба сможете одуматься. Если завтра тебе не придется приносить на обозрение небесам семейные грехи, у нас будет время решить. Послушай меня. Я не пытаюсь управлять ни сыном, ни тобой, но я - голос разума в борьбе вашего упрямства.

 

- Кинти, - морщась от горечи разочарования, обрываю. - Чего он хочет?

 

- Заслуженного осуждения твоего барраярца, - твердо отвечает жена. - Но я знаю: Лери способен отказаться от своего желания ради того, чтобы не марать доброе имя семьи. А я хочу, чтобы вы примирились. Чтобы ни на кого, носящего имя Эйри, не легло клеймо приговора и осуждения. И чтобы каждый занял надлежащее ему место.

 

Я молча жду окончания этой тирады. Говоришь, если я желаю склеить разбитое, уступить придется всем, дражайшая? И прочному миру в семье мешает яблоко раздора? Вот мы и добрались до сути. Договаривай.

 

- Лерой принесет тебе, Старшему и отцу, извинение за горячность решения и снимет обвинение, - заканчивает жена. - А ты найдешь своему любовнику жилье где угодно, но не в стенах нашего дома. Не в усадьбе Эйри, - твердо добавляет она. - Дурно и постыдно, если наследник будет избегать фамильного крова, уступая законное место недавнему чужаку. И для всех твоих детей соседство с этим... человеком станет вечным источником оскорбления и страха.

 

Так много слов, и так тяжело не сдаться их лживому благоразумию.

- И речи быть не может о том, чтобы Форберг был изгнан из семьи, - отвечаю я твердо, когда Кинти завершает свою речь.

 

- ... куда попал по злой шутке судьбы. Ты сам говорил мне об этом, пока тебя не ослепило желание. - Супруга предпринимает последнюю попытку. - Он не гем. Не цетагандиец даже. Этот побег не привьется на наше дерево, муж.

 

- Виноват он или нет, - заканчиваю я, ощущая отвратительный холодок, бегущий по спине.

 

- Если он виноват, я желаю ему получить достойное воздаяние, - отрезает леди. - Если невиновен, пусть сохранит положенное ему наследство - но он не должен оставаться Эйри! Барраярец в этих стенах несообразен, даже если не замышляет дурного.

 

- Достаточно, - обрываю я. - Твое высокомерие понятно, но неприемлемо. Я не стану низводить Эрика до положения постельной игрушки, недостаточно приличной, чтобы держать ее в доме.

 

Плечи Кинти поникают. - Это твое последнее слово? - спрашивает она горько. - Ты предпочитаешь оскорбить отказом нас с сыном, но не любовника?

 

- Тем, кто достоин быть Эйри по праву крови, придется смириться с моим решением, не оспаривая и не опускаясь до угроз, - отрезаю я. - Это окончательное слово.

 

- Я угрожаю?! - возмущенно восклицает Кинти, вспыхивая пламенем ярости из горечи нарочитого смирения. - Довольно. Договаривайся со своим сыном сам, Старший Эйри, если не желаешь моего посредничества!

 

С супругой больше не о чем говорить, и я действительно отправляюсь к сыну. Он ждет меня в кресле, одетый по всем правилам, в строгом, хоть и приемлемо простом для дома костюме - черное и белое, притом белого больше, словно одежда - намек на бинты или на траур. Свободная накидка, впрочем, не позволяет определить, насколько он перевязан.

 

Я усаживаюсь напротив, пытаясь оценить его состояние. На первый взгляд неплохо, хотя Лери бледноват и на вопрос о самочувствии он отвечает с той автоматической вежливостью, каковую полагается демонстрировать, даже если ты истекаешь кровью.

Я испытываю отчаянную неловкость: хотя юноша, сидящий передо мной - мой сын, знакомый до последней косточки, я не знаю, как с ним говорить.

 

- Твоя мать упомянула, что ты готов готов снять претензии, - решив не тянуть с неприятным делом, объясняю свой визит. - Или это не твое решение, а результат уважения к ее просьбе и желания сохранить мир любой ценой?

 

Тон неверен, это я ощущаю сразу же, но не могу остановиться, и разговор, едва начавшийся, грозит свернуть в нежелательное русло.

 

- Желание сохранить мир в семье - это не так уж и мало, не так ли? - сумрачно отзывается Лери. - Мать просила меня, я согласился уступить. Не скажу, что мне это далось легко.

 

Как будто сейчас кому-либо из семьи что-то дается легко.

 

- Я слышал ее предложение, - киваю. - Если ты желаешь Эрику независимой жизни - хорошо, но о лишении его семейных прав речи быть не может. Мой брат взял его в мужья, это решение законно, и тебе придется смириться, как смирился я.

 

Пальцы Лероя чуть сильнее сжимаются на подлокотниках кресла.

- Окажи любезность мне и почет нашему имени, не заставляй считать приблудного чужака родней, - морщится он. - Вряд ли это большая уступка, чем мой отказ от законной мести.

 

- Свое неудовольствие, - усмехнувшись, возражаю я, - тебе стоило бы излагать не мне, но Хисоке.

 

- Оставь живое живым, отец, - решительно отказывается Лери. - Пока я не присоединился к покойному дяде стараниями твоего драгоценного Форберга, я буду искать справедливости у тебя, а не у призрака. Справедливо ли, чтобы дикарь вступил в наш род на правах равного?

 

- Долгим и трудным путем барраярец заслужил право считаться равным, - взывая к здравому смыслу мальчика, объясняю я. - Все, чего я хочу, так это чтобы сейчас ему дали жить в мире и покое. Неужели ты ни при каких обстоятельствах не можешь на это пойти?

 

Не сможет. Я это вижу по тому, как брезгливо дергаются его губы - таким знакомым, таким моим жестом...

 

- Пятен с леопарда не смоешь, - упрямо отвечает Лери. - Он из тех дикарей, что живут в варварстве, спят в обнимку с ножом и ненавидят нас за то, что пытались приобщить их к культуре. Мне оскорбительно считать своей семьей носителя диких генов, и я ни на секунду не доверяю профессиональному убийце. Нет богатства выше крови, не ты ли меня этому учил? - почти отчаянно восклицает он. - А потом отказался от слоих убеждений в постели чужака?

 

- Этот разговор скатывается к оскорблениям, - сквозь зубы отвечаю я. Непрошеное "не в постели дело, а ты, сын мой, идиот, раз считаешь меня обезумевшим в гоне животным" едва не сорвалось с губ. - Боюсь, он обречен.

 

- Я не желаю тебя оскорблять, - вспыхивает сын. - Но не знаю, какими вежливыми словами донести до тебя мой ужас, что мой отец, мой Старший, мой всегдашний образец для подражания... страшно изменился, стоило ему разделить подушку с дикарем.

 

Происходящее уже нехорошим образом смешно, горевать о взаимном непонимании не осталось сил.

- Полагаешь, он меня опоил? - с усмешкой интересуюсь.

 

Лери вздергивает подбородок.

- Или сделал жертвой злокозненного умысла. Этот чужак уже погубил одного Эйри и пытался убить другого.

 

- Завтра суд признает его невиновным, - доверительно сообщаю я. - Не знаю, как ты это переживешь - но, надеюсь, все же поймешь свою ошибку.

 

- А что будешь делать ты, если не признает? - парирует сын, глядя мне в глаза так же пристально, как я в его, потемневшие от гнева. - Ошибившись в любовнике, отвергнув сына и вынеся не самые приглядные семейные тайны на разбирательство небес?

 

С меня хватит. Я и так терпел слишком долго.

- Это твое упрямство довело нас до суда! - рявкаю, обозленный до крайности. - Эрику всего-то было надо жить спокойно рядом со мной. Я знаю, что он невиновен.

 

- Твой барраярец привык резать глотки своим врагам; не обольщайся, что ты сумел его переучить, - Лерой привстает с кресла, чуть неловко - но явно не намеренно и не играя на жалость; я отмечаю это автоматически и тут же забываю. - А завтрашний суд не выгоден никому, отец. Я пытаюсь донести это до тебя весь разговор. Не удалось. Что ж, спокойного тебе дня.

 

Не пожелание - издевательство. Я выхожу, едва удержавшись от хлопка дверью; злоба бурлит в крови. Испытание семейных уз на прочность неизбежно, и к этому следует быть готовым, как бы я ни хотел избежать этого общего для Эйри позора. Суд обязан пройти с соблюдением всей процедуры, и я вновь вспоминаю про необходимость выставить троих свидетелей. Милорд не откажется свидетельствовать в пользу Эрика, молодой наглец Рау, полагаю, тоже, но есть ли кто-то третий, способный сказать достойную правду о чужаке без семьи и богов, волей судьбы заброшенном на нашу планету?

 

Торем, о котором я вспоминаю, тщетно перебирая кандидатуры возможных свидетелей и которому звоню прямо из машины, приветствует меня с энтузиазмом и прозрачным намеком, что он и сам собирался мне звонить. Прямо ничего не сказано, но он дает понять, что предстоящая нам беседа не терпит отлагательств, не будет слишком длинной, и что она в моих интересах.

 

Все это странно. Капитан не собирается обращаться ко мне с просьбой, а намерен оказать услугу мне? Занятно... и тревожно. Знать бы, что за карта у Торема в рукаве...

 

Осенний день сумрачен, небо готово одарить прохожих моросящим дождем или мокрым снегом. Настроения это не улучшает. Мы сидим в отдельном кабинете в недурной кофейне и занимаемся словесными пируэтами вокруг невинных до поры до времени тем.

 

- Я слышал о неприятностях, постигших вашу семью, и выражаю вам должное сочувствие, - покончив с церемониями, произносит гем-капитан. - Позвольте заметить, что дела приобрели странный на сторонний взгляд оборот.

 

- Простите? - прячась за надменностью речи, интересуюсь я. - Что именно из произошедшего кажется вам странным, капитан?

 

- Я ожидал, что ваш барраярский родственник станет источником неприятностей для клана, - доносится спокойное, - и высказывал эти опасения вслух; но что меня удивляет - это ваше желание его отстоять. Впрочем, это отнюдь не тема нашего разговора, а скорее лишь повод перейти к ней.

 

Действительно неординарное начало. Я прошу офицера продолжать, не стесняя себя условностями.

 

- Я пытаюсь только сообщить вам некую информацию, которая, возможно, покажется вам банальной - а может, и нет, - разводит руками Торем. - До меня дошли разговоры о Высоком суде, на который вы собираетесь вынести дело вашей семьи - это действительно так?

 

- Это так, - прищурившись, отвечаю я. Защищать свое решение в данной ситуации не слишком приятно. - Я намереваюсь воспользоваться одним из имеющихся у меня прав. И что?

 

- Высокий суд, вполне возможно, проявит интерес ко всем вашим родственникам и к тем сложным путям, которыми барраярец попал в гем-клан, - кивает капитан. - Вы можете строить на этот счет любые предположения, но если вы пожелаете подкрепить их свидетельствами, очевидцев вам придется найти самому. Предупреждаю вас об этом очевидном факте исключительно из личной симпатии к вам, Старший Эйри, и нежелании видеть вас в неловкой ситуации, - добавляет он.

 

Во время многозначительной паузы я оцениваю новость. Выходит, о делах Хисоки придется умолчать. Я сам не намеревался позорить семью разглашением столь омерзительных подробностей, но что, если суд спросит меня об этой истории напрямую?

 

- Предостереженный вооружен, - выслушав меня, вежливо замечает Торем. - Остальные обстоятельства дела, к счастью, не относятся к моему ведомству, поскольку под обвинение в злонамеренной диверсионной деятельности случившееся подвести вряд ли возможно.

 

И на том спасибо. Поразительно, как быстро Торем оказался в курсе, и как спешно решил себя обезопасить. Но вот что мне делать теперь, если высокий суд пожелает ознакомиться с причинами, что привели Эрика в мой дом? Ни один человек из списка Торема - ни здоровяк-сержант, ни осведомленный лейтенант, ни кто еще, - мне в этом не помощник; наверняка бдительный гем-капитан их предупредил. Но где взять других?

 

Неожиданно меня осеняет мысль. И я набираю новый номер.

 

Физиономия Риза Эстанниса на экране комма полна радушного, но все же изумления.

- Эйри? - переспрашивает он, и, спохватившись, добавляет вежливое: - Да покинут беды ваш дом, сосед.

 

- И ваш да не посетят, - отвечаю я. Мне нужна эта встреча; придется побыть навязчивым. - Ваш сегодняшний день полон до краев, или я могу надеяться на полчаса вашего общества?

 

Вскоре я вступаю в дом Эстанниса почетным, хоть и незваным, гостем. Дородный лорд Эстаннис благодаря своему сложению имеет подчеркнуто радушный вид, а под гримом в теплых тонах не понять, раскраснелось ли его лицо от раздражения или от совершенного до моего прихода легкого возлияния.

 

- В силах ли я выразить вам должное сочувствие в связи с несчастьем, постигшим вашего наследника? - вежливо спрашивает хозяин дома, подливая мне чай. В последнее время я что-то с трудом стал переносить как обязательное угощение, так и долгие экивоки перед непосредственной целью встречи. - Боги поистине жестоко его испытывают, а вместе с ним и вас.

 

- Старые семьи порой переживают тяжелые времена, - соглашаюсь я. - И труд не в том, чтобы избежать их, но чтобы пережить достойно. Собственно говоря, потому я и решился просить вас о помощи, сосед.

 

Брови Риза ползут на лоб: просьба необычна и непонятна. Мне приходится высказать соседу свои опасения относительно причин обрушившихся несчастий. Безвременно погибший брат, неисполненный по всем правилам поминальный обряд... кто, как не Эстаннис, проглотит признание в почтении к суевериям, царящем в старом доме?

 

- Лишь гневом и болью утраты можно объяснить, но не оправдать, мое невнимание к обстоятельствам последних недель жизни брата, - формально не преступая истины, но лишь расставляя акценты нужным образом, говорю я. - Однако не так давно я узнал, что Хисока всего лишь избрал меньшее зло, и сделал это под влиянием доброго совета. Совестно сознаваться - я не знаю, чьего.

 

- Вы имеете в виду... того чужака, что он неосмотрительно привел в семью? - осторожно осведомляется Риз. - Воистину источник раздора и бед. Увы, вывести это создание на люди оказалось воистине несчастливой идеей.

 

Намек более чем ясен. Мне нет смысла просить этого напыщенного идиота сказать хоть единое доброе слово про моего барраярца.

 

- За очагом, что стреляет углями, необходим присмотр, - пожав плечами, отвечаю я ничего не значащей пословицей. - Это я понял лишь сейчас, прежде же мой гнев опередил рассудок, и я отдался чувствам, не узнав толком, что двигало моим братом. Хорошо ли вы знали Хисоку? Я до сих пор не осведомлен в подробностях его обыденной жизни; это непростительно. Знаю, Хисока мало кого допускал к себе в душу, - поворачивая разговор в нужную сторону, говорю я, - но ведь был человек, посвященный в его обстоятельства. Никто не живет в пустоте.

 

О да. Был человек, посоветовавший моему братцу прикрыть преступление брачным договором. Я не найду никакую цену за спасение Эрика чрезмерной, и если потребуется придать огласке и этот постыдный факт, гори доброе имя Хисоки синим пламенем.

 

- Полковник приятельствовал со многими, и со мной тоже, - спокойно сообщает Риз. - И спрашивал моего совета о том, какая из юридических тонкостей может помочь ему избежать незаслуженного позора от рук инопланетных крючкотворов. Я горжусь его доверием, пусть судьба и подшутила над ним жестоко.

 

С каким наслаждением я присоединил бы имя Эстанниса к списку необратимых потерь Цетаганды!

- Я признателен вам за участие, сосед, - собираю в кулак всю доступную мне вежливость и даю словам стечь с языка медом, но не ядом. - И надеюсь, что прочие друзья моего бедного брата оказались столь же благородны и достойны. Поможете ли вы мне найти тех, кто знал моего Хисоку и делил с ним тяготы службы, чтобы я мог выразить им свою благодарность?

Смотреть на Риза приходится с умеренно просительной миной.

 

Прямая просьба не дает возможности отказа, и я заношу в свой органайзер перечень из четырех припоминаемых с некоторым усилием имен. Как только окажусь один, надо будет проверить, есть ли среди них хоть кто-то, в списке Торема не значащийся. Поистине стремление капитана безопасности перестраховаться сыграло мне дурную службу, равно как и желание его помочь мне ранее приватно - полезную.

 

Дело сделано, я откланиваюсь, и Эстаннис прощается со мной, рассыпаясь в комплиментах, там более несносных, что они были непрошеными: - Желаю счастья вам и вашей родне. Ваш сын проявил себя как достойный наследник рода Эйри, а ваша супруга - как женщина, чье самообладание оказалось достойным испытаний той страшной ночи. Боги должны неизбежно смилостивиться и воздать вашей семье по заслугам.

 

На это я и надеюсь: что каждый из нас получит по заслугам, равно за доброе и злое.

 

ГЛАВА 28. Эрик.

