Победивший платит

Авторы: Жоржетта, Mister_Key

Бета: T ASH

Фэндом: Л.М. Буджолд "Барраярский цикл"

Рейтинг: R

Жанр: ангст, романс, детектив.

Саммари: Двадцатилетняя война - Великая - для одной стороны, Цетагандийская - для другой, - причудливо перекорежила и перемешала судьбы. Гем-лорд и барраярский офицер сами подошли бы к друг другу разве что на пушечный выстрел - была бы пушка! - но им придется уживаться вместе, связанным чужими обязательствами, формальностью закона, политикой, злым недоразумением... и, конечно, глубокой, искренней взаимной неприязнью. Но даже если они найдут компромисс, примут ли его окружающие?

Размещение: С разрешения авторов.

Часть 4. «Подследственный»

ГЛАВА 23. Иллуми

 

В происходящее верится с трудом. Ножевое ранение, поражена печень, обширная кровопотеря. Не может быть, чтобы вечер в приличном доме превратился в такой ужас - сквозь обрывки разговоров окружающих я прохожу, словно в сонном кошмаре, тягостном сером мороке, не позволяющем очнуться. Ледяные пальцы едва держащейся на ногах Кинти намертво зажаты в моей руке, наш сон разделен на двоих, и только то, что хрупкая женщина, привыкшая к благополучию, не должна увидеть своего ребенка окровавленным и разложенным на операционном столе, помогает мне самому не рвануться туда, в залитую белым светом комнату, где сейчас спасают жизнь моего Лероя.

И нет никаких гарантий. Ни малейшей возможности вымолить, повлиять, помочь. По пальцам одной руки можно пересчитать то, что хуже такой беды.

 

Кто? Кто мог сделать с ним это?!

Никто из тех, кого бы я мог назвать с определенностью. Я думаю об этом, глядя на то, как деловито суетящиеся медики перемещаются в операционную. Счастье, что семья Табор, по старой моде, строила свой дом как самодостаточную крепость.

 

Никто из моих врагов не ненавидит меня до такой степени, никому не выгодно срезать молодую ветвь, чтобы иссох корень... или все же?..

 

Боги, пусть он останется жить. Как угодно, каким угодно, возьмите любую плату - только бы жил.

 

Кинти, ледяным столпом застывшая у дверей госпитального блока, дрожит мелкой дрожью, и я успокаиваю ее, чужим голосом и не слыша себя.

В утешениях нуждается не только она: гости, несомненно, шокированные произошедшим, требуют его не в меньшей степени.

- Все закончится благополучно, - с усилием отведя взгляд от белой двери операционной, говорю я. - Лорд Табор, вы успокоите собравшихся?

 

Хозяин дома, держащийся удивительно хорошо для человека, чье обиталище стало местом преступление, касается моего плеча. Он выражает сочувствие и уверенность, что происшедшее не останется безнаказанным, как будто наказание преступника сейчас важнее всего.

 

- Не сомневаюсь в этом, - автоматически подтверждаю я, - полиция уже едет?

 

- Уже на месте, - отзывается Табор. - Я лично проводил их в сад. Моя охрана следит, чтобы никто не смел приблизиться к... месту.

 

Подобная неуклюжая тактичность должна быть оценена по достоинству, как и то, что обе хозяйки дома уводят бледную, как бумага, Кинти. Надеюсь, кто-нибудь догадается дать ей успокоительного; нрав моей леди, хрупкий и твердый, как алмаз, может быть расколот только направленным ударом, и сейчас она на грани срыва.

 

Тягостное осознание своей беспомощности здесь гонит меня прочь, и прохлада сада принимает меня прежде, чем я успеваю понять, что именно намереваюсь найти на месте с примятой травой и лужей чернильно блестящей крови. Здесь тоже царит деловая суета: люди в форме ходят, ищут, переговариваются, то и дело исчезая из поля зрения и появляясь вновь.

 

Кажется, я тоже на грани срыва, - сознаю не сразу, и надеюсь, что никому не придет в голову сейчас вступать со мной в близкий контакт. Убью. Все окружающее воспринимается с отвратительной четкостью ярости, и так уже было однажды, я помню.

К счастью, от меня держатся на приличном расстоянии, точно всех отталкивает какое-то силовое поле. И от оскорбительных слухов о вспыльчивости Эйри бывает польза.

 

Крупные темные пятна отблескивают вдоль дорожки, ближе к сломанной живой изгороди превращаясь почти в ручей, чудовищный узор из крови моего ребенка. Я смотрю на них, перебирая в памяти все события этого вечера, и нашу ссору, и то, как нервничали оба дебютанта...

 

- Милорд, - слышится сзади почтительное и деловое, - мы нашли... изволите взглянуть?

 

Офицерские нашивки на мундире полицейского свидетельствуют о неплохом послужном списке, я киваю.

 

- Оружие? Изволю.

 

Из-под куста тяговым лучом извлекается что-то тускло-металлическое, пойманной рыбой поблескивающее в желтых отсветах переносных фонарей. Метательный нож. Довольно хорошей работы, судя по рукоятке, но без именных знаков. Липкое, еще не просохшее лезвие в комочках земли. Я морщусь от омерзения. Оружие не виновато, но даже смотреть на него неприятно, как неприятно смотреть на несовместимое с нормальным ходом вещей уродство.

 

Вот этот кусок стали, ведомый злой силой, едва не стоил жизни любимому созданию. И еще неизвестно, чем закончится дело... я отгоняю эту мысль, как насекомое с ядовитым жалом. Все будет хорошо, Лери крепкий мальчик.

 

- Неизвестно, кому он принадлежит, - сообщает полицейский. - Вы не видели этой вещи ранее?

Самообладания мне хватает лишь на то, чтобы покачать головой, и полицейский продолжает:

- Мы снимем генную пробу, милорд. До того времени почтительнейше прошу Вас поделиться с нами соображениями, что могло стать причиной этого преступления. Ваш сын с кем-то враждовал? Ему угрожали?

 

Не считать же угрозой жизни школьное соперничество.

- Не больше, чем любому другому благоразумному юноше из хорошей семьи, - отвечаю я.

Неприятное предчувствие низкой струнной нотой звучит в душе, но умолкает почти сразу: со стороны боковой дорожки появляется хозяин дома.

 

- Мне сказали, вы что-то нашли, - морща лоб, объясняет он свое появление.

 

Офицер, коротко кивнув, щелкает пультом переносного головидеоустройства, и в воздухе возникает увеличенное в несколько раз изображение находки. Медленно поворачивается, демонстрируя кожаную рукоять и грязь на хищном лезвии. Надо полагать, теперь это изображение будут безрезультатно показывать всем, в тщетной надежде на опознание. Человек, задумавший покушение на Эйри, должен был иметь в голове что-то, помимо ненависти, и оружие бы припрятал.

Все это слишком странно. Слишком... правильно, как бы дика ни была подобная мысль.

 

 - Мои люди сейчас проверяют, кому принадлежит кровь, но у меня сомнений практически нет. Вам знаком этот предмет, милорд? - повторяет полицейский заученный вопрос.

 

- Знаком, - внезапный ответ хозяина дома заставляет меня вздрогнуть и обернуться. - Этот нож - из коллекции трофеев. Целый набор таких висит в соответствующем зале.

 

Зудящая тревога впивается в меня снова, громче и страшнее на этот раз. Да что же происходит, во имя всех и всяческих богов?

 

- Если это поможет расследованию, вы можете забрать остальные у меня из оружейной, - добавляет Табор, и я с удивлением обнаруживаю, что замерз до невозможности.

 

- Это трофейное оружие? - уточняет полицейский. - Где и и у кого его взял ваш Дом, милорд?

 

- Не совсем так, - поправляет хозяин дома. - Набор для удобства хранился рядом с трофеями, но это обычные ножи. Я сам заказывал их лет десять назад у оружейника, и долгом мести они не заточены.

 

Мысль, пришедшая ко мне в эту секунду, ужасна настолько, что избавиться от нее нет никакой возможности, можно лишь не выпустить ее наружу. Ледяной крошкой вниз по спине, враз пересохшими губами - это даже не подозрение, я знаю точно, что Эрик не мог поднять руки на моего ребенка, но от моего знания никому не легче.

 

- Поблизости от оружейной был буфет, - уточняет хозяин дома, и офицер ловит намек на лету.

 

- Там стоял кто-то из слуг? - говорит он. - Мы расспросим их немедля.

 

В разговорах ни о чем и напряженном молчании проходит еще четверть часа, пока комм на руке у полицейского не пищит.

- Видел? Да. Пускай опишет, - выслушав сообщение, оборачивается защитник закона. - Последними в оружейной были господа офицеры.

Он прислушивается к тому, что произносит невидимый осведомитель, и вновь обращается к нам.

 - Пурпурный и шафран. Милорды, кто из вас будет так любезен напомнить мне, чьего дома эти цвета?

 

Бывает такой страх, что кажется - земля уходит из-под ног. И сейчас я стою, пожираемый им заживо, думая только о том, что бедность мимики и плохое освещение служит мне хорошую службу.

 

- Дом Рау, - первым вспоминает Табор. - В списке приглашенных гем-майор Рау. Полагаю, он не откажется прийти и помочь следствию, видя горе лорда Эйри.

 

А Рау, помнится мне, побывал в плену и чудом избежал смерти. Великолепно, черт бы его подрал. Ни с кем другим судьба не могла свести моего барраярца в этот проклятый вечер.

 

Гем-майор, появившийся в сопровождении полицейских с пугающей поспешностью, не скрывает обеспокоенности. Я бы тоже беспокоился, оказавшись в подобной ситуации. Пусть между нашими домами нет и не было вражды, для нее никогда не поздно.

Рау принимается спешно выражать сочувствие, путаясь во фразах; стоящий рядом офицер, коротко глянув на выражение моего лица и перебивает излияния Рау вежливым покашливанием.

 

- Милорд, позвольте задать вам несколько вопросов? - явно для проформы осведомляется полицейский. - Вы были в комнате с трофеями примерно за час до... инцидента?

 

Я подхожу поближе, вполне овладев собою. Нет смысла гневаться на молодого болтуна, не понимающего неуместность своих соболезнований.

 

- Недавно был, - подтверждает Рау. - Не знаю в точности, час или больше, но недавно. У нас с Сетти вышел прелюбопытный спор насчет одного экспоната. Разумеется, прав оказался я.

 

- Не откажитесь перечислить имена ваших спутников? - продолжает полицейский, и Рау охотно откликается.

 

- Конечно. Я, капитан Далет, Сетти.. лейтенант Сеттир, и еще Окита. Но мы там пробыли недолго. Барраярец разрешил наш спор, я получил с Сетти свой выигрыш и отправился спускать легкие деньги за карточным столом.

 

- Барраярец? - вскидывается полицейский. - Какое странное прозвище!

 

Ах, если бы.

Рау пожимает плечами.

- Да нет, какое прозвище! Как раз милорда Эйри, - кивок в мою сторону, - новый родич.

 

Полицейский ошарашенно смотрит на меня, но льющийся из уст Рау словесный поток не позволяет ему пребывать в ступоре слишком долго.

 

- Задиристый такой, - с невольным уважением произносит Рау. - Но его помощь пришлась кстати. Там был один необычный клинок, для кавалерийского мал, а баланс смещен к острию... вам это наверняка ни о чем не говорит, но барраярец с ходу назвал род войск, и все стало на свои места. Погодите-ка, а при чем тут это?

 

Молодой Рау действительно такой глупый мальчик или хорошо разыгрывает роль светского анацефала с хорошо подвешенным языком?

 

- При том, - отвечаю я, - что офицер, кажется, вполне уверен в кандидатуре первого подозреваемого.

 

Как бы первый не оказался единственным. Мне срочно необходимо увидеть Эрика; как в кончиках пальцев зудит невыносимая тревога, так в ошеломленном уме ядовитым насекомым мечется чудовищная мысль.

Я не верю в его виновность. Но не могу игнорировать доказательства прежде, чем взгляну ему в глаза.

 

- Вы пришли к такому же выводу, милорд? - уважительно переспрашивает полицейский, медленно понимая всю ситуацию в целом. - Позвольте, я закончу... Майор Рау, вы ушли из оружейной вместе с названным вами человеком?

 

- Да нет, - пожимает плечами Рау. - Он остался что-то там разглядывать, зачем он нам?

 

- Полагаю, сказанное вами могут подтвердить свидетели из перечисленных вами господ? - сухо интересуюсь я, вынимая из уст офицера положенную ему реплику. Рау чуть поспешнее необходимого кивает, и мне же приходится поблагодарить его за содействие, прежде чем юнец удалится.

 

Меня колотит мелкой дрожью, как нервическую барышню, полицейский скороговоркой излагает полученную информацию в комм и, закончив, вцепляется в меня. Словно охранный биоконструкт в незваного гостя.

 

- Вы позволите, лорд Эйри? - не предполагая возможности отказа, спрашивает он. - К сожалению, дело не терпит отлагательств. Касательно упомянутого майором вашего родича... простите, как его зовут?

 

- Эрик Форберг. Вдовец моего младшего брата, Хисоки Эйри, - отвечаю я. Пульс бьется в ушах траурными колоколами.

 

- Он действительно барраярец? - давая волю своему изумлению, уточняет офицер.

 

Я киваю с безразличием статуи:

- Действительно. Сражался, попал в плен и таким образом познакомился с моим ныне покойным братом.

 

Следователь качает головой, но комментарий оставляет при себе. Я ему почти благодарен: у меня есть время опомниться, выстроить линию поведения, сформулировать максимально сдержанные ответы на вопросы, которые последуют... в том, каких именно щекотливых тем они будут касаться, как и в том, что молчанием дела не поправить, я не сомневаюсь ни секунды.

 

Я рассказываю. Офицер слушает меня с чрезмерным, на мой взгляд, вниманием. Я не лгу ни словом, но и чистой правдой мои слова не назовешь, учитывая количество умолчаний.

- Его признали недееспособным и предоставили моим заботам. Теперь он принадлежит к клану Эйри, - заканчиваю я.

Даже низший должен понимать, что это значит: если мой новый родич виновен, я убью его сам, если нет - никому не позволю обращаться с ним, как с диким животным.

 

- Он знаком с вашим сыном, разумеется? - прислушиваясь к деловитой суете на соседней дорожке, продолжает расспросы полицейский.

 

- Разумеется, - подтверждаю я. - Впрочем, они практически не общались, даже обитая в одном доме. Не находили общих тем для разговора.

 

- В каких они отношениях? - уточняет офицер, что-то помечая в своем органайзере. - Между ними были какие-то конфликты, неприязнь или ссора?

 

Усмешка не отличается весельем, и я предпочел бы не отвечать на этот вопрос, но хуже, чем сообщить полиции ответ, может быть лишь позволить им узнать его не от меня.

- Лерой не одобрял его присутствия в доме, но сыновняя почтительность неизменно оказывалась выше недовольства.

 

- Благодарю вас, - захлопнув блокнот, говорит следователь, - на этом пока все. Желаю вашему сыну благополучного и скорейшего выздоровления, а вам - торжества справедливости, милорд.

 

- Офицер, на минутку? - отводя следователя в сторонку от суетящихся неподалеку коллег, прошу я. - По совокупности косвенных улик мой деверь заслуживает вашего пристального внимания, я полагаю?

 

- Если его вина будет доказана, то даже казни, - отвечает полицейский. - Разумеется, я не в курсе относительно особенностей правосудия для особ вашего круга, милорд...

 

- Несколько рано говорить о казни, вам не кажется? - оскаливаюсь я. - Где он сейчас?

 

Мой комм звенит, я взглядом прошу полицейского подождать и выслушиваю новости. Операция завершилась, состояние Лероя тяжелое, но стабильное, немалая кровопотеря практически компенсирована переливанием. Мальчик пока без сознания... к своему счастью, не то доблестные стражи порядка вцепились бы и в него. Офицер топчется на месте, пока я выслушиваю медика, уточняя детали.

Переносная реанимационная капсула, в которой сыну предстоит провести как минимум неделю, уже готова и настроена, в настоящий момент Лери перемещают в нее из операционной, и берегут, как яйцо феникса.

При таком присмотре сына можно перевести в разряд проблем второстепенных, как бы цинично это ни звучало.

Мне требуются все силы, - вообще все, что есть, - и я не могу себе позволить отвлекаться.

 

- Он на допросе, - проконсультировавшись с коммом, отвечает офицер. Во мне словно лязгает затвор.

 

- На допросе, и я узнал об этом только что? - не считая необходимым скрывать свой гнев, повторяю я. - С каких пор моих родственников допрашивают, не поставив в известность меня самого? Я хотел избежать огласки, неприличной для почтенного рода, но теперь, боюсь, буду вынужден действовать иначе.

 

- Милорд, по совокупности косвенных улик... - начинает офицер, автоматически делая шаг вслед за мной. - Материалы следствия, разумеется, останутся закрытыми. Остальное не наше дело.