 

Поистине неловко для мужчины лежать обнаженным и распластанным на животе, не имея возможности подняться, в то время как над его беспомощным телом... Ладно, в то время как над этим самым телом трудится излучатель и снуют эффекторы физиотерапевтической капсулы, поднимая мой хрупкий иммунитет на невиданную ранее высоту. Доктор Эрни давно отбыл к тому пациенту, чье здоровье внушает сейчас куда большее опасение - юному Лерою, - но его подручные выдерживают график лечения с педантичностью, достойной лучшего применения. Уверения, что я здоров, они, разумеется, пропускают мимо ушей.

 

Война войной, а полуторачасовой сеанс лечения - по расписанию. И делать во время него мне абсолютно нечего, кроме как терпеть и использовать на полную единственную незадействованную сейчас часть тела, а именно - голову.

 

Что может произойти послезавтра? Иллуми так показательно уверен в справедливости суда и моей невиновности, что я прикусываю язык при малейшем намерении задать ему прямой и ясный вопрос: "Ну и каковы мои шансы?". Пятьдесят процентов - то есть либо выиграю, либо проиграю? А если проиграю - что говорит их гемский высокий кодекс, дословно, о мерах наказания и прочей занимательной юриспруденции? Ставлю мысленную галочку: расспросить Дерреса. Про формальности. А про сам обычай суда и умонастроения судей, наверное, можно побеспокоить и Нару. У них двоих я, по крайней мере, могу надеяться получить развернутый ответ: от одного - по профессиональной привычке, от другого - по примечательной склонности наставлять и поучать. Хотя быть может, я переоцениваю доброжелательность старшего лорда. Не кажусь ли я старикану просто забавной игрушкой его воспитанника...?

 

Ой!

Щуп медицинского аппарата, словно угадав непочтительный вопрос, прижимает чувствительную точку на спине особо сильно, так что, икнув, я на мгновение сбиваюсь с мысли. Вот же чертова машинка...

 

То, что мне грозит высшая мера, я понимаю, и по всем правилам мне следовало бы трястись, но, к сожалению, ситуация слишком типовая. Я десять лет проходил под угрозой не дожить до завтра, а лечь где-нибудь в леске от цетского выстрела, и те из солдат, кто не избавился от слабости психовать перед боем, имели на такой исход больше шансов. Как там, "храбрец умирает только однажды, а трус - каждый раз"? Привычка - вторая натура; нервничать будем задним числом, когда опасность минует, а под пули принято идти со спокойным сердцем и высоко поднятой головой. Ясной, что немаловажно.

 

Значит, Нару и (или?) Деррес. И хорошо бы найти момент поговорить с каждым глазу на глаз, без Иллуми, не беспокоя моего Старшего выслушиванием щекотливых вопросов типа "Как у вас казнят преступников?" или "А если я все же выиграю дело, пострадает этот паршивец Лерой?" Что-то в этом роде мне Иллуми намекал: дескать, этот суд, разбирающий тяжбы внутри дома, не просто вынесет вердикт, несостоявшийся я убийца или нет, но непременно признает виноватым одного из нас двоих. Да, незавидное положение у отца семейства. Хотя, может, и пора вколотить в парня немного ума через ту часть тела, на которой сидят... Но этого я говорить Иллуми тоже не стану. Достаточно и того, что простейшая идиома "дать по шее" уже вызывала у него пару серьезных вопросов насчет "архаичного барраярского рукоприкладства".

 

Да, вопросы "что мне делать, если я проиграю и что, если выиграю" решить надо в общем виде до того, как все случиться. Не то поздно будет запирать ворота, когда лошадей уже уведут. К тому же мы с Иллуми склонны нагонять друг на друга вал совсем не свойственных нам в обычном состоянии эмоций, перетягивая метафорический канат на тему ответственности, безопасности и силы. И хоть мириться потом бывает очень приятно, но быстрому и трезвому мышлению это не способствует.

 

В любом случае эти выяснения отложатся до завтрашнего утра, когда Иллуми отбудет по делам. Сегодня уже вечер, мои медицинские испытания заканчиваются, и нам осталось только выпить чаю и расслабиться вдвоем в по-сибаритски мягкой постели...

 

Подойдя к нашим комнатам, я только кладу ладонь на клавишу двери, но в приоткрывшуюся щель в эту же самую секунду доносится возмущенный возглас, и я замираю, опустив руку. Это еще что за новости?

 

- ... Я сообщу вам, когда он захочет вас увидеть. Если захочет.

Голос Иллуми холоден и колок.

Какие-то семейные проблемы? И я, полагаю, там придусь совсем некстати. Пойти, что ли, посидеть в своей комнате, которую я все равно использую исключительно как склад не нужных мне в повседневной жизни вещей...

Несколько быстрых шагов - мой Старший в раздражении обычно прохаживается по комнате.

 

Эхом отзывается тонкий звяк посуды - словно кто-то резко поставил чашечку на блюдце, - и скрип кресла. У нас гости, а не просто ссора по комму?

- Я не навяжу свою компанию тому, кому она не доставит удовольствие, - возражает мягкий баритон, который кажется мне смутно знакомым. - Но я вижу, что Эрику приятно мое общество, и приглашение было написано его рукой.

 

Только теперь я узнаю этот голос. Майор Рау.

Беззвучно выругавшись, я считаю на пальцах дни. Ах да, верно. Серебряная лента и темный лепесток розы; глупая, невинная забава, устроенная нами всего позавчера в полнейшем неведении будущего.

 

- Я прошу вас умерить строгости, Эйри, - вкрадчивым голосом прибавляет майор. - Даже если юноша провинился перед вами своим свойственным барраярцам упорством, прошу вас, не лишайте его удовольствия видеть гостей. Уверяю вас, что моя дружелюбная опека составит для него похвальный контраст с вашей суровостью, и ваш деверь сам смягчит свой нрав.

 

А вот это уже становится интересным. Похоже, майор решил, что я заперт под замком без сладкого и права переписки? Пусть Иллуми сам выкручивается, а постою за дверью, послушаю. Хоть бы никто их слуг не застал меня в этом деликатном положении - привалившегося к косяку и с любопытным ухом, приложенным к дверной щели.

 

- Слухи о моей суровости сильно преувеличены, - сообщает Иллуми голосом до того жестким, что я подозреваю, что он сдерживает смех. - А опеки от вас он не потерпит, ручаюсь.

 

- Я бы мог показать ему город, - мечтательно тянет гем-майор, - и моя опека была бы столь куртуазна и ненавязчива, что, уверяю, ваш Эрик не обиделся бы.

 

Это он зря. После того, как меня выдернули в полицию, словно репку из грядки, умеренная в обычные дни паранойя Иллуми вовсе взлетела до небес. Предложение вывезти меня из дома он, боюсь, сейчас расценивает как посягательство не только на мою невинность, но еще и на безопасность. Однако эти соображения мой Старший оставляет при себе и прибегает, как ему, должно быть, кажется, к неотразимому аргументу:

- В романтической куртуазности с вашей стороны Эрик Форберг точно не заинтересован. Он занят.

 

Увы, безрезультатно.

- Барраярцы не так моногамны, как они это утверждают вслух, - назидательно и немного наивно возражает Рау, - поверьте моему опыту. Не знаю, что касается их женщин, но мужчины - точно. Не думаю, что Эрику стоит закрывать все возможности расширить свой круг знакомств только на основании того, что он говорит о барраярской верности...

 

Ах ты нахал! Клеить меня на глазах... нет, с открытого разрешения моего Старшего! Или у цетов так дела и устраиваются? Детей они выращивают в баночках, невинность тут не в цене, значит, можно и нужно прийти к главе семейства и уведомить, что имеешь желание одолжить его очаровательную младшую родственницу - или родственника - галантно потрахаться на пару вечеров? Я затыкаю ладонью рот, чтобы не расхохотаться. Ситуация настолько смешна, что даже не оскорбительна.

 

- Вашему опыту? - переспрашивает Иллуми обманчиво мягко.

 

- Вы же знаете, я был в барраярском плену, - судя по голосу, майор не сожалеет, а хвастается. - Твердость духа, мягкость слов и разумный подход оказали впечатление на моего пленителя, прежде желавшего меня убить, и остаток отпущенного нам времени мы провели в нежном согласии.

 

Соблазнитель барраярцев, с опытом, мать его так! Иллуми отвечает на это недвусмысленное заявление ошеломленным молчанием, и секс-бомба Рау решительно добавляет:

- Я не откажусь от борьбы за вашего младшего: он достойный приз, и редкий для этих мест.

 

Ну все, хватит. Иллуми сейчас или взорвется, или придушит моего галантного ухажера. Хлопаю ладонью по клавише, дверь наконец-то отъезжает в сторону, и я решительно вхожу.

 

Майор удивленно поворачивается ко мне, быстро окидывает взглядом мою очаровательную физиономию с ободранной щекой и синяком на скуле, и радостное выражение пурпурно-шафранной маски немедля превращается в мрачное.

 

- Приветствую вас, Эрик, - наклоняет голову. - Я испросил у вашего Старшего позволения на этот разговор и рад вас видеть. Но неужели я не вовремя? У вас, э-э, усталый вид.

Свирепый взгляд, которым он стреляет секунду спустя в сторону предположительного домашнего тирана Иллуми, явно обещает разобраться, кто посмел обидеть нежного хрупкого меня.

 

- Непредвиденные медицинские процедуры, - почти не греша против истины, сообщаю первое, что приходит на ум. - Я с удовольствием отдохну за чайным столом.

 

Пока чай закипает, Рау тревожно-сладким, но вполне искренним, тоном уточняет, насколько серьезно мое недомогание. Приходится объяснить, демонстрируя в улыбке все имеющиеся зубы:

- Несовместимость с некоторыми здешними лекарствами, любезный гем-майор. Все обошлось, только медики прописали мне курс реабилитации.

Да уж. Реабилитации. Если бы не позавчерашний наркотик, сегодня над моей шеей и позвоночником так бы не издевались.

 

- О, - замечает Рау. - Вам, должно быть, прописали спокойную жизнь и приятные эмоции? Возможно, бодрящий курс прогулок? Надеюсь, что милорд Эйри не запретит вам как-нибудь прогуляться со мной... Я как никто другой могу понять ощущения человека, вынужденного, э-э, выживать в изначально чуждом для него окружении, и готов облегчить вам эту адаптацию в меру моих скромных сил.

 

Ага, милый майор движется к цели прямо, как танк. На какое-то время мы безнадежно увязаем в разговоре о прелести экзотической архитектуры, гармонии природы и разумности отказа от тихих радостей безмятежности в пользу прелести неких императорских садов, предлагающих долгий список развлечений мне на выбор. Иллуми по неизвестной мне причине не высказывает вслух своего главного опасения - "украдут, убьют, отравят!", - и мне приходится отдуваться за обоих, ссылаясь исключительно на мифические приличия, не позволяющие мне развлекаться в трауре. К сожалению, эту игру я знаю отнюдь не в совершенстве.

 

- Но я же не предлагаю вам непристойных развлечений? - улыбка Рау имеет значение, настолько противоположное словам, что и в глазах Иллуми вспыхивает невольный смех. Похоже, бойкий майор считает, что раз речь зашла об официальном разрешении и приличиях, остальное у нас с ним уже сговорено. - Не в моих привычках, - гордо заявляет он, - толкать кого-либо на несообразное. Но грешно молодому человеку, пусть даже и вдовцу, проводить жизнь в четырех стенах, когда вокруг бурлит столичная жизнь...

 

Меня вдруг осеняет. - А прочему бы вам не пригласить на прогулку нас обоих? - спрашиваю задумчиво и ласково. - Иллуми тоже не помешает изысканный эстетический отдых...

 

То, что в этот момент Иллуми не пытался отпить из чашки, следует признать щедрой жизненной удачей. Судорожно сглотнув, он ставит ее на столик очень аккуратно.

 

- Но, - чуточку растерянно сообщает Рау, - я полагал, что милорд - очень занятой человек, - и, быстро придя в себя, добавляет: - но если вы, лорд Эйри, не против, то я с удовольствием обеспечу вам таковой отдых...

 

- Боюсь, что чрезмерная занятость не позволит мне принять ваше любезное приглашение и получить свою долю восхищения формой ясеневых листьев, - наконец, выстраивает фразу Иллуми, - да и Эрику я категорически не советую покидать дом до окончания судебного разбирательства иначе, как в моей компании.

 

Случайно он заговорил про суд или это подача, которую я должен поймать и передать в нужном направлении, не важно. Ведь любвеобильный майор Рау интересен нам не просто как занятный гость, но как лицо, жизненно необходимое для послезавтрашнего заседания.

 

- Спасибо, что позволил мне заговорить на эту тему, Старший, - нарочито опускаю глаза, задумавшись, не выглядит ли это смирение пародией. Надеюсь, нет. - Я ждал твоего позволения обратиться с просьбой к нашему гостю.

 

- Я рад буду вам помочь. - Рау ослепительно улыбается. Не иначе решил, что я попрошу его самолично посвятить меня в высокое цетагандийское искусство любви, паршивец.

 

Чуть подавшись вперед и стерев с лица всякий намек на улыбку, я объясняю серьезно: - Через день наступит мой срок оправдать свое имя перед обвинением. Вы - один из немногих цетагандийцев, кто, кажется, не видит во мне исключительно дикаря и убийцу. Окажете ли вы мне честь произнести это вслух и свидетельствовать в мою пользу, Рау?

 

- В присутствии Небес, - договаривает Иллуми негромко явно установленную формулу.

 

За короткую задумчивую паузу я успеваю насторожиться, а Иллуми - обзавестись хмурой складкой меж бровей, но тут гем-майор степенно кивает:

- Это честь - говорить перед Высоким судом. Я готов принести суду свидетельство в том, что видел, знаю и полагаю. Вы небезразличны мне, Эрик, а справедливость - тем более. - Увы, он портит пафосность момента, с улыбкой добавляя тут же: - Надеюсь, когда бремя этих забот будет с вас снято, вы сможете с легким сердцем обдумать мое предложение прогуляться по императорскому саду? И оно не встретит запрета вашего Старшего?

 

"Кто про что, а генерал - про Устав", как говорится у нас. Но я не отвечаю ни да, ни нет. Поведение Рау по всем статьям нахальное, но, что странно, оно не кажется мне ни оскорбительным, ни опасным. Он забавный собеседник, легкий нравом, он не видит во мне чудовище, и у нас с ним есть общие темы для разговора. Вопрос только в том, не придется ли мне теперь успокаивать моего ревнивца.

 

- Я уже сказал, - чопорно сообщает Иллуми, эхом отзываясь на мои мысли, - что я не имею ничего против ваших встреч, пока они не выходят за границы приличий и безопасности моего младшего; но помните, Рау, что мое согласие не означает автоматического "да" из его уст.

 

Рау, конечно же, понимает, и разумеется, надеется, ведь у нас есть все основания поладить, "из семечка растет цветок, а из симпатии - склонность", и его галантный интерес не посягает ни на чьи права, и на будущее он искал бы не только моего общества, но и моего Старшего, и прочая, и прочая... Через десять минут подобного разговора чайник пустеет и, изящно отправив в рот последнюю крошку печенья, Рау витиевато и ритуально извиняется за навязчивость и просит разрешения откланяться.

Но на прощание все же делает последний выстрел в цель:

 - Вы не окажете честь проводить меня, Эрик?

 

Иду, как того требует долг гостеприимства. В спину летит сухое: «Младший, зайдешь потом ко мне».

 

Когда меня внезапно хватают за плечи, останавливая посреди коридора - слава богу, никого из слуг в пределах видимости нет, - я дергаюсь. Неужели я недооценил цетагандийскую эротическую безмозглость и этому идиоту Рау пришло в голову в отсутствие моего Старшего сорвать с моих, гм, прелестных уст поцелуй прямо в коридоре?

 

- Эрик! - жарким шепотом вопрошает он. - Что с вами произошло? Вы запуганы, я собственными глазами вижу следы рукоприкладства, а теперь вы еще упомянули о медикаментозном воздействии. Как он мог?!

 

Ох, кажется, я перепутал сказку. Вместо чувственных приключений Востока зрителю предлагается классическая рыцарская история про дракона, паладина и прекрасное создание, томящееся в неволе.

 

- Он - кто? - переспрашиваю тупо. - Рау, да вы никак хотите намекнуть, что мой Старший меня бьет?

 

- А что я еще могу подумать? - возмущается мой несостоявшийся защитник. Объятия, правда, разжал. И на том спасибо. - Я опасаюсь, что даже этот разговор может вам грозить очередным, э-э, витком воспитательных мер. А вы непохожи на человека, получающего удовольствие от безграничного терпения. Поймите, вы не обязаны выгораживать вашего Старшего... если он так явно преступает свои права. Если дело лишь в том, что вы одиноки и некому за вас заступиться, - хотите, это буду я?

 

Рау никак не понимает, почему я принимаюсь хохотать. Точнее, ржать, как полковая лошадь. И не в последнюю очередь потому, что его обвинения отображают в карикатурном виде то, что было правдой какие-то пару месяцев назад. Но теперь...

Цетский рыцарь с копьем наперевес защищает хрупкого и беззащитного барраярского офицера. Лопнуть со смеху можно.

- Прошу вас, мыслите логично, майор, - советую я, отсмеявшись. - Если я его не выгораживаю, ваши подозрения фантастичны. Если выгораживаю, значит, я к нему точно неравнодушен, и они - бестактны.

 

- А... вы неравнодушны? - слишком точно подхватывает он мою мысль.

 

- А это решайте сами, - хмыкаю. - Что до этого украшения, - потираю щеку, - я обрел его стараниями здешних полицейских, из рук которых именно Иллуми меня и освободил. Ваша забота трогательна, но выводы - абсолютно неверны.

 

- Это действительно так? - переспрашивает Рау.

 

Я ручаюсь ему своим словом, и наслышанный о барраярском отношении к этому вопросу майор кивает, а его недоверчивость сменяется облегчением.

- Что ж, тогда я желаю вам удачи, - подтверждает он, улыбаясь, - и буду ждать, время от времени напоминая о своем существовании. И вы не стесняйтесь, прошу вас, если аскетическая жизнь затворника вам вдруг прискучит.

 

- В этом случае - непременно, - соглашаюсь, доведя, наконец, гостя до выхода. - Благодарю вас за визит, Рау, и за самоотверженное предложение помощи, пусть она и не понадобилась.

 

После чего спешно возвращаюсь туда, где за столом сидит мрачный Иллуми, катая по блюдцу чашечку и пощипывая со свежепринесенного букета лепестки.

 

Увы, рассказ о том, как Рау решил меня спасти, облачившись в доспехи и взобравшись на коня (полосатого?) с букетом наперевес, ожидаемого хохота не вызывает. Иллуми избегает глядеть мне к глаза, отворачивается, демонстрируя явную неловкость, словно злится непонятно на что. Он сейчас так неразговорчив, что чуть ли не клещами из него удается вытащить признание: он действительно ревнует меня к майору.

 

- У нас ревность - это признак низшей крови, - объясняет Иллуми неохотно, - и для меня внове. Но Рау молод, хорош собою, легконравен... Я не вправе лишать тебя выбора.

Ну как же, вольготные развлечения приличны на Цетаганде, вдруг и я заражусь подобным легкомыслием? А он не хочет меня никому отдавать, черт возьми! - это он почти выкрикивает.

 

- Я слышал из-за двери, как Рау пытался меня просто-напросто одолжить, - признаюсь. - Ты что думаешь, это так лестно? Я, конечно, распутник, как все мужики, но не настолько. К тому же ты мне важней, поэтому гипотетическое случайное "хочу" сдержать ради тебя я всяко сумею. Выбор, ха. Имей в виду, что я выбираю тебя, чудовище, и не смей на это жаловаться.

 

Ревность... Так и начнешь думать, от какой "низшей крови" он ею заразился. Не надо было мне самому так старательно его ревновать. Похоже, мы слишком сильно меняем друг друга, трансформируем под собственные представления. И от привычного мне подхода к верности и интимной близости моего цетагандийца корежит, как от чужеродного вируса. Смотреть больно. А я, похоже, так незаслуженно сильно страдаю над осколками собственной личности, что никак не желаю той же катастрофы и дорогому мне человеку. Но как этого избежать?

Определенно, надо поговорить с Нару.

 

***

 

Действительно, не проходит и полусуток, как я въезжаю в ворота особняка Нару. Безлистные ветви мягко шелестят по крыше машины, дверь стоит гостеприимно распахнутой.

 

Телохранитель, сидящий подле меня на заднем сиденье лимузина, бдительно озирается по сторонам. Это необходимая уступка опасениям моего Старшего, и хотя сперва я отбивался от предложения навязать мне вооруженную охрану, благоразумие взяло свое. "Если тебя похитят и ты не сможешь явиться на Высокий Суд", - объяснил Иллуми досадливо, - "я буду не в силах доказать, что не подстроил твоего исчезновения. Мы рискуем проиграть все, даже не вступив в судебную залу". То, что под угрозой окажется и его собственное старшинство в клане, Иллуми не сказал напрямую, но я догадался, и мне стало стыдно за собственное упрямство. Но не сидеть же мне все время дома взаперти, точно девице в башне? В конце концов, мы сошлись на списке разумных мер по моей безопасности - постоянный вооруженный телохранитель рядом, обещание не есть / не пить в общественных местах и не заводить новых знакомств, включенная брошь-монитор... Иллуми еще хмыкнул, что я прямо как его мальчишки: им он тоже подарил такие, но все равно под предлогом забывчивости они вечно стараются не включать следящий приборчик.

 

Хорошо, что мы с Иллуми оговорили меры безопасности заранее. Мне не пришлось отвлекать Иллуми просьбой и неизбежными спорами, когда я решился на визит к его патрону. Пока неотложная необходимость приковала лорда Эйри к парикмахерскому креслу на несколько часов, я могу распоряжаться своим временем. "Будь спокоен, я уж как-нибудь прощу тебе измену с парикмахерским гребнем и расческой", пошутил я, уходя к себе. Хотя какое там удовольствие - просто завтра он обязан выглядеть безупречно. Я могу лишь радоваться, что моя шевелюра ограничена уставной длиной в полпальца. Но как бы ни были длинны и капризны двухцветные пряди, их нельзя укладывать вечно, и, следовательно, в моем распоряжении только пара часов на разговор.

 

Надеюсь, я вернусь раньше, чем он зайдет в гостиную и обнаружит там мою записку на комме. Не то, чтобы я непременно хотел сохранить эту поездку в тайне (я уже давно не в тех годах, когда в побеге из дома по секрету от старших есть какая-то привлекательность), но он неизбежно спросил бы, о чем я хочу поговорить. А я еще не решил, что лучше - обидеть его неправдой или расстроить прямотой. Оба варианта хуже.

 

Нару встречает меня уже знакомой церемонией приветствия, приглашает к столу и ведет беседу ни о чем. Я с грехом пополам поддерживаю оную; талант вести светский щебет в нужном тоне всегда казался мне недостижимым искусством. Слава богу, это длится ровно до того момента, как подают первое блюдо, и слуга бесплотной тенью выскальзывает за дверь, где остался и мой охранник.

 

- Приятного аппетита, - разостлав на коленях салфетку, желает Нару. И добавляет с едва заметной усмешкой: - Приступим?

 

- Спасибо, и взаимно, - киваю, нацеливаясь вилкой в угощение. - Есть ли темы, на которые у вас не принято говорить за столом?

 

- Не думаю, что ты принес сюда одну из них на кончике языка, - отзывается гем-лорд. - Ты ведь пришел, чтобы поговорить со мной о своем ближайшем будущем? О твоих опасениях и завтрашнем суде?

 

Интересно, это у меня на лбу написано? Киваю.

 

- Главное вот что, - замечает Нару. - Необходимо, чтобы завтра представления о тебе как о барраярце вообще уступили место представлениям о тебе как о человеке. И чтобы ты представлял сам, что тебя ожидает. Иллуми успел просветить тебя относительно процедуры?

 

Совсем немного, как я теперь понимаю. - В основном его поучения сводились к "не дерзи почтенным людям и не лги, впрочем, первое у тебя получается непроизвольно, а второго ты просто не умеешь", - чуть улыбаюсь. - Я могу представить себе наши аналоги, но наверняка в них будет крыться ошибка.

 

- Аналоги, - кивает Нару. - Конечно. В критической ситуации - а для тебя предстоящее заседание, несомненно, таково, - человек забывает о логике и действует привычным ему образом. Потому осторожность и сдержанность - твое главное оружие. Потребуются немалые усилия, чтобы переломить предубеждение, невольно существующее в умах.

 

Усмехаюсь. - Скромность и осмотрительность, я понял.

 

- Далее, - воздевает он палец поучающе. - Кроме сторон, свидетелей и судей, в Небесных палатах не может говорить никто. Тебе придется действовать самостоятельно. Отвечать на вопросы, даже самые неприятные. Мой второй совет - избегай говорить "нет". Любой отказ от ответа производит дурное впечатление. Если ты посчитаешь, что дело коснулось чего-то чересчур деликатного, обходи острые углы и пользуйся любой возможностью иносказаний, но не отмалчивайся. И ни в коем случае не лги.

 

И не собирался. Опасное это дело. Честность - лучшая политика. Правду, ничего, кроме правды... но не обязательно же всю?

 

- И напоследок, - Нару отодвигает чашку. - Есть небезопасные моменты твоего прошлого, которые неизбежно всплывут в ходе разбирательства. Например, обстоятельства твоего брака. Никто по доброй воле не поверит в такой рассказ сразу и не станет относиться к тебе лучше, если поверить все же придется. Поэтому обдумай формулировку заранее.

 

- Мне тоже ни к чему репутация смиренной жертвы насилия, - признаюсь хмуро. - Говоря витевато, "полковник Эйри решил заключить со мной брак с целью загладить свою вину за недостойное обращение". Ни слова неправды в этом нет. - И все равно слова горчат на языке. - Черт, этот брак официально признали обе стороны, ваша и наша. Из-за него меня отправили сюда. Не знаю, как в вашей стране, но в нашей закон обратной силы не имеет. И он отнял у меня всю предыдущую жизнь, - замечаю без обиды, просто констатируя факт. - Я могу за это, скажем, требовать юридического возмещения с семьи?

 

- Будь ты кем угодно, кроме барраярца, и я бы не колебался с ответом, - постукивая пальцами по столу, отвечает Нару. - Но ты представитель враждебной стороны и пленный. Тут возможна масса вариантов, вплоть до принудительной депортации...

 

Где были эти добрые люди с их идеями, когда я был согласен освободиться от этого родства ценой собственной головы? А теперь, разумеется, заманчиво все вернуть в состояние как было, а меня отдать полиции, словно мелкого карманника. И дисбаланс выправлен.

Отворачиваюсь, проглатывая внезапную горечь.

 

-... И это - лишь один из возможных поворотов; не самый худший, - договаривает Нару..

 

- Худший - это обвинительный приговор? - спрашиваю прямо. - И каковы мои шансы?

 

- Полагаю, - после долгой паузы, наконец с явным сожалением отвечает, - чуть больше половины, как это ни пессимистично звучит. Ситуация слишком беспрецедентна. Я до сих пор надеялся, что юный Эйри снимет обвинения: этот суд всем сделает только хуже.

 

- Всем? - уточняю.

 

- Да, - объясняет Нару, - потому что даже если тебя признают невиновным, то к исправлению допущенной ошибки приговорят сына Иллуми.

 

- Если не будет найдет тот, кто обманул его? - зачем-то уточняю. И так ясно, что не будет. Полиция убеждена в том, что убийца - это я, другого не ищет и победоносно закрыла бы дело, не выдерни мой Старший меня у них из-под носа. Нанятый Иллуми детектив исправно приносит счета и бумаги, но с подозрениями в адрес истинного виновника и у него негусто. А Высокий суд, как объяснил мне Иллуми, не занимается прозаическим следствием, а исключительно применяет свою небесную мудрость к разрешению семейных споров гем-лордов.

 

- Боюсь, что так, - кивает Нару. - Не думаю, что Лерой сможет отделаться отеческим порицанием. Может быть, наказание само по себе и не будет суровым, но на многих перспективах его карьеры можно будет поставить крест. Иллуми на сына рассержен чрезвычайно.

 

"Значит, ни сыну, ни мне Иллуми так до конца и не простит необходимости наказывать родную кровь", договариваю мысленно. Карьера молодого Эйри, признаться, меня не волнует. Руки-ноги будут целы, в семье останется, и ладно. У кого в молодости не было совершенных по глупости грехов?

- А если виновным? - спрашиваю прямо. - Расстреляют или чего похуже?

 

Нару на секунду отводит взгляд.

- У нас не принято мучить перед смертью, - и если это и утешение, то оно слабое. - Но снисхождения тебе не окажут. Война еще свежа в памяти, ты сам это понимаешь.

 

Рассказывайте мне про цетагандийское милосердие, как же. Ну да не в этом дело. Хуже другое.

- И необходимость... исполнить этот приговор тоже ляжет на моего Старшего, так?

 

- Не нужно призывать к себе беду, - отвечает Нару сурово. - Никто не может заставить Иллуми стать палачом. Но и вывести осужденного из-под удара Старший не сможет: с того момента, как суд произносит приговор, его абсолютная опека заканчивается.

 

Не сомневаюсь, что не сможет. Но ведь попробует, как пить дать! Или нет? Я не знаю, что окажется больнее - если он смирится и отдаст меня моей участи или если не станет и попытается пожертвовать собой. И проверять этого не хочу... Я сижу, погрузившись в молчание, и деликатный цет не беспокоит меня вопросами. А если...

 

- А если этот преступник... нагло возьмет и сбежит после приговора, не получив по заслугам? - самым легкомысленным тоном интересуюсь, хотя в душе что-то неприятно щемит. - Вина будет на Старшем, и он пострадает?

 

- Да ты законник! - Гем смотрит на меня, едва заметно улыбаясь. - Тогда слушай. В случае, если Старший сознательно, - чуть подчеркнув голосом, объясняет Нару, - попустительствует подобному, он может и скорее всего лишится своего статуса за злостное нарушение семейных обязательств и намеренное непочтение к решениям Высокого суда. Если же это происходит против его воли, он выплачивает пеню истцу семейным имуществом и принимает все усилия к отысканию беглеца. И когда отыщет - подвергнет наказанию. Я достаточно подробно объяснил этот теоретический вариант?

 

Уж не намекает ли он, что исчезни я - главный возмутитель спокойствия, - и всем будет только лучше? От громкого протеста меня удерживает лишь подозрение в том, что старый лорд прав...

 

- Совершенно теоретический, - киваю хладнокровно, закрывая тему. - У вас непростые обычаи, милорд. Впрочем, что может быть естественнее для светский беседы за чаем, чем разговор о культуре, обычаях и воспитании. Они такие разные в наших мирах.

 

- Да, разница между вами колоссальна, неудивительно, что разряды гремят с завидной регулярностью, обжигая обоих. - Нару берет со стола ножик и принимается чистить яблоко. - Если даже завтрашний суд тебя оправдает, чего я искренне желаю, меня тревожит ваше будущее. Вы уже говорили о нем?

 

- Говорили, и не раз, - пожимаю плечами, - никакой определенности. И изрядная доля тревоги.

 

- Нет большего ужаса, чем ужас перед неизведанным грядущим, - наставительно комментирует он. - Особенно том, что будет строиться чужими руками.

 

- У меня... довольно болезненный опыт недавнего прошлого. - осторожно. - С чего мне считать, что будущее окажется благосклоннее?

 

- Ты переносишь впечатления достаточно короткого периода на долгую жизнь впереди, - чуть грустно улыбается. - Как человек, боящийся потревожить недавно зажившую рану. И я, пожалуй, согласен с Иллуми, которого тревожит твое состояние в этом отношении. Скажи, исчезни завтра все внешние проблемы - и ваша взаимная радость лишилась бы всех пятен?

 

- Тогда мы смогли бы решить, как нам жить дальше, - соглашаюсь. - И если в конце концов я встал бы на собственные ноги, нас с Иллуми связывало бы только... чувство, а не забота сильного о беспомощном. Это было бы проще.

 

- Независимость обоюдоостра, - замечает гем, отрезая ломтик. - Однако редко равновесна. Упрямства и твердости в тебе чрезмерно, и тебе придется их смирить, чтобы не огорчать Иллуми лишний раз. Заметь как-нибудь на досуге, кто из вас более изменился, и многое прояснишь в расстановке сил.

 

- Оба изменились, - мотаю головой, - просто Иллуми вы знали раньше, а меня, к вашему счастью, нет.

 

- Я вижу результат, - мягко возражает он, но об эту мягкость можно голову разбить, пытаясь пробиться. - Он желал твоей покорности, а покорился сам. Желал покоя - и радуется тревогам. Не собирался изменять приоритеты - но сейчас семья вправе сердиться на него за пренебрежение. Придется признать, что в лобовом столкновении дикие гены сильнее изысканного набора, - с ноткой грусти. - Ты можешь быть неправ, но Иллуми уступит, памятуя о твоей зависимости и виня себя за нее.

 

Я сам не заметил, как отставил бокал и принялся вертеть в пальцах вилку. - Но я не хочу его менять. И побеждать его тоже не хочу.

 

- Таков недостаток мужского партнерства, в котором роли не распределены изначально, либо претерпевают серьезные изменения, - Нару опять начинает читать лекцию. - Рано или поздно возникает потребность определить, кто же хозяин положения, и в данном случае вы этой ролью перебрасываетесь. Чаще ловишь ты. Как ты ею пользуешься - вопрос отдельный, и я не думаю, что ты намеренно корежишь привычки и черты Иллуми; скорее, подгоняешь под себя, а он уступает, где может. Наоборот, полагаю, то же самое, разве что реже, по причине твоего упрямства.

 

- И что же делать?

 

Отложенное на тарелку яблоко понемногу начинает темнеть.