 

- До тех пор, пока я являюсь Старшим клана, и до момента изгнания недостойного из рода, если таковое случится, я обязан присутствовать при любом допросе и любой процедуре, связанной с официальным дознанием, - отчеканиваю я. - И, насколько мне известно, я имею право взять любого из своих родичей на поруки. Эйри под арестом - да вы хоть представляете, что это такое? Газеты, реакция двора...

 

Пусть лучше я буду выглядеть помешанным на добром имени семьи кретином, что не так уж далеко от истины, чем Эйри, испуганным до истерики потенциальной потерей барраярца.

 

- Я понимаю ваши опасения, милорд, - несколько ошарашенно отвечает идущий следом за мной полицейский. - И я готов не оформлять это задержание как арест подозреваемого: в бумагах будет написано, что следствию требуется его помощь как свидетеля до выяснения обстоятельств... пока мы не вытрясем из него признание. Разумеется, не проявляя ни малейшего неуважения к вашей фамилии, лорд Эйри. Вам самому нет необходимости вмешиваться в эту рутину. Я обещаю, мы сделаем все быстро, чисто и без какой-либо огласки. Барраярец поупрямится, но шансов у него нет.

 

Я останавливаюсь, как охлестнутый.

 

- Вытрясете?! Вина Форберга не доказана, - цежу я сквозь зубы и сквозь накатывающую злость. - Я настаиваю на полноценном расследовании, а не этом... избиении младенцев. Его барраярское прошлое само по себе - не преступление и не улика.

 

- При чем тут его прошлое, - дергает щекой уже раздосадованный этим разговором следователь. - Хватает и того, что он натворил в настоящем. У Форберга, похоже, в наличии мотив, возможность и способ убийства. И я намерен его возможности пресечь. Опасный чужеземец не должен оставаться на свободе.

 

- Пресекайте, - пожимаю я плечами. - Домашнего ареста либо освобождения под залог окажется более чем достаточно. Или моего слова вам мало?

 

- Я не уверен в том, правомерен ли подобный выбор в данной ситуации, - сухо замечает полицейский. - Я бы лично уволил того, кто позволил бы подозреваемому в попытке убийства и его жертве находиться в одном доме.

 

Очередной вызов мешает мне ответить. Офицер - я так и не знаю его имени - подносит комм к уху и мрачнеет.

 

- К вопросу об уликах, - говорит он, дослушав. - На рукояти ножа остался органический след, и он соответствует кожной пробе вашего родича. Милорд, вы все еще настаиваете на том, что хотите взять его на поруки?

 

***

 

Когда я, наконец, добираюсь до Эрика, он выглядит на удивление хорошо для человека, пережившего допрос с пристрастием. Сказывается практический опыт, вероятно. Мысль меня злит, и подогревает без того бурлящую злость все то время, что я совершаю формальности, необходимые для того, чтобы как можно скорее получить возможность остаться с ним наедине и, наконец, поговорить без помех. Барраярец ошеломлен - а кто бы не был ошеломлен на его месте, - и тщательно держит лицо, за что я ему благодарен.

 

- Охрана? - сухо переспрашиваю я, выслушав долгие излияния следователя относительно необходимости таковой. - Вы полагаете мой дом недостаточно защищенным, или результат допроса требует взятия под стражу? Если так, я вызову адвоката и подам запрос на домашний арест.

 

Глаза полицейского расширяются; Эрик сказал бы - лезут на лоб.

- Вы желаете сейчас уехать домой, оставив вашего сына на попечение врачей, лорд Эйри? И увезти вашего родственника, чье упорство в показаниях, увы, невозможно подтвердить допросом под фаст-пентой?

 

"Значит, он не признался", - думаю я с иррациональным облегчением, - "его вина под вопросом. У полиции множество улик и подозрений, но прямых доказательств нет, и это мне на руку; еще не хватало, чтобы в семейное дело вмешивались власти."

 

- Мой сын нетранспортабелен как минимум до утра, - с наигранным спокойствием констатирую я. - И мне было бы невежливо утомлять лорда Табора еще и своим присутствием. Потому я желаю временно оставить Лероя на попечение моей супруги и хозяина дома и заняться выполнением прямых обязанностей Старшего клана.

 

И, наконец, взглянуть в глаза человеку, однажды пытавшемуся убить меня. Бывшему врагом моего Дома - и сейчас практически получившему официальный статус такового.

 

Следователь качает головой, но отповедь явно на него повлияла.

- Пусть так, - с явной неохотой соглашается он. - Если вы, милорд, оформите залог, то увозите барраярца в свой дом, но я должен отправить с вами охрану и проследить, чтобы подозреваемый был размещен в изолированном помещении. Прошу меня простить, мне нужно отдать необходимые распоряжения.

 

Он поднимается и выходит, забрав с собой часть персонала, я смотрю на держащегося из последних сил Эрика и подзываю слугу.

 

- Передайте мои извинения лорду Табору. Моя жена, надеюсь, в состоянии побыть при Лерое, а у меня, - коротко глянув на Эрика, - есть неотложные дела.

 

Судя по виду, мажордом наглядно представляет себе процесс сдирания кожи с барраярца и варки оного в кипящем масле, и счастлив тому обстоятельству, что обе этих процедуры произойдут в другом доме.

 

- И отдайте распоряжение сообщать мне о состоянии сына каждые полчаса, - заканчиваю я. Слуга кивает, я оборачиваюсь к оставшимся в комнате полицейским. - Теперь мы можем уезжать?

 

Я не успеваю прикусить язык, и это "мы" срывается ужасающей недвусмысленностью. Надо полагать, слух о том, как Эйри оставил в чужом доме жену и раненого сына, а сам уехал почивать с любовником, который и есть несостоявшийся убийца, прибавится к прочим весьма скоро.

 

- Младший? - командую я.

 

- Да, мой лорд? - отзывается Эрик, послушно и незамедлительно поднимаясь.

 

- Домой, - отрывисто приказываю.

 

Охранник выходит вслед за ним, что-то бормоча в комм. Через минуту к нему присоединяется второй, и теперь нас сопровождают двое типов примечательно накачанного вида и с абсолютно незапоминающимися лицами. В машине Эрик сидит напротив меня между ними; мы, разумеется, молчим, связанные чужим присутствием, и я могу только не сводить глаз с резкого лица, оттененного усталостью и тревогой.

 

Кайрел, встречающий нас, с изумлением наблюдает за происходящим, получает краткие объяснения - с молодым господином несчастный случай, леди осталась с ним, а охранникам явно не помешает ужин, - и безуспешно пытается сохранить на лице корректное выражение.

 

Закончив с абсолютно необходимыми разъяснениями, я поворачиваюсь к охране. Никогда еще в доме Эйри не было чужих в подобном качестве, и я представления не имею о том, как себя с ними вести.

 

- Господа, снизойдите до объяснения своих обязанностей, - прошу я. - Вы должны осмотреть дом на предмет путей гипотетического побега, не спускать с моего младшего глаз или что?

 

Тот из двоих, который повыше, коротко усмехается.

- Милорд, обычная процедура такова: задержанного обыскивают на предмет оружия и иных опасных предметов, средств связи, химических препаратов, а затем размещают в заранее проверенном помещении, откуда он не в состоянии выбраться.

 

- Раз так, давайте покончим с этим побыстрее, - решаю я, поддавшись усталости. Поднявшись по лестнице к своим комнатам, открываю дверь и предлагаю войти, но охранники неожиданно отказываются.

 

- Вы полагаете нас такими невежами, лорд, что мы и вправду станем перетряхивать ваши личные покои в поисках каждой острой булавки? - озвучивает свои мысли тот же полицейский. Достойная трезвость ума и воспитанность для человека простого происхождения. - Это шеф считает, что ваш Форберг смертельно опасен. А я так думаю, он не дурак и понимает: вы - единственный, кто стоит между ним и приговором.

Высказавшись подобным образом, он обращается к Эрику, причем довольно добродушно:

- Тебе может прийти в голову напасть на своего благодетеля, барраярец?

 

Эрик усмехается и отвечает со всей возможной твердостью.

- Никогда.

 

- Этаж здесь третий, на окна я поставлю датчики, если милорд не возражает, - подытоживает охранник, - так что сбежать ему некуда. И будем считать, что ваш страшный преступник сидит в подземелье на цепи. А цепью, лорд Эйри, будет ваше собственное обещание, что он ничего не натворит.

 

Я не могу не уважать этого низшего.

- В каком вы чине? - интересуюсь, пропуская Эрика в дверь своих покоев.

 

Полицейский щелкает себя по нашивкам на рукаве и усмехается, полушутливо разведя руками.

- Старший патрульный, милорд, всего-то.

 

- Поменять бы вас местами с вашим начальством, - в открытую мечтаю я. - Толку было бы не в пример больше. Ставьте свои датчики, господин старший патрульный, и дадим друг другу возможность отдохнуть. Спокойного вам дежурства.

 

Оставшись, наконец, без посторонних глаз, я прохожусь по комнате, заглядываю в бар, захлопываю дверцы, так и не выбрав напитка. Разговор должен состояться, и я, а не Эрик, должен его начать, но это болезненно тяжело.

 

Хватит тянуть время, легче не станет, - решаю, устав от собственной трусости.

 

- Ты этого не делал, - вернувшись к Эрику и усевшись в кресло напротив, говорю, смешав в интонации утверждение и вопрос. И со страхом ожидаю ответа.

 

- Не делал, - кивает любовник. Голос у него спокоен и чуть заторможен. - Могу поклясться всем, что у меня есть.

 

А ведь он держится из последних сил. Мысль отдается в теле всплеском жалости и уважения, сплетенных в странном симбиозе.

 

- Налить тебе чего-нибудь? - спрашиваю я, припомнив давнишний способ Эрика приходить в себя после стресса.

 

- Не нужно, - отвечает он, зябко потирая кисти. - Я что-то пил на балу, и если смешаю, то боюсь выключиться. Ты сейчас поедешь к Лерою?

 

- Смысл? - кривлюсь. Мальчик сейчас спит, сообщения о его состоянии должны поступать на комм исправно. - Потерплю до утра. Нужно сообщить Нару, но мне жаль его будить.

 

- Что с ним сейчас? - тоскливо спрашивает Эрик, не уточняя, с кем именно.

 

- Без изменений, - автоматически сверившись с коммом, говорю я. - Еще может быть масса неприятностей, но операцию он пережил и кровопотерю - тоже.

 

Осторожное облегчение на угловатом лице проявляется незамедлительно, и так же быстро исчезает.

 

- А мы... со мной что теперь? - не глядя на меня, уточняет Эрик. Словно не знает, чего от меня ожидать. И, признаться, я на миг задумываюсь о том, что ждало бы меня, окажись я в том же положении на Барраяре.

 

- А тебя мы будем вытаскивать, - стараясь говорить спокойно, отвечаю, - искать ту мразь, что разыграла весь этот спектакль с тобой в главной роли. Или, - не выдерживаю, - ты ожидал другого?

 

- Даже если не я это сделал, получается, ударили его все равно из-за меня? - размышляет Эрик. - Я бы не удивился, если...

 

В повисшей паузе читается все. "Если бы ты, Иллуми Эйри, испугался за своего ребенка так, что разделался со мной под горячую руку."

 

- Если мы сейчас примемся выяснять, из-за кого ударили Лери, - невесело усмехнувшись, обрисовываю я свою позицию, - то увязнем в вероятностях. Может, это из-за моих денег, а может, из-за его будущего, кто может сказать наверняка? Я тебе буду благодарен, если не станешь считать меня всепрощенцем. Если бы ты был виновен...

 

Я недоговариваю. Только угроз сейчас и не хватало. Но в комнате словно темнеет на мгновение, а Эрик морщится.

- Если бы я убил кого-то в ответ на оскорбление, - резко отвечает он, - то признался бы сразу. Иначе его не смоешь.

Повисает тягостная тишина.

- Это я так, - помолчав, добавляет Эрик. - Я не убиваю детей. Но ты... поступай, как сам решишь. Я не хочу, чтобы от меня тебе были неприятности.

 

Вот что он имеет в виду? Что я ему ничего не должен, и если сейчас долг призывает меня одновременно к защите сына и чужака, то выбор должен быть очевиден, а Эрик его поддержит и поймет?

Слов у меня нет, по крайней мере, пристойных.

 

- Ты мне выдаешь карт-бланш? - уточняю я, не веря собственным ушам. - Знаешь, что охранник ни словом не погрешил против истины: между тобой и приговором - только я, и все равно говоришь мне: занимайся, мол, Старший Эйри, своими делами, а на меня не оборачивайся?

 

- Я не женщина и не ребенок, которых следует защищать любой ценою, - кивает Эрик. - Так что выдаю. Знаешь, как говорится... делай что должно и будь что будет. Я в жизни и не такие передряги переживал.

 

- Смею ли я тебе напомнить, что эта конкретная может стать исключением?! - огрызаюсь я, не выдержав, и враз гасну. - Прости. Я на себя злюсь. Не следовало ни тебя отпускать, ни доводить до срыва у Лери.

 

- Задним умом все крепки, - замечает он. - Мне тоже не следовало сидеть, забившись в угол, и лелеять свою обиду. Так и рвется с языка - "сглазил". Но я не делал твоему мальчику зла, - морщится он, - честно.

 

- Я знаю, - кивнув, подтверждаю. - Ты мог потерять самоконтроль, но вредить Лери не стал бы. Иди сюда.

 

- Можно? - полувопросительно уточняет он, не двигаясь с места. Что за невозможное создание; неужели думает, что я стал бы предлагать, если бы не хотел.

 

- Нужно сделать передышку, - объясняю. - Или ты не хочешь?

 

- Если я перестану трепыхаться и заторможу, я упаду, - предупреждает Эрик, вылезая из кресла и обнимая меня. "А мне нельзя сорваться" - подразумевается весьма ясно.

 

- И я, - киваю, принимая любовника в объятия. - Но хоть пару часов...

 

Эрик отчетливо хмыкает.

- Этого мало, чтоб выспаться, - угнездившись в кольце моих рук, говорит он, и добавляет с уверенностью отчаянья. - Все будет хорошо, слышишь?

 

Поразительно. Несправедливо обвиненный, с неясным будущим, он ухитряется меня поддерживать, и, что удивительно - удачно. Тянущий мерзкий холод внутри разжимает когти, загнанные в глубину страх и растерянность поддаются его уверенности и уступают.

 

- Будет, - отзываюсь я. С кем и когда, знать бы наверняка. - Непременно.

 

Как-то незаметно мы перемещаемся в постель: мышцы ноют, измотанные напряжением, я держу подрагивающее тело в объятиях и получаю то же в ответ. Пережить остаток этой ночи, восстановить силы, удержаться и выстоять. Эрик виснет на мне, и он прав: так обоим легче.

 

- Самое смешное, - глуховато сообщает он, - что я не боюсь. Я выкручусь. Твоему сыну сейчас куда хуже.

 

"Лерой очнется", думаю я, опасаясь облекать надежду в слова, "и все разъяснится". А если нет?

Я вцепляюсь в родное и теплое, пытаясь унять дрожь.

 

- Но если дело обернется худо, - шепотом требую, - обещай мне, что сделаешь как я скажу, и не будешь артачиться. Обещаешь?

 

- Как ты захочешь, - кивает он. - И ты тоже обещай... что не станешь ничего делать для меня. Только - для нас обоих.

 

Не отвечаю. Я знаю, что сделаю все, что бы Эрик от меня ни потребовал, - кроме этого. Я не настолько слаб, чтобы отдать на расправу своего человека.

 

***

 

Не прошло и полусуток, а я сижу в машине, направляющейся к дому Табора, и страстно мечтаю о том, чтобы попасть туда поскорее. Одновременно две мысли: как там Лерой, и что он скажет? Не знаю, каких известий жду и боюсь сильнее. Хорошо хоть тылы защищены: адвокат получил охапку заданий, Эрика я вдруг испугался оставлять в одиночестве. Заберут. Украдут. Арестуют. Убийца, заметая следы, вонзит нож. Не считать же охраной патрульных... Я понимаю, что веду себя, словно параноик, но, потакая собственному безумию, попросил Пелла охранять его, пока меня нет дома. Он надежен, спасибо лорду Хару.

 

Дом Табора кажется притихшим, словно вчерашний несчастливый прием лишил яркости красок сами стены. Подъезжая, я предупредил о своем появлении, и меня проводят прямо в комнату, спешно превращенную в палату.

 

Сын полулежит в кровати, облепленный следящими датчиками от медицинских аппаратов неясного мне назначения, и вид у него... да какой может быть вид у человека, выкарабкавшегося с того света? Бледный, губы синеватые, вокруг глаз круги, сами глаза горят лихорадочным блеском. Но он жив и в сознании, и словно ледяная игольчатая ладонь отпускает сжатое до того нутро. Я же говорил - он крепкий мальчик.

 

- Ты пришел... отец? - с трудом выговаривает он. Я сажусь рядом, положив ладонь поверх ладони сына.

 

- Конечно, - отвечаю. Что-то такое прозвучало в коротком вопросе, словно Лери сомневался в том, что увидит меня так скоро. - Как ты себя чувствуешь? Очень болит?

 

- Я вытерплю, - кивает сын, полузакрыв глаза. Он говорит скупыми фразами, словно бережет дыхание или собирается с силами. - Расскажи мне. Что происходит.

 

- Тебя ранили, - посчитав спокойствие своим союзником, отвечаю я. - Кто-то мечтает добраться до семьи, я полагаю - или ты обзавелся врагами, о которых я не знаю?

 

Сын морщится, досадливо вздыхает, но, прежде чем я задам глупый в своей заботливости вопрос "Больно?" уточняет коротко:

- А ты где был?

 

- Полночи здесь, полночи дома, - отвечаю я, не видя смысла скрывать очевидное. - Пришлось немного поругаться с полицией, и еще придется заново разбираться в случившемся.

 

- Зачем? - уточняет Лери недоуменно. - Что-то не ясно?

 

Юношеская практичность поразительна. Я вздыхаю и улыбаюсь. Сейчас все разъяснится, и можно будет направить усилия в одно, верное русло...

 

- Мне ничего не ясно, - отвечаю. - Ты видел нападавшего?

 

Лери хмурится от воспоминаний.

- Конечно, - отвечает мрачно. У меня отчего-то замирает сердце, зато бледная жилка на запястье сына колотится, как обезумевшая.

 

- И кто это был? - спрашиваю я, измучившись молчанием.

 

Лери молчит еще несколько секунд и отвечает.

- Твой д-дикарь.

Чуть подрагивающий голос - то ли холод, то ли нервная дрожь мешает Лерою говорить ровно, но ослышаться я не мог, и ошибиться тоже.

 

Это словно удар одновременно в голову и живот. И если первая просто идет кругом, то под ложечкой мгновенно образуется тошнотный свинцовый ком ужаса.

- Лери... - выдыхаю я и на несколько мгновений немею. Наконец, обретаю дар речи и бормочу: - Не может быть. Ты... уверен, что не ошибаешься? Было темно... или ты видел его лицо?

 

Собственный голос звучит умоляюще, и я действительно умоляю: вспомни, Лери. Не может быть, чтобы то, что ты говоришь, было правдой.

 

- Я фигуру видел, - отрезает Лерой. - Барраярца ни с кем не перепутаешь. Нормальную накидку с этим его... лакейским убожеством.

 

Меня накрывает волной гнева и облегчения. Вся эта история была спланирована заранее, разыграна умелой рукой, но это был не Эрик, нет, не Эрик. Я не читаю в душах, но лгать так невозможно, просто кто-то умно и безжалостно играет на чувствах моей семьи, извлекая стонущие ноты.

В любом случае, мальчика нужно успокоить. От того, что я уверен в его ошибке, Лери не легче.

 

- Лери, - негромко и мягко уверяю я, - ты видел только силуэт, это мог быть кто угодно. Я точно знаю, что Эрик этого не делал, но был кто-то, кто сделал; настаивая на своем, ты подставляешь под повторный удар не только себя, но и семью.

 

Проклятие, это звучит так, словно я угрожаю собственному наследнику ради безопасности любовника, да еще прикрываюсь интересами Дома.

 

- Он это, - мрачно возражает Лери. - Он меня ненавидит. Я под присягой готов повторить.

 

Сын замолкает, прикусив дрожащую губу, а я чувствую себя совершенно беспомощным. Мы не смогли договориться об Эрике и в лучшие времена, а сейчас, когда следы прошедшей в сантиметре смерти все еще болят и мешают мальчику дышать, как я смогу сказать ему: "ты ошибся"?

 

Лери понимает мое молчание по-своему, и добавляет отчаянно:

- Пусть заплатит за то, что сделал. Даже если это ляжет пятном на наше имя.

 

Черт побери, я и не подозревал в своем сыне такой мстительности. Беспомощность порождает ощущение нереальности, и голова идет кругом. Я знаю, кому верить, но не знаю, что теперь делать, и отчаяние рождает злость в словах:

 

- Это ведь ты ненавидишь Эрика. А сейчас потакаешь своей ненависти и сам это знаешь. Мне за тебя стыдно.

 

Великолепно. Нашел, как подбодрить едва не погибшего сына, и наилучшим образом стараюсь помириться.

 

- Это я... виноват? - вспыхивает Лери. - Если бы я умер, ты был бы доволен, да?

Он кусает губы, несчастный, измученный, злой и беспомощный. Может быть, мне не стоило приезжать вообще; или, по крайней мере, не затевать этого разговора, чем дальше, тем больше идущего вразнос.

 

- Лери! - не удержав голос, восклицаю я. - Мальчик, что я сделал, чтобы заслужить такое недоверие?

 

- Это ты мне не веришь, - тихо и зло парирует он. - Ты меня бросил ради... своего любовника, а теперь еще его выгораживаешь. Лучше бы я правда тут умер.

 

Это истерика. Истерика и боль в нем говорят, не он сам; но, как бы я себя ни убеждал, незаслуженная обида ранит, а частично заслуженная - ранит вдвойне.

 

- Лери, - надеясь купировать приступ глупого горя, на которое способны только молодые, прошу я. - Ты мой сын, я люблю тебя и не желаю тебе зла. Можешь не верить, но это так. Я не могу понять, почему из всех возможных проявлений отцовской любви ты выбрал смертный приговор невиновному и беспомощному человеку. Чем тебе так досадил Эрик, что ты готов его обвинить на основании столь скудных воспоминаний?

 

- Я видел, - коротко возражает Лерой. - И заплатил за это.

Он откидывается на подушку и добавляет почти полушепотом, четко выговаривая слова:

- Считаешь, он чист? Пусть будет дознание. Невиновный оправдается. А убийца, - он сглатывает, - получит по заслугам.

 

Усмешка на моих губах горчит, как хина.

- Дознание закончится через пять минут после того, как ты назовешь имя Эрика. Он получит приговор, которого ты так жаждешь. А у тебя не станет отца, потому что я откажусь от высокой чести быть отцом негодяя, в которого ты превратишься.

 

- Папа... Ты... откажешься от меня?! - спрашивает Лерой так изумленно, что за этим изумлением даже не видно предельного страха. - Из-за этого... существа?

У него уже всерьез начинают дрожать губы, и, как ни гнусно - я рад. Может быть, страх сделает то, чего не могут сделать уговоры.

 

Стоило бы выдержать паузу, но я не могу. Обнимаю, рывком, придерживая себя в последний момент, чтобы не сдвинуть сына с места и не причинить боли.

- Лери, - тихо говорю ему на ухо. - Не из-за него. Если ты сделаешь этот шаг, то не сможешь потом свернуть с пути бесчестья. Это не то, что я хочу для своего ребенка. И не то, что допущу для своего наследника. Пожалуйста...

 

Лицо Лероя твердеет: он принял решение.

- Я поступлю так, как ты сам меня учил, - говорит он. - Когда говорил о том, что интересы семьи превыше всех прочих. Может, тогда и к тебе вернется ясный рассудок.

 

Все сказано, поправить ничего нельзя.

- Благодарю тебя за добрые слова, - киваю. - Теперь тебе стоит отдохнуть, не так ли?

Честно говоря, я тоже нуждаюсь в передышке перед тем, как сын, искренне желая мне добра, заново совершит уже совершенный выбор.

 

Лери отворачивает лицо к стене.

- Я устал, - глухо сообщает он. - Прикажи, чтобы ко мне никого, кроме врачей, не пускали.

 

Молча выхожу, закрыв за собой дверь. Боги, смилуйтесь. Во что он превращается, как ненависть выцарапывает у него внутри все больше и больше места для себя...

Как бы понять, какая муха его укусила, и как на это можно повлиять? Кинти лучше понимает сына, они всегда были близки, куда ближе, чем со мною.

 

Кинти обнаруживается в одной из близлежащих гостевых комнат: в постели, бледная от пережитого и бессонной ночи, она выглядит такой измученной, что и не поймешь сперва, кто здесь опасно болен, а кто всего лишь извелся за раненого.

 

- С Лероем все в порядке? - немедленно спрашивает она, пропустив приветствия. Это пренебрежение к положенному началу разговора симптоматично само по себе.

 

- Насколько возможно, - отвечаю я. - Жизни его, к счастью, больше ничто не угрожает, и здесь он в относительной безопасности. Хотя я и предпочел бы, чтобы за ним присматривал Эрни, а когда мальчик сможет передвигаться, я бы вам очень советовал уехать на время за город...

 

Кинти согласно кивает.

 

- ..а вот тебе я бы категорически советовал потерпеть присутствие телохранителя прямо сейчас, - договариваю я.

 

- Совет полезен не только для меня, но ты, как всегда, бравируешь своей неуязвимостью - улыбается Кинти грустно. - Опять приехал один?

 

Да что со мной может случиться? Впрочем, этого я ей не скажу. Пережитый ужас заставляет супругу бояться за любого из членов семьи.

- Я в безопасности, - отвечаю. - Вся эта история и была задумана в расчете на мою реакцию, так что не думаю, что автор затеи начнет охотиться за мною. А вот вам следует поберечься.

 

Кинти бросает на меня острый взгляд из-под ресниц.

- Откуда такая уверенность, супруг?

 

- У меня было время подумать, - отвечаю я. - Полночи и сегодняшнее утро. Я не знаю, в чем цель этого представления, но в том, что оно было задумано заранее и разыграно, как по нотам, у меня сомнений нет.

 

- Мне кажется, ты сейчас ищешь великий заговор там, где есть только один злодей, - кривится леди, позабыв на мгновение о прелести своего лица. А я теряю свое вместе с самоконтролем.

 

- Разумеется, - сухо сообщаю. - Дикий барраярец с ножом в руках, не нашедший ничего умнее, как попытаться прирезать сына своего любовника в доме, полном гостей, через пять минут после глупой ссоры. Не слишком ли много драматизма, не лучшего при том пошиба?

 

- Я бы назвала это в первую очередь дурным вкусом, или лишь потом - чудовищной подлой неблагодарностью, - невесело иронизирует Кинти. - Но у варвара и представления о драматизме... варварские.

 

Сколько раз еще я услышу эту глупость? Словно Эрик - злобный зверь, лишенный не только чести, но и инстинкта самосохранения.

- Это не мог быть Эрик, - решительно сообщаю я. - За все то время, что он прожил в нашей семье, он ни разу не давал повода считать себя дураком или подлецом.

 

От изумления Кинти привстает на постели.

- Ты говоришь о человеке, чуть не убившим твоего сына, - напоминает она. - Приписываешь этой коллекции диких генов ум и честь и на этом основании его выгораживаешь?

 

- Кинти, - повысив голос, повторяю, - он этого не делал. И если ты дашь себе труд задуматься, на минуту отвлекшись от бури вполне понятных эмоций, то сама это поймешь.

 

- Уж я не стану искать ему оправданий, - зло бросает Кинти. - К счастью, мне не придется с ним встречаться лицом к лицу, не то я не могла бы за себя поручиться.

 

Она сверкает глазами, яростная и опасная. Неужели отвращение к чужаку заставило мою утонченную супругу выпустить на волю примитивный инстинкт, который на варварских планетах зовут материнским чувством? Подумав это, мне приходится тут же устыдиться. Леди моего дома - не самка дикого хищника.

 

- Меня не убеждают слова о его барраярской чести и варварской кротости! - шипит она, - и его соотечественники никогда не давали себе труд озаботиться правилами войны, если уж на то пошло. Пока он не оправдан, я предпочту, чтобы потенциальный убийца находился подальше от моей семьи. И хорошо запертый.

 

- Наоборот, - глядя в зеленые от злости глаза, говорю я. - Пока вина Эрика не будет доказана определенно и несомненно, он остается под моей защитой.

 

Кинти нашаривает ногой узкие бальные туфли, обувается, встает, подходит к зеркалу поправить прическу. Потом оборачивается, чуть кривит уголок рта.

- Он под твоей защитой. А мы?

 

Такого я не ожидал.

- Кинти, я о чем и о ком сейчас беспокоюсь, черт подери?! - вспыхнув, почти кричу я. - Не смей говорить, что только о его жизни и свободе. Я боюсь за всех вас!

 

- Я беспокоюсь о семье, - сухо замечает супруга, явно раздраженная моей вспышкой, - Иметь в клане осужденного преступника - безусловно, позорно, но оставить преступление без воздаяния - страшней. Говоришь, что он невиновен? Пусть найдет хоть что-то, что перевесит доказательства его вины. Что-то, - она коротко усмехается, - кроме защиты влюбленного в него мужчины.

 

- Против Эрика нет ни одного серьезного доказательства, если не брать во внимание мечты Лероя о том, чтобы виноват оказался именно он, - роняю я. - Лица нападавшего мой сын не видел, зато всерьез собирается свести счеты с ненавистным родственником. По-твоему, это нормально?

Я перевожу дух и добавляю уже спокойнее.

- Остальные так называемые улики яйца выеденного не стоят. Полиция и не намерена искать настоящего преступника, поэтому я буду искать его сам.

 

Кинти качает головой, выслушав меня. Лицо у нее бледное, напряженное и расстроенное.

- Ты для всех нашел обвинения, муж? Для всех, кто не хочет выгораживать твоего... барраярца? - перед "барраярцем" крошечная пауза: то ли подбирается подходящее слово, то ли набирается для возмущенного выдоха воздух. - Полиция ленива, я не умею мыслить здраво, а Лерой тебе лжет... У тебя хватило бессердечия упрекать мальчика, когда он чудом спасся?

 

Я подхожу и обнимаю утонченную статуэтку горя, в которую превратилась моя жена.

- Не сердись на меня, - прошу. - Я должен быть рассудочен, а уж когда речь идет о том, что кто-то из моих любимых людей может оказаться убийцей, а кто-то - беспомощным перед тьмой в себе человеком - должен быть осторожен и рассудителен вдвойне.

 

- Любимых людей? Как ты можешь так ставить родного сына наравне с пришлым варваром? - В голосе жены слышится изумление и отчаяние. - Свою кровь, свое воспитание, свое будущее - и... этого? Неужели наша семья прославится тем, что ты поссорился с сыном и наследником, - она умолкает, мучительно отыскивая слова, - из-за юноши для постельных утех? Любовники приходят и исчезают, но семья остается.

 

- Он мой деверь, - что-то в этом разговоре есть от фехтования. - Даже если мы расстанемся, он - член семьи, о которой ты и я так беспокоимся.

Эмоции подождут; я не могу себе позволить сейчас удариться в горестные размышления о превратностях судьбы и непонимании ближних.

 

- Тебе никто не запрещает свидетельствовать в его пользу на суде, - заявляет Кинти, - но прятать его от ареста в своей спальне... или где он сейчас?

 

А вот это уже не фехтование - это оплеуха. И я готов скрежетать зубами, несмотря на все благие намерения. Лишь усилием воли я сдерживаюсь.

- Этот спор бесполезен, - отрезаю. - Подождем с обвинениями хотя бы до того, как прояснятся нестыковки официальной версии. А пока отдыхай, дражайшая. Я сделаю, что должно.

 

Царящий снаружи день пасмурен и тем соответствует настроению. Как моя семья, оплот и поддержка, может в один день так разойтись по швам? Самое смешное, что по большому счету вера нашла на веру, как коса на камень. От Лероя этого можно было ожидать - молодость, все же, глупое время; но Кинти? Я должен быть в ужасе от того, насколько единым фронтом они выступили, но у меня нет времени ужасаться.

Как и сил надеяться на то, что сломанное сегодня доверие когда-либо срастется.

 

ГЛАВА 24. Эрик.

 

Ночь едва успевает превратиться в серое утро, еще не решившее толком, пасмурное оно или солнечное, как нас будит жужжание комма. Поспать мы успели - что касается меня, тяжелым сном, просыпаясь поминутно, и вряд ли Иллуми было лучше. Тошнотворное ощущение падения и, самое поганое, не знаешь, что на дне пропасти - пуховая перина или заостренные колья.

 

Я чувствую, как держащие меня руки размыкаются и Иллуми встает с постели, но не открываю глаз. И слышу сквозь дрему: адвокат. Приедет прямо сейчас. Поэтому скорый подъем, душ, кофе... Несколько капель стимулятора в чашку - "безвредно", говорит Иллуми, и я не спорю. Нет времени даже остановиться и подумать - потому что, чтобы думать, нужно иметь хоть какую-то исходную информацию. Сейчас мы ее получим.