- Вам обоим нужно, наконец, утихомирить инстинкт главенства. После этого накал страстей несколько поуменьшится, и меняться вы станете медленнее, выигрывая время на адаптацию. Политика разумных уступок, через раз, тщательно ведя счет, - хитро улыбается. - Научиться доверяться друг другу - это, пожалуй, главное, что вам с Иллуми следует сделать.

 

Да, кстати. Если я не хочу вновь сшибиться с Иллуми в споре за то, кто главнее, сильнее и вообще отвечает в нашем - нашем! - доме за безопасность, то мне вероятно, следует поспешить. Я невольно кошусь на хроно, старый лорд замечает этот взгляд, но, кажется, не обижается. Поэтому, откланявшись со всей возможной вежливостью, я добираюсь до поместья Эйри быстро и без приключений.

 

Иллуми в умопомрачительной новой прическе ("Спать буду на валике", серьезно поясняет он) не оправдывает моих опасений насчет споров и выяснения отношений. Он непривычно тих и спокоен, словно хитрое плетение косы, как сеть, удерживает и вспышки его неукротимой натуры. А может, он просто втайне тревожится за завтрашнее, как и я сам, но ни за что в этом признаваться не хочет. Завтра, в это же самое время, все уже закончится, и эта мысль дергает меня, словно зеленого новобранца перед боем.

 

Вечер обещает быть тихим, но эту тишину, точно фейерверк, взрывает звонок по комму. Сравнение не случайно, ведь над пластиной комм-пульта красуются физиономия и плечи Фирна, укутанного в столь переливчатую накидку, что впору заподозрить в ней живущую собственной жизнью полуразумную тварь вроде хамелеона. Поистине, от такой красы и ослепнуть недолго.

 

Я выхожу из кабинета, чтобы не слушать чужой разговор, и разрозненные реплики Иллуми долетают до меня, теряя по дороге половину смысла:

 

- Арно?... конкурс на соискание... желаю всяческих успехов... ну почему затворник?... нет, не пренебрегаю удачей... ты же знаешь, что завтра... не до развлечений... да… да... приносит счастье даже тому, кто в нее не верит? смешно... я говорил, что выпала пустая фишка... не знаю... ты и аскета уговоришь... да, спрошу...

 

Иллуми с озадаченным лицом выглядывает в гостиную. - Послушай, ты предпочтешь провести вечер дома или не откажешься съездить развлечься?

 

А второе, пожалуй, лучше. Чем накручивать себя опасениями того или иного рода...

- Куда? - интересуюсь практично.

 

- В игорный дом, - объясняет Иллуми. - Фирн и Арно приглашают нас в компанию. Это не худшее общество на вечер, признаюсь. Хочешь?

 

В здешнем казино мне быть еще не доводилось, и если экскурсия будет столь же познавательная, что и визит к девочкам пару недель назад - почему бы нет? Я киваю, и, получив мое согласие, Иллуми скрывается за дверью кабинета.

 

***

 

Игорный дом уводит посетителя вниз по многочисленным пандусам и лестницам. Зал заглублен в почву, точно огромный амфитеатр, и открывается передо мной уже привычным глазу скоплением живых изгородей, прикрывающих отдельные секции полупрозрачных силовых полей всех оттенков и ажурных мостиков-переходов. Свет идет откуда-то снизу, поэтому вид феерический; на мой взгляд - как в сказках. Полый холм эльфов, наполненный чуждым для человека весельем. Гул голосов едва слышен - ровно настолько, чтобы не создать ощущения пустоты, но голоса однозначно неразличимы. А может, это просто музыкальный фон, имитирующий разговоры?

Все равно, что идти по кружевам, застывшим под ветром. Изгибистая дорожка расширяется, превращаясь в проход, обрамленный зеленью, и выводит к центральной площади этого мини-города под куполом. Система фонтанов, несколько столиков для желающих отобедать или отдохнуть в ожидании друзей, и негромкий гул слева.

 

Райская птица Фирн и надменный эстет Арно ожидают нас у столика с напитками. Я тоже получаю свой бокал - "медовый иней", как комментирует Иллуми; он пахнет не медом, а душистым и сложным летним многотравьем, но цвет похож, и тонкие белые то ли звезды, то ли снежинки, попадающиеся в полупрозрачной желтизне, названию соответствуют. Присосавшись в качестве предлога к коктейльной трубочке, я получаю полное право участвовать в разговоре только молчаливым слушателем с поощряющими репликами типа "м-м".

 

- Нашему Арно, счастливчику, выпал шанс получить новое покровительство на Эте, и теперь он решает, стоит ли ловить за хвост улетающего феникса, - рассказывает Фирн. - В отличие от тебя, чуть было не отнесшегося к играм с судьбой лениво и безалаберно.

 

- Друг мой, - советует Иллуми даже нежно. - Подсластил бы ты себе язык?

 

- Мой язык подобен имбирю, - хмыкает Фирн, отхлебнув из своего бокала. - Изыскан, ни с чем не сравним и жгуч даже под слоем сахара. И мой свежий взгляд на вещи порой... гм, кое-кому прочищает мозги.

 

- Лучше не смешивать вкус предсказания с подобной остротой, - сдержанно шутит Арно. - Я пожалуй, предпочту игру в камни. И покину вас ради общества мастера.

 

- Ставлю на то, что ты не продержишься и десяти ходов, - летит ему уже в спину голос Фирна. Поэт пожимает плечами, то ли приняв ставку, то ли восприняв ее как шутку.

 

- Здесь есть большие залы и уединенные кабинеты, - объясняет Иллуми, снизойдя к моему невежеству. - Арно предпочитает испытать свою удачу наедине, чтобы решить, стоит ли ему рисковать переездом из сатрапии в метрополию.

 

До меня, наконец, доходит, что в этих разговорах все время казалось мне странным. - А при чем одно к другому? Удача за игровым столом и везение в жизни – разные вещи, - удивляюсь. - Да, у нас есть утешение проигравшимся, мол, "не везет в картах - повезет в любви", но это просто шутка, и все это знают.

 

- А вы что, просто играете? - изумленно всплескивает руками Фирн. - Ради денег?

 

- Денег и азарта, - непонимающе поправляю.

 

- Варвары! - необидно, как ни странно, комментирует разряженный гем. - Вы умопомрачительно легко относитесь к жизни, если так.

 

Иллуми вмешивается. - Азарт и желание выиграть - это понятно, но в игре случайностей столько же, сколько в жизни; играя, ты получаешь возможность увидеть предпосылки будущего и повлиять на них. Считается, что человек играет так же, как живет. Игорный дом не просто пополняет или облегчает наши карманы, но одаривает нас предсказаниями; для этого здесь есть специальные толкователи, помогающие, если надо, понять результат.

 

- Так ты привел меня сюда...? - догадываюсь.

 

- Чтобы сесть играть с тобою в паре и в предвестии завтрашнего дня выяснить, на что способна наша совместная удача, - серьезно объясняет Иллуми и, подмигнув, добавляет. - Ну и еще чтобы твой счет пополнить, если повезет.

 

Интересно, во что здесь играют?

- Результат я могу тебе предсказать, не садясь за карточный стол,- хмыкаю. - Во всей красе символизма. "Тебя погубит неумелый партнер". Вздор, что новичкам везет.

 

- Глупости, - безапелляционно отвергает Иллуми такой вариант. - Только незамутненный стандартными ходами разум может подсказать удачное безумство. Пойдем.

 

Вопреки опасениям, карточный стол оказывается обычным, а игра - очень напоминающей привычное мне дома звездное таро. И когда последняя сдача ложится на стол, крупье, поклонившись, придвигает к Иллуми на подносе горсть разноцветных кристалликов, служащих здесь, видимо, фишками. Ярких, как горсть драгоценностей из сокровищницы.

 

- Мы выиграли, - объясняет Иллуми. - Не сказать, чтоб много, но вполне уютно пополнили карманы.

Он сгребает с подноса половину в мешочек с эмблемой заведения и смотрит вопросительно.

- Ну? Бери. Играли мы вместе, значит, остальное должно побывать в твоих руках.

 

Я сметаю округлые фишки в горсть, как семечки и, подержав, пересыпаю туда же. Шуршащей и блестящей струйкой камешки размером с абрикосовую косточку ложатся в кошель.

 

- Обменяем на деньги при выходе. А эту, - Иллуми засовывает в мешочек руку и наугад извлекает одну фишку, густо-синюю с алыми искрами, - принесем в жертву здешней удаче.

 

- Интересный цвет, - сообщаю, поеживаясь совершенно непроизвольно.

Цвета барраярского флага. Неужели так выкупают меня у моей родины? За несчастную, дешевую фишку? Глупости. Красное с синим - банальная комбинация, и, если на то пошло, самое популярное геральдическое сочетание на Старой Земле. Суеверия. Это экзальтированным дамам пристало гадать на ромашке и искать особый смысл в мокрых чаинках на донышке...

 

Неожиданно для себя самого быстро нахожу ладонь Иллуми и стискиваю. Мы выиграли. Все будет правильно. Совпадения - сплошь к удаче.

 

Глава 29. Иллуми.

 

Накануне мы ложимся рано: нервозные мысли, бегущие по кругу, и бессонная ночь - не лучшее подспорье в испытаниях. И утро, холодное и прозрачное, как промытое, приходит своим чередом.

 

Я прорисовываю черты и линии парадного грима, и это привычное занятие походит на медитацию.

- Достаточно, - решаю, прерывая бесконечное усовершенствование достигнутого результата. Да, впереди тяжелейший день, но тянуть время, цепляясь за незначительные мелочи - тлетворная метода. - Попроси подавать машину. А пока прогуляемся до зала предков. Надо взять ритуальные клинки и браслеты.

 

- Браслеты? - удивляется Эрик. - Зачем на суде украшаться?

 

- А это не украшение, - читаю лекцию на правах Старшего. - Это знак для нас обоих, демонстрирующий не только знаки рода, но также крепость и благородство семейных уз. Цепочками иногда сцепляют младших со старшими, но в официальной обстановке и ненадолго - уж очень неудобно.

 

- Чертовски неудобно, - соглашается практичный барраярец. - И совершенно не способствует успеху в драке, разве что они массивные и сделаны как наручи.

 

- Массивные, - подтверждаю я. - Стальные, с добавками, весьма тяжелые. Их заказывал еще мой отец, там моя и его кровь.

 

Эрик слегка морщится. Полагаю, он прикидывает, какие кары обрушились бы на мою голову, стань мой отец свидетелем того, как я надеваю семейное сокровище на руку чужеземного варвара. Следующий за гримасой осторожный вопрос подтверждает мою правоту:

- Оно точно для меня? Я все-таки не гем, во мне нет вашей крови, - хуже того, она есть на его руках, но об этом не стоит вслух, - и принадлежу я не к твоей семье, а... тебе самому, но это уже отдельный разговор.

 

- Глупости, - возражаю я без запальчивости. - Послушать тебя, так моя прабабка тоже не должна была считаться Эйри? Аутская кровь на человеческую похожа... скажем, как хорошая изабелла на девичий виноград. Но этот разговор тоже на потом.

 

Пока разговор не сошел на очередную опасную стезю, я, придирчиво осмотрев Эрика, поправляю заколку у воротника. Очень сдержанно, очень благопристойно - так, как нужно.

 

- Молодежный стиль или пара минималистских полосок, что ты предпочитаешь?

Признаться честно, этот вопрос я задаю с замиранием сердца. Но он же должен сам понимать, насколько наличие гем-грима расположит к нему присутствующих.

 

Эрик чуть дергает щекой, и неохотно поворачивается ко мне боком, предоставляя свободу действий.

- Как, по-твоему, лучше? - Он держит себя в руках и спрашивает совета бесстрастным тоном... слишком бесстрастным. - Вряд ли я сойду за молодежь.

 

- Прости, - касаясь гладко выбритой щеки, прошу я. Двойная черта совсем невелика и, в некотором роде, несмываема. У меня мелькает дикая мысль: как бы к концу дня под ней ни обнаружился ожог. - Все, идем.

 

Когда это кончится, будет время загладить каждый шрам, и этот, на щеке, тоже. Ничего нет хуже, чем ждать атаки, не в силах предугадать ход противника. Знакомое чувство азарта кусается под ложечкой, обещая победу.

 

Тяжелые парные браслеты, серо-голубоватые, матовые, готовы занять положенное им место.

 

- Главное - не забыть и не запутаться, - подсмеиваясь, предупреждаю я, защелкивая откидывающиеся створки на своем запястье.

 

- Смешно будет, - соглашается Эрик. - Их действительно надо надеть заранее? Ты еще с женой пойдешь разговаривать, формальности выяснять.. Будет ли удобно, если мне придется ходить за тобою? Тебе удобно, я имею в виду.

 

Волнение заставляет его цепляться за мелочи и быть многословным, мы и в этом похожи.

 

- Будет еще смешнее, если я начну тебя приковывать где-нибудь посреди коридора, - фыркаю я, представив картину. - С Кинти разговора не получится, одна сплошная проформа и окончательное сбрасывание шишечек с рапир.

 

Эрик тихо вздыхает и протягивает руку с таким стоическим видом, словно фамильный знак изнутри покрыт шипами. Я поворачиваю распахнутое украшение внутренней стороной, гладкой, как стекло, и шелковой на ощупь - впрочем, последнее ощущение можно оценить, лишь когда створки сомкнутся на запястье.

 

- Покорный младший, - тихонечко язвлю. - Цепь длинна, ты сможешь сохранять видимость независимости.

 

- Есть такая поговорка, - усмехается Эрик, - "желания любимых держат крепче цепей". Называть меня покорным - явная глупость, но я твой.

 

Насколько я - его, не выразить словами, да и стоит ли выражать. Не лучшая идея сейчас целоваться, и приходится отодвинуться, касаясь теперь самых кончиков его пальцев.

 

- Прости, - покаянно говорю я. - У меня предчувствие серьезной драки хронически пытается вылиться в эротический эксцесс.

 

- Удержимся, - твердо и спокойно отвечает Эрик. - Шутки шутками, но мы позволяем друг другу распускаться только тогда, когда легкомыслие не вредит безопасности.

 

Я подтверждаю его правоту кивком. Бывают минуты, когда хочется, чтобы Эрик не был настолько рациональным и сдержанным, но сейчас и вправду не до шуток. Или это была как раз шутка, и Эрик меня поддразнил намеком на то, что пару последних недель я чрезмерно настроен на драку?

 

Странно, но веселье, овладевшее нами, не кажется ни искусственным, ни натужным. Может быть, и вправду судьбу следует встречать смехом, какой бы тяжелой она ни была. А может быть, нам просто хорошо вместе.

 

Низкая ограда не скрывает буйно разросшийся сад и затейливую крышу, просвечивающую сквозь деревья. Дом справедливости стоит в стороне от шума и блеска столичного центра: пусть скоротечное время со всеми своими приметами не касается его постоянства.

 

Мы проходим сквозь ворота, настежь распахнутые для всех, и зелено-коричневые стены, просвечивающие между ветками, незамедлительно окружают нас лабиринтом из дорожек, внешне случайных, иногда обманных, но всегда приводящих к верному выбору. Блуждать долго не приходится, мы вскоре выбираемся на площадку, расписанную сложным узором из мелкого гравия и окруженную колкими, благородно сгорбленными соснами. Смирение ради гармонии: обойти, не смяв недолговечного совершенства знаков, столь же хрупких, как и надписи на песке.

 

Судя по уютной тишине, прерываемой лишь птичьим щебетом да шелестом ветвей, мы приехали первыми, и столкнуться с другими участниками действа нам пока что не грозит.

 

Эрик смотрит по сторонам, явно поражаясь несоответствию ожидаемого и действительного.

- Не так я себе представлял себе здание суда, - замечает он.

 

Я ловлю колючую упругую ветку и отвожу в сторону, освобождая узкую тропинку.

- Обычный и выглядит иначе, - отвечаю. - Когда я был здесь впервые, убедился в том, что справедливость не всегда жестока.

 

- Ты меня так ненавязчиво обнадеживаешь, - улыбнувшись, то ли благодарит, то ли мягко поддразнивает родич. - Я бы тоже предпочел для разнообразия добрую справедливость. Жестокой и так хватает.

 

Прямо перед нашими лицами в воздухе лениво проплывает стая вальяжных рыб. Эрик вздрагивает, и еще раз - когда эта процессия синхронно приобретает окраску от черного до синего, решив передразнить цвет нашей одежды.

 

- Это нормально, - успокаиваю я. Рыбья стайка упорно нас преследует, возмущенно надувая украшенные прихотливой бахромой щеки. - Они рассчитывают на подношение, здесь рядом должна быть корзинка.

 

Вот она. Висит на перилах силового мостика, перекинутого через пруд. Искрошенные хлебцы рыбы на лету снимают с ладоней; Эрик в задумчивости смотрит на их суету и внезапно произносит:

 

- У нас в... ну, ты не знаешь это место - через город протекает река. И под большим мостом толпятся жирные карпы вперемешку с утками. Обычные рыбы, - добавляет поспешно, - в воде. Совсем обленились, что птицы, что рыбы. Ведь их никто и помыслить не мог ловить... - и после паузы, которую я не знаю, чем заполнить, заканчивает, поморщившись, - раньше; не знаю, как стало в войну.