 

Иллуми приветствует стряпчего вежливо и чуть нетерпеливо. Даже извиняется за то, что поднял в такую рань - но:

- ... увы, мэтр Деррес, беды не выбирают времени. Чудовищное стечение обстоятельств, покушение на моего ребенка и лень полицейских, не желающих делать свою работу как должно.

Он излагает вкратце суть дела - включая и резюме тех разговоров с полицией, которые я до того не слышал, - и заканчивает фразой:

- Происхождение моего деверя автоматически рассматривается как повод объявить его основным подозреваемым и разойтись по домам. Что меня не устраивает. Я желаю правильного ведения дела и обоснованного беспристрастного приговора, кому бы он ни был вынесен. Надеюсь, слуги порядка не столь беспечны, чтобы, сразу получив барраярца в качестве сладкой добычи, всю остальную отпустить, не заметив?

 

- Полицейские уже допрашивают слуг дома, и дело это долгое, - сообщает Деррес со злорадством человека, которому самому не удалось выспаться и он доволен, что другим повезло не больше. - Пока ничего сенсационного не обнаружено, или это умело от меня скрывают.

Он разворачивает документы на своем портативном органайзере - маленькое техническое чудо вместо старомодной папки с бумагами.

- Я бы хотел прояснить для себя статус господина Форберга, раз уж он оказался в центре этого дела.

 

- Он мой деверь, - пожимает плечами Иллуми так, словно это все объясняет. - Дееспособный, в пределах семейных обязательств.

 

Адвокат кивает, делая пометку. - И лорда-наследника это положение дел не устраивало?

 

- Лорд-наследник не был поражен в правах, - спокойно комментирует Иллуми. - Вряд ли у него были формальные причины для недовольства.

 

Деррес разводит ладони. - Щекотливость ситуации в том, что истец находится под вашей опекой, а ответчик - под вашим покровительством. Это ставит вас в очевидное для всех положение конфликта интересов.

 

- Дело не в моей пристрастности. В невиновности Эрика я убежден, - твердо говорит Иллуми. - Чего, увы, не скажешь о полиции. Каковы наши шансы добиться смены следователя? Я не люблю, - кривится он, - когда мне обещают вытрясти признание из моего же родича.

 

М-да. Похоже, он всерьез уверен, что здешняя полиция стала бы выколачивать из меня признание в убийстве шоковыми дубинками. И это немного неуютно.

 

Адвокат пожимает плечами. - Полиция действует по совокупности улик, а не на основании знания о человеческой душе, милорд. Все известные им факты, о которых вы рассказали, говорят не в пользу вашего родственника. Он просто идеально подходит в пустую рамку под портрет неизвестного преступника: мотив, повод и возможность.

Деррес делает паузу и осторожно уточняет:

- И все же этот неизвестный - не мистер Форберг? Я буду отстаивать невиновность клиента в любом случае, но я должен знать правду.

 

- Он невиновен, - повторяет Иллуми упрямо. - А эти так называемые улики не стоят ни кредита именно потому, что их чересчур много. Эта картина сложена кем-то специально, чтобы полиции осталось лишь дорисовать лицо. Лицо человека, которому я верю.

 

Адвокат тщательно подбирает слова. - Милорд, я надеюсь, вы не оскорбитесь, если я скажу, что ваше доверие к новому родственнику... беспрецедентно?

 

- Будь он коренным цетагандийцем, я бы верил ему не больше и не меньше ни на йоту, - отрезает Иллуми. - Хотя, возможно, он бы меньше нуждался в моей защите, и полиция не была бы против него с самого начала предубеждена.

 

Адвокат задумчиво хмурится. - Трудно назвать предубеждением улики и результаты экспертизы, против которых есть только слово мистера Форберга.

 

Иллуми презрительно фыркает.

- В уликах слишком много несообразностей. Оружие с отпечатками даже не спрятано, а брошено прямо на месте преступления. Разве хоть один здравомыслящий человек станет оставлять возле жертвы предмет, полностью его уличающий? И если бы нападавший хотел убить Лероя, ему бы хватило еще одного удара ножом. Что за странная метода - озаботиться оружием, подстеречь жертву, но оставить ее истекать кровью в людном месте?

Он качает головой.

- Похоже, у сына или у моей семьи в целом есть враг, пытающийся таким образом добиться своей цели. Как только мы поймем, что это за цель, уверен, злоумышленник будет найден.

 

- Милорд Иллуми, - терпеливо поправляет адвокат, молча выслушавший всю эту лекцию, - ваш сын - очень везучий человек. - Он делает машинальный жест, который я по здравом размышлении считаю охранительным знаком. - Люди отправлялись к предкам и после меньшего.

 

- Не думаю, что везение или невезение моего сына - доказуемая вещь, - возражает Иллуми. - А мотивы - вполне. Какой мотив приписывают Эрику?

 

- Месть, я полагаю, - пожимает плечами адвокат. - Ответ на оскорбление.

 

Иллуми невесело усмехается. - Я знаю, в чем состояла ссора: мой сын хотел, чтобы Эрик уехал, и ради исполнения этого желания был готов на все - от увещеваний и просьб до денег и угроз. Он и мне не преминул сказать, что считает мой выбор неподобающим. Но Лерой не волен был в сложившейся ситуации, и в его в распоряжении не было ничего кроме слов. Вряд ли они показались моему деверю столь опасными, что на них следовало отвечать ударом ножа, не так ли?

 

- Угроза от наследника Дома - повод серьезно задуматься - Деррес пожимает плечами. - И обратиться к Старшему. Мистер Форберг, почему вы не сделали этого немедля?

 

Две пары глаз сосредотачиваются на мне, до того успешно изображавшем собой мебель в этом фантасмагорическом спектакле.

 

- Да не хотел я ничего говорить, - сообщаю я досадливо и глуповато. - Иллуми расстраивать и... не из-за чего. Я был уверен, что Лерой сам остынет.

 

Иллуми разводит руками. - Вот видите. У Эрика не было оснований идти на крайности, тем более, покушаться на жизнь моего сына. Это, по меньшей мере, глупо.

 

Адвокат пожимает плечами - Если я стану строить защиту на том, что ваш Младший не способен совершить глупости, мы с вами проиграем дело. Его соотечественники не славятся среди нас особым здравомыслием и взвешенностью поступков.

 

- Что-то я не припомню в своде законов автоматического объявления всех барраярцев невменяемыми маньяками, - язвит Иллуми. - Неужели заключенный брак и трехмесячная успешная адаптация к Цетаганде не значат ничего?

 

- И окружающие согласятся с тем, что он... удачно адаптирован? - уточняет адвокат осторожно.

 

- Включая моего покровителя, - победно усмехается Иллуми. Похоже, тот визит к его патрону пошел на пользу. - Милорд Нару беседовал с Эриком и остался более чем доволен его успехами. За исключением Лероя, никто из моей семьи не был настроен против барраярца. Эрик нашел общий язык с несколькими из моих друзей. Я не вижу поводов объявлять его дикарем, не способным мыслить и держать себя в руках.

 

- Это хороший довод, - адвокат кивает и держит паузу, явно колеблясь, прежде чем задать еще один вопрос: - У вас в благополучии мистера Форберга личная заинтересованность, лорд Иллуми?

Наблюдательный стряпчий наверняка ухватил цепким взглядом то, что я расположился в личных комнатах Старшего и одет в домашнее. Но обученный окольным выражениям язык профессионального юриста явно не может выговорить сакраментальную фразу про общую подушку.

Иллуми поводит плечами и признается просто:

- Да. Но дело не только в наших отношениях. Близок мне Эрик или нет, он член моей семьи и заслуживает всей моей опеки и заботы.

 

- Ну что же, - адвокат, кивнув, щелкает органайзером. - Я узнал все, что хотел, и даже немного сверх того. Если милорду будет угодно отдать мне какие-то распоряжения, я к его услугам.

 

Иллуми сосредотачивается и начинает методично перечислять, загибая пальцы.

- Тогда так. Мне нужен человек, способный заново провести расследование и разыскать недостающую информацию. Дополнительный осмотр места происшествия, полный список гостей. Официальный запрос на повторную экспертизу и ее результаты.

Трет лицо, припоминая.

- Относительно залога - что же, это смешно, но давайте его заплатим и обеспечим Эрику домашнее заключение. Помимо того... Нужен запрос на отстранение следователя и замену его другим, более вменяемым и беспристрастным. Моих показаний относительно угроз подследственному будет достаточно, я полагаю. Документы и законодательные акты относительно статуса Эрика я оставляю на ваше усмотрение. Если есть хоть какой-то шанс затянуть дело - давайте его затянем, пока ситуация не прояснится хоть немного. В деньгах я вас не ограничиваю. Пожалуй, все.

 

Адвокат фиксирует все по пунктам и, наконец, откланивается.

 

Мы остаемся в гостиной - я, с ощущением разыгрываемого прямо здесь театра абсурда, и Иллуми, опустошенный вспышкой активности. Впрочем, я-то почти все время молчал, это он развил такую бурную деятельность, что даже после кофе я чувствую себя на его фоне отупевшим от недосыпа идиотом. Зеваю - от нервов или недосыпа, сам понять не могу.

 

- Вот когда все это закончится, я лягу и буду спать неделю, - обещает Иллуми, глядя на мой зевок и мужественно давя собственный. - Но сегодня мне еще придется побегать.

Он машинально глядит на комм - но нет, новых сообщений от врачей там не находится. Вздыхает.

- Пойдем, полежим.

 

В спальне холодно. Остается только прижаться друг к другу посильнее. И так и лежать, обхватив друг друга руками и ногами, в иллюзии тепла и надежности. Иллуми улыбается в ответ на мои утешения, но держит меня так, словно какие-то гипотетические злодеи должны ворваться прямо в спальню и вытащить меня из постели.

 

За десять лет войны я так превосходно научился терять все, чем дорожу: уверенность в завтрашнем дне, друзей, обжитое место, жизнь... Когда я успел утратить это полезное бесчувствие?

В атмосфере жалости и страха тяжко. И утешающее прикосновение губ так хочется хоть на мгновение превратить в горячее и настоящее, привычное, сладкое...

Тут Иллуми отстраняется.

- Прости, - говорит он покаянно.

 

- За что? - в первую секунду только сердито шиплю, прижавшись покрепче и запустив пальцы в расплетенные волосы.

Тут до меня доходит: за отсутствие интереса. Ему не до любовных игр сейчас.

- Ох. Я дурак. Ну конечно, не буду. - Разжимаю руки и пытаюсь отодвинуться на допустимое приличием расстояние,

Но тут меня дергают к себе, резко и с отчаянной жадностью.

 

Ох, похоже, мы испугались пришедшей в голову мысли одновременно и теперь тщательно пытаемся заглушить сигнал тревоги в глубине сознания поцелуями.

И довольно успешно.

 

Мы хватаем друг друга так, словно нас сейчас начнут растаскивать. Или до срока окончания мира осталось несколько минут, и нужно успеть, обязательно, непременно успеть. Не урвать последний клочок наслаждения - заново создать другой, прекрасный мир, и провалиться в него с головой.

Последний раз мы были вместе... господи боже мой, меньше суток назад, вчера перед обедом. С тех пор прошла вечность. Геологическая эпоха. Наступил ледниковый период, и все, что мы можем сделать - это согреть друг друга теплом, пока лед не поглотил нас...

 

И не иначе, как благосклонностью ангела-хранителя, покровительствующего влюбленным и дуракам, жужжание комма раздается лишь тогда, когда мы уже лежим бок о бок, и я разглядываю лицо своего любовника - запрокинутое, взмокшее, с полузакрытыми глазами и совершенно сумасшедшей бессмысленной улыбкой, о которой он, должно быть, даже не подозревает. Кто-нибудь пробовал из состояния растекшейся в блаженном бездумье протоплазмы в секунду-полторы перейти в полную боевую готовность? Отвратительная затея.

Иллуми вскакивает, как змея на хвост, хватая жужжащий приборчик.

 

Он прижимает комм к уху, выслушивает сообщение, и взгляд у него теплеет. - Лерой пришел в себя, хвала всем богам. И врачи говорят, к нему можно посетителям. Я еду.

Это он договаривает уже из дверей ванной.

 

Четвертью часа спустя он уже готов к выходу. Не военные сборы в пять минут, но очень близко к тому. Но я почти зримо вижу, как его буквально трясет от невозможности разорваться пополам и лично защитить всех, кто вверен его покровительству. Никогда не видел его в таком... потаенном нервном ужасе. Даже вчера. Отсроченная реакция на случившееся?

 

- Я боюсь тебя оставлять, - не глядя мне в глаза, объясняет Иллуми, - Прости, я не могу отделаться от мысли, что вчера отпустил тебя на полчаса погулять в доме, полном народу, и вот что вышло. - Он колеблется и спрашивает: - Будет очень обидно, если я приглашу в гости кого-то из друзей?

 

Что же, я не буду возражать. Надо, значит надо.

 

В качестве моего временного защитника избирается Пелл. Звонок, короткий разговор, просьба поработать нянькой, уточнения, надо ли прибыть с оружием... Вооруженный до зубов отставной гем-капитан в моей компании - замечательная картинка, думаю я. Или он майор? Кстати, мужик неплохо разбирается в метательных ножах... Нет. Если Иллуми ему доверяет, то и мне нет смысла подозревать, что он и есть мой тайный враг.

 

Пелл приезжает неожиданно быстро.

- Куда ты едешь и в какой из комнат Лерой? - интересуется он у хозяина дома, меня удостоив едва кивка. Ах да, Иллуми толком не сказал ему, кого придется пасти.

 

- Лерой у Табора, - поправляет Иллуми. - И я туда еду. А ты останешься с Эриком и проследишь, чтобы его голова осталась на плечах.

Кажется, только в этот момент он понимает щекотливость своей просьбы и останавливается на полушаге.

- Может, я произвожу впечатление буйного сумасшедшего, но я боюсь оставлять его здесь в одиночку без охраны.

 

Пелл отвечает весьма выразительным взглядом, но спрашивает только: - Кто у Табора сейчас охраняет твою жену и сына? Персонально?

 

- Понятия не имею, - отрезает Иллуми. - Охрана и полиция, надо полагать.

 

- Я посторожу твоего родственника, - сухо обещает его приятель, не вступая в спор. - Хотя предпочел бы оказывать эту же услугу твоему наследнику, но тебе видней.

 

За спиной Иллуми хлопает дверь апартаментов, откуда мне не рекомендовано выходить во избежание, и я остаюсь наедине с его вооруженным другом.

 

- Что с ним, ко всем демонам, происходит? - спрашивает Пелл прямо, садясь в кресло и кладя на колени расстегнутую кобуру с игольником. - Я бы сказал, что Патриарх от горя лишился рассудка, но он и так давно сам на себя не похож. Твоя работа?

 

Что же, никаких куртуазностей. Скалю зубы в улыбке: - Мне стоит оскорбиться? Нет, не моя. Он сам меняется прямо на глазах.

 

- И не в лучшую сторону, - пожимает плечами Пелл. - Не знать имени охранника своего наследника, зато вызывать меня охранять твое бренное тело. Неприлично, по меньшей мере, и неблагоразумно. Или у него есть основания считать, что охота идет за тобой, а не за Лероем? Ты успел обзавестись тут каким-нибудь записным врагом?

 

- Особо злостным? Не знаю, - пожимаю плечами так же. - Ко мне относятся без восторга почти все местные. Иллуми - исключение.

 

- У них есть основания, - холодно отмечает гем-офицер Пелл Хар.

 

- Я сюда приехал не по туристической путевке, - замечаю раздраженно. - И без особого желания. Но, в конце концов, я сумел смириться с тем, что по вашим же законам должен жить здесь. Не вижу причин, почему бы и остальным не принять это как факт.

 

Пелл презрительно фыркает.

- Он смирился! Как будто это что-то меняет. Ты по-прежнему раздражающее напоминание о нашем поражении от дикарей, осколок минувшей войны. Мой дед на месте Патриарха с тебя бы попросту шкуру спустил, не побоявшись последствий.

 

- И ты тоже? - интересуюсь я у Пелла тихо, прищурясь. Кто шкуру, кто скальп, и все в сослагательном наклонении... какие мы похожие.

 

- Быть может, - кивает тот невозмутимо. - Я оказываю услугу твоему Старшему, охраняю тебя, и все на этом. Симпатизировать тебе я не обязан.

 

На этой весомой, как гиря, фразе мы оба замолкаем. Пелл сидит в кресле, вроде бы расслабившись, но, если присмотреться, можно заметить, что тот прислушивается к каждому шороху в доме и насторожен, как охотничий капкан. И не поймешь, охраняет он меня от нападения или побега. То ли из вежливости, то ли из нежелания дергать своего вынужденного охранника лишний раз, я устраиваюсь в кресле напротив подремать, но даже с закрытыми глазами ловлю любой мало-мальски отчетливый звук.

 

При приближающемся вое машины, который, наконец, затихает под окном, Пелл вздергивается, а я распахиваю глаза. Конечно, это может быть кто угодно - например, смена для нашей доблестной полиции. Хлопает входная дверь. Через три минуты я узнаю, кто приехал.

 

Иллуми входит тяжелым шагом, как будто протащил на плечах мешок всю дорогу от дома Таборов.

- Все спокойно? - интересуется он глухим голосом. - А я с дурными новостями.

 

Вопреки всем собственным обещаниям не кидаться к нему с расспросами, как только войдет, я вскидываюсь с кресла.

- Что-то с мальчиком?

 

- В некотором роде, - морщится Иллуми, потом поправляется. - Нет, физически с ним все в порядке. Он пришел в себя, и врачи обещают медленное, но ровное выздоровление.

Пауза. Он смотрит на меня почти виновато.

- В общем, так, - вздохнув, договаривает мой Старший. - Лерой сейчас в душевном кризисе. Он уверен, что это ты, Эрик, его ударил, хотя нападавшего он успел увидеть, уже падая и смутно. Говорит, костюм был твой, да никому больше такого злодейства и в голову прийти не могло...

 

Кажется, я чересчур надеялся на показания Лероя. Конечно, я не ждал, что мальчик знает имя несостоявшегося убийцы и вручит мне готовое алиби, - но быть обвиненным вот так, напрямую...

Со стыдом понимаю, что пальцы у меня дрожат, и голос может оказаться не лучше. Но все же мне удается произнести ровно:

- Он ошибается. Что теперь?

Вопрос риторический. И будь я дома, неутешительный ответ на него я бы знал со всей отчетливостью.

 

- А что теперь, - вздыхает мой Иллуми устало. - Будем тебя держать в доме под залог и искать настоящего преступника. Пелл, что посоветуешь в смысле практической реализации?

 

- Найти хороших профессионалов. И не поступать необдуманно, - качает головой Пелл. В его улыбке нет ни капли веселья. - Раз ты взял его на поруки, Иллуми, то простер на него защиту Дома. Поэтому тебе придется отдать его властям по первому же требованию, не то опозоришь и себя, и клан.

 

Я слежу за этим разговором с отвратительным ощущением тошноты, которое легко можно приписать усталости и недосыпу, но это будет неправдой.

 

Иллуми хмурится.

- Я это знаю, и идти против закона не собираюсь. Но если Эрику придется покинуть этот дом, то только вместе с адвокатом, который станет ходить за ним по пятам.

 

- Да пусть хоть спит на коврике у двери в его камере, - усмехается Пелл. - Кстати, и тебе не мешало бы выставить у дверей своих телохранителей. А я, пожалуй, поеду.

 

Я машинально провожаю гостя взглядом до двери, в последний момент спохватившись и успев поблагодарить.

 

Мыслей у меня в голове сейчас умещается не более двух, и обе довольно невеселые.

Что теперь нам остается? Ждать новых фактов или новых действий полиции?

Подхожу и молча обнимаю.

 

- Не бойся, - говорит Иллуми неожиданно.

 

- И я и не боюсь, - усмехаюсь и фыркаю ему в макушку, ероша дыханием волосы. - Я солдат. И должен уметь сидеть и ждать в неизвестности. Просто помни о том, что не ты меня защищаешь - а мы друг друга, хорошо?

 

- Ненавижу ждать, - признается Иллуми бесхитростно. - Лучше потратить это время на что-то полезное, чем позволять себе киснуть в ожидании. Но я не знаю, что делать... - Пауза. - Может быть, милорд знает.

 

- Ты уже рассказал Нару о том... что узнал сегодня утром? - спрашиваю осторожно.

 

- Нет, - качает он головой. - Еще не успел. Лучше попросить его приехать - не хочу доверять такие вещи комм-связи. Как тебе перспектива еще одного визита за этот день?

 

***

 

Чувство дежа вю заставляет морщиться. Это уже было. Стол в гостиной с дежурной вазочкой сладостей и жаровенкой под прозрачным золотистым чайником. Трое мужчин вокруг. Говорят двое. Я в основном молчу.

 

Времени на рассказ у Иллуми уходит не так уж много, хоть он излагает подробно и спокойно, не умалчивая ни о чем.

- ... и, боюсь, пока что я даже приблизительно не знаю, кто мог задумать такую мерзость, - заканчивает. - Слишком много несовпадений, слишком все это напоказ, и слишком похоже на то, что кто-то решил сыграть на наших семейных разногласиях.

 

Нару не прерывает его ни словом, но изумление в глазах пожилого лорда говорит само за себя.

- Ты полагаешь, твой сын сознательно говорит неправду или честно обманывается? - наконец, уточняет он.

 

- И то, и другое сразу, - отвечает Иллуми, вздохнув. - Он мало видел нападавшего, но воображение, темнота и желание, чтобы виновным оказался нелюбимый родственник, а не кто-то из "приличных" гостей, взяли свое. Предубеждение чистой воды, как видите.

 

- Можно опровергнуть сознательную неправду, но не убежденное заблуждение - а попытайся ты давить своим убеждением на раненого, несовершеннолетнего наследника, это будет свидетельствовать не в вашу с Эриком пользу, - с сожалением произносит Нару. - Предубеждение - да; недостаточно обоснованный вывод - быть может; но если ты скажешь, что твой сын лжет, тебя назовут предвзятым.

 

- Высказанное им в суде, предубеждение станет ложью, - сухо сообщает Иллуми.

 

- Ты готов обвинить своего наследника в лжесвидетельстве? - столь же сухо интересуется Нару. - Так ли нужно, чтобы ни один, так другой член твоей семьи был обвинен?

 

Иллуми морщится.

- Кинти и Лерой требуют крови, невинной притом. Что мне остается делать?

 

Требуемый на заклание невинный агнец в моем лице сжимается от неловкости и стыда. Конечно, и жена Иллуми, и его наследник - люди мне, в сущности, посторонние. Цеты. Но получается, что я расколол семью Эйри. И по моей вине небезразличный мне человек лишается сейчас того, чем столько десятилетий гордился. Отвратительная неблагодарность с моей стороны.

 

- Всего лишь помни, что твоя позиция в отношении Лероя еще более шаткая, чем его - в отношении Эрика, - строго отчитывает своего подопечного пожилой лорд. - И если ты развяжешь семейную войну, твой Эрик будет в ней первой жертвой. А проиграв, ты к тому же оставишь несмываемое оставишь пятно на репутации фамилии Эйри.

 

Иллуми смотрит раздраженно и беспомощно. - Я же не могу словом Старшего запретить сыну давать показания, которые погубят и Эрика, и его самого...

 

- Не можешь. Погоди, я подумаю, - просит Нару.

Воцаряется пауза.

 

Спокойно. Не надо есть полным надежды взглядом ни моего Старшего, ни его патрона. Я беру какое-то печенье и рассеянно ломаю его на мелкие кусочки, просто чтобы занять пальцы. Птицы в парке были бы счастливы таким расточительством, а вот слугам, убирающим комнаты, такое вряд ли понравится.

Хотя, возможно, их восторг от визита старшего лорда сравним с реакцией на схождение божества на землю? Если хозяин - непререкаемый авторитет для слуг в доме, то кем тогда является его покровитель, обращающийся к грозному Старшему "мальчик мой"? Я видел, с какой запредельной почтительностью приветствовала Нару здешняя челядь и как соревновалась за честь принять скинутую им верхнюю накидку - что-то вроде теплой пелерины, на мой барраярский взгляд...

 

- Смотри, - заговаривает тот, наконец. - Преступление тяжкое, ты не в силах вмешаться в уголовное следствие по нему, пока оно находится в ведении полиции, - в голосе гема скользит легкое пренебрежение, - но у тебя есть уникальный шанс. Должно быть, ты сам это отметил: и жертва, и потенциальный преступник находятся под твоей семейной властью и опекой. Это дает тебе право воззвать о решении к Небесному суду, а не полагаться на слуг закона, чересчур ревностных в своем стремлении закрыть дело.

 

- Положиться на милосердие и справедливость Небесных? Милорд, вы гений. - Иллуми удивленно хмыкает и погружается в задумчивость.

 

Очевидное для гемов звучит бессмысленно для меня.

- Э-э, - осторожно уточняю я в образовавшейся паузе, - а что такое этот ваш "Небесный суд"?

 

- Суд именем Императора, - сообщает Иллуми. - Дарованный гемам волею Небесного господина высший судебный орган, состоящий из глав нескольких семей, зарекомендовавших себя мудростью, беспристрастностью и праведной жизнью.

 

А-а, избранная комиссия Совета Графов, перевожу я услышанное на собственный язык. Хотя вряд ли я вызову у них больше симпатии, чем у полицейских. Если цетагандийские простолюдины не гнушаются хотя бы заговаривать со мной, то высшие гем-лорды и вовсе не посчитают меня за человека. Впрочем, Иллуми видней. Учитывая, что у полиции уже готов ордер на мой арест, трудно добиться перемен к худшему.

 

- Это реальный шанс, - задумчиво кивает Нару, грея ладони о чашку, над которой поднимается ароматный парок. - Я поддержу твое ходатайство о клановом суде, хотя не сомневаюсь, что твои родные его тут же оспорят. Но, по крайней мере, у тебя будет неделя.

 

- Две, учитывая состояние Лероя, - кивает Иллуми. - И время понять, кто же реально может стоять за этим делом... Хм.

Глаза у него вновь блестят, когда он встает и принимается расхаживать по комнате.

- А ведь где-то прячется истинный виновник происшедшего, но мальчику лишь бы барраярца убрать с глаз долой и любой ценою... Кто это может быть? Если бы Эрик не пошел в эту чертову оружейную...

Он резко останавливается.

- Может, здесь и была ловушка? Рау и компания... И если да, зачем? В качестве мести барраярцу за случайную перебранку на балу ударить моего сына ножом?! Это немыслимо. Несоизмеримо.

Иллуми пристально глядит на Нару, как зритель на фокусника, обещавшего вытащить кролика из шляпы.

- Вы кладезь ценных советов, милорд. Помогите мне обуздать вспыхнувшие подозрения, умоляю. Что вы знаете про Рау?

 

Нару неожиданно улыбается.

- Немного. Я хорошо знаком с его дядей. Но по рассказам старшего родственника, да и по слухам, что ходят в свете, мальчик никогда не казался мне мстительным, тем более - изощренно. Кто был с ним еще?

 

Иллуми припоминает, морща лоб, вопросительно смотрит на меня.

Я напрягаю память, превращенную в кружевную салфеточку потрясениями последних полусуток, и выуживаю из нее имя. - Далт или Далит, кажется. Точно капитан.

 

- И какой-то Сеттир, - добавляет Иллуми, - который, кстати, проиграл Рау пари насчет клинка в пресловутой оружейной.

 

- Сеттиры, по-моему, недавно заключили для своего сына генетический контракт с ветвью Теппинов, - вспоминает Нару. - Не знаю, для этого ли. Когда я был у них в доме на празднестве, то, увы, не приглядывался к молодежи.

 

Иллуми хмурится, точно что-то вспоминая - наверное, имя последнего офицера из вчерашней компании, лейтенанта, так и оставшегося безымянным, но ничего не говорит. - Спасибо, милорд, - только и вздыхает он, наконец. - Боюсь, сейчас нам все равно не разгадать эту загадку. Сосредоточимся на ближних целях. Что я должен делать?

 

Нару разводит ладони. - Прямо сейчас составь прошение в Высокий суд и заверь печатью клана, я им займусь. Потом - жди. Если прежде, чем ты получишь согласие на переход дела в руки Небесных, объявится полиция, не противодействуй ей открыто. Попытайся решить проблему деньгами, это может помочь.

 

- Милорд Нару, я... любые слова благодарности прозвучат слишком бледно, - склоняет голову Иллуми с искренней признательностью.

 

- Я пока что ничем не помог тебе, мальчик, - улыбается Нару.

 

Четвертью часа спустя патрон уже откланивается со свежесоставленным свитком в руках и обещанием доставить его по назначению как можно скорее и держать Иллуми в курсе дела.

Проводив гостя, Иллуми возвращается почти бегом.

 

- Я же говорил! - бросает он досадливым, но одновременно гораздо более оживленным тоном, чем я слышал от него до сих пор. - Только что из уст милорда прозвучала одна оч-чень хорошо знакомая мне фамилия. Теппины. Выходит, они в родстве с одним из вчерашних задир. Как раз с тем, кстати, из-за которого ты понадобился в оружейной. А у юного Теппина школьное соперничество с моим Лероем, это я давно знаю. Совпадение?

 

По-моему, это уже сверхподозрительность. - Ну и что? - удивляюсь. - Мало кто с кем дерется из-за девочек на школьном дворе?

 

Иллуми смотрит на меня с короткой жалостью, как на человека, только что употребившего выражение "этот ножик" в отношении императорского меча. - При чем тут драки и женщины? Речь идет о будущей карьере наследника клана. Награда за первое место в школе высока, и... впрочем, извини, я опущу детали, тебе они мало что скажут. И в школе ведь знали... Лерой сам говорил, что приятели попрекали его новой родней. - Иллуми виновато разводит ладони. - Неужели охота шла за ним? А тебя просто использовали?

 

Беспомощно пожимаю плечами - сей мимический этюд должен означать очевидное для Иллуми "а мне откуда знать?". Хитросплетения здешних отношений и правил для меня пока темный лес.

 

- Я немного знаю Рау, - говорит Иллуми задумчиво. - У него неплохая репутация в обществе - молодой бонвиван, хорош собой, безобиден, болтлив и не слишком честолюбив. И то, как он вчера давал показания на следствии, прекрасно уложилось в эту же картину. Немного недогадлив, весьма обаятелен... Мне определенно стоит его расспросить. А заодно и поблагодарить за беспристрастные показания. Черт возьми, - в голосе вдруг прорезается горечь, - он повел себя лучше, чем моя собственная семья.

 

- Ты поедешь к нему? - вздыхаю, мысленно распрощавшись с надеждой на вечер вместе.

 

- Не знаю. - Иллуми смотрит на меня вопросительно. - Я бы предложил потерпеть его общество за ужином, но ты, похоже, уже по горло сыт гостями?

 

Неуместная деликатность. Спасая мою же шкуру, интересоваться, как я отношусь к сопутствующим спасению мелким неудобствам?

Подхожу ближе, решительно приобнимаю за плечи.

- Давай, звони своему Рау. По крайней мере, мы будем знать, сколько у нас осталось времени наедине.

 

- Что меня в тебе всегда восхищало, так это твоя барраярская практичность, - смеется Иллуми наконец-то и идет звонить.

 

Увы, практичному барраярцу и деловому гем-лорду пообниматься времени не остается. Рау оказывается неподалеку в городе, и в ответ на настоятельное приглашение появляется достаточно скоро.

 

Вид у майора слегка утомленный после вчерашнего (или дело в фиолетовых полосах под глазами, на непросвещенный взгляд больше похожих на синяки?), но его любопытству усталость явно не помеха. Однако инициатива на стороне хозяев дома. За приветствиями следуют приглашение за стол, "как здоровье вашей тетушки" и прочие ритуальные пляски - а гость все с большим трудом скрывает нетерпение.

- Для меня честь, что в разгар ваших дел вы нашли время оказать мне гостеприимство, милорд Эйри.

Если это не прозрачный намек переходить ближе к делу, то что же?

 

- Как и честь для меня то, что вы так быстро откликнулись, - подхватывает подачу Иллуми. - Видите ли, я пытаюсь разобраться в обстоятельствах случившегося вчера... Не поможете ли мне в этом? Я обратил внимание, что следователю вы охарактеризовали моего родича довольно благосклонно. Однако я знаю, что ваше с Эриком знакомство началось с взаимных колкостей. Не развеете ли мое удивление?

 

- Так и было, - подтверждает Рау с легким смущением. Понятно, что у моего Старшего есть формальное право взять сейчас майора в оборот, как тот вчера с компанией - меня, и припомнить все остроты до единой. - Разумеется, доводить до настоящей ссоры никто не собирался, - оправдывается он, - мы просто хотели проверить вашего дебютанта на прочность.

 

- И оружие было заранее определенным предлогом для этой проверки? - холодно интересуется Иллуми. - Или даже способом?

 

Рау улыбается и машет рукой. - Я же говорю, мы не собирались затронуть вашего родича ничем острее слов. Это было бы дурным тоном. Эрик, подтвердите?...

 

Иллуми быстрым взглядом предостерегает меня от ответа и продолжает:

- Я не утверждаю, что вы намеревались устроить поединок. Но полагаете, моему Младшему было приятно смотреть в трофейном зале на плененное оружие своей бывшей родины? Это тоже... проверка?

 

- Эрик не похож на нервное впечатлительное создание, - чуть язвительно замечает майор, даже вилку отложив в сторону. - И никто не мешал ему ответить на мое приглашение отказом.

 

- Ваше? - переспрашивает Иллуми.