 

Мне так остро хочется его обнять. Его земля дика, но кто может сказать, что она не стоит сожалений, раз сама Цетаганда полила ее своей кровью?

- Не следовало бы жалеть, - коснувшись его пальцев и стряхнув остатки пиршества в песок, говорю я, - и ты знаешь, почему, но мне действительно жаль.

 

Эрик отряхивает ладони, отгоняет особенно требовательную рыбину.

 

- Не будем об этом, извини, - говорит он почти смущенно.

 

Тема и вправду опасная: да, я сопереживаю ему отголоском его же чувств и в то же время не могу испытывать каких-либо сомнений в правоте своей стороны в этой войне. И то, и другое - искренне, не задумываясь. Лучше не вступать на этот скользкий лед.

Что же, хотя бы о связывающей нас цепи мой барраярец позабыл на время, и оно, пожалуй, к лучшему.

 

- Пока мы еще здесь... - заговаривает Эрик, - есть нечто такое, что мне не надо делать категорически? Куда-то смотреть, с кем-то заговаривать, или не снимать шляпы перед входом, хотя шляпы у меня на голове как раз нет?

 

- Не иди впереди меня, - пожав плечами, припоминаю. - Не заговаривай, пока не заговорят с тобой, а в общем - просто повторяй за мной.

 

- Но хоть пялиться по сторонам ненавязчиво можно? - уточняет он. - Или лучше не надо?

 

Не только можно, но и рекомендуется. Пусть душа наполнится покоем, у неправого же - страхом и раскаяньем. Как ни дико, сейчас я почти счастлив... и знаю, что все закончится хорошо. Эрика, конечно, оправдают, с Лероем я рано или поздно помирюсь, остальное - дело времени.

 

Дорожка заканчивается на выложенной резной плиткой площадке, и за легко сдвигающейся в сторону дверью нас встречает легкий гул голосов. Мы все же приехали не первыми, но и не последние: я вижу Рау, яркого из-за режущего взгляд сочетания оранжевого и малинового гем-грима, приветливого и серьезного Нару, - остальные участники действа чуть задерживаются.

 

Впрочем, мы еще не успеваем закончить положенное приветствие, а Рау - спрятать изумление при виде Эрика с клановыми цветами на лице, как голоса и звуки шагов, приглушенные деревянной дверью, свидетельствуют о прибытии остальных Эйри. Они вступают в зал: Кинти, бледная и решительная, в накидке с явными намеками на печаль и достоинство, если судить по переливам живой ткани, и Лерой в парящем кресле. Сыну явно неловко быть единственным сидящим, и он охотно бы спешился, но передвижение своим ходом спустя десять дней после серьезного ранения врач явно бы не рекомендовал.

 

Может быть, дело все-таки обойдется? Ведь не враги же мы, в самом деле - и я шагаю к жене и сыну, ощущая страх и неловкость Эрика, но не считая возможным не использовать пресловутый последний шанс.

 

- Супруг, - в ответ на мое приветствие склоняет голову Кинти. В ее чистом голосе - звон промороженных до абсолютного нуля льдинок. - Счастлива тебя видеть здоровым и невредимым.

 

Она меряет меня глазами, скользнув бесстрастным взглядом по руке, по браслету, по Эрику, стоящему за моей спиною. На лице не проступает изумления, но черты словно каменеют. Должно быть, супруга думает о том, чью руку должны украшать фамильные реликвии, и воспринимает мой поступок как жест намеренного оскорбления.

 

Прощай, несбыточная надежда.

Я ощущаю, как тают владевшие мною спокойствие и уверенность. Сердце тревожно гремит в груди, приступ внезапной усталости, необоснованной, но от того не менее сильной, накатывает на меня душной волной. Это все-таки война, так или иначе я ее проиграю, и мне нечего сказать людям, из родных перешедших в разряд родственников, не самых любимых притом.

 

- Я тоже рад видеть тебя в твоем обычном состоянии, дорогая, - яд, копившийся все это время, все же прорывается. - Надеюсь, судьба не столь жестока, чтобы без конца посылать тебе тревоги и горе.

 

- Твой сын выздоровел поистине чудом, за что я благодарна судьбе, - с некоторой мстительностью сообщает супруга. Или я несправедлив и приписываю встревоженной женщине совсем не то, что она хочет сказать, или мне только что прозрачно намекнули на то, о ком я обязан был заботиться все это время.

 

- Ты несправедлива к врачам, душа моя, - меряя сына взглядом, отвечаю я. – Это они вернули ему здоровье; правда, лишь оно одно, а чудо даровало бы еще и приличествующее наследнику послушание.

Что же, вы ведь сами хотели со мной враждовать, умей же теперь принимать последствия своих поступков с достоинством.

 

- Я подчиняюсь тебе, мой отец и Старший, - холодно, явно в подражание матери отвечает Лери. - Но перед судом небесных, которого ты так желал, не существует старшинства. Не будем длить наш спор и оставим все на их решение.

 

Видно, здесь все готовы платить по счетам, и все полагают себя правыми. Двери в зал сейчас раскроются, и сказано уже все.

 

Благоухающий сладким модным ароматом Рау успевает разглядеть нас обоих поочередно и дергает меня за рукав перед самой дверью.

- Что вы с ним сделали, Эйри? - шепотом интересуется он. - Я, право, даже не знаю, кому из вас двоих адресовать этот вопрос.

 

- Ну как же, - тоже шепотом отвечаю я, - разве следы настойчивых убеждений не отпечатались на лице моего младшего?

 

- Настолько, что теперь его нужно держать на привязи? - парирует Рау, и я усмехаюсь. Такое чувство, словно я - мишень, и все стрелы летят мимо.

 

- Не все желающие удостаиваются подобной привязанности, - сообщаю я наставительно. - Вам ли не знать, майор?

 

- Знаю-знаю, - машет он рукой, - при нынешних обстоятельствах благоразумие похвально. Скромен, послушен... Эрик, ты ли это?

 

Дверь распахивается, лишив Эрика возможности ответить, и мы входим в круглый зал, разделенный пополам силовым полем, матово белым и явно прозрачным с той стороны, что обращена не к нам. Кто сейчас занял кресла за этой преградой - не догадаться, не увидеть...

 

Служитель, поклонившись, приглашает меня пройти на место главы рода, и я делаю было пару шагов, но Эрика тот же служитель придерживает за рукав, и мой барраярец демонстративно поднимает руку.

Верно. Когда я был здесь в последний раз, я не был Старшим. Браслет приходится отстегнуть, и оставить Эрика рядом с креслом Лероя. Если бы было можно испепелить человека взглядом, мой сын справился бы с задачей.

 

Я не могу себе позволить ни слова, ни жеста, и иду, всей спиной чувствуя взгляд Эрика. Надеюсь, он не испугается. А я не обману его доверия.

 

Раздавшийся звук гонга эхом плывет по залу, и приглушенные голоса смолкают, даже шелест одежды стихает как по волшебству.

- Высокий суд гем-кланов собрался по просьбе дома Эйри, чтобы вынести решение по истине и справедливости, да ниспошлют нам правосудие небеса, - раздается четкий и безликий голос из-за занавеси, и непонятно даже, мужчина говорит или женщина.

 

- Как Старший клана, я прошу разрешить наш спор, - не глядя ни на сына, ни на любовника, произношу я. - И тем спасти семью от раздора.

 

- Кто желает принести суду обвинение? - слышится вопрос; кресло Лероя мягко скользит вперед. Эрик не смотрит на него - только вперед, на матовую завесу.

 

Все время, что Лерой - достаточно спокойно и коротко, следует отдать ему должное, или это заслуга Кинти? - высказывает обвинения, я старательно удерживаю выражение лица в рамках пристойного. Лери можно понять, не так ли? Пусть мысленно я сейчас желаю ему поражения и обещаю все кары небесные, но когда дойдет до дела, я буду скорее грозен, нежели жесток.

 

Когда голос невидимого секретаря передает слово Эрику, он впервые поднимает на меня взгляд, и тут же отводит, усердно глядя в пол.

- Я не имею никакого касательства к покушению на жизнь сына моего Старшего, Лероя Эйри, - ровным голосом говорит он. - Я не нападал на него сам, не поручал это сделать никому другому и не высказывал никогда подобного пожелания ни в чьем присутствии. Я не знаю, кто это сделал, но желаю лишь одного: чтобы преступника покарал суд, человеческий или небесный. И даю в том мое слово.

 

Кинти кривит губы, и я знаю, что она имеет в виду - много ли веры слову дикаря.

 

- Я поручусь своим семейным именем, - произношу ритуальную фразу, - что мною движет только желание справедливости и что я беспристрастно убежден в невиновности моего младшего, Эрика Форберга д'Эйри.

 

- Выслушаем того, кому говорить первым позволяет старшинство, - в голосе мне просто слышится сухая ирония или она там есть на самом деле? - Достопочтенный лорд Эйри, что посеяло семена раздора в твоем доме?

 

Хороший вопрос... и солгать невозможно.

- Брак моего брата, - отвечаю, не кривя душой. - Это была неожиданная перемена.

 

- Он был неподобающим или всего лишь неожиданным?

Тональность голоса чуть меняется. Словно спросил кто-то другой, более мягко настроенный.

 

- Неожиданным, - стараясь говорить спокойно, замечаю я. - Мой брат, да будет его посмертие тихим, всегда с уважением относился к вопросам крови.

 

Ох, по тонкому льду... а если треснет? Лерой еле заметно хмурится. Вопросы законности брака его явно сейчас волнуют меньше всего прочего, но я не успеваю понять, хорошо это или плохо, подгоняемый следующим вопросом.

 

- Так кровь рода Эйри приняла новое родство или пролилась из-за него? - уточняет невидимый обладатель голоса.

 

- Приняла, - обмерев душой, отвечаю. - Мой сын считает, что и пролилась тоже - а я, увы, не способен убедить его в обратном.

А был бы способен - не стоял бы тут, умирая от ужаса.

 

- Почему ты уверен, что это не так, Старший? - пожалуй, электронные фильтры изрядно потрудились, убирая из этого вопроса иронию. Я понимаю, что вот он - главный вопрос. А действительно, почему?

 

- Потому, что это был бы бесполезный, глупый и опасный для Эрика поступок, - с крайней осторожностью отвечаю я, обдумывая каждое слово. - Но моя убежденность основана еще и на том, что Эрик ни при каких обстоятельствах не причинил бы мне боли, используя третье, не относящееся к делу и, по большому счету, беззащитное лицо.

 

- Твою убежденность питает твое же мнение о чувствах и разуме нового родича? - перефразирует голос судьи. - Спасибо, лорд Эйри, ты был услышан.

 

"Вот проклятье!" - думаю я, садясь. Впрочем, если мое мнение будет подкреплено мнением Нару? Поможет ли это делу?

 

Небесные принимаются за выставленных сторонами свидетелей - два от защиты, два от обвинения. По традиции время Высокого суда драгоценно, как минуты, отмеряющие движение солнца по небосводу, поэтому каждому их свидетелей задается ровно по три вопроса - помимо окончательного и короткого, относящегося к вере в правоту одной из сторон. За силовым полем не видно чаши с жребиями, но я знаю, что она там есть - и отвечать первым выпадает Рау, который, выйдя вперед, выглядит среди переливающихся мозаичных стен так же органично, как орхидея, пестрая и нахальная, в прическе Пела.

 

 - Хенн Рау, - произносит голос, который я понемногу начинаю ненавидеть от страха, и майор, стоявший до того в расслабленной, хоть и сдержанной позе, выпрямляется. Выправку воевавшего человека не скроешь. - Почему вы решили свидетельствовать за обвиняемого?

 

 - Произнести правду перед лицом небес - это честь. - Рау едва заметно склоняет голову. - А Эрик Форберг кажется мне достойным человеком. Он не лгал ни мне, ни при мне, и держался хорошо. Я неплохо знаю барраярцев и их привычки, и я склонен ему верить.

 

Я затаиваю дыхание. Пусть я терпеть не могу наглеца, пусть я неприглядной хитростью заманил его в зал суда, но если он скажет то, что заставит Небесных поверить, и если вес его слова склонит нужную чашу...

 

- Среди барраярских привычек есть и привычка убивать цетагандийских подданных, - усмешка в голосе слышна отчетливо. - Предпочтительно - холодным оружием. Что заставляет вас доверять не общему опыту, но конкретному человеку?

 

- Я позволю себе высказать суждение, основанное на фактах, высокие лорды, - отвечает Рау. Кажется, он немного освоился, поборов первоначальную робость. - На войне барраярцы резали глотки нашим, но всегда бравировали этим. Я не вижу в этом человеке трусости. Вина или невиновность - это дело небес, но храбреца от малодушного я отличить сумею.

 

- Будь обвиняемый вашим родственником, вы приветствовали бы это родство? - интересуются из-за бледного сияния. Как же точно эти вопросы попадают в цель.

 

- Я бы, безусловно, отказался, чтобы дети моего рода несли дикую кровь. Но был бы не против иметь его в приятелях или в клиентах моего клана, - пожимает плечами майор.

 

Время последнего вопроса, и я снова вспоминаю, как дышать.

 

- Вы отдаете свой голос за или против виновности Эрика Форберга д'Эйри?

 

- Я считаю, что он не виновен и не совершил того, в чем его обвиняют, - говорит Рау твердо.

 

- Достаточно, - останавливает голос. - Вы можете быть свободны, Хенн Рау.

 

Следующий жребий достается Эрни. Словно кто-то намеренно решил перетасовать колоду карт. Мой домашний врач выходит вперед, не скрывая трепета; он не гем-лорд, стоять здесь ему не случалось, и даже врачебный цинизм не спасает его от опасливой настороженности, звучащей в каждом слове стандартной клятвы, в коей по сути нет нужды - кто рискнет лгать здесь, навлекая на себя ярость высших сфер?

 

- Нам известно, что вы давно являетесь семейным врачом дома Эйри, - спокойно и твердо заявляет голос. - Лечили ли вы обвиняемого, когда и от чего?

 

- Эрик Форберг потребовал от меня множества трудов, - охотно отвечает Эрни. - Он попал в дом Эйри в достаточно скверном состоянии, которое позже еще усугубилось. Осколочное ранение позвоночника. Попытки суицида. Травма головы; контузия, - словно зачитывает медицинский отчет. - Общее инфекционное заболевание на фоне нервного истощения - последнее совсем недавно, пациент был выписан две недели назад. Господин Форберг доставил нам много хлопот, - признается то ли со смущением, то ли с гордостью.

 

- Таким образом, уже находясь на Цетаганде, в браке и в доме Эйри, ваш пациент пытался покончить с собой и страдал лихорадкой? - чуть удивленно. - При каких обстоятельствах?

 

- Лихорадка была именно следствием, - объясняет Эрни. - Следствием очередной попытки суицида господина Форберга. Ослабленный иммунитет наложился на психосоматические эксцессы, сперва Форберг пытался застрелиться, потом - объявил голодовку. Лишь когда милорд Эйри распорядился не удерживать его больше силой, Форберг начал постепенно выздоравливать.

 

- Удержание от попыток умереть, едва не ставшее причиной смерти? - в голосе слышно удивление и намек на иронию. - Вы посоветовали своему нанимателю прекратить арест и сопутствующие процедуры?

 

Похоже, что сидящий за силовым полем очень хорошо представляет себе, как выглядело это удержание, и примерно представляет реакции участников.

 

- И моя личная квалификация, и умения моего персонала достаточно высоки, чтобы жизни Эрика Форберга ничто не угрожало, - решительно открещивается Эрни. - Но да, милорд Иллуми был поставлен в известность.

 

- И что же, - следует вопрос, - в чью пользу вы отдаете свой голос?

 

- Учитывая неуравновешенность обвиняемого... - явно размышляет Эрни. - Да, милорды. Я полагаю, что Форберг может быть виновен, в особенности если учесть, что попытке убийства, насколько мне известно, предшествовала ссора.

 

- Свидетель свободен, - и Эрни отпускают, приглашая уже лорда Нару.

 

Милорд, получив право высказаться, выглядит поразительно спокойным. Впрочем, он бывал в этом зале чаще, чем кто бы то ни было из присутствующих, кроме судей, разумеется.

 

- Лорд Нару, как давно вы впервые увидели Эрика Форберга и каким было ваше впечатление?

 

Нару опирается на резной золотистый поручень, ограждающий свидетельское место.

 

- Мой воспитанник привез Эрика с неофициальным визитом, - отвечает он, мягко и не торопясь, но так, что перебить его немыслимо. - Мне и самому, признаться, было в немалой степени любопытно узнать, что за человек вошел в клан Эйри, и что по этому поводу делать семье - радоваться или огорчаться. К окончанию нашей беседы я склонился к первому. При множестве недостатков, неизбежных для барраярца, Эрик оказался достойным молодым человеком, имеющим представление о культуре и чести, - в тоне милорда непоколебимая уверенность. - Он отказался от идеи самоубийства, и более того - не принял жизни Иллуми, когда тот предложил ее в качестве расплаты за насилие, причиненное в ходе лечения. Это, наравне с обоюдным стремлением столь разных людей найти общий язык, я воспринял как чудо.

 

Кажется мне, или Кинти бросает на моего покровителя ненавидящий взгляд?

 

- По вашему мнению, Форберг сильно привязан к своему Старшему, и что его привязывает, если так?

 

- Привязан? - чуть удивленно переспрашивает Нару, и сам же отвечает. - Да, безусловно. Человеку, всю сознательную жизнь проведшему под властью вассальной клятвы, невозможно жить без таковой. Отнимите у Форберга его верность, и все начнется снова: отсутствие ориентиров, желание смерти. Если такое случится, это будет катастрофой, и я очень сомневаюсь в ее благополучном исходе.

 

- И вы полагаете, что этот барраярец находит для себя нормальным служение гем-лорду? - осведомляются из-за занавеса.

 

- Я полагаю, что эти категории уже потеряли для него большую часть актуальности, - не дав сбить себя с толку, произносит Нару со всей возможной твердостью. - Эрик Форберг служит Иллуми Эйри, это личная клятва и личные обязательства, имеющие мало отношения к происхождению и гражданству.

 

- Так ваш голос отдан в защиту Форберга? - резюмирует голос.

 

- Именно так. Я не верю в виновность того, кого депортировал Барраяр, - подтверждает Нару и усмехается, услышав стандартную благодарность.

 

Как же мне огромно и незаслуженно повезло с наставником...

 

- Свидетель обвинения Риз Эстаннис, - объявляет голос. Я едва успеваю удержать лицо. Что за проклятье. Риз ничуть не изменился - он все так же дороден, уверен и сыт. Понимает ли он, во что ввязался?

 

- Вы знали покойного Хисоку Эйри, - раздается в зале. - Что, по вашему мнению, послужило причиной его скоропалительного брака?

 

- Юридическая, э-э-э, двойственность ситуации, милорды, - отвечает Эстаннис с готовностью.- Полковник узнал, что инопланетники, воспитанные не в наших правилах, могут незаслуженно счесть малый грех большим, и как мог позаботился о сохранении доброго имени семьи. - Риз делает паузу, полную намека, и поясняет: - ...сомнительное сожительство, высокий суд. Которое могли счесть принуждением.

 

- А оно было таковым в действительности? - в вопросе звучит прохладный интерес. - Как его расценивали вы?

 

- Не думаю, что было, - пожимает плечами Риз. - Для человека знатного рода и привлекательной внешности в принуждении необходимости нет. Но формально полковник сделал свой выбор среди людей, от него зависимых. Впрочем, меня это не касалось. Да простит меня высокий суд, я мало обращал внимание на аборигена, живущего в комнатах Хисоки для его развлечения.

 

- Подсудимый был покорен полковнику Эйри? - спрашивает судья настойчиво. - Вы слышали или знали о каких-либо попытках Форберга отомстить своему будущему мужу?

 

- Нет, - Риз качает головой. - Ничего подобного я не слышал, а услышал бы - удивился. Полковник славился своим умением укрощать диких строптивцев.

 

Щеки у Эрика горят от стыда и унижения. Я не могу на это смотреть.

 

- Вы полагаете обвиняемого виновным?

 

- Я не могу быть столь самонадеянным, чтобы даже для себя выносить решение о его виновности, но скорее да, - отвечает Эстаннис уклончиво. - Барраярцы - мстительные дикари; я знаю этого не ближе других, но что мне дает основание думать, что он отличается от прочих?

 

- Голос свидетеля был услышан, - доносится из белого света. Сейчас начнется самое мучительное: неизвестность, на которую уже ничем не повлиять.

 

- Свидетели равно убедительны, - наконец, говорит небесный. - Равны и истец с ответчиком. И доказательств нет.

 

Все мы молчим, ожидая вердикта, мучительная дрожь нетерпения терзает душу, но когда силовое поле становится ослепительно ярким, а ровный голос, не допуская ни единой эмоции, выносит приговор, я в несколько первых секунд не могу осознать услышанного.

 

Право справедливого решения отдано клинкам? Суд желает, чтобы мой наследник и Младший сошлись в поединке?

 

Густой, малиновый звон гонга все еще звучит у меня в ушах, я перевожу взгляд с сына на любовника, и как никогда близок к тому, чтобы оскорбить величие небесных.

Они с ума сошли? Лерой едва встал на ноги, Эрик только исцелился от своей прежней воинственности...

 

- Милорды, - пытаясь за спокойствием интонаций укрыть охватившую меня панику, прошу я. - Не покушаясь на ваше решение, я просил бы предоставить обоим спорящим право выбрать себе представителей.

 

- Мы сожалеем, Старший Эйри, - с печалью, но непреклонно отказывает мне небесный. - Тому, кто желает защитить свою правоту, не нужно посредников. Вы пожелали получить решение Высокого суда, Эйри, и вы его слышали.

 

Лерою драться с Эриком. Несовершеннолетнему раненому с едва оттаявшим от превратностей войны барраярцем. Это недопустимо.

- Мой сын болен, условия не равны и незаслуженно оскорбительны для обоих... Дайте хотя бы отсрочку, требуемую для выздоровления, милорды!

Мольбы звучат жалко, но что, кроме молений, остается человеку, боящемуся равно за обе враждующие стороны... Лишь последняя крайность - открытое неповиновение, и я решаюсь.

- Мой сын не может держать в руках оружия; я запрещу ему драться.

 

- Между запретом отца и небесной волей - пропасть отчаянья, - как ни удивительно, гнева в этой сентенции нет. - Не подталкивайте туда своего наследника, лорд Эйри. Храните спокойствие. Правота даст одному из ваших родичей нужные силы.

 

- Мой отец и Старший, - Лерой произносит формальную формулу обращения, но его голос чуточку дрожит, - под этими сводами старшинство утрачивает силу, и все же я почтительно прошу тебя взять обратно твой запрет, чтобы я не огорчал тебя его нарушением. Я своим клинком отстою правосудие.

 

Я смотрю на сына так, что в лучшие времена мальчик прикусил бы язык на полуслове, но сейчас все не так, сыновняя покорность уступила упорству, и мой взгляд Лери встречает своим, сумрачным и твердым. Он тоже Эйри не только по имени, и сейчас я об этом сожалею всей душой.

Я, растерявшись, смотрю на Эрика, и он не выдерживает первым.

 

- Милосердия, милорды! - и мне на секунду кажется, что этот гордец сейчас упадет на колени. - Неужели, чтобы доказать, что я не ударил мальчика ножом, я должен поднять на него меч?

Мы сражаемся не мечами, а парными кинжалами - но этого мой барраярец вправе не знать.

 

Сказанное им даже не удостаивают внимания, но тут серебристым росчерком лезвий прорезает застывшую тишину обычно мягкий голос моей жены.

 

- Милорды, - почтительно и твердо обращаясь к белому сиянию, говорит она, - единственным желанием, что привело меня сюда, было желание справедливого суда. Я не могу запретить своему сыну сражаться и не могу просить вас о большем милосердии, чем уже проявленное, но... неужели нет способа защитить истину, уменьшив влияние случая и телесной силы?

 

- Чета Эйри, едина ли ваша просьба? - осведомляются у нас. Глаза Кинти непроницаемы, безмятежная зелень уступила тревожной тени, прячущейся меж ресниц.

 

- Да, - отвечаю я немедля, и подтверждение Кинти не запаздывает ни на секунду.

 

- Согласие в семье - первая и главная основа справедливости, - словно читая с листа, произносит один из судей. - И если вы желаете только этого, небеса осенят вас милостью, слишком большой, чтобы быть повторенной.

Говоря без пафосной вычурности, эта просьба - единственное, в чем нам пойдут навстречу, но облегчение так велико, что я не задумываюсь ни о причинах перемены мнения судей, ни о том, как же в таком случае будет решено дело.

 

Прислужник, подозванный с той стороны зала, выслушивает произносимый вполголоса приказ, исчезает и появляется вновь: с чем-то, что я вначале принимаю за сгусток пламени, что, конечно, невозможно. Нечто горящее перетекает, трепещет, шевелится, потом поднимает узкую голову и зевает, сверкая алмазным блеском острых, как иглы, зубов.

 

Дракон. Я слышал о нем не раз, вижу же впервые: изумительно точный инструмент выявления истины и покарания лжецов. Драконы пожирают сердца обманщиков: так говорят, и сейчас эти слова не кажутся мне ни сказкой, ни метафорой.

 

Ожившая легенда ощутимо нервничает - кольца хвоста свиваются, чуть топорщится чешуя, он недоволен, словно бы служитель его разбудил не вовремя.

Но Лерой, выслушав приказание, протягивает руки и берет дракона спокойно, и тот сразу утихает, опускает гребень, хотя хвостом бьет по-прежнему.

 

Я всем сердцем верю, что Лерой неправ; значит, я должен сейчас ожидать и надеяться, что вот-вот раздастся возмущенный визг оскорбленного обманом драконьего достоинства. Но я не могу. Да и кто бы мог на моем месте. Меня окатывает одновременно страхом и стыдом. Неужели все-таки?.. Но ведь Эрик не мог, просто не мог!

 

Рептилия сворачивается особенно изысканным узлом, а тяжеловооруженная пасть раскрывается в немом крике, и меня пробивает ледяным потом. Крик дракона смертелен, и будь испытание направлено на меня - его можно было бы счесть проваленным. А может статься, именно так и обстоят дела, ведь в этом зале важен каждый вздох, каждое мельчайшее выражение лица. И лишь когда Лерой заканчивает отвечать на вопросы о том кошмарном вечере в доме Табора и сдает дракона на руки служителю с явным вздохом облегчения, я перевожу дыхание. Ведь все это время я судорожно пытался не броситься к нему и не выхватить опасный детектор лжи.

 

Но как он ухитрился?! Убедил себя, как в детстве убеждал в головной боли няньку, себя самого и половину семейства разом? Я смотрю на Эрика почти беспомощно. А ведь мы проигрываем, младший мой.

 

Впрочем, паниковать рано. Эрик еще не сказал своего слова.

 

Служитель подносит перетекающее холодное пламя барраярцу, сливает в подставленные ладони... и дракон, внезапно и стремительно изогнувшись, злой змеей обвивает запястья и, все так же молча, кусает. Эрик вскрикивает, больше от неожиданности, чем от боли, и все присутствующие смотрят на то, как золотой пламенный зверь взвивается в воздух и улетает - по-прежнему молча.

 

Я перевожу взгляд с ошеломленного Эрика на Нару, рассказывавшего мне когда-то, что это создание в руках виновного должно кричать, оповещая мир о творящейся несправедливости, но... чтобы оно срывалось в полет? Что это значит?

 

Эрик рефлекторно сует прокушенный палец в рот, а я чувствую себя, как человек, со всего маху врезавшийся в стеклянную стену, что внезапно выросла на пути: грохот, блеск, и в тишине звенящим шорохом осыпаются осколки.

 

- Испытание окончено, - звучит ледяной голос, который я ненавижу всем сердцем. - Он виновен.

 

Эрика словно подбрасывает пружиной.

- Жизнью клянусь - я этого не делал!

 

Во имя всего святого, если Эрик сейчас усомнится в правоте Небесных - это будет поводом для немедленной кары.

- Тихо! - слишком громко и слишком грубо командую я. Не до церемоний, и Эрик замолкает, с почти слышимым лязгом сомкнув зубы. - Лерой, ты удовлетворен?

 

Эрик смотрит на меня неотрывно, от этого по жилам словно льется кипяток, и одними губами, но совершенно ясно говорит:

- Иллуми. Я не делал этого.

Все потом. Я знаю, что он невиновен: не логикой, но всем собою. И те крохи стыдных сомнений, что никак было не изгнать усилием воли, исчезают, как песок, вымытый из-под век слезами.

 

Лерой сперва неуверенно, потом широко улыбается, непроизвольно, не в силах удержать облегчение и восторг.

- Я же говорил, отец.

 

- Высокий суд позволит мне самому избрать наказание для... - я не могу заставить себя высказать то, против чего протестует вся натура, - признанного виновным?

 

- Да, это дело семьи, Старший, - объясняют мне с легкой снисходительностью. - Пусть наказание будет милосердным и справедливым. Справедливость - дело мужчины, милосердие - женщины. Решение предоставляется вам обоим, супруги Эйри, и если в вашей семье погасло пламя раздора, докажите это.

 

Отсрочка приговора. Промокшая от пота одежда неприятно липнет к спине, когти невидимых кошек скребут по душе.

 

- Благодарю, - говорю я так сдержанно, как только могу. Я боюсь шевельнуться, чтобы хрупкое равновесие угасающей надежды не обрушилось тут же. - Решение может быть принято в стенах семейного дома?

 

- В течение трех дней, лорд Эйри, - соглашается судья. - Если через три дня не произойдет то, что должно, мы возьмем решение в свои руки.

 

«А вот этого», - думаю я во внезапной вспышке злобы и ясности, - «этого не будет».

 

ГЛАВА 30. Эрик.

 

Я стою, глядя на происходящее с каменной неподвижностью статуи и загнанным в самую глубь рассудка безмолвным паническим воплем: "что пошло не так и что делать?!" Начиная с простейшего - что мне делать сейчас: стоять на месте с руками за спиной и ждать конвоя либо благодарить судей за милость, что они не решили испепелить меня на месте? Иллуми, не глядя на меня, скрывается в какой-то боковой дверце. Должно быть, пошел выяснять у судей за белым светом, как теперь обязан поступить он сам.

 

За плечом раздается тихое покашливание. Оборачиваюсь и вижу Рау, смущенного и ошарашенного.

- Эрик, я искренне сожалею... проклятье, как глупо звучат соболезнования. Но я вправду сожалею.

 

- Спасибо, - киваю. У рыцаря на полосатом коне тоже изрядно пришибленный вид. - Спасибо, что верите мне, Рау.

 

- Я вам верю, - шепотом уверяет. - И... не теряйте надежды. Ваш Старший что-нибудь придумает, знать бы, что именно... но леди Эйри наверняка пойдет ему навстречу. Ведь наследник жив. Вряд ли наказание будет, эээ... непереносимым.

 

Леди Эйри была непреклонна все эти дни, откуда теперь взяться шансу на чудо? Если она и уступит супругу хоть в чем-то, то возьмет за это сторицей. При этой мысли я передергиваюсь. Лерой - законный наследник, мать защищает исключительно его позиции, я - отвратительная помеха в их семейном счастье, и мне стоит рассчитывать только на худшее. Пустота, бессмысленность, дурацкое ощущение неприкаянности, растущее с каждой минутой. "Я же говорил, что твоя планета только и мечтает меня сожрать".

 

Вижу из-за плеча Рау, как вернувшийся Иллуми заговаривает с женой и сыном, старательно пытаясь не глядеть им в глаза. Кинти смотрит с нескрываемым торжеством, во взгляде Лероя радость, а Иллуми... под гримом не видно, горят ли у него щеки. Непохоже на радостное воссоединение семьи. А что будет, если мой упрямый Старший ошибется в споре?

 

Мне не на кого рассчитывать, кроме себя. А впрочем....

- Мне предстоит пара дней неприятного бездействия, пока они не примут решение, - вздыхаю. - Скажите, ваше предложение прокатиться... все еще актуально? - Я не свожу внимательных глаз с озабоченной, сочувствующей пурпурно-желтой физиономии.

 

Рау поднимает брови и едва заметно улыбается.

- Вы полагаете, я могу воспользоваться разрешением вашего Старшего, полученным с таким трудом?

 

Слава богу. Майор демонстрирует больший интеллект, чем можно было бы ожидать... Откладываю возможность аварийного выхода в дальний уголок памяти и киваю.

- Надеюсь, - отвечаю пока обтекаемо. Мысли у меня в голове мечутся с сумасшедшей скоростью. Должен я ждать помощи Иллуми или... бежать, не ожидая невозможного? Или бежать, несмотря на эту помощь, но не желая получать ее такой ценой? - Но должен буду и сам уточнить. Вы позволите вам перезвонить?

 

Проверяю комм; да, номер там есть. При этом с удивлением замечаю, что палец не с первого раза попадает на нужные кнопочки. Да что за черт? И неужели это я сговариваюсь о побеге из дома с галантным кавалером? Тьфу. Иллуми меня убил бы, если бы узнал. Впрочем, если я этого не сделаю, вот тут-то ему и придется меня убить...

 

Рау отступает в сторону, и вовремя. Мой Старший аккуратно берет меня за предплечье; ну хоть ненужных церемоний с пристегиванием браслета избежали. - Идем.

Тянусь за ним, как иголка за ниткой. Иду к машине, отстав на полшага, и искоса поглядываю на Иллуми. Как он - своим родным, так и я ему боюсь взглянуть в лицо. Что, если он поверил в мою виновность?

 

Колпак машины опускается, отсекая звуки внешнего мира. В салоне тихо и обычно, будто и не случилось ничего. Иллуми словно стекает по сиденью, полузакрыв глаза, и ловит мою руку, сжимает ладонь. А потом просто притискивает меня - больно, - и, обняв, сидит, не шевелясь.