 

- Ну, конечно, - удивленно подтверждает Рау. - Это я понимал, что можно попросить вашего Форберга по-хорошему и рассчитывать на исполнение просьбы, а для моих парней эта идея оказалась полным сюрпризом. Вот задирать его - на это все охотники. Сетти, когда узнал, что на приеме настоящий барраярец, оживился, словно стимулятора принял...

 

- Хм, - комментирует Иллуми, явно расслышав интересующую его фамилию, но не акцентируя на ней внимание. - Сетти - это не тот ваш приятель, с которым вы поспорили из-за клинка?

 

- И который мне с треском проиграл, - довольно усмехается Рау, подцепляя очередной деликатес с тарелки. - Поделом.

 

- Вы, похоже, собрали вокруг себя любителей экзотического оружия, - говорит Иллуми то ли одобрительно, то ли насмешливо, не угадаешь.

 

- Обычное хобби для экспедиционного корпуса. То, что кажется экзотикой на Ро Кита, - мягкий смешок и замысловатый жест вилкой в воздухе, - на диких планетах вещь привычная. Многие пополнили свои коллекции за эту войну. Но куда интереснее барраярских клинков Табора мне показался ваш барраярский родич. - Рау посылает мне персональную улыбку, я с трудом удерживаюсь от фырканья.

 

- Вы выбрали довольно экзотический способ проявить интерес к моей семье, - сухо хмыкает Иллуми. - Могу я надеяться на то, что в следующий раз ни вы, ни возглавляемая вами компания достойных офицеров не примется дразнить моего родича, как лисицу в клетке?

 

- Ну что вы, - по здешним меркам очаровательно улыбнувшись (а по моим - хаотично сместив пурпурные пятна и рыжие завитки раскраски на физиономии), открещивается Рау, - раз он показал себя таким очаровательным и воспитанным молодым человеком...

 

Не перегибает ли майор палку с любезностями? Кажется, Иллуми приходит в голову то же самое, но он не успевает одарить гостя колкостью. Звонит комм и, проверив номер, Иллуми хмурится и быстрым шагом исчезает в кабинете со словами "Прошу меня простить, дела".

 

Майор, проводив взглядом напряженную спину, поворачивается ко мне.

- Обвинение, возложенное на вас, изрядно накалило атмосферу в доме?

 

- Это ложное обвинение, - бросаю коротко. - И, разумеется, мой Старший ему не верит. К сожалению, его и моего слова недостаточно, чтобы доказать это людям посторонним.

 

Рау широко улыбается. - Я бы вам поверил. Ваши уверения не обязательно голословны только потому, что вы - барраярец.

 

Поворачиваюсь с интересом, близким к изумлению.

- Вот как? Даже если вы говорите это из чистой любезности к хозяину дома, майор, все равно спасибо.

Кажется странно трогательным, что посторонний, задиристый, не демонстрирующий чудес интеллекта цет вдруг оказал мне подобный кредит доверия. Старею, должно быть.

 

- Не за что, - любезно ухмыляется Рау. - Я имел возможность убедиться в том, что ваши умеют держать слово так же, как и наши.

 

- Где? - невольно интересуюсь.

 

- В плену, где ж еще, - удивляется майор. - Весьма болезненный, но полезный опыт.

И почему-то мечтательно улыбается в свою чашку.

 

Хмыкаю скептически. - Даже спрашивать не стану, каким чудом вам удалось, гм, сохранить прическу в целости.

 

- Меня обменяли, - поясняет беспечно Рау. - Повезло. И, вопреки моим опасениям, барраярцы - по крайней мере, тот, с которым я... общался, - оказались более гостеприимны, чем свирепы.

 

- Гостеприимны? С вами? - Смешно. - Вы забавно подобрали слова, Рау. Как правило, мы не устраиваем пленным приятный вечерок за чашкой чая.

 

- Но вечер и вправду был приятный, - вздыхает тот. - И полный сюрпризов. Я и не подозревал, что носителям диких генотипов свойственна такая... энергия. Надеюсь, та ночь не аукнулась ему проблемами на службе.

 

Я с трудом могу представить, чем таким запрещенным уставом можно заниматься ночью. То есть да, представить могу. Но наверняка этот тип Рау говорит о чем-то ином, а у меня просто испорченное воображение. И вообще, что это он ухмыляется? А почему меня не передергивает от вида этой раскрашенной улыбки? Видно, я глубоко завяз на Цетаганде, если начинаю ценить дружелюбное отношение от малознакомого гем-офицера.

 

Может, именно это осознание провоцирует меня на резкость:

- Не меньший сюрприз, чем ваше умение выглядеть нормальным человеком, а не бесцеремонным снобом, как вчера на приеме?

 

- Что было - забудьте. Я не хочу с вами ссориться, - беззаботно разводит руками Рау. - Вы мне интересны. Знаете, у вас глаза точь-в-точь такие, как у офицера, которому я попал в руки. Как полированная сталь.

 

- Сходство с человеком, который держал вас в плену, не лучшая рекомендация. Впрочем, на Барраяре серые глаза не редкость, - сообщаю очевидный факт.

 

- Рекомендации лучше не придумаешь, Эрик. А еще вы столь же прямолинейны и недогадливы, как и он.

И пристальный, мягкий, улыбчивый взгляд - осторожное прикосновение, будто кошка трогает лапой, втянув коготки. Очень уж откровенно на меня пялится майор. И невинное создание на моем месте насторожилось бы. Нет, зря я грешил на испорченное воображение.

 

- Боюсь, у вас с догадливостью не лучше, - пожимаю плечами. - Вы зря тратите усилия, Рау. Я, э-э... занят.

 

Рау только смеется.

- А я понял. Человек столь неординарного характера и внешности может быть свободен лишь чудом, - беззастенчиво комплиментствует он. - Но, знаете ли, интереснее всего осаждать занятые крепости.

 

От такой наглости я просто теряю дар речи. И не успеваю выдать в ответ, что барраярские крепости обычно держатся до смерти (желательно - смерти осаждающих), как дверь открывается и появляется Иллуми.

 

Судя по лицу, ничего экстраординарного он по комму не узнал, и слава богу. - Надеюсь, вы не скучали? - уточняет он, меряя взглядом обоих и придвигая себе стул.

 

- Нет, мы превосходно пообщались, - заверяет Рау. - Поделились воспоминаниями.

 

- Плодотворно? - усмехается Иллуми. - Лорд Рау, я рад, что недоразумение между нами прояснилось и ваши отношения с моим младшим улажены. Благодарю вас.

 

- Не стоит благодарности, - отмахивается Рау. - Визит к вам доставил мне истинное удовольствие. - Он встает. - Милорд Эйри, господин Форберг, желаю вам благополучия и буду рад увидеть вас еще раз; вы всегда можете рассчитывать на мое гостеприимство.

 

Прощальная улыбка предназначается персонально мне.

Надо понимать, я должен быть в восторге.

Ну каков нахал, а?

 

- Что это ты улыбаешься, младший? - с притворной хмуростью спрашивает меня Иллуми, когда мы остаемся одни.

 

- Этот Рау, - признаюсь честно. - Знаешь, он забавный. Болтун, и приврать, по-моему, не прочь. Он действительно был в плену или сочинил для красного словца?

 

- Был, - припоминает Иллуми, расслабляясь в кресле с очередной чашечкой чая. - Недолго, впрочем, но воспоминания живы до сих пор, раз он решил с тобою ими поделиться.

 

Хмыкаю. - По его словам, ему фантастически повезло. Не только скальп сохранил, но и приятные воспоминания привез. Не верится что-то. Наверняка выдумал в попытке произвести на меня впечатление своим интересом к моим соотечественникам.

 

- Попытка оказалась успешной? - с отчетливым оттенком ревности интересуется мой Иллуми. - Он тебе что, делал авансы?

 

- Он намекал, что у него-то есть опыт в соблазнении барраярцев, - сообщаю со смешком. - И что я чересчур недогадлив, чем разительно ему напоминаю его прежнего знакомца. Я не знаю, либо это те самые авансы, либо я - идиот...

 

Иллуми чуть чашечку из рук не роняет. - Я ему покажу соблазнение барраярцев, черт возьми!

 

Я присаживаюсь на подлокотник кресла и обнимаю моего ревнивого гем-лорда.

- Мне лучше покажи, - говорю решительно.

И мне показывают.

 

ГЛАВА 25. Иллуми.

 

Миледи приезжает без помпы. Леди Эйри не считает шум достойным поведением; она множество вещей не считает таковым. Я не услышал бы ее, если бы не краткий всплеск голосов в холле и чуть слышная суета слуг.

 

Эрик приподнимает бровь, видя, как я прислушиваюсь, отставив чашку. Вчерашняя тревога немного разжала когти после разговора с милордом, и наш вечер оказался почти смешливым, а ночь - бурной. Наутро мой любовник выглядит сонным и взлохмаченным, угловатым, как голые ветки за окном: серое утро, на которое зябко смотреть и от которого не отведешь взгляда.

 

- Дражайшая, - объясняю я. Странное ощущение воцарившегося безвременья под хрупкой защитой домашних стен рывком исчезает. - Посиди здесь.

 

Строгое черно-белое платье облегает фигурку жены, делая ее похожей на воина древних времен; чемоданы и кофры, толпящиеся в холле - как весомая точка после несказанных слов. Она подгоняет служанок, распоряжаясь резко и решительно, и, увидев меня, на мгновение замирает. Что-то такое есть в ее взгляде, словно она уже взяла оружие и сейчас оценивает, стоит ли задерживаться ради мелкой стычки или же есть дела поважней.

 

- Иллуми? - констатирует она и тут же обрисовывает ситуацию. - Я ненадолго.

 

- Уезжаешь? - автоматически спрашиваю я. Конечно, она уезжает. Одежда, милые женские мелочи, люди так быстро обрастают ими в благие времена. Сколько времени ей потребуется, чтобы собраться? Или она приказала сложить вещи еще утром, из больницы?

 

- Да, разумеется. Ни мне, ни детям не стоит сейчас находиться здесь, - говорит без агрессии, но сухо. Я киваю. Им действительно не стоит. В доме у Кинти гораздо спокойнее.

 

- Лероя ты заберешь к себе? - чувствуя себя актером на подмостках, играющим странную пьесу абсурда, спрашиваю я.

 

- Не тревожься, муж, - коротко и любезно отрезает Кинти, - я позабочусь о его безопасности.

"Раз уж ты не смог", - читаю я в недосказанном.

- К нему не посмеет приблизиться никто, - заканчивает она.

 

- Переезд ему не повредит? - интересуюсь я. - К чему такая спешка?

 

- Я ценю твое доверие к лорду Табору, но он не из нашего клана, - поясняет Кинти аккуратно. - И буду меньше бояться происходящего, когда мой сын окажется в моем же доме. Разве в этом есть что-то странное?

 

"Ну да", безмолвно говорит ее вопросительный взгляд, "прежде ты нашел бы это самым естественным поступком. А теперь что случилось?"

 

И ответить нечего, Кинти во всем права. Она сейчас защищает своих детей, как я защищаю то, что значит больше всех наследников разом: семью как целость.

 

- Я боюсь, что поездка может ему повредить, - объясняю я свое недоумение. - Рана может открыться, да и сам переезд может оказаться для Лероя испытанием. Разве у Табора недостаточно хорошая клиника, или он недоволен затянувшимся присутствием в ней нашего сына?

 

- Ты можешь сам спросить врачей, если считаешь, что я неправа и слишком тороплюсь, - следует сухой укор. - Состояние Лери вполне позволит переложить его на плавающие носилки, а дальше он будет путешествовать надежнее, чем в колыбели. А чужой дом - всегда чужой дом.

 

В ее голосе столько искусственного спокойствия, что делается страшно: вот-вот треснет белая плоскость льда, рванется освобожденный поток. Я не могу понять лишь одного: есть ли еще шанс восстановить утраченное, или жена никогда не сможет мне простить того ужаса, который испытывает всякая женщина, едва не потерявшая ребенка... и того, что я вырываю из ее рук возможность отомстить.

 

- Шинджи и Кано...? - интересуюсь для проформы.

 

- Они будут со мной. - чуть нахмурив брови, отвечает Кинти. - Иллуми, как я могу оставлять детей в доме, где полно полиции и где живет человек, который, возможно, чуть не убил их брата?

 

- Да, да, - соглашаюсь я, устав от этого разговора. В нем каждая интонация лжива насквозь. - Я помню твою позицию, не стоит затевать этот спор заново. Ты свяжешься со мной, когда приедешь, чтобы я знал, что вы доехали благополучно, и возьмешь с собой надежного водителя и охрану, я распоряжусь.

 

В этой области влияния я не намерен спрашивать ее мнения, и Кинти о том прекрасно знает.

 

- Иллуми, - она делает шаг вперед, и нежный голос чуть теплеет, - я не оставляю тебя. Я хочу лишь обезопасить нас от него. Я боюсь, что и для тебя самого барраярец опасен, но тут я ничего не могу поделать...

 

Отчего ее слова кажутся мне такой отчаянной фальшью? Я смотрю в прелестное лицо и не верю, глупо и необоснованно. Что это, шутки страсти, следствие обиды или временное помрачение ума?

 

- Не нужно, дражайшая, - отступив на шаг, прошу я. - Все уже сказано, остались только дела.

 

- Нам уже случалось расставаться не на одну неделю, - бледно улыбается она. - Не делай из происходящего трагедии.

 

На это мне нечего ответить, и я искренне благодарен судьбе за то, что дети, топоча, ссыпаются с лестницы. Просидели все утро под присмотром нянек, терзаясь скукой. Обнимаю обоих. Я могу не видеть их сутками, даже неделями, но когда их нет - дом становится пустым, и некому прислать в подарок замечательные свистящие леденцы, от которых оглохнут домашние, и некому пожелать спокойной ночи, слыша в ответ мерное сопение...

 

- Ты навестишь нас? - спрашивает Кинти именно тогда, когда младшие уже рядом.

 

- Я постараюсь, - отвечаю, стараясь сохранить непроницаемый тон. - Если позволят дела - обязательно. Парни, ведите себя как подобает, и не вздумайте решить, что вы хозяева в доме миледи.

 

Две гладко заплетенные головы кивают. Надеюсь, расставание все-таки не будет слишком долгим.

 

- Держи меня в курсе дела, - просит Кинти, - будет обидно узнавать новости из чужих рук.

 

- Я непременно сообщу тебе хорошие новости, как только они появятся, - обещаю я. - Ровной вам дороги.

 

- Спасибо, - она обнимает меня, слегка прикасаясь гладкой надушенной щекой. Мне приходится это стерпеть. У Кинти безупречный вкус, но эти духи слишком сладки, словно сахарный сироп.

 

Вещи погружены, надежный эскорт, сопровождающий машину Кинти, исчезает за резными воротами сада. В моем доме редко бывает шумно, но сейчас он все-таки чересчур пуст.

 

***

 

С отъездом Кинти в права вступает поздняя, дождливая осень. Мы не выходим из дома, будь моя воля - не выходили бы и из спальни, и дело не только в радостях плоти, и даже не столько в них...

Мы впервые за долгое время остались совсем наедине, без золотом шитых развлечений столичного города, без друзей и приятелей. Три дня опадающей осени за окном, негромких разговоров обо всем за чашкой кофе - и я вынужден признаться: тот жгучий интерес, что владеет мною, не стал слабее.

Больше того. Я, действительно, увлечен Эриком сильней, чем кем бы то ни было ранее... и сильней, чем стоило бы позволять себе разумному человеку.

И, что веселит меня больше всего - мне безразлично, кто и что скажет, и даже что скажу я сам. Барраярец - мой, и моим останется, dixi.

 

На четвертый день на мой стол ложится расписанная райскими птицами и витыми символами Империи карточка. Дань древним временам: когда-то на Старой Земле такие были в ходу почти повсеместно, сейчас же остались у нас для торжественных случаев.

 

Все эти дни Кинти не желала со мной говорить, и это было досадно, но не более того. О делах жены и детей я узнавал от Эрни, регулярно беседуя с ним о состоянии моего сына. Я и сейчас не стал бы настаивать на разговоре, но случай не предполагает отказа. Протокол официального приема у сатрап-губернатора по случаю отправки на Эту Кита ежегодного Списка не включает в себя возможности остаться дома или появиться без супруги.

 

Разумеется, Кинти не ошибается с тональностью ответа. Если я сам ищу разговора, то дело не просто в желании поболтать о наших отношениях. Голос ее ровен, лицо не выражает недовольства, улыбка приветливо вежлива.

 - Благополучен ли ты, супруг? - произносит она, склонив голову и не допуская в тон ни капли излишней холодности. На молчаливую попытку примирения это не похоже; просто леди держит лицо.

 

- Вполне, - отзываюсь я, благодарный жене за выдержку. - Как себя чувствует Лери?

 

- Наш сын крепок и он должен поправиться, - следует спокойный ответ. - Ты разве сам не интересовался у врача?

 

- Сегодня я с Эрни не говорил, - отвечаю я. - Если ты не должна находиться у его постели безотлучно, это хорошо. Нам придется съездить на прием.

 

Между тонко вычерченных бровей ложится тонкая же морщинка. Отчего-то Кинти все больше напоминает мне фарфоровую куклу, что за странные изъяны восприятия.

- Ты полагаешь, сейчас подходящее время для развлечений?

 

Вопрос, безусловно, риторичен. Я молча подношу к экрану пригласительную карточку и даю супруге возможность ознакомиться с содержанием бледно-золотого, ажурного листка.

- Я полагаю, будет скандально и оскорбительно не появиться на этом вечере, - сообщаю и без того известное.

 

Кинти кивает.

- Долг больше, чем развлечение. Ну конечно. Прости, за случившимся я забыла, что подходит эта дата. В прежнее время, - чуть улыбнувшись печально, укоряет она, - мы бы оба ждали ее с нетерпением.

 

- Сейчас все иначе, - соглашаюсь я. - Нам следует продемонстрировать семейное единство и непоколебимое спокойствие.

 

- Вряд ли можно говорить о нерушимом семейном единстве, - чуть морщится Кинти, - когда ты открыто уехал вместе со своим любовником. Впрочем, увлечения проходят, семья остается.

 

Все эти дни я не давал себе труда задумываться о причинах поступков супруги, полагая радикальность решений и эмоциональность реакций результатом пережитого ужаса.

Но, может быть, дело не в ней, а во мне самом?

 

Я так поражен этой мыслью, что с минуту не могу вымолвить и слова. Это действительно так? Я, никогда не полагавший себя способным на пылкость чувств, тем не менее, безумно влюблен, а Кинти и Лерой откровенно испуганы сложившейся ситуацией? Мои эмоции заставляют родных отвечать несвойственным им образом, словно заражаясь от меня чувствами, но только там, где я вижу полноту жизни и радость, они - лишь нарушение миропорядка?

Эрик словно стронул с места лавину, и она накрыла не меня одного.

 

- Миледи ревнует? - Ошеломленное состояние, бессмысленный вопрос, и, разумеется, в ответ Кинти вздергивает голову с самым решительным видом.

 

- Миледи желает для милорда разумного поведения, а не оглашения перед всеми наших семейных неурядиц опрометчивыми поступками, - резко отвечает она, и эта ее ложь меня бесит. Если я прав, и супруга лишь делает вид, что печется о семейном реноме, а на деле так же полна смущающих и странных для благородного человека чувств, откуда у нее право столь высокомерно читать мне нотацию?

 

- Довольно сомневаться в моей способности держать лицо, - отвечаю я резкостью на резкость. - У тебя и без того есть о чем позаботиться нынче вечером, дражайшая. Сегодня на нас будет обращено всеобщее внимание. Окажи мне любезность и проследи, чтобы в твоем одеянии не было ни единой белой нити.

 

Траурные намеки на празднике были бы крайне неуместны. Срок плача по Хисоке миновал, а цвета скорби в праздничном наряде - прямое оскорбление торжеству и дурная примета.

Хотя я, пожалуй, перегнул палку. Супруга не из тех неосторожных особ, что могут беспечно накликать беду на семью, и я запоздало прошу у нее прощения за грубость. Увы, это спасает положение лишь частично.

 

- Ты начал видеть во мне врага, муж, - обиженно замечает Кинти. Непродуктивное чувство, которое я не привык слышать в ее голосе. Моя жена всегда была исключительно сдержанна в проявлении чувств, как то и подобает высокородной цетагандийке, привыкшей направлять буйный поток эмоций в прямое русло цели.

 

Сухое прощание не помеха сочувствию. Каково Кинти жить с пылающей обидой? Осознает ли она свою ярость, как я - свои чувства к Эрику?

Неприятно ощущать себя малоопытным субъектом, но я и вправду живу на неизведанной территории, не умея даже выразить происходящее словами, не кажущимися цитатами из надуманных и трагических историй о влюбленных сердцах.

 

Разговор закончен, и я отправляюсь на поиски. Спальня, библиотека, медицинский блок - пусто, пусто, пусто. Забавно это - искать своего любовника в своем же доме.

Обнаруживается Эрик, как ни странно, в зимнем саду, в ротанговом кресле и с книгой. Стена зеленого стекла добавляет помещению глубины, струнный фонтан - уюта и гармонии.

 

- Потянуло к натуре? - подкусываю я, опускаясь в соседнее кресло. - Помнится мне, ты не очень любил леса.

 

- Где имение, а где местоимение, - шутит Эрик, поворачиваясь ко мне с явным удовольствием на лице. - Это же оранжерея. Ты освободился?

 

- Как видишь, - вздыхаю. - Разговоры с дражайшей на меня производят странное действие.

 

- Что может быть странного в разговорах с собственной женой? - удивляется он, даже книгу отложил. И осторожно смотрит на меня, словно оценивая результат разговора, которому он не был свидетелем.

 

- То, что я только сейчас был посещен мыслью о том, что миледи ревнует, - честно отвечаю. И был поражен до глубины души, признаться. Но об этом, вероятно, не стоит говорить вслух - как знать, не воспримет ли Эрик это как жирную черту, обращающую внимание на разницу между нашими характерами. Он и так смотрит с прозрачным недоумением в глазах, словно не может понять, что такого странного в мотивах Кинти.

 

- Что в этом необычного? - пожимает плечами Эрик, словно тема разговора в порядке вещей.

 

- Кинти никогда не вела себя так странно и неприлично. - удивленно сообщаю я. - Что ею движет - ярость или желание порядка?

 

- А что, нарушение порядка - не повод для ярости? Иная супруга за брошенные куда попало вещи и сковородкой мужа огреть способна, - шутит Эрик и добавляет уже без смеха: - Твоя жена - живой человек и способна на человеческие чувства.

 

- Семья - не место для проявления эмоций, - объясняю, вспомнив, что для Эрика эта тривиальность внове, и в который раз поражаясь разнице восприятий. - Ведь она - отдохновение от забот, в ней не место чувственным бурям. Довольно того, что покой души взбаламучивают эмоции, связанные с карьерой, игрой кланов, императорской милостью; брак же требует отношений разумных и прохладных. Как и любые семейные отношения, где разумный расчет есть единственный залог успеха. Если члены семьи не ущемлены в своих правах, так и происходит. Дело Старшего - об этом позаботиться.

 

Импровизированная лекция находит внимательную аудиторию. Эрик только что рот не раскрыл, слушая.

 

А я понемногу начинаю понимать, что ревность означает также и то, что я дорог своей семье. Я сам или я как Старший Дома?

В чем их обида? Что я повел себя слишком эмоционально или лишь в том, что новые для меня чувства испытываю по отношению к чужому для них человеку? Что уделяю ему слишком много себя? Может быть, с ревностью к работе они бы справились, но ревность к барраярцу заставляет их вести себя... нелогично?

 

- Я чем-то ущемил права семьи? - повысив голос, риторически возмущаюсь я, и сам же отвечаю. - Миледи говорит, что я считаю ее врагом и, оказавшись перед выбором между тобой и семьей, предал родных по крови. Но ведь это не так!

 

- А ты не кричи, - просит Эрик ворчливо.

 

- Не буду, - обещаю и перевожу дыхание. - Может ли быть и так, что это борьба за положение в клане? - продолжаю я думать вслух. - Кинти зла, потому что ты занял приоритетное положение по сравнению с нею? Но ведь формально ее статус не изменился...

 

Эрик качает головой.

- Выражаясь высоким штилем, ты отнял у своих родных ту крепость, на которую они привыкли опираться. Себя. Да еще не ты отнял, а барраярец... э-э, эпитеты опущу. Ну как им не злиться?

 

- Если Лерой и Кинти раздражены лишь внешней стороной дела, может быть, мне будет проще найти компромисс? Например, как-нибудь официально понизить тебя в звании - чтоб ты не создавал им конкуренции? - предлагаю в полу-шутку. Положение Эрика возле меня неофициально, а ненаписанное невозможно и вычеркнуть. По мнению жены, я теперь принимаю решения с оглядкой на низшего, дикаря, черт знает кого...

 

- Только сперва выясни, в чем дело, - советует Эрик совсем серьезно. - Забрал ли слишком много влияния я, стал ли слишком эмоционален ты сам. Что можно исправить, хотя бы внешне. Ну и дождись, пока закончится это недоразумение с обвинением. А пока ты борешься гневом с их злостью, получается замкнутый круг.

 

Я с благодарностью киваю. Стоя на чужой, неизведанной земле, сложно не оступиться.

- Я постараюсь быть помягче, - обещаю. - Разлад в семье мне не нужен. - И пуще того не нужен, что Эрик, кажется, вздумал винить в моих семейных разногласиях себя.

 

***

В назначенный час мы встречаемся на нейтральной территории: миледи, в обычное время прелестная, сейчас ослепительна. Первоначальная неловкость уступает предчувствию праздника, и я вижу, как строгая тончайшая морщинка между бровей дражайшей разглаживается по мере приближения к особняку сатрап-губернатора.

 

Особняк поражает величием даже тех, кто волею судеб видит его ежедневно. Официальное, не личное здание - но будь он и фамильным имением, не потерял бы во впечатлении.

Огромный. Стены, почти дворцовые, уходят вверх символом того изящества, что присуще неодолимой силе, лишенной грубости. Присмотрись, и увидишь, как камень и сталь прорастают, сплетаются с живой материей, буйно цветущей и плодоносящей.

 

Ибо эта сила не только величественна. Она дарит сладкие плоды, питающие верных, и рождает гордость за тех, кто умением и разумом превозмогает хаос. Висячие сады, окружающие особняк зеленым объятием столь же естественно, как мать обнимает дитя. Искусно созданный лабиринт, забава для пытливого ума и возможность охранить драгоценное содержимое дома, широкие зеленые тоннели, пригодные для движения аут-шаров. На одном из перекрестков нам приходится остановиться, чтобы пропустить цепочку шаров - консорта с прислужницами.

 

Кинти беззвучно шевелит губами - то ли вознося молчаливую ритуальную благодарность аутам, то ли загадывая желание на цвет шаров. Кортеж исчезает в овальном проеме, и мы идем дальше: по поверхности идеально круглого озера, не позволяющего замочить ног, мимо восхитительных водяных скульптур - сама земля ослабила хватку ради прелести переливающихся сияющих контуров.

 

Удивительный покой, вот что поражает воображение. Весь цвет столицы здесь, но шума множества людей почти не слышно, и, несмотря на то, что это объясняется наличием звукопоглотителей, ощущение мягкого присутствия великой силы не уничтожается суетой. Приходится волевым усилием сдвинуться с места. Опозданий здесь не терпят, да и времени после окончания церемонии будет достаточно, чтобы налюбоваться вдоволь.

 

Платье Кинти шелестит шелковыми складками, подвески в прическе позванивают тонко и ласково. И улыбается она светло и ясно, словно никакая тревога не кусает ее сердце. Чужие взгляды скользят по лицу моей супруги, не задевая и не нарушая ее безмятежности, точно блики по глади ровной воды. Увы, я так не могу. Мы кланяемся знакомым, ступаем по мозаичному полу, бросаем взгляды по сторонам - не пропустить никого, кто заслуживает вежливого приветствия, - но в каждом выражении радости встречи мне чудится праздное любопытство и нездоровое внимание, в каждом пожелании выздоровления моему сыну и возмездия напавшему на него - тайное злорадство. Иррациональная злость овладевает мною, и понимания, что самой большой моей ошибкой будет выдать это чувство, не хватает, к сожалению, чтобы вовсе от него избавиться.

 

Как сердцевина драгоценного камня, безупречная и незыблемая - восемь входов в парадную залу под открытым небом, восемь мозаичных дорожек, в центре сплетающихся в символ Цетаганды, и никто не смеет наступить на узел, что никто не в силах ни разорвать, ни распутать. Шары аутов не касаются пола, гостей принимают воздушные платформы и выгнутые кошачьими спинами мостики-перемычки.

 

Нам приходится поторопиться: мелодия подгоняет и торопит, зал полон людей, подносы с закусками и напитками плавно плывут между рядами амфитеатра, силовой купол не скрывает пробуждающихся на небе звезд. И меняющийся свет выхватывает из темноты то блеск глаз и драгоценностей, то изгибы сияющих дорожек - вот они, нити вещества, содержащего в себе зародыши будущей безупречности.

 

Мы замираем вместе с музыкой, Кинти забывает о снятом с подноса бокале - сатрап-губернатор появляется так просто и обыденно, что это само по себе впечатляет больше всего остального. И медленно, кружась, плывут с восьми сторон силовые шары аут-леди. Милосердный обычай прячет их лица - иначе каждый из присутствующих в полной мере ощутил бы свое несовершенство.

 

Аут-консорт, чье положение выше всех прочих, появляется последней и замирает чуть впереди сатрап-губернатора. Звезда, подаренная нам Яслями, чуткая и строгая хранительница чистоты расы - как, должно быть, она горда нами, стремящимися к высотам.

 

Звонкий музыкальный перелив и вспышка золотого света искрами по нервам. Мы все здесь как струны, натянутые в ожидании, - и нежный, нездешний голос, голос небожительницы, приветствует нас...

 

Это неописуемо, что он творит. Я сжимаю ладонь Кинти и чувствую: ей сейчас ничто не важно. Даже Лерой. Дурные события, ссоры, грязь этого несовершенного мира - все осталось там, далеко позади, сейчас есть только мягкий чистый голос, обращающийся к каждому сердцу с единственно верными, бьющими в цель словами.

Мы здесь для того, чтобы увидеть друг друга, почувствовать друг друга - и поприветствовать тех, кто стал еще на шаг ближе к совершенству. Не в первый раз и не во второй, - еще мой отец ввел меня в этот зал впервые, - но привыкнуть к этому единству почти невозможно. Я понимаю: все здесь рассчитано, как мудрый хозяин дома рассчитывает освещение и перечень блюд, но мне все равно. Хоть несколько минут провести в душевном тепле, позабыв о бедах.

 

Свет снова меняется, цветком охватив зал и высветив лица, полные внимания, и сходится в центре единым полотнищем, баюкая в ладонях фигуры правителей. Музыка плещет волной, вынуждая сердце томительно вздрагивать - и в единственно верный момент времени в нее вплетаются слова. Короткое стихотворение, где каждая строка словно выписана небесной кистью в сердце.

 

Стремления быть совершенными - не утолить.

Вплетается каждая нота в великий мотив.

Звезда, удостоив касанием лоно земли,

Взмывает обратно, чтоб весть небесам отнести.

 

Снова виток музыки и стихотворных строк, произносимых чуть приглушенно, и снова - нити декламации плетутся, образуя гармонию, а их творительницы мягко ведут затаившую дыхание аудиторию к горним высям, прокладывая мостки над пропастями различий. До обидного коротко, чуть недосказанно - ровно настолько, чтобы сладкая тоска по совершенству осталась в каждом сердце.

И яростным радужным бликом, трепеща крыльями, для которых и чернота небесной тверди не что иное, как опора и родная стихия, по сужающейся спирали слетает вниз птица - миф, искусством генетиков ставший реальностью. Бессмертный кусочек солнца, не боящийся смерти и холода, опускается на подставленную руку, расправляет полыхающие крылья и поет так сладко, что и слов не нужно: эта песня

о том, что ничто не завершается, но лишь рождается заново.

 

Свиток с именами победителей, вплетенными в мелодию, тому подтверждение. Я невольно замираю, ожидая услышать свое - глупая, неоправданная надежда, - но, как ни странно, не расстраиваюсь неудаче.

 

Еще круг над нашими головами, радужные отсветы в темноте - и феникс, зажав золотыми когтями свиток с именами, улетает ввысь, к бледным звездам, превращаясь еще в одну. Конечно, фениксы не летают в межпланетном пространстве, и Список с именами удостоенных Свидетельства Райского Сада отправляется на Эту Кита прямым лучом, комм-почтой передатчиком на скачковую станцию, и дальше - ожидавший сообщения корабль уйдет в прыжок, и опять передатчик... Какая разница? Как чудо может быть опущено в земную грязь, так и в обыденность можно привнести чудес, вопрос лишь в точке приложения усилий.

 

Церемония заканчивается, оставив присутствующим время поговорить, смочить пересохшие губы напитками и опомниться. Сейчас мне даже немного стыдно за собственную подростковую восторженность несколькими минутами тому назад. Я отпиваю коктейля, платформа медленно несет нас с Кинти к выходу, пара знакомых лиц мелькает в толпе, миледи светски улыбается, я киваю...

 

И одно из лиц, разительно изменившееся триумфом, мне знакомо особенно хорошо. Риз Эстаннис, его земли граничат с моими, и гостем моего дома он бывал не только по праву добрососедства, но и по причине личной привязанности к Хисоке. Не закадычные друзья, но близкие приятели.