 

Скребущее ощущение на сердце остается, но одной болью - меньше. Он верит мне. Не верил бы - не обнял.

Надо ли говорить что-то... что?

 

- Что это была за штука? - спрашиваю я непоследовательно, вспомнив странную тварь, зачем-то укусившую меня за палец. И воздеваю укушенное как иллюстрацию к непонятному вопросу.

 

- Дракон, - коротко отвечает вдруг Иллуми с такой ненавистью, что от нее устаешь, как от боли, моментально. - Эрик. Не бойся, я... придумаю что-нибудь.

 

- Не боюсь, - спокойно и предельно ровно объясняю. - Я думал, драконов не бывает... Он ядовит, или как? - Если и да, выдавливать ранку и прижигать палец, как после змеиного укуса, поздно.

 

- Этот - бывает. Он - не просто игрушка для любителей легенд, а фаст-пента в чешуе и гребне, - глухо отзывается Иллуми. - Нет,  не ядовит, он просто криком выедает сердце. А мое и без крика чуть было не разорвалось.

 

Детектор лжи, вот эта тварюшка? Плохи мои дела.

- И что теперь? - задаю я самый бессмысленный и самый неотложный вопрос.

 

- Ничего хорошего, это точно. - Иллуми морщится. - Все зависит от решения Кинти. Судьи сказали "милосердие на ее усмотрение" - значит, самое мягкое из возможных наказаний выбирает она.

 

- А к чему меня могут присудить? - настаиваю, почти принуждая моего Старшего к неприятному ответу.

 

- От генной модификации и снижения статуса до слуги, - крайне неохотно отвечает он, - до заключения и каторжных работ. На ссылку я бы не рассчитывал. Но я намерен тебя выкупить, неофициально, - добавляет он торопливо.

 

Интересно, почему не прозвучало "до казни"? Действительно ли мой поступок не тянет на высшую меру или Иллуми старается меня оберегать от предельного страха? Зря. Смерти я давно отучился бояться, а вот "генная модификация" звучит хуже. Я не столь необразованный варвар, чтобы не суметь это выражение перевести мерзким словом "мутация", и не столь просвещенный эстет, чтобы не содрогнуться при этой мысли от омерзения.

 

Иллуми расценивает мое молчание как неуверенность. - Ничего, младший, - бодро усмехается он. - Родичам есть что потребовать, но мне есть что предложить - договоримся... я надеюсь. К завтрашнему вечеру я успею подготовить им пару сюрпризов, - тихо добавляет мой Старший, и руки, обнимающие меня, вновь ожесточаются. - Все перемелется; верь мне.

 

Сутки. У меня есть максимум сутки, чтобы разобраться, как поступать. И, возможно, выбрать решение, за которое я сам себе буду противен. Я спрашиваю осторожно и безнадежно:

- Что именно?

 

- Да разве не ясно, - Иллуми спокойно пожимает плечами. - Я хочу твою жизнь, она - Старшинство Лери. Обмен вполне равноценный. Я тут внезапно понял, что никогда не хотел быть Старшим.

 

Мороз по коже.

Собираешься отдать то, что составляло тридцать лет твоей жизни, за мою шкуру? И намерен в дальнейшем подчиняться мальчишке, вчетверо моложе тебя самого, которого считаешь искренне неправым и на которого смертельно разозлен? Который меня ненавидит и видит во мне убийцу? Ведь новому Старшему клана Эйри придется отдать в подчинение и меня... зависимого, низведенного до положения слуги. Как ему будет удержаться и не воспользоваться таким рычагом давления на некогда властного отца?

Нет. Я не позволю тебе заплатить ту же цену, что и я сам полгода назад, не надейся. Обойдемся без жертв.

Теперь стратегия мне уже ясна, осталась одна тактика.

 

Я бормочу что-то бессмысленное и успокаивающее - об отдыхе, об обеде, о том, что стоит закормить неудачу, - и даже получаю утешающий поцелуй в уголок рта, на который отвечаю настоящим. Иллуми целует меня жадно, горькими губами, вцепляется, как утопающий в доску, убеждает "не отдам". Возможно, в глупой надежде, что наша близость отгоняет беду. Увы, это не так.

 

Способностью сдерживать беду обладают разве что ловкие юристы, и Иллуми, едва торопливо перекусив, с видом виноватым и озабоченным одновременно, уединяется с Дерресом в кабинете на добрых пару часов. Я же, ссылаясь на головную боль - а не вру, виски действительно стянуло, - отправляюсь в свои комнаты. Полежать.

 

Мне надо отсюда смываться. Бежать, пока ты не швырнул на весы все, что имеешь, спасая то, что не стоит такой цены. При этом я прекрасно понимаю, что это дорога в один конец. И спокоен. Спокойствием покойника. Анестезия, под которой ампутировали почти все, что составляло сейчас мою жизнь.

 

Кровать остается нетронутой, зато в информсети комма я погружаюсь с головой и вскоре выныриваю оттуда с добычей. Гражданский космопорт находится в здешней... сказал бы, "провинции", но я так и не удосужился разобраться в политической географии Цетаганды. Объявленные пассажирские рейсы в сторону ближайшего соседнего государства - Комарры - уходят каждые несколько часов. Наверняка на одном из них найдется место для нетребовательного пассажира.

 

Как далеко мне надо улететь, чтобы у Иллуми не было оснований беспокоиться за мою безопасность? Достаточно ли покинуть Цетагандийскую империю? Что, если Иллуми придется объявить меня в розыск? Хотя он, кажется, говорил, что Высокий суд и его производные вся остальная галактика считает здешним внутренним делом, и межпланетное право на эти штуки не распространяется. И значит ли это, что у врагов Иллуми не хватит терпения выследить мое местопребывание и подослать туда убийцу?

Вопросы. И ответов нет.

Нет, вряд ли кого-то так сильно интересует моя шкура. Просто этому неизвестному нужно убрать меня подальше, выдернуть сорняк из безупречной клумбы и выкинуть с глаз долой.

 

Но если я воспользуюсь предложением моего любвеобильного кавалера покататься... Если я скроюсь на машине Рау, выследить меня до космопорта будет весьма затруднительно. Вот только какого рода лапшу надо навесить на уши гем-майору? Выбрать какое-нибудь злачное местечко поблизости от космопорта и попросить свозить меня туда, что ли...

 

Деньги у меня есть - наличными вчерашний выигрыш в казино и месячная рента на кредитке. На моей банковской карточке нет следящего жучка, в этом Иллуми заверил меня давным-давно. Тогда же, когда вручил мне пакет документов с предложением уехать в любые устраивающие меня сроки. Вечность назад. С вещами сложней, но и легче: их сбрасывают, как ящерица хвост. Санитарные потери. Пара футболок, запасные ботинки, куртка... замшевая рубашка, упакованная в тугой валик, ложится на самое дно баула. Я знаю, глупости. Но хочу сохранить ее с собою.

Как все выходит отвратительно просто. И как мало держит меня на месте, кроме ноющего сердца.

 

Оружие... вот его у меня нету. Плохо.

Черт, что же я мечусь как курица с отрубленной головой? У Иллуми в ящике стола лежал парализатор, я же помню. Не настоящее оружие, но и не та спортивная игрушка, из которой я пытался свести счеты с жизнью пару месяцев назад. Это все уже было. Только в тот раз я бежал от врага, а теперь собираюсь предать единственного близкого мне человека. И что с того, что это одно лицо.

 

Я смотрю на время на наручном комме и набираю номер Рау, назначая ему встречу сегодня днем.

 

Когда Иллуми выходит из кабинета, сопровождаемый Дерресом, который на ходу захлопывает свой аудиоорганайзер, я сижу за чайным столиком в гостиной, вертя в руках пустую чашечку. Лицо у Дерреса озабоченное, у Иллуми - мрачное и решительное.

 

- Кажется, все предусмотрели, - объясняет Иллуми, когда мы остаемся одни. - Мы составили документ о передаче прав, - пожимает он плечами, - на определенных условиях. Попробуем выбить для тебя ссылку... где-нибудь за городом; в правах ты будешь поражен, но останешься со мною и обойдешься без изменений генотипа.

 

Иллуми говорит уверенно и четко, но я шестым чувством понимаю, как терзает его тот факт, что он здесь больше не хозяин положения. И все сказанное им сейчас - лишь предположения, лежащие по ту сторону пропасти между желаемым и реальным. Он сам говорил мне пару часов назад, чтобы я не рассчитывал на милосердную ссылку. И я уверен, что если мне и позволят остаться в его обществе, то лишь в качестве дополнительной узды для строптивца.

"Прости. Я уже капитально испортил тебе жизнь, но довершать этот процесс не намерен".

 

Значит, наступает время прощаться. Только мы не будем проливать слез.

 

Я мягко закрываю ему рот ладонью, останавливая дальнейшие объяснения. Сперва - ладонью, потом - своими губами. Поцелуй выходит обжигающий и короткий: еще бы, накалившийся металл в руках тоже не удержишь. Я только пытаюсь обуздать свою торопливую жадность, не дать ей прорваться настолько, чтобы Иллуми заметил и удивился. И он обнимает меня в ответ, крепко, почти грубо, и, как будто на свете есть телепатия, я могу читать его намерения: утешить и зажечь всем телом, чтобы ни одна печальная мысль не смела тревожить, унесенная волной почти болезненного возбуждения.

Вот так правильно.

В спальню, почти повиснув друг на друге, оставляя за собой неаккуратную дорожку из сброшенных вещей, цепляясь снимаемой одеждой за шпильки и только чудом не отодрав завязки от парадной накидки в попытках сдернуть ее поскорее. На кровать, рухнув плашмя в самом непристойном и самом крепком захвате руками и ногами одновременно. Выстанывая имя, оглаживая ладонями жадно подающееся навстречу тело. Громко, быстро, бесцеремонно. Двигаясь с самозабвенным отчаянием, впиваясь зубами и ногтями, словно нас стараются оторвать друг от друга; царапины у тебя на спине заживут, наверное, не скоро, это тебе на память. Возбуждение резкое и ноющее, и меня хватает только на то, чтобы объяснить любовнику нецензурными односложными словами, как именно он должен его утолить.

 

Кружит голову горечью и возбуждает одновременно. В последний раз. Ну, я сделаю так, что этот последний раз запомнится нам обоим надолго...

 

Нечем становится дышать, нечем бояться - густое блаженство тела и духа накатывает, сбивая с ног. И даже перевалив гребень волны, объятий, тесных и шальных, я не размыкаю. И Иллуми, приникнув к потному плечу мокрым же лбом, тяжело дыша, не выходя и не отпуская, шепчет мне что-то бессвязное, сладкое - как тогда, в первый раз...

 

Наконец, выдохшись, он откидывается на подушки, облизывая сухие губы. Обессиленная и счастливая физиономия, на которую хочется смотреть, вбирая в память до последнего черты лица. И каждого завитка и полосы грима, сперва ненавистного до зубовного скрежета, теперь - естественного и привычного. Хоть немного еще, хоть самую каплю...

Я провожу пальцами по его виску, осторожно убирая приставшие длинные пряди.

- Пить хочешь? Сейчас.

 

Не успев выслушать возражений, с усилием - разнеженное тело сопротивляется и требует лени - сползаю с кровати и шлепаю в гостиную.

Так. Теперь тихо открыть незапертую дверь в кабинет...

 

Когда я вхожу в спальню, Иллуми лежит, расслабленно полузакрыв глаза. Он еще успевает их изумленно распахнуть, услышав жужжание парализатора, но в ту же секунду луч, вырвавшийся из плоского дула, отправляет его из солнечного полудня в многочасовую темноту беспамятства.

 

***

 

Четверть часа спустя я выхожу к воротам поместья легким прогулочным шагом, с сумкой на плече и тем независимым и скучающим видом, который не позволяет - надеюсь! - слугам задавать вопросы вышестоящему. Некому было сообщить охране, что я отныне преступник и за мной нужен присмотр, а мой телохранитель, приставленный ко мне Старшим, дисциплинированно ожидает вызова.

 

На улице царит отвратительно яркий день, которому все равно, что случилось, - и мир продолжает вертеться, как и раньше. А я по залитой солнцем, подмороженной твердой земле иду нехотя, словно ноги вязнут. Щеки горят от стыда за предательство, даже холодный осенний ветер их не остужает. Зато Иллуми сможет теперь ответить на любом допросе, не кривя душой и не рискуя солгать этому чертову дракону, что не планировал мой побег, не отпускал меня и не знает, куда я делся.

 

А меня не отследить. Флаер Рау должен ждать за поворотом дороги.

 

Каплевидная яркая машина - дорогая игрушка плейбоя - стоит на условленном месте, распахнута дверца, и радостный майор машет из открытой дверцы. Я забираюсь в машину с приклеенной к физиономии радушной улыбкой и жизнерадостным: - Не заждались, Рау? Рад видеть.

 

- И я вас, - окидывая меня с ног до головы взглядом не липким, но пристальным, он улыбается и закрывает кабину. - В целости и невредимым - особенно.

 

Надеюсь, это не намек на то, что мне должны снести голову с плеч?

- Мы с вами уже выясняли, угрожает ли мне кто-то в этом доме, - улыбнувшись, комментирую. - Я в порядке, но настроение у меня, признаюсь, не лучшее. Идут переговоры о моей дальнейшей судьбе, вы понимаете. Но отчего бы тем временем не воспользоваться последними крохами былой вольности, раз очень скоро их не останется?

Я запихиваю свой баул под ноги и расстегиваю куртку, незаметно проверяя оружие во внутреннем кармане.

- Ну, и как вы собираетесь меня развлечь? Боюсь, я не в должном состоянии духа для ясеневых листьев.

 

- Как вам будет угодно, - делает Рау галантно широкий жест. - Куда пожелаете? Я к вашим услугам, и кроме листьев, в столице и ее окрестностях найдется множество прелестей.

 

Интересно, сработает ли та нехитрая комбинация, которую я успел выдумать? Или придется не просто дурить майору голову, но и оглушать его в прямом смысле слова, а потом долго разбираться со здешней системой навигации, направляя угнанный флаер к цели? Что ж, попытка не пытка.

 

- Я гурман, - признаюсь кротко. - В немного варварском стиле, но все же... Местная кухня достойна похвал, но душа просит чего-то еще. Иллуми рассказывал мне про один ресторанчик... "Большая ложка", нет "Полная ложка", вот так. Он где-то в предместьях и специализируется на инопланетной кухне. Вряд ли теперь он захочет меня туда свозить, но напоследок? Побалуете?

И неужели я могу еще нести такую чушь, спокойно, вяло... как будто под анестезией. Она еще отойдет, но, надеюсь, даст мне немного времени.

 

Мелькнувшее в зеленоватых глазах выражение легкого удивления - повод кажется странным, по меньшей мере, - смывается весельем. Рау по себе знает, что такое настойчиво желать странного.

- Разумеется, Эрик, - душевно отвечает он. - Я не бывал в этом заведении, но тем лучше, не так ли?

 

Приборная панель светится, как новогодняя елка. Рау быстро что-то вводит в поле программы - нет уж, лучше пусть он, чем я, - и попискивает у него за ухом забавная присоска-наушник. Наконец, машина поднимается в воздух и срывается с места так, словно вообразила себя призовым конем на ежегодных имперских скачках.

 

- Ну вот, - замечает Рау, откидываясь на спинку кресла и сдергивая наушник. - Можно расслабиться, час тишины и покоя. Потом надо будет взять управление и сажать по лучу. Экзотическая кухня, говорите? Ни разу там не был.

 

- Вы тоже не чураетесь экзотики, - говорю я, просто чтобы что-нибудь сказать. На душе мерзко. Не потому, что мне приходится обманывать этого простодушного гема, - но потому, что я предал того.

 

- Именно так, - подтверждает Рау, приобернувшись ко мне и окинув очередным взглядом, не похабным, но намекающим, - и необычайно счастлив этой страсти; не будь ее, чем я отличался бы от слепой ночной птицы, знающей лишь свое гнездо... ах, простите, вы не знаете этой поэмы.

 

Несмотря на нешуточный трагизм моего положения, от смешка мне удержаться не удается. Тоже мне, страстный филин...

Хотя не мне оценивать чистоту чужих мотивов и сексуальную подоплеку в них. Я прекрасно знаю, как грешен сам, прежде и нынче. И томные взгляды майора меня не слишком пугают: сейчас улететь быстро и далеко мне гораздо важнее, чем бороться за свою гипотетическую невинность. Не потому, что мне так дорога моя шкура - а чтобы в расплату за мою жизнь Иллуми не вздумал бросить на весы что-то для него важное и дорогое.

 

А время за легким трепом пролетает незаметно, и майор, очевидно, успевает решить, что долгое пребывание со мной в одной кабине - это тонкий намек. Очередная реплика о пользе здорового консерватизма и разумном поиске экзотических удовольствий сопровождается уже прикосновением: совсем легким, совершенно дружеским - пальцами скользнул по плечу, словно подбадривая, - но сама ситуация не предполагает двояких толкований. Впрочем, Рау тут же убирает ладонь - не спешит сам или дает мне привыкнуть.

 

Тоже мне, герой-любовник. Всерьез уверенный, что я собираюсь пуститься напоследок во все тяжкие, в ожидании поражения в правах и хорошо если домашнего ареста... Не важно. Тесная скорлупка машины не располагает к обстоятельному интиму, следовательно, до посадки перспектива защищать свою честь всерьез мне не грозит. А там я что-нибудь придумаю... Вариант приковать незадачливого ухажера к ножке кровати в рамках любовных игр, конечно, малореален, но будут и другие способы сбежать.

 

Обмениваться куртуазными подколками в автоматическом режиме делается все труднее, когда в бездействии меня потихоньку настигает отупение шока от случившейся разлуки - "навсегда", подсказывает голосок в глубине сознания. Сколько нам еще лететь? По карте всего километров триста, если я не ошибся с масштабом... бешеной собаке семь верст не крюк.

 

- Умеренный консерватизм украшает мысли, как хлеб украшает трапезу, - успеваю подхватить фразу. - Кстати, о трапезе. Не слишком ли дальний я выбрал пункт назначения и не успеете ли вы проголодаться до прилета?

 

Рау только улыбается, явно приняв услышанное за кокетливый намек на чрезмерную спешку, качает головой.

- Вряд ли, - указывает в окно. - Видите серебряный купол вот там слева? Наш ориентир. Мы уже почти добрались. А вы голодны?

 

- Не совсем, - усмехнувшись, выдаю я первое, что приходит на ум, - меня ведет скорее любопытство, чем голод.

Фраза получается непристойно двусмысленной, и легкость, с какой срывается у меня с языка именно она, мне не нравится. Я что, успешно привыкаю кокетничать с мужиками? А, впрочем, не все ли равно, что этот парень обо мне вообразит. Логику цетагандийского ума, позволяющего его обладателю оседлать малиновую зебру, мне в любом случае не понять.

 

Тренированным зрением снайпера я различаю вдали не только серебристый купол, но и полосатую секционную башню диспетчерской. и если это не космопорт, я съем собственный ремень. Сырым.

Километра два до искомой цели. Десятиминутная прогулка. Быстро, как головой с обрыва.

 

- Что это за места? Вы здесь были когда-нибудь? - пытаюсь я замаскировать излишнее внимание глупыми вопросами провинциала, приехавшего на ярмарку в большой город.

 

- Да, по прилету, - рассеянно подтверждает Рау. Повинуясь его прикосновению, выдвигается сенсорная панель, гем нажимает какие-то клавиши. - Я думал, что далекими путешествиями после известных вам событий сыт, но оказалось, что нет.

 

- Не думаю, что вам вообще приятно вспоминать о вашем барраярском, э-э, вояже, - предполагаю осторожно.

 

- О плене? - Рау пожимает плечами. - В самом деле, что такого ужасного? Я очень легко отделался. Недурно развлекся. И еще едва не отправился к предкам от вашего проклятого этанола. Это не повод всякий раз рвать на себе чудом сохранившийся скальп, верно? Идя на войну, заранее соглашаешься на риск. - Лампочка на пульте мигает, Рау кивает вниз и удовлетворенно улыбается. - Вот, автодиспетчер нас ведет. Сейчас сядем. Тесно тут внизу, правда?

 

Действительно: тесно, шумно, улочки зигзагами, множество машин и людей, самых разнообразных, мелких и крупных магазинов и ресторанчиков, и на каждом шагу темные зевы ведущих вниз туннелей...

- Подземные стоянки, - объясняет Рау, как только флаер касается земли возле одного из них. - Придется подождать еще пару минут, но, надеюсь, этот вечер будет приятен для нас обоих, так что ожидание того стоит.

 

- Я тоже очень  рассчитываю на подобную удачу, - киваю. В кончиках пальцев зарождается нервный зуд, как это бывало перед боем. Точнее, в середине боя, во время передышки, когда тебя уже разок контузило взрывной волной, но скоро надо снова вставать и идти в атаку, и ты разжигаешь в себе боевой азарт, и боишься перегореть, и с нетерпением отчаяния ждешь первых выстрелов...

 

- Великолепно, - солнечно улыбается Рау, - мы приехали.

 

Подземный гараж рассчитан на множество машин, тут приглушено освещение, а вдалеке мягко мигает зеленым окантовка входа в лифтовую шахту. Камеры наблюдения тут, наверное, есть, но в целом место пустынное. Идеально подходящее для того, чтобы распрощаться с пылким молодым гемом, успокоив его выстрелом парализатора. Я ощущаю слабое сожаление и стыд - но после того, как я поступил с Иллуми, досада и, возможно, головная боль гем-майора меня волновать не должны вовсе. Полежит пару часов на мягком сиденье и, даст бог, не догадается даже, куда именно я делся.

 

Маленький, почти игрушечный с виду парализатор легко умещается в кармане - но стрелять прямо оттуда, пожалуй, неудобно, даже если передвинуть верньер на широкий луч, чтобы мишень хоть как-то, но зацепило. Рау с чем-то возится у штурвала, не глядя на меня, и я быстро засовываю руку за отворот куртки, за оружием.

 

Я не успеваю понять, когда выражение лица моего спутника меняется, но скорость его реакции оказывается сюрпризом. Неприятным. После грамотно проведенного приема, которого я не ждал от такого беспечного и любвеобильного существа, я оказываюсь вжат физиономией в спинку сиденья и с рукой, вывернутой во вполне стандартном, но эффективном захвате.

 

- Я предполагал, что вы доведены до крайности, - сообщает Рау ровным голосом, не разжимая захвата и быстро освобождая меня от оружия, - но чем вам помешал именно я?

 

Единственный существующий у меня план побега летит к черту по моей же глупости, и с этим ничего не поделать. Захлестнувшей меня волны разочарования достаточно, чтобы утопить безвозвратно.

- Это парализатор, - что, разумеется, совершенно очевидно военному и за оправдание не сойдет. - Я не причинил бы вам существенного вреда.

 

- А что вы намеревались сделать, в таком случае? - серьезно переспрашивает Рау, и не поймешь, издевается он или ждет честного ответа. Впрочем, пистолет в руке собеседника дает ему право на мелкие капризы вроде точных ответов на риторические вопросы.

 

- Покинуть ваше общество, не ставя вас в известность и не спрашивая согласия, - усмехаюсь невесело.

 

Рау выпускает мою руку и позволяет повернуться и сесть нормально, но палец его лежит на спусковом крючке парализатора, дуло смотрит мне прямо в переносицу, и опередить луч шансов у меня нет.

- Вы убегаете, - утвердительно переспрашивает он. - Поэтому и постарались оказаться поближе к космопорту. А как вы уговорили своего Старшего вас отпустить?

 

- Никак, - отвечаю резко. Пусть даже все потеряно, но в этом вопросе я не вправе позволить двусмысленного толкования. - В отличие от меня, он не пойдет против закона. Так что я убегаю, да. - Пауза. - Или мне следует говорить в прошедшем времени?

 

Рау размышляет, меряя меня задумчивым взглядом, и, наконец, опускает оружие.

- Нет, - качает он головой. - Не в прошедшем. Я даже отдам вам парализатор в обмен на честное слово не украшать здешний интерьер моим бессознательным телом.

 

- Вы неожиданно щедры, - произношу полувопросительно, не слишком понимая, что происходит. - И что вы намерены делать?

 

- Помочь вам сбежать, разумеется, - удивленно пожимает плечами Рау и протягивает мне пистолетик, рукоятью вперед. - Не стреляйте, ладно?

 

Машинально принимаю оружие, кладу на колени, накрыв ладонью. Сказать, что я оторопел - значит ничего не сказать.

- Н-но... - выдавливаю из себя, - вам это зачем?

Этот человек стрелял в меня - или в таких как я, - на Барраяре, и он же травил меня во главе компании местных оболтусов, дразня "неприрученной зверушкой". Откуда взялся нынешний приступ благотворительности? И где в нем ловушка?

 

Рау пожимает плечами и устраивается в кресле поудобнее.

- Вы не против долгих объяснений?

В ответ на мой ошеломленный кивок он поясняет:

- Я не филантроп. Но со мной как-то случилось похожее. Произошло чудо, за мной прилетел флаер, и меня увезли, обменяв, живым и невредимым. Да, я не пытался избежать своего испытания... но вы - не цетагандиец, Эрик, хоть это и не умаляет вашей чести. Вы выбрали свой путь, а я помогу вам пройти по нему, заодно вернув чужие долги. Это во-первых.

 

- А то, что это в некотором роде противозаконно и против общего мнения, вас не смущает? - спрашиваю я осторожно.

Рау не может не понимать, что это - подсудное дело, ведь приговор мне огласили у него на глазах, и даже фантастическая наивность майора за оправдание не сойдет.

 

- Иногда общественному мнению не грех подвинуться, - парирует гем-майор весело. - И это не только противозаконно, это еще: справедливо, увлекательно и поучительно, все разом. Это во-вторых.

 

Да его, пожалуй, забавляет ситуация и подстегивает возможность утереть нос старшим гем-лордам, понимаю я. Что ж, авантюризм - тоже мотив, и даже правдоподобный.

 

- И, в-третьих, это романтично, - фыркает Рау. - Как это у вас, барраярцев: отважный кавалер, вороной конь - в данном случае не одна тысяча, если считать в старых единицах, - и нежданное спасение. А я по-прежнему надеюсь на свидание... когда-нибудь. И без парализатора.

 

Откровенность предложения на мгновение меня обескураживает. Вот так, прямо: он помогает мне бежать, я оставляю для него местечко в постели. Интерес Рау высказан настолько бесхитростно, что, если под ним и кроется ловушка, мне ее не разглядеть. Неожиданно протянутая рука помощи и честное объяснение, чем я могу за нее отдариться; настолько честное, что, сказав "да", юлить и лгать как-то неловко.

- Когда-нибудь я могу оказаться далеко отсюда, - кидаю я пробный шар.

 

- Я вас отыщу, - безмятежно объясняет Рау. - Оставите мне весточку, ладно? Вы, конечно, заметаете следы, но... Думаю, к тому времени ваши опасения утихнут, и вы сможете положиться на мое слово, что я вас не выдам.

 

Я невольно усмехаюсь сквозь оглушающую смесь шока и удивления.

- Я не загадываю вперед даже на неделю, - признаюсь. - Но, раз уж так, обещаю не прятаться от вас намеренно. Если вы меня отыщете, то... - То самое. Не слишком ли быстро я приучился платить собою? Но сейчас мне нужно покинуть эту планету. Обязательно. Во что бы то ни стало. И не ради себя. - То заходите в гости.

 

- Непременно, - обещает довольный майор и, пока я не успеваю опомниться, с самым невозмутимым видом тянется вперед и целует. В уголок рта, и очень быстро, и при том решительно накрыв мою ладонь на парализаторе своей: возможно, опасаясь, что я нарушу обещание и устрою безобразные разборки прямо в машине. Но у нахала, очевидно, есть в голове хоть капля мозгов, и видя, что я на взводе, домогаться меня всерьез он не решается. И правильно. Нехорошо было бы с моей стороны врезать спасителю по физиономии...

- А пока разрешите отпраздновать нашу договоренность в этом ресторане? Раз уж я вас сюда привез...

 

- Не стоит, - решительно отказываюсь. - Мне лучше поспешить. Если вы действительно хотите оказать мне любезность... - смотрю вопросительно, - повремените рассказывать моему Старшему о сегодняшней прогулке. Вы можете мне это обещать?

 

- Могу, - усмехается Рау, потягиваясь. - Сколько дней форы вы хотите?

 

Лет десять, пока все окончательно не забудется? Хорошо бы. Кажется, до ближайшей планеты за границами империи, Комарры, отсюда лететь неделю. На чужой территории я предположительно недосягаем для цетагандийского закона, хотя клану Эйри ничто не мешает прислать ко мне пару хорошо обученных убийц неофициально...

- Неделю, это возможно?

 

- Думаю, да, - подтверждает гем-майор, - если мне не устроят допрос с пристрастием. А не может ли так статься, что я вернусь домой и там обнаружу вашего разгневанного Старшего? Не уверен, поверит ли он рассказу, что вы отдали мне свое сердце и бежали со мной, как это у вас говорится... под венок?

 

Невольный смешок служит наградой этой лингвистической путанице. Под венок. Ну лишь бы не под похоронный.

- Я не оставил следов нашего разговора по комму, Рау - объясняю, стерев улыбку. - Даст бог, вы останетесь вовсе в стороне от этого дела. Не стоит вас награждать за добросердечие неприятностями.

 

- А, - отмахивается тот, - я люблю риск. Я воевал, в конце-то концов.

Вот именно. Воевал. Между прочим, на противоположной стороне. Голова кругом...

- Ну что же, не будем терять время. Вас проводить в космопорт? - галантно предлагает Рау.

 

Под ручку? С поцелуями у трапа? Происходящее приобретает настолько отчетливые черты фарса, что даже мысль об опасности отступает на задний план. Но все же главное, что я не хочу наследить и привлечь внимание к Рау. Хранить молчание в ответ на прямой вопрос допрашивающего он не станет.

- Я не уверен, что нам стоит показываться вместе, - поправляю несколько извиняющимся тоном, - ваша внешность, с этим гримом, достаточно приметна... о черт.

 

До меня с немалым запозданием и безо всякого удовольствия доходит, что я так и не удосужился вымыть лицо после суда и две полоски до сих пор украшают мою скулу. А ведь сегодня утром я был готов раскрасить себя от уха до уха в лучших местных традициях и поклясться в покорности здешнему императору, только бы мне позволили остаться с Иллуми... Стыдно как. И щека немедленно начинает чесаться со всей доступной силой. А мыло и вода тут вряд ли помогут.

 

- Кажется, уже пришло время просить вас о помощи, - покаянно и досадливо обращаюсь я к Рау, - у вас нет тех штук, которыми смывают этот чертов грим?

 

- Ммммм, - Рау многозначительно качает головой, усмехается, принимается рыться в бардачке у подлокотника и, наконец, с торжеством извлекает пачку синих салфеток. Запасливый. - Позволите?

Майор даже теперь не упускает случая поухаживать? Пусть так, хорошо. Происходящее безобидно, я повторяю себе это несколько раз, пока влажная ткань нежно проходится по коже, избавляя меня от следов моей глупости. Рау заканчивает свою работу, проводит ладонью по моей щеке - спокойно, спокойно! - и отстраняется с явной неохотой.

 

- Удачи, Эрик, - желает он напоследок, открыв колпак кабины и вынимая из своего портмоне визитку. - Вот, на случай, если номер моего комма неожиданно выпадет из вашей памяти за заботами.

 

Лифтовая шахта выносит меня на поверхность, и космопорт высится впереди. Желанный приз, ворота к свободе, близко, рукой подать.

 

С таможенным контролем у меня проблем быть не должно - не везу с собою ни животных, ни недозволенного оружия, ни драгоценностей короны. Если меня не начнут искать с собаками, я улечу третьим классом на каком-нибудь заштатном лайнере или рейсовом грузовике, незаметный среди прочих. А может моих денег хватит на второй - там дают не просто койку, но отдельную спальную ячейку, закрывающуюся, чтобы было где всласть повыть от тоски...

 

Стоп. Хватит.

Если я хочу не привлекать к себе излишнего внимания и быть готовым сорваться с места в любой момент, обнаружив погоню, то комаррская станция подойдет. Ближайшая к Ро Кита, оживленная, заполненная самой разнообразной публикой и, кажется, толерантная к тому, кто просто и без затей желает работать. К Цетаганде там, насколько я помню, нейтральны, но без излишнего пиетета. Жаль, что я представляю комаррскую станцию лишь приблизительно. Я ведь первый раз выбрался в космос, когда меня отправляли сюда.

 

Посмотрю на месте, по вакансиям и ценам. Ничего-то я не знаю, даже того, где обменять деньги на имеющие хождение в галактике бетанские доллары и сколько на свои запасы я смогу прожить. Придется подавать объявление вроде "средних лет мужчина невыразительной внешности, небезупречного здоровья и без специального образования ищет работу, связанную с физическим трудом. Обучение рабочей специальности приветствуется. Без интима и криминала". Я хорошо умею воевать, но со своим исключительным опытом наземных операций и партизанской войны  пока мало кому пригожусь. Нужно будет подучиться всякой мудреной галактической технике, а потом... в космические наемники податься, что ли? Не знаю. Увижу на месте.

 

Есть разница между тем, где пережидать бурю, и тем, где строить дом; пока условно считаем, что мне нужен навес от дождя на ближайшие пару часов. Иллюзия - живучая штука, а я неприхотлив. Номер в гостинице в дешевом квартале, или что там на станциях - сектора? И невозможность увидеть небо, это минус. Будет невесело, но я привыкну.

 

И Иллуми привыкнет. Забудет.

Заноза шевелится внутри, маленькая и колючая. Барраярская традиция: пока нас помнят, наша душа жива; но раньше я думал, что это относится лишь к погибшим...

<< || >>

fanfiction