 

Миледи отходит в сторону, заметив одну из своих подруг, а я направляюсь к Эстаннису. Тот сияет свежеотчеканенной монетой лица и парадным мундиром, а я лишь радуюсь тому, что прием близится к концу - никогда еще светские обязанности не были так не вовремя, как сегодня.

 

- Я вас приветствую, Риз, - подойдя, говорю я. Близкое соседство накладывает дополнительные обязанности, и эта - одна из них.

 

- Да будет ваш дом благополучен, - отвечает Эстаннис стандартной фразой, неудержимо расплываясь в улыбке. У него черные, маслянисто блестящие глаза, и крупное румяное лицо человека благополучного, а сейчас - еще и выпившего по случаю торжества.

 

- Примите мои поздравления, - продолжаю я упражняться в вежливости. - Несомненно, великая честь.

 

- Я и не думал, недостойный, что когда-нибудь буду ею отмечен, - кивает он. Кажется ли мне, что в голосе соседа слышится легкая нота злорадства? Я тоже никогда не думал, что его свершений окажется достаточно для такой чести, однако ошибся. За что, интересно?

 

- Тем приятнее ваша ошибка, - замечаю я. - Пусть и прочие будут ей под стать.

 

- Хотел бы я, чтобы вы с неомраченным печалями сердцем разделили мою радость, - вздыхает Эстаннис, и алые с терракотой полосы на его лице складываются в маску умеренной скорби, - но, увы, это невозможно. - Короткая пауза, едва достаточная, чтобы успеть заподозрить шпильку в сказанном, и он прибавляет. - Ушедшие от нас в лучший мир не возвращаются.

 

"Вот негодяй", мысленно скривившись, думаю я. Некоторым людям доставляет сущее блаженство пинать по больным местам окружающих. А Хисока, определенно, стал бы после войны моей любимой мозолью, даже не окажись он таким поразительным мерзавцем.

- Вы ведь приятельствовали с Хисокой, - вежливо припоминаю, старательно съезжая с неприятной темы.

 

- Имел такую честь, - соглашается Эстаннис. - Полковник был достойным всяческих похвал человеком, и его трагическая кончина на самом пороге окончания войны поистине меня печалит.

 

Если он действительно так думает, то дурак. Каким и я был в свое время. А если нет... впрочем, ему-то откуда знать о делишках моего братца?

 

- Благодарю вас за сочувствие, - отвечаю, утомляясь пустой беседой, - и позвольте выразить радость, что вашу семью беды обошли стороной.

 

- Фортуна сыплет свои дары из дырявого мешка, - пожимает Эстаннис плечами, - и никогда не знаешь, что упадет тебе на голову следующим. Хотя иногда задумаешься, не обладают ли некоторые персоны несчастливым даром притягивать к себе злосчастье....

 

А вот это уже действительно шпилька. И тем более острая, что направлена в мертвеца.

 

- Не думаю, что Хисока был настолько отягощен нелюбовью богов, - сухо отвечаю, намекая вальяжному соседу на необходимость хотя бы внешнего соблюдения приличий.

 

- Как мы можем судить о любви или нелюбви высших сил? - пожимает плечами Эстаннис. - И о том, за что они дарят нас своим вниманием? Хисока был многообещающим молодым человеком, перед ним расстилалась прекрасная карьера...

 

- И все это рухнуло в один миг, - напоминаю я, озлившись. - Не стоит портить столь прекрасный вечер грустью воспоминаний.

 

- Простите, я не хотел задевать ваших ран, - лицемерно извиняется он. - Ни прошлых, ни свежих.

 

Мразь чертова. Только и надежды на защиту грима, помогающего держать лицо.

 

- Это царапины, - отрезаю. - Дому они не страшны.

 

- Рад слышать подобную уверенность, - кивает Эстаннис. - И помните, что в невзгодах вы можете рассчитывать на поддержку моего дома, Старший Эйри. В память о дружбе с вашим братом, которая столь прискорбно рано оборвалась.

 

Куда и подевалась вся благость этого вечера. Я прощаюсь, стараясь не выказывать ни злобы, ни облегчения от окончания этого разговора, и отправляюсь проветрить голову. И найти покровителя - я знаю, он тоже здесь, - дабы выяснить, за что Эстаннис получил награду.

Меня гложет недостойная зависть. Быстро же дух приходит в смущение от чужих побед.

 

Милорд сидит с бокалом в руке, один, довольный жизнью, и на достаточном расстоянии от соревнующихся в изящном стихосложении, чтобы отголоски аплодисментов и, иногда, смеха по поводу меткого слова, не тревожили его мыслей. Как и следовало ожидать, мне не скрыть своего дурного расположения духа от Нару: он, бросив на меня короткий взгляд и дождавшись положенных приветствий, утешающе похлопывает меня по руке.

 

- Не стоит огорчаться. Это была не последняя возможность.

 

Вытряхнуть душу из дружка Хисоки? О да. Но милорду-то откуда об этом известно?

 

- Это вы о чем, милорд? - уточняю я, подхватывая с проплывающего подноса бокал с прохладительным и усаживаясь рядом с Нару на низкую банкетку. Хотя наши мысли и сонастроены, потенциальное недопонимание разумнее завершить, не начиная, а нависать над собеседником - дурной тон, даже если на месте не сидится.

 

- О Списке, разумеется. - Нару чуть приподнимает бровь. - Я бы не стал утешать тебя в иных горестях, тем более что прочие мои новости скорее обнадеживающие. Я передал ходатайство в Высокий Суд.

 

- Это радостная новость, - киваю я. - А что со списком? Он в этом году странно выглядит, но кто я, чтобы это обсуждать?

 

-- Не более странно, чем всегда, - со вздохом отвечает Нару, - но я сожалею, что не вижу там твоего имени.

 

Я тоже сожалею. И завидую. Хорошо, что свет в этом уголке залы приглушен и звукопоглощающий конус скрывает наш разговор от фланирующих гостей.

 

- С чего бы ему там оказаться, - выражаю обоснованное недоумение. - Правда, отчего там оказался мой сосед, я тоже не понимаю. Высшая мудрость, вероятно?

 

- Эстаннис отличился в последние годы войны, как говорят, - разводит руками Нару, - но я твой покровитель, а не его, и не знаю деталей. Впрочем, ты имел все шансы добиться в нынешнем году этой чести, не случись то, что случилось.

 

Как я только не раздавил бокал в руке!

- Даже так? - И волею случая ровное гудение голосов в зале прорезает смех Эстанниса. Я кошусь в ту сторону со злобой проигравшего. - Так он на моем месте?

 

- Не знаю, твое это место или его собственное, - пожимает плечами милорд, - и теперь этого уже не узнаешь.

 

- Мне было все равно... до того, как в разговоре он принялся так сладко сочувствовать моей семье в постигших ее несчастьях, что... а, что тут говорить. Не самая страшная неудача в жизни, хотя утешение слабо.

 

- Я хочу, чтобы эта неприятность была самой большой из тех, что тебя терзают, - серьезно говорит Нару. - Досадно быть исключенным из Списка, но это всего лишь досада. Как сейчас твой Лери и как Эрик?

 

- Эрик в порядке, - отвечаю я, - Лери я не видел уже несколько дней, но врачи полны оптимизма.

 

- Я надеюсь, вместе со здоровьем к нему вернется и здравый взгляд на события. - Нару разводит руками: - Лерой уже достаточно взрослый мальчик, чтобы понимать, что никакая ложь перед Высоким судом невозможна.

 

- И хвала богам, - соглашаюсь я. - Я устал быть в конфронтации с семьей, хоть бы это закончилось поскорей.

 

- Я только надеюсь, что, закончив разлад, вы сможете навсегда закрыть и образовавшуюся трещину, - вздыхает Нару. Я киваю: эта надежда разделена на двоих, но было бы лучше, если бы делили ее четверо.

 

- Кто может сказать наверняка... - помрачнев, отвечаю, и тут же обрываю себя: как бы не накликать беды. - Да нет, что за глупости. Конечно, мы помиримся в итоге.

 

- Я даже не сомневаюсь в этом, но... - Нару умолкает и продолжает очень спокойным, увещевающим тоном: - постарайся быть мягче со своими родными, Иллуми, и тебе не придется врачевать то, что разорвано.

 

- Я уже мягче пуха, - угрюмо отвечаю, - но ситуация слишком тяжела. Может быть, когда Лери выздоровеет, дело пойдет на лад.

Я сам в это не верю, хотя стоило бы.

 

И Нару это чувствует, но - удивительно - понимает неверно.

 - Ладно-ладно, прости, - он примиряюще воздевает ладони. - Я и так слишком беспокоюсь за тебя. Жаль, все же, что ты не получил этой награды - она бы смягчила ситуацию и придала дополнительный вес твоей правоте.

 

- Простите меня, милорд, - отвечаю я. - Из меня сегодня отвратительный собеседник. И, признаюсь честно - я тревожусь.

 

- Я не меньше, - кивает покровитель, накрывая мою ладонь своей. - Но я уверен, все придет к счастливому финалу.

 

Ночь катится к середине, но прием и не думает кончаться: последние гости разъедутся только утром, сейчас самое веселье... я здраво полагаю, что дражайшей так же не хочется оставаться здесь до утра, как и мне. Найти ее в бурлящей, смеющейся, сверкающей драгоценностями толпе не так легко, но в итоге я с этой задачей справляюсь. Миледи стоит, попирая ногами водную гладь, и рассеянно крошит хлеб снующим под прозрачной платформой рыбкам.

 

- Домой? - предлагаю я, и Кинти кивает. Она тоже устала: не так от шума, как от переживаний. Были времена, когда мы шутили и смеялись по пути домой, обмениваясь впечатлениями вечера, сейчас же едем молча и расстаемся с суховатым пожеланием доброй ночи.

 

Машина стремительно летит по пустынному городу и шоссе к моему поместью, и я стараюсь успокоиться, настроиться на тихий уют родного дома и близкого человека после уколов зависти и треволнений недоброжелательства, которых хватило в этот вечер.

 

Однако представшая моим глазам мизансцена потрясает воображение и может быть названа какой угодно, но не тихой. Мои комнаты полны не только света, что странно, учитывая только что миновавшую полночь, но и посетителей. Слегка раздраженный Эрик, мрачный и сонный полицейский, и островком спокойствия между ними Кайрел с большой коробкой с полупрозрачным матовым верхом в руках. Кажется, здесь только что произошел разговор на повышенных тонах.

 

- Милорд, - не дожидаясь моих вопросов, протягивает мажордом коробку, - это передали господину Форбергу. Охрана просканировала его на предмет безопасности.

 

На лице у Эрика читается явный скепсис и настороженность, а полицейский немедленно заявляет, что желает и должен ознакомиться с содержимым посылки. Мнение моей охраны его, очевидно, не устраивает. Как будто, если бы сюда хотели пронести что-то запрещенное, это стали бы делать с такой помпой!

 

- Коробку проверили, - вежливо напоминаю я. - В чем тогда проблема?

 

Кайрел на секунду отводит глаза, и мне почему-то кажется, что он старается не улыбаться.

 

- Сканирование проводила ваша охрана, - раздраженно возражает полицейский. - Не мы. Я должен ознакомиться с содержимым посылки.

 

Час от часу не легче.

 

- Если мой подопечный вскроет ее в вашем присутствии, это решит дело? - предлагаю. Время позднее, не хочется затевать склоку.

 

- Решит, - великодушно соглашается полицейский, положив руку на кобуру с таким видом, будто из этой коробки сейчас выскочит вся барраярская армия.

 

Ничего опасного, - уверяю я себя. Это какой-нибудь заказ из магазина, о котором мы с Эриком дружно забыли - но почему его доставили среди ночи? И любопытно, и странно.

 

Эрик, поймав взглядом мой кивок, отщелкивает пластик и удивленно фыркает. Букет. Цветы - и весьма редкого сорта. Запах держится вокруг букета плотным облаком, заставляя меня вздрогнуть.

Цветы в моем доме. Взявшиеся неведомо откуда. Память дергает подсознательным и ядовитым уколом тревоги, я чувствую, что горло у меня перехватывает.

 

- Эрик, - окликаю я запоздало. - Отойди-ка в сторону.

Эрик бросает на меня удивленный взгляд и послушно отступает.

 

Но этого не может быть? Правила биологической безопасности в моем особняке блюдутся жестко, охрана просканировала подарок...

- Вы убедились в безопасности посылки? - уточняю я, обращаясь к Кайрелу. Тот кивает. Полицейский, приняв вопрос на свой счет, приподнимает букет, убеждаясь, что в коробке под ним ничего нет, и у меня с сердца падает камень.

 

- Благодарю, - суховато произносит офицер и выходит, Кайрел выскальзывает вслед за ним, и мы с Эриком встречаемся равно ошеломленными взглядами. Я вытаскиваю за уголок карточку, блеснувшую белым из-под букета, читаю вслух витиевато выписанное, но четкое "Хенн Рау"... и, после короткой паузы, Эрик вдруг принимается хохотать.

 

- Что в этом смешного?! - с прохладцей интересуюсь я. Меня переполняет досада. - Тебе впервые в жизни подарили цветы. И не я. Вот черт!

 

На моих пальцах следы желтой пыльцы. Одуряющий запах наполняет комнату, становясь все гуще... нет, это не покушение, не хитрый обман, это все слишком напоказ. И действительно смешно.

 

- Восхищение чистой красотой, надежда... - я принюхиваюсь и комментирую значение сочетаний, - и, похоже, легкий афродизиак тоже присутствует. Невинная попытка соблазнения. Что-то вроде "ты не пожалеешь, обещаю". Я убью этого паршивца Рау! Мало я его пугал.

 

- Афродизиак? - ошарашенно переспрашивает резко отсмеявшийся Эрик.

 

- Совсем легкий, - увидев его ошарашенное лицо, успокаиваю, и добавляю. - Этого этикет не запрещает.

 

Крайнее удивление на лице Эрика сменяется почти жалобным выражением.

 - Слушай, я ни черта не понимаю, - говорит он. - У вас действительно общепринято, э-э... не сосредотачиваться на одном партнере, или это я произвожу такое неадекватно легкомысленное впечатление на всяких идиотов?

 

- Принято, принято, - спрашивается, на что я толкаю парня? Однако не лгать же. - Между прочим, то, что мы с тобой так друг в друга вцепились, явление редкое и настораживающее окружающих. Для высших кругов, по крайней мере.

 

Эрик рассеянно щелкает пальцем по выгнутому бледному, как восковому, лепестку, цветок вздрагивает, осыпая стол пыльцой.

 

- И именно поэтому люди считают, что я не иначе, как свел тебя с ума и заставляю поступать по моим странным варварским законам. - невесело усмехаясь, констатирует он. - Вот черт. Не повезло. С другой стороны, считайся в вашем обществе любовная верность добродетелью, меня бы на клочки порвала твоя же жена...

 

- Да и я бы себе, должно быть, не позволил ничего подобного, - соглашаюсь. - Повезло, Эрик.

 

- Ну и что теперь? - практично интересуется мой барраярец. - Мне полагается послать господину Рау в ответ кактус?

 

Ему действительно полагалось бы послать ответный дар - пусть даже и с твердым "нет", ощетинившимся шипами. А мне полагалось бы воспринимать то, что за моим любовником ухаживает блестящий юнец, с большей выдержкой.

 

- На подарки положено отвечать, - вздыхаю. - Пошлешь кактус - Рау сойдет с ума, пытаясь истолковать значение. Если ему есть с чего сходить.

 

- Гем-майор, свихнувшийся в поисках черной кошки в темной комнате, - со вкусом язвит Эрик. - Рау определенно нечего тут ловить. Пожалел бы его за такую неудачливость, да ты возревнуешь.

 

Приходится ответить честно, но как неохотно эти слова ложатся на язык!

 - Он действительно хорош, с эстетической точки зрения. Но если я начну ревновать на этом основании, я буду идиотом, да?

А если я не ревную, то и поступать надо соответственно.

- Если тебе это действительно смешно, что ж, вот способ развлечься, не нарушая домашнего ареста. Напиши ему ответ. Великовозрастный оболтус пойдет на все ради возможности краешком глаза взглянуть на предмет своего увлечения. Держу пари, он примчится и весь вечер не даст нам заскучать. Но ты обязательно упомяни в письме, - не могу удержаться от шпильки, - какой-нибудь символ избыточной скромности.

 

- Очень маленький, хрупкий кактус? - предлагает Эрик, и мы хохочем, как безумцы.

 

Идея, начавшаяся с ревности, превращается в забавную шутку, совершенно глупую и оттого еще более веселую. Положение Эрика шатко, его в любой момент могут у меня отнять. Но лучше заниматься ерундой, чем сидеть взаперти и ждать в страхе?

<< || >>

fanfiction